Страница:
ДУХ
Белая петербургская ночь… Покоясь в ее объятиях, которые нельзя было назвать ни сумрачными, ни туманными, ни мглистыми, а лишь белесовато-прозрачными, Ким предавался мечтам о прекрасной рыжекудрой фее. О ее глазах, подобных искрящимся изумрудам, коралловых губках, лебединой шее, гибком стане и пальцах, коснувшихся его щеки… Бутылка мартини, распитая с Кузьмичом, подогревала игру воображения, усиливая чары белой ночи. Ким лежал, уставившись взглядом в потолок, сердце его билось неровно, и каждый удар, как звон набата, отдавался в голове, порождая протяжные сладкие отклики эха: Да-ррья, Да-ррья, Да-ррья… Они постепенно замирали, делались тише и тише, и тогда ему мнилось, что звучит другое, однако похожее имя: Дай-омма, Дай-омма…
«Пора бы ее проведать, а заодно и Конана, – подумал Ким. – С Конаном, кстати, все ясно: он тоскует и скучает, а вот Дайоме пора бы разобраться в своих чувствах. Она влюблена, она в опасности… Значит, нужно принимать решение: или она отправит Конана на битву с колдуном, или зачарует, зацелует и упокоит навек в своем гроте. Последнее, конечно, исключалось; Конан, зацелованный и упокоенный, был абсолютно не нужен ни читателям, ни издателям».
Ким представил себя самого в объятиях Дарьи Романовны, решил, что Конан круглый идиот и, печально вздохнув, напряг фантазию, чтоб дать сюжету требуемый импульс. Скажем, такой: сидят волшебница с Конаном в подземном чертоге, беседуют за жизнь и строят стратегические планы. Примерно как муж с женой перед разводом: один намылился удрать, другая, может, и отпустила бы, но только после разделения имущества. Или, предположим, за ценную услугу… «Я бы к тебе без претензий, но принеси мне скальп Иван Иваныча… мерзкая он личность, и в прошлый вторник мне похотливо подмигнул…»
Фыркнув, Ким закрыл глаза и с головой погрузился в процесс сочинительства.
Он замолчал, мрачно уставившись на клетку с крохотными птичками в многоцветном оперении, чьи мелодичные трели соперничали со звоном фонтанных струй. Фонтан бил вином; судя по запаху, это было аргосское.
– И что бы ты сделал, будь у тебя топор? – спросила Дайома. Владычица острова сидела в невысоком креслице из слоновой кости. Поза ее была небрежной и соблазнительно-ленивой, но прищуренные глаза с тревогой следили за киммерийцем. Он расположился на ковре у ее ног, задумчиво уставившись в большую серебряную чашу.
– Я сделал бы плот, если бы нашлись веревки, – сказал Конан. – Сделал бы плот и уплыл на восток или на запад… или на север, или на юг… к Большой земле или в пасть Нергалу, все равно.
Прекрасные глаза Дайомы наполнились слезами.
– Тебе плохо со мной… – прошептала она. – Плохо, я знаю… Но почему? Разве ты не искал богатства и славы? И разве ты не обрел их? Тут, у меня?
– Богатство – пожалуй… Но слава, что приходит в снах и кончается вместе с ними, мне не нужна. Утром я уже не помню, с кем сражался и кого покорил. Но Кром видит, не это самое главное…
– А что же?
– Что? – Конан медленно перевернул чашу, убедился, что она пуста, и вновь наполнил ее из фонтана. – Знаешь, я странствовал по свету и думал, что завоюю власть, славу и богатство и буду счастлив. Но здесь, у тебя, я понял, что все не так. Не так! Поиск сокровищ дороже самих сокровищ, битва за власть дороже самой власти, путь к славе дороже самой славы… Понимаешь?
Дайома понимала, но, как всякая женщина, спросила совсем о другом:
– А я? Разве я не дороже власти, славы и богатства?
Конан отпил из чаши, потом небрежно погладил округлое колено своей возлюбленной.
– Ты очень красива, рыжая… Ты красива, и ты – великая чародейка, мастерица на всякие хитрые штуки… и цена твоя много выше славы, власти и богатства… Но путь к ним стоит еще дороже. Дороже всех женщин в мире! Клянусь бородою Крома, это так! – Он допил вино и добавил: – К тому же я хочу отомстить.
– Кому? – Прикрыв лицо ладонями, Дайома попыталась незаметно стереть слезы.
– Тому, кто погубил мой корабль. Тому, кто отправил на дно моих парней! Все они были проклятыми головорезами, и жизни их, пожалуй, не стоили медной стигийской монеты… Но не для меня! Не для меня! – Он яростно стиснул кулак. – И я хочу отомстить!
– Волнам и ветру? – спросила Дайома, лаская его темные волосы. – Ты безрассуден, милый!
– При чем здесь волны и ветер? Мой кормчий сказал, что буря наслана… А Шуга, барахтанский пес, понимал толк в таких делах! Прах и пепел! Наслана, понимаешь! Кем? Вот это я хотел бы знать! Кем и почему!
Несколько мгновений фея пребывала в задумчивости, размышляя, что сказать и как сказать; она уже почти решила, что план ее насчет Небсехта нужно осуществить и извлечь из него максимальную выгоду. Взгляд Дайомы скользнул по пышной растительности домашнего сада, по высокому потолку, прекрасной иллюзии безоблачных небес, по могучей фигуре Конана и его кинжалу в блистающих самоцветами ножнах. «В конце концов, – подумала она, – не так уж хитро изловить одной сетью двух птиц; главное – расставить силки в нужном месте и в нужное время. И позаботиться о приманке!»
– Скажи, – ее пальцы утонули в гриве Конана, – если б ты отомстил, твое сердце успокоилось бы? Ты вернулся бы ко мне и принял все, чем я готова тебя одарить? Покой, негу, любовь…
Конан, подняв голову, подозрительно уставился на нее. Кажется, начинались женские игры: домыслы и предположения, намеки и хитрости. Что ж, посмотрим, кто кого переиграет!
– Отомстил – кому? Волнам и ветру? – поинтересовался он с усмешкой.
– Нет, пославшему их. Видишь ли, твой кормчий был прав…
Вскочив, киммериец, словно стальными клещами, стиснул запястья Дайомы; в глазах его замерцал опасный огонь.
– Ты знаешь его имя? Кто он? Клянусь, Кром получит его печень!
– Предположим, знаю. И предположим, ты сумеешь отомстить. Что дальше? Ты возвратишься ко мне?
Он яростно мотнул головой:
– Нет! Мир велик, и я не видел сотой его части. А здесь… здесь, у тебя, я словно в темнице с золотыми стенами… Нет, рыжая, к чему лгать – я не вернусь!
– А если месть окажется тебе не по силам? Если ты столкнешься с могущественным существом, с тварью, которую нельзя уничтожить?
– До сих пор ни одна тварь не уходила от моего меча, – произнес Конан и встряхнул женщину. – Так ты скажешь мне его имя?
– Я подумаю.
– Имя!
– Ладно. – Сквозь прищуренные веки она следила за его лицом. Поистине, он был прекрасен в ярости! И куда желанней прочих ее возлюбленных, не говоря уж о северном колдуне… – Ладно, – повторила Дайома, – я скажу и даже помогу тебе, но не сейчас.
– Имя!
– Будь же благоразумен… ты все равно не справишься без моей помощи. Если ты построишь плот, то куда поплывешь на нем? До Западного и Восточного материков добраться нелегко, а на юге и севере лежит лишь бесконечный океан. Твой плот развалится через десять дней, или ты погибнешь от голода и жажды… Я не желаю тебе такой смерти, милый!
– Тогда сотвори мне корабль! Большую галеру с двумя мачтами и острым носом, с веслами и парусами!
– Зачем тебе корабль без команды?
– Дай мне команду! У тебя много слуг!
Дайома покачала головой:
– Моя власть велика, но только вблизи острова, где мои иллюзии могут стать чем-то осязаемым и прочным. Вдали же, на землях, что лежат вкруг океана, они обращаются в сны… всего лишь в сны, милый, ибо я – не всесильная владычица Иштар, и боги положили предел моей власти. Так что корабль, который ты просишь, станет сухой ветвью в ста тысячах локтей от берега, а команда, слуги мои, превратятся в груду пестрого камня. И ты пойдешь на дно вместе с ними.
– Какую же помощь ты можешь обещать мне?
– Ну-у… Я попыталась бы пригнать сюда настоящее судно… Из Аргоса, Зингары или Шема… Если ты не будешь столь нетерпелив и согласишься на мои условия… – Дайома лукаво улыбнулась.
Брови Конана сошлись грозовой тучей, однако он выпустил ее запястья из железной хватки.
– Кром! Похоже, ты торгуешься со мной о выкупе! Словно взяла меня в плен!
– О, нет, милый, нет! Я только хочу, чтобы ты вернулся ко мне! Чтобы ты был со мной долго-долго, много дольше, чем отпущено тебе судьбой… жил бы на моем прекрасном острове в холе и неге, не старел и любил меня… Это ведь так немного, правда?
– Немного, – согласился Конан. – Всего лишь моя шкура, мои потроха и моя душа. Ну, и на каких условиях ты желаешь заполучить все это?
– Ты выполнишь одну мою просьбу… насчет той мерзкой твари, что погубила твой корабль… Поверь, и я хотела бы уничтожить этого монстра, но слишком уж он далек, слишком искусен в колдовстве!
– Чего он хочет от тебя?
– Хочет заполучить меня на свое ложе. Хочет не только тело мое, но всю силу… всю магическую силу, которой меня наделили светлые боги… Хоть и сам колдун силен, очень силен! Но если ты справишься с ним и привезешь мне доказательства победы, я тебя отпущу. Отпущу, даже если сердце мое разорвется от тоски!
– А если не справлюсь? – спросил Конан, пропустив замечание насчет сердца мимо ушей.
– Тогда останешься здесь навсегда. – Лукаво улыбнувшись, Дайома добавила: – Должен ведь кто-то защищать меня от домогательств колдуна!
Наполнив чашу и медленно прихлебывая вино, Конан размышлял над сделанным ему предложением. Пока он не мог разглядеть подвохов, хоть смутно опасался всяких женских хитростей и коварства. К тому же стоило учесть, что рыжая была не обычной женщиной, а ведьмой и чародейкой, влюбленной в него, словно кошка. Сам он после первых бурных ночей испытывал лишь томление и скуку, и это его не удивляло. Красота не главное в женщине; важнее самоотверженность. Были девушки, готовые погибнуть за него, но эта Дайома… Вряд ли, вряд ли…
Подумав о смерти, он сказал:
– Ты говорила о том, что произойдет, если я одолею колдуна или не справлюсь с ним, но останусь в живых. Может сложиться так или иначе, а может случиться, что я умру. И что тогда?
Дайома ласково растрепала его темную гриву.
– Но ведь твой меч непобедим! Не правда ли?
– И все же?
Лицо ее сделалось печальным, в прекрасных глазах блеснули слезы.
– Значит, так судили боги, милый… Им виднее!
Конан согласно кивнул и потянулся к фонтану, за новой порцией аргосского, но нежная ручка Дайомы остановила его.
– Ты слишком много пьешь, мой киммериец. Вино крадет силу…
Он стряхнул ее пальцы:
– Ничего! Аргосское лишь горячит кровь. И ночью ты в этом убедишься.
«Эх, мне бы его заботы!..» – подумал Ким, представив собственную душу в ладонях у Дарьи Романовны. Душу, сердце и все остальные части тела, какими она пожелает владеть… Надежда, что это свершится, согрела Кима; он вдруг поверил, что непременно найдет ее и покорит каким-нибудь подвигом – ну, например, расправится с постылым мужем. Будет ли эта расправа физической или интеллектуальной, Кононов еще не представлял, но твердо рассчитывал определиться с методой, узнав о Чернове Пал Палыче побольше.
Выбросив его из головы, он стал обдумывать третий эпизод.
Как известно, женщины предусмотрительны; взять хотя бы Дашу – расстаралась, все ведь принесла, икру, вино и фрукты, даже сигареты! Ну а волшебница чем хуже? Только тем, что она персонаж нереальный, сказочный, но в мире Дайомы, таком же сказочном, как и она сама, ее поступки должны соответствовать женской логике. В общем, без икры она Конана не оставит! Это в фигуральном смысле, а если вернуться к конкретике, даст ему зачарованный кинжал и наголовный обруч из железа. Клинок, само собой, на колдуна, а обруч – чтобы мерзкий демон не переехал в киммерийца, когда колдун сыграет в ящик. Обруч – ментальный щит от демонических посягательств, с зомбирующим эффектом – зарежет Конан мага, и тут ему приказ: двигай, недоумок, к острову, в объятия прелестной феи! А нож… нож киммерийца она заколдует, чтоб резал он металл и камень. Тысячи смертных падут под его ударами, но лезвие останется таким же чистым и несокрушимым… тысячи смертных или одно существо, владеющее магией…
«Кинжал и обруч… эклектика, конечно, но сойдет, – подумал Ким. – А отыграемся мы на третьем даре, на големе, что сотворен волшебницей из камня, снабжен навязчивой идеей и выдан Конану в попутчики. А также в надзиратели… Конан его возненавидит и пожелает закопать, однако от голема не избавишься… Настырный тип и преданный до гроба! Фея назовет его Идрайн и будет общаться с ним телепатически, чтобы следить за киммерийцем. Телепатия же в данном случае…»
«Превосходный способ связи, – произнес у Кима в голове бесплотный голос. – И в этом случае, и во всех остальных».
Кононов подпрыгнул – да так, что зазвенела пружинная сетка кровати. Потом сел, оперся спиной о подушку и вытер вспотевший лоб.
– Досочинялся… Еще немного, и мальчики кровавые в глазах… А слуховая галлюцинация – уже!
«Это не слуховая галлюцинация, – услышал он. – Прошу простить, что я вторгаюсь в ваши мысли и нарушаю творческий процесс. Меня извиняет лишь бедственное положение, в котором я невольно очутился».
Челюсть у Кима отвисла, по спине забегали холодные мурашки. Он стиснул ладонями виски, уставился, выкатив глаза, в висевшее над умывальником зеркало и прошептал дрожащими губами:
– Ты кто?
«Странник и посланец, который затерялся в вашем мире. Несчастное создание из галактических бездн… – Голос смолк, потом прошелестел: – Таких, как я, вы, люди, называете инопланетными пришельцами».
Ким ощутил, что майка его взмокла от пота, а сердце оледенело и рухнуло куда-то вниз, к желудку или, возможно, к кишечнику. Он с усилием вздохнул, пытаясь успокоиться; мысль кружила испуганной птицей, сбившейся с курса в облачной мгле, и помнилась ему сейчас лишь фраза из какого-то романа: «Это случилось!.. Зеленые человечки добрались до Земли!..» Он как-то сразу убедился, что с ним не шутят, не разыгрывают – да и какие шуточки ночью, в больничной палате на двенадцатом этаже? Ни телевизора тебе, ни радио, один сосед храпит, другой в прострации, а может, в коме… Это подсказывала логика, а интуиция писателя-фантаста не собиралась спорить с ней и даже, наоборот, – поддерживала по всем статьям. Интуиция шептала, что для контактов с инопланетянином годится не первый встречный-поперечный, но личность, наделенная воображением, талантом к фантазированию, твердой верой в необычное и романтическим складом души. Словом, Ким Николаевич Кононов, и никто другой!
– Где ты? – тихо, чтобы не потревожить Кузьмича, промолвил Ким. – Висишь у окна в летающей тарелке? Расположился на крыше? Или находишься в поле невидимости?
«Ни то, ни другое, ни третье, – отозвался пришелец. – С вашей точки зрения, я бестелесный дух и, следовательно, не имею ни облика, ни формы. Одна ментальная сущность, чистый разум, так сказать. По этой причине для активного функционирования я нуждаюсь в человеческом мозге, однако мозг подходит не всякий, как выяснилось в результате многих опытов. В данный момент я, к сожалению, обретаюсь в таком убогом и жалком сосуде, что…»
– Погоди-ка! – Ким, озаренный внезапным наитием, спустил ноги на пол и уставился на прыгуна-сантехника. – Ты хочешь сказать, что вселился в этого… в этого…
«В этого алкоголика, – печально подтвердил пришелец. – Другие, впрочем, были не лучше, и все до одного – ментально-резистентные типы, не склонные к разумному сотрудничеству. Клянусь тепловой смертью Вселенной! Я не какой-нибудь сопляк, я разведчик с опытом, и я побывал во многих мирах! Но ваша планета… Ну, чтоб никого не обидеть, скажу, что она не подарок. Совсем не подарок!»
– Это правильно, не подарок, – согласился Ким. – Однако мы привыкли. Деваться-то некуда!
Он уже вроде бы успокоился. Причины к тому были разнообразными и связанными как с его духовным складом и повседневным ремеслом, предполагавшими готовность к чуду, так и с характером беседы, а может, с благожелательной эманацией, пронизывающей беззвучную речь пришельца. Кто бы он ни был и каким бы странным способом ни очутился в прыгуне-сантехнике, он не замышлял плохого – ни покорения Земли, ни ее очистки от законных автохтонов, ни иных глобальных акций. К тому же ощущалась в нем некая печаль, словно он искал кого-то или что-то, но поиски были безуспешны и не вели ни к чему, кроме отчаяния и усталости. «Может быть, бедняга лишился корабля и не знает, как возвратиться на родину?..» – мелькнуло у Кима в голове.
«Корабль… – с оттенком задумчивости произнес пришелец, уловив, по-видимому, эту мысль. – Нет, дело не в корабле. Мой микротран-спундер исправен, но я не могу улететь, пока… – Он запнулся, будто ему не хватало слов для объяснений, но тут же продолжил: – Не будем сейчас об этом. В данный момент у нас другие проблемы, у вас и у меня».
– Какие? – удивился Кононов.
«У каждого свои. Я заключен в убогое вместилище, а ваш организм имеет массу повреждений. Один перелом, четыре трещины в костях и сорок восемь синяков и ссадин».
«Неплохо же меня отделали!» – подумал Ким, вслушиваясь в тихий шелестящий голос. Впрочем, воспринимался он не слухом – слова рождались в голове, негромкие, но ясные, передававшие не только смысл, но и оттенок чувства. В данном случае, надежду.
«Мы можем стать полезными друг другу», – сказал пришелец и выжидательно смолк.
– Каким же образом?
«Вы предоставите мне убежище, я, оказавшись в вашем теле – точнее, в латентной части мозга, – вас исцелю. Это совсем не тяжело – ускорить клеточный обмен и подстегнуть регенерацию. Конечно, при условии, что доля белков и углеводов в вашей пище будет увеличена».
– С белками и углеводами не заржавеет, – сказал Кононов, бросив взгляд на стол, заваленный Дашиными дарами. – А вот объясни, почему тебе нужен именно я? Народу-то вокруг вагон! Если водопроводчик не подходит, можешь переселиться в доктора, в банкира или в ученого-физика… хоть в самого губернатора!
«Не так все просто, – пояснил пришелец. – Мне нужна личность с воображением, масштабная, свободная от предрассудков, готовая сотрудничать по доброй воле. Еще непьющая, – добавил он после недолгого раздумья. – Я ведь не зря обратился к вам – я ощутил мощную работу мысли, творческую ауру, способность воспринять ментальный импульс. Словом, вы мне подходите. Вместе со всеми вашими проблемами».
Ким поскреб небритую щеку. Проблемы у него, конечно, были – это с одной стороны; с другой – не прибавится ли их, если подселить к себе духа, бесплотный разум из глубин Галактики, бог ведает, с какой звезды? Подселишь и ненароком прыгнешь из окошка… а этаж тут, как справедливо заметил Кузьмич, не шестой, а двенадцатый… Но кое-что в словах пришельца подкупало, и Ким – быть может, впервые с момента рождения – вдруг ощутил себя не жалким бумагомаракой, а личностью творческой, масштабной, свободной от предрассудков. Как раз такой, какие сотрудничают с космическими пришельцами.
– Ладно, – промолвил он, вставая, – так и быть, переселяйся! Но при одном условии: в мысли мои не лезь!
«Вмешиваться в чужой мыслительный процесс крайне неэтично, – заметил инопланетянин. – Как говорят у вас, все равно что подглядывать сквозь замочную скважину. Если бы я не оказался в таком бедственном положении, то никогда…»
– Замнем для ясности, – произнес Кононов. – Ну, давай!
Что-то мягко коснулось его сознания и растворилось в нем, как сахар в кипятке. Ким постоял, прислушиваясь к своим ощущениям, но ничего необычного не отметил: плечо по-прежнему болело, в ребрах, схваченных тугой повязкой, покалывало. Подождав минуту-другую, он поинтересовался:
– Приятель, ты здесь?
«Да, – отчетливо прозвучало в голове. – Кстати, вы можете не использовать вторую сигнальную систему, то есть звуковую речь. Мы находимся в телепатичекой связи. Вполне достаточно помыслить».
Кононов помыслил. Вопрос касался имени пришельца, но оказалось, что произнести его, ни вслух, ни мысленно, нет никакой возможности.
«Так дело не пойдет, – подумал Ким, перебирая в памяти различные имена. – Пожалуй, я назову тебя Трикси. И раз уж мы очутились в одной голове, то обращайся ко мне по-дружески, на ты».
«Не возражаю, – отозвался пришелец. – Ты – Ким, я – Трикси… А теперь ляг и расслабься. Я приступаю к исцелению. Не тревожься, эту процедуру я уже освоил, когда лечил сантехника. С ним еще хуже было – все-таки шестой этаж…»
Ким последовал совету и, пока зарастали трещины в ребрах, сращивалась сломанная ключица и исчезали синяки, предавался думам о своем чудесном постояльце. Можно ли его считать аналогом голема Идрайна? В каком-то смысле да, ибо Трикси станет для него, для Кима Кононова, неизменным спутником, точно каменный гигант при киммерийце. Но голем – автономное создание, с собственной телесной оболочкой, а вот об Арраке такого не скажешь. Эта демоническая тварь внедрилась в мозг и душу Гор-Небсехта, и потому у Трикси с ней, пожалуй, больше общего… С другой стороны, Трикси не демон, а инопланетный дух, и аналогии с Арраком оскорбительны! Трикси не злобное чудище, а пришелец со звезд, посланец иного мира!
Видимо, мысль о посланце крепко засела у Кононова, определив присвоенное духу имя. Ким выловил его из хайборийского пантеона, где было множество богов, светлых и темных, синих в крапинку и розовых в полоску, – мерзкий Сет Великий Змей и светозарный Митра, кровожадный Кром, Нергал, владыка преисподней, ледяной Имир, бог мрака Ариман, Бел, покровитель воров, и прочие трансцендентальные персоны. А среди них – Зертрикс, посланник Высших Сил, передающий повеления героям и богам помельче. Вот только обликом он неприятен, уродлив и горбат, к тому же и характер у него скверный… «Нет, пришелец не Зертрикс, – подумал Ким, – хотя и выполняет функцию посланца. Трикси много лучше, да и звучит интимнее…»
Акт присвоения имени был, безусловно, сакральным и устанавливал прочные связи между дающим имя и принимающим его. Такая связь могла быть дружеской, а чаще – родственной, объединяющей детей с родителями, или же той, которая делает одно лицо зависимым и подчиненным другому. Можно надеяться, что с Трикси дела пойдут по первому сценарию, а вот у Небсехта с Арраком все иначе, так же, как у Дайомы с големом… Тут ясно, кто господин, кто раб!
Размышляя об этом, Ким постепенно перемещался из привычного земного мира в Хайборию, из больничной палаты – на волшебный остров, где тоже царила ночь, однако не светлая, а темная, какие бывают в южных широтах. Кости его срастались, кровоподтеки рассасывались, и с каждой минутой его все больше клонило в дрему; он погружался в то состояние меж явью и сном, когда иллюзорные тени обрастают плотью, вторгаются в реальность, двигаются, шепчут, говорят… Надо лишь запомнить их слова, узреть и спрятать в памяти возникшие картины, чтоб описать потом увиденное и услышанное. Скажем, это…
Владычица острова вытянула руку, и световой лучик пробежал по векам застывшего на ложе существа, коснулся его губ и замер на груди – слева, где медленно стучало сердце.
– Восстань, – прошептала женщина, и ее изумрудные глаза повелительно сверкнули, – восстань и произнеси слова покорности. Восстань и выслушай мои повеления!
Исполин шевельнулся. Его огромное тело сгибалось еще с трудом, руки дрожали, челюсть отвисла, придав лицу странное выражение: казалось, он изумленно уставился куда-то вдаль, хотя перед ним была лишь глухая и темная стена камеры. Постепенно, с трудом ему удалось сесть, спустить ноги на пол, выпрямиться, придерживаясь ладонями о край ложа. Челюсти его сошлись с глухим лязгом, и лик выглядел теперь не удивленным, а сосредоточенно-мрачным. Сделав последнее усилие, голем встал, вытянулся во весь рост, покачиваясь и возвышаясь над своей госпожой на добрых две головы. Он был громаден – великан с бледно-серой кожей и выпуклыми рельефными мышцами.
Давным-давно в какой-то книжке (не помню уже ни автора ее, ни названия) я вычитал поразившие меня слова: «Плоскость фантастического подчиняется своей логике, а плоскость реального – своей. Действительно достойное изучения начинается там, где эти плоскости пересекаются». Мудрая мысль, не правда ли? Заставляет вспомнить о многочисленных исследователях Вселенского Разума, астрала, жизни после смерти, биолокации и других трансцендентных эффектов, а еще о Менделееве, увидевшем во сне Периодическую систему. Я, со своей стороны, тоже могу засвидетельствовать справедливость данного высказывания; волею судеб я очутился в пересечении плоскостей и, кажется, застрял там на всю жизнь. Впрочем, то же самое можно сказать о любом писателе-фантасте.
Белая петербургская ночь… Покоясь в ее объятиях, которые нельзя было назвать ни сумрачными, ни туманными, ни мглистыми, а лишь белесовато-прозрачными, Ким предавался мечтам о прекрасной рыжекудрой фее. О ее глазах, подобных искрящимся изумрудам, коралловых губках, лебединой шее, гибком стане и пальцах, коснувшихся его щеки… Бутылка мартини, распитая с Кузьмичом, подогревала игру воображения, усиливая чары белой ночи. Ким лежал, уставившись взглядом в потолок, сердце его билось неровно, и каждый удар, как звон набата, отдавался в голове, порождая протяжные сладкие отклики эха: Да-ррья, Да-ррья, Да-ррья… Они постепенно замирали, делались тише и тише, и тогда ему мнилось, что звучит другое, однако похожее имя: Дай-омма, Дай-омма…
«Пора бы ее проведать, а заодно и Конана, – подумал Ким. – С Конаном, кстати, все ясно: он тоскует и скучает, а вот Дайоме пора бы разобраться в своих чувствах. Она влюблена, она в опасности… Значит, нужно принимать решение: или она отправит Конана на битву с колдуном, или зачарует, зацелует и упокоит навек в своем гроте. Последнее, конечно, исключалось; Конан, зацелованный и упокоенный, был абсолютно не нужен ни читателям, ни издателям».
Ким представил себя самого в объятиях Дарьи Романовны, решил, что Конан круглый идиот и, печально вздохнув, напряг фантазию, чтоб дать сюжету требуемый импульс. Скажем, такой: сидят волшебница с Конаном в подземном чертоге, беседуют за жизнь и строят стратегические планы. Примерно как муж с женой перед разводом: один намылился удрать, другая, может, и отпустила бы, но только после разделения имущества. Или, предположим, за ценную услугу… «Я бы к тебе без претензий, но принеси мне скальп Иван Иваныча… мерзкая он личность, и в прошлый вторник мне похотливо подмигнул…»
Фыркнув, Ким закрыл глаза и с головой погрузился в процесс сочинительства.
* * *
– Мой корабль был сделан из хорошего дерева, – сказал Конан. – Обшивка пробита, киль треснул, весла переломаны, но осталось много крепких досок. Клянусь Кромом, был бы у меня топор…Он замолчал, мрачно уставившись на клетку с крохотными птичками в многоцветном оперении, чьи мелодичные трели соперничали со звоном фонтанных струй. Фонтан бил вином; судя по запаху, это было аргосское.
– И что бы ты сделал, будь у тебя топор? – спросила Дайома. Владычица острова сидела в невысоком креслице из слоновой кости. Поза ее была небрежной и соблазнительно-ленивой, но прищуренные глаза с тревогой следили за киммерийцем. Он расположился на ковре у ее ног, задумчиво уставившись в большую серебряную чашу.
– Я сделал бы плот, если бы нашлись веревки, – сказал Конан. – Сделал бы плот и уплыл на восток или на запад… или на север, или на юг… к Большой земле или в пасть Нергалу, все равно.
Прекрасные глаза Дайомы наполнились слезами.
– Тебе плохо со мной… – прошептала она. – Плохо, я знаю… Но почему? Разве ты не искал богатства и славы? И разве ты не обрел их? Тут, у меня?
– Богатство – пожалуй… Но слава, что приходит в снах и кончается вместе с ними, мне не нужна. Утром я уже не помню, с кем сражался и кого покорил. Но Кром видит, не это самое главное…
– А что же?
– Что? – Конан медленно перевернул чашу, убедился, что она пуста, и вновь наполнил ее из фонтана. – Знаешь, я странствовал по свету и думал, что завоюю власть, славу и богатство и буду счастлив. Но здесь, у тебя, я понял, что все не так. Не так! Поиск сокровищ дороже самих сокровищ, битва за власть дороже самой власти, путь к славе дороже самой славы… Понимаешь?
Дайома понимала, но, как всякая женщина, спросила совсем о другом:
– А я? Разве я не дороже власти, славы и богатства?
Конан отпил из чаши, потом небрежно погладил округлое колено своей возлюбленной.
– Ты очень красива, рыжая… Ты красива, и ты – великая чародейка, мастерица на всякие хитрые штуки… и цена твоя много выше славы, власти и богатства… Но путь к ним стоит еще дороже. Дороже всех женщин в мире! Клянусь бородою Крома, это так! – Он допил вино и добавил: – К тому же я хочу отомстить.
– Кому? – Прикрыв лицо ладонями, Дайома попыталась незаметно стереть слезы.
– Тому, кто погубил мой корабль. Тому, кто отправил на дно моих парней! Все они были проклятыми головорезами, и жизни их, пожалуй, не стоили медной стигийской монеты… Но не для меня! Не для меня! – Он яростно стиснул кулак. – И я хочу отомстить!
– Волнам и ветру? – спросила Дайома, лаская его темные волосы. – Ты безрассуден, милый!
– При чем здесь волны и ветер? Мой кормчий сказал, что буря наслана… А Шуга, барахтанский пес, понимал толк в таких делах! Прах и пепел! Наслана, понимаешь! Кем? Вот это я хотел бы знать! Кем и почему!
Несколько мгновений фея пребывала в задумчивости, размышляя, что сказать и как сказать; она уже почти решила, что план ее насчет Небсехта нужно осуществить и извлечь из него максимальную выгоду. Взгляд Дайомы скользнул по пышной растительности домашнего сада, по высокому потолку, прекрасной иллюзии безоблачных небес, по могучей фигуре Конана и его кинжалу в блистающих самоцветами ножнах. «В конце концов, – подумала она, – не так уж хитро изловить одной сетью двух птиц; главное – расставить силки в нужном месте и в нужное время. И позаботиться о приманке!»
– Скажи, – ее пальцы утонули в гриве Конана, – если б ты отомстил, твое сердце успокоилось бы? Ты вернулся бы ко мне и принял все, чем я готова тебя одарить? Покой, негу, любовь…
Конан, подняв голову, подозрительно уставился на нее. Кажется, начинались женские игры: домыслы и предположения, намеки и хитрости. Что ж, посмотрим, кто кого переиграет!
– Отомстил – кому? Волнам и ветру? – поинтересовался он с усмешкой.
– Нет, пославшему их. Видишь ли, твой кормчий был прав…
Вскочив, киммериец, словно стальными клещами, стиснул запястья Дайомы; в глазах его замерцал опасный огонь.
– Ты знаешь его имя? Кто он? Клянусь, Кром получит его печень!
– Предположим, знаю. И предположим, ты сумеешь отомстить. Что дальше? Ты возвратишься ко мне?
Он яростно мотнул головой:
– Нет! Мир велик, и я не видел сотой его части. А здесь… здесь, у тебя, я словно в темнице с золотыми стенами… Нет, рыжая, к чему лгать – я не вернусь!
– А если месть окажется тебе не по силам? Если ты столкнешься с могущественным существом, с тварью, которую нельзя уничтожить?
– До сих пор ни одна тварь не уходила от моего меча, – произнес Конан и встряхнул женщину. – Так ты скажешь мне его имя?
– Я подумаю.
– Имя!
– Ладно. – Сквозь прищуренные веки она следила за его лицом. Поистине, он был прекрасен в ярости! И куда желанней прочих ее возлюбленных, не говоря уж о северном колдуне… – Ладно, – повторила Дайома, – я скажу и даже помогу тебе, но не сейчас.
– Имя!
– Будь же благоразумен… ты все равно не справишься без моей помощи. Если ты построишь плот, то куда поплывешь на нем? До Западного и Восточного материков добраться нелегко, а на юге и севере лежит лишь бесконечный океан. Твой плот развалится через десять дней, или ты погибнешь от голода и жажды… Я не желаю тебе такой смерти, милый!
– Тогда сотвори мне корабль! Большую галеру с двумя мачтами и острым носом, с веслами и парусами!
– Зачем тебе корабль без команды?
– Дай мне команду! У тебя много слуг!
Дайома покачала головой:
– Моя власть велика, но только вблизи острова, где мои иллюзии могут стать чем-то осязаемым и прочным. Вдали же, на землях, что лежат вкруг океана, они обращаются в сны… всего лишь в сны, милый, ибо я – не всесильная владычица Иштар, и боги положили предел моей власти. Так что корабль, который ты просишь, станет сухой ветвью в ста тысячах локтей от берега, а команда, слуги мои, превратятся в груду пестрого камня. И ты пойдешь на дно вместе с ними.
– Какую же помощь ты можешь обещать мне?
– Ну-у… Я попыталась бы пригнать сюда настоящее судно… Из Аргоса, Зингары или Шема… Если ты не будешь столь нетерпелив и согласишься на мои условия… – Дайома лукаво улыбнулась.
Брови Конана сошлись грозовой тучей, однако он выпустил ее запястья из железной хватки.
– Кром! Похоже, ты торгуешься со мной о выкупе! Словно взяла меня в плен!
– О, нет, милый, нет! Я только хочу, чтобы ты вернулся ко мне! Чтобы ты был со мной долго-долго, много дольше, чем отпущено тебе судьбой… жил бы на моем прекрасном острове в холе и неге, не старел и любил меня… Это ведь так немного, правда?
– Немного, – согласился Конан. – Всего лишь моя шкура, мои потроха и моя душа. Ну, и на каких условиях ты желаешь заполучить все это?
– Ты выполнишь одну мою просьбу… насчет той мерзкой твари, что погубила твой корабль… Поверь, и я хотела бы уничтожить этого монстра, но слишком уж он далек, слишком искусен в колдовстве!
– Чего он хочет от тебя?
– Хочет заполучить меня на свое ложе. Хочет не только тело мое, но всю силу… всю магическую силу, которой меня наделили светлые боги… Хоть и сам колдун силен, очень силен! Но если ты справишься с ним и привезешь мне доказательства победы, я тебя отпущу. Отпущу, даже если сердце мое разорвется от тоски!
– А если не справлюсь? – спросил Конан, пропустив замечание насчет сердца мимо ушей.
– Тогда останешься здесь навсегда. – Лукаво улыбнувшись, Дайома добавила: – Должен ведь кто-то защищать меня от домогательств колдуна!
Наполнив чашу и медленно прихлебывая вино, Конан размышлял над сделанным ему предложением. Пока он не мог разглядеть подвохов, хоть смутно опасался всяких женских хитростей и коварства. К тому же стоило учесть, что рыжая была не обычной женщиной, а ведьмой и чародейкой, влюбленной в него, словно кошка. Сам он после первых бурных ночей испытывал лишь томление и скуку, и это его не удивляло. Красота не главное в женщине; важнее самоотверженность. Были девушки, готовые погибнуть за него, но эта Дайома… Вряд ли, вряд ли…
Подумав о смерти, он сказал:
– Ты говорила о том, что произойдет, если я одолею колдуна или не справлюсь с ним, но останусь в живых. Может сложиться так или иначе, а может случиться, что я умру. И что тогда?
Дайома ласково растрепала его темную гриву.
– Но ведь твой меч непобедим! Не правда ли?
– И все же?
Лицо ее сделалось печальным, в прекрасных глазах блеснули слезы.
– Значит, так судили боги, милый… Им виднее!
Конан согласно кивнул и потянулся к фонтану, за новой порцией аргосского, но нежная ручка Дайомы остановила его.
– Ты слишком много пьешь, мой киммериец. Вино крадет силу…
Он стряхнул ее пальцы:
– Ничего! Аргосское лишь горячит кровь. И ночью ты в этом убедишься.
* * *
Ким мысленно поставил точку, прислушался к храпу Кузьмича и решил, что сцена вышла неплохой. Теперь пора бы корабль пригнать – скажем, из Зингары или Аргоса – и отправиться в плавание на материк. Однако не будем торопиться! Еще бы пару-тройку эпизодов… Пусть колдун, проведав о Конане через волшебное зеркало, пошлет на перехват своих бойцов… Где его замок, этого Гор-Небсехта? В ледяном Ванахейме, на океанском берегу – значит, есть у него дружина из местных ваниров, убийц и отпетых мерзавцев. Вот их-то Небсехт и пошлет! Это раз, а два – пусть Конан потерзается сомнениями в части женского коварства. Мужик он неглупый и предвидит, что фее желательно его заполучить – как было сказано, с душой и всеми потрохами…«Эх, мне бы его заботы!..» – подумал Ким, представив собственную душу в ладонях у Дарьи Романовны. Душу, сердце и все остальные части тела, какими она пожелает владеть… Надежда, что это свершится, согрела Кима; он вдруг поверил, что непременно найдет ее и покорит каким-нибудь подвигом – ну, например, расправится с постылым мужем. Будет ли эта расправа физической или интеллектуальной, Кононов еще не представлял, но твердо рассчитывал определиться с методой, узнав о Чернове Пал Палыче побольше.
Выбросив его из головы, он стал обдумывать третий эпизод.
Как известно, женщины предусмотрительны; взять хотя бы Дашу – расстаралась, все ведь принесла, икру, вино и фрукты, даже сигареты! Ну а волшебница чем хуже? Только тем, что она персонаж нереальный, сказочный, но в мире Дайомы, таком же сказочном, как и она сама, ее поступки должны соответствовать женской логике. В общем, без икры она Конана не оставит! Это в фигуральном смысле, а если вернуться к конкретике, даст ему зачарованный кинжал и наголовный обруч из железа. Клинок, само собой, на колдуна, а обруч – чтобы мерзкий демон не переехал в киммерийца, когда колдун сыграет в ящик. Обруч – ментальный щит от демонических посягательств, с зомбирующим эффектом – зарежет Конан мага, и тут ему приказ: двигай, недоумок, к острову, в объятия прелестной феи! А нож… нож киммерийца она заколдует, чтоб резал он металл и камень. Тысячи смертных падут под его ударами, но лезвие останется таким же чистым и несокрушимым… тысячи смертных или одно существо, владеющее магией…
«Кинжал и обруч… эклектика, конечно, но сойдет, – подумал Ким. – А отыграемся мы на третьем даре, на големе, что сотворен волшебницей из камня, снабжен навязчивой идеей и выдан Конану в попутчики. А также в надзиратели… Конан его возненавидит и пожелает закопать, однако от голема не избавишься… Настырный тип и преданный до гроба! Фея назовет его Идрайн и будет общаться с ним телепатически, чтобы следить за киммерийцем. Телепатия же в данном случае…»
«Превосходный способ связи, – произнес у Кима в голове бесплотный голос. – И в этом случае, и во всех остальных».
Кононов подпрыгнул – да так, что зазвенела пружинная сетка кровати. Потом сел, оперся спиной о подушку и вытер вспотевший лоб.
– Досочинялся… Еще немного, и мальчики кровавые в глазах… А слуховая галлюцинация – уже!
«Это не слуховая галлюцинация, – услышал он. – Прошу простить, что я вторгаюсь в ваши мысли и нарушаю творческий процесс. Меня извиняет лишь бедственное положение, в котором я невольно очутился».
Челюсть у Кима отвисла, по спине забегали холодные мурашки. Он стиснул ладонями виски, уставился, выкатив глаза, в висевшее над умывальником зеркало и прошептал дрожащими губами:
– Ты кто?
«Странник и посланец, который затерялся в вашем мире. Несчастное создание из галактических бездн… – Голос смолк, потом прошелестел: – Таких, как я, вы, люди, называете инопланетными пришельцами».
Ким ощутил, что майка его взмокла от пота, а сердце оледенело и рухнуло куда-то вниз, к желудку или, возможно, к кишечнику. Он с усилием вздохнул, пытаясь успокоиться; мысль кружила испуганной птицей, сбившейся с курса в облачной мгле, и помнилась ему сейчас лишь фраза из какого-то романа: «Это случилось!.. Зеленые человечки добрались до Земли!..» Он как-то сразу убедился, что с ним не шутят, не разыгрывают – да и какие шуточки ночью, в больничной палате на двенадцатом этаже? Ни телевизора тебе, ни радио, один сосед храпит, другой в прострации, а может, в коме… Это подсказывала логика, а интуиция писателя-фантаста не собиралась спорить с ней и даже, наоборот, – поддерживала по всем статьям. Интуиция шептала, что для контактов с инопланетянином годится не первый встречный-поперечный, но личность, наделенная воображением, талантом к фантазированию, твердой верой в необычное и романтическим складом души. Словом, Ким Николаевич Кононов, и никто другой!
– Где ты? – тихо, чтобы не потревожить Кузьмича, промолвил Ким. – Висишь у окна в летающей тарелке? Расположился на крыше? Или находишься в поле невидимости?
«Ни то, ни другое, ни третье, – отозвался пришелец. – С вашей точки зрения, я бестелесный дух и, следовательно, не имею ни облика, ни формы. Одна ментальная сущность, чистый разум, так сказать. По этой причине для активного функционирования я нуждаюсь в человеческом мозге, однако мозг подходит не всякий, как выяснилось в результате многих опытов. В данный момент я, к сожалению, обретаюсь в таком убогом и жалком сосуде, что…»
– Погоди-ка! – Ким, озаренный внезапным наитием, спустил ноги на пол и уставился на прыгуна-сантехника. – Ты хочешь сказать, что вселился в этого… в этого…
«В этого алкоголика, – печально подтвердил пришелец. – Другие, впрочем, были не лучше, и все до одного – ментально-резистентные типы, не склонные к разумному сотрудничеству. Клянусь тепловой смертью Вселенной! Я не какой-нибудь сопляк, я разведчик с опытом, и я побывал во многих мирах! Но ваша планета… Ну, чтоб никого не обидеть, скажу, что она не подарок. Совсем не подарок!»
– Это правильно, не подарок, – согласился Ким. – Однако мы привыкли. Деваться-то некуда!
Он уже вроде бы успокоился. Причины к тому были разнообразными и связанными как с его духовным складом и повседневным ремеслом, предполагавшими готовность к чуду, так и с характером беседы, а может, с благожелательной эманацией, пронизывающей беззвучную речь пришельца. Кто бы он ни был и каким бы странным способом ни очутился в прыгуне-сантехнике, он не замышлял плохого – ни покорения Земли, ни ее очистки от законных автохтонов, ни иных глобальных акций. К тому же ощущалась в нем некая печаль, словно он искал кого-то или что-то, но поиски были безуспешны и не вели ни к чему, кроме отчаяния и усталости. «Может быть, бедняга лишился корабля и не знает, как возвратиться на родину?..» – мелькнуло у Кима в голове.
«Корабль… – с оттенком задумчивости произнес пришелец, уловив, по-видимому, эту мысль. – Нет, дело не в корабле. Мой микротран-спундер исправен, но я не могу улететь, пока… – Он запнулся, будто ему не хватало слов для объяснений, но тут же продолжил: – Не будем сейчас об этом. В данный момент у нас другие проблемы, у вас и у меня».
– Какие? – удивился Кононов.
«У каждого свои. Я заключен в убогое вместилище, а ваш организм имеет массу повреждений. Один перелом, четыре трещины в костях и сорок восемь синяков и ссадин».
«Неплохо же меня отделали!» – подумал Ким, вслушиваясь в тихий шелестящий голос. Впрочем, воспринимался он не слухом – слова рождались в голове, негромкие, но ясные, передававшие не только смысл, но и оттенок чувства. В данном случае, надежду.
«Мы можем стать полезными друг другу», – сказал пришелец и выжидательно смолк.
– Каким же образом?
«Вы предоставите мне убежище, я, оказавшись в вашем теле – точнее, в латентной части мозга, – вас исцелю. Это совсем не тяжело – ускорить клеточный обмен и подстегнуть регенерацию. Конечно, при условии, что доля белков и углеводов в вашей пище будет увеличена».
– С белками и углеводами не заржавеет, – сказал Кононов, бросив взгляд на стол, заваленный Дашиными дарами. – А вот объясни, почему тебе нужен именно я? Народу-то вокруг вагон! Если водопроводчик не подходит, можешь переселиться в доктора, в банкира или в ученого-физика… хоть в самого губернатора!
«Не так все просто, – пояснил пришелец. – Мне нужна личность с воображением, масштабная, свободная от предрассудков, готовая сотрудничать по доброй воле. Еще непьющая, – добавил он после недолгого раздумья. – Я ведь не зря обратился к вам – я ощутил мощную работу мысли, творческую ауру, способность воспринять ментальный импульс. Словом, вы мне подходите. Вместе со всеми вашими проблемами».
Ким поскреб небритую щеку. Проблемы у него, конечно, были – это с одной стороны; с другой – не прибавится ли их, если подселить к себе духа, бесплотный разум из глубин Галактики, бог ведает, с какой звезды? Подселишь и ненароком прыгнешь из окошка… а этаж тут, как справедливо заметил Кузьмич, не шестой, а двенадцатый… Но кое-что в словах пришельца подкупало, и Ким – быть может, впервые с момента рождения – вдруг ощутил себя не жалким бумагомаракой, а личностью творческой, масштабной, свободной от предрассудков. Как раз такой, какие сотрудничают с космическими пришельцами.
– Ладно, – промолвил он, вставая, – так и быть, переселяйся! Но при одном условии: в мысли мои не лезь!
«Вмешиваться в чужой мыслительный процесс крайне неэтично, – заметил инопланетянин. – Как говорят у вас, все равно что подглядывать сквозь замочную скважину. Если бы я не оказался в таком бедственном положении, то никогда…»
– Замнем для ясности, – произнес Кононов. – Ну, давай!
Что-то мягко коснулось его сознания и растворилось в нем, как сахар в кипятке. Ким постоял, прислушиваясь к своим ощущениям, но ничего необычного не отметил: плечо по-прежнему болело, в ребрах, схваченных тугой повязкой, покалывало. Подождав минуту-другую, он поинтересовался:
– Приятель, ты здесь?
«Да, – отчетливо прозвучало в голове. – Кстати, вы можете не использовать вторую сигнальную систему, то есть звуковую речь. Мы находимся в телепатичекой связи. Вполне достаточно помыслить».
Кононов помыслил. Вопрос касался имени пришельца, но оказалось, что произнести его, ни вслух, ни мысленно, нет никакой возможности.
«Так дело не пойдет, – подумал Ким, перебирая в памяти различные имена. – Пожалуй, я назову тебя Трикси. И раз уж мы очутились в одной голове, то обращайся ко мне по-дружески, на ты».
«Не возражаю, – отозвался пришелец. – Ты – Ким, я – Трикси… А теперь ляг и расслабься. Я приступаю к исцелению. Не тревожься, эту процедуру я уже освоил, когда лечил сантехника. С ним еще хуже было – все-таки шестой этаж…»
Ким последовал совету и, пока зарастали трещины в ребрах, сращивалась сломанная ключица и исчезали синяки, предавался думам о своем чудесном постояльце. Можно ли его считать аналогом голема Идрайна? В каком-то смысле да, ибо Трикси станет для него, для Кима Кононова, неизменным спутником, точно каменный гигант при киммерийце. Но голем – автономное создание, с собственной телесной оболочкой, а вот об Арраке такого не скажешь. Эта демоническая тварь внедрилась в мозг и душу Гор-Небсехта, и потому у Трикси с ней, пожалуй, больше общего… С другой стороны, Трикси не демон, а инопланетный дух, и аналогии с Арраком оскорбительны! Трикси не злобное чудище, а пришелец со звезд, посланец иного мира!
Видимо, мысль о посланце крепко засела у Кононова, определив присвоенное духу имя. Ким выловил его из хайборийского пантеона, где было множество богов, светлых и темных, синих в крапинку и розовых в полоску, – мерзкий Сет Великий Змей и светозарный Митра, кровожадный Кром, Нергал, владыка преисподней, ледяной Имир, бог мрака Ариман, Бел, покровитель воров, и прочие трансцендентальные персоны. А среди них – Зертрикс, посланник Высших Сил, передающий повеления героям и богам помельче. Вот только обликом он неприятен, уродлив и горбат, к тому же и характер у него скверный… «Нет, пришелец не Зертрикс, – подумал Ким, – хотя и выполняет функцию посланца. Трикси много лучше, да и звучит интимнее…»
Акт присвоения имени был, безусловно, сакральным и устанавливал прочные связи между дающим имя и принимающим его. Такая связь могла быть дружеской, а чаще – родственной, объединяющей детей с родителями, или же той, которая делает одно лицо зависимым и подчиненным другому. Можно надеяться, что с Трикси дела пойдут по первому сценарию, а вот у Небсехта с Арраком все иначе, так же, как у Дайомы с големом… Тут ясно, кто господин, кто раб!
Размышляя об этом, Ким постепенно перемещался из привычного земного мира в Хайборию, из больничной палаты – на волшебный остров, где тоже царила ночь, однако не светлая, а темная, какие бывают в южных широтах. Кости его срастались, кровоподтеки рассасывались, и с каждой минутой его все больше клонило в дрему; он погружался в то состояние меж явью и сном, когда иллюзорные тени обрастают плотью, вторгаются в реальность, двигаются, шепчут, говорят… Надо лишь запомнить их слова, узреть и спрятать в памяти возникшие картины, чтоб описать потом увиденное и услышанное. Скажем, это…
* * *
Ночь – вернее, предутренний час, когда над морем еще царит темнота, но звезды уже начинают гаснуть в бледнеющем небе, – выдалась у Дайомы беспокойной. Она стояла в холодном мрачном подземелье, сжимая свой волшебный талисман; лунный камень светился и сиял, бросая неяркие отблески на тело голема – уже вполне сформировавшееся, неотличимое от человеческого.Владычица острова вытянула руку, и световой лучик пробежал по векам застывшего на ложе существа, коснулся его губ и замер на груди – слева, где медленно стучало сердце.
– Восстань, – прошептала женщина, и ее изумрудные глаза повелительно сверкнули, – восстань и произнеси слова покорности. Восстань и выслушай мои повеления!
Исполин шевельнулся. Его огромное тело сгибалось еще с трудом, руки дрожали, челюсть отвисла, придав лицу странное выражение: казалось, он изумленно уставился куда-то вдаль, хотя перед ним была лишь глухая и темная стена камеры. Постепенно, с трудом ему удалось сесть, спустить ноги на пол, выпрямиться, придерживаясь ладонями о край ложа. Челюсти его сошлись с глухим лязгом, и лик выглядел теперь не удивленным, а сосредоточенно-мрачным. Сделав последнее усилие, голем встал, вытянулся во весь рост, покачиваясь и возвышаясь над своей госпожой на добрых две головы. Он был громаден – великан с бледно-серой кожей и выпуклыми рельефными мышцами.