Сигмон напряг мышцы, проверяя, как слушается тело. Слушалось отлично. Заклятия Фаомара сгинули без следа, и курьер чувствовал себя даже лучше, чем до заключения. Он чувствовал в себе такую силу, что, казалось, смог бы разорвать тварь голыми руками. Но доверять этому ощущению не стоило, Сигмон знал: нельзя переоценивать себя и недооценивать противника. Поэтому он тоже выжидал, выбирая удобный момент для атаки.
   Дом снова вздрогнул, и пол под ногами скакнул, как норовистая лошадь. Сигмон покачнулся, сделал шаг в сторону, и тварь прыгнула. Курьер припал на колено, взмахнул мечом, подрубая демону ноги, но тот перескочил клинок и очутился за спиной. Сигмон ударил мечом назад, кувыркнулся, уходя от удара, вскочил на ноги и широким взмахом меча отогнал тварь.
   Теперь демон атаковал непрерывно. Он бросался на курьера справа, слева, прыгал с потолка, крутился волчком, но Сигмон не давал твари приблизиться. Он стриг мечом воздух, вкладывая в удары всю ненависть и боль, накопившуюся за последние дни. Ярость управляла клинком, и Сигмон двигался быстро, очень быстро. Так же, как и противник.
   Пол бился в судорогах, теперь сотрясения не прекращались ни на миг. Дом колдуна разваливался на части, стены шли трещинами, и гул при этом стоял, как при сходе горной лавины. С потолка сыпались гнилые щепки, из стен вываливались куски камня, но ни Сигмон, ни демон не замечали этого. Они были слишком заняты друг другом.
   Меч действительно был хорош. Отлично сбалансированный, он легко отзывался на малейшее движение пальцев Сигмона, позволяя плести сверкающую паутину, что не давала демону подойти ближе. Курьер пытался атаковать и сам, но тварь была быстра, очень быстра. И когда после очередного выпада Сигмон замешкался, она вскочила на потолок и прыгнула сверху. Он успел только выставить меч перед собой острием вверх и наклонить голову. Тварь напоролась на клинок всем телом, завизжала и ударила курьера в грудь обеими лапами.
   Удар был так силен, что Сигмона отшвырнуло в Дальний угол подвала, к кровостоку. Он ударился спиной о стену, упал на пол, но не выпустил из рук Меч. Тварь прыгнула следом, нависла над курьером, и он рванулся в сторону, кувырком уходя от удара. 0 когти скользнули по спине, толкнули, и Сигмона бросило вперед, на обломки деревянной стойки, он кувыркнулся, встал на одно колено и успел занести меч. Тварь уже нависла над ним, вскинула когтистые лапы, готовясь рвать податливое человеческое тело… Но она не успела ничего сделать. На этот раз удар попал в цель — точно в середину мохнатого бедра. Нога демона подломилась, он покачнулся, взмахнул лапами, и Сигмон встал, рванув меч снизу вверх.
   Меч оказался настоящим. Клинок старой эльфийской работы развалил демона на две части, располосовал его от паха до макушки, и половинки тела, взорвавшиеся потоками бурой жижи, разлетелись в стороны.
   Сигмон отступил на шаг и опустил клинок. Останки твари еще содрогались, шевелились, как два раздавленных жука. Когтистые лапы царапали пол, оставляя в камнях глубокие зарубки. Сигмон поднял руку и провел по груди, вспомнив, что получил удар в грудь. Крови не было. Покачав головой, он глубоко вздохнул и убедился, что ребра целы. Все было в порядке. Тогда он взялся за меч обеими руками и принялся за дело.
   Остановился курьер только тогда, когда от твари остались сотни мелких кусочков, и нельзя было разобрать, где голова, где лапы, где туловище. Брезгливо оглядев получившееся крошево, Сигмон подошел к стене, взял один из факелов и бросил его в бурое месиво. Не обращая внимания на щепки, сыпавшиеся с потолка, вернулся к столу. Отвернувшись от разодранного на куски тела колдуна, он взял со стола пару уцелевших колб, вернулся к останкам твари и бросил колбы прямо на факел. Взметнувшееся пламя лизнуло потолок, куски демона вспыхнули синим огнем, и курьер шарахнулся в сторону. Он вскинул руку, защищая лицо от огня, и стал смотреть, как пламя с треском пожирает то, что осталось от демона. Он был готов смотреть на это вечно. Ярость и гнев отступали, таяли в пламени вместе с тварью, и Сигмону стало легче. Теперь в душе оставалась только боль.
   Очнулся он от удара в плечо. Вздрогнув, он поднял глаза и увидел, что потолок ходит ходуном. Теперь из него вываливались целые доски — одна из них и хлопнула его по плечу. Дом колдуна разваливался на части и, похоже, должен был вот-вот рухнуть. Больше медлить было нельзя. Сигмон повернулся, плюнул в синий огонь и бросился к двери.
   Дом колдуна напоминал оживший кошмар: столбом стояла пыль, из стен вываливались камни, пол бился в предсмертных судорогах. В темноте метались ожившие тени, и казалось, что дом наполнен призраками, сошедшими с ума. Но Сигмон, испытавший кошмары Фаомара, не чувствовал страха. Прикрывая лицо ладонью, он шел по коридорам, шел к выходу, туда, откуда лился густой рекой холодный воздух. Пробираясь сквозь завалы камней, перепрыгивая через трещины в полу, тан старался идти быстро. Чувствовал, осталось немного. Дом держался из последних сил, словно давая возможность гостю отомстить за своего хозяина, но его силы были не бесконечны.
   Впереди, в конце коридора, мелькнул светлый проем, и курьер бросился к нему. Дом вздрогнул, и сверху потоком хлынули доски, камни, куски штукатурки… Больно ударило по плечу, но это только подстегнуло, заставило перейти на бег. У самой двери Сигмон споткнулся. Он упал на колени, пополз вперед, и тут же позади него обрушилось каменное перекрытие, наглухо завалив коридор. В спину дохнуло жаром, как из плавильной печи, и Сигмон закричал. Он полз вперед, чувствуя, как расступается под ногами пол, и никак не мог встать на ноги. У самого порога он замешкался, пытаясь перебраться через большой камень, и тут же пол ушел из-под ног. Проваливаясь в бездну, Сигмон закричал, и вдруг получил сильный удар в спину.
   Он вылетел в открытую дверь, прокатился по каменным ступеням и с треском вломился в кусты сирени. Барахтаясь в путанице ветвей, он испуганно вскрикнул: показалось, что ослеп. Но, разглядев в темноте собственную руку, понял, что на дворе ночь, только и всего.
   Обернувшись, он увидел, как из черной пасти двери вырвался язык пламени, рассыпавшийся ворохом искр по каменным ступеням. Сигмон испуганно подтянул ноги. Дом проседал в себя, проваливался под землю, а на его развалинах уже плясало ослепительное пламя. Жар от него шел нешуточный, и Сигмон понял, что скоро запылает и сад. Он встал и, покачиваясь на ходу, как пьяный, побрел прочь.
   Через ограду он перебрался с трудом: силы его оставили. Он потратил их на сражение с чудовищем и теперь был слаб, как новорожденный. И все же он шел, полз, карабкался, стремясь убраться прочь от этого проклятого места.
   Тяжело перевалившись через забор, Сигмон упал на дорогу у самых ворот. Конечно, никакого коня здесь уже не было. Курьер слабо выругался, выплюнул пыль, набившуюся в рот, и, ухватившись за железные прутья ворот, поднялся на ноги.
   В саду бушевал огонь. Кусты у порога дома пылали, как факелы, и огонь с них переползал на деревья. Луна заливала сад призрачным белым светом, и Сигмону казалось, что горят не деревья, а люди, вскинувшие к ночному небу тонкие руки. Он щелкнул пальцами, отгоняя зло, отвернулся и побрел по дороге, освещенной алым заревом. Позади с грохотом обрушился дом, пылающие куски кровли разлетелись по саду, но тан даже не оглянулся. Он шел вперед, в темноту, едва перебирая ногами. Он ничего не слышал и едва дышал. Меч, намертво зажатый в правой руке, он тащил за собой, и клинок выписывал острием волнистую линию в дорожной пыли. В голове было пусто, перед глазами плыли сине-зеленые пятна, и все происходящее казалось продолжением кошмара. Сигмон хотел только одного — убраться подальше от этого страшного места.
   Утром, когда бледное зарево пожара слилось с первыми лучами солнца, Сигмона нашли крестьяне. Встревоженные всполохами огня, заметными даже в деревне, они все-таки собрались с духом, вооружились и вышли на дорогу. Их терпение кончилось, и на этот раз они были полны решимости разобраться в том, что происходит, и узнать, чем еще колдун может навредить деревне. Шли с опаской, медленно, чуть ли не на ощупь — не спешили лезть в пасть колдуну. Хотя они и вышли затемно, но еле плелись, не решаясь признаться друг другу, что боятся темноты. Но когда небо просветлело, они приободрились и пошли быстрее.
   Едва миновав поля, они наткнулись на человека. Он полз прямо по дороге, сжимая в правой руке Длинный меч с узким клинком. Весь в пыли, в саже, в запачканной рубахе, босой, с обгоревшими волосами, он больше походил на ожившего мертвеца, чем на человека. Он выбрасывал вперед левую руку, Черную от грязи, опирался на локоть и подтягивал следом тело, елозя коленями по пыльной дороге. И так — раз за разом. Было нечто жуткое в его неумолимом движении вперед, нечто такое, что заставило крестьян отступить назад и поднять дубины.
   Поттон, возглавлявший толпу, первым узнал курьера. Прошел ровно месяц с того дня, как погибла его дочь и пропал гость, но староста верил, что они еще встретятся с Сигмоном. Вернувшийся конь убедил крестьян, что военный не сбежал, как думали поначалу, а сгинул в логове колдуна. На помощь не пошли: Поттон, обозленный на гостя, не велел. Лишь отправили новое письмо в Меран и перестали ночами выходить из домов — на том и успокоились. На письмо, как и следовало ожидать, никто не отозвался.
   Наткнувшись на курьера, староста обрадовался. Он не смел даже надеяться на то, что пропавший гость одолел колдуна. И все же при виде живого курьера, сжимавшего оружие, Поттон скрестил пальцы на удачу.
   Когда Сигмона подняли и перевернули, он потерял сознание. Курьер был закопчен, как углежог, его одежда превратилась в лохмотья — разорванные, прожженные и смердящие, как будто из отхожего места. И все же жизнь еще теплилась в безвольном теле.
   Вода из фляги привела курьера в чувство. Открыв глаза, Сигмон узнал Поттона и застонал. Староста тут же вцепился в него, как клещ, насел с вопросами, желая знать, что стряслось на этот раз. Сигмон отвечал тихо, часто сбивался, но толпа, окружившая курьера, затаив дыхание ловила каждое слово. Узнав, что нечисть уничтожена, колдун убит, а его дом сожжен, крестьяне обрадованно зашумели. Больше не было нужды продолжать опасный поход в неизвестность. Подхватив Сигмона на руки, они потащили его в деревню, а староста, на радостях назвавший курьера сыном, пустился вперед — успокоить баб, заранее поднявших вой по своим мужикам.
   Сигмона внесли во двор Поттона, когда солнце уже поднималось над лесом, заливая деревню теплом. Пока его несли, Сигмон очнулся и даже успел рассказать деревенским подробности сражения. Он все еще был слаб, но чувствовал себя преотлично. Начало нового дня он принимал как начало новой жизни, свое второе рождение, и ему казалось, что с каждой минутой в него вливаются новые силы.
   Когда крестьяне подошли к деревне, он окончательно пришел в себя и даже хотел идти сам, но ему не позволили. Деревенские на руках пронесли его по улице ко двору старосты и положили у колодца на заботливо подстеленную рогожу.
   Во дворе собралась без малого вся деревня. Шумели: кто хвалил гостя, кто сомневался в его рассказе, а кто и звал земляков сходить проверить: все ли так, как говорит чужак.
   Сигмон сел, прислонился спиной к срубу колодца и отмахнулся от помощи деревенских баб, хотевших снять с него порванную одежду. Он положил меч на траву, подставил лицо солнечным лучам и прищурился. Тан не обращал никакого внимания на крики деревенских, ему было наплевать на все, кроме одного — он жив и на свободе. Кошмар последних дней отступал и уже начинал забываться: рассудок услужливо вычеркивал из памяти страдания. Сигмон знал, что никогда не забудет того, что случилось, никогда… Но сейчас ему хотелось сидеть, подставляя лицо утренним лучам солнца, и ни 0 чем не думать. Он был готов сидеть так вечно.
   Из блаженного оцепенения его вывел староста. Встав на колени, он одной рукой ухватился за плечо Сигмона, а вторую сунул ему под нос. В руке оказалась глиняная кружка. Его содержимое было настолько духовито, что у Сигмона аж слезы выступили. Он широко раскрыл глаза, принял кружку и единым махом выпил самогон. Староста аж крякнул. Потом отнял опустевшую кружку и поднялся на ноги.
   — Что встали! — заорал он. — Марш по дворам. Работать кто будет?
   — Как он там? — крикнули из толпы.
   — Живой! К вечеру очухается! Ну-ка, расходитесь, земляки. Приходите к ужину, там и поговорим. Косматый!
   — А!
   — Бери кумов, сходи к дому колдуна. Посмотри, как оно там. Может, чего дожечь надобно.
   — Иду!
   Сигмон ухватился за край колодца и поднялся. Ему стало лучше. Самогон пробежался по жилам огнем, взбодрил, заставил сердце биться чаще. Хотелось дышать полной грудью, кричать от радости и петь. Хотелось жить.
   Деревенские уже начали расходиться, поглядывая в сторону гостя, а староста стоял к нему спиной и беседовал с пятью крепкими мужиками, видно, кумовьями того самого Косматого. На крыльце дома стояла Мариша, жена старосты. Она прижимала к лицу платок, и ее плечи вздрагивали. Сигмон взглянул на нее и тут же отвернулся.
   В животе урчало. Хотелось есть — жареный бараний бок подошел бы в самый раз. И пить. Самогон. Или хотя бы воды, холодной прозрачной воды — самой обыкновенной.
   Оглядевшись, Сигмон нашел ведро, бросил его в колодец и закрутил ворот, выбирая цепь. Оно вернулось к нему, полное прозрачной чистой водой, такой, какая бывает только во снах. Курьер плеснул этой красотой себе в лицо, зажмурился от счастья, потом поднял ведро и припал к краю. Пил долго. Вода смягчила горло, обожженное самогоном, холодным комом ухнула в живот. Сигмону сразу стало легче, словно с плеч упал тяжелый камень. Он поднял ведро, облился с головы до ног и довольно зафыркал. Потом бросил ведро в колодец и содрал с тела остатки рубахи. Ему страшно захотелось смыть с себя всю грязь, которой он оброс в темнице.
   Сигмон сначала и не заметил, как стало тихо. Лишь когда скрип колодезного ворота громом разнесся по утихшей деревне, он почуял неладное. Обернувшись, курьер увидел, что староста и кумовья Косматого пялятся на него во все глаза. Из-за плетня смотрели еще трое — все с открытыми ртами. Стало так тихо, что был слышен звон мошкары.
   — Что? — спросил Сигмон, чувствуя, как живот сводит судорогой. — Что?
   Никто не ответил. Лишь один из мужиков ухватил рукав старосты, поднял дрожащую руку и ткнул пальцем в Сигмона. Курьер опустил взгляд. Пальцы его разжались, зазвенела цепь, и ведро с грохотом ухнуло в колодец.
   От пупка до самой шеи кожа Сигмона стала черной. Она была покрыта выдавленными ромбами и больше всего напоминала шкуру змеи. На груди красовались две глубокие царапины — от когтей демона. Сигмон дрожащей рукой коснулся их и обнаружил, что грудь на ощупь стала твердой, как камень, и холодной, как лед. Чужая кожа шла от пояса до шеи, покрывала плечи и спускалась до самых локтей — словно курьер натянул кольчужную рубашку.
   — Нет, — прошептал Сигмон, вспоминая, как колдун тыкал в него мечом. — Нет!
   В том, что это результат опытов Фаомара, Сигмон не сомневался. Все его мучения вылились в чужую крепкую кожу, ставшую живой кольчугой.
   — Проклятый колдун! — крикнул Сигмон изо всех сих. — Проклятый!
   Из- за плетня робко донеслось:
   — Нежить?
   — Нет! — крикнул Сигмон. — Это от колдуна! Он издевался надо мной, пытал!
   Но было поздно. Толпа подхватила крик. Те, что стояли ближе, двинулись на Сигмона. Под сильными руками деревенских мужиков захрустел забор — колья выворачивали из земли, отдирали доски. И только староста отвернулся, закрыл руками лицо и упал на колени.
   — Стойте, — крикнул курьер, выставив вперед руку. — Я объясню! Это от пыток!
   Мужики в первом ряду остановились, но за ними шли другие. Те, что ушли раньше, теперь возвращались на крик, неся в руках колья, вилы, топоры…
   — Нечисть, — крикнули из толпы. — Эта тварь вернулась!
   — Мужики, бей его, пока не утек! Рази!
   — Огнем его, огнем!
   Сигмон с ужасом смотрел на приближавшихся мужиков. Ему вспомнился Фаомар, назвавший толпу многоголовым чудовищем, лишенным разума. Ей ничего нельзя объяснить, рассказать, втолковать, она не слышит слов. У нее нет ушей. Только клыки.
   Тан отшатнулся от наступающей толпы. Сейчас она походила на стоглавую гидру, изображение которой Сигмон видел еще в детстве, в книгах отца. Фаомар… Бедный маг. Он так и не оправился от удара судьбы. Толпа сломала его, заставила возненавидеть людей и уйти от них подальше, стать отшельником. Сигмон прикусил губу и внезапно понял, что у него остался только один выход.
   Босая нога курьера поддела меч и оплетенная кожей рукоять уже привычно легла в ладонь, неся спокойствие и уверенность.
   — Назад! — гаркнул Сигмон во все горло. — Назад!
   Мужики из первых рядов отшатнулись, полезли назад. Вперед выступили другие — с кольями и вилами. Заблестели ножи, над толпой взметнулись топоры — деревенские не собирались отступать.
   Сигмон шагнул назад, держа меч перед собой. Его время было на исходе, толпа готовилась наброситься на него, навалиться разом, засыпать телами, задавить… Но он никак не мог решиться. Нужно было прыгнуть вперед, расчистить себе дорогу мечом, прорубиться сквозь строй мужиков. Пусть деревенские ни в чем не виноваты, пусть они считают его нежитью, чудовищем. А для него чудовища — они. Неблагодарные твари, готовые из-за простого подозрения убить его, уцелевшего в схватке с демоном. Но что дальше? Он мог бы перебить всю деревню, чувствовал, сил — хватит. Но чем тогда он будет отличаться от демона, которого вчера разрубил на куски этим самым мечом? Чем?
   Толпа напирала. Сигмон широким взмахом срубил вилы самого смелого мужика, и остальные шарахнулись назад.
   — Конь! — крикнул Сигмон. — Где мой конь? Никто не ответил. Из толпы вылетел нож, глухо стукнул о грудь тана и отлетел в траву. Курьер выругался, перескочил через сруб колодца и побежал к сараю — туда, где староста держал лошадей. Осмелевшие мужики заорали и кинулись следом, потрясая своим нехитрым оружием.
   Сигмон заскочил в сарай, захлопнул дверь, обернулся и облегченно вздохнул. Он угадал — рядом с доходягой Поттона стоял его Ураган. Конечно, чужая лошадь, вернувшаяся без седока, достанется главному, то есть старосте.
   В дверь глухо шмякнули — видно, плечом, с разбега.
   — Убью! — рявкнул Сигмон и бросился в глубь сарая.
   Сорвав со столба уздечку, он подбежал к Урагану, и жеребец захрапел, подался назад, вращая глазами. Сигмон обхватил руками его голову, прижался к ней лицом.
   — Ну же, — бормотал он. — Давай попробуем, давай.
   Конь беспокойно переступил с ноги на ногу, но, почуяв знакомый запах, фыркнул и расслабился. Признал.
   Сигмон быстро накинул уздечку и оглянулся, поискав взглядом седло. Того нигде не было видно, и курьер выругался — жадный староста наверняка утащил его в дом.
   На крыше что-то загрохотало, и курьер пригнулся, опасаясь, что наверх забрался стрелок. Тут же все стихло, но зато потянуло горелой травой, и Сигмон догадался, что в ход пошли факелы.
   — Собачьи дети, — выдохнул он и вспрыгнул на спину Урагану.
   В открытое окно влетел еще один факел и покатился по полу, поджигая сено. Оно занялось в десятке мест, и пламя с ревом взметнулось до потолка. Ураган захрапел, испуганно заржал и подался назад.
   — Вперед, — крикнул Сигмон, отчаянно колотя пятками бока жеребца. — Вперед!
   Ураган прыгнул через огонь и заплясал у закрытых ворот. Сигмон осадил жеребца и с размаха ударил в них ногой. От удара створки распахнулись, затрещали и сорвались с петель. Ураган тут же прыгнул наружу, спасаясь от клубов сизого дыма, подмял кого-то, прошелся по мягкому и одним прыжком оказался у плетня.
   Сигмон обернулся. Толпа мужиков, окруживших пылающий сарай старосты, яростно горланила вслед. Вдогонку курьеру полетели вилы и топоры. Он пригнулся к самой шее Урагана и послал его вперед, к забору. Разоренный мужиками на колья, тот не стал препятствием для жеребца, который птицей перепорхнул через обломки и помчался по улице.
   Оставляя за собой клубы сизой пыли, Ураган несся к околице. Со всех сторон слышалась брань, в наездника кидали чем попало — и горшками, и топорами, и всем, что под руку повернется. Больно ударило по ноге, потом задело голову… А потом деревня кончилась.
   Ураган шел галопом по лесной дороге, по той самой, что привела курьера в деревню. Сигмон прижимался лицом к шее жеребца и плакал. В полный голос, навзрыд. Ему не было больно, нет. Но Сигмон знал, что теперь ему до конца дней своих придется нести на теле отметину колдуна. И кличку чудовище. Ведь он стал уродом, выродком, и теперь ему нет места среди людей. Если его тайну раскроют, то в любом городе повторится то же, что в этой Деревне. Но Сигмон знал, он — не чудовище. Он и пальцем не тронул никого из толпы — в отличие от той твари, что вселилась в дочь колдуна. Сигмон знал, он — человек. Надо только найти чистую рубаху и прикрыть это отвратительное клеймо, оставленное проклятым колдуном на его теле. И все будет в порядке. Все наладится. Теперь все должно быть хорошо. Должно. Сигмон верил в это, истово верил, потому что больше не во что было верить. Но сердце почему-то болталось в груди холодным комком, и он все плотнее вжимался лицом в гриву Урагана.
   И слезы не кончались.

ГЛАВА 2
ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДОВИЩЕ

   Пол камеры источал леденящий холод. Сигмон лежал на спине и чувствовал, как постепенно немеют ноги и руки. Легкая рубаха и старые армейские штаны не спасали от стылых камней. Спина ничего не чувствовала: новая кожа спасала и от холода, и от жары, в этом тан уже успел убедиться. Хотелось перевернуться — затылок начал ныть от холода, да и шея затекла, но не получалось: заклинание сковало тело невидимыми цепями. Оно должно было лишить и сознания, но что-то не получилось. Маги ошиблись, наверно, не приняли в расчет того, что он уже не совсем человек. Теперь Сигмон мог и думать и слышать, но не мог двигаться. И — говорить. Оставалось только валяться немой колодой на холодном полу и дожидаться, когда два мага из городской коллегии Вента соизволят зайти в камеру и посмотреть, на что наткнулась военная разведка. Сигмон надеялся только на то, что маги снимут заклинание, чтобы поговорить с ним. И тогда все, наконец, прояснится. Больше надеяться было не на что.
   Он допустил одну ошибку. Всего одну маленькую ошибочку, но она оказалась из тех, о которых жалеют всю оставшуюся жизнь. Как правило, не слишком долгую. Ведь тогда, выбравшись из деревни, он почему-то вообразил, что стоит только вернуться к привычной жизни — и все пойдет по-прежнему. Все станет, как раньше, и подвал Фаомара забудется, как страшный сон. Сигмон верил в это, ему хотелось, чтобы так было, и он обманул сам себя. Обмануть других ему не удалось.
   Когда курьер, опоздавший на целый месяц, появился на заставе, — оборванный, как бродяжка, голодный, измученный, то его встретили, как положено: без лишних разговоров скрутили и бросили в застенок. Тан не сопротивлялся — надеялся, что вскоре все выяснится. Начальник гарнизона явился к нему лично, правда, только через сутки, и только потому, что тан отказался разговаривать с низшими чинами. Сигмон попытался рассказать ему, что произошло: и про демона, и про колдуна Фаомара, и про деревню. Граф Тимарон сочувственно кивал, и в его глазах не было ничего, кроме безнадежной скуки, — он слышал сотни таких историй. От дезертиров. Но, стоило тану задрать грязную рубаху, снятую с огородного пугала в одной из деревень, как все изменилось в мгновение ока. Граф, разом поверивший словам пленника, птицей выпорхнул из камеры, так споро, словно заключенный попытался съесть его заживо.
   Через несколько минут полковой маг свалил тана с ног заклинанием, обездвижил, а кузнецы заковали пленника в цепи. Потом его бросили в железную клетку, водрузили на повозку и уже к вечеру отправили в Вент.
   Тана везли в клетке всю дорогу, как дикого зверя. Полковой маг, головой отвечавший за пленника. Держал его в полузабытье, не ослабляя магических уз ни на миг. В полубреду Сигмон не уставал проклинать себя за глупость, но сделать ничего не мог: он попался. Удобного случая для побега так и не представилось, молодой маг хорошо знал свое дело, к тому же до жути боялся пленника и потому не спускал с него глаз. Бывшему курьеру оставалось лишь покориться судьбе.
   Она привела его в подвал казармы, в холодную камеру темницы, где ему доводилось бывать прежде. Брошенный за решетку, голодный, измученный, Сигмон проклинал и судьбу, и колдуна, и свою глупость. Все оказалось напрасным: его мучения, жертвы, решения… Одна темница сменилась другой, только и всего. Иногда он думал, что лучше бы стал настоящим чудовищем, полудиким зверем, обреченным вечно скрываться в лесу. Зато там не было бы цепей.
   В темнице вентского гарнизона он провел два дня. Сначала Сигмон пытался разговаривать с тюремщиками: требовал позвать графа Тиффера — начальника кадетского корпуса, капитана Веламара — начальника курьерской службы и вообще хоть кого-нибудь. Ему не отвечали. Стражники старались держаться подальше от пленника, а еду бросали в камеру, прямо на пол. Сорвав голос в первый же день, тан отчаялся. Никто к нему так и не пришел. И все же ему повезло.
   К вечеру второго дня в темницу явился старший курьерской смены сержант Ритик. Они дружили с Сигмоном еще со времен учебы. И когда до него дошли слухи о странном пленнике, сержант решил сам посмотреть, во что превратился его товарищ.
   Они говорили недолго, минут десять: скоро должна была начаться смена караула, и сержант торопился. Но и этого времени ему хватило, чтобы понять: тан — по-прежнему человек. Это не составило труда — всего лишь нужно было поговорить с пленником как с человеком. Ритик сделал это и убедился, что его друг — все тот же Сигмон ла Тойя, курьер, попавший в переплет.
   Выслушав сбивчивый рассказ тана, сержант поведал другу, что именно его ожидает. Оказалось, что Сигмона должны были осмотреть маги из городской коллегии. Граф Тиффер пригласил их сразу же, как только доставили странного пленника. Но маги не спешили, сейчас они занимались другим заключенным армейской темницы — молодым повесой, сотворившим, по слухам, нечто ужасное. Держали его в соседней камере. Сигмон знал, это не редкость — гарнизонные застенки покрепче городских, поэтому самых опасных заключенных помешали именно сюда. Услышав, что рядом маги, он чуть не взвыл. Тан сразу же потребовал, чтобы они немедленно пришли, рвался рассказать про Фаомара и про демона, но все впустую. Сержант не имел права приказывать магам.
   На прощание Ритик посоветовал ему сидеть спокойно, ждать своей очереди, надеяться на милость магов и уповать на судьбу. И еще пообещал замолвить словечко графу Тифферу о курьере, волею судьбы попавшем в странную историю. Потом сержант ушел, а тан остался в темнице. Не в силах уснуть, он сидел у стены до самого утра, страшась пропустить визит магов. Долго не выдержал. Заснул, проснулся, снова заснул — а их все не было. Тан злился, но больше не кричал и не требовал коменданта. Сейчас ему нужно было выглядеть спокойным и здравомыслящим. Его история и без того смахивала на горячечный бред.
   Магов он почувствовал сразу: трудно не почувствовать заклинание, превращающее тебя в неподвижную колоду. Рухнув на каменный пол, Сигмон так и остался лежать, ожидая, когда появятся маги. А. они все не шли. Мгновение казались годами, минуты — веками. Умом Сигмон понимал, что прошло не больше четверти часа, но ему казалось, что минуло тысячелетие. И когда оно было на исходе, дубовая дверь, окованная железными полосами, заскрипела и распахнулась. В камеру зашли маги: два седых благообразных старца в серых плащах. Тан попытался пошевелиться, но не смог. Маги начали неспешный разговор, уверенные, что пленник их не слышит, и тогда Сигмон понял: все только начинается. Все его беды впереди.
 
* * *
 
   — Медис, вы это видите?
   — Конечно, вижу, Кларенс, я не слепой. И прекратите бубнить — вас и так не слышно.
   — Но нас могут подслушивать.
   — Бросьте, кому вы нужны. Это тюрьма, а не трапезная коллегии.
   — Все же…
   — Хватит, Кларенс. Сосредоточьтесь на работе. Посмотрите, какой чудесный образец.
   — Граф Тиффер уверял, что они поймали чудовище. Признаться, я думал, что речь идет про оборотня, но это создание больше похоже на человека.
   — Но следы магического вмешательства еще видны. Посмотрите на левый бок.
   В камере стало так тихо, что Сигмон услышал, как где-то далеко хрипит кто-то из заключенных. Он попытался открыть глаза, но веки даже не шевельнулись, зато огнем ожгло бок. Следом по телу пробежала волна щекотки — словно сухой веткой провели. Он понял, что маги изучали его тело, используя волшебство.
   Тан попытался двинуть рукой, но без толку. Тело не подчинилось. Маги здесь, рядом, надо объясниться с ними, поговорить! Нужно рассказать про Фаомара, этого безумца, что ставил на нем опыты, рассказать про лабораторию в подвале… Тщетно. Он не может шевелиться, не может говорить. Маги видят в нем лишь диковину, интересный случай, но не более того. Неужели так сложно с ним поговорить? Не рассматривать, а всего лишь побеседовать, расспросить? Проклятие!
   — Сыро.-Что?
   — Я говорю, тут невыносимо сыро. Мои суставы начинают ныть. Надеюсь, долго мы тут не задержимся. И вообще — со стороны магистра это было очень нехорошо.
   — Что нехорошо?
   — Отправить нас сюда, разумеется. Как будто нельзя послать пару молодых обормотов с первого круга. Эти подвалы дурно влияют на здоровье, коллега.
   — Кларенс, это вы начинаете ныть, а не ваши суставы. Вы моложе меня лет на десять, а ведете себя, как дряхлый маразматик. Лучше сосредоточьтесь на волне эманации, идущих от места мутации. Чувствуете?
   — Да, след довольно четкий.
   Маги снова замолчали, и Сигмон снова попытался открыть глаза. На этот раз веки дрогнули и приоткрылись — чуть-чуть. Зрение вернулось, но тан видел плохо, словно сквозь молочную дымку тумана. В этом белесом вареве ему удалось разобрать, что две сгорбленные фигуры в длинных балахонах застыли у самой двери. Два самых настоящих мага из городской коллегии. Два глупых старикана, отправленные магистром в темницу, потому что остальные заняты настоящим делом. Два старых маразматика.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента