Страница:
Удивительно вырос этот «Шах» — три подряд идущих угла в сумме составляют 180 градусов, следующих три угла — тоже 180. В целом, если учесть все три суммы, даже геометрическая прогрессия получается: 730, 360, 180. Каждая последующая сумма углов ровно вдвое меньше предыдущей. Матушка-природа что хочет, то и вытворяет! Попробуй в лаборатории воспроизвести такое… А может, это не матушка-природа? Впрочем, чушь, не следует отвлекаться.
— Что у тебя с ухом? — спросила подошедшая Ирина.
— Поцарапался, — отмахнулся Марат.
— Ужинать пора, зови Камилку.
Жена отобрала книгу и положила на столик в головах дивана.
Марат укоризненно посмотрел на маленькую Ирину в нарядном вышитом переднике, закряхтел недовольно и вышел на балкон. На широком пространстве между параллельно поставленными многоэтажными домами резвилось молодое поколение. Девочки в ярких коротких платьицах скакали по очерченным мелом квадратам, играли в мяч; голенастые мальчишки висли на перекладине, с криком гонялись друг за другом, скатывались с железных горок.
Вот в чем прелесть подмосковных городков — в широких дворах. Да еще лес с грибами и ягодами, река с рыбой и раками. И никаких машинных грохотов, вони и асфальтового пекла.
Марат, сощурив глаза, высмотрел с восьмого этажа черную голову сына и щелкнул языком. Услышав знакомый хлесткий звук, который во всем городе мог произвести только папа, Камилка замер на месте и задрал голову. Марат призывно махнул рукой — ужинать, мол. Через пять минут запыхавшийся и, естественно, мокрый от пота сын ворвался в квартиру.
За ужином Камилка, как обычно, размахивал вилкой, крошил хлеб и после каждого съеденного куска выстреливал вопрос:
— Пап!
— Ась?
— А чем кардинал Ришелье лучше Мазарини?
— Ну, видишь ли… — рассеянно объяснял Марат.
— Пап?
— Сынок, ешь живее, все стынет, — вмешивалась Ирина
— Пап!
— О?
— Почему это я не вижу спутников Юпитера, хотя мой телескоп мощнее, чем у Галилея?
— Потому что он сам шлифовал линзы, а ты их купил в аптеке.
— Пап!..
После ужина Ирина принялась мыть посуду, Камилл убежал с самодельным телескопом во двор, а Марат опять уткнулся в ферсмановские алмазы.
Итак, все грани октаэдра в «Шахе» имеются, причем шесть из них заостряют концы удлиненного кристалла. Марат рассмотрел рисунок — один конец в плане выглядел шестиугольником, другой — пятиугольником. Любопытно… Пятиугольная симметрия присуща только живым организмам. Например, морским звездам. Академик Чернов любил говорить, что этот вид симметрии является способом борьбы белковых существ против кристаллического оцепенения. Значит, алмаз «Шах» тоже наполовину живой. Черт, опять его заносит в сторону… Марат перевернул было страницу, но вернулся к рисунку — было в нем что-то странноватое. Присмотрелся внимательнее: вроде бы пятиугольник и шестиугольник самые обыкновенные, разве что несколько неправильные… Ах, вон оно что! Если продолжить вот эти три стороны шестиугольника, то должен получиться равносторонний треугольник, Ну-ка, ну-ка…
— Пап, я только что видел кратер Тихо!
— Ты почему до сих пор не в постели?
— Так полнолуние же!
— Ну и что?.. Принеси транспортир и немедленно ложись спать! Куда только мать смотрит…
Камилл принес требуемое и немного постоял, просительно сопя. Но папа уже его не видел. Сначала он убедился, что построенный треугольник действительно равносторонний. Потом перемерил все углы шестиугольника. Что за черт?.. Три угла подряд в сумме составляли 360 градусов, и три оставшихся — опять 360! Если принять во внимание общую сумму углов шестиугольника и сумму углов равностороннего треугольника, то снова возникала геометрическая прогрессия: 720, 360, 180. Не слишком ли много каких-то непонятных закономерностей для одного-единственного кристалла, пусть он даже будет самим «Шахом»?
Ну, аллах с ними, с гранями. Более притягательны сейчас надписи на них. Еще с детства религиозная бабушка обучала Марата по Корану разбираться в арабских буквах: «Ба-би-бу, ха-хи-ху». Интересно проверить — насколько крепка мальчишеская память. И Марат медленно потащил палец справа налево по гибким письменам. Первое слово читалось как «брхан», за ним следовало «нзмшах». А так как краткие гласные в арабском письме не изображаются, то все вместе следует читать «Бурхан-Низам-Шах». Дальше следовало непонятное слово «сани», потом палочка и три точки, что, конечно, означало тысячный год мусульманского календаря, и снова непонятное слово «снх»… Все правильно! Вот ниже Ферсман приводит перевод надписи, сделанный академиком С. Ф. Ольденбургом: «Бурхан-Низам-Шах второй. 1000 год».
«Ай да я! — мысленно похвалил себя Марат. — Хоть и не академик, а почти все прочитал сам. Странно только — зачем неведомый мастер вырезал слово „снх“ — „год“. Оно здесь явно лишнее, все понятно и без него».
Откуда-то издалека донесся голос Ирины.
— Что? — переспросил Марат.
— Я спрашиваю — спать собираешься или нет? Первый час уже.
— Отдыхайте, Ираида Петровна, не обращайте на меня внимания.
Ну, раз дело дошло до Ираиды, то мужа сейчас трогать нельзя. Ирина вздохнула, заплела на ночь платинового цвета косу, заглянула к Камилке, поправила на нем одеяло. И пошла спать.
На другой день она поднялась рано, приготовила завтрак, разбудила сына и проследила за его утренней гимнастикой. Накормила и отправила в школу, а сама принялась за уборку. Перетерла стеллажи влажной тряпкой, вымыла полы во всех трех комнатах, собрала белье для завтрашней стирки. А Марат все изучал Ферсмана (спал ли он ночью-то?), время от времени звучно щелкал языком и только приподнял ноги, когда она мыла возле него. К часу дня пришел развеселый Камилка с полным портфелем пятерок, и они втроем пообедали. Потом Ирина с сыном пошли в лес, оставив Марата обложенным томами энциклопедии и книгами по кристаллографии и минералогии. Домой вернулись усталые и пропитанные весенними запахами.
Их ожидала загадочная картина: дорогой папочка сидел на кухне и вырезал из моркови нечто продолговатое и граненое как карандаш. На столе грудилась искрошенная морковь и картошка.
— Что с тобой? — удивилась Ирина. — Не хочешь ли ты к ужину нажарить моркови?
— Не мешай! — Марат погрозил ножом. — Я делаю алмаз «Шах».
Мама и сынок недоуменно воззрились на отца.
— Ступайте, — покосился Марат. — Я стою на пороге грандиозного открытия.
— Из картошки делать алмазы — действительно грандиозно! — Ирина засмеялась. — И как, получается?
— Не совсем. Хочу вырезать объемную модель, чтобы повертеть в руках. Да вот у Ферсмана маловато данных… Эх, хорошо бы посмотреть на настоящий «Шах»!
— Может, я помогу? — спросила Ирина. — Мое пространственное воображение сам Чернов хвалил.
Ее взгляд сразу наткнулся на арабские каракули, сплетенные в удивительно тонкий орнамент.
— Что это?
— Надписи, вырезанные на гранях тремя владельцами «Шаха». Но не в них суть. У кристалла очень странное соотношение между реберными углами.
— А что они означают? — не слушала Ирина, показывая — пальчиком на центральный орнамент.
— «Сын Джихангир-Шаха Джихан-Шах. 1051».
— Ого! Так давно?
— Это по лунному календарю. А от рождества Христова — год тысяча шестьсот сорок первый.
4. ВТОРАЯ НАДПИСЬ
На тридцатом году правления странная болезнь поразила владыку Индии. Временами в животе начиналась такая боль, будто по нему полосовали кинжалами. Джихан-Шах перегибался пополам, катался на широкой постели и все-таки не мог удержаться от жалобных стонов. Преданный лекарь-брахман прикладывал к животу нагретые камни, поил разведенным в вине мумиё, окуривал дымом, от которого першило в гортани. Но все было тщетно. Боль набрасывалась внезапно, как тигр, и независимо от лекарств отступала, оставляя Джихан-Шаха обессилевшим и иссушенным. Истерзанное тело отказывалось служить, но голова оставалась трезвой и ясной.
Шах понимал, что от непереносимой боли может умереть, и тревожился за судьбу страны. Кто сменит его на троне? Аламгир жесток с иноверцами и сребролюбив. Он истощит государство, созданное кровью и потом тимуридов. Кроме того, соглядатаи донесли, что он готовит покушение на жизнь шаха. Пришлось удалить его из столицы и назначить наместником в Декане. Мало отличаются от Аламгира Суджа и Мурад. Умней и дальновидней всех четвертый сын — Дара-Шах. Только он может стать достойным преемником, только он умножит добрые дела отца.
Добрые дела и злые дела… Что хорошего и что плохого сделал поседевший шах за свою жизнь? Возвеличил государство Великих Моголов? Но для этого пришлось убить старшего брата Хосрова, воевать с отцом Джихангир-Шахом и вырезать претендентов на престол. Строил оросительные каналы в Пенджабе? Но ведь и налоги увеличил вдвое! Изгнал португальцев из Бенгалии? Но и разрешил английским купцам хозяйничать в стране. Семь тяжелейших голодовок перенес народ, пока воздвигали несравненное творение устада Исы — беломраморный мавзолей Тадж-Махал под пятью куполами. В нем покоится любимая жена Мумтах-Махал, рядом с ней найдет успокоение и шах… Что еще? Счастливые часы работы в гранильной мастерской… Борьба с непокорными князьями… Покорение Биджапура и Голконды… Сдача Кандагара персам… Все перемешалось — плохое и хорошее. Что останется после смерти?
Усобицы и могущественные соседи растащат страну по кусочкам. Пересохнут каналы в Пенджабе. Время и люди разрушат мрамор мавзолея Тадж-Махал…
Алмаз!
Вот что сохранится, вот перед чем бессильно время — алмаз! На его сверкающей грани шах собственноручно вырезал свое имя.
Этот камень из покоренного Ахмаднагара привез великий Акбар, дед Джихан-Шаха. Более сорока лет алмаз пролежал в сокровищнице, пока не попался на глаза внуку. Из всех камней, которые прошли через мастерскую Джихан-Шаха, он стал самым дорогим и любимым. Загадочная продолговатость, родниковая прозрачность, цвет — будто он вобрал в себя золотое сияние солнца. И только одна грань покрыта матовым налетом. Шах собственноручно разделил ее на шесть фацеток и пять из них уже отполировал. Осталось завершить последнюю, и тогда алмаз будет безупречным и останется таким навсегда.
Джихан-Шах осторожно поднялся и прислушался к себе. Боли не было. Он накинул халат, вдел ноги в мягкие туфли с загнутыми носами, обмотал голову легкой чалмой и направился в мастерскую.
Осторожное покашливание остановило шаха у порога. Он оглянулся и увидел брахмана-лекаря, поспешающего к нему со сложенными у груди ладонями.
— Что случилось?
— Я не осмеливаюсь, повелитель…
— Приказываю: говори!
— В поисках источника болезни величайшего я решился проверить подаваемое к столу питье. Вот это найдено на шелке, сквозь который процежено любимое вино владыки. — Лекарь достал из-за пазухи и протянул шаровидную склянку с сероватым порошком.
Шах вытряхнул несколько крупинок на ладонь, рассмотрел и, бледнея, потер между пальцами:
— Алмазная пыль!
— Так, повелитель! — наклонил бритую голову брахман.
— Откуда вино?
— Его прислал наместник Декана.
— Иди.
Джихан-Шах резко повернулся и пошел через множество дверей, не глядя на застывших стражников. Ноздри тонкого крючковатого носа раздувались, редкие седые усы тряслись. Аламгир, его сын, прислал отравленное вино! И как тонко продумал — яд не имеет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Он накапливается в теле, и жертва умирает от прободения кишок и печени. Слава аллаху, причина болезни определена, и теперь следует усилить бдительность. Распознанный же яд не страшен, не так много выпито…
А неверного сына вызвать в Агру и зарезать!
Джихан-Шах вошел в мастерскую и из владыки превратился в мастера-устада. Кивком головы приветствовал подмастерьев, приблизился и уважительно — обеими руками — пожал сильные руки старого гранильщика. Потом прошел к своему месту и принялся за дело.
Он внимательно проверил плавность вращения абразивного круга, подергал струну дрели — все было надежно. Из золотой шкатулки извлек удлиненный алмаз и прикинул, насколько удобно тот зажимается пальцами и хорошо ли ляжет полируемая фацетка на поверхность круга. Потом глянул на мальчика-ученика, и тот ловко задвигал дрелью — будто перепиливал ось, на которую насажен абразивный круг. Устад обрызгал поверхность круга водой — веером разлетелись сверкающие капли, еще раз примерился и мягко прижал камень к вращающейся плоскости.
Круг вращался туда и обратно, шах часто взглядывал на камень, окунув его в кувшин с водой, и опять полировал фацетку. Губы его шевелились, будто приговаривали: «Гранись, гранись, гордый алмаз, наполняйся светом. Все изменчиво в подлунном мире — пересыхают реки, разрушаются горы, умирает человек, но дело его, воплощенное в сияющих гранях, будет жить и жить, изумляя потомков и вызывая преклонение!»
На остром уголке фацетки уже пылал солнечный луч. Устад развернул руку, ну, еще немного… И вдруг из глубины дворца донесся гулкий грохот, лязг мечей и гортанные выкрики. Руки ученика дрогнули от неожиданности, алмаз недовольно вскрикнул. ДжиханШах поспешно поднес его к глазам: на правый округлый край фацетки легли тонкие штрихи царапин. Устад сердито покосился на замершего мальчика. Тут дверь мастерской распахнулась, и в комнату упал стражник с обнаженным мечом. Лицо его было разрублено, кровь струйкой стекала с бороды.
— Спасайтесь! — прохрипел он.
Но через него, оскалив зубы, уже перешагивали убийцы, заполняя комнату. Увидев и узнав повелителя, они замерли.
Джихан-Шах посмотрел на окровавленные сабли, На закатанные правые рукава халатов, спокойно снял с углей тигель расплавленного воска и бросил в него алмаз. И оглянулся на гранильщика — старик понимающе кивнул головой.
Толпа воинов расступилась, пропуская потного человечка лет сорока. Он был облачен в парадный халат, отделанный жемчугом. На островерхой шапке переливались самоцветы.
— Ты?! — гневно вскрикнул Джихан-Шах. — Ты посмел? Аламгир покривил в усмешке толстые губы и почтительно поклонился:
— Владыка болен и немощен, он не способен управлять государством. Я приглашаю тебя жить в агринской крепости, отец, да светятся твои глаза и да успокоится старость…
Джихан-Шах погладил по голове испуганного ученика, прощально оглядел мастерскую и медленно пошел к двери навстречу десятилетнему — до самой смерти — заключению. Пошел расплачиваться за кровь брата Хосрова…
Той же ночью старик гранильщик проник в разграбленную мастерскую, вытопил из воска алмаз и закатал в чалму. Путь его лежал далеко — на север, к Дара-Шаху, законному наследнику.
Вскоре началась междоусобная война, которая продлилась год. Аламгир не был великим военачальником, но, интригуя, провоцируя и подкупая, он пленил и зарезал своих братьев, Суджу и Мурада. Последней покатилась голова Дара-Шаха, который предлагал в обмен на жизнь продолговатый алмаз, но потерял и то и другое. Когда все претенденты были уничтожены, Аламгир воссел на престоле и повелел называть себя Ауренг-Зебом — Украшением Трона.
Прошло семь лет. Во дворец шаха в Джихап-Абаде, приседая и размахивая перед собой широкополой шляпой, вошел купец Тавернье Заслуги француза перед Ауренг-Зебом неясны. Однако он единственный из европейцев, кто был допущен к осмотру драгоценностей короны. Четыре евнуха на больших деревянных блюдах, обитых золотыми листочками, принесли и показали самые прекрасные в мире камни, самоцветы первейшей воды, чистые и красивые формой. Купец держал в руках и алчно разглядывал голубоватые алмазы, ограненные розой [9]и таблицами, [10]жемчужные бутоны, изумрудные броши. Весело скрипя пером (один из алмазов Ауренг-Зеб пожаловал ему), Тавернье описывал трон Великих Моголов: сто восемь громадных кабошонов [11]благородной шпинели, около шестидесяти крупных изумрудов, бесчисленное количество мелких бриллиантов.
Балдахин над троном тоже сверкал и переливался драгоценными камнями, а перед ним, на уровне глаз Ауренг-Зеба, на шелковой нити свисал желтоватый алмаз удлиненной формы в окружении изумрудов и рубинов. Арабские письмена на его гранях с двух шагов не различались, но отполированные фацетки слепили глаза.
Камень был испорчен глубокой бороздой, охватившей один из его концов, и висел безжизненно, как удавленник.
5. ХИТРЫЙ ТАТАРИН
Весь субботний вечер Марат читал Ферсмана, Костова, Кокшарова, Нараи-Сабо, знаменитую «Голубую книгу» Чернова. Рылся в энциклопедиях, справочниках и словарях. Сын Камилка несколько раз пытался вытащить его на балкон, где, как он уверял, одновременно видны Венера и Юпитер, Марс и Сатурн. Но ни острый серп Венеры, ни предполагаемое соединение Марса и Сатурна не соблазнили папу. Он читал до поздней ночи, а утром, когда Ирина пошла на кухню, уже что-то вычислял, резко двигая бегунок логарифмической линейки. Так продолжалось весь день, и к вечеру Марат созрел для того, чтобы задавать глупые вопросы.
— Мать! А зачем, собственно, нужны алмазы?
— Привет! — Ирина удивленно подняла густые брови. — Из них гранят бриллианты, ими заправляют буровые коронки…
— Я не о том, — Марат поморщился. — Я тебя как физика спрашиваю: можно из алмазов делать лазеры или еще какую-нибудь сверхнужную и сверхмощную аппаратуру?
— Нет, — Ирина покачала головой. — Нельзя. Размеры маловаты, да и безумно дорого.
— А если я тебе дам килограммовый дешевый монокристалл?
— Это что — мысленный эксперимент?
— Пусть будет мысленный.
— Ну, я бы исследовала его физические и химические свойства. Многое уже известно: алмаз диамагнитен, флюоресцирует, фосфоресцирует, устойчив при высоких температурах, не растворяется в кислотах и щелочах. Что еще?.. Да, он наименее сжимаем из всех известных минералов.
— Какие свойства кристалла могла бы исследовать ты?
— Я могу посмотреть, как он пропускает видимую и невидимую области спектра, как через него проходят ультразвуковые волны.
— А лазеры?
— Если из алмаза выточить достаточно длинный цилиндр нужного диаметра, то можно проверить — способен ли он работать в качестве лазерного тела.
— И можно получить мощное излучение?
— Не знаю… Алмаз настолько уникален, что большие количества крупных и дешевых кристаллов произвели бы переворот в технике. Но у тебя нет таких кристаллов.
— Я их выращу!
— Когда?
— Завтра поеду к Чернову, а потом выращу.
— Завтра заседание ученого совета.
— Какой смысл держать тебя ученым секретарем, если ты не можешь отпустить родного мужа?
В понедельник Усманов прибежал на работу пораньше, быстро просмотрел операционные журналы на установках, отдал необходимые распоряжения и заспешил на девятичасовую электричку. В вестибюле ему встретилась блистательная Валерия Песцова.
— А я к вам, — улыбнулась она.
— К сожалению, срочно уезжаю в Москву, — сказал Марат. — Я предупредил в лаборатории: вас ждут и ответят на все вопросы.
— А как же алмаз «Шах»? — разочарованно протянула Песцова.
— Как-нибудь потом…
Усманов едва успел вскочить в последний вагон, как двери с шипением сошлись и поезд тронулся. Шатаясь из стороны в сторону и хватаясь за скобы на сиденьях, Марат прошел во второй вагон и сел у окна. Дорога до черновского института (электричка, метро, троллейбус) занимала почти три часа, и Усманов подробно обдумал план разговора с Николаем Ивановичем.
Марату повезло: у подъезда он увидел черновскую «Волгу», а взбегая по институтской лестнице, заметил характерную квадратную фигуру академика. Чернов, несмотря на свои восемьдесят лет, поднимался довольно бодро, размахивая стареньким обшарпанным портфелем. Голову он нес несколько набок и поглаживал ее маленькой ладошкой. Совершенно седые волосы были коротко острижены, такую прическу студенты называют «канадкой».
— Здравствуйте, Николай Иванович! — выпалил Усманов, догоняя академика.
Тот, не замедляя шага, повернул голову и улыбнулся — на круглом лице собрались многочисленные складки и морщинки.
— А-а-а, хитрый татарин! Здравствуй, здравствуй.
— Я к вам…
— Вижу. Что случилось — вырастил сантиметровый кристалл?
— Почти.
Они поднялись на третий этаж, и пошли по длинному узкому коридору, слабо освещенному шарообразными светильниками. Чернов шагал вразвалку, здороваясь направо и налево и не обращая внимания на растущий сзади людской хвост. У кабинета тоже толпились сотрудники, но Николай Иванович сделал жест рукой ждать! — позвенел ключами, отпирая дверь, пропустил вперед Марата. Прошел к столу и сел, поставив портфель у ножек кресла.
— Жарковато нынче, — сказал он, откидываясь. — Садись. Марат сел и быстро оглядел тесный кабинет. Со времени последнего визита здесь ничего не изменилось: за стеклами трех шкафов теснились книги, на широком столе ничего лишнего.
— Читал последнюю статью своего многоуважаемого директора? — ехидно спросил Чернов. — Ох, какую ерунду он написал!
— Ваш аспирант! — тихим голосом напомнил Усманов.
— Самый первый, — уточнил Николай Иванович. — А первый блин всегда комом… Весьма негибкое мышление. Уперся в ударный способ синтеза алмазов, и ничем его не сдвинуть. Он и «Голубую книгу» до сих пор не понял. Ну да бог с ним… Что у тебя?
Марат выпрямился, погладил голову и хорошо поставленным баритоном продекламировал:
— «Кристалл неизбежно несет на себе следы предыдущих моментов своего существования, и по его форме, по скульптуре его граней, мелочам и деталям его поверхности мы можем читать его прошлое»!
— Ферсман, — кивнул седой головой Николай Иванович. — «Кристаллография алмаза», страницу не помню. Дальше!
— К сожалению, в своей практике мы редко пользуемся этим золотым правилом. Физики и химики не поспевают исследовать полученные кристаллы, и мы ставим новые опыты почти вслепую. Да и как исследовать нашу мелкоту?.. А плановики подстегивают: давай технический алмаз, и как можно больше! Тылы отстали, а мы все гоним и гоним. Я уже не ученый, я — производственник!
— Излагаешь верно, хотя излишне страстно, — прервал Марата Чернов. Однако кто тебе мешает…
— Простите, я не кончил. Плохо не только у нас, плохо везде. Взять такое простое и все-таки до конца не объясненное свойство алмаза — анизотропность. Казалось бы, поскольку алмаз кубический, постольку он изотропный и в поляризованном свете должен быть абсолютно черным. Однако все давно знают, что под микроскопом в поляризованном свете во многих кристаллах наблюдаются интерференционные фигуры — черные кресты гиперболы и всякие извилистые линии на сером фоне. Этот факт связывают с наличием напряжений в кристаллах, которые получились в результате резкого изменения термодинамической обстановки в процессе роста. Но какого именно изменения? Точного ответа нет, потому что исследовано недостаточное количество природных алмазов.
— Марат, ты слишком тенденциозен! — опять перебил Чернов. — Вспомни хорошую монографию о якутских алмазах. Да и в ферсмановской монографии описан сто тридцать один кристалл.
— Ну и что? Для статистического анализа этого мало. А между тем в хранилищах лежат сотни неизученных алмазов, Алмазный фонд забит кристаллами, которые сверкают без всякой пользы!
Николай Иванович поднял маленькую ладошку:
— Стоп! Говори прямо; чего добиваешься? Марат отвел глаза в сторону и быстро произнес;
— Мне нужно исследовать алмаз «Щах».
— Та-а-ак… — протянул Чернов. — Почему именно «Шах», а не «Орлов»?
— Как же, — заволновался Усманов, — во-первых, противоестественная для алмазов форма, во-вторых, размеры, в-третьих, я выявил в нем столько странных закономерностей…
— Камень детально исследован Ферсманом.
— Ну да, на уровне двадцатых годов; лупа и прикладной гониометр. Ни показателя преломления, ни удельного веса, не говоря уже об интерференционных фигурах.
— Двадцать второй год, — раздумчиво произнес Чернов. — Да, это не сахар… Александр Евгеньич рассказывал мне о перевозке драгоценностей русской короны из Петрограда в Москву… Да… Так ты считаешь, что на «Шахе» написано, как следует растить крупные алмазы неправильной формы?
— Это утверждает Ферсман!
— Да… — Чернов принялся поглаживать голоду, — Да… Симметрия среды обязательно влияет на форму… Да… А если алмаз продолговат, то, следовательно, питающее вещество поступало неравномерно…
— Что у тебя с ухом? — спросила подошедшая Ирина.
— Поцарапался, — отмахнулся Марат.
— Ужинать пора, зови Камилку.
Жена отобрала книгу и положила на столик в головах дивана.
Марат укоризненно посмотрел на маленькую Ирину в нарядном вышитом переднике, закряхтел недовольно и вышел на балкон. На широком пространстве между параллельно поставленными многоэтажными домами резвилось молодое поколение. Девочки в ярких коротких платьицах скакали по очерченным мелом квадратам, играли в мяч; голенастые мальчишки висли на перекладине, с криком гонялись друг за другом, скатывались с железных горок.
Вот в чем прелесть подмосковных городков — в широких дворах. Да еще лес с грибами и ягодами, река с рыбой и раками. И никаких машинных грохотов, вони и асфальтового пекла.
Марат, сощурив глаза, высмотрел с восьмого этажа черную голову сына и щелкнул языком. Услышав знакомый хлесткий звук, который во всем городе мог произвести только папа, Камилка замер на месте и задрал голову. Марат призывно махнул рукой — ужинать, мол. Через пять минут запыхавшийся и, естественно, мокрый от пота сын ворвался в квартиру.
За ужином Камилка, как обычно, размахивал вилкой, крошил хлеб и после каждого съеденного куска выстреливал вопрос:
— Пап!
— Ась?
— А чем кардинал Ришелье лучше Мазарини?
— Ну, видишь ли… — рассеянно объяснял Марат.
— Пап?
— Сынок, ешь живее, все стынет, — вмешивалась Ирина
— Пап!
— О?
— Почему это я не вижу спутников Юпитера, хотя мой телескоп мощнее, чем у Галилея?
— Потому что он сам шлифовал линзы, а ты их купил в аптеке.
— Пап!..
После ужина Ирина принялась мыть посуду, Камилл убежал с самодельным телескопом во двор, а Марат опять уткнулся в ферсмановские алмазы.
Итак, все грани октаэдра в «Шахе» имеются, причем шесть из них заостряют концы удлиненного кристалла. Марат рассмотрел рисунок — один конец в плане выглядел шестиугольником, другой — пятиугольником. Любопытно… Пятиугольная симметрия присуща только живым организмам. Например, морским звездам. Академик Чернов любил говорить, что этот вид симметрии является способом борьбы белковых существ против кристаллического оцепенения. Значит, алмаз «Шах» тоже наполовину живой. Черт, опять его заносит в сторону… Марат перевернул было страницу, но вернулся к рисунку — было в нем что-то странноватое. Присмотрелся внимательнее: вроде бы пятиугольник и шестиугольник самые обыкновенные, разве что несколько неправильные… Ах, вон оно что! Если продолжить вот эти три стороны шестиугольника, то должен получиться равносторонний треугольник, Ну-ка, ну-ка…
— Пап, я только что видел кратер Тихо!
— Ты почему до сих пор не в постели?
— Так полнолуние же!
— Ну и что?.. Принеси транспортир и немедленно ложись спать! Куда только мать смотрит…
Камилл принес требуемое и немного постоял, просительно сопя. Но папа уже его не видел. Сначала он убедился, что построенный треугольник действительно равносторонний. Потом перемерил все углы шестиугольника. Что за черт?.. Три угла подряд в сумме составляли 360 градусов, и три оставшихся — опять 360! Если принять во внимание общую сумму углов шестиугольника и сумму углов равностороннего треугольника, то снова возникала геометрическая прогрессия: 720, 360, 180. Не слишком ли много каких-то непонятных закономерностей для одного-единственного кристалла, пусть он даже будет самим «Шахом»?
Ну, аллах с ними, с гранями. Более притягательны сейчас надписи на них. Еще с детства религиозная бабушка обучала Марата по Корану разбираться в арабских буквах: «Ба-би-бу, ха-хи-ху». Интересно проверить — насколько крепка мальчишеская память. И Марат медленно потащил палец справа налево по гибким письменам. Первое слово читалось как «брхан», за ним следовало «нзмшах». А так как краткие гласные в арабском письме не изображаются, то все вместе следует читать «Бурхан-Низам-Шах». Дальше следовало непонятное слово «сани», потом палочка и три точки, что, конечно, означало тысячный год мусульманского календаря, и снова непонятное слово «снх»… Все правильно! Вот ниже Ферсман приводит перевод надписи, сделанный академиком С. Ф. Ольденбургом: «Бурхан-Низам-Шах второй. 1000 год».
«Ай да я! — мысленно похвалил себя Марат. — Хоть и не академик, а почти все прочитал сам. Странно только — зачем неведомый мастер вырезал слово „снх“ — „год“. Оно здесь явно лишнее, все понятно и без него».
Откуда-то издалека донесся голос Ирины.
— Что? — переспросил Марат.
— Я спрашиваю — спать собираешься или нет? Первый час уже.
— Отдыхайте, Ираида Петровна, не обращайте на меня внимания.
Ну, раз дело дошло до Ираиды, то мужа сейчас трогать нельзя. Ирина вздохнула, заплела на ночь платинового цвета косу, заглянула к Камилке, поправила на нем одеяло. И пошла спать.
На другой день она поднялась рано, приготовила завтрак, разбудила сына и проследила за его утренней гимнастикой. Накормила и отправила в школу, а сама принялась за уборку. Перетерла стеллажи влажной тряпкой, вымыла полы во всех трех комнатах, собрала белье для завтрашней стирки. А Марат все изучал Ферсмана (спал ли он ночью-то?), время от времени звучно щелкал языком и только приподнял ноги, когда она мыла возле него. К часу дня пришел развеселый Камилка с полным портфелем пятерок, и они втроем пообедали. Потом Ирина с сыном пошли в лес, оставив Марата обложенным томами энциклопедии и книгами по кристаллографии и минералогии. Домой вернулись усталые и пропитанные весенними запахами.
Их ожидала загадочная картина: дорогой папочка сидел на кухне и вырезал из моркови нечто продолговатое и граненое как карандаш. На столе грудилась искрошенная морковь и картошка.
— Что с тобой? — удивилась Ирина. — Не хочешь ли ты к ужину нажарить моркови?
— Не мешай! — Марат погрозил ножом. — Я делаю алмаз «Шах».
Мама и сынок недоуменно воззрились на отца.
— Ступайте, — покосился Марат. — Я стою на пороге грандиозного открытия.
— Из картошки делать алмазы — действительно грандиозно! — Ирина засмеялась. — И как, получается?
— Не совсем. Хочу вырезать объемную модель, чтобы повертеть в руках. Да вот у Ферсмана маловато данных… Эх, хорошо бы посмотреть на настоящий «Шах»!
— Может, я помогу? — спросила Ирина. — Мое пространственное воображение сам Чернов хвалил.
Ее взгляд сразу наткнулся на арабские каракули, сплетенные в удивительно тонкий орнамент.
— Что это?
— Надписи, вырезанные на гранях тремя владельцами «Шаха». Но не в них суть. У кристалла очень странное соотношение между реберными углами.
— А что они означают? — не слушала Ирина, показывая — пальчиком на центральный орнамент.
— «Сын Джихангир-Шаха Джихан-Шах. 1051».
— Ого! Так давно?
— Это по лунному календарю. А от рождества Христова — год тысяча шестьсот сорок первый.
4. ВТОРАЯ НАДПИСЬ
Мир — лестница, по ступеням которой
Шел человек.
Мы осязаем то,
Что он оставил на своей дороге.
Максимилиан Волошин
На тридцатом году правления странная болезнь поразила владыку Индии. Временами в животе начиналась такая боль, будто по нему полосовали кинжалами. Джихан-Шах перегибался пополам, катался на широкой постели и все-таки не мог удержаться от жалобных стонов. Преданный лекарь-брахман прикладывал к животу нагретые камни, поил разведенным в вине мумиё, окуривал дымом, от которого першило в гортани. Но все было тщетно. Боль набрасывалась внезапно, как тигр, и независимо от лекарств отступала, оставляя Джихан-Шаха обессилевшим и иссушенным. Истерзанное тело отказывалось служить, но голова оставалась трезвой и ясной.
Шах понимал, что от непереносимой боли может умереть, и тревожился за судьбу страны. Кто сменит его на троне? Аламгир жесток с иноверцами и сребролюбив. Он истощит государство, созданное кровью и потом тимуридов. Кроме того, соглядатаи донесли, что он готовит покушение на жизнь шаха. Пришлось удалить его из столицы и назначить наместником в Декане. Мало отличаются от Аламгира Суджа и Мурад. Умней и дальновидней всех четвертый сын — Дара-Шах. Только он может стать достойным преемником, только он умножит добрые дела отца.
Добрые дела и злые дела… Что хорошего и что плохого сделал поседевший шах за свою жизнь? Возвеличил государство Великих Моголов? Но для этого пришлось убить старшего брата Хосрова, воевать с отцом Джихангир-Шахом и вырезать претендентов на престол. Строил оросительные каналы в Пенджабе? Но ведь и налоги увеличил вдвое! Изгнал португальцев из Бенгалии? Но и разрешил английским купцам хозяйничать в стране. Семь тяжелейших голодовок перенес народ, пока воздвигали несравненное творение устада Исы — беломраморный мавзолей Тадж-Махал под пятью куполами. В нем покоится любимая жена Мумтах-Махал, рядом с ней найдет успокоение и шах… Что еще? Счастливые часы работы в гранильной мастерской… Борьба с непокорными князьями… Покорение Биджапура и Голконды… Сдача Кандагара персам… Все перемешалось — плохое и хорошее. Что останется после смерти?
Усобицы и могущественные соседи растащат страну по кусочкам. Пересохнут каналы в Пенджабе. Время и люди разрушат мрамор мавзолея Тадж-Махал…
Алмаз!
Вот что сохранится, вот перед чем бессильно время — алмаз! На его сверкающей грани шах собственноручно вырезал свое имя.
Этот камень из покоренного Ахмаднагара привез великий Акбар, дед Джихан-Шаха. Более сорока лет алмаз пролежал в сокровищнице, пока не попался на глаза внуку. Из всех камней, которые прошли через мастерскую Джихан-Шаха, он стал самым дорогим и любимым. Загадочная продолговатость, родниковая прозрачность, цвет — будто он вобрал в себя золотое сияние солнца. И только одна грань покрыта матовым налетом. Шах собственноручно разделил ее на шесть фацеток и пять из них уже отполировал. Осталось завершить последнюю, и тогда алмаз будет безупречным и останется таким навсегда.
Джихан-Шах осторожно поднялся и прислушался к себе. Боли не было. Он накинул халат, вдел ноги в мягкие туфли с загнутыми носами, обмотал голову легкой чалмой и направился в мастерскую.
Осторожное покашливание остановило шаха у порога. Он оглянулся и увидел брахмана-лекаря, поспешающего к нему со сложенными у груди ладонями.
— Что случилось?
— Я не осмеливаюсь, повелитель…
— Приказываю: говори!
— В поисках источника болезни величайшего я решился проверить подаваемое к столу питье. Вот это найдено на шелке, сквозь который процежено любимое вино владыки. — Лекарь достал из-за пазухи и протянул шаровидную склянку с сероватым порошком.
Шах вытряхнул несколько крупинок на ладонь, рассмотрел и, бледнея, потер между пальцами:
— Алмазная пыль!
— Так, повелитель! — наклонил бритую голову брахман.
— Откуда вино?
— Его прислал наместник Декана.
— Иди.
Джихан-Шах резко повернулся и пошел через множество дверей, не глядя на застывших стражников. Ноздри тонкого крючковатого носа раздувались, редкие седые усы тряслись. Аламгир, его сын, прислал отравленное вино! И как тонко продумал — яд не имеет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Он накапливается в теле, и жертва умирает от прободения кишок и печени. Слава аллаху, причина болезни определена, и теперь следует усилить бдительность. Распознанный же яд не страшен, не так много выпито…
А неверного сына вызвать в Агру и зарезать!
Джихан-Шах вошел в мастерскую и из владыки превратился в мастера-устада. Кивком головы приветствовал подмастерьев, приблизился и уважительно — обеими руками — пожал сильные руки старого гранильщика. Потом прошел к своему месту и принялся за дело.
Он внимательно проверил плавность вращения абразивного круга, подергал струну дрели — все было надежно. Из золотой шкатулки извлек удлиненный алмаз и прикинул, насколько удобно тот зажимается пальцами и хорошо ли ляжет полируемая фацетка на поверхность круга. Потом глянул на мальчика-ученика, и тот ловко задвигал дрелью — будто перепиливал ось, на которую насажен абразивный круг. Устад обрызгал поверхность круга водой — веером разлетелись сверкающие капли, еще раз примерился и мягко прижал камень к вращающейся плоскости.
Круг вращался туда и обратно, шах часто взглядывал на камень, окунув его в кувшин с водой, и опять полировал фацетку. Губы его шевелились, будто приговаривали: «Гранись, гранись, гордый алмаз, наполняйся светом. Все изменчиво в подлунном мире — пересыхают реки, разрушаются горы, умирает человек, но дело его, воплощенное в сияющих гранях, будет жить и жить, изумляя потомков и вызывая преклонение!»
На остром уголке фацетки уже пылал солнечный луч. Устад развернул руку, ну, еще немного… И вдруг из глубины дворца донесся гулкий грохот, лязг мечей и гортанные выкрики. Руки ученика дрогнули от неожиданности, алмаз недовольно вскрикнул. ДжиханШах поспешно поднес его к глазам: на правый округлый край фацетки легли тонкие штрихи царапин. Устад сердито покосился на замершего мальчика. Тут дверь мастерской распахнулась, и в комнату упал стражник с обнаженным мечом. Лицо его было разрублено, кровь струйкой стекала с бороды.
— Спасайтесь! — прохрипел он.
Но через него, оскалив зубы, уже перешагивали убийцы, заполняя комнату. Увидев и узнав повелителя, они замерли.
Джихан-Шах посмотрел на окровавленные сабли, На закатанные правые рукава халатов, спокойно снял с углей тигель расплавленного воска и бросил в него алмаз. И оглянулся на гранильщика — старик понимающе кивнул головой.
Толпа воинов расступилась, пропуская потного человечка лет сорока. Он был облачен в парадный халат, отделанный жемчугом. На островерхой шапке переливались самоцветы.
— Ты?! — гневно вскрикнул Джихан-Шах. — Ты посмел? Аламгир покривил в усмешке толстые губы и почтительно поклонился:
— Владыка болен и немощен, он не способен управлять государством. Я приглашаю тебя жить в агринской крепости, отец, да светятся твои глаза и да успокоится старость…
Джихан-Шах погладил по голове испуганного ученика, прощально оглядел мастерскую и медленно пошел к двери навстречу десятилетнему — до самой смерти — заключению. Пошел расплачиваться за кровь брата Хосрова…
Той же ночью старик гранильщик проник в разграбленную мастерскую, вытопил из воска алмаз и закатал в чалму. Путь его лежал далеко — на север, к Дара-Шаху, законному наследнику.
Вскоре началась междоусобная война, которая продлилась год. Аламгир не был великим военачальником, но, интригуя, провоцируя и подкупая, он пленил и зарезал своих братьев, Суджу и Мурада. Последней покатилась голова Дара-Шаха, который предлагал в обмен на жизнь продолговатый алмаз, но потерял и то и другое. Когда все претенденты были уничтожены, Аламгир воссел на престоле и повелел называть себя Ауренг-Зебом — Украшением Трона.
Прошло семь лет. Во дворец шаха в Джихап-Абаде, приседая и размахивая перед собой широкополой шляпой, вошел купец Тавернье Заслуги француза перед Ауренг-Зебом неясны. Однако он единственный из европейцев, кто был допущен к осмотру драгоценностей короны. Четыре евнуха на больших деревянных блюдах, обитых золотыми листочками, принесли и показали самые прекрасные в мире камни, самоцветы первейшей воды, чистые и красивые формой. Купец держал в руках и алчно разглядывал голубоватые алмазы, ограненные розой [9]и таблицами, [10]жемчужные бутоны, изумрудные броши. Весело скрипя пером (один из алмазов Ауренг-Зеб пожаловал ему), Тавернье описывал трон Великих Моголов: сто восемь громадных кабошонов [11]благородной шпинели, около шестидесяти крупных изумрудов, бесчисленное количество мелких бриллиантов.
Балдахин над троном тоже сверкал и переливался драгоценными камнями, а перед ним, на уровне глаз Ауренг-Зеба, на шелковой нити свисал желтоватый алмаз удлиненной формы в окружении изумрудов и рубинов. Арабские письмена на его гранях с двух шагов не различались, но отполированные фацетки слепили глаза.
Камень был испорчен глубокой бороздой, охватившей один из его концов, и висел безжизненно, как удавленник.
5. ХИТРЫЙ ТАТАРИН
К воде, обильной растениями, собирается много птиц; в юрту, где живет мудрец, собирается много гостей.
Монгольская пословица
Весь субботний вечер Марат читал Ферсмана, Костова, Кокшарова, Нараи-Сабо, знаменитую «Голубую книгу» Чернова. Рылся в энциклопедиях, справочниках и словарях. Сын Камилка несколько раз пытался вытащить его на балкон, где, как он уверял, одновременно видны Венера и Юпитер, Марс и Сатурн. Но ни острый серп Венеры, ни предполагаемое соединение Марса и Сатурна не соблазнили папу. Он читал до поздней ночи, а утром, когда Ирина пошла на кухню, уже что-то вычислял, резко двигая бегунок логарифмической линейки. Так продолжалось весь день, и к вечеру Марат созрел для того, чтобы задавать глупые вопросы.
— Мать! А зачем, собственно, нужны алмазы?
— Привет! — Ирина удивленно подняла густые брови. — Из них гранят бриллианты, ими заправляют буровые коронки…
— Я не о том, — Марат поморщился. — Я тебя как физика спрашиваю: можно из алмазов делать лазеры или еще какую-нибудь сверхнужную и сверхмощную аппаратуру?
— Нет, — Ирина покачала головой. — Нельзя. Размеры маловаты, да и безумно дорого.
— А если я тебе дам килограммовый дешевый монокристалл?
— Это что — мысленный эксперимент?
— Пусть будет мысленный.
— Ну, я бы исследовала его физические и химические свойства. Многое уже известно: алмаз диамагнитен, флюоресцирует, фосфоресцирует, устойчив при высоких температурах, не растворяется в кислотах и щелочах. Что еще?.. Да, он наименее сжимаем из всех известных минералов.
— Какие свойства кристалла могла бы исследовать ты?
— Я могу посмотреть, как он пропускает видимую и невидимую области спектра, как через него проходят ультразвуковые волны.
— А лазеры?
— Если из алмаза выточить достаточно длинный цилиндр нужного диаметра, то можно проверить — способен ли он работать в качестве лазерного тела.
— И можно получить мощное излучение?
— Не знаю… Алмаз настолько уникален, что большие количества крупных и дешевых кристаллов произвели бы переворот в технике. Но у тебя нет таких кристаллов.
— Я их выращу!
— Когда?
— Завтра поеду к Чернову, а потом выращу.
— Завтра заседание ученого совета.
— Какой смысл держать тебя ученым секретарем, если ты не можешь отпустить родного мужа?
В понедельник Усманов прибежал на работу пораньше, быстро просмотрел операционные журналы на установках, отдал необходимые распоряжения и заспешил на девятичасовую электричку. В вестибюле ему встретилась блистательная Валерия Песцова.
— А я к вам, — улыбнулась она.
— К сожалению, срочно уезжаю в Москву, — сказал Марат. — Я предупредил в лаборатории: вас ждут и ответят на все вопросы.
— А как же алмаз «Шах»? — разочарованно протянула Песцова.
— Как-нибудь потом…
Усманов едва успел вскочить в последний вагон, как двери с шипением сошлись и поезд тронулся. Шатаясь из стороны в сторону и хватаясь за скобы на сиденьях, Марат прошел во второй вагон и сел у окна. Дорога до черновского института (электричка, метро, троллейбус) занимала почти три часа, и Усманов подробно обдумал план разговора с Николаем Ивановичем.
Марату повезло: у подъезда он увидел черновскую «Волгу», а взбегая по институтской лестнице, заметил характерную квадратную фигуру академика. Чернов, несмотря на свои восемьдесят лет, поднимался довольно бодро, размахивая стареньким обшарпанным портфелем. Голову он нес несколько набок и поглаживал ее маленькой ладошкой. Совершенно седые волосы были коротко острижены, такую прическу студенты называют «канадкой».
— Здравствуйте, Николай Иванович! — выпалил Усманов, догоняя академика.
Тот, не замедляя шага, повернул голову и улыбнулся — на круглом лице собрались многочисленные складки и морщинки.
— А-а-а, хитрый татарин! Здравствуй, здравствуй.
— Я к вам…
— Вижу. Что случилось — вырастил сантиметровый кристалл?
— Почти.
Они поднялись на третий этаж, и пошли по длинному узкому коридору, слабо освещенному шарообразными светильниками. Чернов шагал вразвалку, здороваясь направо и налево и не обращая внимания на растущий сзади людской хвост. У кабинета тоже толпились сотрудники, но Николай Иванович сделал жест рукой ждать! — позвенел ключами, отпирая дверь, пропустил вперед Марата. Прошел к столу и сел, поставив портфель у ножек кресла.
— Жарковато нынче, — сказал он, откидываясь. — Садись. Марат сел и быстро оглядел тесный кабинет. Со времени последнего визита здесь ничего не изменилось: за стеклами трех шкафов теснились книги, на широком столе ничего лишнего.
— Читал последнюю статью своего многоуважаемого директора? — ехидно спросил Чернов. — Ох, какую ерунду он написал!
— Ваш аспирант! — тихим голосом напомнил Усманов.
— Самый первый, — уточнил Николай Иванович. — А первый блин всегда комом… Весьма негибкое мышление. Уперся в ударный способ синтеза алмазов, и ничем его не сдвинуть. Он и «Голубую книгу» до сих пор не понял. Ну да бог с ним… Что у тебя?
Марат выпрямился, погладил голову и хорошо поставленным баритоном продекламировал:
— «Кристалл неизбежно несет на себе следы предыдущих моментов своего существования, и по его форме, по скульптуре его граней, мелочам и деталям его поверхности мы можем читать его прошлое»!
— Ферсман, — кивнул седой головой Николай Иванович. — «Кристаллография алмаза», страницу не помню. Дальше!
— К сожалению, в своей практике мы редко пользуемся этим золотым правилом. Физики и химики не поспевают исследовать полученные кристаллы, и мы ставим новые опыты почти вслепую. Да и как исследовать нашу мелкоту?.. А плановики подстегивают: давай технический алмаз, и как можно больше! Тылы отстали, а мы все гоним и гоним. Я уже не ученый, я — производственник!
— Излагаешь верно, хотя излишне страстно, — прервал Марата Чернов. Однако кто тебе мешает…
— Простите, я не кончил. Плохо не только у нас, плохо везде. Взять такое простое и все-таки до конца не объясненное свойство алмаза — анизотропность. Казалось бы, поскольку алмаз кубический, постольку он изотропный и в поляризованном свете должен быть абсолютно черным. Однако все давно знают, что под микроскопом в поляризованном свете во многих кристаллах наблюдаются интерференционные фигуры — черные кресты гиперболы и всякие извилистые линии на сером фоне. Этот факт связывают с наличием напряжений в кристаллах, которые получились в результате резкого изменения термодинамической обстановки в процессе роста. Но какого именно изменения? Точного ответа нет, потому что исследовано недостаточное количество природных алмазов.
— Марат, ты слишком тенденциозен! — опять перебил Чернов. — Вспомни хорошую монографию о якутских алмазах. Да и в ферсмановской монографии описан сто тридцать один кристалл.
— Ну и что? Для статистического анализа этого мало. А между тем в хранилищах лежат сотни неизученных алмазов, Алмазный фонд забит кристаллами, которые сверкают без всякой пользы!
Николай Иванович поднял маленькую ладошку:
— Стоп! Говори прямо; чего добиваешься? Марат отвел глаза в сторону и быстро произнес;
— Мне нужно исследовать алмаз «Щах».
— Та-а-ак… — протянул Чернов. — Почему именно «Шах», а не «Орлов»?
— Как же, — заволновался Усманов, — во-первых, противоестественная для алмазов форма, во-вторых, размеры, в-третьих, я выявил в нем столько странных закономерностей…
— Камень детально исследован Ферсманом.
— Ну да, на уровне двадцатых годов; лупа и прикладной гониометр. Ни показателя преломления, ни удельного веса, не говоря уже об интерференционных фигурах.
— Двадцать второй год, — раздумчиво произнес Чернов. — Да, это не сахар… Александр Евгеньич рассказывал мне о перевозке драгоценностей русской короны из Петрограда в Москву… Да… Так ты считаешь, что на «Шахе» написано, как следует растить крупные алмазы неправильной формы?
— Это утверждает Ферсман!
— Да… — Чернов принялся поглаживать голоду, — Да… Симметрия среды обязательно влияет на форму… Да… А если алмаз продолговат, то, следовательно, питающее вещество поступало неравномерно…