Страница:
– Штурмовую группу наберешь?
– А сколько надо?
– Человека три-четыре. Плюс я. На, глянь.
Человек в форме без знаков различия подвинул к капитану большой, тяжелый мешок. Тот развязал его, глянул. Мелькнула вороненая сталь стволов.
– Два Вала[3], два апэбэ. Гранаты «Заря». Оставишь все себе. Если живым вернусь.
– Если живыми вернемся, – поправил капитан.
– Ты охренел? Кто командовать будет?
– Митяя поставлю. Замка своего. Парень нормальный, справится.
Оба помолчали. Спорить было бесполезно, и они об этом знали.
– На кого выставляемся?
Человек в форме без знаков различия покачал головой.
– Выставляться не будем, смысла нет. Времени тоже нет. Завтра – в Чечен-Ауле будут конкретные люди. Очень конкретные. Мне назвали дом, где они будут, и время. Всего несколько часов – а если спугнут, то и меньше. Они выходят из Грозного, там их перехватят, и они пойдут в Грузию. Секешь?
– Пока нет.
Человек в форме без знаков различия достал карточку.
– Вот этот урод. Он там шестерка, тузы другие. С ним еще несколько. Настоящие духи, с Афганистана, хрен знает еще откуда. Все по-взрослому.
На карточке были изображены несколько бородатых, они стояли на фоне зеленки, и еще за спиной угадывались кое-какие строения. Один из них поставил ногу на лежащего на земле человека – непонятно, мертвого или нет, но явно, что русского. Ему было смешно, он улыбался в густую бороду…
– Вот эти двое – арабы…
Капитан молча смотрел на фотографию. Он знал этого урода – именно ему он передавал блок. Заматерел, гад…
– Ночью выдвигаемся?
– Ты ничего не понял. Завтра днем.
– А как же наблюдение? Разведка?
– Не будет никакого наблюдения. Разведки тоже не будет.
– Ты охренел?
Человек в форме без знаков различия сжал кулаки. Заговорил отрывисто и зло:
– Тебя не зае…о каждый раз пустышку тащить? Раз за разом одно и то же. Приезжаем – ни хрена. Постель еще теплая, жрачка на плите – и ничего. В штабе нашу же информацию душне сливают. За бабки.
– Погоди-ка… Так это… в штабе не знают, что ли?
– Дошло, наконец.
Капитан подумал. То, что ему предлагали, мало того что было против устава и правил взаимодействия, это было еще и по-настоящему опасно. Действительно, реально – очень – очень опасно. Правилами ведения боевых действий предусмотрено составление плана операции, оповещение командиров подразделений в оперативной зоне – иначе не избежать стрельбы по своим, санкции от многомудрого командования. Без всего этого за самовольную операцию можно и погоны снять, и под трибунал пойти, если личный состав погибнет. А тут – на каждом шагу смерть.
Но с другой стороны: хорошо, сообщали, организовывали взаимодействие – и чего? Вон, у соседей – спецы выставились, предупредили всех, что работать будут в этом районе. Ночью какой-то козел, не разобравшись, из танка – шарах! Двое двухсотых, семеро трехсотых. И такое сплошь и рядом. Потери от дружественного огня, от огня своих тридцати процентов достигают. А погоны… да просто задолбало уже все.
– Конкретно. Чего хочешь?
– Место действия – Чечен-аул. Дом Хадуллаевых. Через твой блок транспорт идет, в том числе и оттуда. Как только появляется подходящая машина – водилу пакуем, оставляем здесь. Сами на трофейной машине идем в село, тихо делаем, и обратно. Все.
– Значит, превышение должностных полномочий, возможно мародерство…
– Давно таким законником стал?
– Да не. Просто рассуждаю.
– Чо-то много рассуждать стали. Делать надо.
Капитан, ставший на войне капитанищем, еще раз посмотрел на фотографию. Молодой чеченский волчонок, ставший волком, нагло улыбался ему, поставив ногу на грудь русского раба.
– Завтра, значит… – сказал капитан.
– У меня тряпье трофейное в бэтээре. Переодеться есть во что…
Прошлое
– А сколько надо?
– Человека три-четыре. Плюс я. На, глянь.
Человек в форме без знаков различия подвинул к капитану большой, тяжелый мешок. Тот развязал его, глянул. Мелькнула вороненая сталь стволов.
– Два Вала[3], два апэбэ. Гранаты «Заря». Оставишь все себе. Если живым вернусь.
– Если живыми вернемся, – поправил капитан.
– Ты охренел? Кто командовать будет?
– Митяя поставлю. Замка своего. Парень нормальный, справится.
Оба помолчали. Спорить было бесполезно, и они об этом знали.
– На кого выставляемся?
Человек в форме без знаков различия покачал головой.
– Выставляться не будем, смысла нет. Времени тоже нет. Завтра – в Чечен-Ауле будут конкретные люди. Очень конкретные. Мне назвали дом, где они будут, и время. Всего несколько часов – а если спугнут, то и меньше. Они выходят из Грозного, там их перехватят, и они пойдут в Грузию. Секешь?
– Пока нет.
Человек в форме без знаков различия достал карточку.
– Вот этот урод. Он там шестерка, тузы другие. С ним еще несколько. Настоящие духи, с Афганистана, хрен знает еще откуда. Все по-взрослому.
На карточке были изображены несколько бородатых, они стояли на фоне зеленки, и еще за спиной угадывались кое-какие строения. Один из них поставил ногу на лежащего на земле человека – непонятно, мертвого или нет, но явно, что русского. Ему было смешно, он улыбался в густую бороду…
– Вот эти двое – арабы…
Капитан молча смотрел на фотографию. Он знал этого урода – именно ему он передавал блок. Заматерел, гад…
– Ночью выдвигаемся?
– Ты ничего не понял. Завтра днем.
– А как же наблюдение? Разведка?
– Не будет никакого наблюдения. Разведки тоже не будет.
– Ты охренел?
Человек в форме без знаков различия сжал кулаки. Заговорил отрывисто и зло:
– Тебя не зае…о каждый раз пустышку тащить? Раз за разом одно и то же. Приезжаем – ни хрена. Постель еще теплая, жрачка на плите – и ничего. В штабе нашу же информацию душне сливают. За бабки.
– Погоди-ка… Так это… в штабе не знают, что ли?
– Дошло, наконец.
Капитан подумал. То, что ему предлагали, мало того что было против устава и правил взаимодействия, это было еще и по-настоящему опасно. Действительно, реально – очень – очень опасно. Правилами ведения боевых действий предусмотрено составление плана операции, оповещение командиров подразделений в оперативной зоне – иначе не избежать стрельбы по своим, санкции от многомудрого командования. Без всего этого за самовольную операцию можно и погоны снять, и под трибунал пойти, если личный состав погибнет. А тут – на каждом шагу смерть.
Но с другой стороны: хорошо, сообщали, организовывали взаимодействие – и чего? Вон, у соседей – спецы выставились, предупредили всех, что работать будут в этом районе. Ночью какой-то козел, не разобравшись, из танка – шарах! Двое двухсотых, семеро трехсотых. И такое сплошь и рядом. Потери от дружественного огня, от огня своих тридцати процентов достигают. А погоны… да просто задолбало уже все.
– Конкретно. Чего хочешь?
– Место действия – Чечен-аул. Дом Хадуллаевых. Через твой блок транспорт идет, в том числе и оттуда. Как только появляется подходящая машина – водилу пакуем, оставляем здесь. Сами на трофейной машине идем в село, тихо делаем, и обратно. Все.
– Значит, превышение должностных полномочий, возможно мародерство…
– Давно таким законником стал?
– Да не. Просто рассуждаю.
– Чо-то много рассуждать стали. Делать надо.
Капитан, ставший на войне капитанищем, еще раз посмотрел на фотографию. Молодой чеченский волчонок, ставший волком, нагло улыбался ему, поставив ногу на грудь русского раба.
– Завтра, значит… – сказал капитан.
– У меня тряпье трофейное в бэтээре. Переодеться есть во что…
Прошлое
13 сентября 2001 года
Грозный, Чеченская Республика Ичкерия
Народ в Город[4] по своим делам потянулся уже с утра…
Серые люди, в обмотках и рваной одежонке – это, скорее всего, русские, не чеченцы. Многие отсиживались, когда шли бои, на своих огородных участках, многие и на чужих. Сейчас, когда война прокатилась паровым катком и ушла на восток, они каждый день шли в Город. Посмотреть, что осталось от жилья, уже начать разбирать завалы, получить какую-нибудь помощь. Никто из местных их не подвезет, не предложит руку помощи – помогают всегда своим. Кроме русских в таком положении и другие народы, кроме чеченского.
У чеченцев – своя история. Мужиков мало. В основном старики и горластые, напористые тетки. Кожаная куртка или плащ, черное платье, напористый голос, наглости на десятерых хватит. У этих – в основном есть машины. Какие-то угнанные, какие-то нет – поди проверь, это не Нью-Йорк с компьютером у каждого полисмена. Они везут в Город овощи, фрукты, немудреное турецкое и китайское тряпье на базар. Если хорошо поискать – то и наркоту, наркоманов тут после четырехлетней вольницы много, потому что пьянство Аллах запретил – вот про наркотики в Коране ничего не сказано. Конечно же несут они и сообщения в Город от лесных братьев, и деньги, и все, что нужно. Работа уже идет… ищутся подступы к нужным людям, предлагаются деньги, водка, женщины – благо вдов теперь хватает, а вдова по чеченским меркам – не человек. Чеченский народ не похож на русский. Он един, у него единая цель. Здесь мать не приедет забирать сыночка из джамаата, как бы плохо и неудачно ни воевал амир. Призывающего к миру глашатая – интеллигента при первом же выступлении прирежут и откажутся хоронить по обряду. Чеченский народ един, каждый чеченец, проходящий сейчас под дулами автоматов и пулеметов, приторно улыбающийся, предлагающий попробовать фрукты-овощи, открывающий багажник своего автомобиля, – часть единого, целого, неразъемного. Пацан притащит на дорогу мину или даст очередь по зазевавшимся солдатам, семья отправит вдову сына проституткой на блокпост, чтобы выведать у потерявших бдительность солдат систему его охраны, в любом доме укроют в подвале пришедших на ночлег и покормят последним боевиков. Все они – едины, все одним миром мазаны – и все отвечают за тех выродков, что резали глотки русским рабам и отправляли семьям пальцы похищенных, чтобы быстрее собирали деньги. Вот только русские этого не понимают, русские меряют их своей меркой, и потому за то, что они собираются сделать, им грозит трибунал. Избиение, угон машины, превышение должностных полномочий.
Бронежилеты тянут вниз, к грязной земле. Пальцы на спусковых крючках. В бетонной башенке на укрепленной крыше блока – наводчик у АГС, кургузый ствол нацелен на зеленку. В бойнице, отслеживающей колонну машин, торчит ствол ПК. Еще один день на контроле – восемь – день на грани жизни и смерти…
– Выйдите из машины…
– Откройте багажник…
– Где прописаны…
Рано или поздно в багажнике какой-нибудь машины окажется фугас или граната, поставленная на растяжку. Но все равно надо открывать, надо смотреть. Это их работа…
– Документы…
– Вот…
– Где прописаны…
– Чечен-аул.
– Улица…
– Аргунская.
– Выйдите из машины.
Водитель недоволен, но из машины выходит. Типичный «мирный чеченец» – старая шляпа, синие спортивные трико «Динамо», резиновые сапоги, обтерханный, грязный пиджак.
– Откройте…
Машина – старый «рафик»[5] переделанный под грузовой. Едва держится, но везет. Машины здесь эксплуатируют, пока окончательно не развалятся. Или пока в пропасть не улетят.
– Какие-то мешки…
– Что в мешках?
– Мука, дорогой.
Подходит офицер. Козыряет.
– Капитан Симонов, что происходит?
В руке чеченца появляется сиреневая пятисотенная купюра – богатство по чеченским меркам. Он быстро протягивает ее офицеру.
– Возьми, дорогой, клянусь Аллахом, нет больше…
Офицер – неприметный, среднего роста, в форме без знаков различия – нехорошо улыбается.
– Взятку предлагаете, гражданин?
Чеченец оскорблен до глубины души.
– А-а-а-а! Какой-такой взятка! Зачем говоришь – взятка! Уважение! Зелимхан торгует немножко, туда-сюда мука возит. Хлеб надо – надо? Лепешка надо – надо. Пирог надо – надо. Как бэз мука? Или мешок мука возьми, хлеб покушаешь, да…
Офицер раздосадованно качает головой:
– Вы знаете, что два дня назад в Нью-Йорке террористы два самолета на небоскребы направили? Оба рухнули. У нас усиленный режим, приказано всех тщательно проверять. Откуда я знаю, может, ты не муку, а гексоген везешь? Может, ты в город въедешь и как в Нью-Йорке машину на комендатуру направишь? А?
– А! Зачем Нью-Йорк, какой такой Нью-Йорк? Клянусь Аллахом, не мы сделали. Нэт никакой Нью-Йорк.
– Прошу отъехать в сторону для досмотра машины и личного досмотра. Вон туда!
– Вах, зачем отъехать, я тороплюсь, рынок торговать! Возьми мешок, проверь здесь!
– Всех проверяем, не вас одного…
– Как всэх?! Как всэх! Передо мной Али проехал, ему ничего, а Зелимхана можно, да?
Офицер перевел взгляд на солдата:
– Почему пропустили?
– Так с Дуба-Юрта был же… – необдуманно сказал солдат.
– А… – и возмутился Зелимхан, – вот что! С Дуба-Юрта можно, а с Чечен-аула нельзя, да! Я жалоба напишу! Что дубаюртовские тебе взятка дали, ты чеченаульских не пропускаешь, да…
Продолжая возмущаться, чеченец заехал туда, где не было видно с дороги, для досмотра, уже представляя, как взгреет русистов своей жалобой. Русист был глупый – если чеченец никогда не накажет чеченца по жалобе неверного, русиста-то русист с радостью покусает, дай только повод. Вот почему русисты слабые такие, глупые и слабые. Рано или поздно русистов не будет – а они, чеченцы, будут. Вся земля им принадлежать будет…
С этими мыслями Зелимхан и получил мешочком с песком по башке. Десантники связали ему руки, быстро с рук на руки передали несколько мешков – то ли с мукой, то ли еще с чем – и сели в машину вшестером…
Шестеро – четверо в штурмовой группе и двое в подгруппе обеспечения. В штурмовой группе два АПБ и два АС – это не считая штатного оружия. В подгруппе обеспечения – пулеметы РПК и ПКМ, плюс на каждом – по две «мухи», итого двенадцать выстрелов. У каждого – бронежилеты, у штурмовиков – по две «Зари». Этих гранат мало, почти не достать, а армии тем более не полагается. Из остального – только отрезки парашютных строп, чтобы руки вязать, по фляжке с водой, несколько сухарей, по два ИПП, две аптечки на группу. Даже с учетом того, что совсем почти не взяли ни жратвы, ни воды – все равно вес на пределе. Но плевать – им не по горам бегать. Им или грудь в крестах, или голова в кустах…
Минут через десять груженый «рафик» выезжает из-за блока и устремляется в обратную сторону. От города…
Чечен-аул – небольшой населенный пункт почти рядом с городом, в стороне от дороги на Старые Атаги и дальше. Район – хуже не придумаешь, сплошная зеленка. Рядом с селом протекает грязный, ветвящийся тут на множество рукавов Аргун, рядом с селом – считай что болото. Поста внутренних войск тут нет – только комендатура в селе, которая даже днем ничего не контролирует. Зеленка, одноэтажная застройка – контролировать тут что-либо вообще невозможно. На въезде – пробитый пулями знак.
Конечно же, боевики в селе были, причем было их достаточно. За время с первой по вторую чеченскую укрытий нарыли достаточно. Раньше в чеченском доме вообще не был предусмотрен подвал, теперь в подвале догадались содержать рабов – а так как рабы были у всех, то и подвалы теперь были у всех. Жили люди подработкой, торговали на базаре в городе. Женщин в селе было примерно вдвое больше, чем мужчин…
Конечно же боевики не стали рисковать и поставили наблюдательный пункт. В армии наблюдательный пункт представлял бы собой машину, или бронетранспортер, или огневую точку на господствующей над местностью высоте, или, по крайней мере, пару решительных и умеющих маскироваться людей со стереотрубой. Здесь наблюдательный пункт представлял собой группу пацанов, у одного из которых была рация, недорогая «Алинко». Такие пацаны были по всей Чечне, они были горды тем, что им доверяют мужское дело, доверяют настоящее, взрослое дело – войну с русистами, и каждый из них мечтал о том времени, когда он станет достаточно взрослым и сможет воевать с русистами с автоматом в руках. В зеленку здесь уходили даже как-то буднично, как в других местах уезжают в райцентр по делам. Группа эта была не единственной, со стороны реки тоже велось наблюдение – недалеко была Ханкала, и все знали об этом.
Когда стрелки на дешевых советских часах еще не встали по стойке «смирно», со стороны города в направлении села свернул и покатился микроавтобус, принадлежащий дяде Зелимхану. У дяди Зелимхана дети были в Москве, а не в банде, это не добавляло ему уважения, но он был из сильного тейпа, всегда платил закят на джихад и был чеченцем, а не проклятым русистом, которые приезжают на бронетранспортерах. Именно поэтому ни один из пацанов не сорвался, не побежал, не закричал – и машина проехала мимо, ковыляя по разбитой дороге в сторону цели…
– Подъезжаем… – процедил сквозь зубы человек в военной форме без знаков различия, сидевший на переднем сиденье. Форма так и оставалась на нем – но теперь к ней добавилась черная шапочка, которая легко раскатывается в маску, и борода. Борода была накладной – единственная накладная борода, которая у них была. Сидевший за рулем Старый щеголял аккуратными офицерскими усиками – в Чечне их носили многие, подражая погибшему под бомбами Дудаеву. У него, как у революционного матроса, поверх формы крест-накрест была повязана пулеметная лента, такая же черная шапочка прикрывала волосы…
– Внимание!
Машина ковыляла по разбитой, много лет не ремонтировавшейся сельской дороге из плит. Мимо – зеленка, давно разбитая колхозная заправочная станция – колхоза больше не было, емкости были на вес золота, они нужны были для самопальных скважин и самоваров[6]. Мелькнула ярко-синяя ветровка – пацан! Ребенок, наверное, попросили поиграть здесь и посмотреть, не поедут ли злые дяди на бэтээрах.
Стуканет.
– Лис? – вопросительно.
– В эфире чисто.
Их единственная разведка, единственная система раннего предупреждения – трофейный «Кенвуд» со сканером, постоянно гоняемый по частотам, на которых любят потрепаться боевики. Если про их замысел узнают – в эфире сущее бешенство поднимется, и у них будет шанс унести ноги. Боевиков переоценивать тоже не следует – бардака у них хватает, и шанс выскочить из петли имеется…
– Пост справа, – говорит водитель.
– Жми…
У въезда в село, у самодельного КП, представляющего собой неизвестно каким ветром занесенную гаишную будку-стакан, стоит старый ментовский «уазик». Мент, держащий свой автомат за спиной, вальяжно поднимает руку. Автомат за спиной – важный признак, он показывает, что людей из леса этот мент не боится, те, кто боятся – ведет себя по-другому. Здесь вообще не в чести верность, долгие годы войны, разборок, крови отучили людей от верности чему-либо. Ведь верность – это не более чем привычка класть все яйца в одну корзину, дурная привычка, это вам скажет любой здравомыслящий человек. Вот и этот мент – типичный пример чеченского мента, идти в боевики смелости не хватило, но он живет на этой же земле, в этом же народе, и чтобы оставаться в живых, служит двум хозяевам, дует в обе стороны. Одновременно с этим он ненавидит собственный народ за этот страх и молчаливое осуждение – и если русские все же победят, он еще отыграется, он отомстит своим односельчанам. Но еще не время для мести. И потому если остановиться, он обязательно стуканет по рации тем, кто сейчас в селе, о том, что пожаловали гости. А если пристрелить его, то это будет поводом для уголовного расследования при любом окончании операции.
– Жми.
– Тормозит.
– Жми!
Мент явно ничего такого не имеет в виду – он просто хочет взять дань. У него форма, автомат и красная книжка – это повод брать дань, а не охранять здесь закон. Зелимхан был на базаре, Зелимхан наторговал – Зелимхан должен поделиться…
Шлагбаума нет – спасение. Просто не успели поставить. «Рафик» пробегает мимо, обрызгав стоящего мента грязью из лужи – тот ошалело смотрит ему вслед, но ничего не предпринимает. Возможно, увидел чужих людей за рулем, но решил не связываться. Возможно, сделал себе заметку разобраться позже – Зелимхан все равно из села никуда не денется.
Чечен-аул! Грязная дорога, закутанные в черное женщины на улице. Сидящие у какого-то дома, исполненные собственного достоинства старики – наверное, годекан. Летящие из-под колес куры, брызгающая в стороны грязь. Старорежимные золотые шары грустно глядят на улицу из палисадника из-за сетки-рабицы…
– Куда?
– Направо. Давай.
«Рафик» поворачивает. Двигатель чихает, он явно не привык к такому обращению, но плевать. Им главное сейчас скорость, сделать все, прежде чем поймут.
Как и говорил информатор, крашенные ярко-синим, новенькие железные ворота – богатый дом! Приветом из старого, давно погибшего под пулями мира – согнутый из стального прутка улыбающийся Мишка под пятью сплетенными кольцами. Олимпиада-80…
– Справа. Синие ворота.
– Есть…
«Рафик» включает фары – горит только одна, но плевать. Скошенный нос микроавтобуса почти упирается в ворота, нервно гудит клаксон…
– Приготовиться, – бросает офицер на переднем сиденье.
– Приготовиться! – бойцы снимают оружие с предохранителей.
Несмотря на то что машина чужая, двери начинают открываться. Здесь привыкли доверять людям, здесь вообще очень дружелюбно относятся к людям – вот только людьми здесь считают далеко не всех…
Молодой, лет восемнадцати пацан открывает ворота. Треники, безрукавка из вывернутой мехом наружу бараньей шкуры, тапочки… В руке окровавленный нож – резал скотину или кур. Сегодня в доме гости – мужчины. Много мужчин. Надо много мяса.
Сидящий за рулем Старый посылает машину вперед, прежде чем пацан успевает сообразить, что к чему. Тупой нос микроавтобуса погребает его под собой, отбрасывает воротину. Машина врывается в просторный, покатый двор…
– Пошли!
Открытая дверь – шаг наружу, в смертельно опасный мир. В углу двора еще один пацан, совсем ребенок – выпускает из рук обезглавленного, трепыхающегося, брызгающего кровью петуха. Рот распялен в предупреждающем крике – русисты! Русские!
Две пули отбрасывают пацана назад, штурмовая группа выскакивает из теснины машины. Стрелок с АПБ идет первым, с пистолетом гораздо проще управляться в тесноте коридоров и комнат, пистолет позволяет обходиться с ним одной рукой. Первый номер бежит, чуть пригнувшись, второй сопровождает его, прикрывая более мощным АС. Светошумовых у первого номера по три, у второго – по одной. Точно так же распределены и другие имеющиеся гранаты – в бое в помещении, в городе у кого больше гранат, тот и прав.
– Бойся!
Белые – чтобы не спутали с боевой – ребристые, похожие на мячики для разработки пальцев гранаты летят в окна. Ослепительные проблески, глухой грохот взрывов, летят стекла. В замкнутом помещении это еще более впечатляюще – до разрыва барабанных перепонок…
– А, шайтан!!! – исполненный муки и ярости крик.
Девятимиллиметровая пуля выносит косяк.
– Вперед!
Пинок по двери, темный коридор, скользкий линолеум, чувяки под ногами. Много – в доме много народа. Какие-то крики – воют и визжат напуганные женщины, они пока дезориентированы. И хорошо, что так – успокоятся и так попрут…
Дверь. Из веранды идет в комнаты. Фигурная, со стеклянными вставками. Звенит стекло, внутрь летит еще одна «Заря»…
– Ай… граната!!!
Новый взрыв – теперь достается уже штурмовикам.
Пинок в дверь – пошли!
Большая комната. Глушенные как тараканы боевики – ковер на полу, на ковре блюдо с мясом, с которого надо есть руками, автоматы в рядок у стены. Это не амиры, это их охрана – душье непуганое, совсем обнаглели за пять лет свободы. АПБ упруго толкается в руку, на обои в цветочек брызгает кровь. Жалеть никого не надо – если что, за эти пять лет они никого не жалели, ни рабов, ни украденных. Так что все справедливо. Тот, кто живет по законам беспредела, должен быть всегда готов к тому, что и с ним поступят по законам беспредела…
Боевики упокаиваются один за другим. Заполошные голоса…
Дальше, дальше…
Чеченские дома разделены на мужскую и женскую половину – правда, не так, как в арабских странах, потому что в арабских странах дома изначально строятся так, а здесь приходилось перестраивать, потому что при советской власти так было не принято. Омерзительные бамбуковые занавески – шуршат, стучат, ничего не видно – а пуля сквозь них только так летит…
Еще боевики. Гремит выстрел – то ли ПМ, то ли АПС, пуля проходит мимо, бьет по потолку, летят щепки. Ответный огонь повергает и этого боевика на пол. Стрельба ведется с глушителем, поэтому ничего не слышно, и боевики пока не опомнились, не могут понять, что происходит. Может, думают, что бомбежка началась. Если бы была шумная, обычная стрельба – пришли бы в себя очень быстро.
Автоматная очередь – из коридора, ее глушит пулеметная очередь извне дома. Ага, тараканы начинают разбегаться…
– Бойся!
Еще одна «Заря» летит за угол. Оглушительный грохот…
– Аллах Акбар! – истерический визг.
Плескучий взрыв гранаты. На сей раз настоящей…
– Пошел!
Комната – разорванная осколками, дым, занимающаяся пламенем занавеска. Оплывающие кровью, израненные бородачи – какой-то ублюдок то ли не справился с гранатой, от шока выпустил ее под ноги, то ли сознательно бросил ее под ноги, чтобы погибнуть, но только не попасть в руки русистам.
– Держать!
Одна группа остается в комнате, вторая идет дальше. Коридор…
– А-а-а-а…
Пуля Вала отбрасывает назад старую, одетую во все черное женщину, бросившуюся на них с ножом. Та падает, но не умирает и продолжает хрипло выть на полу.
– Бойся!
Новый взрыв «Зари». Крики, визг, надрывный плач ребенка…
– Пошел!
Двери нет, вместо нее занавеска из какого-то материала. Слепо шарящие руки… заходящийся в крике ребенок, лежащий на полу бородач, в ужасе закрывшийся руками…
– Ништ фаери! Ништ фаери, шурави![7] Ништ фаери!
Душок, с..а. Мало ему Афгана было – еще и сюда приполз, гнида. Поставить бы ногу на эту бородатую башку – и раздавить. Но нельзя…
– Пакуем!
– Аллах! Аллах! Аллах! – причитает одна из женщин.
Сильный пинок повергает ее на пол, ствол автомата отслеживает все движения – у любой может быть пистолет или граната, тут даже дети воюют.
– Заткнись, дура. Мы сейчас для тебя Аллах…
– Тайфун, Тайфун[8], это Спринтер! Тайфун, Тайфун – это Спринтер, ответь…
Как всегда – какая-то хрень, шум и ничего больше. Ну почему бы не наладить порядок со связью, а?
– Тайфун, это Спринтер, ответь немедленно…
Бормотание рации – заглушил рокот ПКМ, поставленного на крыше захваченного дома – идеальный обстрел во все стороны, крыша очень плоская, словно под это спецом и рассчитанная. Пулеметчик ударил длинной очередью по перебегавшим от дома к дому боевикам, молнии трассеров ударили по человеческим фигуркам, разметав их в стороны. Двое остались лежать…
– Ты кто такой?! – заорали с другой стороны улицы. – Выйди, поговорим, да?!
Чеченцы до сих пор не могли поверить, что дом захватили русские. Слишком это нетипично, непривычно для русских – одна трофейная машина, никакой группы прикрытия, никаких вертолетов, никаких бронетранспортеров – ничего. Всего несколько человек, к тому же мент на въезде в село сказал, что ехали муджахеддины, не русские. Сопротивление в Чечне делится на идейных и простых боевиков, которые больше преступники, чем идейные воины, и всегда готовы вцепиться друг другу в глотку по любому реальному или выдуманному поводу. Поводом к нападению могло послужить все, что угодно – стадо скота угнали, дедушка дедушку зарезал, деньги не поделили. Но в доме кроме хозяина, против которого, несомненно, и направлена эта месть, есть еще и муджахеддины, и очень важные люди. И отвечает за них – не хозяин – а все село, вся умма. Если с ними что-то случится, претензии будут предъявлять всему селу. А это будет даже не русский фильтр, это намного круче…
Серые люди, в обмотках и рваной одежонке – это, скорее всего, русские, не чеченцы. Многие отсиживались, когда шли бои, на своих огородных участках, многие и на чужих. Сейчас, когда война прокатилась паровым катком и ушла на восток, они каждый день шли в Город. Посмотреть, что осталось от жилья, уже начать разбирать завалы, получить какую-нибудь помощь. Никто из местных их не подвезет, не предложит руку помощи – помогают всегда своим. Кроме русских в таком положении и другие народы, кроме чеченского.
У чеченцев – своя история. Мужиков мало. В основном старики и горластые, напористые тетки. Кожаная куртка или плащ, черное платье, напористый голос, наглости на десятерых хватит. У этих – в основном есть машины. Какие-то угнанные, какие-то нет – поди проверь, это не Нью-Йорк с компьютером у каждого полисмена. Они везут в Город овощи, фрукты, немудреное турецкое и китайское тряпье на базар. Если хорошо поискать – то и наркоту, наркоманов тут после четырехлетней вольницы много, потому что пьянство Аллах запретил – вот про наркотики в Коране ничего не сказано. Конечно же несут они и сообщения в Город от лесных братьев, и деньги, и все, что нужно. Работа уже идет… ищутся подступы к нужным людям, предлагаются деньги, водка, женщины – благо вдов теперь хватает, а вдова по чеченским меркам – не человек. Чеченский народ не похож на русский. Он един, у него единая цель. Здесь мать не приедет забирать сыночка из джамаата, как бы плохо и неудачно ни воевал амир. Призывающего к миру глашатая – интеллигента при первом же выступлении прирежут и откажутся хоронить по обряду. Чеченский народ един, каждый чеченец, проходящий сейчас под дулами автоматов и пулеметов, приторно улыбающийся, предлагающий попробовать фрукты-овощи, открывающий багажник своего автомобиля, – часть единого, целого, неразъемного. Пацан притащит на дорогу мину или даст очередь по зазевавшимся солдатам, семья отправит вдову сына проституткой на блокпост, чтобы выведать у потерявших бдительность солдат систему его охраны, в любом доме укроют в подвале пришедших на ночлег и покормят последним боевиков. Все они – едины, все одним миром мазаны – и все отвечают за тех выродков, что резали глотки русским рабам и отправляли семьям пальцы похищенных, чтобы быстрее собирали деньги. Вот только русские этого не понимают, русские меряют их своей меркой, и потому за то, что они собираются сделать, им грозит трибунал. Избиение, угон машины, превышение должностных полномочий.
Бронежилеты тянут вниз, к грязной земле. Пальцы на спусковых крючках. В бетонной башенке на укрепленной крыше блока – наводчик у АГС, кургузый ствол нацелен на зеленку. В бойнице, отслеживающей колонну машин, торчит ствол ПК. Еще один день на контроле – восемь – день на грани жизни и смерти…
– Выйдите из машины…
– Откройте багажник…
– Где прописаны…
Рано или поздно в багажнике какой-нибудь машины окажется фугас или граната, поставленная на растяжку. Но все равно надо открывать, надо смотреть. Это их работа…
– Документы…
– Вот…
– Где прописаны…
– Чечен-аул.
– Улица…
– Аргунская.
– Выйдите из машины.
Водитель недоволен, но из машины выходит. Типичный «мирный чеченец» – старая шляпа, синие спортивные трико «Динамо», резиновые сапоги, обтерханный, грязный пиджак.
– Откройте…
Машина – старый «рафик»[5] переделанный под грузовой. Едва держится, но везет. Машины здесь эксплуатируют, пока окончательно не развалятся. Или пока в пропасть не улетят.
– Какие-то мешки…
– Что в мешках?
– Мука, дорогой.
Подходит офицер. Козыряет.
– Капитан Симонов, что происходит?
В руке чеченца появляется сиреневая пятисотенная купюра – богатство по чеченским меркам. Он быстро протягивает ее офицеру.
– Возьми, дорогой, клянусь Аллахом, нет больше…
Офицер – неприметный, среднего роста, в форме без знаков различия – нехорошо улыбается.
– Взятку предлагаете, гражданин?
Чеченец оскорблен до глубины души.
– А-а-а-а! Какой-такой взятка! Зачем говоришь – взятка! Уважение! Зелимхан торгует немножко, туда-сюда мука возит. Хлеб надо – надо? Лепешка надо – надо. Пирог надо – надо. Как бэз мука? Или мешок мука возьми, хлеб покушаешь, да…
Офицер раздосадованно качает головой:
– Вы знаете, что два дня назад в Нью-Йорке террористы два самолета на небоскребы направили? Оба рухнули. У нас усиленный режим, приказано всех тщательно проверять. Откуда я знаю, может, ты не муку, а гексоген везешь? Может, ты в город въедешь и как в Нью-Йорке машину на комендатуру направишь? А?
– А! Зачем Нью-Йорк, какой такой Нью-Йорк? Клянусь Аллахом, не мы сделали. Нэт никакой Нью-Йорк.
– Прошу отъехать в сторону для досмотра машины и личного досмотра. Вон туда!
– Вах, зачем отъехать, я тороплюсь, рынок торговать! Возьми мешок, проверь здесь!
– Всех проверяем, не вас одного…
– Как всэх?! Как всэх! Передо мной Али проехал, ему ничего, а Зелимхана можно, да?
Офицер перевел взгляд на солдата:
– Почему пропустили?
– Так с Дуба-Юрта был же… – необдуманно сказал солдат.
– А… – и возмутился Зелимхан, – вот что! С Дуба-Юрта можно, а с Чечен-аула нельзя, да! Я жалоба напишу! Что дубаюртовские тебе взятка дали, ты чеченаульских не пропускаешь, да…
Продолжая возмущаться, чеченец заехал туда, где не было видно с дороги, для досмотра, уже представляя, как взгреет русистов своей жалобой. Русист был глупый – если чеченец никогда не накажет чеченца по жалобе неверного, русиста-то русист с радостью покусает, дай только повод. Вот почему русисты слабые такие, глупые и слабые. Рано или поздно русистов не будет – а они, чеченцы, будут. Вся земля им принадлежать будет…
С этими мыслями Зелимхан и получил мешочком с песком по башке. Десантники связали ему руки, быстро с рук на руки передали несколько мешков – то ли с мукой, то ли еще с чем – и сели в машину вшестером…
Шестеро – четверо в штурмовой группе и двое в подгруппе обеспечения. В штурмовой группе два АПБ и два АС – это не считая штатного оружия. В подгруппе обеспечения – пулеметы РПК и ПКМ, плюс на каждом – по две «мухи», итого двенадцать выстрелов. У каждого – бронежилеты, у штурмовиков – по две «Зари». Этих гранат мало, почти не достать, а армии тем более не полагается. Из остального – только отрезки парашютных строп, чтобы руки вязать, по фляжке с водой, несколько сухарей, по два ИПП, две аптечки на группу. Даже с учетом того, что совсем почти не взяли ни жратвы, ни воды – все равно вес на пределе. Но плевать – им не по горам бегать. Им или грудь в крестах, или голова в кустах…
Минут через десять груженый «рафик» выезжает из-за блока и устремляется в обратную сторону. От города…
Чечен-аул – небольшой населенный пункт почти рядом с городом, в стороне от дороги на Старые Атаги и дальше. Район – хуже не придумаешь, сплошная зеленка. Рядом с селом протекает грязный, ветвящийся тут на множество рукавов Аргун, рядом с селом – считай что болото. Поста внутренних войск тут нет – только комендатура в селе, которая даже днем ничего не контролирует. Зеленка, одноэтажная застройка – контролировать тут что-либо вообще невозможно. На въезде – пробитый пулями знак.
Конечно же, боевики в селе были, причем было их достаточно. За время с первой по вторую чеченскую укрытий нарыли достаточно. Раньше в чеченском доме вообще не был предусмотрен подвал, теперь в подвале догадались содержать рабов – а так как рабы были у всех, то и подвалы теперь были у всех. Жили люди подработкой, торговали на базаре в городе. Женщин в селе было примерно вдвое больше, чем мужчин…
Конечно же боевики не стали рисковать и поставили наблюдательный пункт. В армии наблюдательный пункт представлял бы собой машину, или бронетранспортер, или огневую точку на господствующей над местностью высоте, или, по крайней мере, пару решительных и умеющих маскироваться людей со стереотрубой. Здесь наблюдательный пункт представлял собой группу пацанов, у одного из которых была рация, недорогая «Алинко». Такие пацаны были по всей Чечне, они были горды тем, что им доверяют мужское дело, доверяют настоящее, взрослое дело – войну с русистами, и каждый из них мечтал о том времени, когда он станет достаточно взрослым и сможет воевать с русистами с автоматом в руках. В зеленку здесь уходили даже как-то буднично, как в других местах уезжают в райцентр по делам. Группа эта была не единственной, со стороны реки тоже велось наблюдение – недалеко была Ханкала, и все знали об этом.
Когда стрелки на дешевых советских часах еще не встали по стойке «смирно», со стороны города в направлении села свернул и покатился микроавтобус, принадлежащий дяде Зелимхану. У дяди Зелимхана дети были в Москве, а не в банде, это не добавляло ему уважения, но он был из сильного тейпа, всегда платил закят на джихад и был чеченцем, а не проклятым русистом, которые приезжают на бронетранспортерах. Именно поэтому ни один из пацанов не сорвался, не побежал, не закричал – и машина проехала мимо, ковыляя по разбитой дороге в сторону цели…
– Подъезжаем… – процедил сквозь зубы человек в военной форме без знаков различия, сидевший на переднем сиденье. Форма так и оставалась на нем – но теперь к ней добавилась черная шапочка, которая легко раскатывается в маску, и борода. Борода была накладной – единственная накладная борода, которая у них была. Сидевший за рулем Старый щеголял аккуратными офицерскими усиками – в Чечне их носили многие, подражая погибшему под бомбами Дудаеву. У него, как у революционного матроса, поверх формы крест-накрест была повязана пулеметная лента, такая же черная шапочка прикрывала волосы…
– Внимание!
Машина ковыляла по разбитой, много лет не ремонтировавшейся сельской дороге из плит. Мимо – зеленка, давно разбитая колхозная заправочная станция – колхоза больше не было, емкости были на вес золота, они нужны были для самопальных скважин и самоваров[6]. Мелькнула ярко-синяя ветровка – пацан! Ребенок, наверное, попросили поиграть здесь и посмотреть, не поедут ли злые дяди на бэтээрах.
Стуканет.
– Лис? – вопросительно.
– В эфире чисто.
Их единственная разведка, единственная система раннего предупреждения – трофейный «Кенвуд» со сканером, постоянно гоняемый по частотам, на которых любят потрепаться боевики. Если про их замысел узнают – в эфире сущее бешенство поднимется, и у них будет шанс унести ноги. Боевиков переоценивать тоже не следует – бардака у них хватает, и шанс выскочить из петли имеется…
– Пост справа, – говорит водитель.
– Жми…
У въезда в село, у самодельного КП, представляющего собой неизвестно каким ветром занесенную гаишную будку-стакан, стоит старый ментовский «уазик». Мент, держащий свой автомат за спиной, вальяжно поднимает руку. Автомат за спиной – важный признак, он показывает, что людей из леса этот мент не боится, те, кто боятся – ведет себя по-другому. Здесь вообще не в чести верность, долгие годы войны, разборок, крови отучили людей от верности чему-либо. Ведь верность – это не более чем привычка класть все яйца в одну корзину, дурная привычка, это вам скажет любой здравомыслящий человек. Вот и этот мент – типичный пример чеченского мента, идти в боевики смелости не хватило, но он живет на этой же земле, в этом же народе, и чтобы оставаться в живых, служит двум хозяевам, дует в обе стороны. Одновременно с этим он ненавидит собственный народ за этот страх и молчаливое осуждение – и если русские все же победят, он еще отыграется, он отомстит своим односельчанам. Но еще не время для мести. И потому если остановиться, он обязательно стуканет по рации тем, кто сейчас в селе, о том, что пожаловали гости. А если пристрелить его, то это будет поводом для уголовного расследования при любом окончании операции.
– Жми.
– Тормозит.
– Жми!
Мент явно ничего такого не имеет в виду – он просто хочет взять дань. У него форма, автомат и красная книжка – это повод брать дань, а не охранять здесь закон. Зелимхан был на базаре, Зелимхан наторговал – Зелимхан должен поделиться…
Шлагбаума нет – спасение. Просто не успели поставить. «Рафик» пробегает мимо, обрызгав стоящего мента грязью из лужи – тот ошалело смотрит ему вслед, но ничего не предпринимает. Возможно, увидел чужих людей за рулем, но решил не связываться. Возможно, сделал себе заметку разобраться позже – Зелимхан все равно из села никуда не денется.
Чечен-аул! Грязная дорога, закутанные в черное женщины на улице. Сидящие у какого-то дома, исполненные собственного достоинства старики – наверное, годекан. Летящие из-под колес куры, брызгающая в стороны грязь. Старорежимные золотые шары грустно глядят на улицу из палисадника из-за сетки-рабицы…
– Куда?
– Направо. Давай.
«Рафик» поворачивает. Двигатель чихает, он явно не привык к такому обращению, но плевать. Им главное сейчас скорость, сделать все, прежде чем поймут.
Как и говорил информатор, крашенные ярко-синим, новенькие железные ворота – богатый дом! Приветом из старого, давно погибшего под пулями мира – согнутый из стального прутка улыбающийся Мишка под пятью сплетенными кольцами. Олимпиада-80…
– Справа. Синие ворота.
– Есть…
«Рафик» включает фары – горит только одна, но плевать. Скошенный нос микроавтобуса почти упирается в ворота, нервно гудит клаксон…
– Приготовиться, – бросает офицер на переднем сиденье.
– Приготовиться! – бойцы снимают оружие с предохранителей.
Несмотря на то что машина чужая, двери начинают открываться. Здесь привыкли доверять людям, здесь вообще очень дружелюбно относятся к людям – вот только людьми здесь считают далеко не всех…
Молодой, лет восемнадцати пацан открывает ворота. Треники, безрукавка из вывернутой мехом наружу бараньей шкуры, тапочки… В руке окровавленный нож – резал скотину или кур. Сегодня в доме гости – мужчины. Много мужчин. Надо много мяса.
Сидящий за рулем Старый посылает машину вперед, прежде чем пацан успевает сообразить, что к чему. Тупой нос микроавтобуса погребает его под собой, отбрасывает воротину. Машина врывается в просторный, покатый двор…
– Пошли!
Открытая дверь – шаг наружу, в смертельно опасный мир. В углу двора еще один пацан, совсем ребенок – выпускает из рук обезглавленного, трепыхающегося, брызгающего кровью петуха. Рот распялен в предупреждающем крике – русисты! Русские!
Две пули отбрасывают пацана назад, штурмовая группа выскакивает из теснины машины. Стрелок с АПБ идет первым, с пистолетом гораздо проще управляться в тесноте коридоров и комнат, пистолет позволяет обходиться с ним одной рукой. Первый номер бежит, чуть пригнувшись, второй сопровождает его, прикрывая более мощным АС. Светошумовых у первого номера по три, у второго – по одной. Точно так же распределены и другие имеющиеся гранаты – в бое в помещении, в городе у кого больше гранат, тот и прав.
– Бойся!
Белые – чтобы не спутали с боевой – ребристые, похожие на мячики для разработки пальцев гранаты летят в окна. Ослепительные проблески, глухой грохот взрывов, летят стекла. В замкнутом помещении это еще более впечатляюще – до разрыва барабанных перепонок…
– А, шайтан!!! – исполненный муки и ярости крик.
Девятимиллиметровая пуля выносит косяк.
– Вперед!
Пинок по двери, темный коридор, скользкий линолеум, чувяки под ногами. Много – в доме много народа. Какие-то крики – воют и визжат напуганные женщины, они пока дезориентированы. И хорошо, что так – успокоятся и так попрут…
Дверь. Из веранды идет в комнаты. Фигурная, со стеклянными вставками. Звенит стекло, внутрь летит еще одна «Заря»…
– Ай… граната!!!
Новый взрыв – теперь достается уже штурмовикам.
Пинок в дверь – пошли!
Большая комната. Глушенные как тараканы боевики – ковер на полу, на ковре блюдо с мясом, с которого надо есть руками, автоматы в рядок у стены. Это не амиры, это их охрана – душье непуганое, совсем обнаглели за пять лет свободы. АПБ упруго толкается в руку, на обои в цветочек брызгает кровь. Жалеть никого не надо – если что, за эти пять лет они никого не жалели, ни рабов, ни украденных. Так что все справедливо. Тот, кто живет по законам беспредела, должен быть всегда готов к тому, что и с ним поступят по законам беспредела…
Боевики упокаиваются один за другим. Заполошные голоса…
Дальше, дальше…
Чеченские дома разделены на мужскую и женскую половину – правда, не так, как в арабских странах, потому что в арабских странах дома изначально строятся так, а здесь приходилось перестраивать, потому что при советской власти так было не принято. Омерзительные бамбуковые занавески – шуршат, стучат, ничего не видно – а пуля сквозь них только так летит…
Еще боевики. Гремит выстрел – то ли ПМ, то ли АПС, пуля проходит мимо, бьет по потолку, летят щепки. Ответный огонь повергает и этого боевика на пол. Стрельба ведется с глушителем, поэтому ничего не слышно, и боевики пока не опомнились, не могут понять, что происходит. Может, думают, что бомбежка началась. Если бы была шумная, обычная стрельба – пришли бы в себя очень быстро.
Автоматная очередь – из коридора, ее глушит пулеметная очередь извне дома. Ага, тараканы начинают разбегаться…
– Бойся!
Еще одна «Заря» летит за угол. Оглушительный грохот…
– Аллах Акбар! – истерический визг.
Плескучий взрыв гранаты. На сей раз настоящей…
– Пошел!
Комната – разорванная осколками, дым, занимающаяся пламенем занавеска. Оплывающие кровью, израненные бородачи – какой-то ублюдок то ли не справился с гранатой, от шока выпустил ее под ноги, то ли сознательно бросил ее под ноги, чтобы погибнуть, но только не попасть в руки русистам.
– Держать!
Одна группа остается в комнате, вторая идет дальше. Коридор…
– А-а-а-а…
Пуля Вала отбрасывает назад старую, одетую во все черное женщину, бросившуюся на них с ножом. Та падает, но не умирает и продолжает хрипло выть на полу.
– Бойся!
Новый взрыв «Зари». Крики, визг, надрывный плач ребенка…
– Пошел!
Двери нет, вместо нее занавеска из какого-то материала. Слепо шарящие руки… заходящийся в крике ребенок, лежащий на полу бородач, в ужасе закрывшийся руками…
– Ништ фаери! Ништ фаери, шурави![7] Ништ фаери!
Душок, с..а. Мало ему Афгана было – еще и сюда приполз, гнида. Поставить бы ногу на эту бородатую башку – и раздавить. Но нельзя…
– Пакуем!
– Аллах! Аллах! Аллах! – причитает одна из женщин.
Сильный пинок повергает ее на пол, ствол автомата отслеживает все движения – у любой может быть пистолет или граната, тут даже дети воюют.
– Заткнись, дура. Мы сейчас для тебя Аллах…
– Тайфун, Тайфун[8], это Спринтер! Тайфун, Тайфун – это Спринтер, ответь…
Как всегда – какая-то хрень, шум и ничего больше. Ну почему бы не наладить порядок со связью, а?
– Тайфун, это Спринтер, ответь немедленно…
Бормотание рации – заглушил рокот ПКМ, поставленного на крыше захваченного дома – идеальный обстрел во все стороны, крыша очень плоская, словно под это спецом и рассчитанная. Пулеметчик ударил длинной очередью по перебегавшим от дома к дому боевикам, молнии трассеров ударили по человеческим фигуркам, разметав их в стороны. Двое остались лежать…
– Ты кто такой?! – заорали с другой стороны улицы. – Выйди, поговорим, да?!
Чеченцы до сих пор не могли поверить, что дом захватили русские. Слишком это нетипично, непривычно для русских – одна трофейная машина, никакой группы прикрытия, никаких вертолетов, никаких бронетранспортеров – ничего. Всего несколько человек, к тому же мент на въезде в село сказал, что ехали муджахеддины, не русские. Сопротивление в Чечне делится на идейных и простых боевиков, которые больше преступники, чем идейные воины, и всегда готовы вцепиться друг другу в глотку по любому реальному или выдуманному поводу. Поводом к нападению могло послужить все, что угодно – стадо скота угнали, дедушка дедушку зарезал, деньги не поделили. Но в доме кроме хозяина, против которого, несомненно, и направлена эта месть, есть еще и муджахеддины, и очень важные люди. И отвечает за них – не хозяин – а все село, вся умма. Если с ними что-то случится, претензии будут предъявлять всему селу. А это будет даже не русский фильтр, это намного круче…