Агния Кузнецова. Свет-трава

   Маша протянула руку к температурному листу в изголовье больной.
   – Ой, тетя, не качните кровать! – со страхом воскликнула девочка.
   – Не качну, не бойся. Что сейчас болит у тебя, девочка? – ласково спросила Маша.
   – Левый локоть, левое колено и вот здесь, – она опять осторожно показала на запястье.
   – Какое лекарство она пьет?
   – Пью салицилку, – сказала девочка, – ничего мне не легче. День и ночь болит… – По лицу ее потекли слезы.
   – А ты не плачь. Боли скоро пройдут. Через два-три дня уже никаких болей не будет.
   А сама подумала с жалостью: «Боли-то пройдут, а вот сердце…»
   – Сколько дней она в больнице? – спросила Маша Феклу Захаровну.
   – Шестой день.
   Маша в раздумье постояла над постелью больной и снова обратилась к Фекле Захаровне:
   – Сколько граммов даете?
   – Два грамма.
   – Надо довести дозу до шести граммов в день.
   Маша встретилась взглядом с глазами Феклы Захаровны и прочла в них одобрение.
   Вера Павловна оказалась права – в женской палате не было тяжелобольных. И обход этой палаты Маша закончила почти спокойно.
   Больным новый врач понравился, и они долго говорили о ее внимательности и серьезности.
   Фекла Захаровна этого мнения больных не передала. «Рано ей голову кружить!» – решила она. Но сама с любопытством присматривалась к молодому врачу. Вроде и скромна, и краснеет по всякому пустяку, молчит все больше. А на обходе откуда что взялось: голос твердый, движения уверенные и для каждого ласковое слово нашла. Словно приворожила больных!
   Фекла Захаровна чувствовала, что пройдет три-четыре дня – и Маша приворожит и ее.
   Но это случилось в первые же сутки.
   Вера Павловна, вероятно, намеренно не сказала новому врачу, что в мужской палате лежал тяжелобольной. Это был бригадир колхозной рыболовецкой бригады Никита Кириллович Банщиков – тридцатилетний смуглый человек с необычайно блестящими, беспокойными карими глазами.
   Он лежал на подушках, в рубашке, разорванной им в момент приступа удушья. У него было крупозное воспаление легких, и в эту ночь ожидался кризис.
   Маша надолго задержалась у постели Банщикова, прослушала его, проверила пульс, расспросила у Феклы Захаровны, что назначено больному.
   Банщиков тяжело закашлялся, прижимая руки к груди.
   – Дайте больному кислородную подушку, – сказала Маша Фекле Захаровне и, когда они обе отошли от постели, шепнула ей: – Вы бы записывали, Фекла Захаровна, больных много – забудете!
   – Я забуду?! – изумленно подняла брови Фекла Захаровна. – Не случалось такого со мной. Не так уж я стара, чтобы дело забывать.
   – Вам виднее, – сказала Маша, – но полагаться на память в таких случаях рискованно.
   Фекла Захаровна достала из кармана халата сложенную вчетверо бумагу и огрызок карандаша. Обидчиво подобрав губы и прищурившись, она приложила бумагу к стене и записала сердитым, размашистым почерком:
   «Банщикову – кислородную подушку».
   В тот же день Фекла Захаровна воспользовалась случаем отомстить Маше. У больного надо было взять кровь.
   – Вы это сделаете лучше меня, у вас большая практика, – сказала Маша Фекле Захаровне.
   – Что вы! – ответила та. – Вы врач с высшим медицинским образованием! У вас, поди, и приемы какие-нибудь новые. Я уж поучусь!
   Спорить у постели больного было нельзя. Маша засучила рукав на полной руке больного и, как ни приглядывалась, не могла найти вены. Она помолчала немного и сказала просто:
   – На студенческой практике мне труднее всего было брать кровь из вены больных. Я не хочу причинять лишнюю боль. Сделайте, пожалуйста, вы, Фекла Захаровна.
   Откровенное признание молодого врача разоружило Феклу Захаровну. Она послушно села на табурет у постели больного.
   Летняя ночь подходила к концу. Таяли тени по углам просторной палаты, и в окна осторожно вливался свет. Маша сидела около кровати Банщикова. Она держала его холодную, влажную от пота руку. Теперь она знала, что больной будет жить.
   – Я, наверно, не умру, – вдруг сказал Банщиков, и слабая улыбка тронула его губы.
   Маша отпустила его руку и, счастливо улыбаясь, сказала вполголоса:
   – Конечно. Все страшное осталось позади.
   Больной закрыл глаза. Маша еще некоторое время постояла над ним и, убедившись, что он спит, на цыпочках вышла из палаты.
   В кабинете она устало опустилась на кушетку, накрытую белой простыней. Ей казалось, что бесконечно много времени прошло с того момента, когда Вера Павловна втащила в эту комнату ее чемодан.
   Во время обхода больных, в долгие, томительные часы ожидания у постели Банщикова Маша была в состоянии нервного подъема. Сейчас он прошел, и ее охватили сомнения. А правильно ли она ведет себя? Сможет ли она справиться с теми ответственными делами, которые надвигались на нее со всех сторон?
   Она уткнулась лицом в прохладное полотно простыни и горько заплакала. В таком состоянии и застала ее Фекла Захаровна. Она гладила ее по голове, утешала, как девочку, называла ласково Машенькой.
 
   Маша стояла у жестяного умывальника и, засучив рукава халата, задумчиво смывала с пальцев мыльную пену. Она думала о себе, о Вере Павловне и Фекле Захаровне. За несколько дней, проведенных в Семи Братьях, кроме этих людей, она пока еще никого не знала.
   Вера Павловна ей не понравилась. Ее поразила легкость, с которой та оставила больницу на нового, неопытного человека. Она радушно предложила Маше свою квартиру, но оказалось, что и в этом преследовала выгоду. Ей не с кем было оставить дочь. Шустрая десятилетняя девочка стала тяжелой обузой для Маши.
   Совсем другое впечатление произвела Фекла Захаровна. Она не кривила душой в отношениях с людьми и преданно любила свое дело. Но Фекла Захаровна была пожилым человеком, с интересами, присущими людям этого возраста, и Маша чувствовала томящее одиночество.
   Она вздохнула, вытерла полотенцем руки и подошла к двери.
   – Пожалуйста! – сказала она и открыла дверь.
   В комнату вошел рослый светлоголовый парень. Он сел на белую табуретку около стола, застенчиво положил на колени большие руки.
   – На что жалуетесь? – спросила Маша, и почему-то ей стало неловко от этого традиционного вопроса. – Что болит у вас?
   – Я не здешний, из Власовки, – заговорил парень. – Шофер я. Привез ночью горючее в Семь Братьев. На рассвете зашел к сторожихе в сельсовет. А у нее внучка больна. Вы же ей ванны велели делать. Ну вот, бабка чуть свет грела воду. Печь нажарила так, что тронуть нельзя.
   Маша прислушивалась к тихому говору больных в приемной и думала о том, что их там сегодня очень много, а этот пациент на редкость разговорчив, но остановить его она не решалась.
   – Я дорогой озяб, в спину покалывать начало, – продолжал больной. – Думаю: простыл, дай-ка погреюсь хорошенько. Скинул стежонку, верхнюю рубаху и сел на скамейку возле печки. Задремал и привалился к ней. Слышу сквозь сон, хозяйка говорит: «Горелым пахнет» – и шарит по кастрюлям. Я встал. Она на спину мне взглянула да как закричит: «Мать моя родимая! Спину-то прожег!» А я не верю. Боли не чувствую.
   Маша недоверчиво покачала головой и встала.
   – Разденьтесь, – сказала она.
   Парень поднялся, стянул через голову обе рубашки, снова сел на табуретку и повернулся спиной.
   Ожог занимал почти треть спины справа и распространился на руку.
   – Боли вы совершенно не чувствовали? И теперь не больно? – спросила Маша.
   – Теперь немного больно. Почему же так, доктор?
   Но Маша молчала. «Профессор говорил, – напряженно вспоминала она, – что подобные явления связаны с тремя заболеваниями: лепрой, сирингомиэлией и эпилепсией во время припадка. Что же это?»
   Она почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине и забилось сердце. Чтобы не показать своего состояния, она отвернулась от больного. В какую-то долю секунды в мыслях ее пронеслось воспоминание о том, как однажды на экзамене профессор Якушкин обратился к ней с вопросом: «Что такое лепра?» Она дословно помнила сейчас свой ответ: «Лепра – проказа, пока еще неизлечимая болезнь. Ее возбудитель – микроб – известен, но неизвестны способы заражения и условия передачи ее».
   Вспомнила она, как вскоре после экзаменов с группой студентов-старшекурсников рискнула пойти в лепрозорий. Студенты сшили себе туфли, которые вместе с чулками потом сожгли. Надели специальные халаты. Они договорились друг с другом ни до чего не дотрагиваться руками.
   Было известно, что врачи, десятки лет лечащие больных в лепрозории, оставались здоровыми. И все же Маша боялась. Она боялась заразиться и даже раскаивалась в том, что пошла туда.
   Студенты, молодые, здоровые и шумные, затихли, как только прошли через проходную будку лепрозория.
   Но с первого взгляда их ничто не поразило. Они шли вдоль улицы. С обеих сторон стояли небольшие дома. Окна их были завешаны тюлевыми занавесками и вышитыми по полотну шторами. На подоконниках буйно цвели герани, розы, лилии. Позади домов зеленели огороды. То же солнце, что и там, за высокой стеной, ласкало зреющие овощи, золотило стройные подсолнухи и осыпающиеся маки. Изредка навстречу студентам попадались люди, и большинство из них на первый взгляд казались обыкновенными, здоровыми людьми.
   Это небольшое поселение, отрезанное от всего мира, было все же безраздельно связано с ним. Люди здесь также работали, любили и женились.
   Маша старалась не встречаться взглядом с больными. Она чувствовала виноватой себя в том, что она – молодая, здоровая, сильная, что она через час уйдет отсюда в светлый, большой и радостный мир, а они останутся здесь…
   Все это пронеслось в памяти Маши.
   В первый момент она так растерялась, что не могла даже скрыть своего состояния от пациента.
   Парень торопливо начал было надевать рубашку, но Маша остановила его:
   – Припадки какие-нибудь у вас бывали?
   – Нет, не бывали.
   – И никогда раньше с вами таких явлений не было?
   Парень покачал головой.
   «По-видимому, эпилепсии здесь нет. Теперь попытаюсь опровергнуть сирингомиэлию», – подумала Маша.
   Она осторожно прикоснулась пальцами к позвоночнику больного. Ни искривления, ни реберного горба она не нашла.
   Она бегло осмотрела правую руку больного, но ни похудания мышц, ни изменения ногтей не заметила.
   «Неужели это проказа? – с волнением подумала Маша, и ей захотелось немедленно вымыть руки. – Но я же врач, я не имею права показывать больному свое состояние», – убеждала она себя.
   Маша на несколько секунд отошла от больного, овладела собой и тогда спокойно обратилась к нему:
   – Сейчас сестра обработает и перевяжет вам рану.
   Она открыла дверь, позвала Феклу Захаровну и подошла к умывальнику. Прохладные струйки воды коснулись ее рук, и ей стало легче. Она тщательно промывала пальцы щеткой и мылом, потом протирала их спиртом.
   «Что же делать дальше?» – с отчаянием думала она, пока Фекла Захаровна точными взмахами руки накладывала больному бинт. Но когда рана была перевязана, Маша подошла к Фекле Захаровне уже успокоенная.
   – Больного нужно немедленно положить в изолятор, – тихо сказала она. – Я предполагаю, что у него лепра. Я сейчас же буду звонить в город.
   Фекла Захаровна ничем не выдала своего волнения, только подвижные брови ее дрогнули.
   – Мы оставим вас здесь, – обратилась Маша к больному. – Я предполагаю у вас серьезное заболевание.
   Парень помолчал и вдруг спокойно заявил:
   – Не хочу в больницу. Я лучше на перевязки ходить буду.
   – Но мы не можем вас отпустить. Хотя бы трое суток вы должны полежать у нас, – схитрила Маша.
   – Даже сутки не хочу, – мрачно ответил парень, опоясываясь кожаным ремнем. – Нет у меня такого времени, чтобы по больницам прохлаждаться, коли ничего не болит.
   – Никаких возражений не может быть. Вы взрослый, сознательный человек. Директора вашего мы сегодня же известим, что вы заболели, – властно сказала Маша. – Вы пойдете с сестрой вот туда. – В открытое окно виднелся окруженный молодыми березами дом с широким крыльцом и двумя небольшими окнами. – Мы задержим вас всего на три дня, проведем необходимое исследование и тогда отпустим на все четыре стороны. Договорились?
   «Ох, круто взяла. Надо бы помягче, поласковей уговаривать», – подумала Фекла Захаровна.
   Но парень с тяжелым вздохом покорно махнул большой рукой: дескать, делайте что хотите, подчиняюсь.
   – Ну и хорошо! – обрадовалась Маша. – Я вам книг принесу, чтобы не скучно было. Вы читать любите?
   – Люблю! Только вот времени не хватает. Живешь на четвертой скорости.
   – Ну вот, теперь и время будет. Хотите, я принесу вам «Молодую гвардию» Фадеева?
   – Это читал!
   – Ну, тогда «Как закалялась сталь» Островского?
   – Так кто же не читал эту книгу? Вы мне принесите что-нибудь новое, про нашу Сибирь, и чтоб земляком написано было.
   – Хорошо, принесу! – улыбнулась Маша. – Вот прием больных закончу и принесу.
   Больной вышел в сопровождении Феклы Захаровны.
   Маша подошла к телефону.
   – Мне срочно нужен город, – сказала она. – Да, да. Облздравотдел.
 
   Ночь Маша провела в больнице. Она ждала телефонного звонка из города.
   Несколько раз заходила в палаты. Больные спали спокойно.
   Маша пересмотрела скудную библиотечку больницы, но о лепре ничего не нашла и подумала, что нужно немедленно купить новых брошюр и книг.
   В эти дни, проведенные в больнице, она заметила, что здесь не хватает и других важных мелочей, и ей показалось, что ни у Веры Павловны, ни у Знаменского не было настоящей заботы и любви к делу.
   О чем бы ни думала Маша в эту ночь, мысли ее возвращались к больному шоферу. Верен ли ее диагноз? Почему молчит облздравотдел? Что делать с больным дальше? Казалось, одной только этой заботы было через край, но существовали десятки еще других забот: надо где-то доставать железа для крыши, не привезли своевременно и риса для больных, бухгалтер жаловался на незаконные перерасходы по смете. И все эти дела были темным лесом для Маши, в котором она вот-вот могла заблудиться.
   Чуть свет в больницу прибежала Фекла Захаровна. Ей тоже не спалось в эту ночь.
   – Шофер-то, видно, с левой ноги встал, – рассказывала она Маше, – кричит: «Забуксовал тут, в ваших Семи Братьях! Ничего не болит – в постель уложили! Давайте документы, поеду!» Я его на замок закрыла.
   – Не нужно на замок! – испуганно возразила Маша. – Сейчас пойду сама, уговорю.
   А в это время в лучах поднимающегося солнца над Семи Братьями кружил самолет, внезапно вынырнувший из-за горы. Он плавно снизился над кронами сосен и побежал к селу по широкой зеленеющей долине.
   Несмотря на ранний час, навстречу ему, поднимая босыми ногами клубы пыли, мчались любопытные ребятишки.
   Фекла Захаровна и Маша наблюдали у окна за опускающимся самолетом.
   – В сельсовет, начальство из города, – сказала Фекла Захаровна. Она посмотрела на Машу и заметила, что лицо ее побледнело и осунулось, под глазами легли темные тени. – Идите спать, Мария Владимировна. Вон как вас подвело за ночь-то. Не беспокойтесь, я за всем догляжу, а как звонок из города будет – разбужу вас сразу же.
   – Да, пожалуй, пойду. Зайду к шоферу – и потом спать, – вяло ответила Маша.
   Но спать в этот день ей не пришлось.
   Со скрипом открылась калитка, и во двор больницы в сопровождении ватаги торжествующих ребят вошла невысокая полная женщина в просторном сером пальто, в платочке из клетчатого шелка, повязанном под подбородком. В руках она держала небольшой чемодан.
   – Вот сюда! Сюда! – суетились ребятишки, забегая на крыльцо больницы.
   – Алла Максимовна! – крикнула Маша и, забыв о сне, об усталости, перевернув табуретку, помчалась на улицу.
   Вслед за ней бросилась изумленная Фекла Захаровна.
   На крыльце Маша протянула обе руки Алле Максимовне, и та, улыбаясь, приняла их в одну свободную руку в черной замшевой перчатке.
   В одно мгновение отлегли от сердца Маши и тревоги и сомнения. Так случалось и прежде, на практических занятиях в нервной клинике, когда появлялась около Маши ассистент-невропатолог Алла Максимовна Зорина.
   Между стволами березовой рощицы выглянуло солнце, жарким светом загорелись маленькие окна изолятора. Маша почувствовала вдруг небывалый прилив счастья, бодрости.
   – Как я рада, Алла Максимовна! – твердила она. Об этом можно было и не говорить: сияющие глаза, яркая краска щек и счастливая улыбка – все выдавало ее радость.
   Она отобрала у Зориной чемодан, пропустила ее вперед в двери больницы и даже забыла познакомить с Феклой Захаровной. Алла Максимовна сама протянула сестре руку и назвала себя.
   Снимая пальто и перчатки, она сказала Маше, что собралась в районы читать лекции, а за час до вылета ей позвонили из облздравотдела, попросили заглянуть в Семь Братьев по поводу больного с диагнозом лепра.
   Зорина села на стул, и Маша впервые заметила, что у нее были уже совсем седые волосы, строго причесанные на прямой ряд. Сутулая спина и опущенные плечи говорили о том, что ей далеко за пятьдесят. Но лицо с живыми глазами и свежим маленьким ртом было румяным и даже молодым. Всю жизнь, увлеченная науками, Зорина не придавала значения своей внешности, не подозревая того, что окружающие отмечали это в первую очередь.
   Со спокойствием опытных врачей, которого у Маши еще не было, Зорина не торопясь позавтракала и только тогда надела халат и направилась в изолятор. Она пробыла там больше часа, а потом долго ходила с Машей по аллейке рощи.