Страница:
Михаил Ахманов
Зов из бездны
Часть I
МАРС
История не знает сослагательного наклонения
БОРТ КОРАБЛЯ «КОЛУМБ», 2036 год
Море было ослепительно-синим, безбрежным и совершенно пустым. Ни яхт, ни прогулочных тримаранов, ни белоснежных пассажирских лайнеров линии «Атлантис»… Ровным счетом ничего, лишь синева, яркие блики солнца на водной поверхности и волны в кружеве пены… Впрочем, по-настоящему волны разглядеть не удавалось, и, скорее всего, их неторопливый бег и пенистые гребни были чистой иллюзией. Игрой воображения, и только! Море и волны нераздельны, и память охотно рисует картину, привычную с детских лет.
Морской простор сливался с горизонтом, с небом цвета бирюзы. Небосвод был полон солнечного сияния и казался таким же пустынным, как безбрежные воды. Эти далекие пространства, морское и небесное, виделись отчетливо – быть может, из-за отсутствия ориентиров, каких-то деталей, способных приковать к себе взгляд. Вблизи видение рассыпалось цветными пятнами, но в этом хаосе вспышками стробоскопа мелькало нечто знакомое: блеск бронзовой чаши, деревянная палуба, фигуры и лица бородатых мужчин, клочок белоснежной ткани, сложенный кольцами канат. Вероятно, то был корабль, и эта мысль тотчас сделала мираж более ясным, добавив к нему ощущение покачивания, в такт которому поднималась и опускалась морская гладь.
Действительно, корабль, но очень странный! Небольшой, от кормы до носа едва ли тридцать шагов… По бортам уложены весла, на единственной мачте – квадратный парус, привязанный к рее веревками. Корма немного приподнята, нос высокий и загибается изящным завитком, точно стебель вьющегося растения. Весла, мачта, реи, палуба и корпус – все деревянное, примитивной выделки, ни следа металла или пластика. На палубе – груз: ящики или, возможно, корзины, амфоры в рост человека, кувшины поменьше, набитые чем-то мешки. Команда тоже странная – мореходы коренастые, бронзовокожие и почти голые, только вокруг пояса и бедер обмотаны полосками ткани. Лица, словно у разбойников на старинных гравюрах: нос крючком, растрепанная борода, из-под прядей свисающих на лоб волос посверкивают темные, чуть прищуренные глаза. И взгляд неприятный, разбойничий, будто смотрят, чем поживиться у запоздалого путника… Двое на корме ворочают весло, пять или шесть сидят у мачты на мешках. Люди, корабль, море… Море по левому борту, а справа – темная полоска гористого берега.
Судно качается вверх-вниз, вверх-вниз. Доски палубы нагреты солнцем, почти обжигают. Ветер дарит прохладу – сильный ветер, с привкусом соли. Что-то еще в этой гамме ощущений, что-то гладкое в руках… Чаша! Медная или бронзовая, а в ней – немного воды. Эту воду можно пить. В странствиях морских вода – великое сокровище… И поэтому пальцы сжимают чашу крепко – никто не вырвет, не отнимет! Пальцы, что обхватили чашу, сильные и длинные, рука смуглая, большая… Мужская рука!
Один из сидящих у мачты встает, делает шаг, и смуглые руки, словно испугавшись, с торопливостью подносят чашу к губам. Вода не очень приятная, затхлая и пахнет землей, ее не сравнить с водами источников в долине Хапи. Но здесь и такая вода – драгоценность! Ее выдают дважды в день, утром и вечером. Не будь на судне чужака, мореходам достался бы лишний глоток. По этой причине чужаков здесь не любят, тем более из земли Та-Кем. Не любят, потому что…
Вздохнув, женщина зажмурила глаза и принялась восстанавливать в памяти свой необычный сон. Такие отчетливые видения посещали ее очень редко; впервые – в детстве, лет в десять, когда сокрушительная волна цунами обрушилась на берега Индонезии и Таиланда. Потом еще пять или шесть раз, во время мощных землетрясений на Ближнем Востоке, в Мексике и Китае. Такой сон – точнее, мысленный сигнал огромной силы – всегда являлся вестником беды. Доктор Лаура Торрес имела репутацию блестящего врача и диагноста, и несомненно, этот ее талант был связан с особой ментальной чувствительностью. Не телепатия в полном смысле, но что-то близкое к этому дару; во всяком случае, ужас тысяч и тысяч людей в моменты катастроф она ощущала безошибочно. Вместе с горем, страхом и отчаянием приходили картины бедствий: гигантские валы, что двигались к земле, чудовищный водоворот, круживший тела погибших, деревья, лодки и крыши домов, руины на месте города, развалины, объятые пожаром, толпы бегущих прочь, забитые машинами дороги… Все это воспринималось ею не по собственной воле, и в юности ее пугали тягостные видения и неизбежный эмоциональный шок. В зрелые годы она поняла, что против своей натуры не пойдешь, и смирилась с неизбежным. То была плата за дар сопереживания, сделавший ее одним из лучших врачей на планете.
Она лежала на спине, пристегнутая к койке широкими мягкими ремнями, и размышляла над странным сновидением. Решительно ничего ужасного, подумалось ей, никаких картин горя и смерти, даже наоборот – море, солнце и древний корабль. Пейзаж, сулящий приключения! Мужчину с чашей она не увидела, но понимала, что была им, этим странником, который отправился куда-то на судне с бородатыми крючконосыми мореходами. Похоже, они не очень симпатизировали единственному пассажиру, но явно не собирались его убивать или вышвырнуть за борт… Если бы такие картины пришли к ней на Земле, Лаура решила бы, что поблизости снимают исторический боевик, и она улавливает излучение сотен актеров и статистов. Случай редкий, удивительный, но возможный… Возможный, однако на Земле, а не в сотне миллионов километров от нее!
Эта мысль заставила женщину вздрогнуть. Врач Лаура Торрес тщательно следила за состоянием собственной психики. Что вполне понятно – в конце концов, от ее здравого разума зависела жизнь еще пятерых людей.
Таймер мелодично прозвенел сигнал к завтраку. Торрес расстегнула ремни и поднялась – точнее, воспарила в воздухе, ухватившись за леер. В первые недели полета натянуть комбинезон было непростой задачей, но за четыре месяца она привыкла одеваться в невесомости. Отпустить леер, натянуть нижнюю часть с башмаками и штанинами… ухватиться за леер левой рукой, сунуть в рукав правую… ухватиться правой, сунуть в рукав левую… застегнуть «молнию» от пояса до подбородка… все! Уверенным движением она перелетела к столу, достала влажную салфетку, протерла руки и лицо. Затем сдвинула крышку люка и порхнула в коридор.
Коридор был овальным в сечении и нешироким, только-только разойтись двоим. Условный верх окрасили белым, условный низ – коричневым. Сверху и снизу тянулись леера, в стенах, рядом с люками, сияли световые пластины. Два люка справа вели в лабораторию и медицинский блок, два слева – в инженерный модуль и к шлюзу для выхода в открытый космос. Еще по люку в торцах коридора: передний – в кают-компанию, задний – к контейнерам с полезным грузом. Рубка «Колумба» находилась за кают-компанией, на носу, и от пилотских кресел до конца коридора было двадцать восемь с половиной метров. Эта жилая зона звалась у экипажа «наконечником» и составляла едва ли десятую часть корабля. Все остальное – решетчатые фермы, несущие танки с горючим, грузовые модули, антенны, главный двигатель и маневровые дюзы.
Ловко перебирая руками леер, Лаура Торрес добралась до кают-компании. Это было самое большое помещение на корабле, обставленное довольно скупо: стол, прикрепленный к условному полу, койки пилотов, сейчас убранные, компьютерный терминал с клавиатурой и большим экраном, контейнер для продуктов и рядом – крышка системы утилизации. Впрочем, в невесомости мебель была не нужна.
Лауру уже ждали у накрытого стола: тубы с чаем и кофе, тубы с соками, тубы с белково-углеводным концентратом. На десерт – ореховая паста, тоже в тубах. Экипаж называл эти трапезы кормлением младенцев.
Торрес улыбнулась мужчинам и заняла свое место за столом – согнула ноги и приняла сидячую позу. Первая марсианская экспедиция была в сборе.
Шесть человек, по одному от каждой части мира. Мир, конечно, невелик – всего лишь одна планетка рядовой звезды G4. Но другого у земных обитателей пока не было.
Джереми Фокс, австралиец, командир и первый пилот… Раджив Паран, индус, второй пилот и атмосферный физик… Питер Мои, кениец, геолог… Саул Дюкар, канадец, инженер… Николай Муромцев, русский, археолог… И Лаура Торрес, бразильянка, врач… Разные лица, разный цвет кожи, но других отличий нет: все невысокие, сухощавые, в возрасте от тридцати шести до сорока. Пять братьев и сестра. Что вполне естественно: на орбите Марса все земляне – родичи.
Лаура поднесла тубу к губам, выдавила концентрат, проглотила. Сегодня был выбран куриный стейк со ржаным хлебом и приправой из зеленых овощей, калорийный и довольно вкусный. Это блюдо ели все, но в выборе напитков сказывались личные пристрастия: Фокс, Дюкар и Муромцев любили чай, Паран и Мои – кофе. Чтобы уважить тех и других, Лаура пила временами чай или кофе, хотя на Земле ее день начинался с апельсинового сока. Но Земля осталась в прошлой жизни.
Скользнув взглядом по лицам мужчин, она приступила к обычной процедуре:
– Как спали?
Отлично. Хорошо. Нормально. Как всегда. Хорошо.
– Жалобы? Недомогания?
Кто качает головой, кто пожимает плечами. Слава Христу и Деве Марии, нет недомоганий! И чувства, что с кем-то не все в порядке, тоже нет.
Лаура Торрес задумалась на пару секунд – не рассказать ли сон коллегам? Решила, что, пожалуй, не стоит по двум причинам: во-первых, для таких историй необходимо объяснение, которого пока что нет, а во-вторых, никто не должен заподозрить доктора в душевной слабости. Врач всегда бодр, весел, духом тверд и готов прийти на помощь. А сон о корабле и море под теплым солнышком – свидетельство тайной ностальгии. Во всяком случае, подобное толкование исключить нельзя.
Она сунула пустую тубу в утилизатор и принялась за сок. Мужчины обсуждали программу работ на день и показались ей немного возбужденными. Что было вполне объяснимо: они достигли Марса! Вчера, в семнадцать ноль пять по бортовому времени. И ночью – этот сон… Возможно, не у нее одной?..
– Джереми, – Лаура одарила улыбкой капитана, – могу я узнать, что вам снилось? Вам и остальным? В нашу первую ночь на орбите Марса?
– Ничего, ровным счетом ничего. – Фокс покачал светловолосой головой. – Спал как убитый. Думаю, от усталости. Эти маневры с выходом на орбиту… Утомительное занятие!
– Так не интересно, – произнес Муромцев. – Доктор задумала психологический эксперимент, а вы не поддержали. Надо же, спал как убитый! А вот я…
– Только не сочиняйте, Ник, – сказала Лаура. – Я знаю, воображение у вас богатое.
– Не буду сочинять, клянусь! Мне снились огромное Лицо и пирамиды в Сидонии[1]. Будто бы под этим изваянием – врата, створки медленно раскрываются, и я должен туда войти. В тоннель, ведущий в необозримое пространство, полное воздуха, тепла и света.
– Голливудский боевик тридцатилетней давности, – заметил Питер Мои. – Названия не помню, но это точно поделка янки. Все там было: и Лицо, и пирамиды, и врата, и свет в конце тоннеля. Ник, зря ты смотришь перед сном такую чушь.
– Вчера не смотрел и сон рассказываю честно!
– Верю. Принято! – Лаура Торрес хлопнула ладонью по столу. – Что у вас, Питер?
– У меня как обычно в последние месяцы. – Мои расплылся в белозубой улыбке. – Жены снились, все двенадцать. И в таких, знаете, позах…
Питер Мои был большим шутником, обожавшим развлекать коллег невероятными историями: будто были у него три гарема, в Кении, Судане и Сомали, будто он охотился на львов с копьем, будто каннибалы из Уганды чуть его не съели, будто он нашел алмазные россыпи в верховьях Нила, нефть в Сахаре и уран в пустынях Намибии. Правда в этих россказнях была одна: Мои являлся отличным геологом, исколесившим Африку вдоль и поперек. Ни жены, ни детей он не имел, зато мог похвастать железным здоровьем и тремя докторскими дипломами.
– Раджив, теперь вы, – сказала Лаура Торрес.
– Не уверен, но кажется, я видел Бомбей, – серьезно произнес индиец. – Очень, очень смутно… Вид как бы с океана: гавань, корабли, высокие здания центра за набережной… Что я делал, был ли какой-то сюжет в этом сне?.. – Паран покачал головой. – Нет, не помню.
– Вы что-то ощущали? Тревогу? Тоску?
– Нет, Лаура. Было такое чувство… чувство узнавания, и это понятно – я ведь родился в Бомбее. И еще… – Черные глаза Парана на миг затуманились. – Еще я знал, твердо знал, что вернусь туда. Вернусь в мой Бомбей.
– Я тоже хочу вернуться в твой Бомбей, – молвил Питер Мои. – Ты меня там случайно не видел? На каком-нибудь белоснежном лайнере? Будто я приехал в гости?
– Не видел. Но если приедешь, в доме отца место найдется – для тебя и для всех твоих жен.
– Приеду, – сказал Мои и улыбнулся.
«Чем больше опасность, тем охотнее люди строят планы на будущее», – подумала Торрес. А вслух произнесла:
– Саул, теперь ваша очередь.
Инженер хитро прищурился. Он, как и геолог, был изрядный враль, но его истории не отличались простодушием Мои.
– Ужасный сон, моя дорогоя. Мне приснилось, будто я в Европе, в Греции или Италии – словом, в какой-то южной стране, на отдыхе у моря. Захожу в отель с чемоданами, хочу обменять свои баксы и расплатиться за номер, а с меня за каждый евро требуют сто канадских долларов. Сто, черт побери! Я проснулся в холодном поту!
– А вот нечего видеть сны про Греции да Италии, – хмыкнул археолог Муромцев. – Пусть тебе Сочи снится или, скажем, Петербург. У нас за твой доллар сорок два рубля отсыпят. Правда, сервис в отеле будет не того… не очень навязчивый.
Случалось, мужская часть команды развлекала такими беседами друг друга, а главное, Лауру. Обычно она могла разобраться, шутят ли коллеги или говорят серьезно. Сейчас ее не морочили – во всяком случае, в том, что касалось снов. Уставший капитан спал без сновидений, археологу привиделось гигантское Лицо, Парану – родные края, а Дюкару, отнюдь неравнодушному к деньгам, валютные операции. Что до темпераментного Мои, то ему вполне могла присниться женщина – даже целых двенадцать.
– Поели, развлеклись, теперь за работу, – сказал капитан. Оттолкнулся от стола и нырнул в рубку. Паран – за ним, трое остальных членов экипажа тоже поплыли в свои отсеки.
Личных кают на «Колумбе» не имелось – отдых в невесомости не требовал сложных приспособлений, и объем жилой зоны был предельно минимизирован. Командир и второй пилот спали в кают-компании, Дюкар в инженерном модуле, Муромцев и Мои – в лаборатории, а Торрес в медблоке. «Колумб» был не пассажирским лайнером, а скорее баржой с двумя десятками спускаемых аппаратов. Перед членами экспедиции не ставили научных задач, кроме небольшой рекогносцировки; им полагалось спустить груз в указанный район планеты и вернуться обратно. Первое было обязательным, второе – желательным; специалисты в научном отделе ООН и сами участники прекрасно понимали, что по дороге в сотни миллионов километров может случиться что угодно.
Никаких политических целей экспедиция не преследовала, хотя оговаривалось, что первым на почву Марса шагнет темнокожий геолог. Шагнет, поднимет на мачте флаг ООН и установит скромный обелиск с именами шести первопроходцев. Только имена, без указания стран или национальной принадлежности; полет на Марс был достижением Земли и таким останется навеки. Как пирамиды египтян, говорил Муромцев; сейчас не важно, кто их воздвиг, они – символ гения древних. Пирамиды стояли пять тысячелетий, и когда пройдет такой же срок, на Земле – вернее, в Солнечной системе – не будет американцев и русских, испанцев и индийцев, чукчей и арабов, даже китайцев. Будут люди, потомки нынешних землян, и перед этими потомками нужно выглядеть достойно, не кичиться цветом кожи или могуществом своей страны.
В этом месте Дюкар обычно прерывал археолога и начинал допрашивать с ехидцей: а уверен ли Ник, что эти потомки будут вообще?.. или что они останутся людьми?.. что кто-то увидит обелиск на Марсе?.. Вполне возможно, потомки вернутся в пещеры и превратятся в троглодитов. Возмутится природа и укатает людей оледенением или вселенским потопом, либо свалится на Землю астероид. Есть и другие возможности – экологический кризис, пандемии, войны и генетические мутации… Двухголовым монстрам будет безразлично, кто там строил пирамиды и летал на Марс.
Муромцев не соглашался, спорил отчаянно, ибо по натуре был романтиком и оптимистом. А Мои добавлял, что его народ, его кикуйю[2], переживут любые катастрофы. Род человеческий, как известно, появился в Африке; там люди и спасутся в случае чего. Мать Африка обширна и богата; море ее не затопит, ледник не достанет, а астероид непременно свалится в Сахару. И пусть! Сахаре уже ничто не повредит.
В полете было время для дискуссий и подначек, было, но истекло. Теперь «Колумб» кружил над Марсом – вернее, висел над заданной точкой экватора, согласовав свою скорость с вращением планеты. Корабль находился в восьмистах километрах над поверхностью, намного ниже, чем спутники Марса Фобос и Деймос[3]. Под ним простирались Долины Маринера, гигантская рифтовая система, чудовищный разлом коры, чьи склоны были почти недоступны земным телескопам. Все остальное – вулкан Олимп, плато Фарсида и Элизий, глубокие впадины Аргир, Исида и Эллада, равнины северного полушария[4] – все это было изучено весьма подробно с помощью наблюдений с Земли и Луны и многочисленных «Марсов»[5], «Викингов», «Маринеров» и «Молний».
Самой заметной деталью Долин Маринера являлся каньон Титониус Часма[6], бывший целью Первой экспедиции. Его размеры впечатляли: протяженность больше, чем Уральский хребет, ширина – до ста пятидесяти километров, а глубина такая, что в этой пропасти скрылся бы Эльбрус, не говоря уж о вершинах Альп и Пиренеев. Как и вулкан Олимп, этот разлом не имел аналогов на Земле и на других планетах Солнечной системы. Можно было предположить, что условия на дне каньона отличаются от сурового климата плоскогорий: там теплее, давление скудной марсианской атмосферы выше, ветры и песчаные бури не столь сокрушительны. Не исключалось наличие подземных вод и даже примитивной жизни, бактерий или чего-то подобного. Словом, Титониус Часма подходил для долговременной научной базы, которая с течением лет могла превратиться в крупное поселение.
Место для этой станции было выбрано с помощью космических аппаратов «Молния-15» и «Молния-16», запущенных к Марсу в 2031 году. Предполагалось, что на дне каньона, под защитой скальных стен, будет развернут городок с жилыми куполами, энергостанцией, ангарами для техники, цистернами с водой, горючим, сжиженными газами и складами оборудования. Все это полагалось доставить «Колумбу»: купола, ангары, тягачи, летательные аппараты, буровые установки, средства связи и сотни тонн всевозможных запасов – от сублимированных овощей до жидкого кислорода. Первая марсианская экспедиция должна было спустить в каньон двадцать модулей с полезным грузом, смонтировать энергостанцию и один купол с системой жизнеобеспечения, установить телеметрическую аппаратуру и антенну для посылки информации. Строительные работы завершат Вторая и Третья экспедиции, более многочисленные и состоящие из технического персонала; затем наступит черед ученых – они, по самым оптимистическим прогнозам, могли высадиться на Марсе лет через десять-двенадцать. Эта поэтапная технология была отработана при закладке базы на Луне, в которой на данный момент трудилось более сорока специалистов.
Итак, «Колумб» завис над точкой каньона, выбранной по снимкам, полученным с «Молний». Разумеется, этот район, выглядевший наиболее удобным, нуждался в дополнительных исследованиях, и капитан со вторым пилотом сбросили нескольких роботов, приземлившихся на дне и краях провала. Пошла телеметрия, и к ее изучению подключился геолог Мои. Роботы, передав визуальную картину и результаты измерений температуры и давления, принялись бурить грунт, анализировать состав породы и выяснять ее прочность. Как и ожидалось, стены каньона были сложены базальтами, а днище носило следы бурной деятельности водных потоков. Хотя те воды исчезли миллионы лет назад, в почве могли обнаружиться подземные источники или залежи льда. Их поиск не входил в задачи экспедиции, но Фокс все же отправил в каньон передвижную установку с эхолотом.
Пока три члена экспедиции вели дистанционные исследования, археолог висел на телескопе, разглядывая загадочное Лицо, а Саул Дюкар проверял автоматику расстыковки. Каждый спускаемый модуль закреплялся на решетчатых фермах с помощью «лап», управляемых сервомоторами; в момент старта «лапы» раздвигались, а «когти» в их основании выталкивали модуль в пустоту. Остальное было делом пилотов.
Лаура Торрес трудилась едва ли не больше прочих членов экипажа, загоняя их то в душ, то на тренажеры, то к обеденному столу. В долгие дни свободного полета гимнастика, водные процедуры и совместные трапезы считались развлечением, что скрашивало монотонность бытия, но это время кончилось; оттащить мужчин от пультов было нелегко, а «расстыковать» Муромцева с телескопом – просто невозможно. Однако этим приходилось заниматься, ибо невесомость – вещь коварная, и совладать с ней можно лишь с помощью эспандеров и беговой дорожки. Как показали эксперименты на околоземной орбите, для поддержания тонуса мышц необходим минимум час тренировок в сутки.
Поужинали, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по отсекам на отдых. Подвесились в койках, как говорил Муромцев. Койки были немудреными: рама из пластика с крупноячеистой сеткой и ремнями. Но спать это не мешало.
Закрыв глаза, Лаура подумала, что в невесомости одно становится проще, а другое намного сложнее. Спи, где хочешь, и летай по воздуху… А вот помыться и перекусить – проблема! Или навестить туалет… Или постирать… Или открыть дверь, сделать шаг и очутиться в саду, среди цветущих яблонь… Такое просто невозможно!
Вокруг темнели мощные древесные стволы, бугрилось переплетение корней, похожих на змеиные туловища, возносились к небу, солнцу и теплу зеленые кроны… Не сад, разумеется, а дремучий лес! Похож на сельву, решила Лаура. В сельве, в настоящих амазонских джунглях, она никогда не была, но нагляделась на их подобие в дендрариях; кроме того, вспомнились фильмы, знакомые еще со школьных лет. Какой же бразилец не видел сельву, пусть даже на экране! Сельва – фирменный знак Бразилии, такой же, как небоскребы в Нью-Йорке, русский снег, норвежские фьорды и сакура в Японии.
Морской простор сливался с горизонтом, с небом цвета бирюзы. Небосвод был полон солнечного сияния и казался таким же пустынным, как безбрежные воды. Эти далекие пространства, морское и небесное, виделись отчетливо – быть может, из-за отсутствия ориентиров, каких-то деталей, способных приковать к себе взгляд. Вблизи видение рассыпалось цветными пятнами, но в этом хаосе вспышками стробоскопа мелькало нечто знакомое: блеск бронзовой чаши, деревянная палуба, фигуры и лица бородатых мужчин, клочок белоснежной ткани, сложенный кольцами канат. Вероятно, то был корабль, и эта мысль тотчас сделала мираж более ясным, добавив к нему ощущение покачивания, в такт которому поднималась и опускалась морская гладь.
Действительно, корабль, но очень странный! Небольшой, от кормы до носа едва ли тридцать шагов… По бортам уложены весла, на единственной мачте – квадратный парус, привязанный к рее веревками. Корма немного приподнята, нос высокий и загибается изящным завитком, точно стебель вьющегося растения. Весла, мачта, реи, палуба и корпус – все деревянное, примитивной выделки, ни следа металла или пластика. На палубе – груз: ящики или, возможно, корзины, амфоры в рост человека, кувшины поменьше, набитые чем-то мешки. Команда тоже странная – мореходы коренастые, бронзовокожие и почти голые, только вокруг пояса и бедер обмотаны полосками ткани. Лица, словно у разбойников на старинных гравюрах: нос крючком, растрепанная борода, из-под прядей свисающих на лоб волос посверкивают темные, чуть прищуренные глаза. И взгляд неприятный, разбойничий, будто смотрят, чем поживиться у запоздалого путника… Двое на корме ворочают весло, пять или шесть сидят у мачты на мешках. Люди, корабль, море… Море по левому борту, а справа – темная полоска гористого берега.
Судно качается вверх-вниз, вверх-вниз. Доски палубы нагреты солнцем, почти обжигают. Ветер дарит прохладу – сильный ветер, с привкусом соли. Что-то еще в этой гамме ощущений, что-то гладкое в руках… Чаша! Медная или бронзовая, а в ней – немного воды. Эту воду можно пить. В странствиях морских вода – великое сокровище… И поэтому пальцы сжимают чашу крепко – никто не вырвет, не отнимет! Пальцы, что обхватили чашу, сильные и длинные, рука смуглая, большая… Мужская рука!
Один из сидящих у мачты встает, делает шаг, и смуглые руки, словно испугавшись, с торопливостью подносят чашу к губам. Вода не очень приятная, затхлая и пахнет землей, ее не сравнить с водами источников в долине Хапи. Но здесь и такая вода – драгоценность! Ее выдают дважды в день, утром и вечером. Не будь на судне чужака, мореходам достался бы лишний глоток. По этой причине чужаков здесь не любят, тем более из земли Та-Кем. Не любят, потому что…
* * *
Лаура Торрес открыла глаза. После видений с высоким небом и морскими далями медицинский блок казался особенно крохотным и тесным. Лабораторный стол с микроскопом и терминалом компьютера, пара световых пластин, привинченный к полу табурет, леера, помогавшие передвигаться, полки с инструментами, лекарствами и реактивами, у дальней стены хирургический модуль под прозрачным колпаком… Рядом с ним – проход в другой отсек, чуть более просторный; там кабина циркулярного душа, беговая дорожка, тренажеры и туалет. На судне, что привиделось Торрес, это заняло бы место от кормы до мачты. Не больше того, хотя кораблик примитивный, маленький, наверняка из античных времен… Но тех, кто плыл на нем, окружало море, теплое и живое, и вблизи была земля с лесами, горами и реками, и повсюду – сколько угодно солнца, света и воздуха. А здесь, за стенами «Колумба», лишь пустота и леденящий холод…Вздохнув, женщина зажмурила глаза и принялась восстанавливать в памяти свой необычный сон. Такие отчетливые видения посещали ее очень редко; впервые – в детстве, лет в десять, когда сокрушительная волна цунами обрушилась на берега Индонезии и Таиланда. Потом еще пять или шесть раз, во время мощных землетрясений на Ближнем Востоке, в Мексике и Китае. Такой сон – точнее, мысленный сигнал огромной силы – всегда являлся вестником беды. Доктор Лаура Торрес имела репутацию блестящего врача и диагноста, и несомненно, этот ее талант был связан с особой ментальной чувствительностью. Не телепатия в полном смысле, но что-то близкое к этому дару; во всяком случае, ужас тысяч и тысяч людей в моменты катастроф она ощущала безошибочно. Вместе с горем, страхом и отчаянием приходили картины бедствий: гигантские валы, что двигались к земле, чудовищный водоворот, круживший тела погибших, деревья, лодки и крыши домов, руины на месте города, развалины, объятые пожаром, толпы бегущих прочь, забитые машинами дороги… Все это воспринималось ею не по собственной воле, и в юности ее пугали тягостные видения и неизбежный эмоциональный шок. В зрелые годы она поняла, что против своей натуры не пойдешь, и смирилась с неизбежным. То была плата за дар сопереживания, сделавший ее одним из лучших врачей на планете.
Она лежала на спине, пристегнутая к койке широкими мягкими ремнями, и размышляла над странным сновидением. Решительно ничего ужасного, подумалось ей, никаких картин горя и смерти, даже наоборот – море, солнце и древний корабль. Пейзаж, сулящий приключения! Мужчину с чашей она не увидела, но понимала, что была им, этим странником, который отправился куда-то на судне с бородатыми крючконосыми мореходами. Похоже, они не очень симпатизировали единственному пассажиру, но явно не собирались его убивать или вышвырнуть за борт… Если бы такие картины пришли к ней на Земле, Лаура решила бы, что поблизости снимают исторический боевик, и она улавливает излучение сотен актеров и статистов. Случай редкий, удивительный, но возможный… Возможный, однако на Земле, а не в сотне миллионов километров от нее!
Эта мысль заставила женщину вздрогнуть. Врач Лаура Торрес тщательно следила за состоянием собственной психики. Что вполне понятно – в конце концов, от ее здравого разума зависела жизнь еще пятерых людей.
Таймер мелодично прозвенел сигнал к завтраку. Торрес расстегнула ремни и поднялась – точнее, воспарила в воздухе, ухватившись за леер. В первые недели полета натянуть комбинезон было непростой задачей, но за четыре месяца она привыкла одеваться в невесомости. Отпустить леер, натянуть нижнюю часть с башмаками и штанинами… ухватиться за леер левой рукой, сунуть в рукав правую… ухватиться правой, сунуть в рукав левую… застегнуть «молнию» от пояса до подбородка… все! Уверенным движением она перелетела к столу, достала влажную салфетку, протерла руки и лицо. Затем сдвинула крышку люка и порхнула в коридор.
Коридор был овальным в сечении и нешироким, только-только разойтись двоим. Условный верх окрасили белым, условный низ – коричневым. Сверху и снизу тянулись леера, в стенах, рядом с люками, сияли световые пластины. Два люка справа вели в лабораторию и медицинский блок, два слева – в инженерный модуль и к шлюзу для выхода в открытый космос. Еще по люку в торцах коридора: передний – в кают-компанию, задний – к контейнерам с полезным грузом. Рубка «Колумба» находилась за кают-компанией, на носу, и от пилотских кресел до конца коридора было двадцать восемь с половиной метров. Эта жилая зона звалась у экипажа «наконечником» и составляла едва ли десятую часть корабля. Все остальное – решетчатые фермы, несущие танки с горючим, грузовые модули, антенны, главный двигатель и маневровые дюзы.
Ловко перебирая руками леер, Лаура Торрес добралась до кают-компании. Это было самое большое помещение на корабле, обставленное довольно скупо: стол, прикрепленный к условному полу, койки пилотов, сейчас убранные, компьютерный терминал с клавиатурой и большим экраном, контейнер для продуктов и рядом – крышка системы утилизации. Впрочем, в невесомости мебель была не нужна.
Лауру уже ждали у накрытого стола: тубы с чаем и кофе, тубы с соками, тубы с белково-углеводным концентратом. На десерт – ореховая паста, тоже в тубах. Экипаж называл эти трапезы кормлением младенцев.
Торрес улыбнулась мужчинам и заняла свое место за столом – согнула ноги и приняла сидячую позу. Первая марсианская экспедиция была в сборе.
Шесть человек, по одному от каждой части мира. Мир, конечно, невелик – всего лишь одна планетка рядовой звезды G4. Но другого у земных обитателей пока не было.
Джереми Фокс, австралиец, командир и первый пилот… Раджив Паран, индус, второй пилот и атмосферный физик… Питер Мои, кениец, геолог… Саул Дюкар, канадец, инженер… Николай Муромцев, русский, археолог… И Лаура Торрес, бразильянка, врач… Разные лица, разный цвет кожи, но других отличий нет: все невысокие, сухощавые, в возрасте от тридцати шести до сорока. Пять братьев и сестра. Что вполне естественно: на орбите Марса все земляне – родичи.
Лаура поднесла тубу к губам, выдавила концентрат, проглотила. Сегодня был выбран куриный стейк со ржаным хлебом и приправой из зеленых овощей, калорийный и довольно вкусный. Это блюдо ели все, но в выборе напитков сказывались личные пристрастия: Фокс, Дюкар и Муромцев любили чай, Паран и Мои – кофе. Чтобы уважить тех и других, Лаура пила временами чай или кофе, хотя на Земле ее день начинался с апельсинового сока. Но Земля осталась в прошлой жизни.
Скользнув взглядом по лицам мужчин, она приступила к обычной процедуре:
– Как спали?
Отлично. Хорошо. Нормально. Как всегда. Хорошо.
– Жалобы? Недомогания?
Кто качает головой, кто пожимает плечами. Слава Христу и Деве Марии, нет недомоганий! И чувства, что с кем-то не все в порядке, тоже нет.
Лаура Торрес задумалась на пару секунд – не рассказать ли сон коллегам? Решила, что, пожалуй, не стоит по двум причинам: во-первых, для таких историй необходимо объяснение, которого пока что нет, а во-вторых, никто не должен заподозрить доктора в душевной слабости. Врач всегда бодр, весел, духом тверд и готов прийти на помощь. А сон о корабле и море под теплым солнышком – свидетельство тайной ностальгии. Во всяком случае, подобное толкование исключить нельзя.
Она сунула пустую тубу в утилизатор и принялась за сок. Мужчины обсуждали программу работ на день и показались ей немного возбужденными. Что было вполне объяснимо: они достигли Марса! Вчера, в семнадцать ноль пять по бортовому времени. И ночью – этот сон… Возможно, не у нее одной?..
– Джереми, – Лаура одарила улыбкой капитана, – могу я узнать, что вам снилось? Вам и остальным? В нашу первую ночь на орбите Марса?
– Ничего, ровным счетом ничего. – Фокс покачал светловолосой головой. – Спал как убитый. Думаю, от усталости. Эти маневры с выходом на орбиту… Утомительное занятие!
– Так не интересно, – произнес Муромцев. – Доктор задумала психологический эксперимент, а вы не поддержали. Надо же, спал как убитый! А вот я…
– Только не сочиняйте, Ник, – сказала Лаура. – Я знаю, воображение у вас богатое.
– Не буду сочинять, клянусь! Мне снились огромное Лицо и пирамиды в Сидонии[1]. Будто бы под этим изваянием – врата, створки медленно раскрываются, и я должен туда войти. В тоннель, ведущий в необозримое пространство, полное воздуха, тепла и света.
– Голливудский боевик тридцатилетней давности, – заметил Питер Мои. – Названия не помню, но это точно поделка янки. Все там было: и Лицо, и пирамиды, и врата, и свет в конце тоннеля. Ник, зря ты смотришь перед сном такую чушь.
– Вчера не смотрел и сон рассказываю честно!
– Верю. Принято! – Лаура Торрес хлопнула ладонью по столу. – Что у вас, Питер?
– У меня как обычно в последние месяцы. – Мои расплылся в белозубой улыбке. – Жены снились, все двенадцать. И в таких, знаете, позах…
Питер Мои был большим шутником, обожавшим развлекать коллег невероятными историями: будто были у него три гарема, в Кении, Судане и Сомали, будто он охотился на львов с копьем, будто каннибалы из Уганды чуть его не съели, будто он нашел алмазные россыпи в верховьях Нила, нефть в Сахаре и уран в пустынях Намибии. Правда в этих россказнях была одна: Мои являлся отличным геологом, исколесившим Африку вдоль и поперек. Ни жены, ни детей он не имел, зато мог похвастать железным здоровьем и тремя докторскими дипломами.
– Раджив, теперь вы, – сказала Лаура Торрес.
– Не уверен, но кажется, я видел Бомбей, – серьезно произнес индиец. – Очень, очень смутно… Вид как бы с океана: гавань, корабли, высокие здания центра за набережной… Что я делал, был ли какой-то сюжет в этом сне?.. – Паран покачал головой. – Нет, не помню.
– Вы что-то ощущали? Тревогу? Тоску?
– Нет, Лаура. Было такое чувство… чувство узнавания, и это понятно – я ведь родился в Бомбее. И еще… – Черные глаза Парана на миг затуманились. – Еще я знал, твердо знал, что вернусь туда. Вернусь в мой Бомбей.
– Я тоже хочу вернуться в твой Бомбей, – молвил Питер Мои. – Ты меня там случайно не видел? На каком-нибудь белоснежном лайнере? Будто я приехал в гости?
– Не видел. Но если приедешь, в доме отца место найдется – для тебя и для всех твоих жен.
– Приеду, – сказал Мои и улыбнулся.
«Чем больше опасность, тем охотнее люди строят планы на будущее», – подумала Торрес. А вслух произнесла:
– Саул, теперь ваша очередь.
Инженер хитро прищурился. Он, как и геолог, был изрядный враль, но его истории не отличались простодушием Мои.
– Ужасный сон, моя дорогоя. Мне приснилось, будто я в Европе, в Греции или Италии – словом, в какой-то южной стране, на отдыхе у моря. Захожу в отель с чемоданами, хочу обменять свои баксы и расплатиться за номер, а с меня за каждый евро требуют сто канадских долларов. Сто, черт побери! Я проснулся в холодном поту!
– А вот нечего видеть сны про Греции да Италии, – хмыкнул археолог Муромцев. – Пусть тебе Сочи снится или, скажем, Петербург. У нас за твой доллар сорок два рубля отсыпят. Правда, сервис в отеле будет не того… не очень навязчивый.
Случалось, мужская часть команды развлекала такими беседами друг друга, а главное, Лауру. Обычно она могла разобраться, шутят ли коллеги или говорят серьезно. Сейчас ее не морочили – во всяком случае, в том, что касалось снов. Уставший капитан спал без сновидений, археологу привиделось гигантское Лицо, Парану – родные края, а Дюкару, отнюдь неравнодушному к деньгам, валютные операции. Что до темпераментного Мои, то ему вполне могла присниться женщина – даже целых двенадцать.
– Поели, развлеклись, теперь за работу, – сказал капитан. Оттолкнулся от стола и нырнул в рубку. Паран – за ним, трое остальных членов экипажа тоже поплыли в свои отсеки.
Личных кают на «Колумбе» не имелось – отдых в невесомости не требовал сложных приспособлений, и объем жилой зоны был предельно минимизирован. Командир и второй пилот спали в кают-компании, Дюкар в инженерном модуле, Муромцев и Мои – в лаборатории, а Торрес в медблоке. «Колумб» был не пассажирским лайнером, а скорее баржой с двумя десятками спускаемых аппаратов. Перед членами экспедиции не ставили научных задач, кроме небольшой рекогносцировки; им полагалось спустить груз в указанный район планеты и вернуться обратно. Первое было обязательным, второе – желательным; специалисты в научном отделе ООН и сами участники прекрасно понимали, что по дороге в сотни миллионов километров может случиться что угодно.
Никаких политических целей экспедиция не преследовала, хотя оговаривалось, что первым на почву Марса шагнет темнокожий геолог. Шагнет, поднимет на мачте флаг ООН и установит скромный обелиск с именами шести первопроходцев. Только имена, без указания стран или национальной принадлежности; полет на Марс был достижением Земли и таким останется навеки. Как пирамиды египтян, говорил Муромцев; сейчас не важно, кто их воздвиг, они – символ гения древних. Пирамиды стояли пять тысячелетий, и когда пройдет такой же срок, на Земле – вернее, в Солнечной системе – не будет американцев и русских, испанцев и индийцев, чукчей и арабов, даже китайцев. Будут люди, потомки нынешних землян, и перед этими потомками нужно выглядеть достойно, не кичиться цветом кожи или могуществом своей страны.
В этом месте Дюкар обычно прерывал археолога и начинал допрашивать с ехидцей: а уверен ли Ник, что эти потомки будут вообще?.. или что они останутся людьми?.. что кто-то увидит обелиск на Марсе?.. Вполне возможно, потомки вернутся в пещеры и превратятся в троглодитов. Возмутится природа и укатает людей оледенением или вселенским потопом, либо свалится на Землю астероид. Есть и другие возможности – экологический кризис, пандемии, войны и генетические мутации… Двухголовым монстрам будет безразлично, кто там строил пирамиды и летал на Марс.
Муромцев не соглашался, спорил отчаянно, ибо по натуре был романтиком и оптимистом. А Мои добавлял, что его народ, его кикуйю[2], переживут любые катастрофы. Род человеческий, как известно, появился в Африке; там люди и спасутся в случае чего. Мать Африка обширна и богата; море ее не затопит, ледник не достанет, а астероид непременно свалится в Сахару. И пусть! Сахаре уже ничто не повредит.
В полете было время для дискуссий и подначек, было, но истекло. Теперь «Колумб» кружил над Марсом – вернее, висел над заданной точкой экватора, согласовав свою скорость с вращением планеты. Корабль находился в восьмистах километрах над поверхностью, намного ниже, чем спутники Марса Фобос и Деймос[3]. Под ним простирались Долины Маринера, гигантская рифтовая система, чудовищный разлом коры, чьи склоны были почти недоступны земным телескопам. Все остальное – вулкан Олимп, плато Фарсида и Элизий, глубокие впадины Аргир, Исида и Эллада, равнины северного полушария[4] – все это было изучено весьма подробно с помощью наблюдений с Земли и Луны и многочисленных «Марсов»[5], «Викингов», «Маринеров» и «Молний».
Самой заметной деталью Долин Маринера являлся каньон Титониус Часма[6], бывший целью Первой экспедиции. Его размеры впечатляли: протяженность больше, чем Уральский хребет, ширина – до ста пятидесяти километров, а глубина такая, что в этой пропасти скрылся бы Эльбрус, не говоря уж о вершинах Альп и Пиренеев. Как и вулкан Олимп, этот разлом не имел аналогов на Земле и на других планетах Солнечной системы. Можно было предположить, что условия на дне каньона отличаются от сурового климата плоскогорий: там теплее, давление скудной марсианской атмосферы выше, ветры и песчаные бури не столь сокрушительны. Не исключалось наличие подземных вод и даже примитивной жизни, бактерий или чего-то подобного. Словом, Титониус Часма подходил для долговременной научной базы, которая с течением лет могла превратиться в крупное поселение.
Место для этой станции было выбрано с помощью космических аппаратов «Молния-15» и «Молния-16», запущенных к Марсу в 2031 году. Предполагалось, что на дне каньона, под защитой скальных стен, будет развернут городок с жилыми куполами, энергостанцией, ангарами для техники, цистернами с водой, горючим, сжиженными газами и складами оборудования. Все это полагалось доставить «Колумбу»: купола, ангары, тягачи, летательные аппараты, буровые установки, средства связи и сотни тонн всевозможных запасов – от сублимированных овощей до жидкого кислорода. Первая марсианская экспедиция должна было спустить в каньон двадцать модулей с полезным грузом, смонтировать энергостанцию и один купол с системой жизнеобеспечения, установить телеметрическую аппаратуру и антенну для посылки информации. Строительные работы завершат Вторая и Третья экспедиции, более многочисленные и состоящие из технического персонала; затем наступит черед ученых – они, по самым оптимистическим прогнозам, могли высадиться на Марсе лет через десять-двенадцать. Эта поэтапная технология была отработана при закладке базы на Луне, в которой на данный момент трудилось более сорока специалистов.
Итак, «Колумб» завис над точкой каньона, выбранной по снимкам, полученным с «Молний». Разумеется, этот район, выглядевший наиболее удобным, нуждался в дополнительных исследованиях, и капитан со вторым пилотом сбросили нескольких роботов, приземлившихся на дне и краях провала. Пошла телеметрия, и к ее изучению подключился геолог Мои. Роботы, передав визуальную картину и результаты измерений температуры и давления, принялись бурить грунт, анализировать состав породы и выяснять ее прочность. Как и ожидалось, стены каньона были сложены базальтами, а днище носило следы бурной деятельности водных потоков. Хотя те воды исчезли миллионы лет назад, в почве могли обнаружиться подземные источники или залежи льда. Их поиск не входил в задачи экспедиции, но Фокс все же отправил в каньон передвижную установку с эхолотом.
Пока три члена экспедиции вели дистанционные исследования, археолог висел на телескопе, разглядывая загадочное Лицо, а Саул Дюкар проверял автоматику расстыковки. Каждый спускаемый модуль закреплялся на решетчатых фермах с помощью «лап», управляемых сервомоторами; в момент старта «лапы» раздвигались, а «когти» в их основании выталкивали модуль в пустоту. Остальное было делом пилотов.
Лаура Торрес трудилась едва ли не больше прочих членов экипажа, загоняя их то в душ, то на тренажеры, то к обеденному столу. В долгие дни свободного полета гимнастика, водные процедуры и совместные трапезы считались развлечением, что скрашивало монотонность бытия, но это время кончилось; оттащить мужчин от пультов было нелегко, а «расстыковать» Муромцева с телескопом – просто невозможно. Однако этим приходилось заниматься, ибо невесомость – вещь коварная, и совладать с ней можно лишь с помощью эспандеров и беговой дорожки. Как показали эксперименты на околоземной орбите, для поддержания тонуса мышц необходим минимум час тренировок в сутки.
Поужинали, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по отсекам на отдых. Подвесились в койках, как говорил Муромцев. Койки были немудреными: рама из пластика с крупноячеистой сеткой и ремнями. Но спать это не мешало.
Закрыв глаза, Лаура подумала, что в невесомости одно становится проще, а другое намного сложнее. Спи, где хочешь, и летай по воздуху… А вот помыться и перекусить – проблема! Или навестить туалет… Или постирать… Или открыть дверь, сделать шаг и очутиться в саду, среди цветущих яблонь… Такое просто невозможно!
* * *
Невозможно?.. Так ли это?..Вокруг темнели мощные древесные стволы, бугрилось переплетение корней, похожих на змеиные туловища, возносились к небу, солнцу и теплу зеленые кроны… Не сад, разумеется, а дремучий лес! Похож на сельву, решила Лаура. В сельве, в настоящих амазонских джунглях, она никогда не была, но нагляделась на их подобие в дендрариях; кроме того, вспомнились фильмы, знакомые еще со школьных лет. Какой же бразилец не видел сельву, пусть даже на экране! Сельва – фирменный знак Бразилии, такой же, как небоскребы в Нью-Йорке, русский снег, норвежские фьорды и сакура в Японии.