Аккуратов Валентин. Они летали рядом с нами. Штурвал Бена Эйелсона

Валентин Аккуратов
Они летали рядом с нами

   Бен Эйельсон и Герберт Уилкинс. Для нас, молодежи полярной авиации 20-30-х годов, они были не только легендарными личностями… С их именами мы связывали начало проникновения авиации в еще не доступные человечеству высокие широты Центральной Арктики.
   Летая над застывшим безмолвием Ледовитого океана, преодолевая трудности освоения этой таинственной тогда территории, мы узнавали своих коллег с других континентов по их делам, нередко знали, что они летают где-то рядом, а иногда оказывались в одних и тех же. широтах, достигали их и стремились к более высоким… И мерой отношений друг другу служили степень риска, непревзойденный перелет, значение открытий для будущих поколений. Конечно же, были и встречи, личные знакомства. Но чаще они случались тогда, когда приходила беда и нужна была помощь. Так наши летчики вместе с американцами искали самолет Эйельсояа, а позже, спустя около десяти лет, бесследно исчезнувший во льдах Арктики самолет Леваневского.
   Именно в это время, в 1938 году, мы познакомились с Гербертом Уилкинсом. В поисках Леваневского мы, советские летчики, летели со стороны европейской части Арктики, а Уилкинс — с американской, с Аляски. Встретились с Уилкинсом в Москве вскоре после поисков. И каково же было наше удивление, когда вместо этакого снежного витязя мы увидели неприметного человека среднего роста, с сухой поджарой фигурой и седоватой щетинистой бородкой. Он был похож на доброго усталого учителя средней школы, обремененного заботами о своих нерадивых учениках. Его облик никак не вязался с нашим представлением о бесстрашном летчике, посвятившем всего себя открытиям неведомых земель…
   — Не тот Уилкинс! Вот Водопьянов — это Уилкинс! — разочарованно гремел Иван Черевичный.
   Кто-то из старших укоризненно посмотрел на нас, кажется Чухновский, и мы почтительно замолкли. Но когда Герберт Уилкинс стал рассказывать о своих полетах с летчиком Кенионом на самолете СССР-Л-2, предоставленном ему нашим правительством для поисков Леваневского, слова его буквально пригвоздили нас к стульям. В тесном зале тишину нарушало только поскрипывание кожаных курток…
   Уилкинс говорил: «Арктика — суровая арена битв человека с грозными силами стихии. Мужественный экипаж Леваневского — ее очередная жертва. Но нет таких сил, чтобы сломить прогрессивные действия человека. Разве простят нам история, потомки, что в наш век существуют еще на земле „белые пятна“…
   Поблагодарив за оказанное ему доверие, за прекрасный самолет, Уилкинс пожелал нам успехов в завершении той большой работы по исследованию Центрального бассейна Арктики, которую они начали с Эйельсоном еще в 1927 году, но, к сожалению, так и не смогли завершить. Они не смогли достичь Полюса недоступности, расположенного между Северным географическим полюсом и 77-й параллелью к северо-северо-востоку от острова Врангеля; район полюса по своей площади равен нескольким европейским государствам.
   Домой мы возвращались с Иваном Черевичным молча, обдумывая слова Уилкинса.
   — Послушай, — нарушил я молчание, — не показалось ли тебе, что он как бы негласно предложил нам завершить свой неудавшийся штурм Полюса недоступности?
   Черевичный, внимательно посмотрев на меня, тихо сказал:
   — Эта мечта за нами…
   Географические открытия волновали людей во все времена. В 1926 году Амундсен и Умберто Нобиле, совершая на дирижабле „Норвегия“ перелет со Шпицбергена через Северный полюс на Аляску, прошли над восточной границей этого „белого пятна“. И только туман и сплошная облачность скрыли от их глаз его тайну. Район Полюса недоступности оправдывал свое название: остался недоступным. После этой экспедиции, которая отняла все силы ее участников, Амундсен писал: „Не летайте в глубь этих ледяных пустынь. Мы не видели ни одного годного для спуска места в течение всего нашего полета до полюса и от него до 86 градуса северной широты вдоль меридиана мыса Барроу. Ни одного!“
   А через год Эйельсон и Уилкинс, несмотря на столь грозное предупреждение Амундсена, совершили полет с целью открытия Полюса недоступности. Но увы… Цель не была достигнута: не долетев до Полюса недоступности 650 километров, на широте 77° самолет пошел на вынужденную посадку. И вместе с тем их полет был эталоном мужества и настойчивости. На подступах к Полюсу недоступности они занялись промером глубины океана. Глубина оказалась здесь 5540 метров. Это были первые сведения о районе, где до них не ступала нога человека. Одна эта цифра стоила всех невзгод, выпавших на долю Уилкинса и Эйельсона в этой экспедиции.
   Через год они блестяще выполняют перелет на одномоторном самолете по маршруту мыс Барроу — Земля Патрика — Шпицберген. Для того времени это было сенсацией. Но тайна Полюса недоступности остается неразгаданной… Однако Уилкинс по-прежнему не отказывается от мечты установить флаг Америки в недосягаемом для человечества районе…
   В 1937 году, после высадки советской воздушной экспедиции на Северный полюс, он один из первых шлет поздравления, полные восхищения. А когда пропадает самолет Леваневского, бросив все свои дела и хлопоты о новой экспедиции к Полюсу недоступности, первым предлагает советскому посольству свои услуги и в полярную ночь идет на помощь пропавшему экипажу…
   В апреле 1941 года после тщательной подготовки, во время которой был учтен опыт Уилкинса и Эйельсона, мы, советские полярные летчики, на четырехмоторном самолете СССР-Н-169 конструкции А. Н. Туполева трижды сели на дрейфующие льды Полюса недоступности и установили на этой точке Ледовитого океана алый флаг нашей Родины.
   Газеты были полны описания штурма Полюса недоступности. Уилкинс первым из зарубежных коллег прислал выражение своего восхищения нашей победой. Он писал: „Последняя цитадель царства льда пала перед большевиками. Слава вам, советские люди!“
   Это признание человека, отдавшего всю свою жизнь исследованию Арктики, было для нас высокой оценкой.
   И сегодня, возвращаясь на страницах журнала „Вокруг света“ к тем далеким дням, мы предоставляем читателю возможность снова встретиться со смелыми, настоящими людьми, занявшими свои места в ряду первооткрывателей века.

 

В. Опарин
Штурвал Бена Эйелсона

    Карлу Бенджамину Эйельсону, полковнику.
    Фэрбенкс, Аляска
    12 декабря 1925 года
    Сэр!
    В данном письме я имею честь засвидетельствовать Вам свое безграничное уважение как пионеру полярного неба и сообщать Вам, что экспедиция, которую я возглавляю, нуждается в Ваших услугах. Североамериканская газетная корпорация предоставила в мое распоряжение четыре самолета для исследования района Арктики, расположенного между Аляской и географическим. Северным полюсом. Я имею честь пригласить Вас для участия в экспедиции, в качестве пилота.
    Позвольте выразить абсолютную уверенность в надежности и удачливости Вашего штурвала.
    Всецело Ваш
    Джордж Гербер Уилкинс

   — Полковник! Пора вставать!
   Эйельсом отчетливо услышал эти слова, но они не дошли до его сознания. Он продолжал спать, хотя это, собственно, не был сон: пережитое им с кинематографической четкостью проецировалось на какой-то странный экран перевозбужденного мозга. Он видел свой мчащийся самолет на расстоянии нескольких футов от аляскинского криволесья. Внезапно налетевшая вьюга бросила его „Гамильтон“ к земле, и Эйельсону на мгновение показалось, что машина сейчас разлетится на куски. Но в жуткие секунды, когда его ударило головой о приборную доску и лыжи самолета пробороздили снег, он не ощутил страха, нет, он просто окунулся в напряженное ожидание того, что последует дальше. А дальше, это знает каждый пилот, должен был послышаться резкий металлический хруст ломающихся стоек шасси и скрежет распарываемого фюзеляжа. Затем самолет стремглав клюет носом, будто собираясь пронзить землю, отлетают изуродованные лопасти пропеллера, и машина капотирует — переворачивается через нос, и если скорость велика…
   — Полковник! — В дверь назойливо стучали. — Полковник Эйельсон, пора вставать! Вас ждут в блокгаузе!
   Он с трудом оторвал от подушки каменно тяжелую голову. Какой блокгауз? Это что такое? Он уронил голову на подушку. Снова белыми призраками вздыбились горы, овеянные белым метельным туманом. Монотонно воет ветер, пронизывая кабину, воет и свистит. Сквозь этот привычный шум вдруг пробивается девичий смех.
   — Спит как медведь…
   — Сигрид, перестань. Вечно ты со своими насмешками. Эй, Эйельсон, вы проснетесь?
   Слова расплываются в каком-то звенящем гуле. Кажется, что этот гул и грохот исторгают горы — чудовищные белые фантомы, таящие в своих расселинах коварные всплески воздушных потоков, которые швыряют самолет как пушинку.

    Из отчета Уилкинса:
    „Вдруг мы попали в струю сбросового ветра. Самолет дико затрясло, и меня прижало к стенке кабины. В то же мгновение я заметил слева скалистый выступ горя, к которому мы стремительно приближались. Я приказал Эйельсону положить руль вправо. Но он запротестовал, указав мне на другую гору, которая возвышалась от нас справа. Времени, чтобы сделать разворот, уже не оставалось, и нам пришлось волей-неволей лететь вперед, надеясь лишь на то, что удастся проскочить между обеими скалами. Даже при достаточном запасе высоты в такие узкие ворота мог бы пролететь только очень спокойный и хладнокровный пилот. Эйельсон без колебания шел прежним курсом. Он набрал максимальную высоту, направил самолет прямо в просвет между горами и проскочил его так, что с обеих сторон между крыльями и скалами оставалось совсем небольшое расстояние. Я посмотрел в окно кабины и увидел, что колеса нашей машины вертятся с такой скоростью, с какой они вертятся во время взлета, только что оторвавшись от земли. Я не видел, в каком месте мы коснулись снега, но уверен, что колеса задели его“.

^{Летчик Карл Бенджамин Эйельсон.}

   …Впервые Эйельсон и Уилкинс встретились в Фэрбенксе, откуда им надлежало перегнать самолеты на мыс Барроу, где находилась одна из немногих в то время зимовок на Аляске.
   Первый вопрос был в духе Уилкинса, добродушного и веселого:
   — Как вы с вашим ростом помещаетесь в кабине, полковник?
   — Мой рост еще куда ни шло, — проворчал Эйельсон. — Взглянули бы вы на моего папашу. Он вечно жалуется на архитекторов, которые, по его мнению, строят дома с возмутительно низкими потолками.
   — Я немало слышал доброго о вас здесь, на Аляске. Но почему все называют вас Бен? Ведь это ваше второе имя.
   Эйельсон засмеялся.
   — Это мое прозвище. Вы знаете, почему знаменитая лондонская башня с часами называется „Биг Бен“? — „Долговязый Бен“?
   — Да, право, не знаю.
   — „Биг Бен“ — это было прозвище Бенджамина Холла, главного архитектора этой башни. Когда ее построили, в парламенте долго обсуждался вопрос, как же назвать башню. Какой-то шутник с галерки крикнул: „Назовите ее Биг Бен и покончим с этим вопросом“. Предложение со смехом было принято. Так что, дорогой Уилкинс, когда меня в Номе, Фэрбенксе, Клондайке называют словом „Бен“, то это означает не что иное, как Каланча.
   Цепкими голубыми глазами Уилкинс присматривался к Эйельсону. Ему нравилась демократичность американца, его простота и добродушие. Это основные качества, необходимые для прочных дружеских отношений во время полярной экспедиции. Уилкинс побаивался, что увидит человека, пропитанного духом кастового превосходства, но первая встреча была по-дружески непринужденной, и у него полегчало на душе.
   — Идемте пить кофе в мою штаб-квартиру, — Уилкинс показал рукой на сборный домик с крышей из гофрированного железа. Над нею развевались два маленьких флага — английский и американский.
   — Наша стоянка еще не совсем готова. — Уилкинс кивнул на рабочих, достраивающих ангар. — Но первый мой самолет… наш самолет уже на месте.
   Эйельсон подошел поближе, чтобы взглянуть на новенький двухместный „стирмер“.
 
   На столе стояли два бокала с водой. Уилкинс бросил в них по кусочку льда.
   — Сухой закон, ничего не поделаешь. Во всем Фэрбенксе ни глотка спиртного. Итак, за встречу! За дружбу!
   Они выпили по глотку ледяной воды. Потом Уилкинс приготовил кофе на плите, облицованной огнеупорным кирпичом.
   — Не скрою, что я болен „северной болезнью“, — сказал Уилкинс. — Север — это чудовищный магнит. Я знаю, что здесь опасно и во многих отношениях скверно. Но ничего не могу с собой поделать. Заколдованный мираж неоткрытых земель манит меня. Как вы относитесь, например, к Земле Кинен? Вы верите в ее существование?
   Эйельсон подошел к карте Арктики, висевшей на стене рядом с большим окном. На ней между мысом Барроу и островом Бэнкса штриховкой была обозначена неведомая земля. Рядом со словами „Земля Кинен“ стоял вопросительный знак. Так обозначался в то время огромный гипотетический остров на всех картах мира.
   — Кто первый высказал предположение, что Земля Кинен существует в действительности? — спросил Эйельсон, раскурив трубку.
   — О Земле Кинен известно из рассказов и легенд эскимосов. Признаться, я не могу слышать о ней без волнения. В эскимосской легенде рассказывается, что эта суровая скалистая земля — место вечного отдохновения душ отважных людей. Туда, к Земле Кинен, души смельчаков относят северные птицы.
   — Красивая легенда, — заметил Эйельсон. — Хотел бы я, чтобы моя душа после моей смерти очутилась там.
   — Сколько раз видел я во сне эту землю! Будто бы стою на отвесной скале ее — мир пестр от полярных птиц, и в ушах звенит их неистовый гомон. Стою, распахнув руки, и кричу что-то восторженное, я, первооткрыватель неведомой земли. Голова кружится от счастья! Я, наверное, кажусь вам мальчишкой, Бен?
   — Настоящий полярник должен быть немного восторженным мальчишкой. Но не слишком, Север требует не только любви и увлеченности, но и в равной мере деловитости.
   — В моей деловитости, Бен, вы можете не сомневаться. Я исходил по полярным льдам больше восьми тысяч километров. С 1913 по 1918 год я был в составе большой канадской арктической экспедиции Вильялмура Стефансона в качестве фотографа. Тогда я был юным дерзким австралийцем. Сквозь пелену тумана мне часто грезились темные обрывы Земли Кинен. Мы не нашли ее, хотя и проделали на собачьих упряжках фантастически огромные переходы. Белый ад… Изнурительная, страшная жизнь… Когда по ночам лопались и гудели льдины, мне казалось, что в спальном мешке возле меня приютилась смерть. Знаете, как назвал Стефансон область, которая расположена к северо-северо-западу от мест, где мы бродили? „Полюс относительной недоступности“. Пространства эти столь велики, что исследовать их на собачьих упряжках по льду невозможно, а кораблю туда не пробиться. Единственная надежда на самолет.
   — А вы сами умеете летать, Джордж?
   — Я научился этому еще в 1910 году. Могу водить самолеты разных марок.
   — Прекрасно. Но объясните мне, с чего это вдруг дельцы от прессы воспылали любовью к неведомым землям?
   Уилкинс улыбнулся своей широкой бесхитростной улыбкой.
   — Отнюдь не воспылали. Они устраивают рекламный перелет через Северный полюс, и только. А я убеждаю их, что лететь надо там, где могут быть еще не открытые земли. Лететь тысячи миль над уже исследованными пространствами Арктики — что может быть скучнее?..
   — И вы победили газетных магнатов?
   — Я положил их на обе лопатки. Вначале добился разрешения вести по мере возможности научные изыскания. А потом настоял на собственном маршруте. Мы полетим с мыса Барроу на Шпицберген через Землю Патрика. Это будет исторический перелет!
   — На Шпицберген? — Невозмутимый Эйельсон встал и порывисто заходил по комнате. — Знаете, Джордж, наши устремления совпадают на сто процентов. Ведь я уже давно мечтал о большом перелете Аляска — Норвегия или хотя бы Аляска — Шпицберген. Моя первая родина — Норвегия.
   — В добрый путь! Выпьем. за хорошее начало!
   И они снова подняли бокалы с ледяной водой.
 
   По-видимому, за хорошее начало надо все же пить не воду со льдом, а что-нибудь покрепче. В первом же пробном полете Эйельсон потерпел аварию. За ним плюхнулся на землю, с мясом выломав стойки шасси, Уилкинс. Два одноместных самолета безнадежно вышли из строя. И все же Эйельсон решил во что бы то ни стало перелететь к мысу Барроу. Высота хребта Эндикотта, указанная на карте, была ошибочной. На самом деле горы были куда выше. А машина не была приспособлена для высотных полетов. Тем не менее Эйельсон выполнил три удачных полета к мысу Барроу, перевез туда продукты, топливо и необходимое оборудование. Но зимой 1926 года им не удалось совершить ни одного полета над Северным Ледовитым океаном. Плотный нескончаемый туман, обильные снегопады и метели поставили „Гамильтон“ на мертвый якорь. Пилоты жили в одном из домиков крохотного поселка зимовщиков. Однажды голубой клин ясного неба разорвал пелену тумана. Уилкинс завопил:
   — Бен! Скорей сюда!
   Эйельсон выскочил из домика. Далеко на горизонте к западу плыла гигантская серебристая рыба. Это был дирижабль „Норвегия“, летевший со Шпицбергена через Северный полюс и несший на своем борту легендарного Амундсена. Пилоты, задрав головы, следили за ним, пока он не исчез в серой дымке тумана.
   — Наш великий конкурент, — сказал Уилкинс и упавшим голосом добавил: А что, если он уже открыл Землю Кинен?
   Но через минуту неунывающий Уилкинс приободрился и стал с горячностью излагать Эйельсону план поиска легендарной земли эскимосов. Он предложил в новом, 1927 году выполнить два полета: один на северо-северо-запад, к Полюсу недоступности, другой на северо-восток от мыса Барроу к Земле Кинен. Если Земля Кинен не будет обнаружена, то венцом усилий станет посадка самолета в районе Полюса недоступности на лед, промер глубины Ледовитого океана и поиски Земли Гарриса.
   Переждать отвратительную погоду, нашпигованную туманом, пилоты решили в городе Номе, лежащем на юго-западном побережье Аляски…
   — Послушайте, полковник, если вы сейчас же не проснетесь, я высажу дверь.
   Эйельсон вскочил с постели. Не сразу осознал, что находится в скромном деревянном отеле города Нома. Что это?
   Он открыл дверь. На пороге стоял коренастый пожилой здоровяк, весь закутанный в меха. Лисий капюшон с оторочкой из росомашьего меха, бобровая доха, меховые сапоги из пыжика. Окладистая светлая борода, белесые брови, льдистые серые скандинавские глаза. Рядом с ним милая девушка, такая же светлоглазая, так же закутана в меха, лицо решительное, дерзкое и насмешливое, нос чуть вздернут…
   — Хэлло, — неуверенно сказал Эйельсон.
   — Привет, привет, — пробасил здоровяк. — Я узнал, что в Ном прилетел едва ли не мой земляк. Вы ведь Эйельсон, не так ли? А я Свенсон. В отдаленном прошлом шведский гражданин, а в настоящее время американский подданный.
   — Да, мы почти земляки, — окончательно стряхивая с себя остатки сна, кивнул Эйельсон. — Я родом из Норвегии.
   — Норвегия — это та же Швеция, только малость похуже, — весело заметил Свенсон.
   — Нет уж, позвольте не согласиться, — живо возразил Эйельсон.
   — Я позволяю не соглашаться только моим гостям. Итак, вот вам моя рука — и будем друзьями. А сейчас… Сигрид, разреши представить тебе моего нового друга — мистера Эйельсона… Мы пришли пригласить вас в блокгауз, мистер Эйельсон.
   — В блокгауз?
   — Да, есть в Номе такое приятное заведение, перекроенное из салуна, „Блокгауз для гостей“. Когда в наш городок приезжают гости, по традиции их встречают и чествуют именно там.
   В просторном зале бревенчатого „Блокгауза для гостей“ жарко пылал огромный камин, поленья — едва не бревна. Когда-то здесь был портовый салун, попросту говоря, питейное заведение, и даже стойка еще сохранилась. Но после введения сухого закона салун превратился в кофейню, принадлежавшую братьям Ломен, большим патриотам Аляски, по-детски горячо верившим в ее великое будущее. В кофейне, не приносившей хозяевам никакого дохода, долгими зимними вечерами велись бесконечные разговоры об индейцах и эскимосах, о путешественниках и золотоискателях. Здесь же заключались деловые сделки местного значения. На стенах блокгауза висели оленьи и лосиные рога, подаренные охотниками. Тут и там в бревнах стен и плахах потолка виднелись следы пуль, оставшиеся на память о той буйной поре, когда в салуне играли в карты и в рулетку зверобои, моряки и золотоискатели и достигали истины путем столь убедительных аргументов, коими являются выстрелы из револьверов.
   На улице мела метель, и Эйельсон и Свенсоны ввалились в блокгауз, облепленные мокрым снегом. Виктор Ломен, гибкий, подтянутый, живоглазый, с короткой черной эспаньолкой и элегантными усиками, встал им навстречу. Пока Ломен обменивался рукопожатием с Эйельсоном, подошел и Уилкинс. Сигрид проворно сбросила свою шубку и стала помогать кухарке-индеанке. Обе были в индейских мокасинах и бесшумно скользили по грубым половицам, до белизны выскобленным ножом. На длинном дубовом столе появились большие тарелки с дымящейся олениной. С кухни доносился приятный запах кофе.
   — Рад приветствовать еще одного представителя современных викингов, оживленно говорил Ломен. — В старину вы завоевали мир с помощью меча, а сейчас завоевываете сердца с помощью смелых путешествий. Я читал в газетах о вашем предприятии, мистер Эйельсон и мистер Уилкинс. И знаете, кто поведал нам об этом? Сигрид Свенсон. Она журналистка и местная знаменитость. Вот этот седобородый викинг Свенсон забирается в такие уголки Арктики, от которых сам дьявол держится в стороне. И вместе с ним Сигрид! Она совершает с отцом на шхуне-скорлупке плавания среди льдов, на какие и бывалые морские волки не решатся. А знаете, как она отрекомендовала вас в газете? Родоначальники крылатого племени Севера. Неплохо, а?
   Эйельсон смущенно пожал плечами и уткнулся в тарелку с олениной. Он чувствовал себя не совсем спокойно под внимательным взглядом этой красивой и, судя по всему, отчаянно смелой девушки. Ломен заметил это и развеселился. Подмигнув Уилкинсу, он сказал:
   — Бен, остерегайтесь Сигрид. Она уже хищно на вас поглядывает. Вы лакомая журналистская добыча. Сейчас она поставит на стол чашки с кофе, и вы будете давать ей интервью.
   Уилкинс кивнул:
   — Вечер долог, а говорить нам есть о чем. Я думаю, мы должны оказать нашей даме уважение и дать ей возможность первой поговорить с Эйельсоном.
   На столе мигом появился блокнот.
   — Мистер Эйельсон, ровно четыре года назад в нашем блокгаузе побывал Амундсен, — начала Сигрид.
   — О да, — благодушно кивнул Ломен, — я с братом имел честь приветствовать его.
   — Мистер Эйельсон, скажите, что вы делали в это же самое время четыре года тому назад? И чем это время было для вас знаменательно?
   — В эту пору мне присвоили звание полковника. А потом я перевез первую почту из Фэрбенкса в Мак-Грат.
   — Это было открытие первой почтовой воздушной линии на Аляске! — с воодушевлением воскликнул Ломен. — Слушайте! Слушайте! Этот полет считается началом постоянного воздушного сообщения в Стране Снегов.
   — Расскажите нам об этом полете, — попросила Сигрид. Все придвинулись поближе.
   — Я пролетел тогда над Аляской триста миль, — сказал Эйельсон. — Полет длился около трех часов.
   — И это все? — разочарованная краткостью Эйельсона, спросила Сигрид,
   — Все, — сказал Эйельсон. Свенсон громко захохотал.
   — Ну, мистер Эйельсон, таких неразговорчивых гостей у нас еще не было. Здесь, как правило, языки развязываются у всех. Были и небылицы текут, как весенний Юкон. Скажите, вы женаты, мистер Эйельсон?
   — Нет, я старый холостяк.
   — Сейчас понятно, почему вы старый холостяк. Какой девушке приятно находиться рядом с таким молчуном? Берите с меня пример — я такой любитель вкусно поговорить!
   — И вашей жене это нравится? Свенсон сконфузился. На этот раз громко захохотал Ломен.
   — Его жена сбежала — не выдержала его чудовищной разговорчивости. Жуткие рассказы о „Летучем голландце“ и о зверобоях, унесенных на льдинах, о реве моржей под бледным светом северного неба и об избиении котиков. Все это преподносится вперемешку с грубыми моряцкими шутками и хриплыми клятвами, от которых содрогнется и закаленное ухо…
   — Я грешный язычник, а моя жена была тихая, богобоязненная женщина, сказал Свенсон, сделав смиренное лицо. — Однако она оставила мне дочку, которую не пугают мои дикие полярные рассказы, и слава богу.
   — Мистер Амундсен подолгу беседовал с нами в блокгаузе, — посерьезнев, продолжал Ломен. — Его интересовало будущее Страны Снегов, ее богатства. А богатства Аляски неисчислимы… Но железных и шоссейных дорог катастрофически не хватает. Это сдерживает наше развитие. И мы должны воздать должное нашим северным орлам. Вся Аляска знает имена Эйельсона, Мак-Меллона, Омдаля!
   — Не забудьте про Ионга, — сказал Уилкинс. — Он и Эйельсон первыми из пилотов прилетели на Аляску.
   — И Уайли Поста, — добавил Эйельсон. — Кстати, он местный, индеец. Талантливый пилот…
   — Когда-то американцы получили Аляску за бесценок, — усмехнулась Сигрид.
   — Сигрид положительно относится к русским, — сказал Ломен. — А я вот читал в чикагской газете минувшим летом, что большевики дают клятву питаться сырым мясом, пока не завоюют весь мир. А в Сибири они носят смокинги из медвежьих шкур.