Страница:
Всей жизнью и всей смертью - помню!
Светало. Сиделка вздохнула. Потом
Себя осенила небрежным крестом
И отложила ненужные спицы.
Прошел коридорный с дежурным врачом.
Покойника вынесли из больницы.
А я в это время в карты играл,
Какой - нибудь вздор по привычке читал,
И даже не встал. Ничего не расслышал,
На голос из - зА моря звавший не вышел,
Не зная куда, без оглядки, навек...
А вот, еще говорят - "человек"!
Железный мост откинут
И в крепость не пройти.
Свернуть бы на равнину
С опасного пути?
Но белый флаг на башне,
Но узкое окно!
О, скучен мир домашний,
И карты, и вино!
Я знаю - есть распятья
И латы на стенах,
В турецкой темной рати
Непобедимый страх.
Пустыни, минареты,
И дым, и облака.
И имя Баязета,
Пронзившее века.
Белеют бастионы
За мутною рекой,
Знамена и короны
Озарены луной.
И на воротах слово, -
Старинно и темно, -
Что на пути Христовом
Блаженство суждено.
О том, что смерти нет, и что разлуки нет,
И нет земной любви предела,
Не будем говорить. Но так устроен свет,
Где нам дышать судьба велела.
И грустен мне, мой друг, твой образ, несмотря
На то, что ты и бодр и молод,
Как грустно путнику в начале сентября
Вдруг ощутить чуть слышный холод.
Единственное, что люблю я - сон.
Какая сладость, тишина какая!
Колоколов чуть слышный перезвон,
Мгла неподвижная, вся голубая...
О, если б можно было твердо знать,
Что жизнь - одна и что второй не будет,
Что в вечности мы будем вечно спать,
Что никогда никто нас не разбудит.
"О, сердце разрывается на части
От нежности... О да, я жизнь любил,
Не меряя, не утоляя страсти,
- Но к тридцати годам нет больше сил".
И, наклоняясь с усмешкой над поэтом,
Ему хирург неведомый тогда
Разрежет грудь усталую ланцетом
И вместо сердца даст осколок льда.
Памяти М. Ц.
Поговорить бы хоть теперь, Марина!
При жизни не пришлось. Теперь вас нет.
Но слышится мне голос лебединый,
Как вестник торжества и вестник бед.
При жизни не пришлось. Не я виною.
Литература - приглашенье в ад,
Куда я радостно входил, не скрою,
Откуда никому - путей назад.
Не я виной. Как много в мире боли.
Но ведь и вас я не виню ни в чем.
Все - по случайности, все - поневоле.
Как чудно жить. Как плохо мы живем.
Sulmo mihi patria est... ( Сульмо - мой родной город)
Овидий
Нам Tristia - давно родное слово.
Начну ж, как тот: я родился в Москве.
Чуть брезжил день последнего, Второго,
В апрельской предрассветной синеве.
Я помнить не могу, но помню, помню
Коронационные колокола.
Вся в белом, шелестящем, - как сегодня! -
Мать, улыбаясь, в детскую вошла.
Куда, куда? Мы недоумеваем.
Какой - то звон, сиянье, пустота...
Есть между младенчеством и раем
Почти неизгладимая черта.
Но не о том рассказ...
Ни музыки, ни мысли - ничего.
Тебе давно чистописанья мало,
Тебе давно игрой унылой стало,
Что для других - и путь, и торжество.
Но навсегда вплелся в напев твой сонный, -
Ты знаешь сам, - вошел в слова твои,
Бог весть откуда, голос приглушенный,
Быть может, смерти, может быть, любви.
Но смерть была смертью. А ночь над холмом
Светилась каким - то нездешним огнем,
И разбежавшиеся ученики
Дышать не могли от стыда и тоски.
А после... Прозрачную тень увидал
Один. Будто имя свое услыхал
Другой... и почти уж две тысячи лет
Стоит над землею немеркнущий свет.
Слушай - и в смутных догадках не лги.
Ночь настает, и какая: ни зги!
Надо безропотно встретить ее,
Как не сжималось бы сердце твое.
Слушай меня, но не слушай людей.
Музыка мира все глуше, бедней.
Космос, планеты, восторги, война -
Жизнь, говорят, измениться должна.
(Да, это так... Но не поняли вы:
"Тише воды, ниже травы").
Ночью он плакал. О чем, все равно.
Многое спутано, затаено.
Ночью он плакал, и тихо над ним
Жизни сгоревшей развеялся дым.
Утром другие приходят слова,
Перебираю, но помню едва.
Ночью он плакал. И брезжил в ответ
Слабый, далекий, а все - таки свет.
Пять восьмистиший
Ночь... в первый раз сказал же кто-то - ночь!
Ночь, камень, снег... как первобытный гений.
Тебе, последыш, это уж невмочь.
Ты раб картинности и украшений.
Найти слова, которых в мире нет,
Быть безразличным к образу и краске,
Чтоб вспыхнул белый, безначальный свет,
А не фонарик на грошовом масле.
Нет, в юности не все ты разгадал.
Шла за главой глава, за фразой фраза,
И книгу жизни ты перелистал,
Чуть - чуть дивясь бессмыслице рассказа.
Благословенны ж будьте вечера,
Когда с последними строками чтенья
Все, все твердит - "пора, мой друг, пора",
Но втайне обещает продолженье.
Окно, рассвет... едва видны, как тени,
Два стула, книги, полка на стене.
Проснулся ль я? Иль неземной сирени
Мне свежесть чудится еще во сне?
Иль это сквозь могильную разлуку,
Сквозь тускло - дымчатые облака
Мне тень протягивает руку
И улыбается издалека?
Что за жизнь? никчемные затеи,
Скука споров, скука вечеров.
Только по ночам, и все яснее,
Тихий, вкрадчивый, блаженный зов.
Не ищи другого новоселья.
Там найдешь ты истину и дом,
Где пустует, где тоскует келья
О забывчивом жильце своем.
"Понять - простить". Есть недоступность чуда,
Есть мука, есть сомнение в ответ.
Ночь, шепот, факел, поцелуй... Иуда.
Нет имени темней. Прощенья нет.
Но, может быть, в тоске о человеке,
В смятеньи, в спешке все договорить
Он миру завещал в ту ночь навеки
Последний свой закон: "понять - простить".
Там солнца не будет... Мерцанье
Каких - то лучей во мгле,
Последнее напоминанье
О жизни и о земле.
Там солнца не будет... Но что - то
Заставит забыть о нем,
Сначала полудремота,
Полупробужденье потом.
Там ждет нас в дали туманной
Покой, и мир, торжество,
Там Вронский встретится с Анной,
И Анна простит его.
Последние примиренья,
Последние разъясненья
Судеб, неведомых нам.
Не знаю как будто храм
Немыслимо - совершенный,
Где век начнется нетленный,
Как знать? Быть может, блаженный...
Но солнца не будет там.
На чужую тему
Так бывает: ни сна, ни забвения,
Тени близкие бродят во мгле,
Спорь, не спорь, никакого сомнения,
"Смерть и время царят на земле".
Смерть и время. Добавим: страдание,
... Ну а к утру, без повода, вдруг,
Счастьем горестным существования
Тихо светится что - то вокруг.
Светало. Сиделка вздохнула. Потом
Себя осенила небрежным крестом
И отложила ненужные спицы.
Прошел коридорный с дежурным врачом.
Покойника вынесли из больницы.
А я в это время в карты играл,
Какой - нибудь вздор по привычке читал,
И даже не встал. Ничего не расслышал,
На голос из - зА моря звавший не вышел,
Не зная куда, без оглядки, навек...
А вот, еще говорят - "человек"!
Железный мост откинут
И в крепость не пройти.
Свернуть бы на равнину
С опасного пути?
Но белый флаг на башне,
Но узкое окно!
О, скучен мир домашний,
И карты, и вино!
Я знаю - есть распятья
И латы на стенах,
В турецкой темной рати
Непобедимый страх.
Пустыни, минареты,
И дым, и облака.
И имя Баязета,
Пронзившее века.
Белеют бастионы
За мутною рекой,
Знамена и короны
Озарены луной.
И на воротах слово, -
Старинно и темно, -
Что на пути Христовом
Блаженство суждено.
О том, что смерти нет, и что разлуки нет,
И нет земной любви предела,
Не будем говорить. Но так устроен свет,
Где нам дышать судьба велела.
И грустен мне, мой друг, твой образ, несмотря
На то, что ты и бодр и молод,
Как грустно путнику в начале сентября
Вдруг ощутить чуть слышный холод.
Единственное, что люблю я - сон.
Какая сладость, тишина какая!
Колоколов чуть слышный перезвон,
Мгла неподвижная, вся голубая...
О, если б можно было твердо знать,
Что жизнь - одна и что второй не будет,
Что в вечности мы будем вечно спать,
Что никогда никто нас не разбудит.
"О, сердце разрывается на части
От нежности... О да, я жизнь любил,
Не меряя, не утоляя страсти,
- Но к тридцати годам нет больше сил".
И, наклоняясь с усмешкой над поэтом,
Ему хирург неведомый тогда
Разрежет грудь усталую ланцетом
И вместо сердца даст осколок льда.
Памяти М. Ц.
Поговорить бы хоть теперь, Марина!
При жизни не пришлось. Теперь вас нет.
Но слышится мне голос лебединый,
Как вестник торжества и вестник бед.
При жизни не пришлось. Не я виною.
Литература - приглашенье в ад,
Куда я радостно входил, не скрою,
Откуда никому - путей назад.
Не я виной. Как много в мире боли.
Но ведь и вас я не виню ни в чем.
Все - по случайности, все - поневоле.
Как чудно жить. Как плохо мы живем.
Sulmo mihi patria est... ( Сульмо - мой родной город)
Овидий
Нам Tristia - давно родное слово.
Начну ж, как тот: я родился в Москве.
Чуть брезжил день последнего, Второго,
В апрельской предрассветной синеве.
Я помнить не могу, но помню, помню
Коронационные колокола.
Вся в белом, шелестящем, - как сегодня! -
Мать, улыбаясь, в детскую вошла.
Куда, куда? Мы недоумеваем.
Какой - то звон, сиянье, пустота...
Есть между младенчеством и раем
Почти неизгладимая черта.
Но не о том рассказ...
Ни музыки, ни мысли - ничего.
Тебе давно чистописанья мало,
Тебе давно игрой унылой стало,
Что для других - и путь, и торжество.
Но навсегда вплелся в напев твой сонный, -
Ты знаешь сам, - вошел в слова твои,
Бог весть откуда, голос приглушенный,
Быть может, смерти, может быть, любви.
Но смерть была смертью. А ночь над холмом
Светилась каким - то нездешним огнем,
И разбежавшиеся ученики
Дышать не могли от стыда и тоски.
А после... Прозрачную тень увидал
Один. Будто имя свое услыхал
Другой... и почти уж две тысячи лет
Стоит над землею немеркнущий свет.
Слушай - и в смутных догадках не лги.
Ночь настает, и какая: ни зги!
Надо безропотно встретить ее,
Как не сжималось бы сердце твое.
Слушай меня, но не слушай людей.
Музыка мира все глуше, бедней.
Космос, планеты, восторги, война -
Жизнь, говорят, измениться должна.
(Да, это так... Но не поняли вы:
"Тише воды, ниже травы").
Ночью он плакал. О чем, все равно.
Многое спутано, затаено.
Ночью он плакал, и тихо над ним
Жизни сгоревшей развеялся дым.
Утром другие приходят слова,
Перебираю, но помню едва.
Ночью он плакал. И брезжил в ответ
Слабый, далекий, а все - таки свет.
Пять восьмистиший
Ночь... в первый раз сказал же кто-то - ночь!
Ночь, камень, снег... как первобытный гений.
Тебе, последыш, это уж невмочь.
Ты раб картинности и украшений.
Найти слова, которых в мире нет,
Быть безразличным к образу и краске,
Чтоб вспыхнул белый, безначальный свет,
А не фонарик на грошовом масле.
Нет, в юности не все ты разгадал.
Шла за главой глава, за фразой фраза,
И книгу жизни ты перелистал,
Чуть - чуть дивясь бессмыслице рассказа.
Благословенны ж будьте вечера,
Когда с последними строками чтенья
Все, все твердит - "пора, мой друг, пора",
Но втайне обещает продолженье.
Окно, рассвет... едва видны, как тени,
Два стула, книги, полка на стене.
Проснулся ль я? Иль неземной сирени
Мне свежесть чудится еще во сне?
Иль это сквозь могильную разлуку,
Сквозь тускло - дымчатые облака
Мне тень протягивает руку
И улыбается издалека?
Что за жизнь? никчемные затеи,
Скука споров, скука вечеров.
Только по ночам, и все яснее,
Тихий, вкрадчивый, блаженный зов.
Не ищи другого новоселья.
Там найдешь ты истину и дом,
Где пустует, где тоскует келья
О забывчивом жильце своем.
"Понять - простить". Есть недоступность чуда,
Есть мука, есть сомнение в ответ.
Ночь, шепот, факел, поцелуй... Иуда.
Нет имени темней. Прощенья нет.
Но, может быть, в тоске о человеке,
В смятеньи, в спешке все договорить
Он миру завещал в ту ночь навеки
Последний свой закон: "понять - простить".
Там солнца не будет... Мерцанье
Каких - то лучей во мгле,
Последнее напоминанье
О жизни и о земле.
Там солнца не будет... Но что - то
Заставит забыть о нем,
Сначала полудремота,
Полупробужденье потом.
Там ждет нас в дали туманной
Покой, и мир, торжество,
Там Вронский встретится с Анной,
И Анна простит его.
Последние примиренья,
Последние разъясненья
Судеб, неведомых нам.
Не знаю как будто храм
Немыслимо - совершенный,
Где век начнется нетленный,
Как знать? Быть может, блаженный...
Но солнца не будет там.
На чужую тему
Так бывает: ни сна, ни забвения,
Тени близкие бродят во мгле,
Спорь, не спорь, никакого сомнения,
"Смерть и время царят на земле".
Смерть и время. Добавим: страдание,
... Ну а к утру, без повода, вдруг,
Счастьем горестным существования
Тихо светится что - то вокруг.