…Доверчивого и богатого. Так, чтобы он смог оплатить некоторые или хотя бы один, самый невообразимый, выдающийся счет. Он закурил. Клубы дыма кольцами поднимались вверх, в утреннем свете доходили до потолка и прилипали к нему.
«Такого, как вчера…»
Он приостановился.
«Как вчера…»
Мир затаил дыхание.
Тихо и осторожно в него заползало ощущение, что где-то что-то было плохо. Ужасно, непоправимо плохо.
В воздухе рядом с ним молчаливо повисло какое-то несчастье в ожидании, пока он его заметит.
Он почувствовал дрожь в коленях.
Все, что ему нужно, — это клиент, думал он. Он думал об этом как о чем-то привычном. В это время, утром, он всегда об этом думал. Но он забыл, что клиент у него уже есть.
Он, как безумный, в панике взглянул на часы. Почти одиннадцать тридцать. Он встряхнул головой, пытаясь освободиться от звона в ушах, истерично кинулся за своей шляпой и широченным кожаным пальто, висевшими за дверью.
Ровно через пятнадцать секунд он торопливо вышел из дома, опоздав на пять часов, но двигаясь стремительно.
«Такого, как вчера…»
Он приостановился.
«Как вчера…»
Мир затаил дыхание.
Тихо и осторожно в него заползало ощущение, что где-то что-то было плохо. Ужасно, непоправимо плохо.
В воздухе рядом с ним молчаливо повисло какое-то несчастье в ожидании, пока он его заметит.
Он почувствовал дрожь в коленях.
Все, что ему нужно, — это клиент, думал он. Он думал об этом как о чем-то привычном. В это время, утром, он всегда об этом думал. Но он забыл, что клиент у него уже есть.
Он, как безумный, в панике взглянул на часы. Почти одиннадцать тридцать. Он встряхнул головой, пытаясь освободиться от звона в ушах, истерично кинулся за своей шляпой и широченным кожаным пальто, висевшими за дверью.
Ровно через пятнадцать секунд он торопливо вышел из дома, опоздав на пять часов, но двигаясь стремительно.
4
На минуту Дирк остановился, чтобы подумать, какую стратегию избрать лучше. Если все взвесите, все-таки лучше будет опоздать на пять часов и несколько минут, но войти не спеша и уверенно, чем суетливо вбежать, опоздав ровно на пять часов.
«Надеюсь, я не слишком рано!» — прекрасное начало, но требовалось такое же прекрасное продолжение, а его он никак не мог придумать.
Может быть, он сэкономит время, если возьмет свою машину, хотя опять-таки расстояние совсем невелико, а Дирк обладал очень сильной предрасположенностью к потере ориентации, когда вел машину. В большой степени это объяснялось его методом дзэн-вождения, который состоял в том, чтобы просто найти любую машину, у которой был такой вид, словно она знала, куда едет, и просто ехать за ней. Результаты были чаще неожиданными, нежели успешными, но он считал, что этим методом вполне можно пользоваться уже потому, что хотя бы изредка они были и теми, и другими одновременно.
Плюс ко всему он совсем не был уверен, что в данный момент машина исправна.
Это был старенький «ягуар», выпущенный именно в тот период истории фирмы, когда машины этой марки останавливались на ремонт куда чаще, чем на заправку, и частенько нуждались в многодневном отдыхе. Размышляя об этом, он вспомнил, что совершенно точно в машине не было ни капли бензина, и к тому же у него не было ни наличности, ни этих пластиковых карточек, а значит, нет и никакой возможности заправиться.
Он отбросил мысль о поездке на машине ввиду ее полной бесперспективности.
Погруженный в обдумывание того, как лучше поступить, он остановился купить газету. Часы в газетном киоске показывали 11:35. Черт, черт, черт. На минуту мелькнула соблазнительная мысль послать все к черту. Взять и забыть обо всем, будто ничего и не было. Пойти пообедать. В любом случае дело это не сулит ничего, кроме осложнений. Ведь ясно, все это полный абсурд. У клиента явно с головой не все в порядке, и Дирк не взялся бы за это дело с самого начала, если бы не одно очень важное обстоятельство.
Триста фунтов в день плюс расходы.
Клиент согласился на это не торгуясь. А когда Дирк начал обычную вступительную речь, в которой излагал свои методы, подразумевающие фундаментальную и всеобщую взаимосвязь всех явлений в мире и вследствие этого часто приводящие к расходам, которые для непосвященного могли показаться не имеющими прямого отношения к делу, клиент просто отмахнулся от этого как от пустяка, не стоящего внимания. Это Дирку в клиенте понравилось.
Единственное, на чем клиент настаивал в разгар этого почти сверхъестественного приступа благоразумия, было то, что Дирк обязан, должен непременно, абсолютно точно, во что бы то ни стало быть у него в состоянии боевой готовности, способным, если понадобится, немедленно и действенно отреагировать, без малейшей капли намека на малейшее опоздание, ровно в 6:30 утра. Как штык.
С этим вот Дирк как раз и хотел разобраться.
Явно, что 6:30 — время, противоречащее всякому здравому смыслу, и клиент, очевидно, не имел этого в виду всерьез. Почти наверняка, говоря 6:30, он подразумевал 12:00, цивилизованный вариант 6:30, но, если он все же начнет орать и возмущаться, Дирку ничего не останется, как начать приводить ему серьезные статистические данные. Не было случаев, чтоб кто-нибудь был убит до обеда. Ну ни единого. Люди не в состоянии этого сделать. Чтобы повысить как содержание сахара в крови, так и жажду крови, необходим хороший обед. Дирк располагал цифровыми данными, служившими отличным доказательством.
Знал ли Энсти (так звали клиента, это был странный, эксцентричный тип, которому перевалило за тридцать, с вытаращенными глазами, узким желтым галстуком и одним из самых больших домов на Лаптон-роуд. Вообще Дирку он не очень нравился, вид у него такой, будто пытается рыбу проглотить), так знал ли Энсти, что 67% из опрошенных убийц на вопрос о том, чему они отдавали предпочтение за обедом, назвали печень и бекон? Что еще 22% затруднялись при выборе между креветками и омлетом? Итак, 89% угрозы отпадали сразу, а если подсчитать число любителей салатов и пожирателей сэндвичей с индейкой и ветчиной и посмотреть, сколько останется тех, кто мог считать возможным совершение подобного поступка без обеда, то число их окажется смехотворно малым, граничащим с фантазией.
После двух тридцати, но ближе к трем — вот время, когда вам действительно следовало начинать проявлять бдительность. Без шуток. Даже в благоприятные дни. Даже тогда, когда вы не получали угроз убить вас от незнакомых великанов с зелеными глазами, вам следовало, словно ястребу, не спускать глаз с людей после того, как они пообедают. Самое опасное время наступало после четырех, когда на улицы выползают хищные стаи издателей и агентов, взбесившихся после поглощения ликеров и коктейлей и рыскающих в поисках такси. Именно это время служит мерилом человеческих качеств. Но 6:30 утра? Ах, да забудьте вы это! И Дирк забыл.
Утвердившись в этом решении, Дирк вышел из газетного киоска на ветреную холодную улицу и уверенно зашагал прочь.
— Эй, мистер Дирк! Надеюсь, вы соблаговолите все-таки заплатить за газету, — окликнул его продавец из газетного киоска, робко семеня следов.
— А, Бейтс, ты и твои надежды, — надменно пробурчал Дирк. — Вечно ты надеешься. И не надоело тебе? Я бы рекомендовал тебе побольше безмятежности. Жизнь, обремененная несбывшимися надеждами, — тяжелая жизнь. Плоды ее — горечь и разочарование. Лови, мой милый Бейтс, мгновение наслаждения и не горюй о том, что не сбылось.
— По-моему, она стоит 20 пенсов, сэр, — спокойно сказал Бейтс.
— Знаешь, что мы сделаем, Бейтс. У тебя есть какая-нибудь ручка? Сойдет даже шариковая.
Бейтс вытащил ручку из внутреннего кармана и протянул ее Дирку, тот оторвал от газеты кусочек, на котором стояла цена, и нацарапал над ней: «ОВД». Он отдал обрывок продавцу из газетного киоска.
— Следует ли мне положить это вместе с остальными?
— Положи туда, куда тебе больше нравится, Бейтс, не бойся доставлять себе максимум удовольствия. Я разрешаю. А теперь прощай, старина.
— Надеюсь, вы соизволите вернуть мне ручку, сэр.
— Верну, верну, ты, главное, не теряй надежды, мой дорогой Бейтс, — заверил Дирк. — Сейчас же ее призывают более высокие цели. Радости, Бейтс, больше радости. Не забивай себе голову ерундой.
Сделав еще один, последний вялый рывок, бедняга поплелся обратно в свой киоск.
— Надеюсь вскоре увидеться с вами, мистер Дирк, — прокричал он напоследок, впрочем, без всякого энтузиазма.
Дирк милостиво кивнул вслед удаляющейся спине киоскера, а после этого поспешил развернуть газету на странице с гороскопом.
«Практически ничего из того, что вы задумаете сегодня, не получится» — сообщала она без обиняков.
Дирк, выругавшись, шлепнул по газете. Он ни на минуту не мог согласиться с тем, что вращающиеся обломки скал, отстоящие от нас на несколько световых лет, могут знать, каким будет для тебя этот день, лучше тебя самого. Просто так уж случилось, что «Великий Заганза» — его старый друг, который знал, когда у Дирка день рождения, и всегда писал свою колонку с совершенно явной целью вывести его из себя. Спрос на газету уменьшился почти в 12 раз, с тех пор как он взялся за составление гороскопов, и лишь Дирк и «Великий Заганза» знали почему.
Он продолжал торопливо просматривать газету. Как обычно, ничего интересного. Много писали о розыске Дженис Смит, служащей авиалиний аэропорта Хитроу, и о том, как могло получиться, что она вот так просто куда-то исчезла. В газете была помещена одна из ее самых старых фотографий, где ей шесть лет, она с косичками и сидит на качелях. Ее отец, мистер Пирс, чьи слова напечатала газета, утверждал, что на этой фотографии можно уловить достаточное сходство с его дочерью, но что она уже очень выросла с тех пор и что обычно она выходит лучше. Дирк нетерпеливо сунул газету под мышку и зашагал дальше, переключившись мысленно на гораздо более интересную тему.
Триста фунтов в день плюс расходы.
Он спрашивал себя, как долго, в пределах разумного, конечно, он мог рассчитывать на то, чтобы поддерживать мистера Энсти в его заблуждениях насчет того, что его собирается убить существо семи футов роста, лохматое и щетинистое, с огромными зелеными глазами и рогами, которое имеет обыкновение размахивать перед его носом различными вещами: каким-то контрактом, написанным на не поддающемся пониманию языке и подписанным кровью, а также чем-то вроде косы. У этого существа было еще одно выдающееся свойство: оно было невидимо для всех, кроме клиента Дирка, который начисто отметал предположение о том, что это какая-то оптическая галлюцинация.
Три? Четыре дня? Дирк не был уверен, что ему удастся сохранять серьезное выражение лица в течение целой недели, но в то же время он подумывал о том, что надо раздобыть тысячу баксов, чтобы выбраться из этой истории с холодильником. Он внесет стоимость нового холодильника в список расходов, не имеющих прямого отношения к расследованию. Так будет лучше всего. Процесс избавления от холодильника совершенно определенно является неотъемлемой частью его методов фундаментальной и всеобщей взаимосвязи явлений.
Он начал даже насвистывать, представив, как приходят и уносят его старый холодильник, свернул на Лаптон-роуд и очень удивился, увидев там кучу полицейских машин. И «скорую помощь». Ничего хорошего это не предвещало. И плохо сочеталось с образом нового холодильника.
«Надеюсь, я не слишком рано!» — прекрасное начало, но требовалось такое же прекрасное продолжение, а его он никак не мог придумать.
Может быть, он сэкономит время, если возьмет свою машину, хотя опять-таки расстояние совсем невелико, а Дирк обладал очень сильной предрасположенностью к потере ориентации, когда вел машину. В большой степени это объяснялось его методом дзэн-вождения, который состоял в том, чтобы просто найти любую машину, у которой был такой вид, словно она знала, куда едет, и просто ехать за ней. Результаты были чаще неожиданными, нежели успешными, но он считал, что этим методом вполне можно пользоваться уже потому, что хотя бы изредка они были и теми, и другими одновременно.
Плюс ко всему он совсем не был уверен, что в данный момент машина исправна.
Это был старенький «ягуар», выпущенный именно в тот период истории фирмы, когда машины этой марки останавливались на ремонт куда чаще, чем на заправку, и частенько нуждались в многодневном отдыхе. Размышляя об этом, он вспомнил, что совершенно точно в машине не было ни капли бензина, и к тому же у него не было ни наличности, ни этих пластиковых карточек, а значит, нет и никакой возможности заправиться.
Он отбросил мысль о поездке на машине ввиду ее полной бесперспективности.
Погруженный в обдумывание того, как лучше поступить, он остановился купить газету. Часы в газетном киоске показывали 11:35. Черт, черт, черт. На минуту мелькнула соблазнительная мысль послать все к черту. Взять и забыть обо всем, будто ничего и не было. Пойти пообедать. В любом случае дело это не сулит ничего, кроме осложнений. Ведь ясно, все это полный абсурд. У клиента явно с головой не все в порядке, и Дирк не взялся бы за это дело с самого начала, если бы не одно очень важное обстоятельство.
Триста фунтов в день плюс расходы.
Клиент согласился на это не торгуясь. А когда Дирк начал обычную вступительную речь, в которой излагал свои методы, подразумевающие фундаментальную и всеобщую взаимосвязь всех явлений в мире и вследствие этого часто приводящие к расходам, которые для непосвященного могли показаться не имеющими прямого отношения к делу, клиент просто отмахнулся от этого как от пустяка, не стоящего внимания. Это Дирку в клиенте понравилось.
Единственное, на чем клиент настаивал в разгар этого почти сверхъестественного приступа благоразумия, было то, что Дирк обязан, должен непременно, абсолютно точно, во что бы то ни стало быть у него в состоянии боевой готовности, способным, если понадобится, немедленно и действенно отреагировать, без малейшей капли намека на малейшее опоздание, ровно в 6:30 утра. Как штык.
С этим вот Дирк как раз и хотел разобраться.
Явно, что 6:30 — время, противоречащее всякому здравому смыслу, и клиент, очевидно, не имел этого в виду всерьез. Почти наверняка, говоря 6:30, он подразумевал 12:00, цивилизованный вариант 6:30, но, если он все же начнет орать и возмущаться, Дирку ничего не останется, как начать приводить ему серьезные статистические данные. Не было случаев, чтоб кто-нибудь был убит до обеда. Ну ни единого. Люди не в состоянии этого сделать. Чтобы повысить как содержание сахара в крови, так и жажду крови, необходим хороший обед. Дирк располагал цифровыми данными, служившими отличным доказательством.
Знал ли Энсти (так звали клиента, это был странный, эксцентричный тип, которому перевалило за тридцать, с вытаращенными глазами, узким желтым галстуком и одним из самых больших домов на Лаптон-роуд. Вообще Дирку он не очень нравился, вид у него такой, будто пытается рыбу проглотить), так знал ли Энсти, что 67% из опрошенных убийц на вопрос о том, чему они отдавали предпочтение за обедом, назвали печень и бекон? Что еще 22% затруднялись при выборе между креветками и омлетом? Итак, 89% угрозы отпадали сразу, а если подсчитать число любителей салатов и пожирателей сэндвичей с индейкой и ветчиной и посмотреть, сколько останется тех, кто мог считать возможным совершение подобного поступка без обеда, то число их окажется смехотворно малым, граничащим с фантазией.
После двух тридцати, но ближе к трем — вот время, когда вам действительно следовало начинать проявлять бдительность. Без шуток. Даже в благоприятные дни. Даже тогда, когда вы не получали угроз убить вас от незнакомых великанов с зелеными глазами, вам следовало, словно ястребу, не спускать глаз с людей после того, как они пообедают. Самое опасное время наступало после четырех, когда на улицы выползают хищные стаи издателей и агентов, взбесившихся после поглощения ликеров и коктейлей и рыскающих в поисках такси. Именно это время служит мерилом человеческих качеств. Но 6:30 утра? Ах, да забудьте вы это! И Дирк забыл.
Утвердившись в этом решении, Дирк вышел из газетного киоска на ветреную холодную улицу и уверенно зашагал прочь.
— Эй, мистер Дирк! Надеюсь, вы соблаговолите все-таки заплатить за газету, — окликнул его продавец из газетного киоска, робко семеня следов.
— А, Бейтс, ты и твои надежды, — надменно пробурчал Дирк. — Вечно ты надеешься. И не надоело тебе? Я бы рекомендовал тебе побольше безмятежности. Жизнь, обремененная несбывшимися надеждами, — тяжелая жизнь. Плоды ее — горечь и разочарование. Лови, мой милый Бейтс, мгновение наслаждения и не горюй о том, что не сбылось.
— По-моему, она стоит 20 пенсов, сэр, — спокойно сказал Бейтс.
— Знаешь, что мы сделаем, Бейтс. У тебя есть какая-нибудь ручка? Сойдет даже шариковая.
Бейтс вытащил ручку из внутреннего кармана и протянул ее Дирку, тот оторвал от газеты кусочек, на котором стояла цена, и нацарапал над ней: «ОВД». Он отдал обрывок продавцу из газетного киоска.
— Следует ли мне положить это вместе с остальными?
— Положи туда, куда тебе больше нравится, Бейтс, не бойся доставлять себе максимум удовольствия. Я разрешаю. А теперь прощай, старина.
— Надеюсь, вы соизволите вернуть мне ручку, сэр.
— Верну, верну, ты, главное, не теряй надежды, мой дорогой Бейтс, — заверил Дирк. — Сейчас же ее призывают более высокие цели. Радости, Бейтс, больше радости. Не забивай себе голову ерундой.
Сделав еще один, последний вялый рывок, бедняга поплелся обратно в свой киоск.
— Надеюсь вскоре увидеться с вами, мистер Дирк, — прокричал он напоследок, впрочем, без всякого энтузиазма.
Дирк милостиво кивнул вслед удаляющейся спине киоскера, а после этого поспешил развернуть газету на странице с гороскопом.
«Практически ничего из того, что вы задумаете сегодня, не получится» — сообщала она без обиняков.
Дирк, выругавшись, шлепнул по газете. Он ни на минуту не мог согласиться с тем, что вращающиеся обломки скал, отстоящие от нас на несколько световых лет, могут знать, каким будет для тебя этот день, лучше тебя самого. Просто так уж случилось, что «Великий Заганза» — его старый друг, который знал, когда у Дирка день рождения, и всегда писал свою колонку с совершенно явной целью вывести его из себя. Спрос на газету уменьшился почти в 12 раз, с тех пор как он взялся за составление гороскопов, и лишь Дирк и «Великий Заганза» знали почему.
Он продолжал торопливо просматривать газету. Как обычно, ничего интересного. Много писали о розыске Дженис Смит, служащей авиалиний аэропорта Хитроу, и о том, как могло получиться, что она вот так просто куда-то исчезла. В газете была помещена одна из ее самых старых фотографий, где ей шесть лет, она с косичками и сидит на качелях. Ее отец, мистер Пирс, чьи слова напечатала газета, утверждал, что на этой фотографии можно уловить достаточное сходство с его дочерью, но что она уже очень выросла с тех пор и что обычно она выходит лучше. Дирк нетерпеливо сунул газету под мышку и зашагал дальше, переключившись мысленно на гораздо более интересную тему.
Триста фунтов в день плюс расходы.
Он спрашивал себя, как долго, в пределах разумного, конечно, он мог рассчитывать на то, чтобы поддерживать мистера Энсти в его заблуждениях насчет того, что его собирается убить существо семи футов роста, лохматое и щетинистое, с огромными зелеными глазами и рогами, которое имеет обыкновение размахивать перед его носом различными вещами: каким-то контрактом, написанным на не поддающемся пониманию языке и подписанным кровью, а также чем-то вроде косы. У этого существа было еще одно выдающееся свойство: оно было невидимо для всех, кроме клиента Дирка, который начисто отметал предположение о том, что это какая-то оптическая галлюцинация.
Три? Четыре дня? Дирк не был уверен, что ему удастся сохранять серьезное выражение лица в течение целой недели, но в то же время он подумывал о том, что надо раздобыть тысячу баксов, чтобы выбраться из этой истории с холодильником. Он внесет стоимость нового холодильника в список расходов, не имеющих прямого отношения к расследованию. Так будет лучше всего. Процесс избавления от холодильника совершенно определенно является неотъемлемой частью его методов фундаментальной и всеобщей взаимосвязи явлений.
Он начал даже насвистывать, представив, как приходят и уносят его старый холодильник, свернул на Лаптон-роуд и очень удивился, увидев там кучу полицейских машин. И «скорую помощь». Ничего хорошего это не предвещало. И плохо сочеталось с образом нового холодильника.
5
Дирк хорошо знал Лаптон-роуд. Это была широкая улица с деревьями по обе стороны, а террасы поздневикторианского стиля стояли крепко и уверенно-устойчиво и не одобряли присутствия здесь полицейских машин. Они не терпели их появления в большом количестве, а если сказать точнее, и ослепительный свет мигалок выводил их из себя. Обитателям Лаптон-роуд по душе была такая машина, которая безупречно выглядела, была всего одна и спокойно ездила то вверх, то вниз по их улице бодро и благонадежно-респектабельно, придавая таким образом бодрости и благонадежности также и их имущественным ценностям. Но как только появились эти мигалки с их бледно-голубым светом — таким, какой бывает, когда до боли сжимаешь костяшки пальцев, — от него бледнели не только аккуратные кирпичные стены, но и сами ценности, скрытые за стенами.
За окнами, ослепленные голубыми вспышками, появлялись встревоженные лица.
Поперек улицы — три полицейские машины, способ парковки, сильно выходящий за рамки общепринятого. Это был мощный сигнал миру, означающий, что главное действующее лицо здесь и сейчас — Закон и чтоб все остальные, у которых были здесь какие-то дела, убирались подальше с Лаптон-роуд.
Дирк, спеша, стремительно поднимался вверх по улице, чувствуя, как противно выступает пот под его тяжелым кожаным пальто. Прямо перед его носом вырос полицейский констебль с раскинутыми в стороны руками, словно изображал шлагбаум, но Дирк снес это заграждение потоком слов, которому констебль не смог сразу дать отпор. Дирк на всех парах двинулся к дому.
У входа его остановил другой полицейский, и только он собрался изящно и ловко взмахнуть перед ним карточкой «Марк и Спенсер», давно уже недействительной, — он столько раз тренировался это делать перед зеркалом в те долгие вечера, когда нечем было заняться, — как полицейский вдруг обратился к нему с вопросом:
— Эй, вы случайно не Джентли?
Дирк бросил на него настороженный взгляд. Он издал какой-то хрюкающий звук, который в зависимости от обстоятельств мог означать и да, и нет.
— Тут шеф вас хотел видеть.
— В самом деле? — переспросил Дирк.
— Я узнал вас по его описанию, — ухмыльнулся полицейский, оглядывая его с ног до головы.
— Вообще вашу фамилию он произносил в такой манере, которая кое-кому могла бы показаться оскорбительной. Он даже выслал Ищейку Боба с машиной с целью вашей поимки. Сразу могу сказать по вашему вполне пристойному виду, что ему не удалось вас найти. Те люди, которых Боб Ищейка находил — что случалось достаточно часто, — они, знаете ли, выглядели не лучшим образом, когда он их приводил. Просто хотели с вашей помощью прояснить кое-какие вопросы — только и всего. Вам лучше войти в дом. Лучше вам, чем мне, — спокойно добавил он.
Дирк окинул взглядом дом. Окна была закрыты сосновыми ставнями. Несмотря на то, что во всем остальном дом оставлял впечатление прекрасно ухоженного, несомненно богатого и благополучного, его закрытые ставни не давали избавиться от ощущения какого-то внезапного крушения.
Как-то странно было, что из подвала доносилась какая-то музыка, вернее, один и тот же музыкальный отрывок, звучавший так, словно что-то билось обо что-то с глухим шумом, и без конца повторяющийся. Судя по всему, застряла иголка на пластинке, и Дирк недоумевал, почему никому не приходило в голову выключить проигрыватель или, по крайней мере, передвинуть иголку, чтобы пластинка играла дальше. Песня казалась смутно знакомой, и он решил, что, должно быть, как-то слышал ее по радио, но что это была за песня, вспомнить так и не мог. Слова были, кажется, такие:
— Не спуститесь ли в подвал? — с безразличным выражением сказал полицейский, будто это было первое, что может прийти в голову любому находящемуся в здравом уме.
Дирк едва кивнул ему и быстро стал подниматься по ступенькам, которые вели к входной двери, слегка приоткрытой. Он гордо вскинул голову, зябко передернул плечами, пытаясь унять внутреннюю дрожь.
Вот он наконец вошел в дом.
В прихожей все говорило о роскоши и достатке, наложившихся на студенческие вкусы и привычки. Пол деревянный, покрытый толстым слоем полиуретана, стены — белого цвета, везде греческие коврики, впрочем довольно дорогие. Дирк готов был держать пари (однако в случае проигрыша платить собирался едва ли), что при более тщательном исследовании дома могли обнаружиться, не говоря уже о других темных тайнах, пятьсот акций «Бритиш телекомп» и полное собрание альбомов Дилана, последний был — «Кровавые следы». В холле был еще один полицейский — совсем молоденький мальчик, который стоял, привалившись к стене и трогательно прижав к животу каску. Лицо бледное и потное. Безучастно посмотрев на Дирка, он кивком указал на ступеньки в подвал.
Все те же звуки снова и снова:
— Эй, давно здесь стоишь? — рявкнул Дирк.
Юному полицейскому пришлось собраться с силами, прежде чем он смог ответить.
— Мы приехали с полчаса назад, — промямлил он. — Ну и утречко выдалось — нечего сказать. Столько беготни.
— Не надо мне рассказывать про беготню, — отсутствующе произнес Дирк. Он заставил себя пойти вниз.
— Прискорбно, что ты оказался замешанным в это дело, — произнесла фигура. — Мне очень жаль. Не скажешь ли, какое отношение ты имеешь ко всему этому, так, чтоб мне стало ясно, отчего именно мне так неприятно.
Дирк в изумлении уставился на узкое выхоленное лицо.
— Джилкс? — удивился он.
— Что ты стоишь как этот, как его — ну, который похож на тюленя, но не тюлень? Гораздо хуже. Такие большие и все время ревут. Дюгонь. Ну так что ты стоишь здесь как удивленный дюгонь? Почему этот… — Джилкс жестом показал в комнату позади себя, — почему этот… мужчина, который там, написал твою фамилию и телефон на конверте, набитом деньгами?
— А сколь… — хотел было спросить Дирк. — А как ты, Джилкс, оказался здесь, могу я узнать? Что ты делаешь так далеко от Фенса? Весьма удивлен, что ты чувствуешь себя несколько обескураженным.
— Триста фунтов, — ответил Джилкс. — За что?
— Может быть, ты позволишь мне поговорить с моим клиентом, — сказал Дирк.
— С твоим, м-м, клиентом? — с мрачной ухмылкой спросил Джилкс. — Ну что ж. Хорошо. Почему бы тебе в самом деле не поговорить с ним? Мне было бы очень интересно послушать, что тебе надо ему сказать.
Он неуклюже посторонился и пропустил Дирка в комнату.
Дирк сосредоточился и вошел в комнату, постаравшись сохранять самообладание, которое продлилось чуть больше секунды. Большая часть его клиента сидела, удобно устроившись на стуле перед проигрывателем. Стул находился в оптимальном положении для слушания музыки — вдвое дальше от колонок, чем расстояние между ними. Такое расположение считается идеальным для стереозвучания.
В целом казалось, он чувствует себя свободно и расслабленно, сидя скрестив ноги перед столиком с недопитой чашкой кофе. Ужасным же было то, что его голова аккуратно помещалась прямо посередине пластинки, которая крутилась на проигрывателе, а тонарм попеременно то прижимался к шее, то снова отклонялся назад к нарезке на пластинке. Проделывая в своем вращении полный круг, каждые 1,8 секунды голова, казалось, обращала на Дирка взгляд, полный упрека, как бы говоря: «Вот видишь, что бывает, если не прийти вовремя, как я тебя просил», — потом она снова поворачивалась к стене, кружилась дальше, а повернувшись к Дирку, смотрела на него с еще большим упреком.
— А не просил ли клиент оказать ему какую-нибудь особую услугу? — очень тихо спросил Джилкс за его спиной.
— Да так, м-м, совершенный пустяк, — еле выдавил из себя Дирк. — Ничего, что может быть связано со всем этим. Нет, он, м-м, не упоминал ничего подобного, ни в коем случае. Послушай, я вижу, ты занят, лучше всего мне забрать свой гонорар и уйти. Ты ведь говорил, что он где-то оставил его для меня?
Сказав это, Дирк рухнул на плетеный стульчик, который тут же развалился.
Джилкс вернул его в вертикальное положение и прислонил к стенке. Он быстро вышел из комнаты и вернулся с кувшином воды и стаканом на подносе. Он налил воды в стакан и вылил ее на Дирка.
— Лучше?
— Нет, — пролепетал Дирк. — Можешь ты хотя бы выключить этот проигрыватель?
— Не могу. Это обязанность судебных экспертов. Я не имею права ни До чего здесь дотрагиваться, пока не приедут эти умники. Кстати, вот, кажется, и они. Сходи подыши во двор, чтобы очухаться. Только держись за ограду, я не могу с тобой идти, слишком мало времени. И постарайся выглядеть не таким зеленым, этот цвет тебе не идет.
— Ты знаешь, — сказал он через несколько секунд, — эти наглые показушные самоубийства у меня уже вот где сидят. Они специально это делают, чтобы вывести из терпения.
— Самоубийство? — переспросил Дирк.
Джилкс оглянулся на него.
— На окнах железные решетки в полдюйма толщиной, — объяснил Джилкс, — дверь закрыта изнутри, в замке до сих пор торчит ключ. Мебель придвинута к двери. Французские окна, которые выходят в сад, закрыты на врезанные дверные задвижки. Потайного хода не обнаружено. Если это убийство, то убийце потребовалось бы порядочно повозиться здесь перед уходом, чтобы проделать чертовски утомительную работенку стекольщика. Если не считать того, что шпатлевка старая и нанесена сверху, на старый слой.
Нет, отсюда никто не выходил и никто не вламывался сюда, кроме нас, а в том, что убивали не мы, я совершенно уверен.
Я не собираюсь торчать тут, попусту теряя время из-за этого типа. Это скорее всего самоубийство, разве что более сложный случай, чем обычно. Я думаю все-таки сам пока заняться покойником, чтоб сэкономить время полиции. Знаешь что, — решил он, мельком взглянув на часы, — у тебя есть десять минут. Если за это время тебе удастся состряпать более-менее правдоподобную версию того, как он все это проделал, чтоб я мог переписать это в свой отчет, я позволю тебе забрать улику, содержащуюся в конверте, минус 20%, которые наставлю себе в качестве компенсации за моральный ущерб, связанный с тем, что я сдерживался, чтоб не дать тебе в челюсть.
Какой-то момент Дирк колебался, говорить ли ему о том, что его клиент уверял, будто к нему наведывался свирепый косматый великан с зелеными глазами, непонятно как к нему попадавший — из ничего и ниоткуда — и вопивший о каких-то контрактах и обязательствах, размахивая перед ним косой со сверкающим острием, но, поразмыслив, решил не говорить.
Он резко повернулся и пошел прочь от своего мучителя, направившись во внутренний дворик, чтобы остаться там наедине со своим кипением.
Дворик был мощеный, он находился за домом, куда совсем не проникал свет, так как он был огорожен высокой стеной, относившейся к самому дому, и еще одной стеной какого-то промышленного здания, которая упиралась в заднюю часть дома. Посередине дворика неизвестно для чего стояли солнечные часы. Если бы на них попадал какой-то свет, вы бы узнали, что было около двенадцати дня. А так они гораздо больше пригодились птицам, которые использовали часы как насест. Еще там было несколько горшков с растениями весьма унылого вида.
Дирк запихнул себе в рот сигарету и в своем неистовом состоянии разжег ее чуть не до половины.
От соседних домов с садами дворик с обеих сторон отделяла садовая ограда. Тот, что был слева, не отличался по размерам от внутреннего дворика, а сад справа был гораздо больше. Везде царил дух образцового содержания. Ничего помпезного или кричащего, просто во всем чувствовалось благополучие и создавалось впечатление, что поддержание домов в этом состоянии не составляет никакого труда, происходит как бы само собой. Особенно образцовый вид был у дома справа; казалось, его кирпичную кладку только недавно подновили, а на стекла заново навели глянец.
Дирк набрал побольше воздуха в легкие и мгновение стоял так, пристально глядя в небо, вернее, в то, что от него оставалось, поскольку оно все было серое и подернутое дымкой. Из-за облаков показалось какое-то одинокое темное пятнышко. Дирк некоторое время наблюдал за ним, довольный уже тем, что мог сосредоточить свое внимание на чем-то другом, кроме тех ужасов, которые увидел в комнате, откуда только что вышел. До него смутно доносились звуки шагов то входивших, то выходивших людей, он догадывался, что там сейчас производились всевозможные измерения, а также делались фотоснимки и осуществлялась тщательная скрупулезная работа снятия головы с пластинки.
Дирк, правда, с трудом воспринимал происходящее вокруг. Гораздо явственнее он слышал оглушительный, непрекращающийся стук от ударов у себя в голове, которые должны были означать приступы чувства вины. Нет, это были совсем не те звуки, приходящие откуда-то издалека, как фон, которые связаны с ощущением вины за то, что вот уже скоро конец двадцатого века, а он все еще жив, к этому-то Дирк привык и знал, как находить на них управу. Тот стук, совершенно невыносимый и ужасный, который он слышал и данный момент, имел единственный и конкретный смысл: «В том ужасном, что случилось здесь, страшная вина именно и конкретно одного человека, и этот человек — я». Никакие другие умственные движения в его голове не могли заглушить стука этого жуткого, перекрывающего все остальное, маятника.
За окнами, ослепленные голубыми вспышками, появлялись встревоженные лица.
Поперек улицы — три полицейские машины, способ парковки, сильно выходящий за рамки общепринятого. Это был мощный сигнал миру, означающий, что главное действующее лицо здесь и сейчас — Закон и чтоб все остальные, у которых были здесь какие-то дела, убирались подальше с Лаптон-роуд.
Дирк, спеша, стремительно поднимался вверх по улице, чувствуя, как противно выступает пот под его тяжелым кожаным пальто. Прямо перед его носом вырос полицейский констебль с раскинутыми в стороны руками, словно изображал шлагбаум, но Дирк снес это заграждение потоком слов, которому констебль не смог сразу дать отпор. Дирк на всех парах двинулся к дому.
У входа его остановил другой полицейский, и только он собрался изящно и ловко взмахнуть перед ним карточкой «Марк и Спенсер», давно уже недействительной, — он столько раз тренировался это делать перед зеркалом в те долгие вечера, когда нечем было заняться, — как полицейский вдруг обратился к нему с вопросом:
— Эй, вы случайно не Джентли?
Дирк бросил на него настороженный взгляд. Он издал какой-то хрюкающий звук, который в зависимости от обстоятельств мог означать и да, и нет.
— Тут шеф вас хотел видеть.
— В самом деле? — переспросил Дирк.
— Я узнал вас по его описанию, — ухмыльнулся полицейский, оглядывая его с ног до головы.
— Вообще вашу фамилию он произносил в такой манере, которая кое-кому могла бы показаться оскорбительной. Он даже выслал Ищейку Боба с машиной с целью вашей поимки. Сразу могу сказать по вашему вполне пристойному виду, что ему не удалось вас найти. Те люди, которых Боб Ищейка находил — что случалось достаточно часто, — они, знаете ли, выглядели не лучшим образом, когда он их приводил. Просто хотели с вашей помощью прояснить кое-какие вопросы — только и всего. Вам лучше войти в дом. Лучше вам, чем мне, — спокойно добавил он.
Дирк окинул взглядом дом. Окна была закрыты сосновыми ставнями. Несмотря на то, что во всем остальном дом оставлял впечатление прекрасно ухоженного, несомненно богатого и благополучного, его закрытые ставни не давали избавиться от ощущения какого-то внезапного крушения.
Как-то странно было, что из подвала доносилась какая-то музыка, вернее, один и тот же музыкальный отрывок, звучавший так, словно что-то билось обо что-то с глухим шумом, и без конца повторяющийся. Судя по всему, застряла иголка на пластинке, и Дирк недоумевал, почему никому не приходило в голову выключить проигрыватель или, по крайней мере, передвинуть иголку, чтобы пластинка играла дальше. Песня казалась смутно знакомой, и он решил, что, должно быть, как-то слышал ее по радио, но что это была за песня, вспомнить так и не мог. Слова были, кажется, такие:
— ну и так далее.
Ты не тронь ее, не тронь…
Ты не тронь ее, не тронь…
— Не спуститесь ли в подвал? — с безразличным выражением сказал полицейский, будто это было первое, что может прийти в голову любому находящемуся в здравом уме.
Дирк едва кивнул ему и быстро стал подниматься по ступенькам, которые вели к входной двери, слегка приоткрытой. Он гордо вскинул голову, зябко передернул плечами, пытаясь унять внутреннюю дрожь.
Вот он наконец вошел в дом.
В прихожей все говорило о роскоши и достатке, наложившихся на студенческие вкусы и привычки. Пол деревянный, покрытый толстым слоем полиуретана, стены — белого цвета, везде греческие коврики, впрочем довольно дорогие. Дирк готов был держать пари (однако в случае проигрыша платить собирался едва ли), что при более тщательном исследовании дома могли обнаружиться, не говоря уже о других темных тайнах, пятьсот акций «Бритиш телекомп» и полное собрание альбомов Дилана, последний был — «Кровавые следы». В холле был еще один полицейский — совсем молоденький мальчик, который стоял, привалившись к стене и трогательно прижав к животу каску. Лицо бледное и потное. Безучастно посмотрев на Дирка, он кивком указал на ступеньки в подвал.
Все те же звуки снова и снова:
Желая найти выход бушевавшей ярости, он оглядывался вокруг, ища что-нибудь, что можно было швырнуть или сломать. Как хотелось бы ему отрицать, что увиденное случилось по его вине. Но до тех пор пока кто-нибудь не докажет обратное, он чувствовал» что не мог это отрицать.
Ты не тронь ее, не тронь…
Ты не тронь ее, не тронь…
— Эй, давно здесь стоишь? — рявкнул Дирк.
Юному полицейскому пришлось собраться с силами, прежде чем он смог ответить.
— Мы приехали с полчаса назад, — промямлил он. — Ну и утречко выдалось — нечего сказать. Столько беготни.
— Не надо мне рассказывать про беготню, — отсутствующе произнес Дирк. Он заставил себя пойти вниз.
Внизу был узкий коридор. Он упирался в дверь, которая была взломана и еле-еле держалась на петлях. За дверью — очень большая комната. Дирк уже было собрался войти в нее, как вдруг прямо перед ним возникла человеческая фигура и преградила ему путь.
Ты не тронь ее, не тронь…
Ты не тронь ее, не тронь…
— Прискорбно, что ты оказался замешанным в это дело, — произнесла фигура. — Мне очень жаль. Не скажешь ли, какое отношение ты имеешь ко всему этому, так, чтоб мне стало ясно, отчего именно мне так неприятно.
Дирк в изумлении уставился на узкое выхоленное лицо.
— Джилкс? — удивился он.
— Что ты стоишь как этот, как его — ну, который похож на тюленя, но не тюлень? Гораздо хуже. Такие большие и все время ревут. Дюгонь. Ну так что ты стоишь здесь как удивленный дюгонь? Почему этот… — Джилкс жестом показал в комнату позади себя, — почему этот… мужчина, который там, написал твою фамилию и телефон на конверте, набитом деньгами?
— А сколь… — хотел было спросить Дирк. — А как ты, Джилкс, оказался здесь, могу я узнать? Что ты делаешь так далеко от Фенса? Весьма удивлен, что ты чувствуешь себя несколько обескураженным.
— Триста фунтов, — ответил Джилкс. — За что?
— Может быть, ты позволишь мне поговорить с моим клиентом, — сказал Дирк.
— С твоим, м-м, клиентом? — с мрачной ухмылкой спросил Джилкс. — Ну что ж. Хорошо. Почему бы тебе в самом деле не поговорить с ним? Мне было бы очень интересно послушать, что тебе надо ему сказать.
Он неуклюже посторонился и пропустил Дирка в комнату.
Дирк сосредоточился и вошел в комнату, постаравшись сохранять самообладание, которое продлилось чуть больше секунды. Большая часть его клиента сидела, удобно устроившись на стуле перед проигрывателем. Стул находился в оптимальном положении для слушания музыки — вдвое дальше от колонок, чем расстояние между ними. Такое расположение считается идеальным для стереозвучания.
В целом казалось, он чувствует себя свободно и расслабленно, сидя скрестив ноги перед столиком с недопитой чашкой кофе. Ужасным же было то, что его голова аккуратно помещалась прямо посередине пластинки, которая крутилась на проигрывателе, а тонарм попеременно то прижимался к шее, то снова отклонялся назад к нарезке на пластинке. Проделывая в своем вращении полный круг, каждые 1,8 секунды голова, казалось, обращала на Дирка взгляд, полный упрека, как бы говоря: «Вот видишь, что бывает, если не прийти вовремя, как я тебя просил», — потом она снова поворачивалась к стене, кружилась дальше, а повернувшись к Дирку, смотрела на него с еще большим упреком.
Комната закачалась, и Дирк ухватился за стену, чтобы остановить ее.
Ты не тронь ее, не тронь…
Ты не тронь ее, не тронь…
— А не просил ли клиент оказать ему какую-нибудь особую услугу? — очень тихо спросил Джилкс за его спиной.
— Да так, м-м, совершенный пустяк, — еле выдавил из себя Дирк. — Ничего, что может быть связано со всем этим. Нет, он, м-м, не упоминал ничего подобного, ни в коем случае. Послушай, я вижу, ты занят, лучше всего мне забрать свой гонорар и уйти. Ты ведь говорил, что он где-то оставил его для меня?
Сказав это, Дирк рухнул на плетеный стульчик, который тут же развалился.
Джилкс вернул его в вертикальное положение и прислонил к стенке. Он быстро вышел из комнаты и вернулся с кувшином воды и стаканом на подносе. Он налил воды в стакан и вылил ее на Дирка.
— Лучше?
— Нет, — пролепетал Дирк. — Можешь ты хотя бы выключить этот проигрыватель?
— Не могу. Это обязанность судебных экспертов. Я не имею права ни До чего здесь дотрагиваться, пока не приедут эти умники. Кстати, вот, кажется, и они. Сходи подыши во двор, чтобы очухаться. Только держись за ограду, я не могу с тобой идти, слишком мало времени. И постарайся выглядеть не таким зеленым, этот цвет тебе не идет.
Джилкс выглядел раздраженным и усталым, он собрался пойти встретить вновь прибывших, чьи голоса были слышны на первом этаже, но остановился, чтобы посмотреть на неутомимо, без остановки поворачивавшуюся голову на пластинке.
Ты не тронь ее, не тронь, тронь, тронь…
Ты не тронь ее не тронь, тронь, тронь…
— Ты знаешь, — сказал он через несколько секунд, — эти наглые показушные самоубийства у меня уже вот где сидят. Они специально это делают, чтобы вывести из терпения.
— Самоубийство? — переспросил Дирк.
Джилкс оглянулся на него.
— На окнах железные решетки в полдюйма толщиной, — объяснил Джилкс, — дверь закрыта изнутри, в замке до сих пор торчит ключ. Мебель придвинута к двери. Французские окна, которые выходят в сад, закрыты на врезанные дверные задвижки. Потайного хода не обнаружено. Если это убийство, то убийце потребовалось бы порядочно повозиться здесь перед уходом, чтобы проделать чертовски утомительную работенку стекольщика. Если не считать того, что шпатлевка старая и нанесена сверху, на старый слой.
Нет, отсюда никто не выходил и никто не вламывался сюда, кроме нас, а в том, что убивали не мы, я совершенно уверен.
Я не собираюсь торчать тут, попусту теряя время из-за этого типа. Это скорее всего самоубийство, разве что более сложный случай, чем обычно. Я думаю все-таки сам пока заняться покойником, чтоб сэкономить время полиции. Знаешь что, — решил он, мельком взглянув на часы, — у тебя есть десять минут. Если за это время тебе удастся состряпать более-менее правдоподобную версию того, как он все это проделал, чтоб я мог переписать это в свой отчет, я позволю тебе забрать улику, содержащуюся в конверте, минус 20%, которые наставлю себе в качестве компенсации за моральный ущерб, связанный с тем, что я сдерживался, чтоб не дать тебе в челюсть.
Какой-то момент Дирк колебался, говорить ли ему о том, что его клиент уверял, будто к нему наведывался свирепый косматый великан с зелеными глазами, непонятно как к нему попадавший — из ничего и ниоткуда — и вопивший о каких-то контрактах и обязательствах, размахивая перед ним косой со сверкающим острием, но, поразмыслив, решил не говорить.
Наконец он начал закипать. До этого он никак не мог как следует раскипятиться от негодования на себя из-за смерти клиента потому, что ноша эта была слишком тяжела и ужасна, чтобы ее вообще можно было вынести. Но теперь его унизил Джилкс, а он самым жалким образом растерялся, потерял душевное равновесие и не смог дать ему отпор — и вот теперь-то все в нем наконец закипело.
Ты не тронь ее, не тронь…
Ты не тронь ее, не тронь…
Он резко повернулся и пошел прочь от своего мучителя, направившись во внутренний дворик, чтобы остаться там наедине со своим кипением.
Дворик был мощеный, он находился за домом, куда совсем не проникал свет, так как он был огорожен высокой стеной, относившейся к самому дому, и еще одной стеной какого-то промышленного здания, которая упиралась в заднюю часть дома. Посередине дворика неизвестно для чего стояли солнечные часы. Если бы на них попадал какой-то свет, вы бы узнали, что было около двенадцати дня. А так они гораздо больше пригодились птицам, которые использовали часы как насест. Еще там было несколько горшков с растениями весьма унылого вида.
Дирк запихнул себе в рот сигарету и в своем неистовом состоянии разжег ее чуть не до половины.
Продолжало назойливо нестись из дома.
Ты не тронь ее, не тронь…
Ты не тронь ее, не тронь…
От соседних домов с садами дворик с обеих сторон отделяла садовая ограда. Тот, что был слева, не отличался по размерам от внутреннего дворика, а сад справа был гораздо больше. Везде царил дух образцового содержания. Ничего помпезного или кричащего, просто во всем чувствовалось благополучие и создавалось впечатление, что поддержание домов в этом состоянии не составляет никакого труда, происходит как бы само собой. Особенно образцовый вид был у дома справа; казалось, его кирпичную кладку только недавно подновили, а на стекла заново навели глянец.
Дирк набрал побольше воздуха в легкие и мгновение стоял так, пристально глядя в небо, вернее, в то, что от него оставалось, поскольку оно все было серое и подернутое дымкой. Из-за облаков показалось какое-то одинокое темное пятнышко. Дирк некоторое время наблюдал за ним, довольный уже тем, что мог сосредоточить свое внимание на чем-то другом, кроме тех ужасов, которые увидел в комнате, откуда только что вышел. До него смутно доносились звуки шагов то входивших, то выходивших людей, он догадывался, что там сейчас производились всевозможные измерения, а также делались фотоснимки и осуществлялась тщательная скрупулезная работа снятия головы с пластинки.
Кто-то поднял ее наконец с пластинки, и выматывающая всю душу, непрерывно повторяющаяся фраза стихла, и слышался лишь мирно проплывавший в полуденном воздухе приглушенный звук работающего телевизора.
Ты не тронь ее, не тронь…
Ты не тр…
Дирк, правда, с трудом воспринимал происходящее вокруг. Гораздо явственнее он слышал оглушительный, непрекращающийся стук от ударов у себя в голове, которые должны были означать приступы чувства вины. Нет, это были совсем не те звуки, приходящие откуда-то издалека, как фон, которые связаны с ощущением вины за то, что вот уже скоро конец двадцатого века, а он все еще жив, к этому-то Дирк привык и знал, как находить на них управу. Тот стук, совершенно невыносимый и ужасный, который он слышал и данный момент, имел единственный и конкретный смысл: «В том ужасном, что случилось здесь, страшная вина именно и конкретно одного человека, и этот человек — я». Никакие другие умственные движения в его голове не могли заглушить стука этого жуткого, перекрывающего все остальное, маятника.