Акиндинов Сергей. Реанимация

   После сложной оперной партии командир первого дивизиона спел ещё трижды — по заявкам.
   Заключительная часть «первой части» была премирующей. «Золотой голос» получил большой пирог, на который замполит выделил две банки домашнего варенья. Отрезав от пирога небольшой кусок, капитан третьего ранга обратился к восторженным сослуживцам:
   — Всё остальное — вам, от благодарных артистов!
   Овации не умолкали. У наиболее уставших и задёрганных пропали печальные морщинки.
   — Сергеич, нас приглашают за кулисы... — таинственно поведал Цомая.
   И офицеры удалились в первый отсек.
 
   Дверь каюты доктора была гостеприимно открыта. Сам он сидел на краю койки и что-то писал на линованном листе.
   — Как там наш поражённый? — задал вопрос Рядчик, заходя в каюту. — Валера, передашь ему кусок пирога — от «Тоски».
   — Оклёмывается, Станислав Сергеевич, вот пишу сопроводиловку в госпиталь. Парню срочно нужно делать анализы, качественные, а у меня для этого — как у церковной крысы, ни черта! Нищаем, нищаем...
   — А это — от меня, — нарисовался за спиной Рядчика долговязый Цомая. — Передашь бойцу «гранату», — он положил пунцовый крупный гранат рядом с куском пирога. — У них на Украине — такие не растут...
   — А он и не с Украины, а с Урала...
   — Ну, док, извини, пельменей у меня нет! — развел руками Цомая.
   — Ладненько... Володя, закрывай дверь. У меня тут эликсиры есть — для больных и избранных...
   — Так это ж мы — избранно-больные! И как ты, док, всё знаешь?! — удивился Цомая.
   — Перечисляю — на мяте, на родиоле розовой, на меду и с перчиком... Есть ещё чистый, но не медицинский — галоша галошей...
   — Ну-у, «галоша» у нас самих водится, — хохотнул Рядчик. — Борисыч, с чего начнём?
   — Я бы мятного выпил, мне через двадцать минут на вахту, а в центральном нюхачей — сами знаете...
   Доктор достал три мерных стаканчика.
   — Лично я пью на родиоле. Возбуждает! А мне ещё сутки не спать, — сказал доктор. — Ваш выбор, Станислав Сергеич?
   — А-а! Давай — с перчиком... Я сейчас пойду в люлю — кимарну, если удастся.
   Старший лейтенант разлил «по заявкам». Выпили. Закусили драже поливитамина.
   — Док, зад мне разодрали из-за Кивко — и командир, и старпом... без наркоза. Групповщина, понимаешь ли... — пожаловался комдив два.
   — Не бери в голову, — ответил Глушенков. — старпом и на меня собаку спустил. У него «каллус на головном мозге», после того, как его в академию не пустили.
   — А вот с академией они зря Парамоныча задвинули. Ведь грамотный мужик и спец отменный, — вступился за старпома Рядчик. — Таким зелёный зажигать надо, а они тупо бортанули...
   — Кому они сейчас нужны — грамотные?! Завтра в базу придём, а нам скажут — следующий выход только через год, так как в стране нет денег...
   — И умы в стране заканчиваются, — добавил доктор. Офицеры взяли ещё по горошине драже. Пожевали.
   — Хватит жрать! Док, наливай по второй. За тех, кто от денег без ума! — перевел грустный разговор в нужное русло комдив первый.
   — Ну! Если за женщин — офицеры пьют стоя! — сказал доктор и встал.
   Его примеру последовали и комдивы.
   — Эх, хороша... Но насыщение амброзией предлагаю закончить. Мне на вахту. Док, но третья — за тобой, когда в базу придём... А то я с перчиком так и не попробовал.
   Сожалея, Цомая вышел из каюты. По трансляции уже прошла команда: «Второй смене построиться на развод. Третий отсек, средняя палуба».
   — Ну, как эксперимент? — поинтересовался «золотой голос».
   — А никак... Туфта всё это! По логике, у хорошего слушателя сердечная тональность падать должна, как и давление в организме. Да это всё зам с идеями. Ему заняться нечем... А с другой стороны — экипажу тоже роздых нужен, третью неделю в стременах... Станислав Сергеевич, а Вам явно на подмостки надо... С таким-то голосом!
   — Не на подмостки, а в люлю... Ну, спасибо, док!
 
   На следующие сутки, к ночи, когда швартовая команда, похожая на красногрудых снегирей, суетилась и заводила швартовые концы на пирс, доктор сказал Кивко:
   — Вот и приплыли, Слава... Вставай и потихоньку одевайся. Госпитальная машина у КДП. Полежишь недельку, анализы у тебя проверят... Ты не дрейфь, самое страшное позади! В рай небесный тебя не взяли. Сказали, что зелен ещё. Так что, можешь, смело, отмечать своё второе рождение! А теперь ответь мне, как ты относишься к песне «Червона рута»?
   — Плохо, товарищ старший лейтенант... Я её теперь всю жизнь ненавидеть буду...
   — Что так?
   — А если вас восемь месяцев — день в день, под эту музыку на физзарядку гонять — вы как?! И форма одежды — с голым торсом — и в мороз, и в снег, и в ветер...
   — И это где же так?!
   — А в учебке... в Новосибирске.
   — Ну-у, тады — ой, Слава Кивко... Оделся? Пошли...
 
   Выйдя наверх и ощутив землю под ногами, подводники залюбовались ночным пейзажем. Заснеженные сопки, олитые золотисто-жёлтым лунным светом, как мудрые полярные совы, хранили молчание. Величественные и полные собственного достоинства, их коренастые силуэты могуче простирались по побережью. Черная застылая вода залива парила белыми лохматыми туманами, разбрасывая их клочьями и отражая в прогалинах звёздное небо.
 
   — Ну что, жива Расея?
   Доктор вытянул руки, потянулся, подставляя лицо крутому морозу.
   — Не извольте беспокоиться, Валерий Яковлевич. Жива! — раздался знакомый голос за спиной. — Так я завтра буду только к обеду... Командир дал «добро».
   — Ты, главное — не забудь краску купить. И на-ка вот, на растворитель и кисточки...
   Доктор протянул деньги мичману Тонких.
   — Да как же тут забыть? Конечно, помню... — Заторопилась «чёрная гора», увидав у КДП авто с красным крестом.
   — Товарищ старший лейтенант, а концерт с украинскими песнями — в мою честь?!
   — И в твою тоже, — согласился доктор, поднимая ворот шинели матроса. — Не форси, замёрзнешь.
   — Да у меня в роду и украинцев никогда не было!
   — А ты знаешь? — иронично заметил доктор.
   — Знаю. Батя рассказывал. А фамилия наша должна быть — Кивковы... Но когда паспорта выписывали, прадед так с писарем укушались, что тот не смог дописать букву «в». У нас и вся родня — Кивковы, среди них только мы — Кивко...
   — Русский, значит? — доктор поддержал матроса под локоть, так как тот заскользил тапками по обледенелой аппарели пирса. — Ты вот что, русский, в госпитале веди себя прилично, без дембельских закидонов. Понял?
   — Ага, — обнадёжил Кивко.
   — Не «ага», а «есть». Пока ещё служишь... Агакает он!
   — Есть! — весело ответил матрос, открывая дверь «скорой помощи».
   — Через два дня проверю... в госпитале. Удачи!
   Доктор захлопнул дверь, и машина тронулась, обдавая его бензиновым выхлопом.
 
   Подводная лодка, прибывшая с моря и надёжно отшвартованная у пирса, напоминала разряжаемую новогоднюю ёлку. Уставшие и малоразговорчивые подводники угрюмо «гасили свечи и снимали гирлянды», а сама красавица их мало интересовала. По отсекам ещё гулял тёплый дух неутомимого веселья, но этот дух уже не пах оранжевыми мандаринами и дымными хлопушками... Бал окончен. И было немного печально... И только верхний вахтенный, облачившись в овчинный тулуп и валенки, мялся старым сторожем на трескучем морозе, прижимая автомат и сдувая конфетти-снежинки с высокого воротника. И вход в рубку боевой субмарины напоминал бестолковую железную калитку на складе ёлочных украшений в середине января.
 
   Доктор спустился вниз, прошёл в первый отсек и открыл дверь своей каюты. Койка, застеленная темно-синим одеялом, криво улыбнулась двумя параллельными полосами.
   Старший лейтенант взбил тяжелую ватную подушку, расстелил поверх носовой платок и лёг, не снимая РБ. С сетки верхнего яруса в ногах свешивался белый длинный шнурок. «Глист повесился!» — подумал доктор и тут же заснул. Уснул тихо и спокойно. Так можно заснуть, только отработав четверо суток и ни на минуту не сомкнув глаз.