Страница:
Я поднял руку.
– Он не так глуп. Штурмовать с полусотней бойцов любой порт на Лазурных Водах – занятие рискованное. Он нуждается в нашей помощи. Здесь, в лагере, есть провиант, вода, верблюды и ослы, и этого хватит, чтобы добраться до побережья. Он поведет нас под охраной, затем раздаст оружие и бросит в атаку. Тех, кто останется жив, обещает взять с собой. На восточном берегу Лазурных Вод – ассирские базы, и плыть до них не слишком долго. Разумеется, если не перехватит Первый флот.
Они слушали в полной тишине, посматривая на плац, на ассиров, стоявших у каждого барака, и на пулеметы, где тоже виднелись фигурки в черном. Пулеметов стало больше: два – на плацу, и еще пара – на крыше дома Саанахта.
Наконец Хоремджет спросил:
– Почему он думает, что мы согласимся?
– По ряду причин, знаменосец. Вот одна из них: если не согласимся, нас перебьют. – Я помолчал, чтобы это дошло до них получше. – На ассирских картах наш лагерь помечен как место содержания мятежников, а всякий мятежник – потенциальный ренегат. И, как вам известно, нашлись такие, и не в единственном числе. Вспомните про чезет Сета.
Этот чезет, набранный из пленных, сражался на стороне ассиров. Пленных у них хватало благодаря нашим бездарным полководцам. Взять хотя бы генерала Нармера, бросившего на танки ливийскую верблюжью кавалерию! Или того же Памфилия, который угробил под Дамаском гвардейские части… У нас тоже были пленные ассиры, но их, кроме почетных гостей, держали за Пятым порогом. Что до гостей, те кучковались в столице, поближе к трону и спецпайкам. Как говорится, лес рубят, щепки летят, а в Ассирии лес рубили усердно – царь вырубал всех неугодных, даже собственных сановников. Уничтожали их вместе с семьями, до третьего колена, и наиболее пугливые бежали к нам.
– Мы не предатели! Пусть я останусь без погребения, если лгу! – выкрикнул Рени, офицер бронеколесничных войск. Сидел он за то, что утопил свою машину в Иордане, форсируя поток во время половодья.
– Мы не предатели! – отозвались остальные. В их глазах горели искры гнева, и ни один не опустил головы. Хоть мы считались лишенными чести, но то была лишь запись в судейских папирусах. Честь осталась с нами. Мы были готовы за нее сражаться.
– Оружие, – произнес я. – Сколько у нас оружия?
– Все, что взяли на кушитах, – доложил Пуэмра, быстро опросив товарищей. – По два «сенеба»[18] в каждом бараке, ножи и десяток гранат. Если справимся с псами, что нас стерегут, получим еще четырнадцать «саргонов».
– Хорошо. Атака должна быть внезапной и скорой. Пока они не догадались, что у нас есть оружие.
Ассиры высокомерны и брезгливы. – Должно быть, поэтому они не осмотрели мертвых кушитов. Считая себя высшей расой, избранниками богов, они испытывают неприязнь к людям с черным цветом кожи, к тем, кто не носит бороды или имеет нос прямой, а не подобный клюву коршуна. Таких, согласно их понятиям, следует уничтожать, а заодно и роме, чья кожа не очень бела, а бороды слишком редкие. К тому же наши стада тучны, воды обильны, земли плодородны, и значит, мы занимаем жизненное пространство, необходимое высшей расе. Геббепаласар, ассирский министр пропаганды, даже написал об этом книгу, и называется она «Заговор мемфисских мудрецов».
– Разберите задние стенки бараков, с крыши дома Саанахта они не видны, – сказал я. – Пулеметчиков на плацу и тех, кто нас стережет, перебьем из «сенебов». Сигнал я дам голосом. Если разделаемся с этими, – я кивнул на плац, – их останется три десятка. Тридцать стволов и шесть или семь пулеметов… Дом Саанахта придется штурмовать. Возьмите лучших солдат, лезьте вверх по склону и охватите ассиров кольцом. Я пойду с вами. Тотнахт, в твоем бараке Хайло, парень, что тянет волокушу. Очень сильный. Отдашь ему гранаты. – Я смолк, собираясь с духом перед тем, что должен был сказать. – Атаку нужно поддержать пулеметным огнем. Пуэмра и ты, Туати… вы это сделаете.
Я отправлял их на смерть, и они это знали.
– Благодарю за честь, семер, – вытянувшись, произнес Пуэмра. Туати молча отдал салют. Лица у обоих стали торжественные и отрешенные, как у людей, уже узревших Поля Иалу.
– Расходимся, – сказал я. – Ждите сигнала.
Они торопливо удалились, и я пошел за ними вслед, но не спеша. Ассирский офицер смотрел на меня с кровли дома Саанахта. Затянутый в черный мундир, он высился там меж двух пулеметов и своих солдат будто изваяние мрачного божества, доставленное прямиком из Ниневии. Под его взглядом я опустился на колени, согнул спину, прижался лицом к земле – то были знаки покорности, какие отдают лишь фараону. Затем простер руки к небесам и солнечному диску – мол, видишь, полдень еще не наступил. Для многих и не наступит, подумалось мне.
Ассир усмехнулся, кивнул, и я исчез в бараке.
Там Кенамун, Амени и Руа уже резали клинками тростник у задней стенки, пятеро солдат расширяли дыру, и еще десяток, кто с гранатой, кто с кайлом, замерли в ожидании. У входа, скалясь в хищной усмешке и подбрасывая на ладони нож, затаился мой ливиец, рядом стояли Нахт и Пауах с «сенебами», Давид и Хоремджет. Пуэмра присел на корточки, сжавшись будто пружина и спрятав в ладонях лицо. Он был из Стерегущих Небо и считался хорошим стрелком, а к тому же превосходно бегал. Храбрый парень… Да будет милостив к нему Осирис!
– Готово, семер, – послышался сзади шепот Руа.
Я подождал несколько мгновений, отсчитывая время по ударам пульса, затем покинул барак и направился к двум часовым-ассирам. Они глядели на меня точно две змеи; потом один презрительно махнул рукой и что-то сказал другому. Ры-ры-ррав… Голос его был как собачий лай.
– Внимание! – выкрикнул я. – Начинай!
Ударили очереди из «сенебов», я прыгнул на ближайшего ассира и сбил его наземь. Шея у него была бычья, до горла не добраться, пришлось выкалывать глаза. Прием хороший, но неаппетитный. Я вытер ладонь, сорвал с врага подсумки и оружие, добил ударом в лоб. Иапет, зарезавший второго ассира, уже поднимался с «саргоном» в руках. На земле валялись пробитые пулями тела пулеметчиков, и к ним бежали двое: Пуэмра от нашего барака и, с другой стороны, авиатор Туати.
– Хоремджет, веди людей! – распорядился я, ныряя обратно в барак. Теперь все решала скорость, тот краткий миг ошеломления, когда врагам неясно, что ты будешь делать – атаковать, отступать или бежать в панике.
Мы проскочили через отверстие и бросились вверх по склону. «Сенебы» и «саргоны» – у четверых, но остальные тоже не бесполезны: убьют вооруженных, найдется кому пострелять. Мы мчались по камням и мелкой гальке, и сзади поспешали еще две группы наших бойцов. Я вытянул руку, показывая, чтобы они обошли ассиров с правого фланга.
На плацу застрекотали пулеметы – значит, Пуэмра и Туати все же добрались до них. Надолго ли?.. Ассиры ответили огнем. Плац у них был как на ладони, и я не удивился, когда один из наших пулеметов смолк. Потом трижды грохнуло слева, взлетели пыль и обломки кирпича – Хайло достал до крыши гранатами. Вражеские пулеметы захлебнулись, но тут же снова начали стрелять. Туати – или, может быть, Пуэмра?.. – все еще бил с площади короткими очередями.
Мой отряд выбрался на край карьера, отрезав ассиров от пустыни. Теперь я видел их солдат, засевших у складов, у цистерны и дома Саанахта, видел пулеметные ячейки – по крайней мере, две из четырех или пяти. На крыше, широко раскинув ноги, лежал в кровавой луже ассирский офицер, а рядом зияла пробитая взрывами дыра – в нее, должно быть, рухнули и пулеметы, и мертвые пулеметчики. Оболочка цеппелина, продырявленная пулями, посеченная осколками, совсем сдулась и валялась на земле неаккуратной грудой. Слева и справа, за камнями, торчали головы моих бойцов, и счет между роме и ассирами был уже в нашу пользу: у меня – двадцать восемь человек с оружием плюс подкрепления, у врагов – два десятка солдат без командира. Правда, были еще пулеметы, и, судя по всему, чернобородые надеялись на них. Во всяком случае, сдаваться не собирались.
По моему сигналу бойцы поползли меж камней. Уже не лишенцы-заключенные, а человеческие существа, почуявшие свободу; от нее нас отделяли жизни двадцати ассиров. Мелочь, в сущности! Для Монта, грозного бога войны, на один зуб!
Давид и Софра бросили гранаты, другие полетели с флангов, и я поднял людей в атаку. Мы ринулись на ассиров подобно львам, расстреливая скудные свои боеприпасы; мы добежали до них, и каждый бил тем, что было под рукой, – кайлом, прикладом, ножом или камнем. Поистине верно говорили предки: финик с кривой пальмы так же хорош, как с прямой. Молот и кирка ничем не хуже пули – только бы замахнуться, вытянуть руку и достать врага.
Все закончилось быстро. Полдень еще не наступил, когда я приблизился к дому Саанахта и спотк-нулся о его труп.
Глава 3
– Он не так глуп. Штурмовать с полусотней бойцов любой порт на Лазурных Водах – занятие рискованное. Он нуждается в нашей помощи. Здесь, в лагере, есть провиант, вода, верблюды и ослы, и этого хватит, чтобы добраться до побережья. Он поведет нас под охраной, затем раздаст оружие и бросит в атаку. Тех, кто останется жив, обещает взять с собой. На восточном берегу Лазурных Вод – ассирские базы, и плыть до них не слишком долго. Разумеется, если не перехватит Первый флот.
Они слушали в полной тишине, посматривая на плац, на ассиров, стоявших у каждого барака, и на пулеметы, где тоже виднелись фигурки в черном. Пулеметов стало больше: два – на плацу, и еще пара – на крыше дома Саанахта.
Наконец Хоремджет спросил:
– Почему он думает, что мы согласимся?
– По ряду причин, знаменосец. Вот одна из них: если не согласимся, нас перебьют. – Я помолчал, чтобы это дошло до них получше. – На ассирских картах наш лагерь помечен как место содержания мятежников, а всякий мятежник – потенциальный ренегат. И, как вам известно, нашлись такие, и не в единственном числе. Вспомните про чезет Сета.
Этот чезет, набранный из пленных, сражался на стороне ассиров. Пленных у них хватало благодаря нашим бездарным полководцам. Взять хотя бы генерала Нармера, бросившего на танки ливийскую верблюжью кавалерию! Или того же Памфилия, который угробил под Дамаском гвардейские части… У нас тоже были пленные ассиры, но их, кроме почетных гостей, держали за Пятым порогом. Что до гостей, те кучковались в столице, поближе к трону и спецпайкам. Как говорится, лес рубят, щепки летят, а в Ассирии лес рубили усердно – царь вырубал всех неугодных, даже собственных сановников. Уничтожали их вместе с семьями, до третьего колена, и наиболее пугливые бежали к нам.
– Мы не предатели! Пусть я останусь без погребения, если лгу! – выкрикнул Рени, офицер бронеколесничных войск. Сидел он за то, что утопил свою машину в Иордане, форсируя поток во время половодья.
– Мы не предатели! – отозвались остальные. В их глазах горели искры гнева, и ни один не опустил головы. Хоть мы считались лишенными чести, но то была лишь запись в судейских папирусах. Честь осталась с нами. Мы были готовы за нее сражаться.
– Оружие, – произнес я. – Сколько у нас оружия?
– Все, что взяли на кушитах, – доложил Пуэмра, быстро опросив товарищей. – По два «сенеба»[18] в каждом бараке, ножи и десяток гранат. Если справимся с псами, что нас стерегут, получим еще четырнадцать «саргонов».
– Хорошо. Атака должна быть внезапной и скорой. Пока они не догадались, что у нас есть оружие.
Ассиры высокомерны и брезгливы. – Должно быть, поэтому они не осмотрели мертвых кушитов. Считая себя высшей расой, избранниками богов, они испытывают неприязнь к людям с черным цветом кожи, к тем, кто не носит бороды или имеет нос прямой, а не подобный клюву коршуна. Таких, согласно их понятиям, следует уничтожать, а заодно и роме, чья кожа не очень бела, а бороды слишком редкие. К тому же наши стада тучны, воды обильны, земли плодородны, и значит, мы занимаем жизненное пространство, необходимое высшей расе. Геббепаласар, ассирский министр пропаганды, даже написал об этом книгу, и называется она «Заговор мемфисских мудрецов».
– Разберите задние стенки бараков, с крыши дома Саанахта они не видны, – сказал я. – Пулеметчиков на плацу и тех, кто нас стережет, перебьем из «сенебов». Сигнал я дам голосом. Если разделаемся с этими, – я кивнул на плац, – их останется три десятка. Тридцать стволов и шесть или семь пулеметов… Дом Саанахта придется штурмовать. Возьмите лучших солдат, лезьте вверх по склону и охватите ассиров кольцом. Я пойду с вами. Тотнахт, в твоем бараке Хайло, парень, что тянет волокушу. Очень сильный. Отдашь ему гранаты. – Я смолк, собираясь с духом перед тем, что должен был сказать. – Атаку нужно поддержать пулеметным огнем. Пуэмра и ты, Туати… вы это сделаете.
Я отправлял их на смерть, и они это знали.
– Благодарю за честь, семер, – вытянувшись, произнес Пуэмра. Туати молча отдал салют. Лица у обоих стали торжественные и отрешенные, как у людей, уже узревших Поля Иалу.
– Расходимся, – сказал я. – Ждите сигнала.
Они торопливо удалились, и я пошел за ними вслед, но не спеша. Ассирский офицер смотрел на меня с кровли дома Саанахта. Затянутый в черный мундир, он высился там меж двух пулеметов и своих солдат будто изваяние мрачного божества, доставленное прямиком из Ниневии. Под его взглядом я опустился на колени, согнул спину, прижался лицом к земле – то были знаки покорности, какие отдают лишь фараону. Затем простер руки к небесам и солнечному диску – мол, видишь, полдень еще не наступил. Для многих и не наступит, подумалось мне.
Ассир усмехнулся, кивнул, и я исчез в бараке.
Там Кенамун, Амени и Руа уже резали клинками тростник у задней стенки, пятеро солдат расширяли дыру, и еще десяток, кто с гранатой, кто с кайлом, замерли в ожидании. У входа, скалясь в хищной усмешке и подбрасывая на ладони нож, затаился мой ливиец, рядом стояли Нахт и Пауах с «сенебами», Давид и Хоремджет. Пуэмра присел на корточки, сжавшись будто пружина и спрятав в ладонях лицо. Он был из Стерегущих Небо и считался хорошим стрелком, а к тому же превосходно бегал. Храбрый парень… Да будет милостив к нему Осирис!
– Готово, семер, – послышался сзади шепот Руа.
Я подождал несколько мгновений, отсчитывая время по ударам пульса, затем покинул барак и направился к двум часовым-ассирам. Они глядели на меня точно две змеи; потом один презрительно махнул рукой и что-то сказал другому. Ры-ры-ррав… Голос его был как собачий лай.
– Внимание! – выкрикнул я. – Начинай!
Ударили очереди из «сенебов», я прыгнул на ближайшего ассира и сбил его наземь. Шея у него была бычья, до горла не добраться, пришлось выкалывать глаза. Прием хороший, но неаппетитный. Я вытер ладонь, сорвал с врага подсумки и оружие, добил ударом в лоб. Иапет, зарезавший второго ассира, уже поднимался с «саргоном» в руках. На земле валялись пробитые пулями тела пулеметчиков, и к ним бежали двое: Пуэмра от нашего барака и, с другой стороны, авиатор Туати.
– Хоремджет, веди людей! – распорядился я, ныряя обратно в барак. Теперь все решала скорость, тот краткий миг ошеломления, когда врагам неясно, что ты будешь делать – атаковать, отступать или бежать в панике.
Мы проскочили через отверстие и бросились вверх по склону. «Сенебы» и «саргоны» – у четверых, но остальные тоже не бесполезны: убьют вооруженных, найдется кому пострелять. Мы мчались по камням и мелкой гальке, и сзади поспешали еще две группы наших бойцов. Я вытянул руку, показывая, чтобы они обошли ассиров с правого фланга.
На плацу застрекотали пулеметы – значит, Пуэмра и Туати все же добрались до них. Надолго ли?.. Ассиры ответили огнем. Плац у них был как на ладони, и я не удивился, когда один из наших пулеметов смолк. Потом трижды грохнуло слева, взлетели пыль и обломки кирпича – Хайло достал до крыши гранатами. Вражеские пулеметы захлебнулись, но тут же снова начали стрелять. Туати – или, может быть, Пуэмра?.. – все еще бил с площади короткими очередями.
Мой отряд выбрался на край карьера, отрезав ассиров от пустыни. Теперь я видел их солдат, засевших у складов, у цистерны и дома Саанахта, видел пулеметные ячейки – по крайней мере, две из четырех или пяти. На крыше, широко раскинув ноги, лежал в кровавой луже ассирский офицер, а рядом зияла пробитая взрывами дыра – в нее, должно быть, рухнули и пулеметы, и мертвые пулеметчики. Оболочка цеппелина, продырявленная пулями, посеченная осколками, совсем сдулась и валялась на земле неаккуратной грудой. Слева и справа, за камнями, торчали головы моих бойцов, и счет между роме и ассирами был уже в нашу пользу: у меня – двадцать восемь человек с оружием плюс подкрепления, у врагов – два десятка солдат без командира. Правда, были еще пулеметы, и, судя по всему, чернобородые надеялись на них. Во всяком случае, сдаваться не собирались.
По моему сигналу бойцы поползли меж камней. Уже не лишенцы-заключенные, а человеческие существа, почуявшие свободу; от нее нас отделяли жизни двадцати ассиров. Мелочь, в сущности! Для Монта, грозного бога войны, на один зуб!
Давид и Софра бросили гранаты, другие полетели с флангов, и я поднял людей в атаку. Мы ринулись на ассиров подобно львам, расстреливая скудные свои боеприпасы; мы добежали до них, и каждый бил тем, что было под рукой, – кайлом, прикладом, ножом или камнем. Поистине верно говорили предки: финик с кривой пальмы так же хорош, как с прямой. Молот и кирка ничем не хуже пули – только бы замахнуться, вытянуть руку и достать врага.
Все закончилось быстро. Полдень еще не наступил, когда я приблизился к дому Саанахта и спотк-нулся о его труп.
Глава 3
Исход
Саанахт лежал на пороге, засыпанный рухнувшими с крыши кирпичами. Застрелили его в упор – на груди, у сердца, расплылось багровое пятно. Хоть был он скорпион и ядовитый гад, я остановился над покойным, склонил голову и вознес краткую молитву Осирису. Впрочем, не думаю, что она поможет Саанахту, когда Сорок Два Судьи примутся взвешивать его деяния.
Рядом с начальником лагеря валялись пробитые осколками трупы трех ассиров-пулеметчиков. Обогнув их, я шагнул в каморку, служившую опочивальней. Здесь нашлась Туа: тело – отдельно, голова – отдельно. Похоже, тощая ведьма чем-то ассирам не потрафила, и ей разрубили шею клинком. Кровь вытекла на полотняное покрывало ложа и начала подсыхать; ткань бугрилась ржавыми комьями, и голова Туа лежала среди них как жуткий плод в багряном сиропе.
Прости меня, Монт! Прости, Львиноголовая Сохмет! Простите, мои покровители! Все же война – страшная штука…
Снова пробормотав молитву, я перебрался в другое помещение, такое же крохотное, но выглядевшее попросторней – здесь находились только стол, табурет, клетка с большим зеленым попугаем и сундук с папирусами. Я покосился на сундук, но тайны Саанахтовой бухгалтерии занимали меня не больше, чем дремлющая птица. На столе громоздился ушебти с торчавшим из верхней крышки микрофоном и питающими батареями – к нему я и подсел, включил аппарат и стал вращать ручку настройки. Приемник оказался неплохой, фиванского производства, и антенна на крыше уцелела, так что скоро сквозь треск помех стали прорываться голоса. Я настроился на Мемфис.
«…трр… хрр… дрр… ассирское вторжение на исходе сегодняшней ночи. Как сообщают компетентные источники в Доме Войны, это бессмысленная акция. Из сорока машин, принявших участие в налете, восемь сбиты Стерегущими Небо, а остальные, оказавшись под плотным заградительным огнем, не смогли выполнить прицельное бомбометание. Дворец фараона – жизнь, здоровье, сила! – цел, ни единого снаряда не попало в Ставку Главнокомандования под Мемфисом, в здания Дома Войны, Дома Маат и другие стратегические цели. Частично разрушен храм Амона, пострадали южный и юго-западный ремесленные кварталы, где производят носилки, опахала и другие предметы роскоши. Взрывами опрокинуты две статуи сфинксов на Дороге Процессий, разбиты несколько причалов на Реке и сожжено селение Пи-Мут, рыбачья деревушка к югу от столицы, рядом с птицефабрикой священных ибисов. Исчерпав запас бомб, цеппелины поднялись на большую высоту и взяли курс на северо-восток. Их преследуют наши славные соколы Гора…»
Хрр… дрр… Грянула бравурная мелодия, хор юных жрецов затянул торжественный гимн. Благодарили всех богов, от Амона до крокодила Себека и шакала Анубиса, но особенно – божественного Джосера, воплощение Гора, чьи глаза – луна и солнце, чьи крылья покоятся по обе стороны небес, чей грозный клюв – погибель врагам. Попугай пробудился, буркнул: «Фарраону урра!» Плюнув, я выключил ушебти.
Кое-какая информация была, однако, полезна. Сорок цеппелинов бомбили Мемфис или пытались это сделать, но Хоремджет и Пуэмра видели больше машин, да и сам я помнил, что над пустыней пролетело аппаратов пятьдесят, а возможно, семьдесят. Сорок везли бомбы, сброшенные на столицу, в других находился десант, отборные части СС – и куда же они подевались?.. Я уже не сомневался, что налет был акцией прикрытия и что где-то в долине Реки или в ее окрестностях рыщут Собаки Саргона, и в немалом числе. Но это было не нашей проблемой.
Я покинул дом Саанахта. Мои бойцы собирали оружие, а те, кто не участвовал в схватке, тащили раненых и мертвые тела. Туати с растерзанной грудью, Пуэмру с залитым кровью лицом, мертвого Сенмута, мертвого Нехси, мертвого Рамоса… Тотнахт хрипел, получив три пули в легкие, у Джхути был перебит позвоночник, – жить обоим оставалось недолго. Их опустили на землю – там, где у кучки легкораненых уже хлопотал Тутанхамон.
Подошел Хоремджет, вскинул руку к виску в салюте.
– Твои приказы, чезу?
– Назначаю тебя своим помощником, знаменосец. Кто из офицеров выжил?
– Рени, Мерира, Пианхи и Левкипп. – Он бросил взгляд на лекаря. – Еще Тутанхамон…
– Ты и я. Семеро из тринадцати. Ну, и за это хвала богам!
Я посмотрел на плац, кишевший людьми. Не все из них дрались с ассирами, только ветераны-менфит, лучшие из лучших. Был здесь и другой народец: проворовавшиеся интенданты и писцы, мастера из технических служб, пара барабанщиков, сбежавших с поля боя, дезертиры-новобранцы и просто дезертиры. Эти вряд ли рискнут пойти со мной, да и я в них не нуждался.
– Хоремджет.
– Слушаю твой зов, семер.
– Пусть Рени, Мерира и Левкипп разобьют наших бойцов на команды и назначат старших. Пусть Пианхи займется продовольствием, поставит часовых у склада и цистерны и выдаст людям дневной рацион. Ты озаботься захоронением. С ассиров снять амуницию и обувь, трупы бросить там, где лежат. Собрать снаряжение халдеев и закопать их в сухом песке. Наших погибших тоже, но отдельно и с почестями.
Хоремджет кивнул. Среди нас не было бальзамировщиков, но сухой песок мумифицирует трупы, и умершие явятся к Осирису в своем телесном обличье. Я не мог лишить такой возможности даже кушитов – как-никак они служили Та-Кем, хоть от этой службы спина моя зудела. Что до ассиров, то их тела сожрут шакалы и стервятники. Ничего, Нергалу они сгодятся в любом виде!
– Все исполню, чезу, – сказал Хоремджет, перебросил за спину ствол и отправился разыскивать офицеров.
Среди раненых я заметил Давида и сделал ему знак приблизиться. За ним подтянулись остальные: Иапет, Нахт, Пауах и Хайло-Инхапи. Моя дружина, а отныне – мои вестовые и телохранители. У Давида была замотана рука, на ребрах Пауаха багровела ссадина – видно, врезали прикладом. Но другого ущерба я не заметил.
– Давид и ты, Хайло, обшарьте дом. Там сундук в одной из комнат – откройте, и если найдутся деньги, заберите их. Иапет, проверь животных в загоне и прикинь, хватит ли нам верблюдов или придется взять нескольких ослов. Груз – вода и довольствие на десять дней для сотни человек. Нахт и Пауах, вы будете со мной.
Распоряжения были отданы, но они не уходили, переминались с ноги на ногу. Наконец Давид спросил:
– Чезу, куда мы пойдем?
– Туда, куда я вас поведу. Этого достаточно?
Руки, вскинутые в салюте, четкий стук каблуков… Они уже разжились ассирской обувкой, и только Хайло с его огромными лапами все еще был в сандалиях. Судьба бегемота – ходить босиком, подумалось мне.
– Давид!
– Слушаю твой зов, семер!
– В той комнате, где сундук, находится ушебти. Разбейте его.
– Слушаюсь!
Я взял бы аппарат с собой, но он казался слишком хрупким и тяжелым, не армейского, а гражданского образца. Бросать его как есть было неразумно. В лагере оставались люди – вдруг кому-нибудь придет идея связаться с Домом Маат и доложить о беглецах. Амон сказал: нет моей милости для тех, кто сам о себе не заботится.
Трое моих ординарцев исчезли, двое остались со мной. Я направился к Тутанхамону. Он был отличным лекарем, но пару лет назад ошибся, отхватил ступню парнишке из семьи сановника Джо-Джо. Собственно, ошибки не было – начиналась гангрена, и если бы не нож хирурга, юный офицер гулял бы уже в Полях Иалу. Сначала Тутанхамона благодарили, потом восторги стихли – все же парень лишился ноги. А кто ее отрезал?.. Вот он, этот лекаришка! Ату его!.. Дальше был трибунал и лагерь 3/118.
Тутанхамон повернулся ко мне.
– Двадцать шесть убитых, одиннадцать раненых, семер. Двое – в тяжелом состоянии. – Он посмотрел на Тотнахта и Джхути. – Осирис уже простер над ними руку… Мне их не спасти.
Я тоже взглянул на умирающих. Оба были без сознания.
– Ты знаешь, что делать, жрец.
– Знаю. – Скорбно поджав губы, Тутанхамон огладил бритый череп.
Он обучался в фиванском Доме Жизни, где наставляли во всех искусствах, потребных военному хирургу: как вытащить пулю, как наложить лубки на сломанную кость, как выдрать зуб или принять роды. Как избавить от мук при смертельных ранениях… У лекарей это называлось «поцелуем Осириса».
Наступил и прошел полдень. Люди Пианхи сварили похлебку с луком, пшеном и мясом осла, убитого в перестрелке. Оружие собрали до последнего патрона; обувь ассиров, одежда халдеев, ремни и подсумки были на новых хозяевах. Очистили склад, разделили имущество, дабы не обижать остающихся – тех, кто верил в милость Джо-Джо или поддался страху перед дорогой в неизвестность. На верблюдов грузили бурдюки с водой и продовольствие; один мехари нес пулеметы, другой – запасные ленты и ящики с гранатами. Мертвых похоронили в ямах, в жарком песке, и заровняли его поверхность, чтобы никто не осквернил могилы. Тутанхамон пропел над ними гимн из Книги Мертвых, ваятель Кенамун, владевший даром слова, сказал скупую речь.
Когда солнце пошло к закату и на небе вспыхнула первая звезда, когда зной начал спадать, мы выступили из лагеря. Восемь верблюдов, восемь ослов, сто шестнадцать человек… Полторы сотни остались в каменоломне. Их дальнейшая судьба мне неизвестна. И неинтересна.
Грузовозы сопровождали ливийские всадники, и драться с ними в планы мои совсем не входило. Да и был этот Северный путь лишь по названию дорогой, а в реальности – все те же камни, пески и заросли сухих колючек. Поэтому я вел своих людей на полсехена южнее, по тропе, протоптанной неведомо кем и когда – возможно, еще в эпоху Снофру и Хуфу.[20] Двигаясь прямо на запад, мы должны были выйти не к Мемфису, а к малым городкам в его окрестностях, Хай-Санофре, Ненинесуте и другим, где людей поменьше, где легче скрытно переправиться через Реку.
И что потом?
Люди шли за мной безропотно, но я понимал: каждый терзается сомнениями, каждый спрашивает – куда? Куда и зачем? Куда ведет нас чезу? К Реке, в черные лапы маджаев?[21] На новое судилище в Мемфис, где, взвесив наши подвиги, каждого одарят бляхой Аписа с рогами и подвесками? Или мы идем на запад, в Страну Мертвых?..[22] Все мои люди, роме и ливийцы, иудеи и выходцы из Сирии, знали, что жизнь в Та-Кем сосредоточена у Реки, что в нашей стране есть только два направления – юг и север. Значит, у Хапи мы повернем, но опять же – куда?.. На севере – Дельта, забитая войсками, и рядом с нею – Синай, поле битвы фараона и ассирийского царя; на юге – Верхние Земли, крепости между Первым и Вторым порогами, а за ними – рудники, непроходимые леса и дикие кушиты… Ни тут, ни там нас не ждали; всюду мы были беглым людом, ускользнувшим от правосудия Джо-Джо. Ибо закон фараона хоть и строг, но справедлив!
Будто подслушав мои мысли, попугай на плече Хайла завопил:
– Фарраон стррог, стррог!..
Хайло взял птицу в доме Саанахта, а когда я поинтересовался, для чего, отвел взгляд, как нашкодивший ученик писца. Наверное, не водились в его краях такие говорящие птицы в ярком зеленом оперении… Иапет был прагматичнее: покосился на попугая и буркнул: сгодится при случае в котел.
В темной пустыне, под темным небом и скудным светом луны, мы торили путь на запад, словно вереница расставшихся с телами душ. Шуршал песок, скрипели камни, лязгало оружие, и временами к этим звукам добавлялся тоскливый рев осла. Верблюды шагали молча, пересекая пустыню в торжественном спокойствии, как делали это не раз; для них что двадцать сехенов, что двести – все было едино. Они не терзались раздумьями, куда повернуть у Реки, на север или на юг.
Должно быть, сумрак, тишина и беспредельность пустынных пространств с висевшим над ними глазом Тота[23] навевали мрачные мысли. Я это чувствовал – и, вероятно, не только я, но и другие офицеры. Кто-то затянул боевой гимн: «Это войско вернулось с удачей – оно взрыло страну Хериуша»[24] – кто-то пустился в воспоминания, раздался хриплый смех, потом – голос Рени, того самого, что утопил в Иордане свою машину. Он пел древнюю песню колесничих, бесконечную, как заросли тростника на речном берегу. Начиналась она пристойно, но за первым куплетом шла похабщина – правда, выдержанная в горделивом и славном духе Та-Кем:
– Дозволь, семер, я дам ему в рыло?
– Пусть поет, – ответил я. – Когда лодка попала в водоворот, не время ссориться с гребцами.
Ноги вязли в песке, и даже ночью в этой бесприютной местности воздух был душным и тяжелым. Глаз Тота равнодушно взирал с высоты на наше шествие. Мы были воинами, и Тот, лунный бог писцов, нас не жаловал, ибо всякая война уничтожает и разоряет хранилища мудрости. Наши покровители – грозный Монт и Львиноголовая Сохмет.
Я велел Давиду считать шаги. Мы прошли расстояние в полтора сехена, тридцать тысяч локтей, и сделали передышку, чтобы выпить пару глотков воды. До рассвета нужно было одолеть еще столько же. Три сехена за ночь, и тогда мы доберемся к Хапи за шесть или семь дней. Что делать дальше, подсказывал Синухет, мой бесплотный друг. Прислушавшись, я различил его голос:
«И понял я, что не желаю участвовать в той смуте, и укрепился сердцем в своем намерении. А было оно таким: покинуть родину, бежать в чужие земли, служить их повелителям, ибо нельзя человеку остаться в одиночестве. Даже львы, гиены и шакалы живут среди себе подобных, даже птицы сбиваются в стаи, а антилопы – в стада. Но человек – особая тварь, не похожая на других. Журавль, потерявший сородичей, может найти другую стаю, и она его примет; так же и антилопа, и хищный зверь, и всякое иное существо: шакал пойдет к шакалам, лев – ко львам, антилопа – к антилопам. У людей иначе. По воле богов все людские стаи – разные, и черные кушиты не примут к себе сына Та-Кем, хабиру не примут ливийца, а экуэша – маджая. Не примут без того, чтобы не вызнать, какая польза от пришельца, а если пользы нет, то выгонят или убьют. И потому должен беглец подумать, в какие края понесут его ноги, где можно ему обосноваться и стать человеком уважаемым.
Не имел я при себе иного богатства, кроме меча и лука, не приходилось мне торговать, и потому дорога в Финикию, где ценят купцов, была не для меня. Не плавал я на кораблях, не разворачивал парус, не сидел у весла, и значит, среди морских народов, называемых шерданами, был бы я никчемным неумехой. Не пас я верблюдов, не разводил лошадей, а потому не мог скитаться с хериуша в просторах пустыни. Я обладал лишь одним – воинским умением, и нужно было мне искать народ воинственный, который спит с копьем у изголовья и клинком у правой руки.
Еще не зная, где найти такое племя, отправился я утром в путь и шел среди бесплодных гор и равнин до самого вечера. На закате ладьи Ра встретилось мне селение, окруженное стеной, но идти туда я опасался – войско наше тут побывало, и хоть никого мы не убили, но забрали скот и зерно. У этих людей не было причины любить сынов Та-Кем и оказывать им гостеприимство. Поэтому я обогнул селение и пошел дальше, словно волк, бегущий от человеческого жилья.
Рядом с начальником лагеря валялись пробитые осколками трупы трех ассиров-пулеметчиков. Обогнув их, я шагнул в каморку, служившую опочивальней. Здесь нашлась Туа: тело – отдельно, голова – отдельно. Похоже, тощая ведьма чем-то ассирам не потрафила, и ей разрубили шею клинком. Кровь вытекла на полотняное покрывало ложа и начала подсыхать; ткань бугрилась ржавыми комьями, и голова Туа лежала среди них как жуткий плод в багряном сиропе.
Прости меня, Монт! Прости, Львиноголовая Сохмет! Простите, мои покровители! Все же война – страшная штука…
Снова пробормотав молитву, я перебрался в другое помещение, такое же крохотное, но выглядевшее попросторней – здесь находились только стол, табурет, клетка с большим зеленым попугаем и сундук с папирусами. Я покосился на сундук, но тайны Саанахтовой бухгалтерии занимали меня не больше, чем дремлющая птица. На столе громоздился ушебти с торчавшим из верхней крышки микрофоном и питающими батареями – к нему я и подсел, включил аппарат и стал вращать ручку настройки. Приемник оказался неплохой, фиванского производства, и антенна на крыше уцелела, так что скоро сквозь треск помех стали прорываться голоса. Я настроился на Мемфис.
«…трр… хрр… дрр… ассирское вторжение на исходе сегодняшней ночи. Как сообщают компетентные источники в Доме Войны, это бессмысленная акция. Из сорока машин, принявших участие в налете, восемь сбиты Стерегущими Небо, а остальные, оказавшись под плотным заградительным огнем, не смогли выполнить прицельное бомбометание. Дворец фараона – жизнь, здоровье, сила! – цел, ни единого снаряда не попало в Ставку Главнокомандования под Мемфисом, в здания Дома Войны, Дома Маат и другие стратегические цели. Частично разрушен храм Амона, пострадали южный и юго-западный ремесленные кварталы, где производят носилки, опахала и другие предметы роскоши. Взрывами опрокинуты две статуи сфинксов на Дороге Процессий, разбиты несколько причалов на Реке и сожжено селение Пи-Мут, рыбачья деревушка к югу от столицы, рядом с птицефабрикой священных ибисов. Исчерпав запас бомб, цеппелины поднялись на большую высоту и взяли курс на северо-восток. Их преследуют наши славные соколы Гора…»
Хрр… дрр… Грянула бравурная мелодия, хор юных жрецов затянул торжественный гимн. Благодарили всех богов, от Амона до крокодила Себека и шакала Анубиса, но особенно – божественного Джосера, воплощение Гора, чьи глаза – луна и солнце, чьи крылья покоятся по обе стороны небес, чей грозный клюв – погибель врагам. Попугай пробудился, буркнул: «Фарраону урра!» Плюнув, я выключил ушебти.
Кое-какая информация была, однако, полезна. Сорок цеппелинов бомбили Мемфис или пытались это сделать, но Хоремджет и Пуэмра видели больше машин, да и сам я помнил, что над пустыней пролетело аппаратов пятьдесят, а возможно, семьдесят. Сорок везли бомбы, сброшенные на столицу, в других находился десант, отборные части СС – и куда же они подевались?.. Я уже не сомневался, что налет был акцией прикрытия и что где-то в долине Реки или в ее окрестностях рыщут Собаки Саргона, и в немалом числе. Но это было не нашей проблемой.
Я покинул дом Саанахта. Мои бойцы собирали оружие, а те, кто не участвовал в схватке, тащили раненых и мертвые тела. Туати с растерзанной грудью, Пуэмру с залитым кровью лицом, мертвого Сенмута, мертвого Нехси, мертвого Рамоса… Тотнахт хрипел, получив три пули в легкие, у Джхути был перебит позвоночник, – жить обоим оставалось недолго. Их опустили на землю – там, где у кучки легкораненых уже хлопотал Тутанхамон.
Подошел Хоремджет, вскинул руку к виску в салюте.
– Твои приказы, чезу?
– Назначаю тебя своим помощником, знаменосец. Кто из офицеров выжил?
– Рени, Мерира, Пианхи и Левкипп. – Он бросил взгляд на лекаря. – Еще Тутанхамон…
– Ты и я. Семеро из тринадцати. Ну, и за это хвала богам!
Я посмотрел на плац, кишевший людьми. Не все из них дрались с ассирами, только ветераны-менфит, лучшие из лучших. Был здесь и другой народец: проворовавшиеся интенданты и писцы, мастера из технических служб, пара барабанщиков, сбежавших с поля боя, дезертиры-новобранцы и просто дезертиры. Эти вряд ли рискнут пойти со мной, да и я в них не нуждался.
– Хоремджет.
– Слушаю твой зов, семер.
– Пусть Рени, Мерира и Левкипп разобьют наших бойцов на команды и назначат старших. Пусть Пианхи займется продовольствием, поставит часовых у склада и цистерны и выдаст людям дневной рацион. Ты озаботься захоронением. С ассиров снять амуницию и обувь, трупы бросить там, где лежат. Собрать снаряжение халдеев и закопать их в сухом песке. Наших погибших тоже, но отдельно и с почестями.
Хоремджет кивнул. Среди нас не было бальзамировщиков, но сухой песок мумифицирует трупы, и умершие явятся к Осирису в своем телесном обличье. Я не мог лишить такой возможности даже кушитов – как-никак они служили Та-Кем, хоть от этой службы спина моя зудела. Что до ассиров, то их тела сожрут шакалы и стервятники. Ничего, Нергалу они сгодятся в любом виде!
– Все исполню, чезу, – сказал Хоремджет, перебросил за спину ствол и отправился разыскивать офицеров.
Среди раненых я заметил Давида и сделал ему знак приблизиться. За ним подтянулись остальные: Иапет, Нахт, Пауах и Хайло-Инхапи. Моя дружина, а отныне – мои вестовые и телохранители. У Давида была замотана рука, на ребрах Пауаха багровела ссадина – видно, врезали прикладом. Но другого ущерба я не заметил.
– Давид и ты, Хайло, обшарьте дом. Там сундук в одной из комнат – откройте, и если найдутся деньги, заберите их. Иапет, проверь животных в загоне и прикинь, хватит ли нам верблюдов или придется взять нескольких ослов. Груз – вода и довольствие на десять дней для сотни человек. Нахт и Пауах, вы будете со мной.
Распоряжения были отданы, но они не уходили, переминались с ноги на ногу. Наконец Давид спросил:
– Чезу, куда мы пойдем?
– Туда, куда я вас поведу. Этого достаточно?
Руки, вскинутые в салюте, четкий стук каблуков… Они уже разжились ассирской обувкой, и только Хайло с его огромными лапами все еще был в сандалиях. Судьба бегемота – ходить босиком, подумалось мне.
– Давид!
– Слушаю твой зов, семер!
– В той комнате, где сундук, находится ушебти. Разбейте его.
– Слушаюсь!
Я взял бы аппарат с собой, но он казался слишком хрупким и тяжелым, не армейского, а гражданского образца. Бросать его как есть было неразумно. В лагере оставались люди – вдруг кому-нибудь придет идея связаться с Домом Маат и доложить о беглецах. Амон сказал: нет моей милости для тех, кто сам о себе не заботится.
Трое моих ординарцев исчезли, двое остались со мной. Я направился к Тутанхамону. Он был отличным лекарем, но пару лет назад ошибся, отхватил ступню парнишке из семьи сановника Джо-Джо. Собственно, ошибки не было – начиналась гангрена, и если бы не нож хирурга, юный офицер гулял бы уже в Полях Иалу. Сначала Тутанхамона благодарили, потом восторги стихли – все же парень лишился ноги. А кто ее отрезал?.. Вот он, этот лекаришка! Ату его!.. Дальше был трибунал и лагерь 3/118.
Тутанхамон повернулся ко мне.
– Двадцать шесть убитых, одиннадцать раненых, семер. Двое – в тяжелом состоянии. – Он посмотрел на Тотнахта и Джхути. – Осирис уже простер над ними руку… Мне их не спасти.
Я тоже взглянул на умирающих. Оба были без сознания.
– Ты знаешь, что делать, жрец.
– Знаю. – Скорбно поджав губы, Тутанхамон огладил бритый череп.
Он обучался в фиванском Доме Жизни, где наставляли во всех искусствах, потребных военному хирургу: как вытащить пулю, как наложить лубки на сломанную кость, как выдрать зуб или принять роды. Как избавить от мук при смертельных ранениях… У лекарей это называлось «поцелуем Осириса».
Наступил и прошел полдень. Люди Пианхи сварили похлебку с луком, пшеном и мясом осла, убитого в перестрелке. Оружие собрали до последнего патрона; обувь ассиров, одежда халдеев, ремни и подсумки были на новых хозяевах. Очистили склад, разделили имущество, дабы не обижать остающихся – тех, кто верил в милость Джо-Джо или поддался страху перед дорогой в неизвестность. На верблюдов грузили бурдюки с водой и продовольствие; один мехари нес пулеметы, другой – запасные ленты и ящики с гранатами. Мертвых похоронили в ямах, в жарком песке, и заровняли его поверхность, чтобы никто не осквернил могилы. Тутанхамон пропел над ними гимн из Книги Мертвых, ваятель Кенамун, владевший даром слова, сказал скупую речь.
Когда солнце пошло к закату и на небе вспыхнула первая звезда, когда зной начал спадать, мы выступили из лагеря. Восемь верблюдов, восемь ослов, сто шестнадцать человек… Полторы сотни остались в каменоломне. Их дальнейшая судьба мне неизвестна. И неинтересна.
* * *
Мы шли на восток, в Черные Земли, в долину Великого Хапи. Хвала Амону, до вчерашней ночи враг в Нубийской пустыне не появлялся, и воевать здесь мне не довелось. Но местность я представлял – по картам и штабным учениям. Примерно в сорока сехенах к югу лежала Долина Рахени[19] с трактом стратегического значения, ведущим в Фивы, а поблизости от нас тянулся Северный путь от побережья до самого Мемфиса. По этой дороге в лагерь ходили гусеничные грузовозы, доставляя каждые тридцать-сорок дней пшено и муку, воду и масло, финики и корм животным, батареи для ушебти и все остальное. На этих же машинах вывозилась наша продукция, каменные блоки и плиты. Карьер являлся источником великолепного серого гранита, ближайшим к столице, но куда его отправляли, я не имел понятия. Возможно, наш славный повелитель возводил очередной дворец или роскошную усыпальницу?..Грузовозы сопровождали ливийские всадники, и драться с ними в планы мои совсем не входило. Да и был этот Северный путь лишь по названию дорогой, а в реальности – все те же камни, пески и заросли сухих колючек. Поэтому я вел своих людей на полсехена южнее, по тропе, протоптанной неведомо кем и когда – возможно, еще в эпоху Снофру и Хуфу.[20] Двигаясь прямо на запад, мы должны были выйти не к Мемфису, а к малым городкам в его окрестностях, Хай-Санофре, Ненинесуте и другим, где людей поменьше, где легче скрытно переправиться через Реку.
И что потом?
Люди шли за мной безропотно, но я понимал: каждый терзается сомнениями, каждый спрашивает – куда? Куда и зачем? Куда ведет нас чезу? К Реке, в черные лапы маджаев?[21] На новое судилище в Мемфис, где, взвесив наши подвиги, каждого одарят бляхой Аписа с рогами и подвесками? Или мы идем на запад, в Страну Мертвых?..[22] Все мои люди, роме и ливийцы, иудеи и выходцы из Сирии, знали, что жизнь в Та-Кем сосредоточена у Реки, что в нашей стране есть только два направления – юг и север. Значит, у Хапи мы повернем, но опять же – куда?.. На севере – Дельта, забитая войсками, и рядом с нею – Синай, поле битвы фараона и ассирийского царя; на юге – Верхние Земли, крепости между Первым и Вторым порогами, а за ними – рудники, непроходимые леса и дикие кушиты… Ни тут, ни там нас не ждали; всюду мы были беглым людом, ускользнувшим от правосудия Джо-Джо. Ибо закон фараона хоть и строг, но справедлив!
Будто подслушав мои мысли, попугай на плече Хайла завопил:
– Фарраон стррог, стррог!..
Хайло взял птицу в доме Саанахта, а когда я поинтересовался, для чего, отвел взгляд, как нашкодивший ученик писца. Наверное, не водились в его краях такие говорящие птицы в ярком зеленом оперении… Иапет был прагматичнее: покосился на попугая и буркнул: сгодится при случае в котел.
В темной пустыне, под темным небом и скудным светом луны, мы торили путь на запад, словно вереница расставшихся с телами душ. Шуршал песок, скрипели камни, лязгало оружие, и временами к этим звукам добавлялся тоскливый рев осла. Верблюды шагали молча, пересекая пустыню в торжественном спокойствии, как делали это не раз; для них что двадцать сехенов, что двести – все было едино. Они не терзались раздумьями, куда повернуть у Реки, на север или на юг.
Должно быть, сумрак, тишина и беспредельность пустынных пространств с висевшим над ними глазом Тота[23] навевали мрачные мысли. Я это чувствовал – и, вероятно, не только я, но и другие офицеры. Кто-то затянул боевой гимн: «Это войско вернулось с удачей – оно взрыло страну Хериуша»[24] – кто-то пустился в воспоминания, раздался хриплый смех, потом – голос Рени, того самого, что утопил в Иордане свою машину. Он пел древнюю песню колесничих, бесконечную, как заросли тростника на речном берегу. Начиналась она пристойно, но за первым куплетом шла похабщина – правда, выдержанная в горделивом и славном духе Та-Кем:
Услыхав про ливийцев, Иапет, тоже не лишенный национальной гордости, сказал:
Колесница из Мемфиса
Наша гордость и краса,
Боевая колесница
Все четыре колеса.
Ты лети, лети как птица,
Чтобы встретившись с тобой,
Ассириец и ливиец
Поливал песок мочой.
Чтобы хетты и кушиты
Стали кучами дерьма
Под стопою фараона
И копытом скакуна…
– Дозволь, семер, я дам ему в рыло?
– Пусть поет, – ответил я. – Когда лодка попала в водоворот, не время ссориться с гребцами.
Ноги вязли в песке, и даже ночью в этой бесприютной местности воздух был душным и тяжелым. Глаз Тота равнодушно взирал с высоты на наше шествие. Мы были воинами, и Тот, лунный бог писцов, нас не жаловал, ибо всякая война уничтожает и разоряет хранилища мудрости. Наши покровители – грозный Монт и Львиноголовая Сохмет.
Я велел Давиду считать шаги. Мы прошли расстояние в полтора сехена, тридцать тысяч локтей, и сделали передышку, чтобы выпить пару глотков воды. До рассвета нужно было одолеть еще столько же. Три сехена за ночь, и тогда мы доберемся к Хапи за шесть или семь дней. Что делать дальше, подсказывал Синухет, мой бесплотный друг. Прислушавшись, я различил его голос:
«И понял я, что не желаю участвовать в той смуте, и укрепился сердцем в своем намерении. А было оно таким: покинуть родину, бежать в чужие земли, служить их повелителям, ибо нельзя человеку остаться в одиночестве. Даже львы, гиены и шакалы живут среди себе подобных, даже птицы сбиваются в стаи, а антилопы – в стада. Но человек – особая тварь, не похожая на других. Журавль, потерявший сородичей, может найти другую стаю, и она его примет; так же и антилопа, и хищный зверь, и всякое иное существо: шакал пойдет к шакалам, лев – ко львам, антилопа – к антилопам. У людей иначе. По воле богов все людские стаи – разные, и черные кушиты не примут к себе сына Та-Кем, хабиру не примут ливийца, а экуэша – маджая. Не примут без того, чтобы не вызнать, какая польза от пришельца, а если пользы нет, то выгонят или убьют. И потому должен беглец подумать, в какие края понесут его ноги, где можно ему обосноваться и стать человеком уважаемым.
Не имел я при себе иного богатства, кроме меча и лука, не приходилось мне торговать, и потому дорога в Финикию, где ценят купцов, была не для меня. Не плавал я на кораблях, не разворачивал парус, не сидел у весла, и значит, среди морских народов, называемых шерданами, был бы я никчемным неумехой. Не пас я верблюдов, не разводил лошадей, а потому не мог скитаться с хериуша в просторах пустыни. Я обладал лишь одним – воинским умением, и нужно было мне искать народ воинственный, который спит с копьем у изголовья и клинком у правой руки.
Еще не зная, где найти такое племя, отправился я утром в путь и шел среди бесплодных гор и равнин до самого вечера. На закате ладьи Ра встретилось мне селение, окруженное стеной, но идти туда я опасался – войско наше тут побывало, и хоть никого мы не убили, но забрали скот и зерно. У этих людей не было причины любить сынов Та-Кем и оказывать им гостеприимство. Поэтому я обогнул селение и пошел дальше, словно волк, бегущий от человеческого жилья.