Страница:
Ахманов Михаил
Тень Ветра (Дилогия о Дике Саймоне, Книга 1)
Mихаил Ахманов
Тень Ветра
Дилогия о Дике Саймоне. Книга 1
Все события этого романа вымышлены - кроме войн России с Чечней, Британии с Аргентиной и некоторых других общеизвестных фактов, зафиксированных в хрониках Старой Земли и случившихся более четырехсот лет тому назад, до Эпохи Исхода.
Автор
Моему сыну посвящаю
Пусть в его Ожерелье Доблести не будет крысиных клыков и пусть, когда наступит его время, смерть придет к нему на рассвете.
Автор
Пролог
Чочинга, Наставник воинов из клана Теней Ветра, был умудрен годами и опытом, и все его речи воспринимались Диком Саймоном как Поучения. Над ними стоило поразмышлять, ибо в каждом таился скрытый смысл, не всегда понятный Дику, - по причине юных лет и того, что сам Чочинга, не являясь в полном смысле человеком, рассуждал по-своему, не так, как люди Правобережья. Он говорил на языке тайят, аборигенов Тайяхата, и вначале Дику приходилось переводить его слова, заменяя примеры и сравнения иными, более знакомыми. Вскоре Дик овладел языком и начал лучше понимать Наставника, но эта привычка сохранилась, и многое из сказанного Чочингой он запомнил не дословно, а в вольном переложении на русский или английский.
Например, Поучение о ветре и его тени.
- Есть ли у ветра тень? - спрашивал Чочинга и отвечал: - Ветер всего лишь движение воздуха, он прозрачен, он - невидимка среди других природных сил, и нельзя узреть его ни днем ни ночью. В том отличие ветра от света и темноты, от потоков дождя и снежных вьюг, от солнечных и лунных лучей, от облаков, от молний и жаркого пламени, от земной тверди и текучих вод. Призрачным фантомом проносится ветер над землями и морями, и только клочья сорванной с волн пены, дорожная пыль да сухие листья, взметнувшиеся вверх, только рябь на воде, шорох трав и трепет древесных ветвей отличают его стремительный полет. Но это последствия, а не причина; не сам ветер, а лишь его отзвук, видимый результат, порожденный действием незримой силы.
Да, ветер незрим, но не бесплотен. Он вызывает ощущение ласки или угрозы, то гладит, будто девичья ладонь, то встает непроницаемой стеной, то навевает прохладу, то обжигает огнем, то леденит, терзая холодными когтями. Ветер чувствуешь всем телом, ощущаешь его запах и вкус, слышишь голос. Многие запахи и вкусы и великое множество голосов, ибо ветер с равным усердием разносит ароматы цветущего луга и миазмы трясин, запахи камня и металла, живой и мертвой плоти, мокрой травы и раскаленного солнцем песка; на вкус он бывает сладким и терпким, соленым и горьким - смотря по тому, летал ли он в поле с медвяной травой, над жерлом вулкана, дыхнувшим серой, или над океанскими водами. Столь же различны его голоса: умеет он щебетать и свистать, завывать и рычать, грохотать и шептать, реветь и звенеть, прикидываясь то певчей птицей, то разъяренным гепардом, играть на свирели, бить в барабаны и трубить в рожки. Таков ветер! И всякий звук и запах, рожденный в любой из щелей, куда способен он пролезть, проникнуть, прорваться, он подхватывает и разносит всюду, добавляя новые ноты к мелодии всемирного оркестра, где сам он - и певец, и музыкант, и инструмент.
Он многолик и временами прикидывается робким тружеником, несущим облака, вращающим крылья ветряков, раздувающим лодочный парус; в такие мгновения он ровен и тих, либо силен и устойчив - и, казалось бы, не замышляет бунта. Однако не верь ему! Его терпеливое усердие обманчиво! Наступит время, и ветер превратится в ураган, нагонит тучи, переломает мельницы, потопит лодки и явит истинную суть свою - суть мятежника и сокрушителя, непокорного и дикого, не знающего преград, сомнений и сожалений. Хитрого, коварного мятежника! Он выберет самый удобный миг для нанесения удара, а до того будет красться, шептать, убаюкивать, напевать... Все, как положено великому обманщику, невидимому, но ощутимому, призрачному, но обладающему голосом, вкусом и ароматом, - по крайней мере в тот момент, когда он желает явить свое незримое, но грозное присутствие.
Однако коль присущи ему такие качества, коль способен ветер напомнить о себе касанием и вкусом, звуком и запахом, то отчего бы не иметь ему тени? Или хотя бы эха...
Часть 1
КРАЙ ДЕМОНОВ
Глава 1
- Дик!
Нет ответа.
-Дик! Нет ответа.
- Ди-и-ик! Куда ты подевался, дрянной мальчишка? Ди-и-ик! Ди-и-ик!
Пронзительный вопль тетушки Флори летит над аккуратными домиками в шапках алых черепичных кровель, над палисадниками и дворами в цветущих яблонях и зарослях крыжовника, несется над берегом и городской окраиной, взмывает, отражаясь от древних кремлевских стен, над куполами собора, синими в золотых звездах. Еще пара таких рулад, и весь Смоленск сбежится на выручку Дику Саймону, гадая, чем же он сегодня отличился - затеял ли поход в баньяновую рощу, сунул ли нос в логова рогатых кабанов, наладился слезть по бельевой веревке с какой-нибудь из крепостных башен или искупаться в Днепре - но не в огороженных и безопасных заводях, а непременно там, где под крутыми берегами мечут яйца шестилапые кайманы.
Любая из этих затей считалась весьма опасной - и визит за Периметр к баньянам, где обитали мелкие, но свирепые кабанчики, и спуск с башен, сложенных из старого растрескавшегося кирпича, и купание в неположенных местах, где водились не только кайманы, а также гигантские хищные жабы и пресноводные спруты. Но разве мысль о риске и опасности способна остановить десятилетнего дьяволенка? Ну а в том, что Ричард Саймон сродни дьяволу, сомнений не было. Дьявол постоянно подзуживал его, однако он же и берег свое белокурое вихрастое отродье, так что всякая новая экспедиция обходилась без существенных потерь и лишь добавляла Дику славы в глазах мальчишек. Для этой буйной орды он, несомненно, являлся героем - что бы ни думали на сей счет родители да старшие братья.
- Дик! Ди-и-ик! Ди-и-ик! Где тебя носит, висельник? Голос у тетушки Флори был резким и визгливым, как циркулярная пила, и вопить она могла часами. Когда терпение соседей иссякало, дюжина-другая мужчин, прихватив ружья, мачете и гепардов, отправлялась на розыски Дика. Успех этой операции никто не гарантировал, поскольку юный дьяволенок мог скрываться не только в роще, в кедровнике, на крепостной стене или у речных берегов, но также среди скал и пещер к югу от города, на любой из окрестных ферм или на станции монорельса, около взлетной площадки и ангаров авиазавода "Кентавр" или в тростниковых зарослях, что тянулись вдоль заболоченных оврагов, ложбин и ручьев. Охотничьи гепарды славились неутомимостью, длинными ногами и превосходным чутьем, однако спасательным партиям случалось возвращаться без предмета поисков, хотя и не с пустыми руками. Дика не было, зато соседи приносили десяток рогатых кабанчиков, битую болотную птицу или пару кайманов, чьи спинки и хвосты, провяленные в коптильне, считались деликатесом. Так что определенную пользу от этих вылазок за Периметр все же нельзя было отрицать - равно как и упрекать гепардов в нерадивости.
Гепарды, звери трудолюбивые и честные, делали все, что умели и могли, но коль след терялся в болоте или на речном берегу, они начинали беспокоиться, топорщить шерсть и недовольно скулить - воды и сырости они не жаловали, как их земные аналоги. Разумеется, им не удавалось настигнуть Дика и когда он прятался в каком-нибудь фермерском джипе "Саламандра" или в грузовом трейлере, что было испытанным способом всех мальчишеских побегов за Периметр. Что же касается иных видов транспорта, то до вертолетов Дик, к счастью, еще не добрался, но пару недель назад укатил на монорельсе в Новый Орлеан. Этот город был расположен в дельте Миссисипи, много южней Бахрампура - а тот, в свою очередь, стоял на Развилке, где Днепр и Ганг, соединившись, единым потоком стремили воды к Средиземному Проливу. Туда беглец не доехал - его сняли на перегоне Смоленск Чистополь, в сотне лиг от Бомбея. Выглядел он весьма огорченным. Почему-то он вбил себе в голову, что в Орлеане объявился Саймон-старший, вынырнув ненадолго из дремучих Левобережных лесов, - а Дику так хотелось повидать отца!
Л и га - единица расстояния, принятая ООН, наряду с километром, в качестве одной из международных мер; составляет около 4,6 км.
- Ди-и-ик! Ди-и-ик!
Тетушка Флоренс, старшая из трех сестер Филипа Саймона была женщиной незамужней, верующей и весьма крепкой духом и телом, как все в их семействе, происходившем, согласно преданию, из мормонской Юты. Являясь сторонницей строгих воспитательных мер, она не жалела для Дика подзатыльников и колотушек, а завершив очередную порку, стучала согнутым пальцем ему в темя, попутно вопрошая Господа и Иосифа Смита, за что те послали рабе своей такое наказание. Но Дик, звавший тетушку про себя Костяным Пальцем, все же любил ее. Подобно всякому юному существу он еще не представлял, как обойтись без любви - той, которую ребенок ждет от взрослых и которую дарит им.
*Иосиф Смит - основатель мормонского вероучения, нашедший в 1827 году в штате Нью-Йорк золотые листы с Книгой Мормона.
На кого же еще он мог излить свою любовь, кроме суровой тетушки Флори? Конечно, он любил отца, но Филип Саймон, ксенолог и этнограф, двенадцать месяцев в году пропадал в джунглях Левобережья, среди тайятских племен; разумеется, он любил мать, но эта любовь уже стала воспоминанием четырехлетней давности. Мать, высокая златовласая и синеглазая красавица, временами являлась ему в снах, но сны те приходили все реже и реже; а иногда Дик видел, как ласковое мамино лицо плывет, дрожит, меняется, уступая непреклонным чертам тетушки Флори. Мать его, урожденная Елена Стахова, была отсюда, из Смоленска, и тут, на радость или горе, встретилась с отцом. Филип Саймон, обожавший свою Элен, звал ее Еленой Прекрасной, и совместная их жизнь полнилась бы счастьем, а не горестями, да судьба повернула иначе. Дику стукнуло шесть, когда отец возвратился с Левобережья в одиночестве, мрачный, как грозовая туча; вернулся и сказал, что теперь у Дика нет мамы, а есть только тетушка Флоренс.
Пожалуй, Флоренс Саймон, переселившаяся к брату лет десять назад, могла бы быть и подобрей с племянником. Но, обделяя его лаской, она компенсировала этот грех неусыпными заботами. Вот и сейчас:
- Ди-и-ик! Ди-и-ик! Куда ты запропастился, наказание божье?
* * *
А божье наказание тем временем уносили быстрые воды Днепра. Дик спускался вниз по течению на самодельном плотике из полудюжины бревен, связанных старой веревкой. Кроме плавсредства, у него имелись компас, мешок с сухарями и багор, позаимствованный у соседа, рыбака дяди Феди; а еще был перочинный нож, отцов подарок, и зажигалка. Экипированный таким образом. Дик твердо решил на сей раз добраться до Нью-Орлеана, до региональной ксенологической базы, где - по непроверенным слухам - пребывал сейчас Саймон-старший. Прозрачные речные воды покачивали плотик, и мысли мальчика тоже кренились то туда, то сюда, следуя ритму этих мерных и плавных качаний.
С одной стороны, рассуждал он, жаль, конечно, тетушку Флори; хоть пальцы у нее костяные и совсем не похожи на мамины мягкие ладошки, но, в сущности, она желает ему лишь добра. И потом, она такая старая! Ей уже пятьдесят! И придется ей жить в одиночестве, хоть и в уютном коттедже, в большом городе, да без мужчины, который спас бы ее цветы и грядки от набега рогатых кабанов, а ее саму - от вредных пятнистых жаб, змей и клыкастых крыс... Конечно, рядом соседи, Федор-рыбак, и Пал Палыч с авиазавода, и вертолетчик Сташек, и другие... Они тетку в обиду не дадут, одолжат, на крайний случай, гепарда, если случится крысиное нашествие... Однако какой гепард заменит мужчину в доме?..
С другой стороны, думал Дик, достойно ли мужчины маяться до седых волос при теткиной юбке и теткином огороде? Вроде бы седины он в своих волосах пока не замечает, так ведь это - пока, и потом, волосы у него от природы светлые, как созревшая кукуруза... А временами от теткиных воплей да поучений можно враз поседеть и не заметить. Нет, такая жизнь не для него! Настоящий мужчина должен владеть оружием (тут он покрепче стиснул увесистый багор), должен странствовать и сражаться - как отец! И он, Дик Саймон, уже достаточно взрослый, чтобы помогать отцу, ходить с ним в джунгли Левобережья, как делала раньше мама... Она говорила, что за отцом нужен глаз да глаз, что он без царя в голове . и когда-нибудь сломает шею в этих своих тайятских лесах... А вышло-то совсем наоборот...
Дик шмыгнул носом, отметив, что, как всегда, думает о маме на русском. Это получалось будто бы само собой: мысли об отце и тетушке Флори складывались в английские слова, но стоило вспомнить о матери, как что-то щелкало за ушами, и один язык сменялся другим, краткое делалось долгим, твер-дде - мягким, напевным, звонкое - глуховатым. И это казалось столь же естественным, как восходы солнца или луны: отец был всегда "дад", а мать - мамой, мамочкой... А как же иначе, решил Дик; ведь на английском "мамочка" не скажешь!
Снова шмыгнув носом, он принялся взвешивать все "за" и "против" своего побега. С одной стороны, с другой стороны... Разумеется, тетке Флоре будет тоскливо, но Смоленск город большой и безопасный; во всяком случае, гризли и саблезубы по улицам не бегают, а слишком нахального рогача можно отогнать метлой или палкой... А вот отцу нужен помощник! Верный спутник, чтоб стоять с ним спина к спине у мачты, против тысячи - вдвоем, как поется в старой пиратской песне... Стоять и отбиваться сверкающим мачете от кабанов-носорогов, от грифонов и ядовитых змей, от полчищ тайятских воинов на шестиногих скакунах... Дик не знал и не ведал, где та мачта, которую будут защищать они с отцом, но не сомневался, что она сыщется - как и дикие звери, и грозные бойцы-тай, и блестящие стальные мачете. Душа его жаждала подвигов и приключений, так что с каждой пройденной лигой мысль о тетушке и долге перед ней отступала, таяла, редела, как рассветный туман, пока не испарилась вовсе. Не такой уж она была беззащитной, его тетушка Флори! Могла взвалить на плечи и унести шестилапого каймана... само собой, дохлого...
Тут пара таких тварей, вполне живых и весьма шустрых, увязалась за плотиком Дика. С полчаса они маячили с обеих сторон, присматриваясь и принюхиваясь к добыче и щелкая челюстями, похожими на огромные птичьи клювы; затем, набравшись храбрости, ринулись на приступ.
Мачты на плоту не имелось, и не было ни широкой отцовской спины, ни блистающего острого мачете, так что Дик, встав на среднее бревно, подальше от краев, принялся работать своим багром. С днепровскими шестилапыми он имел дело не раз и не боялся их; он знал, куда бить - и бил с точностью и силой, поразительной для десятилетнего мальчишки. Когда над головой Дика завис поисковый "фламинго", с одним кайманом было покончено, а его напарник, истекавший кровью, обратился в позорное отступление. Но если судить по гамбургскому счету, эту схватку Дик Саймон проиграл: шестилапые порвали веревки, бревна начали расходиться, а раненый зверь привлек внимание своих сородичей. Минут за пять стая покончила с ним и бросилась к плотику -- однако Дик уже висел на лесенке под округлым брюхом вертолета, вцепившись в ступеньку левой рукой. В правой он сжимал багор и, размахивая им, оглашал земли и воды воинственными воплями.
Своей цели Дик добился - приехал отец и забрал его, а тетушка Флори осталась одна в уютном коттедже на смоленской окраине, среди яблоневых садов, грядок с редиской и цветущего жасмина. При расставании тетушка всплакнула, и грусть ее показалась Дику искренней; впрочем, он полагал, что она быстро утешится, обратившись к Святому Писанию, Книге Мормона и другим божественным предметам. Смоленск, населенный большей частью русскими, был городом православным, однако жили в нем и поляки-католики, и буддисты; имелась и Мормонская община - небольшая, но крепкая, объединявшая три дюжины семейств, потомков тех, кто переселился некогда из Штатов и с Южмерики. Община строила школу и молитвенный дом напротив часовни Георгия Победоносца, так что тетушка Флори могла целиком отдаться полезным общественным хлопотам.
Что же касается мужской части семейства Саймонов, то путь ей выпал в Орлеан, куда отец с сыном отправились не монорельсом, не вертолетом или наземным глайдером, и уж, конечно, не с помощью Пандуса, а способом древним и романтичным - на корабле. Этот большой тримаран совершал ежемесячные рейсы от Финской губы и полушведского-полурусского городка Выборг по Неве до Ладожского Разлива, а оттуда - вниз по Днепру, мимо русско-польского и индийского регионов, мимо Развилки, за которой великая река носила уже иное имя, Миссисипи. Рейс завершался на Лазурном Взморье, у Пролива, где стоял Новый Орлеан - самый крупный, самый шумный и блистательный из городов северного полушария, а значит, и всей планеты. В южной ее полусфере не было ничего - ни земли, ни поселений, ни вечных льдов, только огромный океан с немногочисленными коралловыми островками.
В орлеанском ксенологическом центре Саймоны не задержались. Старший Саймон не любил городского многолюдья, я Дика переполняли мечты о чудесах тайятских гор и лесов, гигантской территории, превосходившей Правобережье раз в десять-пятнадцать - в точности никто не ведал, поскольку спутники над Тайяхатом еще не летали. Однако было известно что освоенный край всего лишь западная оконечность гигантского материка, разделенного на две неравные части столь же гигантским водным потоком. Континент этот был единственным и названия не имел, но большой тропический остров за Средиземным Проливом по старой памяти именовали Африкой. Там водились шерстистые мастодонты, мечехвостые игуаны, страусы о четырех ногах, огромные пауки и муравьи, а также зубастый реке, местная разновидность тиранозавра, - и потому на южный остров без крайней нужды соваться не стоило.
Впрочем, опасные твари Запроливья не входили в сферу научных интересов Филипа Саймона. Он был не зоологом, а ксеноэтнографом, работником Исследовательского Корпуса ООН, и занимался вопросами иерархии в разумных сообществах - в их взаимосвязи с религией, технологией, социальной динамикой, искусством и, разумеется, биологическими аспектами проблемы. Физиология и биология являлись весьма важными факторами, представляя собой, в сущности, тот фундамент, который определял специфику всей теологической, философской и социальной надстройки, все обычаи, традиции, культы, писаные и неписаные законы. Эта посылка была очевидной еще в Эпоху Разъединения, в тот великий исторический период, когда заработали первые трансгрессоры и человечество устремилось к звездам. Но в те времена подобные выводы и заключения носили характер гипотез, подкрепленных одним-единственным примером - развитием земной цивилизации, земной культуры и земных религий. Однако с тех пор ситуация изменилась.
Собираясь прояснить ее в еще большей степени, отец и сын Саймоны погрузили свои пожитки в вертолет. Затем их маленькая дюралевая "пчелка", окрашенная в цвет небесной бирюзы, поднялась и, негромко жужжа, воспарила над Дельтой запутанным переплетением голубоватых и серых водных потоков, заросших камышами и непролазными джунглями. Это дикое опасное место разительно отличалось от ухоженных земель, простиравшихся к западу. Там, на Лазурном Взморье, кедровые леса перемежались с апельсиновыми рощами, полями маиса и пшеницы, с табачными и хлопковыми плантациями; там плодоносили яблони и персиковые деревья, наливался сладким соком виноград, шелестели на теплом ветру растрепанные кроны кокосовых пальм. И там, меж лазоревым заливом и широкой серебристой лентой главного рукава Миссисипи, лежал Нью-Орлеан - огромный город, блистающий огнями, где жило, наверное, не меньше миллиона человек.
Это число казалось Дику чудовищным, он даже не пытался его представить и осмыслить. Но отец утверждал, что есть города и побольше Орлеана - в Штатах, Европе, России, Китае и Южмерике, даже на Аллах Акбаре и Сельджукии. В конце концов, Тайяхат был всего лишь Колониальным Миром с двумя десятками поселений и относительно невысоким статусом, хотя и повыше, чем у Миров Присутствия и Каторжных Планет.
Голубая машина неторопливо плыла на северо-восток, пересекая Дельту; дальше потянулись густые леса, чередовавшиеся с живописными скалами и холмами. Кое-где синели озера, а в распадках, среди усыпанных радужной галькой берегов, струились ручьи, но Дик не слышал их звонких песен - негромкий мерный рокот двигателя перекрывал, все иные звуки. Они делали не больше пятидесяти лиг в час, и тому имелись по крайней мере две причины. Во-первых, как гласили Договорные Браслеты меж людьми и тайят, в Левобережье полагалось передвигаться тихо и спокойно и уж, во всяком случае, не носиться в небесах будто посыльные четырехкрылые орлы; а во-вторых, повышенная гравитация не способствовала стремительным полетам. Саймоны, колонисты уже не первого поколения, ее не замечали, но мотор "пчелки" чувствовал и на скорости в сотню лиг начинал кашлять и задыхаться.
Час тянулся за часом. Дик, налюбовавшись зелеными деревьями и прогалинами, где паслись кабаны-носороги, успел поесть, поспать и снова поесть. Затем, поглядывая вниз, он принялся размышлять о новом своем жилище в женском поселке Чимара, о лагерях воинов, упрятанных под лесной сенью, у ристалищных полян и выпасов, где бродили шестиногие скакуны, о странных тайятских обычаях, не дозволявших нарушать мир в окрестностях женских деревень, тогда как во всех иных местах отхватить врагу палец или ухо почиталось великой доблестью. Отчего так? И зачем сражаются туземцы? Отец говорил, что у них нет ни денег, ни городов, никакого богатства, нет даже племен и вражды из-за земель или охотничьих угодий... Стали б они драться из-за этого! Тут каждому отпущено по квадратной лиге, два Смоленска можно выстроить! И повсюду тепло, всюду есть звери - звери-добыча и звери-друзья вроде скакунов, гепардов и танцующих питонов... Интересно б на них взглянуть, на этих змеюк... Отец говорил...
Филип Саймон коснулся его растрепанных волос.
- Взгляни туда, парень! Не вниз, а прямо по курсу!
- Облака, дад? Какие темные!
- Не облака. Это горы, сынок, огромный хребет Тисуйю, что начинается на севере и тянется до южных морей. А западный склон зовется Тисуйю-Амат, что значит Проводы Солнца. Сегодня мы вместе его проводим...ты и я... и, наверно, Чочинга. Он...
Но Дик о Чочинге слушать не захотел, а, уткнувшись носом в прозрачную преграду колпака, пожирал глазами встающие впереди горы. Внизу они были зелеными, укутанными в покрывало леса, скрытыми вуалью горных лугов; выше простирался камень, темный или серый, изборожденный багровыми и сизыми рубцами, черными провалами ущелий и красно-фиолетовыми росчерками выступавших на поверхность скальных жил. Жилы походили на молнии, сверкнувшие в грозовой туче, - только и туча, и молнии были на самом деле все тем же камнем, твердым камнем, взметнувшимся ввысь и словно подпиравшим небеса. А чтоб не запачкать их багряными и темными оттенками, вершины гор оделись в лед - чистый, голубовато-прозрачный, вставший стеной между всеми рассветами и закатами, какие только разгорались и гасли в этом мире.
Дик облизнул пересохшие губы.
- Дад! А что за этими горами, дад? Там? - Его рука потянулась к хрустальным пикам, словно он жаждал коснуться их и ощутить обжигающий холод горных ледников.
Отец негромко рассмеялся.
- Ты еще не видел того, что з д е с ь, а хочешь узнать, что там! Но я скажу тебе... Здесь - лес, в лесу - звери и боевые тайские кланы, а выше, в Тисуйю-Амат, селения тех, кто слишком юн или слишком стар для сражений... Или в принципе не любит драк, понимаешь? И такие же поселки там, за хребтом, где лежит плоскогорье Тисуйю-Цор, Утреннее Солнце... А за ним снова леса и степи, холмы да горы - и так, я Думаю, до самых морских берегов. Есть там огромная река величиною с Днепр, но немногие видели ее - лишь те, кто подружился с тайят и смог пройти по их землям.
- Я увижу, - сказал Дик, - увижу! И подружусь со всеми тайями!
Отец подмигнул ему.
- Конечно, подружишься, хоть это и непросто! Первым делом ты не должен ошибаться, когда называешь их. Все они - тайят, люди; тай - человек-мужчина, тайя - человек-женщина. А Тайяхат, где мы живем рядом с ними, - Мир Людей... Ну, и ты понимаешь, сынок, раз они нас сюда пустили, значит, считают людьми. И что же, по-твоему, отсюда следует?
Дик насупил брови, запыхтел, но вопрос оставался ему непонятен, и Саймон-старший с серьезным видом пояснил:
- Мы должны быть людьми, парень. Людьми, достойными уважения в глазах тай и тайя. Нам надо показать, что мы не уступаем им ни в чем... Понимаешь? Я говорю не о наших машинах и зданиях в сорок этажей, не о Пандусе, вертолетах и монорельсовой дороге, не о ружьях, глайдерах и телевизорах, а о вещах, которые ценят тайят. Ты не должен им уступать, Дик! Хоть, по их мнению, мы с тобой калеки, но... - Оборвав фразу, Филип вдруг приобнял сына за плечи и воскликнул: - Подлетаем! Еще полчаса - и мы дома. Так что не упусти случая полюбоваться на Чимару с высоты.
Совет того стоил. Голубая машина крохотной жужжащей мошкой вилась перед каменным ликом с едва различимыми чертами - гигантским, морщинистым, темным, исполосованным шрамами осыпей, рубцами трещин, причудливыми провалами пещер. Это чело одряхлевшего титана венчал ледяной шлем о трех зубцах, похожий на выщербленную королевскую корону, украшенную хрустальными подвесками ледников. Два крайних спускались особенно низко, до широких плеч-перевалов, превращаясь там в бурные потоки; сверкающими пенными серпами они падали с отвесных склонов, вгрызались в каменные ребра, прыгали и грохотали среди скал, взметая в воздух мириады брызг, рождавших семицветную радугу. Гигант в льдистом шлеме с руками-водопадами как бы сидел, опираясь на пятки и выдвинув колени вперед, а образованный ими уступ шириной в четыре лиги высился над большим озером, куда стекали горные воды. Озеро показалось Дику безлюдным, на карнизе, на коленях великана, он увидел крохотные хижины, пылавшие перед ними костры, деревья, запутанный узор тропинок и ручьев, фигурки людей и животных - и все это было словно выткано на травянистом изумрудно-зеленом ковре.
Тень Ветра
Дилогия о Дике Саймоне. Книга 1
Все события этого романа вымышлены - кроме войн России с Чечней, Британии с Аргентиной и некоторых других общеизвестных фактов, зафиксированных в хрониках Старой Земли и случившихся более четырехсот лет тому назад, до Эпохи Исхода.
Автор
Моему сыну посвящаю
Пусть в его Ожерелье Доблести не будет крысиных клыков и пусть, когда наступит его время, смерть придет к нему на рассвете.
Автор
Пролог
Чочинга, Наставник воинов из клана Теней Ветра, был умудрен годами и опытом, и все его речи воспринимались Диком Саймоном как Поучения. Над ними стоило поразмышлять, ибо в каждом таился скрытый смысл, не всегда понятный Дику, - по причине юных лет и того, что сам Чочинга, не являясь в полном смысле человеком, рассуждал по-своему, не так, как люди Правобережья. Он говорил на языке тайят, аборигенов Тайяхата, и вначале Дику приходилось переводить его слова, заменяя примеры и сравнения иными, более знакомыми. Вскоре Дик овладел языком и начал лучше понимать Наставника, но эта привычка сохранилась, и многое из сказанного Чочингой он запомнил не дословно, а в вольном переложении на русский или английский.
Например, Поучение о ветре и его тени.
- Есть ли у ветра тень? - спрашивал Чочинга и отвечал: - Ветер всего лишь движение воздуха, он прозрачен, он - невидимка среди других природных сил, и нельзя узреть его ни днем ни ночью. В том отличие ветра от света и темноты, от потоков дождя и снежных вьюг, от солнечных и лунных лучей, от облаков, от молний и жаркого пламени, от земной тверди и текучих вод. Призрачным фантомом проносится ветер над землями и морями, и только клочья сорванной с волн пены, дорожная пыль да сухие листья, взметнувшиеся вверх, только рябь на воде, шорох трав и трепет древесных ветвей отличают его стремительный полет. Но это последствия, а не причина; не сам ветер, а лишь его отзвук, видимый результат, порожденный действием незримой силы.
Да, ветер незрим, но не бесплотен. Он вызывает ощущение ласки или угрозы, то гладит, будто девичья ладонь, то встает непроницаемой стеной, то навевает прохладу, то обжигает огнем, то леденит, терзая холодными когтями. Ветер чувствуешь всем телом, ощущаешь его запах и вкус, слышишь голос. Многие запахи и вкусы и великое множество голосов, ибо ветер с равным усердием разносит ароматы цветущего луга и миазмы трясин, запахи камня и металла, живой и мертвой плоти, мокрой травы и раскаленного солнцем песка; на вкус он бывает сладким и терпким, соленым и горьким - смотря по тому, летал ли он в поле с медвяной травой, над жерлом вулкана, дыхнувшим серой, или над океанскими водами. Столь же различны его голоса: умеет он щебетать и свистать, завывать и рычать, грохотать и шептать, реветь и звенеть, прикидываясь то певчей птицей, то разъяренным гепардом, играть на свирели, бить в барабаны и трубить в рожки. Таков ветер! И всякий звук и запах, рожденный в любой из щелей, куда способен он пролезть, проникнуть, прорваться, он подхватывает и разносит всюду, добавляя новые ноты к мелодии всемирного оркестра, где сам он - и певец, и музыкант, и инструмент.
Он многолик и временами прикидывается робким тружеником, несущим облака, вращающим крылья ветряков, раздувающим лодочный парус; в такие мгновения он ровен и тих, либо силен и устойчив - и, казалось бы, не замышляет бунта. Однако не верь ему! Его терпеливое усердие обманчиво! Наступит время, и ветер превратится в ураган, нагонит тучи, переломает мельницы, потопит лодки и явит истинную суть свою - суть мятежника и сокрушителя, непокорного и дикого, не знающего преград, сомнений и сожалений. Хитрого, коварного мятежника! Он выберет самый удобный миг для нанесения удара, а до того будет красться, шептать, убаюкивать, напевать... Все, как положено великому обманщику, невидимому, но ощутимому, призрачному, но обладающему голосом, вкусом и ароматом, - по крайней мере в тот момент, когда он желает явить свое незримое, но грозное присутствие.
Однако коль присущи ему такие качества, коль способен ветер напомнить о себе касанием и вкусом, звуком и запахом, то отчего бы не иметь ему тени? Или хотя бы эха...
Часть 1
КРАЙ ДЕМОНОВ
Глава 1
- Дик!
Нет ответа.
-Дик! Нет ответа.
- Ди-и-ик! Куда ты подевался, дрянной мальчишка? Ди-и-ик! Ди-и-ик!
Пронзительный вопль тетушки Флори летит над аккуратными домиками в шапках алых черепичных кровель, над палисадниками и дворами в цветущих яблонях и зарослях крыжовника, несется над берегом и городской окраиной, взмывает, отражаясь от древних кремлевских стен, над куполами собора, синими в золотых звездах. Еще пара таких рулад, и весь Смоленск сбежится на выручку Дику Саймону, гадая, чем же он сегодня отличился - затеял ли поход в баньяновую рощу, сунул ли нос в логова рогатых кабанов, наладился слезть по бельевой веревке с какой-нибудь из крепостных башен или искупаться в Днепре - но не в огороженных и безопасных заводях, а непременно там, где под крутыми берегами мечут яйца шестилапые кайманы.
Любая из этих затей считалась весьма опасной - и визит за Периметр к баньянам, где обитали мелкие, но свирепые кабанчики, и спуск с башен, сложенных из старого растрескавшегося кирпича, и купание в неположенных местах, где водились не только кайманы, а также гигантские хищные жабы и пресноводные спруты. Но разве мысль о риске и опасности способна остановить десятилетнего дьяволенка? Ну а в том, что Ричард Саймон сродни дьяволу, сомнений не было. Дьявол постоянно подзуживал его, однако он же и берег свое белокурое вихрастое отродье, так что всякая новая экспедиция обходилась без существенных потерь и лишь добавляла Дику славы в глазах мальчишек. Для этой буйной орды он, несомненно, являлся героем - что бы ни думали на сей счет родители да старшие братья.
- Дик! Ди-и-ик! Ди-и-ик! Где тебя носит, висельник? Голос у тетушки Флори был резким и визгливым, как циркулярная пила, и вопить она могла часами. Когда терпение соседей иссякало, дюжина-другая мужчин, прихватив ружья, мачете и гепардов, отправлялась на розыски Дика. Успех этой операции никто не гарантировал, поскольку юный дьяволенок мог скрываться не только в роще, в кедровнике, на крепостной стене или у речных берегов, но также среди скал и пещер к югу от города, на любой из окрестных ферм или на станции монорельса, около взлетной площадки и ангаров авиазавода "Кентавр" или в тростниковых зарослях, что тянулись вдоль заболоченных оврагов, ложбин и ручьев. Охотничьи гепарды славились неутомимостью, длинными ногами и превосходным чутьем, однако спасательным партиям случалось возвращаться без предмета поисков, хотя и не с пустыми руками. Дика не было, зато соседи приносили десяток рогатых кабанчиков, битую болотную птицу или пару кайманов, чьи спинки и хвосты, провяленные в коптильне, считались деликатесом. Так что определенную пользу от этих вылазок за Периметр все же нельзя было отрицать - равно как и упрекать гепардов в нерадивости.
Гепарды, звери трудолюбивые и честные, делали все, что умели и могли, но коль след терялся в болоте или на речном берегу, они начинали беспокоиться, топорщить шерсть и недовольно скулить - воды и сырости они не жаловали, как их земные аналоги. Разумеется, им не удавалось настигнуть Дика и когда он прятался в каком-нибудь фермерском джипе "Саламандра" или в грузовом трейлере, что было испытанным способом всех мальчишеских побегов за Периметр. Что же касается иных видов транспорта, то до вертолетов Дик, к счастью, еще не добрался, но пару недель назад укатил на монорельсе в Новый Орлеан. Этот город был расположен в дельте Миссисипи, много южней Бахрампура - а тот, в свою очередь, стоял на Развилке, где Днепр и Ганг, соединившись, единым потоком стремили воды к Средиземному Проливу. Туда беглец не доехал - его сняли на перегоне Смоленск Чистополь, в сотне лиг от Бомбея. Выглядел он весьма огорченным. Почему-то он вбил себе в голову, что в Орлеане объявился Саймон-старший, вынырнув ненадолго из дремучих Левобережных лесов, - а Дику так хотелось повидать отца!
Л и га - единица расстояния, принятая ООН, наряду с километром, в качестве одной из международных мер; составляет около 4,6 км.
- Ди-и-ик! Ди-и-ик!
Тетушка Флоренс, старшая из трех сестер Филипа Саймона была женщиной незамужней, верующей и весьма крепкой духом и телом, как все в их семействе, происходившем, согласно преданию, из мормонской Юты. Являясь сторонницей строгих воспитательных мер, она не жалела для Дика подзатыльников и колотушек, а завершив очередную порку, стучала согнутым пальцем ему в темя, попутно вопрошая Господа и Иосифа Смита, за что те послали рабе своей такое наказание. Но Дик, звавший тетушку про себя Костяным Пальцем, все же любил ее. Подобно всякому юному существу он еще не представлял, как обойтись без любви - той, которую ребенок ждет от взрослых и которую дарит им.
*Иосиф Смит - основатель мормонского вероучения, нашедший в 1827 году в штате Нью-Йорк золотые листы с Книгой Мормона.
На кого же еще он мог излить свою любовь, кроме суровой тетушки Флори? Конечно, он любил отца, но Филип Саймон, ксенолог и этнограф, двенадцать месяцев в году пропадал в джунглях Левобережья, среди тайятских племен; разумеется, он любил мать, но эта любовь уже стала воспоминанием четырехлетней давности. Мать, высокая златовласая и синеглазая красавица, временами являлась ему в снах, но сны те приходили все реже и реже; а иногда Дик видел, как ласковое мамино лицо плывет, дрожит, меняется, уступая непреклонным чертам тетушки Флори. Мать его, урожденная Елена Стахова, была отсюда, из Смоленска, и тут, на радость или горе, встретилась с отцом. Филип Саймон, обожавший свою Элен, звал ее Еленой Прекрасной, и совместная их жизнь полнилась бы счастьем, а не горестями, да судьба повернула иначе. Дику стукнуло шесть, когда отец возвратился с Левобережья в одиночестве, мрачный, как грозовая туча; вернулся и сказал, что теперь у Дика нет мамы, а есть только тетушка Флоренс.
Пожалуй, Флоренс Саймон, переселившаяся к брату лет десять назад, могла бы быть и подобрей с племянником. Но, обделяя его лаской, она компенсировала этот грех неусыпными заботами. Вот и сейчас:
- Ди-и-ик! Ди-и-ик! Куда ты запропастился, наказание божье?
* * *
А божье наказание тем временем уносили быстрые воды Днепра. Дик спускался вниз по течению на самодельном плотике из полудюжины бревен, связанных старой веревкой. Кроме плавсредства, у него имелись компас, мешок с сухарями и багор, позаимствованный у соседа, рыбака дяди Феди; а еще был перочинный нож, отцов подарок, и зажигалка. Экипированный таким образом. Дик твердо решил на сей раз добраться до Нью-Орлеана, до региональной ксенологической базы, где - по непроверенным слухам - пребывал сейчас Саймон-старший. Прозрачные речные воды покачивали плотик, и мысли мальчика тоже кренились то туда, то сюда, следуя ритму этих мерных и плавных качаний.
С одной стороны, рассуждал он, жаль, конечно, тетушку Флори; хоть пальцы у нее костяные и совсем не похожи на мамины мягкие ладошки, но, в сущности, она желает ему лишь добра. И потом, она такая старая! Ей уже пятьдесят! И придется ей жить в одиночестве, хоть и в уютном коттедже, в большом городе, да без мужчины, который спас бы ее цветы и грядки от набега рогатых кабанов, а ее саму - от вредных пятнистых жаб, змей и клыкастых крыс... Конечно, рядом соседи, Федор-рыбак, и Пал Палыч с авиазавода, и вертолетчик Сташек, и другие... Они тетку в обиду не дадут, одолжат, на крайний случай, гепарда, если случится крысиное нашествие... Однако какой гепард заменит мужчину в доме?..
С другой стороны, думал Дик, достойно ли мужчины маяться до седых волос при теткиной юбке и теткином огороде? Вроде бы седины он в своих волосах пока не замечает, так ведь это - пока, и потом, волосы у него от природы светлые, как созревшая кукуруза... А временами от теткиных воплей да поучений можно враз поседеть и не заметить. Нет, такая жизнь не для него! Настоящий мужчина должен владеть оружием (тут он покрепче стиснул увесистый багор), должен странствовать и сражаться - как отец! И он, Дик Саймон, уже достаточно взрослый, чтобы помогать отцу, ходить с ним в джунгли Левобережья, как делала раньше мама... Она говорила, что за отцом нужен глаз да глаз, что он без царя в голове . и когда-нибудь сломает шею в этих своих тайятских лесах... А вышло-то совсем наоборот...
Дик шмыгнул носом, отметив, что, как всегда, думает о маме на русском. Это получалось будто бы само собой: мысли об отце и тетушке Флори складывались в английские слова, но стоило вспомнить о матери, как что-то щелкало за ушами, и один язык сменялся другим, краткое делалось долгим, твер-дде - мягким, напевным, звонкое - глуховатым. И это казалось столь же естественным, как восходы солнца или луны: отец был всегда "дад", а мать - мамой, мамочкой... А как же иначе, решил Дик; ведь на английском "мамочка" не скажешь!
Снова шмыгнув носом, он принялся взвешивать все "за" и "против" своего побега. С одной стороны, с другой стороны... Разумеется, тетке Флоре будет тоскливо, но Смоленск город большой и безопасный; во всяком случае, гризли и саблезубы по улицам не бегают, а слишком нахального рогача можно отогнать метлой или палкой... А вот отцу нужен помощник! Верный спутник, чтоб стоять с ним спина к спине у мачты, против тысячи - вдвоем, как поется в старой пиратской песне... Стоять и отбиваться сверкающим мачете от кабанов-носорогов, от грифонов и ядовитых змей, от полчищ тайятских воинов на шестиногих скакунах... Дик не знал и не ведал, где та мачта, которую будут защищать они с отцом, но не сомневался, что она сыщется - как и дикие звери, и грозные бойцы-тай, и блестящие стальные мачете. Душа его жаждала подвигов и приключений, так что с каждой пройденной лигой мысль о тетушке и долге перед ней отступала, таяла, редела, как рассветный туман, пока не испарилась вовсе. Не такой уж она была беззащитной, его тетушка Флори! Могла взвалить на плечи и унести шестилапого каймана... само собой, дохлого...
Тут пара таких тварей, вполне живых и весьма шустрых, увязалась за плотиком Дика. С полчаса они маячили с обеих сторон, присматриваясь и принюхиваясь к добыче и щелкая челюстями, похожими на огромные птичьи клювы; затем, набравшись храбрости, ринулись на приступ.
Мачты на плоту не имелось, и не было ни широкой отцовской спины, ни блистающего острого мачете, так что Дик, встав на среднее бревно, подальше от краев, принялся работать своим багром. С днепровскими шестилапыми он имел дело не раз и не боялся их; он знал, куда бить - и бил с точностью и силой, поразительной для десятилетнего мальчишки. Когда над головой Дика завис поисковый "фламинго", с одним кайманом было покончено, а его напарник, истекавший кровью, обратился в позорное отступление. Но если судить по гамбургскому счету, эту схватку Дик Саймон проиграл: шестилапые порвали веревки, бревна начали расходиться, а раненый зверь привлек внимание своих сородичей. Минут за пять стая покончила с ним и бросилась к плотику -- однако Дик уже висел на лесенке под округлым брюхом вертолета, вцепившись в ступеньку левой рукой. В правой он сжимал багор и, размахивая им, оглашал земли и воды воинственными воплями.
Своей цели Дик добился - приехал отец и забрал его, а тетушка Флори осталась одна в уютном коттедже на смоленской окраине, среди яблоневых садов, грядок с редиской и цветущего жасмина. При расставании тетушка всплакнула, и грусть ее показалась Дику искренней; впрочем, он полагал, что она быстро утешится, обратившись к Святому Писанию, Книге Мормона и другим божественным предметам. Смоленск, населенный большей частью русскими, был городом православным, однако жили в нем и поляки-католики, и буддисты; имелась и Мормонская община - небольшая, но крепкая, объединявшая три дюжины семейств, потомков тех, кто переселился некогда из Штатов и с Южмерики. Община строила школу и молитвенный дом напротив часовни Георгия Победоносца, так что тетушка Флори могла целиком отдаться полезным общественным хлопотам.
Что же касается мужской части семейства Саймонов, то путь ей выпал в Орлеан, куда отец с сыном отправились не монорельсом, не вертолетом или наземным глайдером, и уж, конечно, не с помощью Пандуса, а способом древним и романтичным - на корабле. Этот большой тримаран совершал ежемесячные рейсы от Финской губы и полушведского-полурусского городка Выборг по Неве до Ладожского Разлива, а оттуда - вниз по Днепру, мимо русско-польского и индийского регионов, мимо Развилки, за которой великая река носила уже иное имя, Миссисипи. Рейс завершался на Лазурном Взморье, у Пролива, где стоял Новый Орлеан - самый крупный, самый шумный и блистательный из городов северного полушария, а значит, и всей планеты. В южной ее полусфере не было ничего - ни земли, ни поселений, ни вечных льдов, только огромный океан с немногочисленными коралловыми островками.
В орлеанском ксенологическом центре Саймоны не задержались. Старший Саймон не любил городского многолюдья, я Дика переполняли мечты о чудесах тайятских гор и лесов, гигантской территории, превосходившей Правобережье раз в десять-пятнадцать - в точности никто не ведал, поскольку спутники над Тайяхатом еще не летали. Однако было известно что освоенный край всего лишь западная оконечность гигантского материка, разделенного на две неравные части столь же гигантским водным потоком. Континент этот был единственным и названия не имел, но большой тропический остров за Средиземным Проливом по старой памяти именовали Африкой. Там водились шерстистые мастодонты, мечехвостые игуаны, страусы о четырех ногах, огромные пауки и муравьи, а также зубастый реке, местная разновидность тиранозавра, - и потому на южный остров без крайней нужды соваться не стоило.
Впрочем, опасные твари Запроливья не входили в сферу научных интересов Филипа Саймона. Он был не зоологом, а ксеноэтнографом, работником Исследовательского Корпуса ООН, и занимался вопросами иерархии в разумных сообществах - в их взаимосвязи с религией, технологией, социальной динамикой, искусством и, разумеется, биологическими аспектами проблемы. Физиология и биология являлись весьма важными факторами, представляя собой, в сущности, тот фундамент, который определял специфику всей теологической, философской и социальной надстройки, все обычаи, традиции, культы, писаные и неписаные законы. Эта посылка была очевидной еще в Эпоху Разъединения, в тот великий исторический период, когда заработали первые трансгрессоры и человечество устремилось к звездам. Но в те времена подобные выводы и заключения носили характер гипотез, подкрепленных одним-единственным примером - развитием земной цивилизации, земной культуры и земных религий. Однако с тех пор ситуация изменилась.
Собираясь прояснить ее в еще большей степени, отец и сын Саймоны погрузили свои пожитки в вертолет. Затем их маленькая дюралевая "пчелка", окрашенная в цвет небесной бирюзы, поднялась и, негромко жужжа, воспарила над Дельтой запутанным переплетением голубоватых и серых водных потоков, заросших камышами и непролазными джунглями. Это дикое опасное место разительно отличалось от ухоженных земель, простиравшихся к западу. Там, на Лазурном Взморье, кедровые леса перемежались с апельсиновыми рощами, полями маиса и пшеницы, с табачными и хлопковыми плантациями; там плодоносили яблони и персиковые деревья, наливался сладким соком виноград, шелестели на теплом ветру растрепанные кроны кокосовых пальм. И там, меж лазоревым заливом и широкой серебристой лентой главного рукава Миссисипи, лежал Нью-Орлеан - огромный город, блистающий огнями, где жило, наверное, не меньше миллиона человек.
Это число казалось Дику чудовищным, он даже не пытался его представить и осмыслить. Но отец утверждал, что есть города и побольше Орлеана - в Штатах, Европе, России, Китае и Южмерике, даже на Аллах Акбаре и Сельджукии. В конце концов, Тайяхат был всего лишь Колониальным Миром с двумя десятками поселений и относительно невысоким статусом, хотя и повыше, чем у Миров Присутствия и Каторжных Планет.
Голубая машина неторопливо плыла на северо-восток, пересекая Дельту; дальше потянулись густые леса, чередовавшиеся с живописными скалами и холмами. Кое-где синели озера, а в распадках, среди усыпанных радужной галькой берегов, струились ручьи, но Дик не слышал их звонких песен - негромкий мерный рокот двигателя перекрывал, все иные звуки. Они делали не больше пятидесяти лиг в час, и тому имелись по крайней мере две причины. Во-первых, как гласили Договорные Браслеты меж людьми и тайят, в Левобережье полагалось передвигаться тихо и спокойно и уж, во всяком случае, не носиться в небесах будто посыльные четырехкрылые орлы; а во-вторых, повышенная гравитация не способствовала стремительным полетам. Саймоны, колонисты уже не первого поколения, ее не замечали, но мотор "пчелки" чувствовал и на скорости в сотню лиг начинал кашлять и задыхаться.
Час тянулся за часом. Дик, налюбовавшись зелеными деревьями и прогалинами, где паслись кабаны-носороги, успел поесть, поспать и снова поесть. Затем, поглядывая вниз, он принялся размышлять о новом своем жилище в женском поселке Чимара, о лагерях воинов, упрятанных под лесной сенью, у ристалищных полян и выпасов, где бродили шестиногие скакуны, о странных тайятских обычаях, не дозволявших нарушать мир в окрестностях женских деревень, тогда как во всех иных местах отхватить врагу палец или ухо почиталось великой доблестью. Отчего так? И зачем сражаются туземцы? Отец говорил, что у них нет ни денег, ни городов, никакого богатства, нет даже племен и вражды из-за земель или охотничьих угодий... Стали б они драться из-за этого! Тут каждому отпущено по квадратной лиге, два Смоленска можно выстроить! И повсюду тепло, всюду есть звери - звери-добыча и звери-друзья вроде скакунов, гепардов и танцующих питонов... Интересно б на них взглянуть, на этих змеюк... Отец говорил...
Филип Саймон коснулся его растрепанных волос.
- Взгляни туда, парень! Не вниз, а прямо по курсу!
- Облака, дад? Какие темные!
- Не облака. Это горы, сынок, огромный хребет Тисуйю, что начинается на севере и тянется до южных морей. А западный склон зовется Тисуйю-Амат, что значит Проводы Солнца. Сегодня мы вместе его проводим...ты и я... и, наверно, Чочинга. Он...
Но Дик о Чочинге слушать не захотел, а, уткнувшись носом в прозрачную преграду колпака, пожирал глазами встающие впереди горы. Внизу они были зелеными, укутанными в покрывало леса, скрытыми вуалью горных лугов; выше простирался камень, темный или серый, изборожденный багровыми и сизыми рубцами, черными провалами ущелий и красно-фиолетовыми росчерками выступавших на поверхность скальных жил. Жилы походили на молнии, сверкнувшие в грозовой туче, - только и туча, и молнии были на самом деле все тем же камнем, твердым камнем, взметнувшимся ввысь и словно подпиравшим небеса. А чтоб не запачкать их багряными и темными оттенками, вершины гор оделись в лед - чистый, голубовато-прозрачный, вставший стеной между всеми рассветами и закатами, какие только разгорались и гасли в этом мире.
Дик облизнул пересохшие губы.
- Дад! А что за этими горами, дад? Там? - Его рука потянулась к хрустальным пикам, словно он жаждал коснуться их и ощутить обжигающий холод горных ледников.
Отец негромко рассмеялся.
- Ты еще не видел того, что з д е с ь, а хочешь узнать, что там! Но я скажу тебе... Здесь - лес, в лесу - звери и боевые тайские кланы, а выше, в Тисуйю-Амат, селения тех, кто слишком юн или слишком стар для сражений... Или в принципе не любит драк, понимаешь? И такие же поселки там, за хребтом, где лежит плоскогорье Тисуйю-Цор, Утреннее Солнце... А за ним снова леса и степи, холмы да горы - и так, я Думаю, до самых морских берегов. Есть там огромная река величиною с Днепр, но немногие видели ее - лишь те, кто подружился с тайят и смог пройти по их землям.
- Я увижу, - сказал Дик, - увижу! И подружусь со всеми тайями!
Отец подмигнул ему.
- Конечно, подружишься, хоть это и непросто! Первым делом ты не должен ошибаться, когда называешь их. Все они - тайят, люди; тай - человек-мужчина, тайя - человек-женщина. А Тайяхат, где мы живем рядом с ними, - Мир Людей... Ну, и ты понимаешь, сынок, раз они нас сюда пустили, значит, считают людьми. И что же, по-твоему, отсюда следует?
Дик насупил брови, запыхтел, но вопрос оставался ему непонятен, и Саймон-старший с серьезным видом пояснил:
- Мы должны быть людьми, парень. Людьми, достойными уважения в глазах тай и тайя. Нам надо показать, что мы не уступаем им ни в чем... Понимаешь? Я говорю не о наших машинах и зданиях в сорок этажей, не о Пандусе, вертолетах и монорельсовой дороге, не о ружьях, глайдерах и телевизорах, а о вещах, которые ценят тайят. Ты не должен им уступать, Дик! Хоть, по их мнению, мы с тобой калеки, но... - Оборвав фразу, Филип вдруг приобнял сына за плечи и воскликнул: - Подлетаем! Еще полчаса - и мы дома. Так что не упусти случая полюбоваться на Чимару с высоты.
Совет того стоил. Голубая машина крохотной жужжащей мошкой вилась перед каменным ликом с едва различимыми чертами - гигантским, морщинистым, темным, исполосованным шрамами осыпей, рубцами трещин, причудливыми провалами пещер. Это чело одряхлевшего титана венчал ледяной шлем о трех зубцах, похожий на выщербленную королевскую корону, украшенную хрустальными подвесками ледников. Два крайних спускались особенно низко, до широких плеч-перевалов, превращаясь там в бурные потоки; сверкающими пенными серпами они падали с отвесных склонов, вгрызались в каменные ребра, прыгали и грохотали среди скал, взметая в воздух мириады брызг, рождавших семицветную радугу. Гигант в льдистом шлеме с руками-водопадами как бы сидел, опираясь на пятки и выдвинув колени вперед, а образованный ими уступ шириной в четыре лиги высился над большим озером, куда стекали горные воды. Озеро показалось Дику безлюдным, на карнизе, на коленях великана, он увидел крохотные хижины, пылавшие перед ними костры, деревья, запутанный узор тропинок и ручьев, фигурки людей и животных - и все это было словно выткано на травянистом изумрудно-зеленом ковре.