Страница:
Пирогу Конана закружило в водовороте, затем понесло прямиком на темные валуны. Он еще успел разглядеть фигурки лучников, спускавшихся к отмели по вырубленным в скале ступенькам, успел удивиться, отчего они не стреляют, успел заметить блестящий шлем военачальника и черную хламиду жреца, шагавших во главе отряда… Через мгновение последовал сокрушительный удар, жалобный треск сломанного весла, стон рвущейся кожаной обшивки; затем наступила тьма.
Конан поднял голову, всматриваясь в узкий вытянутый прямоугольник окошка. Взошла луна; бледные холодные лучи ночного светила падали на руки и плечи киммерийца, на стиснутые кулаки, на хмурое лицо с насупленными бровями. Он слушал, смотрел - так, как слушает и смотрит дикий зверь, попавший в охотничий капкан; он походил сейчас на барса, решавшего, то ли отгрызть защемленную злым железом лапу, то ли вцепиться клыками в неподатливый металл ловушки. Где-то над ним, в верхних этажах чудовищной башни, раздавались едва слышные стоны и вздохи - не то ветер посвистывал меж зубцами парапета, не то некое существо, неведомый монстр, жаловалось на судьбу, или проклинало ее, или молилось своим жестокосердым богам. Один миг киммерийцу чудилось, что он различает звон цепей и скрежет железа; потом неясные звуки стихли, и над его камерой воцарилась тишина.
Он потер ссадину под коленом, содрал пропитанную кровью тряпку и бросил ее на пол. Поднялся, погрозив потолочному люку огромным кулаком и бормоча: "Ублюдки Нергала! Выберусь, каждому вырву печень… или вспорю брюхо… Жаль только пачкать клинок в вонючих стигийских кишках… забить бы кол в задницу, и все… " Он понимал, что угрозы эти бессильны, и оттого ярился еще больше; он знал, что не погрузит свой меч в животы стигийцев, ибо клинок его, и кинжал, и арбалет со стрелами покоились скорее всего на речном дне. Вот об этом стоило в самом деле пожалеть: доброе было оружие! Но даже с ним не одолеешь каменные стены и железную решетку…
Может, уцепиться за прут, упереться ступнями в стену и согнуть железный стержень? Вдохновленный этой идеей, он шагнул к окну, коснулся изъеденной временем поверхности камня, затем разочарованно покачал головой. Нет, не выйдет… Узкая бойница была прорезана горизонтально, и каждый из десятка прутов не достигал и локтя в высоту. Такой не согнешь! Тем более, что его могли заделать в камень на пару ладоней и заклясть крепкими чарами… Тут надо рубить! Вот только чем? Осколками глиняного кувшина?
Вдруг Конан резко обернулся, разобрав чуть слышный шорох за спиной. Пол у внутренней стены, где он сидел еще недавно, освещала луна; свет был неярким, но его глаза, острые, как у степного коршуна, различали пучок соломы, который он прижимал к ссадине, и окровавленную скомканную тряпку. Неожиданно ему показалось, что она шевелится, будто под набухшую кровью ткань забрался мышонок. Шевеление сопровождалось странными звуками - так шуршит, шелестит и попискивает ссохшаяся губка, впитывая морскую воду или масло.
Губка? Откуда здесь губка? Конан замер, стиснув челюсти и вперившись взглядом в пол. Что-то там было неправильно, неверно… что-то было не так…
Внезапно он понял, что. Кровавая лужица, темневшая раньше у его ступни, исчезла; клок соломы тоже казался сухим. И тряпка, мокрая от крови! Она высыхала прямо на глазах!
Колдовство?
Киммериец отступил и прижался к стене под самым окном, чувствуя, как холод подбирается к сердцу. Ему немногое было известно о Файонской цитадели, но он помнил, что крепость эта была древней, очень древней, выстроенной в незапамятные времена еще тем народом, что обитал в долине Стикса задолго до стигийцев - возможно, еще до Первого Потопа. А раз так, здесь, в этом мрачном старом замке, могла водиться всякая нечисть - демоны и монстры, порождения минувших веков, призраки, зомби или грешные души, что не могли упокоиться на Серых Равнинах, либо злобные твари, прислужники Сета и Нергала. Что угодно - хотя бы камни, высасывающие кровь из узников! И можно было не сомневаться, что любое из таких жутких чудищ сейчас подвластно магам Черного Круга, ибо они вынюхивали и выискивали в старых руинах, лабиринтах и тайных камерах следы всяческого древнего зла, дабы обратить его к своей пользе.
Конан стиснул кулаки, напряг плечи, словно готовился к смертельному прыжку. В варварской его душе мужество сражалось с отчаянием и страхом; как все киммерийцы, он был суеверен и предпочитал не связываться с чарами, колдовством, злыми магами и существами загробного мира. Но если уж ему приходилось встречаться с подобной нечистью, он не отступал; он бился как разъяренный тигр, полагаясь и на силу свою, и на острый меч, на меткую стрелу, на боевой топор или окованую железом дубину. Однако сейчас он был безоружен. В этих четырех стенах он мог рассчитывать лишь на то, чем обладал с рождения: на крепкие мышцы, хитрость и неистребимую яростную тягу к жизни.
В воздухе, над полом, освещенным луной, наметилось зыбкое призрачное трепетание. Что-то неясное, полупрозрачное возникало там, медленно поднимаясь над истертыми гранитными плитами, проскальзывая в щели меж камней, выползая из крохотных трещин подобно болотному туману, встающему над темными и мрачными водами. Казалось, древние камни Файона исходят паром, красноватой вихрящейся дымкой, словно некое существо, заключенное от века в тесный плен гранитной тверди, стремилось вырваться из оков, освободиться, стряхнуть мучительные узы, обрести свободу. Конану, застывшему под окном, еще не удавалось разглядеть, на что похожа эта туманная тварь; розовое облачко кружилось перед ним, вытягивалось кверху, бесформенное и бестелесное, лишенное конечностей и головы, смутное, как фантом, обитающий в ночных кошмарах.
Но оно, это создание, не было фантомом! Полупрозрачный туман внезапно уплотнился, обрел устойчивые очертания, и киммериец с облегчением перевел дух. Человек! Несомненно, перед ним был человек или нечто человекообразное - призрак человека либо демон, воплотившийся в привычные глазу формы. Во всяком случае, Конан не видел ни рогов, ни клыков, ни когтей, ни перепончатых крыльев или хвоста, ни разверстой зубастой пасти - ничего, что можно было бы счесть явным знаком Нергала или другого темного божества. Впрочем, не стоило торопиться с выводами; этот призрачный пришелец, восставший из файонских камней, вполне мог служить Нергалу, Сету, Шешуму, кровожадному идолу чернокожих, или всем им вместе взятым.
Подрагивая, словно клок тумана на ветру, призрак скорчился в трех шагах от киммерийца. Облачная плоть его отчасти сохранила прозрачность, но казалась теперь не красноватой, а скорее серебристой, отливая холодным отблеском полированной стали. Конану никак не удавалось определить, наг ли пришелец или облачен в некое подобие одежды: тело его словно бы окутывал широкий и просторный плащ, из-под которого вдруг выступали то угловатое плечо, то рука, ступня или колено. Лицо, занавешенное капюшоном, маячило смутной тенью; черты его плыли, менялись в зыбкой неопределенности между мужским и женским обличьем, и только глаза, огромные, горящие ледяным огнем, были неподвижны: два пронзительно-синих сапфира в оправе густых черных ресниц.
Чем дольше Конан приглядывался к этому странному существу, тем спокойней становилось у него на сердце. Чем или кем не оказалось бы это туманное бесполое Оно, вид его был не слишком устрашающим. И не потому лишь, что пришелец не имел когтей, клыков либо иного демонического оружия - ведь человек, призрачный или реальный, на самом деле мог представлять не менее страшную угрозу, чем целый сонм демонов. Возможно, сей призрачный монстр тоже являлся когда-то опасной и хищной тварью, но сейчас он выглядел так, словно его не кормили столетиями. Члены его, приоткрытые плащом, были костлявыми, тонкими, жилистыми и сухими; лицо поражало неестественной худобой; сгорбленные же плечи и тощая фигура могли принадлежать лишь немощному старику. Или старухе - Конан все еще пребывал в сомнении насчет пола этого существа.
Но он его не боялся. Стоило ли тревожиться из-за клочьев зыбкого тумана? А если Оно обретет вещественность и телесность, то покончить с таким жалким созданием можно одним ударом кулака… Разумеется, если призрачный гость, порождение файонских камней, не обладал некой могущественной магией, в чем Конан сильно сомневался. Какие уж тут чары! Одна кожа да кости, и к тому же сотканные из полупрозрачной серебристой дымки… Правда, были еще и глаза, горевшие неукротимым сапфировым огнем.
Бесцветные губы призрака зашевелились. Он что-то хотел сказать, но похоже, язык не повиновался ему; до Конана долетели лишь хриплые звуки, напоминавшие лай издыхающего шакала. Однако странная тварь не оставляла своих попыток, и вскоре киммериец разобрал:
– Крр-роовь… крр-роовь… крр-роовь…
Теперь это походило на скрип немазанного тележного колеса. Конечно, призрак хотел крови - чего ж еще жаждать подобному существу? Но хотеть и взять - разные вещи; Конан не собирался по доброй воле делиться с туманным монстром кровью, а получить ее силой тот явно не мог.
– Крр-роовь… - хрипела призрачная тварь, - крр-роовь… Отсслужууу…
Отслужу! Это было уже нечто новое. Нечто интересное! Конан бросил быстрые взгляды на решетку в окне, на каменную плиту, что перегораживала потолочный люк, и вновь уставился на скорченную серебристую фигуру.
– Хочешь крови, ублюдок? Ты что, вампир?
– Нне… нне-ет… Крр-роовь… ссила… ссила по-однять… по-однять… отсслужууу…
Оно - он или она? - с трудом ворочало языком, но обещание отслужить Конан разобрал совершенно ясно. Поделиться с пришельцем кровью? Заключить сделку? - мелькнуло у него в голове. Почему бы и нет? В конце концов, что он терял? В невнятных словах призрака таилась хоть какая-то надежда, в ином же случае, как полагал Конан, и кровь его, и плоть, и кости поглотит эта смрадная дыра, стигийская крысоловка, в которую он угодил по собственной неосторожности.
Он решил рискнуть и буркнул:
– Если отслужишь, дам крови, - и тут же поинтересовался: - Сам будешь пить, гнилая плесень, или мне подойти поближе?
– С-сюда… с-сюда… - Призрак простирал руки вниз, и Конан догадался, что должен пролить кровь на гранитные плиты пола. Видно, влага жизни требовалась не самой твари, а чему-то иному, скрывавшемуся - или захороненному? - в основании файонской башни. Быть может, там лежала тварь куда опасней, чем этот туманный посланец… Но киммерийца это уже не останавливало.
Он сделал три шага вперед, очутившись лицом к лицу с призрачным своим гостем, наклонился и сильно ударил кулаком по раненому колену. Темная струйка скользнула по ноге, захолодила кожу, обернулась у щиколотки, лизнула щербатую плиту… Конан ударил еще раз. Он был щедр - теперь кровь потекла ручейком, просачиваясь в щели между камнями, пробираясь в трещинах среди засохшей известки и щебня; казалось, она прокладывает путь в самое чрево земли.
– Хрр… хрр… хва-тиит… - сорвалось с бледных губ туманной твари. - Крр-роовь гхх… гхх… Гхх-идаллы… одна кхх-апля… дойдет… хва-тиит…
Руки призрака дернулись, вынырнув на миг из-под плаща, ладони с костлявыми растопыренными пальцами коснулись груди киммерийца, словно отталкивая его. Конан не ощутил ничего - ни холода, ни жара, ни теплоты живой плоти - но повиновался, на всякий случай отступив к стене.
И вовремя!
Гранитные плиты пола вдруг вспучились и треснули, словно некое могущественное существо, обладавшее силой великана, демона или дракона, пробивало себе дорогу наверх, расталкивая и дробя древние камни. Рваная щель в два локтя шириной рассекла пол; осколки черного гранита бугрились с обеих ее сторон невысоким валом, а меж ними подрагивало, наливалось светом серебристое сияние, подобное отблеску лунных лучей, процеженных сквозь облачную пелену. Но луна тут была не при чем: обернувшись, Конан не увидел в окне ее блестящего глаза. Ночное светило поднималось к зениту, и лучи его уже не попадали в камеру.
Зато из-под земли восходила новая луна - вернее, ее половинка. Холодно блистающий полумесяц выплывал на поверхность неторопливо и торжественно; рога его были остроконечными и чуть загибались наружу, меж ними круглилась ровная отточенная кромка, само же лезвие, плавно сужаясь, будто бы перетекало в массивный раздвоенный обух и торчащий над ним граненый штырь. Даже на первый взгляд это оружие казалось тяжелым, основательным, надежным; и ковали его из невиданного серебристо-синеватого металла, ясного, как лучшие офирские зеркала. Но разве могло зеркало сиять таким пронзительным леденящим светом? Разве могло оно переливаться такими алыми отблесками, грозить глядевшему в него холодной пустотой Серых Равнин? Да и что проку в зеркале? Так, забава, девичья игрушка… Перед Конаном же, чуть покачиваясь в воздухе, висела огромная секира, стальной топор на длинной рукояти, орудие убийства, грозное, как сама смерть. Тоже игрушка, но для мужчин! Для тех, кому под силу ее поднять, кто может размахнуться и обрушить на шлем врага губительный блестящий полукруг!
Руки Конана жадно потянулись к ней, пальцы словно клещами обхватили топорище; секира дрогнула, и он ощутил ее восхитительную тяжесть. Очарованный, он прижал ее к груди - так, как еще недавно прижимал Белит. Он глядел на нее - на лезвие, искрящееся и блестящее, похожее на половинку серебряной луны, на грозный четырехгранный наконечник, на два кольца шириной в ладонь, что туго обнимали черненую рукоять. На верхнем был выбит знак креста, на нижнем - семь звезд, называемых в Киммерии и Асгарде Небесным Топором; последняя из них всегда указывала север. На самом же лезвии секиры не было ни тайных знаков, ни священных символов, ни украшений, ни рисунков, ни иероглифов - даже своего отражения Конан не смог разглядеть в сияющей голубизне стали.
Резкий хриплый голос, подобный орлиному клекоту, вывел киммерийца из забытья.
– Я вижу, Рана Риорда пленила тебя. Это хорошо! Очень хорошо, потомок Гидаллы!
О кровопролитных войнах между Валузией и
Комморией, и о том, как пришельцы из Атлантиды покорили часть Туранского материка, основав могучую державу, не сохранилось достоверных свидетельств. Однако события эти послужили источником для множества преданий и легенд, передававшихся из уст в уста на протяжении тысячелетий. Так, рассказывают, что атланты выиграли многие крупные сражение, и в сражениях оных несли перед их шеренгами огромную стальную секиру, что являлась символом их воинской доблести и могущества.
Альмаденские Скрижали, Плита III, строки 142-157
Глава 3. Слава Рана Риорды
Конан поднял голову, всматриваясь в узкий вытянутый прямоугольник окошка. Взошла луна; бледные холодные лучи ночного светила падали на руки и плечи киммерийца, на стиснутые кулаки, на хмурое лицо с насупленными бровями. Он слушал, смотрел - так, как слушает и смотрит дикий зверь, попавший в охотничий капкан; он походил сейчас на барса, решавшего, то ли отгрызть защемленную злым железом лапу, то ли вцепиться клыками в неподатливый металл ловушки. Где-то над ним, в верхних этажах чудовищной башни, раздавались едва слышные стоны и вздохи - не то ветер посвистывал меж зубцами парапета, не то некое существо, неведомый монстр, жаловалось на судьбу, или проклинало ее, или молилось своим жестокосердым богам. Один миг киммерийцу чудилось, что он различает звон цепей и скрежет железа; потом неясные звуки стихли, и над его камерой воцарилась тишина.
Он потер ссадину под коленом, содрал пропитанную кровью тряпку и бросил ее на пол. Поднялся, погрозив потолочному люку огромным кулаком и бормоча: "Ублюдки Нергала! Выберусь, каждому вырву печень… или вспорю брюхо… Жаль только пачкать клинок в вонючих стигийских кишках… забить бы кол в задницу, и все… " Он понимал, что угрозы эти бессильны, и оттого ярился еще больше; он знал, что не погрузит свой меч в животы стигийцев, ибо клинок его, и кинжал, и арбалет со стрелами покоились скорее всего на речном дне. Вот об этом стоило в самом деле пожалеть: доброе было оружие! Но даже с ним не одолеешь каменные стены и железную решетку…
Может, уцепиться за прут, упереться ступнями в стену и согнуть железный стержень? Вдохновленный этой идеей, он шагнул к окну, коснулся изъеденной временем поверхности камня, затем разочарованно покачал головой. Нет, не выйдет… Узкая бойница была прорезана горизонтально, и каждый из десятка прутов не достигал и локтя в высоту. Такой не согнешь! Тем более, что его могли заделать в камень на пару ладоней и заклясть крепкими чарами… Тут надо рубить! Вот только чем? Осколками глиняного кувшина?
Вдруг Конан резко обернулся, разобрав чуть слышный шорох за спиной. Пол у внутренней стены, где он сидел еще недавно, освещала луна; свет был неярким, но его глаза, острые, как у степного коршуна, различали пучок соломы, который он прижимал к ссадине, и окровавленную скомканную тряпку. Неожиданно ему показалось, что она шевелится, будто под набухшую кровью ткань забрался мышонок. Шевеление сопровождалось странными звуками - так шуршит, шелестит и попискивает ссохшаяся губка, впитывая морскую воду или масло.
Губка? Откуда здесь губка? Конан замер, стиснув челюсти и вперившись взглядом в пол. Что-то там было неправильно, неверно… что-то было не так…
Внезапно он понял, что. Кровавая лужица, темневшая раньше у его ступни, исчезла; клок соломы тоже казался сухим. И тряпка, мокрая от крови! Она высыхала прямо на глазах!
Колдовство?
Киммериец отступил и прижался к стене под самым окном, чувствуя, как холод подбирается к сердцу. Ему немногое было известно о Файонской цитадели, но он помнил, что крепость эта была древней, очень древней, выстроенной в незапамятные времена еще тем народом, что обитал в долине Стикса задолго до стигийцев - возможно, еще до Первого Потопа. А раз так, здесь, в этом мрачном старом замке, могла водиться всякая нечисть - демоны и монстры, порождения минувших веков, призраки, зомби или грешные души, что не могли упокоиться на Серых Равнинах, либо злобные твари, прислужники Сета и Нергала. Что угодно - хотя бы камни, высасывающие кровь из узников! И можно было не сомневаться, что любое из таких жутких чудищ сейчас подвластно магам Черного Круга, ибо они вынюхивали и выискивали в старых руинах, лабиринтах и тайных камерах следы всяческого древнего зла, дабы обратить его к своей пользе.
Конан стиснул кулаки, напряг плечи, словно готовился к смертельному прыжку. В варварской его душе мужество сражалось с отчаянием и страхом; как все киммерийцы, он был суеверен и предпочитал не связываться с чарами, колдовством, злыми магами и существами загробного мира. Но если уж ему приходилось встречаться с подобной нечистью, он не отступал; он бился как разъяренный тигр, полагаясь и на силу свою, и на острый меч, на меткую стрелу, на боевой топор или окованую железом дубину. Однако сейчас он был безоружен. В этих четырех стенах он мог рассчитывать лишь на то, чем обладал с рождения: на крепкие мышцы, хитрость и неистребимую яростную тягу к жизни.
В воздухе, над полом, освещенным луной, наметилось зыбкое призрачное трепетание. Что-то неясное, полупрозрачное возникало там, медленно поднимаясь над истертыми гранитными плитами, проскальзывая в щели меж камней, выползая из крохотных трещин подобно болотному туману, встающему над темными и мрачными водами. Казалось, древние камни Файона исходят паром, красноватой вихрящейся дымкой, словно некое существо, заключенное от века в тесный плен гранитной тверди, стремилось вырваться из оков, освободиться, стряхнуть мучительные узы, обрести свободу. Конану, застывшему под окном, еще не удавалось разглядеть, на что похожа эта туманная тварь; розовое облачко кружилось перед ним, вытягивалось кверху, бесформенное и бестелесное, лишенное конечностей и головы, смутное, как фантом, обитающий в ночных кошмарах.
Но оно, это создание, не было фантомом! Полупрозрачный туман внезапно уплотнился, обрел устойчивые очертания, и киммериец с облегчением перевел дух. Человек! Несомненно, перед ним был человек или нечто человекообразное - призрак человека либо демон, воплотившийся в привычные глазу формы. Во всяком случае, Конан не видел ни рогов, ни клыков, ни когтей, ни перепончатых крыльев или хвоста, ни разверстой зубастой пасти - ничего, что можно было бы счесть явным знаком Нергала или другого темного божества. Впрочем, не стоило торопиться с выводами; этот призрачный пришелец, восставший из файонских камней, вполне мог служить Нергалу, Сету, Шешуму, кровожадному идолу чернокожих, или всем им вместе взятым.
Подрагивая, словно клок тумана на ветру, призрак скорчился в трех шагах от киммерийца. Облачная плоть его отчасти сохранила прозрачность, но казалась теперь не красноватой, а скорее серебристой, отливая холодным отблеском полированной стали. Конану никак не удавалось определить, наг ли пришелец или облачен в некое подобие одежды: тело его словно бы окутывал широкий и просторный плащ, из-под которого вдруг выступали то угловатое плечо, то рука, ступня или колено. Лицо, занавешенное капюшоном, маячило смутной тенью; черты его плыли, менялись в зыбкой неопределенности между мужским и женским обличьем, и только глаза, огромные, горящие ледяным огнем, были неподвижны: два пронзительно-синих сапфира в оправе густых черных ресниц.
Чем дольше Конан приглядывался к этому странному существу, тем спокойней становилось у него на сердце. Чем или кем не оказалось бы это туманное бесполое Оно, вид его был не слишком устрашающим. И не потому лишь, что пришелец не имел когтей, клыков либо иного демонического оружия - ведь человек, призрачный или реальный, на самом деле мог представлять не менее страшную угрозу, чем целый сонм демонов. Возможно, сей призрачный монстр тоже являлся когда-то опасной и хищной тварью, но сейчас он выглядел так, словно его не кормили столетиями. Члены его, приоткрытые плащом, были костлявыми, тонкими, жилистыми и сухими; лицо поражало неестественной худобой; сгорбленные же плечи и тощая фигура могли принадлежать лишь немощному старику. Или старухе - Конан все еще пребывал в сомнении насчет пола этого существа.
Но он его не боялся. Стоило ли тревожиться из-за клочьев зыбкого тумана? А если Оно обретет вещественность и телесность, то покончить с таким жалким созданием можно одним ударом кулака… Разумеется, если призрачный гость, порождение файонских камней, не обладал некой могущественной магией, в чем Конан сильно сомневался. Какие уж тут чары! Одна кожа да кости, и к тому же сотканные из полупрозрачной серебристой дымки… Правда, были еще и глаза, горевшие неукротимым сапфировым огнем.
Бесцветные губы призрака зашевелились. Он что-то хотел сказать, но похоже, язык не повиновался ему; до Конана долетели лишь хриплые звуки, напоминавшие лай издыхающего шакала. Однако странная тварь не оставляла своих попыток, и вскоре киммериец разобрал:
– Крр-роовь… крр-роовь… крр-роовь…
Теперь это походило на скрип немазанного тележного колеса. Конечно, призрак хотел крови - чего ж еще жаждать подобному существу? Но хотеть и взять - разные вещи; Конан не собирался по доброй воле делиться с туманным монстром кровью, а получить ее силой тот явно не мог.
– Крр-роовь… - хрипела призрачная тварь, - крр-роовь… Отсслужууу…
Отслужу! Это было уже нечто новое. Нечто интересное! Конан бросил быстрые взгляды на решетку в окне, на каменную плиту, что перегораживала потолочный люк, и вновь уставился на скорченную серебристую фигуру.
– Хочешь крови, ублюдок? Ты что, вампир?
– Нне… нне-ет… Крр-роовь… ссила… ссила по-однять… по-однять… отсслужууу…
Оно - он или она? - с трудом ворочало языком, но обещание отслужить Конан разобрал совершенно ясно. Поделиться с пришельцем кровью? Заключить сделку? - мелькнуло у него в голове. Почему бы и нет? В конце концов, что он терял? В невнятных словах призрака таилась хоть какая-то надежда, в ином же случае, как полагал Конан, и кровь его, и плоть, и кости поглотит эта смрадная дыра, стигийская крысоловка, в которую он угодил по собственной неосторожности.
Он решил рискнуть и буркнул:
– Если отслужишь, дам крови, - и тут же поинтересовался: - Сам будешь пить, гнилая плесень, или мне подойти поближе?
– С-сюда… с-сюда… - Призрак простирал руки вниз, и Конан догадался, что должен пролить кровь на гранитные плиты пола. Видно, влага жизни требовалась не самой твари, а чему-то иному, скрывавшемуся - или захороненному? - в основании файонской башни. Быть может, там лежала тварь куда опасней, чем этот туманный посланец… Но киммерийца это уже не останавливало.
Он сделал три шага вперед, очутившись лицом к лицу с призрачным своим гостем, наклонился и сильно ударил кулаком по раненому колену. Темная струйка скользнула по ноге, захолодила кожу, обернулась у щиколотки, лизнула щербатую плиту… Конан ударил еще раз. Он был щедр - теперь кровь потекла ручейком, просачиваясь в щели между камнями, пробираясь в трещинах среди засохшей известки и щебня; казалось, она прокладывает путь в самое чрево земли.
– Хрр… хрр… хва-тиит… - сорвалось с бледных губ туманной твари. - Крр-роовь гхх… гхх… Гхх-идаллы… одна кхх-апля… дойдет… хва-тиит…
Руки призрака дернулись, вынырнув на миг из-под плаща, ладони с костлявыми растопыренными пальцами коснулись груди киммерийца, словно отталкивая его. Конан не ощутил ничего - ни холода, ни жара, ни теплоты живой плоти - но повиновался, на всякий случай отступив к стене.
И вовремя!
Гранитные плиты пола вдруг вспучились и треснули, словно некое могущественное существо, обладавшее силой великана, демона или дракона, пробивало себе дорогу наверх, расталкивая и дробя древние камни. Рваная щель в два локтя шириной рассекла пол; осколки черного гранита бугрились с обеих ее сторон невысоким валом, а меж ними подрагивало, наливалось светом серебристое сияние, подобное отблеску лунных лучей, процеженных сквозь облачную пелену. Но луна тут была не при чем: обернувшись, Конан не увидел в окне ее блестящего глаза. Ночное светило поднималось к зениту, и лучи его уже не попадали в камеру.
Зато из-под земли восходила новая луна - вернее, ее половинка. Холодно блистающий полумесяц выплывал на поверхность неторопливо и торжественно; рога его были остроконечными и чуть загибались наружу, меж ними круглилась ровная отточенная кромка, само же лезвие, плавно сужаясь, будто бы перетекало в массивный раздвоенный обух и торчащий над ним граненый штырь. Даже на первый взгляд это оружие казалось тяжелым, основательным, надежным; и ковали его из невиданного серебристо-синеватого металла, ясного, как лучшие офирские зеркала. Но разве могло зеркало сиять таким пронзительным леденящим светом? Разве могло оно переливаться такими алыми отблесками, грозить глядевшему в него холодной пустотой Серых Равнин? Да и что проку в зеркале? Так, забава, девичья игрушка… Перед Конаном же, чуть покачиваясь в воздухе, висела огромная секира, стальной топор на длинной рукояти, орудие убийства, грозное, как сама смерть. Тоже игрушка, но для мужчин! Для тех, кому под силу ее поднять, кто может размахнуться и обрушить на шлем врага губительный блестящий полукруг!
Руки Конана жадно потянулись к ней, пальцы словно клещами обхватили топорище; секира дрогнула, и он ощутил ее восхитительную тяжесть. Очарованный, он прижал ее к груди - так, как еще недавно прижимал Белит. Он глядел на нее - на лезвие, искрящееся и блестящее, похожее на половинку серебряной луны, на грозный четырехгранный наконечник, на два кольца шириной в ладонь, что туго обнимали черненую рукоять. На верхнем был выбит знак креста, на нижнем - семь звезд, называемых в Киммерии и Асгарде Небесным Топором; последняя из них всегда указывала север. На самом же лезвии секиры не было ни тайных знаков, ни священных символов, ни украшений, ни рисунков, ни иероглифов - даже своего отражения Конан не смог разглядеть в сияющей голубизне стали.
Резкий хриплый голос, подобный орлиному клекоту, вывел киммерийца из забытья.
– Я вижу, Рана Риорда пленила тебя. Это хорошо! Очень хорошо, потомок Гидаллы!
О кровопролитных войнах между Валузией и
Комморией, и о том, как пришельцы из Атлантиды покорили часть Туранского материка, основав могучую державу, не сохранилось достоверных свидетельств. Однако события эти послужили источником для множества преданий и легенд, передававшихся из уст в уста на протяжении тысячелетий. Так, рассказывают, что атланты выиграли многие крупные сражение, и в сражениях оных несли перед их шеренгами огромную стальную секиру, что являлась символом их воинской доблести и могущества.
Альмаденские Скрижали, Плита III, строки 142-157
Глава 3. Слава Рана Риорды
Отец Гидалла, прорицатель и Великий Кузнец, умер. Он был почти что богом, отпрыском Древних Богов, и потому жизнь его, хоть и подошедшая со временем к концу, оказалась долгой, очень долгой. Говорят, что прожил он несколько столетий, и в глубокой старости сохранил не только ясный разум и телесную мощь, но и мужскую силу. Было у него великое множество возлюбленных и тысячи потомков, так что Гидаллу по справедливости считали родоначальником клана Южного Ветра, одного из четырех племен Атлантиды. Он мудро правил своим народом, пестовал юных, провожал в могилу старцев, приносил жертвы Древним Богам, советовался с родичами своими, Ветрами и Светилами, учился и поучал, сражался и странствовал. И еще он выковал Рана Риорду, Небесную Секиру.
Не только выковал, но и вложил в нее бессмертную душу. Была та душа вначале точно пестрая мозаика, сложенная из разноцветных камней: камешек небесный и камешек земной, камешек из моря, из озера и реки, камешек из леса и с вершины горного хребта, огненный камешек, солнечный, лунный, звездный… Такой была душа Рана Риорды, ибо все стихийные духи, родичи Великого Кователя, вложили в нее по частице; сам же Гидалла наделил Небесную Секиру даром предвидения.
Но не только выковал он Рана Риорду и щедро оделил ее, но и заклял. Отныне и до скончания веков полагалось ей служить потомкам Гидаллы, не предавая их, повинуясь им и не покидая род Южного Ветра, ибо само ее существование зависело от сыновей Великого Кузнеца, от внуков его и правнуков - только они давали Небесной Секире то, чего она жаждала. А жаждала она битв и крови, ибо рождена была для яростных сражений. И с течением времен, когда частицы мозаики слились в единое целое, сей страшный дар Рана Риорды проявился, расцвел и окреп.
Но Гидалла был мудр и наложил на Секиру еще одно заклятье, дабы не могла она, попав к чужим или к врагам, ополчиться против его семени. Великий Кователь был провидцем, но даже он не мог проникнуть в грядущее столь далеко, чтобы узреть конец атлантов и судьбу Секиры во мраке будущих тысячелетий. И, заботясь о потомках своих, так повелел он Рана Риорде: "Предсказывая, ты не обманешь их; сражаясь, не подведешь. Попав же к чужим, ты будешь убивать, убивать и убивать! Убивать, пока не вернешься к роду моему и племени, в руки того, кто окажется старшим из моих потомков. Он насытит тебя, он тебя успокоит! Он повелит, и ты выполнишь!"
С той поры Небесная Секира хранилась у старейшего в роду Южного Ветра, и каким бы слабым и немощным не был этот наследник Гидаллы, в тревожную годину он брал в руки колдовское оружие и шел в бой. Шел в первых рядах войска, а за ним катился медно-бронзовый вал бойцов, чьи копья подпирали небеса, мечи высекали искры из камня, а щиты вздымались неодолимой стеной. И никто не мог справиться с этим воинством, ибо никто не мог устоять перед сокрушительной яростью Рана Риорды. Рубила она крепкое и мягкое, твердое и жидкое; рубила кремневые топоры и толстые черепа пиктов, доспехи и кости валузийцев, ворота и стены грондарский крепостей, боевые колесницы Коммории и катапульты, коими оборонялись жители Туле. Рубила Рана Риорда врагов и насыщалась их кровью, и крови той не было конца, ибо враги у потомков Гидаллы не переводились.
В благословенных землях Атлантиды старейшин давно сменили военные вожди, а потом самый могущественный из них сделался властителем над всей страной, объединив роды Южного и Северного, Западного и Восточного Ветров. И были выстроены Семь Великих Городов Атлантицы, и был построен флот из крутобоких кораблей с окованными медью носами, и подняты пестрые паруса, и опущены в воды морские длинные весла; а затем сыны Ветра и Моря отплыли в сторону восхода, ибо размножились они стократно, и цветущий их материк казался вождям народа слишком малым и ничтожным. На востоке же, где вставало солнце, лежала огромная земля - столь обширная, что ни один корабль, ни один путник не смог бы обойти вокруг нее и за пять лет. В земле той жили многие народы, одни из коих походили обликом на людей, другие же были отличны; там стояли древние богатые города, там процветали ремесла, там копили тайные знания, там реки текли молоком и медом. И все это притягивало атлантов, как пчелу тянет к цветку, хищника - к беззаботной жертве, меч - к обнаженной шее врага.
Они должны были торопиться, очень торопиться! Ибо на западе, за Атлантидой, лежали в океане и другие острова, обитель иной расы, столь же юной и жадной, столь же многочисленной и еще более дикой.
Пикты! Кроме темных волос и тяги к завоеваниям, они во всем отличались от атлантов. Сыны Четырех Ветров были высокими и стройными, пикты же - коренастыми и низкорослыми; у потомков Гидаллы и его божественных родичей солнце позолотило кожу, у пиктов же выжгло ее до цвета темной глины; в глазах атлантов, серых, синих и голубых, отражались небо и море, зрачки же пиктов были темны, как воды лесных озер. Но и пикты, и атланты принадлежали к юным варварским расам; и те, и другие жаждали покорить мир. А миром для них был необозримый Туранский материк.
И загремели битвы, прянули стрелы войны, взвился злой огонь над равнинами Турана, взревели боевые горны, пыль и дым застлали небеса, кровь напитала землю. Всяк бился со всяким: Валузия с Комморией, Верулия с Грондаром, атланты с пиктами - и с каждым, кто становился на пути их армий. Туранские же народы, особенно валузийцы, гордые потомки Древнего Змея, не собирались уступать; хоть они по-прежнему спорили меж собой, но успевали обратить щиты и против варваров, явившихся из западных вод. Грозными были те пришельцы; темноволосые, синеглазые, могучие, они не знали в бою ни усталости, ни колебаний. Казалось, сердца их выкованы из твердой стали - и, быть может, это соответствовало истине. Недаром же перед их полчищами во всех решающих битвах несли стальную секиру, подобную половинке луны. И битвы, в коих этот сверкающий серп выкашивал валузийцев, их пехоту, всадников и колесничих, были варварами выиграны, и власть их простерлась на многие земли Туранского материка.
Тогда валузийцы, желая защитить свои берега и южные рубежи, вступили в союз с пиктами, даровав им право селиться на границе. Эти варвары тоже пришли с запада, но не на кораблях, а в длинных челнах с резными бортами; каждый из них нес пять-шесть десятков воинов в волчьих шкурах, с палицами, каменными топорами и копьями. Пикты были примитивным племенем, но многочисленным, неукротимым и диким; если сердца атлантов покрывала блестящая сталь, то сердца пиктов казались высеченными из неподатливого кремня. И случилось так, что вскоре металл и камень сошлись в смертельном бою в долине Тарры, широкой и полноводной реки, которую с тех пор прозвали Красной.
Воитель Сархаб, старший из потомков Отца Гидаллы, был мужем зрелых лет, высоким, осанистым и мускулистым. Грудь его облегал чешуйчатый панцирь из медных дисков; цельнокованный наплечник топорщился шипами - острыми и слегка искривленными на концах; шлем напоминал причудливую вытянутую раковину, обвивавшуюся вокруг головы бронзовой спиралью. Волосы Сархаба были черны и блестящи, словно полированный камень яхх, а в глазах, синих, как небо на закате, горела искра божественного огня. Говорили, что походит он на Отца Гидаллу, Великого Кователя, и хотя никто не мог судить о сем с полной определенностью, такое мнение лишь прибавляло Сархабу чести и славы.
И он воистину был их достоин! Особенно сейчас, когда стоял перед своими воинами, держа в руках огромную секиру. Шеренга украшенных перламутром щитов, подобных завитку морской волны, тянулась слева и справа от него; над ней золотистой пеной сверкали боевые уборы-раковины, раскачивался лес копий, колыхались яркие султаны и пучки перьев на длинных, окрашенных пурпуром шестах. Эти штандарты, подобные гигантским цветам с четырьмя или семью лепестками, издревле служили символами божественных стихий - Четырех Ветров и Семизвездья, указующего мореходам верную дорогу.
А также воинам-атлантам - путь к победе!
В том не сомневался ни один боец. Разве не побеждали они всякий раз, когда их вел в сражение владыка Рана Риорды? Победят и теперь, обагрив кровью крутые берега Тарры! И пусть коварные валузийцы, забывшие о гордости своей, призывают на помощь диких пиктов, пусть возводят каменные цитадели, пусть опоясывают земли свои защитными стенами, пусть молят демонов и богов! Небесная Секира сокрушит их, как серп сокрушает тростник, огонь - сухое дерево, могучая волна прилива - преграду из жалкой глины.
Впереди, там, где долина Тарры изгибалась к востоку, солнце играло на бронзовых бортах валузийских колесниц, на острых лезвиях, расходившихся от колесных осей, на кольчугах и шлемах, на золотых изображениях змей с гневно раздутыми капюшонами и рубиновыми глазами. По обе стороны от колесничного войска грудились орды пиктов, бесчисленных, как галька на морском берегу. Их темные массы бурлили, словно грозовые тучи, готовые пролиться каменным дождем - эти коренастые крепкие воины в волчьих шкурах являлись несравненными пращниками. Одни уже раскручивали свое оружие, другие грозились боевыми молотами на длинных рукоятях, третьи вздымали кремневые топоры, четвертые… Но так ли важно, чем это дикое воинство стремилось поразить врага? Ни копья его, ни дротики, ни палицы не устоят перед мощью Секиры и яростным натиском Сынов Ветра.
Воитель Сархаб посмотрел на лунное лезвие Рана Риорды и узрел в мерцающей его глубине долину, заваленную мертвыми телами, и водный поток, ставший алым от крови. Еще увидел он груды разбитых колесниц, сброшенных в реку, лошадей, бьющихся в смертной агонии, залитый багрянцем волчий мех, гранитный молот с переломанной рукоятью, валузийского змея, что валялся в кровавой жиже, слепо таращась в небеса… Захохотал Сархаб, ощерил зубы и, взмахнув секирой, сделал первый шаг. Первый шаг к битве, первый шаг к победе!
Подошвы его башмаков уминали мягкую землю; за спиной ревели горны из морских раковин, трепетали и бились на ветру яркие перья на пурпурных шестах. Широкие лезвия копий его воинов несли погибель, от клинков их веяло могильным холодом, топоры их взметнулись для кровавой жатвы. Быстрые стрелы вспороли воздух, хлынули потоком гнева, опали дождем смерти. Боевой клич Сынов Ветра и Моря заглушил лязг металла и стоны умирающих.
Армия атлантов надвигалась на врага.
Навстречу ей катился вал из золота и бронзы, бушевавший в каменных берегах - блистающий водопад меж двух гранитных утесов, сноп молний среди туч, клинок в ножнах из волчьего меха. Там гремели копыта, ржали лошади, раздавались слова команд, свистели смертоносные лезвия колесниц, грохотали их колеса. Но все покрывал дикий волчий вой, свирепый вопль атакующих пиктов. Они мчались вперед, ни на шаг не отставая от валузийских колесниц - невысокие, коренастые, упорные и многочисленные, как муравьи. Еще они походили на гигантскую стаю голодных хищников, завидевших добычу.
Не только выковал, но и вложил в нее бессмертную душу. Была та душа вначале точно пестрая мозаика, сложенная из разноцветных камней: камешек небесный и камешек земной, камешек из моря, из озера и реки, камешек из леса и с вершины горного хребта, огненный камешек, солнечный, лунный, звездный… Такой была душа Рана Риорды, ибо все стихийные духи, родичи Великого Кователя, вложили в нее по частице; сам же Гидалла наделил Небесную Секиру даром предвидения.
Но не только выковал он Рана Риорду и щедро оделил ее, но и заклял. Отныне и до скончания веков полагалось ей служить потомкам Гидаллы, не предавая их, повинуясь им и не покидая род Южного Ветра, ибо само ее существование зависело от сыновей Великого Кузнеца, от внуков его и правнуков - только они давали Небесной Секире то, чего она жаждала. А жаждала она битв и крови, ибо рождена была для яростных сражений. И с течением времен, когда частицы мозаики слились в единое целое, сей страшный дар Рана Риорды проявился, расцвел и окреп.
Но Гидалла был мудр и наложил на Секиру еще одно заклятье, дабы не могла она, попав к чужим или к врагам, ополчиться против его семени. Великий Кователь был провидцем, но даже он не мог проникнуть в грядущее столь далеко, чтобы узреть конец атлантов и судьбу Секиры во мраке будущих тысячелетий. И, заботясь о потомках своих, так повелел он Рана Риорде: "Предсказывая, ты не обманешь их; сражаясь, не подведешь. Попав же к чужим, ты будешь убивать, убивать и убивать! Убивать, пока не вернешься к роду моему и племени, в руки того, кто окажется старшим из моих потомков. Он насытит тебя, он тебя успокоит! Он повелит, и ты выполнишь!"
С той поры Небесная Секира хранилась у старейшего в роду Южного Ветра, и каким бы слабым и немощным не был этот наследник Гидаллы, в тревожную годину он брал в руки колдовское оружие и шел в бой. Шел в первых рядах войска, а за ним катился медно-бронзовый вал бойцов, чьи копья подпирали небеса, мечи высекали искры из камня, а щиты вздымались неодолимой стеной. И никто не мог справиться с этим воинством, ибо никто не мог устоять перед сокрушительной яростью Рана Риорды. Рубила она крепкое и мягкое, твердое и жидкое; рубила кремневые топоры и толстые черепа пиктов, доспехи и кости валузийцев, ворота и стены грондарский крепостей, боевые колесницы Коммории и катапульты, коими оборонялись жители Туле. Рубила Рана Риорда врагов и насыщалась их кровью, и крови той не было конца, ибо враги у потомков Гидаллы не переводились.
В благословенных землях Атлантиды старейшин давно сменили военные вожди, а потом самый могущественный из них сделался властителем над всей страной, объединив роды Южного и Северного, Западного и Восточного Ветров. И были выстроены Семь Великих Городов Атлантицы, и был построен флот из крутобоких кораблей с окованными медью носами, и подняты пестрые паруса, и опущены в воды морские длинные весла; а затем сыны Ветра и Моря отплыли в сторону восхода, ибо размножились они стократно, и цветущий их материк казался вождям народа слишком малым и ничтожным. На востоке же, где вставало солнце, лежала огромная земля - столь обширная, что ни один корабль, ни один путник не смог бы обойти вокруг нее и за пять лет. В земле той жили многие народы, одни из коих походили обликом на людей, другие же были отличны; там стояли древние богатые города, там процветали ремесла, там копили тайные знания, там реки текли молоком и медом. И все это притягивало атлантов, как пчелу тянет к цветку, хищника - к беззаботной жертве, меч - к обнаженной шее врага.
Они должны были торопиться, очень торопиться! Ибо на западе, за Атлантидой, лежали в океане и другие острова, обитель иной расы, столь же юной и жадной, столь же многочисленной и еще более дикой.
Пикты! Кроме темных волос и тяги к завоеваниям, они во всем отличались от атлантов. Сыны Четырех Ветров были высокими и стройными, пикты же - коренастыми и низкорослыми; у потомков Гидаллы и его божественных родичей солнце позолотило кожу, у пиктов же выжгло ее до цвета темной глины; в глазах атлантов, серых, синих и голубых, отражались небо и море, зрачки же пиктов были темны, как воды лесных озер. Но и пикты, и атланты принадлежали к юным варварским расам; и те, и другие жаждали покорить мир. А миром для них был необозримый Туранский материк.
И загремели битвы, прянули стрелы войны, взвился злой огонь над равнинами Турана, взревели боевые горны, пыль и дым застлали небеса, кровь напитала землю. Всяк бился со всяким: Валузия с Комморией, Верулия с Грондаром, атланты с пиктами - и с каждым, кто становился на пути их армий. Туранские же народы, особенно валузийцы, гордые потомки Древнего Змея, не собирались уступать; хоть они по-прежнему спорили меж собой, но успевали обратить щиты и против варваров, явившихся из западных вод. Грозными были те пришельцы; темноволосые, синеглазые, могучие, они не знали в бою ни усталости, ни колебаний. Казалось, сердца их выкованы из твердой стали - и, быть может, это соответствовало истине. Недаром же перед их полчищами во всех решающих битвах несли стальную секиру, подобную половинке луны. И битвы, в коих этот сверкающий серп выкашивал валузийцев, их пехоту, всадников и колесничих, были варварами выиграны, и власть их простерлась на многие земли Туранского материка.
Тогда валузийцы, желая защитить свои берега и южные рубежи, вступили в союз с пиктами, даровав им право селиться на границе. Эти варвары тоже пришли с запада, но не на кораблях, а в длинных челнах с резными бортами; каждый из них нес пять-шесть десятков воинов в волчьих шкурах, с палицами, каменными топорами и копьями. Пикты были примитивным племенем, но многочисленным, неукротимым и диким; если сердца атлантов покрывала блестящая сталь, то сердца пиктов казались высеченными из неподатливого кремня. И случилось так, что вскоре металл и камень сошлись в смертельном бою в долине Тарры, широкой и полноводной реки, которую с тех пор прозвали Красной.
***
Воитель Сархаб, старший из потомков Отца Гидаллы, был мужем зрелых лет, высоким, осанистым и мускулистым. Грудь его облегал чешуйчатый панцирь из медных дисков; цельнокованный наплечник топорщился шипами - острыми и слегка искривленными на концах; шлем напоминал причудливую вытянутую раковину, обвивавшуюся вокруг головы бронзовой спиралью. Волосы Сархаба были черны и блестящи, словно полированный камень яхх, а в глазах, синих, как небо на закате, горела искра божественного огня. Говорили, что походит он на Отца Гидаллу, Великого Кователя, и хотя никто не мог судить о сем с полной определенностью, такое мнение лишь прибавляло Сархабу чести и славы.
И он воистину был их достоин! Особенно сейчас, когда стоял перед своими воинами, держа в руках огромную секиру. Шеренга украшенных перламутром щитов, подобных завитку морской волны, тянулась слева и справа от него; над ней золотистой пеной сверкали боевые уборы-раковины, раскачивался лес копий, колыхались яркие султаны и пучки перьев на длинных, окрашенных пурпуром шестах. Эти штандарты, подобные гигантским цветам с четырьмя или семью лепестками, издревле служили символами божественных стихий - Четырех Ветров и Семизвездья, указующего мореходам верную дорогу.
А также воинам-атлантам - путь к победе!
В том не сомневался ни один боец. Разве не побеждали они всякий раз, когда их вел в сражение владыка Рана Риорды? Победят и теперь, обагрив кровью крутые берега Тарры! И пусть коварные валузийцы, забывшие о гордости своей, призывают на помощь диких пиктов, пусть возводят каменные цитадели, пусть опоясывают земли свои защитными стенами, пусть молят демонов и богов! Небесная Секира сокрушит их, как серп сокрушает тростник, огонь - сухое дерево, могучая волна прилива - преграду из жалкой глины.
Впереди, там, где долина Тарры изгибалась к востоку, солнце играло на бронзовых бортах валузийских колесниц, на острых лезвиях, расходившихся от колесных осей, на кольчугах и шлемах, на золотых изображениях змей с гневно раздутыми капюшонами и рубиновыми глазами. По обе стороны от колесничного войска грудились орды пиктов, бесчисленных, как галька на морском берегу. Их темные массы бурлили, словно грозовые тучи, готовые пролиться каменным дождем - эти коренастые крепкие воины в волчьих шкурах являлись несравненными пращниками. Одни уже раскручивали свое оружие, другие грозились боевыми молотами на длинных рукоятях, третьи вздымали кремневые топоры, четвертые… Но так ли важно, чем это дикое воинство стремилось поразить врага? Ни копья его, ни дротики, ни палицы не устоят перед мощью Секиры и яростным натиском Сынов Ветра.
Воитель Сархаб посмотрел на лунное лезвие Рана Риорды и узрел в мерцающей его глубине долину, заваленную мертвыми телами, и водный поток, ставший алым от крови. Еще увидел он груды разбитых колесниц, сброшенных в реку, лошадей, бьющихся в смертной агонии, залитый багрянцем волчий мех, гранитный молот с переломанной рукоятью, валузийского змея, что валялся в кровавой жиже, слепо таращась в небеса… Захохотал Сархаб, ощерил зубы и, взмахнув секирой, сделал первый шаг. Первый шаг к битве, первый шаг к победе!
Подошвы его башмаков уминали мягкую землю; за спиной ревели горны из морских раковин, трепетали и бились на ветру яркие перья на пурпурных шестах. Широкие лезвия копий его воинов несли погибель, от клинков их веяло могильным холодом, топоры их взметнулись для кровавой жатвы. Быстрые стрелы вспороли воздух, хлынули потоком гнева, опали дождем смерти. Боевой клич Сынов Ветра и Моря заглушил лязг металла и стоны умирающих.
Армия атлантов надвигалась на врага.
Навстречу ей катился вал из золота и бронзы, бушевавший в каменных берегах - блистающий водопад меж двух гранитных утесов, сноп молний среди туч, клинок в ножнах из волчьего меха. Там гремели копыта, ржали лошади, раздавались слова команд, свистели смертоносные лезвия колесниц, грохотали их колеса. Но все покрывал дикий волчий вой, свирепый вопль атакующих пиктов. Они мчались вперед, ни на шаг не отставая от валузийских колесниц - невысокие, коренастые, упорные и многочисленные, как муравьи. Еще они походили на гигантскую стаю голодных хищников, завидевших добычу.