Страница:
В конечном итоге – агнец должен был пожертвовать жизнью, и он знал это. Только исламисты так могут, и в этом была их сила. Военный, солдат, может пойти на опасное, и даже смертельно опасное боевое задание, рискнуть жизнью, но все равно, уходя в бой, в душе он будет лелеять надежду, что выберется живым. Он будет делать все, чтобы убить врага и выжить. Никто из военных не согласится просто погибнуть, без единого шанса подставиться и погибнуть, не оказывая сопротивления врагу, просто зная, что безмолвная смерть нужна их друзьям и соратникам, это противоречит самой природе военных. Агнцы – все как один – были готовы погибнуть именно так, без шанса, чтобы освободить Турцию от тирании и установить режим, который будет представлять большинство, а не меньшинство. Именно поэтому военные и жандармы так их боялись, уничтожали всех, кто готов был возвысить голос, шагнуть за грань, призвать к самопожертвованию. Военных вела в бой уверенность. Этих – вера. Разные вещи.
Военные должны были послать человека убить агнца – и этим совершить смертельную для себя ошибку. Поднявшаяся волна народного гнева – а в восточных странах она особенно страшна – должна была смести их.
Одновременно с этим готовили государственный переворот и военные. Военные были вооружены и лучше организованы – но из-за извечного стремления военных к порядку и даже перфекционизму они проигрывали исламистам по времени. Исламисты рассчитывали просто обуздать народную стихию – в то время как военные готовили боевую операцию. Занять те или иные позиции: тех арестовать, тех расстрелять, тех повесить, обеспечить жизнеспособность тех или иных систем государства, расставить на освободившиеся места таких-то людей. Уверенность и расчет против веры.
Исламисты, подставив одного из агнцев, Кенеша, сделали ход первыми. За этим должен был последовать арест убийцы – офицера спецназа Генерального штаба Абдаллы Гуля – и признания, такие, что вся страна должна была содрогнуться от возмущения и гнева. Но кое в чем исламисты просчитались. Даже офицерам антитеррористической группы жандармерии арестовать Гуля оказалось не под силу. И волна по поводу убийства молодого борца Кенеша, не успев подняться, оказалась захлестнутой новой, еще более страшной волной.
Группа захвата жандармерии совершила ошибку. Это был не спецназ жандармерии, в спецназе, набранном из отслуживших в спецподразделениях, Волков было больше половины, и привлечь их к такой операции означало бы полный провал еще до начала. Это были люди, сочувствующие правящей ПСР, ее радикальному крылу, служащие в жандармерии и наскоро собранные в эрзац-группу захвата. Они были экипированы как спецназ, но их подготовка не тянула даже на подготовку обычных армейских частей, это были тяжеловооруженные полицейские. Когда прозвучали выстрелы и Кенеш упал – им дали сигнал, и они на неприметном с гражданскими номерами фургоне подкатили сразу к двери, к той самой, из которой должен был выскочить убийца. Но они решили, что убийца может заметить их и выскочить в окно, а потому решили подниматься к нему навстречу по лестнице, полагаясь на свои автоматы и бронежилеты. Топая, как слоны, они ворвались в подъезд.
Капитан Гуль питал слабость к «ТТ» – мощному русскому пистолету, который он раздобыл в Ичкерии и с которым по возможности не расставался. «ТТ» по размерам был подобен «Кольту-1911», даже чуть поменьше, но он был плоским, удобным в носке и стрелял пулями со стальным сердечником, способным пробить полицейский бронежилет. Еще на четвертом этаже он увидел тормознувший у подъезда фургон, а потом услышал и топот ворвавшихся в подъезд полицейских. Мгновенно спустившись еще на этаж, чтобы иметь достаточное пространство для маневра, он замер, приготовившись к броску.
Закаленное стекло забрала полицейского шлема мгновенно треснуло, пробитое пулей. Полицейский, шедший первым по узкой лестнице, получил пулю в лицо и начал валиться назад, не давая подниматься остальным. Капитан выстрелил еще дважды – вторая пуля ударила по титану шлема идущего вторым полицейского, не пробила его – но сила удара была такова, что полицейского контузило, и он вышел из строя. Третья пуля пробила бронежилет еще одного полицейского, тяжело ранив его и мгновенно выведя из строя.
Полицейских было шестеро, и, если бы они рассредоточились внизу и встретили бы выскочившего из подъезда убийцу, шансов не было бы никаких, одному не победить шестерых. Но тут прошло две секунды, а лидер группы был убит, еще один был тяжело ранен, а один контужен. В боеспособном состоянии осталась лишь половина, но все, что смог сделать один из полицейских, – это поднять автомат и дать длинную, неприцельную очередь вверх, туда, откуда стрелял появившийся как из воздуха убийца.
Капитан отпрянул от лестничного пролета за секунду до того, как место, где он только что был, разорвали пули. На лестничной клетке, на широкой площадке, было три двери, и капитан выбрал одну из них, на вид менее прочную – как вдруг в другой стальной двери лязгнул засов. Кто-то решил проявить любопытство – и как раз к месту.
Двери открывались не наружу, а внутрь, и прежде чем кто-то что-то понял, капитан тяжело, всем телом ударил в дверь, сорвав цепочку и отбросив любопытного в глубь квартиры. Он умудрился остаться на ногах и снова защелкнуть засов двери, прежде чем полицейские сумели что-то предпринять. Засов глухо щелкнул, отсекая капитана от дышащего смертью подъезда толстой сталью двери и мощным засовом.
– Озур дилерим[17], – сказал капитан лежащему на полу старику и бросился в глубь квартиры, ища балкон.
Это был третий этаж – но для офицера спецназа это не высота, ему приходилось совершать штурмовое десантирование, прыгать с идущего примерно на такой же высоте вертолета, да еще и с рюкзаком за плечами. Мгновенно сгруппировавшись, капитан прыгнул, ушел в перекат, вскочил на ноги – прямо на глазах уже собирающейся у того места, где лежал убитый, толпы.
– Держи! – крикнул кто-то.
Но остановить капитана уже было невозможно. Из опасения, что капитан его заметит, те, кто планировал операцию захвата, не выставили с этой стороны снайпера и вообще никак не прикрыли фасад дома. Прежде чем кто-то успел что-то сделать, капитан скорыми, волчьими прыжками бросился прочь…
Безумная погоня прекратилась лишь через час. То тут, то там взвывала сирена – и он бросался прочь от нее, как загнанный волк, люди сторонились, когда видели его, шарахались в сторону. Наконец он забился в нору на заднем дворе какого-то ресторана, спрятавшись между двух огромных мусорных контейнеров.
Пистолет. Надо избавиться от пистолета.
Капитан с сожалением в последний раз посмотрел на «ТТ» – этот кусок стали сослужил ему добрую службу. Потом разобрал его, протер каждую деталь носовым платком и выбросил – часть деталей в левый контейнер, часть – в правый.
Успокоиться.
Капитан, как смог, осмотрел себя. Он даже не был ранен, одежда порвана в двух местах – но это ничего. Гораздо хуже, что его кто-то предал. И этот кто-то был из своих. Хотя – какой к чертям свой…
На охоту? Да, на охоту. Эта гнида…
Капитан Гуль, как смог, привел себя в порядок, успокоил сбитое дыхание. Первым делом ему надо уничтожить следы. Потом – все остальное.
В одном из магазинчиков он купил рубашку, белую из грубой ткани. Ее он надел, выкинув в мусорный контейнер то, что было надето на нем. В другом магазине он купил средство для мытья окон и, уединившись, тщательно протер им руки и лицо. Запах был мерзкий, кожу жгло как огнем – но это нужно было сделать. Теперь, если кто-то захочет сделать парафиновый тест на определение наличия продуктов сгорания пороха на лице и руках, – этот тест не даст результата.
Поблуждав немного по улицам, он из таксофона позвонил Фарук-курту. Тот сразу взял трубку, словно ждал звонка.
– Это я, – сказал капитан.
– Знаю. Приезжай в академию.
В трубке забились гудки отбоя.
– Рассказывай. – Фарук-курт почему-то был в камуфляже, а не в парадной форме.
– Дело сделано, – коротко сказал капитан.
– Я знаю. Что было потом?
– Меня пытались взять. Они уже были там. Шестеро, полицейские, в бронежилетах с автоматическим оружием. Одного я убил точно. Потом ушел.
Полковник тяжело, истинно волчьим, давящим к земле взглядом посмотрел на своего подчиненного:
– Ты провалился.
– Они уже были там. Они знали, что произойдет. Мне это не нравится.
– Ты провалился. Они заметили тебя. В полиции есть много тех, кто работает на них.
– Они появились очень быстро, – упрямо сказал капитан, – они знали, что произойдет и где они должны быть.
– Ты обвиняешь меня?
– Нет, Фарук-курт. Но надо разобраться. Они откуда-то все знали.
Вместо ответа начальник факультета спецназа академии полковник Фарук Сезер включил небольшой, стоящий на сейфе телевизор с антенной.
Передавали новости. Экстренный выпуск. Это был какой-то деловой канал, внизу непрерывно бежала строка с котировками на нефть и акции – пир во время чумы. Он узнал этот двор – сам там был несколько часов назад. В автомобиль «Скорой помощи» грузили накрытое носилками тело, снимали издалека – ближе не подпускал полицейский кордон.
…И как только что стало известно, второй полицейский, тяжело раненный сегодня при попытке задержать особо опасного преступника, совершившего убийство, только что скончался от полученных ранений в госпитале…
Полковник выключил телевизор.
– Я был вынужден это сделать. Иначе бы они схватили меня.
– Это плохо, – только и ответил полковник Фарук.
Молчание было прервано стуком вестового в дверь.
– Войдите! – крикнул полковник.
– Фарук-ага, там полицейские, – выпалил молодой вестовой, – они кого-то ищут и немедленно требуют вас.
– Идите, капрал. Скажите, что я скоро буду, – сказал полковник.
Дверь захлопнулась, от хлопка вздрогнули оба. Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, потом полковник достал из ящика стола пистолет, вытащил из него магазин, чтобы остался лишь один патрон, в стволе. Гулко бухнул пистолетом об стол.
Оба они знали правила. Ничего сейчас не имело значения – ни прежние заслуги, ни нынешние. Ни положение в организации, ни то, что полковник Фарук знал капитана Абдаллу Гуля с детства и знал его отца. Провалился – отвечай, правило простое. Уйди сам и никого не тяни за собой. Остальные похоронят тебя и продолжат войну.
Капитан взял пистолет, удивившись его тяжести. Он тоже знал правила. Он был счастливым человеком, он женился по любви, и жена его ждала ребенка. Он не был виноват ни в чем, кроме того, что исполнял приказы. Он знал, что такое долг и что такое честь, он был связан круговой порукой армейского братства, и правила не оставляли ему выбора. Никакого. А потому – чуть помедлив, он приставил пистолет к голове и, глядя прямо в глаза полковнику, надавил на спуск.
Пистолет сухо щелкнул.
Выстрела не было.
Полковник уважительно качнул головой.
– Масалла[18]. Теперь идем со мной.
Вестовой ждал их в коридоре вместе с еще одним офицером с курсов, у того, другого офицера, в руках был короткоствольный автомат. Капитан Гуль не понимал, что происходит.
– Все готово, Гурхан? – непонятно спросил полковник.
– Так точно, Фарук-ага.
– Тогда иди на рацию. Ты мне не нужен. Дай «всем, кто меня слышит» и передавай открытым текстом – аслан атлади[19].
– Аслан атлади, Фарук-ага. Разрешите исполнять?
– Исполняйте.
Полковник Фарук быстро шел по коридору, удивительно быстро, учитывая его покалеченную ногу. Коридор – дело было ближе к вечеру, теоретические занятия закончились – был полупустым.
На лестнице второго этажа они встретили группу до зубов вооруженных офицеров, с двумя пулеметами. Офицеры поприветствовали их.
Аслан атлади…
На первом этаже их ждали еще двое, с автоматами.
– Где? – коротко спросил Фарук-ага.
– Сюда, господин полковник…
Несколько полицейских находились в одном из кабинетов первого этажа, маясь бездельем и ожидая, пока к ним спустится начальник училища. Все они были выходцами из небогатых семей, чаще всего из тех, кого не взяли в офицерское училище, потому что в Турции офицером стать непросто. Среди полицейских было много тайных исламистов, что было запрещено законом. Они не знали, что произошло, – им просто приказали сопровождать представителя генеральной прокуратуры. Никто из них даже представить не мог, что произойдет через минуту.
Когда открылась дверь, представитель прокуратуры, невысокий, ухоженный, в черном дорогом костюме, встал с кресла навстречу входящим в кабинет военным.
– Господин полковник, я…
Прокурорский чин осекся, увидев того, кого он должен был арестовать и препроводить для производства следствия по делу об убийстве – тот был среди офицеров и вошел следом за полковником. Но и сейчас он ничего так и не понял.
Полковник Фарук сделал шаг в сторону, освобождая линию огня для остальных, выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в голову следователю прокуратуры. Через секунду на находящихся в кабинете ошеломленных происходящим полицейских обрушили свинцовый град автоматы. Никто не успел оказать сопротивление, никто не успел даже понять, что их сейчас будут убивать. Словно отзываясь на стрельбу в здании, за окном заговорили, перебивая друг друга, автоматы и пулеметы спецназа.
Наконец полковник Фарук поднял руку – и стрельба стихла. В кабинете плыл, выбиваясь в разбитые пулями стекла, синий пороховой дым, кисло пахло сгоревшим порохом и медно, отвратительно – пролитой кровью. Весь кабинет – стены, мебель были искорежены пулями, кровь погибших заливала ковер.
Дело сделано.
Кто-то из офицеров вставил новый магазин в автомат, с лязгом передернул затвор.
Полковник Фарук, хромой гений турецкого спецназа, повернулся к офицерам. Глаза его сияли, даже морщины не были так заметны. Казалось, что он помолодел лет на пять.
– Пятнадцать минут на сборы. Всем – бронежилеты, оружие, гранаты, как можно больший боезапас. Сбор на плацу, с экипировкой, время пошло.
За окном здания академии разгоралось пламя – это горели три изрешеченных автоматным и пулеметным огнем с верхних этажей полицейских автомобиля.
В две тысячи первом году канцелярия премьер-министра Турции и некоторые другие министерства и службы переехали в новое, специально для них построенное здание в Анкаре на Башбалканлик. Это были два тридцатишестиэтажных небоскреба, выполненные в архитектурном стиле модерн, снаружи отделанные частично темно-голубыми стеклянными панелями, частично – кирпичного цвета отделочной плиткой. Внутри было роскошно – мрамор, кожа, медь, даже позолота. Построенные здания стали не только архитектурной доминантой Анкары, ничуть не уступающей величественному комплексу Турецкого национального собрания, но и одним из самых красивых современных зданий всего Среднего Востока.
Председатель правительства Турции, Реджеп Тайр Эрдоган как только стало известно о совершившемся убийстве одного из самых известных молодых исламских активистов страны, Кенеша, совершил серьезную ошибку. Он собрал расширенное заседание СНБ в здании на Башбалканлик, чтобы обсудить перечень первоочередных мер, которые должны предпринять правительство и государство, для того чтобы локализовать кризис. Он мог бы выжить только в том случае, если бы немедленно бежал из Анкары в Стамбул, где его помнили как мэра города и где он до сих пор пользовался немалой поддержкой. Но премьер не думал, что события начнут развиваться так быстро и так жестоко.
На совещание премьер-министр направился из здания национального собрания, где проходило собрание иерархов его партии. В который раз он выступил перед ними с речью, призывая сплотиться, встать на позиции центра, не потворствовать улице и уличным настроениям, не злить лишний раз армию. На этом закрытом собрании не было прессы, там говорили то, что думают, жестко и без экивоков. В конце концов – в армии и жандармерии служат не враги, там служат наши дети, такие же турки, которые должны защищать нас, – так сказал Эрдоган. Нельзя относиться к армии как к оккупантам.
Его опять не услышали…
Турцию бросало из крайности в крайность, как плот во взбесившемся море. Мировая экономика была похожа на плотину перед самым ее прорывом – затыкали одну дыру, и тотчас начинало сочиться в другом месте. Премьер возблагодарил Аллаха, что в свое время Турция не успела променять свою лиру на модное, а теперь стремительно пикирующее вниз евро. Недостаток политической воли Евросоюза – надо было отсоединить к чертям Грецию и прочих дармоедов, пока не стало поздно, помочь собственным банкам закрыть дыры в бюджетах и выплывать в одиночку – сказался на состоянии европейской и мировой экономики самым катастрофическим образом. Соотношение доллар/евро рухнуло примерно до 1/1, на этом фоне американцы были вынуждены девальвировать свою валюту, дабы сохранить конкурентоспособность собственной, опасно балансирующей на краю экономики. В гонку включился Китай – там разгонялась инфляционная спираль, что катастрофически меняло мировой тренд последних тридцати лет. В эти тридцать лет дешевые товары из Китая помогали сбивать уровень инфляции в мировом масштабе – теперь же Китай превращался из импортера инфляции в ее экспортера. Опасно шаталась власть в России – у северного соседа так и не научились управлять экономикой, там действовали по старым, уже не работающим рецептам, не в силах придумать ничего нового. На фоне обесценивания валют золото пробило рубеж две тысячи долларов за тройскую унцию, нефть, несмотря на тяжелейшее состояние мировой экономики, укрепилась выше ста двадцати долларов за баррель и делала попытки прорваться вверх, даже несмотря на запрет спекуляций. Стремительно пикировала в пропасть обанкротившаяся Украина. На этом фоне кабинет Эрдогана был вынужден девальвировать лиру для поддержания конкурентоспособности собственной экономики – это вызвало очередной взрыв народного возмущения и сократило рейтинг правящей партии до тридцати процентов – меньше трети. Меньше трети турков поддерживало их, а на носу были выборы. На выборах вполне могли прийти к власти генералы, жадно поглядывающие и на юг, и на север и обещающие навести порядок быстро и эффективно. Когда ноги засасывает трясина неопределенности, всегда верят крикам тех, кто кричит: «Вот земля. До нее – шаг».
Теперь еще и это.
Премьер вполне здраво оценивал ситуацию в стране и понимал, что мостом между Востоком и Западом Турция стать не сможет. Сейчас нет нужды в мостах – сейчас есть нужда в стенах, каждый выплывает поодиночке, отталкивая тонущих рядом. Нужно было выбирать, к какому лагерю примкнуть. Исключительно по деловым соображениям премьер выбрал Восток – потому что этот выбор поймет большинство и потому что на Востоке пока все было не так плохо с экономикой, как на Западе. В Турции, в отличие от стран арабского Востока, была прилично развита промышленность, в том числе тяжелая. Этим товарам нужен сбыт – и его можно найти на Востоке, на Западе много своих таких же. На Востоке есть деньги и есть нефть.
Да, Восток – это правильно.
Когда сообщили о произошедшем, премьер испугался, но быстро пришел в себя. Первым делом он отдал команду министру внутренних дел перевести полицию и жандармерию в крупных городах на казарменное положение (решение правильное, но запоздалое, через несколько минут части жандармерии, выступившие на сторону путчистов, возьмут министерство штурмом, министра еще живым выбросят из окна служебного кабинета). Затем объявил о срочном расширенном совещании Совета национальной безопасности и выехал в свою резиденцию кортежем из пяти машин. Его никто не пытался остановить, здание Национального собрания блокируют последним лишь через два часа. До здания на Башбалканлик было рукой подать.
Капитан Гуль ехал в машине, следующей в кортеже второй, на заднем сиденье. На переднем сидел полковник, не отрывающийся от рации. Первой шла машина дорожной полиции, лидируя конвой и расчищая ему дорогу. Всего в караване были: полицейская машина, три микроавтобуса и два больших армейских грузовика. В них набились все офицеры, какие только были в тот момент в академии, и часть курсантов. Очевидно, тех, кто уже принят в Боз Курт.
Через вечерние пробки они пробились легко, на окраине города к ним присоединились еще одна полицейская машина и какой-то внедорожник. В этом составе они подъехали – с мигалками, с иллюминацией – к зданию на Башбалканлик, где не успели даже усилить посты.
Полковник вышел из машины, сильно хлопнув дверью, за ним последовало еще несколько офицеров. Другие, в том числе и капитан Эрим, остались у машин.
Бойцы из группы государственной охраны встретили их только тогда, когда первые офицеры, возглавляемые полковником, уже вошли в здание через основной вход.
– Что происходит?
Офицер службы государственной охраны явно еще ничего не понял, хотя вооружен был уже не пистолетом, а армейским автоматом, который не носил на ремне, а держал в руках.
– Я полковник Фарук Сезер, нас прислали на усиление охраны здания.
– Кто приказал?
– Начальник Генерального штаба. Мы часть прямого подчинения.
– У вас есть письменное предписание?
– Нет, мы не успели его получить. Приказание было отдано по коммутатору Генштаба, устно.
Офицерам охраны приказание об усилении отдали только двадцать минут назад, они толком не успели даже понять, что происходит. Командир их подразделения, отдавая приказ об усиленном несении службы, лишь сказал, что нужно быть готовым к массовым беспорядкам и эксцессам. И все равно он не поверил этим так скоро прибывшим и хорошо вооруженным военным.
– Прошу оставаться здесь.
Офицер направился к телефону, краем глаза заметив, как несколько человек из прибывших пошли к дверям пожарной лестницы.
– Эй, – крикнул он.
Ответом стал густой шквал автоматных очередей…
Сопротивление им оказали только на этаже, где проходило заседание СНБ. Безнадежное. Им это обошлось в одного убитого и троих раненых, противник был уничтожен до последнего человека. Пленных не брали.
Капитан Гуль вышел из разбитого пулями основного зала заседаний, отделанного мрамором и дорогими породами дерева, с большим круглым столом, где по центру стояла кадка с цветами. Отступил в сторону – пол в коридоре был мраморный, и крови было столько, что ноги скользили по ней, широкой рекой она стекала к лестнице и к лифтам. В здании уже не стреляли, трупы не убирали – несколько курсантов с автоматами стояли в разных частях коридора. Поддерживалась строгая дисциплина – никто даже не подумал взять что-то из кабинетов или обшарить карманы убитых, надеясь чем-то поживиться. Все знали, что расплата за это будет скорой и жестокой. Ждали съемочную группу – она должна была запечатлеть убитых членов правительства и самого премьер-министра. Потом это все должны были показать по национальному телевидению – как свидетельство того, что власть сменилась и защищать старую бессмысленно.
Стараясь не наступать в расплывшиеся по мрамору лужи крови, перешагивая через заставшие в неподвижности смерти трупы, капитан Гуль подошел к разбитому пулями панорамному окну. Это был один из последних этажей, и вид отсюда, с самого высокого здания Анкары, на город открывался прекрасный. Внизу бухтели моторами бронетранспортеры, вставая на позиции, их хорошо было видно из-за ночной подсветки здания. Их было два, и на каждом из них к развевающемуся турецкому флагу спешно была пришпилена широкая белая лента – опознавательный признак, по этой белой ленте путчисты опознавали друг друга. Сигнал «Аслан атлади» передавался в эфире постоянно, и все больше и больше колонн бронетехники с развернутыми флагами с белой лентой выходили из расположения частей, выходили на дороги, шли в сторону городов.
В центре Анкары шел бой. То и дело красные струи трассеров распарывали стремительно темнеющее небо.
Еще утром капитан Гуль не знал о том, что ему предстоит сделать вечером. Полковник не отдал ему ни одного приказа, он сам взял автомат и пошел в бой. Сегодня он убил по крайней мере четверых, он был в числе первых, кто ворвался в зал заседаний СНБ и открыл шквальный автоматный огонь по тем, чьи приказы еще вчера должен был выполнять.
Он ни о чем не жалел. Ни в чем не раскаивался. Если бы можно было повернуть время назад, он поступал бы точно так же, как поступил сейчас.
Потому что все было правильно.
В окраинных районах города было относительно спокойно. Перестрелок не было.
Аслан атлади…
В начале двадцать первого века альфой и омегой государственной политики величайших держав мира стали расчетливость и цинизм. Победителей не судят, интересы своей страны (чаще сиюминутные) выше интересов всего мира, выше общечеловеческих ценностей. Само выражение «общечеловеческие ценности» оказалось затасканным и изгаженным до предела, а ведь они, эти ценности, существуют – свобода, справедливость, порядок. Доброта, наконец. Произошедшее в Турции – а погибших было уже несколько тысяч – не ужаснуло никого в мире, все это уместили в десятиминутную нарезку новостей. Раньше несколько наивно и демагогично, но против кровавых военных диктатур выступал Советский Союз. Теперь Советского Союза не было, и возвысить голос против творящегося кошмара было некому.
Военные должны были послать человека убить агнца – и этим совершить смертельную для себя ошибку. Поднявшаяся волна народного гнева – а в восточных странах она особенно страшна – должна была смести их.
Одновременно с этим готовили государственный переворот и военные. Военные были вооружены и лучше организованы – но из-за извечного стремления военных к порядку и даже перфекционизму они проигрывали исламистам по времени. Исламисты рассчитывали просто обуздать народную стихию – в то время как военные готовили боевую операцию. Занять те или иные позиции: тех арестовать, тех расстрелять, тех повесить, обеспечить жизнеспособность тех или иных систем государства, расставить на освободившиеся места таких-то людей. Уверенность и расчет против веры.
Исламисты, подставив одного из агнцев, Кенеша, сделали ход первыми. За этим должен был последовать арест убийцы – офицера спецназа Генерального штаба Абдаллы Гуля – и признания, такие, что вся страна должна была содрогнуться от возмущения и гнева. Но кое в чем исламисты просчитались. Даже офицерам антитеррористической группы жандармерии арестовать Гуля оказалось не под силу. И волна по поводу убийства молодого борца Кенеша, не успев подняться, оказалась захлестнутой новой, еще более страшной волной.
Группа захвата жандармерии совершила ошибку. Это был не спецназ жандармерии, в спецназе, набранном из отслуживших в спецподразделениях, Волков было больше половины, и привлечь их к такой операции означало бы полный провал еще до начала. Это были люди, сочувствующие правящей ПСР, ее радикальному крылу, служащие в жандармерии и наскоро собранные в эрзац-группу захвата. Они были экипированы как спецназ, но их подготовка не тянула даже на подготовку обычных армейских частей, это были тяжеловооруженные полицейские. Когда прозвучали выстрелы и Кенеш упал – им дали сигнал, и они на неприметном с гражданскими номерами фургоне подкатили сразу к двери, к той самой, из которой должен был выскочить убийца. Но они решили, что убийца может заметить их и выскочить в окно, а потому решили подниматься к нему навстречу по лестнице, полагаясь на свои автоматы и бронежилеты. Топая, как слоны, они ворвались в подъезд.
Капитан Гуль питал слабость к «ТТ» – мощному русскому пистолету, который он раздобыл в Ичкерии и с которым по возможности не расставался. «ТТ» по размерам был подобен «Кольту-1911», даже чуть поменьше, но он был плоским, удобным в носке и стрелял пулями со стальным сердечником, способным пробить полицейский бронежилет. Еще на четвертом этаже он увидел тормознувший у подъезда фургон, а потом услышал и топот ворвавшихся в подъезд полицейских. Мгновенно спустившись еще на этаж, чтобы иметь достаточное пространство для маневра, он замер, приготовившись к броску.
Закаленное стекло забрала полицейского шлема мгновенно треснуло, пробитое пулей. Полицейский, шедший первым по узкой лестнице, получил пулю в лицо и начал валиться назад, не давая подниматься остальным. Капитан выстрелил еще дважды – вторая пуля ударила по титану шлема идущего вторым полицейского, не пробила его – но сила удара была такова, что полицейского контузило, и он вышел из строя. Третья пуля пробила бронежилет еще одного полицейского, тяжело ранив его и мгновенно выведя из строя.
Полицейских было шестеро, и, если бы они рассредоточились внизу и встретили бы выскочившего из подъезда убийцу, шансов не было бы никаких, одному не победить шестерых. Но тут прошло две секунды, а лидер группы был убит, еще один был тяжело ранен, а один контужен. В боеспособном состоянии осталась лишь половина, но все, что смог сделать один из полицейских, – это поднять автомат и дать длинную, неприцельную очередь вверх, туда, откуда стрелял появившийся как из воздуха убийца.
Капитан отпрянул от лестничного пролета за секунду до того, как место, где он только что был, разорвали пули. На лестничной клетке, на широкой площадке, было три двери, и капитан выбрал одну из них, на вид менее прочную – как вдруг в другой стальной двери лязгнул засов. Кто-то решил проявить любопытство – и как раз к месту.
Двери открывались не наружу, а внутрь, и прежде чем кто-то что-то понял, капитан тяжело, всем телом ударил в дверь, сорвав цепочку и отбросив любопытного в глубь квартиры. Он умудрился остаться на ногах и снова защелкнуть засов двери, прежде чем полицейские сумели что-то предпринять. Засов глухо щелкнул, отсекая капитана от дышащего смертью подъезда толстой сталью двери и мощным засовом.
– Озур дилерим[17], – сказал капитан лежащему на полу старику и бросился в глубь квартиры, ища балкон.
Это был третий этаж – но для офицера спецназа это не высота, ему приходилось совершать штурмовое десантирование, прыгать с идущего примерно на такой же высоте вертолета, да еще и с рюкзаком за плечами. Мгновенно сгруппировавшись, капитан прыгнул, ушел в перекат, вскочил на ноги – прямо на глазах уже собирающейся у того места, где лежал убитый, толпы.
– Держи! – крикнул кто-то.
Но остановить капитана уже было невозможно. Из опасения, что капитан его заметит, те, кто планировал операцию захвата, не выставили с этой стороны снайпера и вообще никак не прикрыли фасад дома. Прежде чем кто-то успел что-то сделать, капитан скорыми, волчьими прыжками бросился прочь…
Безумная погоня прекратилась лишь через час. То тут, то там взвывала сирена – и он бросался прочь от нее, как загнанный волк, люди сторонились, когда видели его, шарахались в сторону. Наконец он забился в нору на заднем дворе какого-то ресторана, спрятавшись между двух огромных мусорных контейнеров.
Пистолет. Надо избавиться от пистолета.
Капитан с сожалением в последний раз посмотрел на «ТТ» – этот кусок стали сослужил ему добрую службу. Потом разобрал его, протер каждую деталь носовым платком и выбросил – часть деталей в левый контейнер, часть – в правый.
Успокоиться.
Капитан, как смог, осмотрел себя. Он даже не был ранен, одежда порвана в двух местах – но это ничего. Гораздо хуже, что его кто-то предал. И этот кто-то был из своих. Хотя – какой к чертям свой…
На охоту? Да, на охоту. Эта гнида…
Капитан Гуль, как смог, привел себя в порядок, успокоил сбитое дыхание. Первым делом ему надо уничтожить следы. Потом – все остальное.
В одном из магазинчиков он купил рубашку, белую из грубой ткани. Ее он надел, выкинув в мусорный контейнер то, что было надето на нем. В другом магазине он купил средство для мытья окон и, уединившись, тщательно протер им руки и лицо. Запах был мерзкий, кожу жгло как огнем – но это нужно было сделать. Теперь, если кто-то захочет сделать парафиновый тест на определение наличия продуктов сгорания пороха на лице и руках, – этот тест не даст результата.
Поблуждав немного по улицам, он из таксофона позвонил Фарук-курту. Тот сразу взял трубку, словно ждал звонка.
– Это я, – сказал капитан.
– Знаю. Приезжай в академию.
В трубке забились гудки отбоя.
– Рассказывай. – Фарук-курт почему-то был в камуфляже, а не в парадной форме.
– Дело сделано, – коротко сказал капитан.
– Я знаю. Что было потом?
– Меня пытались взять. Они уже были там. Шестеро, полицейские, в бронежилетах с автоматическим оружием. Одного я убил точно. Потом ушел.
Полковник тяжело, истинно волчьим, давящим к земле взглядом посмотрел на своего подчиненного:
– Ты провалился.
– Они уже были там. Они знали, что произойдет. Мне это не нравится.
– Ты провалился. Они заметили тебя. В полиции есть много тех, кто работает на них.
– Они появились очень быстро, – упрямо сказал капитан, – они знали, что произойдет и где они должны быть.
– Ты обвиняешь меня?
– Нет, Фарук-курт. Но надо разобраться. Они откуда-то все знали.
Вместо ответа начальник факультета спецназа академии полковник Фарук Сезер включил небольшой, стоящий на сейфе телевизор с антенной.
Передавали новости. Экстренный выпуск. Это был какой-то деловой канал, внизу непрерывно бежала строка с котировками на нефть и акции – пир во время чумы. Он узнал этот двор – сам там был несколько часов назад. В автомобиль «Скорой помощи» грузили накрытое носилками тело, снимали издалека – ближе не подпускал полицейский кордон.
…И как только что стало известно, второй полицейский, тяжело раненный сегодня при попытке задержать особо опасного преступника, совершившего убийство, только что скончался от полученных ранений в госпитале…
Полковник выключил телевизор.
– Я был вынужден это сделать. Иначе бы они схватили меня.
– Это плохо, – только и ответил полковник Фарук.
Молчание было прервано стуком вестового в дверь.
– Войдите! – крикнул полковник.
– Фарук-ага, там полицейские, – выпалил молодой вестовой, – они кого-то ищут и немедленно требуют вас.
– Идите, капрал. Скажите, что я скоро буду, – сказал полковник.
Дверь захлопнулась, от хлопка вздрогнули оба. Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, потом полковник достал из ящика стола пистолет, вытащил из него магазин, чтобы остался лишь один патрон, в стволе. Гулко бухнул пистолетом об стол.
Оба они знали правила. Ничего сейчас не имело значения – ни прежние заслуги, ни нынешние. Ни положение в организации, ни то, что полковник Фарук знал капитана Абдаллу Гуля с детства и знал его отца. Провалился – отвечай, правило простое. Уйди сам и никого не тяни за собой. Остальные похоронят тебя и продолжат войну.
Капитан взял пистолет, удивившись его тяжести. Он тоже знал правила. Он был счастливым человеком, он женился по любви, и жена его ждала ребенка. Он не был виноват ни в чем, кроме того, что исполнял приказы. Он знал, что такое долг и что такое честь, он был связан круговой порукой армейского братства, и правила не оставляли ему выбора. Никакого. А потому – чуть помедлив, он приставил пистолет к голове и, глядя прямо в глаза полковнику, надавил на спуск.
Пистолет сухо щелкнул.
Выстрела не было.
Полковник уважительно качнул головой.
– Масалла[18]. Теперь идем со мной.
Вестовой ждал их в коридоре вместе с еще одним офицером с курсов, у того, другого офицера, в руках был короткоствольный автомат. Капитан Гуль не понимал, что происходит.
– Все готово, Гурхан? – непонятно спросил полковник.
– Так точно, Фарук-ага.
– Тогда иди на рацию. Ты мне не нужен. Дай «всем, кто меня слышит» и передавай открытым текстом – аслан атлади[19].
– Аслан атлади, Фарук-ага. Разрешите исполнять?
– Исполняйте.
Полковник Фарук быстро шел по коридору, удивительно быстро, учитывая его покалеченную ногу. Коридор – дело было ближе к вечеру, теоретические занятия закончились – был полупустым.
На лестнице второго этажа они встретили группу до зубов вооруженных офицеров, с двумя пулеметами. Офицеры поприветствовали их.
Аслан атлади…
На первом этаже их ждали еще двое, с автоматами.
– Где? – коротко спросил Фарук-ага.
– Сюда, господин полковник…
Несколько полицейских находились в одном из кабинетов первого этажа, маясь бездельем и ожидая, пока к ним спустится начальник училища. Все они были выходцами из небогатых семей, чаще всего из тех, кого не взяли в офицерское училище, потому что в Турции офицером стать непросто. Среди полицейских было много тайных исламистов, что было запрещено законом. Они не знали, что произошло, – им просто приказали сопровождать представителя генеральной прокуратуры. Никто из них даже представить не мог, что произойдет через минуту.
Когда открылась дверь, представитель прокуратуры, невысокий, ухоженный, в черном дорогом костюме, встал с кресла навстречу входящим в кабинет военным.
– Господин полковник, я…
Прокурорский чин осекся, увидев того, кого он должен был арестовать и препроводить для производства следствия по делу об убийстве – тот был среди офицеров и вошел следом за полковником. Но и сейчас он ничего так и не понял.
Полковник Фарук сделал шаг в сторону, освобождая линию огня для остальных, выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в голову следователю прокуратуры. Через секунду на находящихся в кабинете ошеломленных происходящим полицейских обрушили свинцовый град автоматы. Никто не успел оказать сопротивление, никто не успел даже понять, что их сейчас будут убивать. Словно отзываясь на стрельбу в здании, за окном заговорили, перебивая друг друга, автоматы и пулеметы спецназа.
Наконец полковник Фарук поднял руку – и стрельба стихла. В кабинете плыл, выбиваясь в разбитые пулями стекла, синий пороховой дым, кисло пахло сгоревшим порохом и медно, отвратительно – пролитой кровью. Весь кабинет – стены, мебель были искорежены пулями, кровь погибших заливала ковер.
Дело сделано.
Кто-то из офицеров вставил новый магазин в автомат, с лязгом передернул затвор.
Полковник Фарук, хромой гений турецкого спецназа, повернулся к офицерам. Глаза его сияли, даже морщины не были так заметны. Казалось, что он помолодел лет на пять.
– Пятнадцать минут на сборы. Всем – бронежилеты, оружие, гранаты, как можно больший боезапас. Сбор на плацу, с экипировкой, время пошло.
За окном здания академии разгоралось пламя – это горели три изрешеченных автоматным и пулеметным огнем с верхних этажей полицейских автомобиля.
В две тысячи первом году канцелярия премьер-министра Турции и некоторые другие министерства и службы переехали в новое, специально для них построенное здание в Анкаре на Башбалканлик. Это были два тридцатишестиэтажных небоскреба, выполненные в архитектурном стиле модерн, снаружи отделанные частично темно-голубыми стеклянными панелями, частично – кирпичного цвета отделочной плиткой. Внутри было роскошно – мрамор, кожа, медь, даже позолота. Построенные здания стали не только архитектурной доминантой Анкары, ничуть не уступающей величественному комплексу Турецкого национального собрания, но и одним из самых красивых современных зданий всего Среднего Востока.
Председатель правительства Турции, Реджеп Тайр Эрдоган как только стало известно о совершившемся убийстве одного из самых известных молодых исламских активистов страны, Кенеша, совершил серьезную ошибку. Он собрал расширенное заседание СНБ в здании на Башбалканлик, чтобы обсудить перечень первоочередных мер, которые должны предпринять правительство и государство, для того чтобы локализовать кризис. Он мог бы выжить только в том случае, если бы немедленно бежал из Анкары в Стамбул, где его помнили как мэра города и где он до сих пор пользовался немалой поддержкой. Но премьер не думал, что события начнут развиваться так быстро и так жестоко.
На совещание премьер-министр направился из здания национального собрания, где проходило собрание иерархов его партии. В который раз он выступил перед ними с речью, призывая сплотиться, встать на позиции центра, не потворствовать улице и уличным настроениям, не злить лишний раз армию. На этом закрытом собрании не было прессы, там говорили то, что думают, жестко и без экивоков. В конце концов – в армии и жандармерии служат не враги, там служат наши дети, такие же турки, которые должны защищать нас, – так сказал Эрдоган. Нельзя относиться к армии как к оккупантам.
Его опять не услышали…
Турцию бросало из крайности в крайность, как плот во взбесившемся море. Мировая экономика была похожа на плотину перед самым ее прорывом – затыкали одну дыру, и тотчас начинало сочиться в другом месте. Премьер возблагодарил Аллаха, что в свое время Турция не успела променять свою лиру на модное, а теперь стремительно пикирующее вниз евро. Недостаток политической воли Евросоюза – надо было отсоединить к чертям Грецию и прочих дармоедов, пока не стало поздно, помочь собственным банкам закрыть дыры в бюджетах и выплывать в одиночку – сказался на состоянии европейской и мировой экономики самым катастрофическим образом. Соотношение доллар/евро рухнуло примерно до 1/1, на этом фоне американцы были вынуждены девальвировать свою валюту, дабы сохранить конкурентоспособность собственной, опасно балансирующей на краю экономики. В гонку включился Китай – там разгонялась инфляционная спираль, что катастрофически меняло мировой тренд последних тридцати лет. В эти тридцать лет дешевые товары из Китая помогали сбивать уровень инфляции в мировом масштабе – теперь же Китай превращался из импортера инфляции в ее экспортера. Опасно шаталась власть в России – у северного соседа так и не научились управлять экономикой, там действовали по старым, уже не работающим рецептам, не в силах придумать ничего нового. На фоне обесценивания валют золото пробило рубеж две тысячи долларов за тройскую унцию, нефть, несмотря на тяжелейшее состояние мировой экономики, укрепилась выше ста двадцати долларов за баррель и делала попытки прорваться вверх, даже несмотря на запрет спекуляций. Стремительно пикировала в пропасть обанкротившаяся Украина. На этом фоне кабинет Эрдогана был вынужден девальвировать лиру для поддержания конкурентоспособности собственной экономики – это вызвало очередной взрыв народного возмущения и сократило рейтинг правящей партии до тридцати процентов – меньше трети. Меньше трети турков поддерживало их, а на носу были выборы. На выборах вполне могли прийти к власти генералы, жадно поглядывающие и на юг, и на север и обещающие навести порядок быстро и эффективно. Когда ноги засасывает трясина неопределенности, всегда верят крикам тех, кто кричит: «Вот земля. До нее – шаг».
Теперь еще и это.
Премьер вполне здраво оценивал ситуацию в стране и понимал, что мостом между Востоком и Западом Турция стать не сможет. Сейчас нет нужды в мостах – сейчас есть нужда в стенах, каждый выплывает поодиночке, отталкивая тонущих рядом. Нужно было выбирать, к какому лагерю примкнуть. Исключительно по деловым соображениям премьер выбрал Восток – потому что этот выбор поймет большинство и потому что на Востоке пока все было не так плохо с экономикой, как на Западе. В Турции, в отличие от стран арабского Востока, была прилично развита промышленность, в том числе тяжелая. Этим товарам нужен сбыт – и его можно найти на Востоке, на Западе много своих таких же. На Востоке есть деньги и есть нефть.
Да, Восток – это правильно.
Когда сообщили о произошедшем, премьер испугался, но быстро пришел в себя. Первым делом он отдал команду министру внутренних дел перевести полицию и жандармерию в крупных городах на казарменное положение (решение правильное, но запоздалое, через несколько минут части жандармерии, выступившие на сторону путчистов, возьмут министерство штурмом, министра еще живым выбросят из окна служебного кабинета). Затем объявил о срочном расширенном совещании Совета национальной безопасности и выехал в свою резиденцию кортежем из пяти машин. Его никто не пытался остановить, здание Национального собрания блокируют последним лишь через два часа. До здания на Башбалканлик было рукой подать.
Капитан Гуль ехал в машине, следующей в кортеже второй, на заднем сиденье. На переднем сидел полковник, не отрывающийся от рации. Первой шла машина дорожной полиции, лидируя конвой и расчищая ему дорогу. Всего в караване были: полицейская машина, три микроавтобуса и два больших армейских грузовика. В них набились все офицеры, какие только были в тот момент в академии, и часть курсантов. Очевидно, тех, кто уже принят в Боз Курт.
Через вечерние пробки они пробились легко, на окраине города к ним присоединились еще одна полицейская машина и какой-то внедорожник. В этом составе они подъехали – с мигалками, с иллюминацией – к зданию на Башбалканлик, где не успели даже усилить посты.
Полковник вышел из машины, сильно хлопнув дверью, за ним последовало еще несколько офицеров. Другие, в том числе и капитан Эрим, остались у машин.
Бойцы из группы государственной охраны встретили их только тогда, когда первые офицеры, возглавляемые полковником, уже вошли в здание через основной вход.
– Что происходит?
Офицер службы государственной охраны явно еще ничего не понял, хотя вооружен был уже не пистолетом, а армейским автоматом, который не носил на ремне, а держал в руках.
– Я полковник Фарук Сезер, нас прислали на усиление охраны здания.
– Кто приказал?
– Начальник Генерального штаба. Мы часть прямого подчинения.
– У вас есть письменное предписание?
– Нет, мы не успели его получить. Приказание было отдано по коммутатору Генштаба, устно.
Офицерам охраны приказание об усилении отдали только двадцать минут назад, они толком не успели даже понять, что происходит. Командир их подразделения, отдавая приказ об усиленном несении службы, лишь сказал, что нужно быть готовым к массовым беспорядкам и эксцессам. И все равно он не поверил этим так скоро прибывшим и хорошо вооруженным военным.
– Прошу оставаться здесь.
Офицер направился к телефону, краем глаза заметив, как несколько человек из прибывших пошли к дверям пожарной лестницы.
– Эй, – крикнул он.
Ответом стал густой шквал автоматных очередей…
Сопротивление им оказали только на этаже, где проходило заседание СНБ. Безнадежное. Им это обошлось в одного убитого и троих раненых, противник был уничтожен до последнего человека. Пленных не брали.
Капитан Гуль вышел из разбитого пулями основного зала заседаний, отделанного мрамором и дорогими породами дерева, с большим круглым столом, где по центру стояла кадка с цветами. Отступил в сторону – пол в коридоре был мраморный, и крови было столько, что ноги скользили по ней, широкой рекой она стекала к лестнице и к лифтам. В здании уже не стреляли, трупы не убирали – несколько курсантов с автоматами стояли в разных частях коридора. Поддерживалась строгая дисциплина – никто даже не подумал взять что-то из кабинетов или обшарить карманы убитых, надеясь чем-то поживиться. Все знали, что расплата за это будет скорой и жестокой. Ждали съемочную группу – она должна была запечатлеть убитых членов правительства и самого премьер-министра. Потом это все должны были показать по национальному телевидению – как свидетельство того, что власть сменилась и защищать старую бессмысленно.
Стараясь не наступать в расплывшиеся по мрамору лужи крови, перешагивая через заставшие в неподвижности смерти трупы, капитан Гуль подошел к разбитому пулями панорамному окну. Это был один из последних этажей, и вид отсюда, с самого высокого здания Анкары, на город открывался прекрасный. Внизу бухтели моторами бронетранспортеры, вставая на позиции, их хорошо было видно из-за ночной подсветки здания. Их было два, и на каждом из них к развевающемуся турецкому флагу спешно была пришпилена широкая белая лента – опознавательный признак, по этой белой ленте путчисты опознавали друг друга. Сигнал «Аслан атлади» передавался в эфире постоянно, и все больше и больше колонн бронетехники с развернутыми флагами с белой лентой выходили из расположения частей, выходили на дороги, шли в сторону городов.
В центре Анкары шел бой. То и дело красные струи трассеров распарывали стремительно темнеющее небо.
Еще утром капитан Гуль не знал о том, что ему предстоит сделать вечером. Полковник не отдал ему ни одного приказа, он сам взял автомат и пошел в бой. Сегодня он убил по крайней мере четверых, он был в числе первых, кто ворвался в зал заседаний СНБ и открыл шквальный автоматный огонь по тем, чьи приказы еще вчера должен был выполнять.
Он ни о чем не жалел. Ни в чем не раскаивался. Если бы можно было повернуть время назад, он поступал бы точно так же, как поступил сейчас.
Потому что все было правильно.
В окраинных районах города было относительно спокойно. Перестрелок не было.
Аслан атлади…
В начале двадцать первого века альфой и омегой государственной политики величайших держав мира стали расчетливость и цинизм. Победителей не судят, интересы своей страны (чаще сиюминутные) выше интересов всего мира, выше общечеловеческих ценностей. Само выражение «общечеловеческие ценности» оказалось затасканным и изгаженным до предела, а ведь они, эти ценности, существуют – свобода, справедливость, порядок. Доброта, наконец. Произошедшее в Турции – а погибших было уже несколько тысяч – не ужаснуло никого в мире, все это уместили в десятиминутную нарезку новостей. Раньше несколько наивно и демагогично, но против кровавых военных диктатур выступал Советский Союз. Теперь Советского Союза не было, и возвысить голос против творящегося кошмара было некому.