Страница:
Василий Аксенов
Желток яйца
На переплете — фото работы Сергея Подлеснова
© В.Аксенов, 2005
© С.Подлеснов, фото, 2005
© Издательство «ИзографЪ», 2005
ПОСВЯЩАЕТСЯ всем моим котам, включая собаку.
Вначале был Хаос, и Мрак, и Хмарь,
Тоскливые бездны Тартара.
Не видно Земли, не заметно Небес,
Но вот в глубине, в жалкой пазухе Мрака,
Возникло яйцо из круженья стихий,
Это Ночь возложила его, овевая
Своим соболиным плюмажем.
АРИСТОФАН. «ПТИЦЫ»
ДЕСЯТЬ МИНУТ ДО КОРОТКОГО ЗАМЫКАНИЯ
— Привет, Джек! Сто лет не виделись! Позволь представить тебе нашего почетного гостя, профессора Филлариона Флегмонтовича Фофаноффа, на конце два «эф», разумеется. Мы зовем его «Фил». Фил, не хотите ли познакомиться с Джо Керром? Ой, простите, с Джеком Ротом. Он у нас большой специалист в области перекрестного оплодотворения идей, концепций, замыслов, ротации первичных импульсов воображения… ничего не соврал?…В общем, это прекрасный парень!
— Очень приятно.
— Очень рад.
— Чудный, чудный херес сегодня подают!
— И в самом деле, хорош.
— Посмотрите-ка на Джоселин, не правда ли, она… хм… восхитительна?
— Разумеется, хотя, на мой вкус, слишком приодета. Один только этот непостижимый бант на плече!
— О, вы слишком придирчивы, моя дорогая!
— Простите мне мою расхлябанность, старина, но я только что начал читать ваш трактат, хотя уже чертовски, чертовски впечатлен. Вы замечательно подчеркивали значение согласных, и я с вами абсолютно согласен. Гласные не привносят в текст национальной энергии.
— Подлейте-ка мне еще этого восхитительного напитка. А кто эта девица в лиловом?
— Видите эту французскую пару, все в вельвете? Вот уж всамделишный шик Левого берега Сены!
— Говорят, они только что прибыли из континентального Китая…
— Как? Уйти из Вэ-Вэ и поступить в Эл-Эл-Эл? Никого не нашлось, чтобы ее отговорить?
— Внимание, братцы, кое-что новенькое из Белого дома. Последний советский анекдот.
— Поосторожней с советскими анекдотами. Тут где-то ходит советский советник по садовым культурам.
— Простите, джентльмены, я как раз и есть советник советского посольства по садовым культурам.
— У-у-п-с! А не расскажете ли вы нам, господин советник, о колхозных плантациях мака?
— Не можете ли вы мне сказать, Генри, кто этот трехсотфунтовый толстяк, такой приветливый и симпатичный?
— Да это же почетный гость сегодняшнего вечера, мой старый кореш времен Московской траншейной войны, Филларион Фофанофф, два «эф» на конце, разумеется.
— Уши не изменяют мне? Профессор Фофанофф во плоти?
— Да еще в какой плоти! Зовите его Фил, Раджа. Фил, знакомься, Раджа Саванг, давний друг нашего института.
— Сахару или молока?
— Ни того, ни другого.
— Виски или херес?
— И то, и другое.
— Вот типичный ответ нашего доброго старого Фила. Добрый старый Фил! Первая птичка гласности!
— И все-таки, советская хохма…
— Внимание, советская хохма в японской интерпретации!
— Ваше Превосходительство, почему у вас такие красные губы?
— Простите, Хуссако-сан, но вы опять чертовски неуместны!
— Хелло, Ксан Вьен! Я — Пэтси! Диззихэд говорил мне о вас. Похоже, что мы копаем одну и ту же шахту, не так ли?
— Что происходит, в конце концов? Мне сказали, что этот вездесущий аргентинчик должен меня сегодня провожать, а он весь вечер крутится вокруг Ксана!
— Вы должны его простить, моя дорогая, профессиональные интересы. Где еще найдет он человека, что разделяет его взгляды на стратегическое исследование вечной мерзлоты.
— Мисс Янгблэддер, давайте говорить о деле. Вы же не будете отрицать, что уровень участия женщин в наших пополу-денных дискуссиях стабильно повышается!
— Третьего дня, сэр, я наблюдала, как вы катались на коньках. Никогда раньше не видела таких подвижных слонов.
— О, тысяча благодарностей, мадам! Вряд ли вы найдете человека, более восприимчивого к лести, чем я.
— Вы польщены тем, что вас назвали слоном, сэр?
— Ну, не очень, мадам, но зато упоминание о подвижности… И кроме того, там, в Москве, а именно в Кривоарбатском переулке, я был известен под кличкой Хобот, что, как известно, является значительной частью слоновьего тела, мадам.
— Очень приятно.
— Очень рад.
— Чудный, чудный херес сегодня подают!
— И в самом деле, хорош.
— Посмотрите-ка на Джоселин, не правда ли, она… хм… восхитительна?
— Разумеется, хотя, на мой вкус, слишком приодета. Один только этот непостижимый бант на плече!
— О, вы слишком придирчивы, моя дорогая!
— Простите мне мою расхлябанность, старина, но я только что начал читать ваш трактат, хотя уже чертовски, чертовски впечатлен. Вы замечательно подчеркивали значение согласных, и я с вами абсолютно согласен. Гласные не привносят в текст национальной энергии.
— Подлейте-ка мне еще этого восхитительного напитка. А кто эта девица в лиловом?
— Видите эту французскую пару, все в вельвете? Вот уж всамделишный шик Левого берега Сены!
— Говорят, они только что прибыли из континентального Китая…
— Как? Уйти из Вэ-Вэ и поступить в Эл-Эл-Эл? Никого не нашлось, чтобы ее отговорить?
— Внимание, братцы, кое-что новенькое из Белого дома. Последний советский анекдот.
— Поосторожней с советскими анекдотами. Тут где-то ходит советский советник по садовым культурам.
— Простите, джентльмены, я как раз и есть советник советского посольства по садовым культурам.
— У-у-п-с! А не расскажете ли вы нам, господин советник, о колхозных плантациях мака?
— Не можете ли вы мне сказать, Генри, кто этот трехсотфунтовый толстяк, такой приветливый и симпатичный?
— Да это же почетный гость сегодняшнего вечера, мой старый кореш времен Московской траншейной войны, Филларион Фофанофф, два «эф» на конце, разумеется.
— Уши не изменяют мне? Профессор Фофанофф во плоти?
— Да еще в какой плоти! Зовите его Фил, Раджа. Фил, знакомься, Раджа Саванг, давний друг нашего института.
— Сахару или молока?
— Ни того, ни другого.
— Виски или херес?
— И то, и другое.
— Вот типичный ответ нашего доброго старого Фила. Добрый старый Фил! Первая птичка гласности!
— И все-таки, советская хохма…
— Внимание, советская хохма в японской интерпретации!
— Ваше Превосходительство, почему у вас такие красные губы?
— Простите, Хуссако-сан, но вы опять чертовски неуместны!
— Хелло, Ксан Вьен! Я — Пэтси! Диззихэд говорил мне о вас. Похоже, что мы копаем одну и ту же шахту, не так ли?
— Что происходит, в конце концов? Мне сказали, что этот вездесущий аргентинчик должен меня сегодня провожать, а он весь вечер крутится вокруг Ксана!
— Вы должны его простить, моя дорогая, профессиональные интересы. Где еще найдет он человека, что разделяет его взгляды на стратегическое исследование вечной мерзлоты.
— Мисс Янгблэддер, давайте говорить о деле. Вы же не будете отрицать, что уровень участия женщин в наших пополу-денных дискуссиях стабильно повышается!
— Третьего дня, сэр, я наблюдала, как вы катались на коньках. Никогда раньше не видела таких подвижных слонов.
— О, тысяча благодарностей, мадам! Вряд ли вы найдете человека, более восприимчивого к лести, чем я.
— Вы польщены тем, что вас назвали слоном, сэр?
— Ну, не очень, мадам, но зато упоминание о подвижности… И кроме того, там, в Москве, а именно в Кривоарбатском переулке, я был известен под кличкой Хобот, что, как известно, является значительной частью слоновьего тела, мадам.
ПЯТЬ МИНУТ ДО КОРОТКОГО ЗАМЫКАНИЯ
— Кто эта девушка в лиловом, что так дерзко смеется над слоноподобным русским?
— Она вовсе не в лиловом, а в сером. У нее глаза лиловые, вот в чем дело. Это Урсула Усрис, доктор наук.
— Не говорите мне ни слова о Брендане Мэйписе. Фигурально говоря, он не что иное, как мешок с дерьмом.
— Но зато какой игрок в гольф, сэр!
Вечерний ритуал распития хереса в вашингтонском институте, известном под кличкой Тройное Эл, то есть Линкольн Либерал Линг, или иначе — Либеральная лига Линкольна, был в полном разгаре. Не менее полусотни исследователей с международной репутацией толпились вокруг овального стола, жужжа, как рой трудовых пчел. Дух академического сотрудничества, как мы слышали, явно преобладал над сплетнями.
Можно легко предположить, что никто (или почти никто) в этой славной толпе, так живо потребляющей всеобщую элегантность вместе с потоком традиционного академического напитка, не догадывался, что находится под пристальным наблюдением сверху.
Боже упаси, мы не имеем в виду грозные сферы невидимого, единственное, что мы имеем в виду, говоря «сверху», это один из прихотливых балкончиков, расположенных на разных уровнях под гигантским куполом супермодернистской конструкции, известной в Вашингтоне, округ Колумбия, под кличкой Яйцо. У каждого из этих многочисленных балкончиков было имя или знаменитого мыслителя, или исследователя, и тот, на котором мы расположили двух наших наблюдателей, именовался балконом Ибн Эзры, испанского еврейского философа ХІІ столетия. От случая к случаю он использовался для собраний Генеалогического общества, иногда для тайных свиданий, вносящих дальнейшую путаницу в генеалогию будущего, но еще ни разу для наблюдения за традиционным распитием хереса.
Одним из двух наблюдателей был худощавый молодой человек лет двадцати семи — двадцати восьми, одетый в превосходном стиле площади Дюпон-серкл, то есть в костюме-тройке и стоптанных кроссовках, спецагент Джим Доллархайд, контрразведка ФБР, к вашим услугам.
Вторым был Каспар Свингчэар, начальник службы безопасности Тройного Эл, дюжая, сутулая личность среднего возраста в мешковатых штанах и мятой рубашке, которые, в комбинации с вечно кислым выражением мясистого лица, создавали впечатление вечной мизантропии и неряшливости, то есть лажи.
Притворяясь погруженным в какие-то размышления — неизменная резинка «базука» перекатывается во рту, — Свингчэар старался не обращать внимания на своего гостя, даже мельком не глянуть на его славную физиономию с добродушными, немного рассеянными, однако интенсивно любопытными глазами и с несколько двусмысленной улыбкой, вполне типичной для молодых вашингтонцев, в той или иной степени вовлеченных в секретные операции.
Какого черта этот назойливый малый хочет от меня, думал Свингчэар. Я не отвечаю за шпионов, я отвечаю за огнетушители, разбрызгиватели воды, уловители дыма, пластиковые пропуска, черт бы их всех побрал.
— Перестаньте, Каспар, — сказал спецагент. — Не будьте таким брюзгой. Скажите, что вы думаете об этой симпатичной толпе внизу?
Свингчэар глянул на него искоса, как будто удивляясь: «Почему ты, приятель, не спросишь, что я думаю о тебе?» Потом прорычал:
— Вы имеете в виду эту свору бездельников? Большинство из них — это отходы человеческой расы. Есть только один приличный человек там внизу, замдиректора Пит Клентчиз, да и тот, в общем-то, порядочная свинья.
Молодой сыщик, конечно, знал о том, как уничижительно относится начальник службы безопасности к персоналу Тройного и к ученым гостям, а также и прочим «трепачам всех широт», то есть ко всей мировой академической общине. Он выдал ему свою лучшую улыбку, потрепал по круглому плечу и, облокотившись на перила — «не будьте так раздражительны, Каспар!», — внимательно вгляделся в грубое плато этой недружелюбной физии, как бы изучая складку за складкой.
— Но кто же все-таки в этой толпе может быть советским шпионом?
С полным презрением Каспар Свингчэар пожал плечами:
— Да никто! Слишком низкая квалификация для любой ответственной работы.
— Она вовсе не в лиловом, а в сером. У нее глаза лиловые, вот в чем дело. Это Урсула Усрис, доктор наук.
— Не говорите мне ни слова о Брендане Мэйписе. Фигурально говоря, он не что иное, как мешок с дерьмом.
— Но зато какой игрок в гольф, сэр!
Вечерний ритуал распития хереса в вашингтонском институте, известном под кличкой Тройное Эл, то есть Линкольн Либерал Линг, или иначе — Либеральная лига Линкольна, был в полном разгаре. Не менее полусотни исследователей с международной репутацией толпились вокруг овального стола, жужжа, как рой трудовых пчел. Дух академического сотрудничества, как мы слышали, явно преобладал над сплетнями.
Можно легко предположить, что никто (или почти никто) в этой славной толпе, так живо потребляющей всеобщую элегантность вместе с потоком традиционного академического напитка, не догадывался, что находится под пристальным наблюдением сверху.
Боже упаси, мы не имеем в виду грозные сферы невидимого, единственное, что мы имеем в виду, говоря «сверху», это один из прихотливых балкончиков, расположенных на разных уровнях под гигантским куполом супермодернистской конструкции, известной в Вашингтоне, округ Колумбия, под кличкой Яйцо. У каждого из этих многочисленных балкончиков было имя или знаменитого мыслителя, или исследователя, и тот, на котором мы расположили двух наших наблюдателей, именовался балконом Ибн Эзры, испанского еврейского философа ХІІ столетия. От случая к случаю он использовался для собраний Генеалогического общества, иногда для тайных свиданий, вносящих дальнейшую путаницу в генеалогию будущего, но еще ни разу для наблюдения за традиционным распитием хереса.
Одним из двух наблюдателей был худощавый молодой человек лет двадцати семи — двадцати восьми, одетый в превосходном стиле площади Дюпон-серкл, то есть в костюме-тройке и стоптанных кроссовках, спецагент Джим Доллархайд, контрразведка ФБР, к вашим услугам.
Вторым был Каспар Свингчэар, начальник службы безопасности Тройного Эл, дюжая, сутулая личность среднего возраста в мешковатых штанах и мятой рубашке, которые, в комбинации с вечно кислым выражением мясистого лица, создавали впечатление вечной мизантропии и неряшливости, то есть лажи.
Притворяясь погруженным в какие-то размышления — неизменная резинка «базука» перекатывается во рту, — Свингчэар старался не обращать внимания на своего гостя, даже мельком не глянуть на его славную физиономию с добродушными, немного рассеянными, однако интенсивно любопытными глазами и с несколько двусмысленной улыбкой, вполне типичной для молодых вашингтонцев, в той или иной степени вовлеченных в секретные операции.
Какого черта этот назойливый малый хочет от меня, думал Свингчэар. Я не отвечаю за шпионов, я отвечаю за огнетушители, разбрызгиватели воды, уловители дыма, пластиковые пропуска, черт бы их всех побрал.
— Перестаньте, Каспар, — сказал спецагент. — Не будьте таким брюзгой. Скажите, что вы думаете об этой симпатичной толпе внизу?
Свингчэар глянул на него искоса, как будто удивляясь: «Почему ты, приятель, не спросишь, что я думаю о тебе?» Потом прорычал:
— Вы имеете в виду эту свору бездельников? Большинство из них — это отходы человеческой расы. Есть только один приличный человек там внизу, замдиректора Пит Клентчиз, да и тот, в общем-то, порядочная свинья.
Молодой сыщик, конечно, знал о том, как уничижительно относится начальник службы безопасности к персоналу Тройного и к ученым гостям, а также и прочим «трепачам всех широт», то есть ко всей мировой академической общине. Он выдал ему свою лучшую улыбку, потрепал по круглому плечу и, облокотившись на перила — «не будьте так раздражительны, Каспар!», — внимательно вгляделся в грубое плато этой недружелюбной физии, как бы изучая складку за складкой.
— Но кто же все-таки в этой толпе может быть советским шпионом?
С полным презрением Каспар Свингчэар пожал плечами:
— Да никто! Слишком низкая квалификация для любой ответственной работы.
КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ
— Вы не плеснете еще стаканчик этой амброзии, товарищ-щ-щ? Я знаю, как вы ненавидите наше любимое «Щ», это истинное воплощение русскости, как вас тошнит от этой трехголовой бестии, наверняка предназначенной для разрушения Западной цивилизации…
— Не шутите, коллега. Все на кампусе прекрасно знали, что она спит с защитником футбольной команды…
— Воображаете, носороги!…
— Это чья нога, народы? Камнями по воронам, всех мужиков-свинтусов надлежит истребить!…
— Я вас не вижу, сэр!…
— Не важно. Давайте поговорим, наконец-то, о поз-дневизантийских гравировках…
— Не шутите, коллега. Все на кампусе прекрасно знали, что она спит с защитником футбольной команды…
— Воображаете, носороги!…
— Это чья нога, народы? Камнями по воронам, всех мужиков-свинтусов надлежит истребить!…
— Я вас не вижу, сэр!…
— Не важно. Давайте поговорим, наконец-то, о поз-дневизантийских гравировках…
ПЯТЬ МИНУТ ПОСЛЕ КОРОТКОГО ЗАМЫКАНИЯ
— Хватит, примите мою отставку, господин президент!
Каспар Свингчэар был сыт по горло: кто еще выдержит этот супермодернистский лабиринт внутренностей Яйца? С мощным фонарем в правой руке и с тяжелым (впрочем, незаряженным) пистолетом в левой, он несся по спиральному переходу имени Герберта Спенсера навстречу воющим сигналам тревоги, пока внезапно не обнаружил себя в абсолютно неожиданной позиции
перед черной дырой тоннеля имени Эдварда Беллами. Голова закружилась от мерцающих, полупрозрачных экранов и стен, пересекающихся лестниц и гибких мембран.
— Фля, иной раз это выглядит круче, чем Корейская демилитаризованная зона.
Система тревоги продолжала выть, и никого, кроме него, похоже, это не колыхало. Безобразные взрывы смеха то и дело доносились из глубины вздорной структуры. Бывший морской пехотинец рванул в тоннель и почти немедленно споткнулся о неподвижное тело.
— Какого черта вы здесь делаете, сэр?! — взревел обеспечитель безопасности. В полном соответствии со своим фундаментальным презрением ко всем «паразитам человечества» он предположил, что кто-то из них так нажрался хересу, что поскользнулся в собственной блевотине. Не менее минуты ушло на то, чтобы сообразить, что это тело ничего не делает в тоннеле имени Эдварда Беллами, ошеломляюще ничего. Все вопросы к этому телу следовало ставить в прошедшем времени.
Свингчэар прижал ухо к спине трупа, а именно к пространству между лопатками — ну, и хрупкие же косточки! — и вдруг его охватило весьма отдаленное воспоминание: Токио тридцать с чем-то лет назад… ему двадцать пять, он в отпуске, из окопов… «Интимный бар», квартал Сидзюко… Кто это был, девочка или мальчик, по пьянке и не разберешь…
Он отмахнулся от этих неуместных, если не постыдных, воспоминаний и начал давить на хрупкую спину — мужскую или женскую, пытаясь вызвать признаки жизни. Тут подоспел еще один удар по нервам, на этот раз невыносимая вонь. Он отпрыгнул от тела, хотя было ясно, что не оно было источником вони, весь воздух в тоннеле был вонью. «Эдвард Беллами» разил чем-то неизвестным и непостижимым. Фактически что-то непостижимое было в самом воздухе, и не постичь было, что происходит: то ли просто дуновения непостижимого, то ли падали комья падали из чего-то-ничего, то ли просвистывало что-то-что-просвистывает из падали.
Ему казалось, что он теряет равновесие, через различные треугольные, овальные и серповидные отверстия он видел чистые осенние небеса, звезды и луну, однако луна вроде бы висела не на должном месте, то есть прямо под его башмаками, в то время как через искусственную трещину в том, что предполагалось быть потолком, видны были автомобиль Открытого отряда Секретной службы, белый фургон с надписью «Маляры по радуге и К°», а также и другие фургоны и авто, запаркованные вдоль Вашингтонского мола.
— Теряю баланс! — запаниковал Свингчэар. — Какой позор! Шеф охраны теряет чувство реальности!
Тогда хорошо тренированный морской пехотинец прошлого приказал желеобразному бюрократу настоящего продолжать попытки оживления. Свингчэар повернулся к трупу и снова получил еще один опустошающий удар по нервам: трупа не было. Ничего не было в тоннеле имени Эдварда Беллами, кроме пространства; под лучом его фонаря были лишь невинные плитки пола. Каспар испустил вопль, заглушающий все сигналы тревоги и, что называется, бросился врассыпную через тоннель, пока не влепился в предмет своей любви и гордости, контрольную панель всего института, порученную его заботам.
Он заметил это сразу — зловещая штука, посторонний предмет торчал посреди этого изощренного аппарата. Давайте теперь раскроем один из секретов Каспара Свингчэара — он любил «это говенное Яйцо» больше всего на свете. Фактически это чувство было единственным, что держало его на плаву в трясине тягостного старения. Этим именно и объясняется то, что он, не раздумывая, немедленно попытался вырвать гадкий предмет, размером не более бутылочного штопора, из своей дорогой панели. Однако как только он протянул руку, поблизости послышался какой-то деликатный шорох, и краем глаза он увидел контур стройной человеческой фигуры, крадущейся к панели, — мужская или женская, призрак прошлого или только что пропавший жмурик?
Фигура протянула руку. Начальник службы безопасности Тройного Эл нырнул вперед и взял запястье руки в стальной зажим. Фигура вскрикнула в стиле чопорной дамы, сдающейся, будто коза под тигром, потом… Свингчэар сам возопил подобно раненому вепрю, его рука оказалась закрученной за спину.
— Спокойно, Каспар, — усмехнулся спецагент Джим Доллархайд, — это всего лишь бутылочный штопор. Кто-то перепутал вашу панель приборов с бутылкой хорошего «порта».
Он освободил руку Каспара Свингчэара и осторожно удалил зловредный предмет из путаницы высшей технологии.
Короткое, как вспышка, лирическое отступление. Алкоголики в СССР издавна называли такие штопоры «спутниками агитатора».
Каспар Свингчэар был сыт по горло: кто еще выдержит этот супермодернистский лабиринт внутренностей Яйца? С мощным фонарем в правой руке и с тяжелым (впрочем, незаряженным) пистолетом в левой, он несся по спиральному переходу имени Герберта Спенсера навстречу воющим сигналам тревоги, пока внезапно не обнаружил себя в абсолютно неожиданной позиции
перед черной дырой тоннеля имени Эдварда Беллами. Голова закружилась от мерцающих, полупрозрачных экранов и стен, пересекающихся лестниц и гибких мембран.
— Фля, иной раз это выглядит круче, чем Корейская демилитаризованная зона.
Система тревоги продолжала выть, и никого, кроме него, похоже, это не колыхало. Безобразные взрывы смеха то и дело доносились из глубины вздорной структуры. Бывший морской пехотинец рванул в тоннель и почти немедленно споткнулся о неподвижное тело.
— Какого черта вы здесь делаете, сэр?! — взревел обеспечитель безопасности. В полном соответствии со своим фундаментальным презрением ко всем «паразитам человечества» он предположил, что кто-то из них так нажрался хересу, что поскользнулся в собственной блевотине. Не менее минуты ушло на то, чтобы сообразить, что это тело ничего не делает в тоннеле имени Эдварда Беллами, ошеломляюще ничего. Все вопросы к этому телу следовало ставить в прошедшем времени.
Свингчэар прижал ухо к спине трупа, а именно к пространству между лопатками — ну, и хрупкие же косточки! — и вдруг его охватило весьма отдаленное воспоминание: Токио тридцать с чем-то лет назад… ему двадцать пять, он в отпуске, из окопов… «Интимный бар», квартал Сидзюко… Кто это был, девочка или мальчик, по пьянке и не разберешь…
Он отмахнулся от этих неуместных, если не постыдных, воспоминаний и начал давить на хрупкую спину — мужскую или женскую, пытаясь вызвать признаки жизни. Тут подоспел еще один удар по нервам, на этот раз невыносимая вонь. Он отпрыгнул от тела, хотя было ясно, что не оно было источником вони, весь воздух в тоннеле был вонью. «Эдвард Беллами» разил чем-то неизвестным и непостижимым. Фактически что-то непостижимое было в самом воздухе, и не постичь было, что происходит: то ли просто дуновения непостижимого, то ли падали комья падали из чего-то-ничего, то ли просвистывало что-то-что-просвистывает из падали.
Ему казалось, что он теряет равновесие, через различные треугольные, овальные и серповидные отверстия он видел чистые осенние небеса, звезды и луну, однако луна вроде бы висела не на должном месте, то есть прямо под его башмаками, в то время как через искусственную трещину в том, что предполагалось быть потолком, видны были автомобиль Открытого отряда Секретной службы, белый фургон с надписью «Маляры по радуге и К°», а также и другие фургоны и авто, запаркованные вдоль Вашингтонского мола.
— Теряю баланс! — запаниковал Свингчэар. — Какой позор! Шеф охраны теряет чувство реальности!
Тогда хорошо тренированный морской пехотинец прошлого приказал желеобразному бюрократу настоящего продолжать попытки оживления. Свингчэар повернулся к трупу и снова получил еще один опустошающий удар по нервам: трупа не было. Ничего не было в тоннеле имени Эдварда Беллами, кроме пространства; под лучом его фонаря были лишь невинные плитки пола. Каспар испустил вопль, заглушающий все сигналы тревоги и, что называется, бросился врассыпную через тоннель, пока не влепился в предмет своей любви и гордости, контрольную панель всего института, порученную его заботам.
Он заметил это сразу — зловещая штука, посторонний предмет торчал посреди этого изощренного аппарата. Давайте теперь раскроем один из секретов Каспара Свингчэара — он любил «это говенное Яйцо» больше всего на свете. Фактически это чувство было единственным, что держало его на плаву в трясине тягостного старения. Этим именно и объясняется то, что он, не раздумывая, немедленно попытался вырвать гадкий предмет, размером не более бутылочного штопора, из своей дорогой панели. Однако как только он протянул руку, поблизости послышался какой-то деликатный шорох, и краем глаза он увидел контур стройной человеческой фигуры, крадущейся к панели, — мужская или женская, призрак прошлого или только что пропавший жмурик?
Фигура протянула руку. Начальник службы безопасности Тройного Эл нырнул вперед и взял запястье руки в стальной зажим. Фигура вскрикнула в стиле чопорной дамы, сдающейся, будто коза под тигром, потом… Свингчэар сам возопил подобно раненому вепрю, его рука оказалась закрученной за спину.
— Спокойно, Каспар, — усмехнулся спецагент Джим Доллархайд, — это всего лишь бутылочный штопор. Кто-то перепутал вашу панель приборов с бутылкой хорошего «порта».
Он освободил руку Каспара Свингчэара и осторожно удалил зловредный предмет из путаницы высшей технологии.
Короткое, как вспышка, лирическое отступление. Алкоголики в СССР издавна называли такие штопоры «спутниками агитатора».
СВЕТ
Затем двое мужчин пошли вдоль светящихся стен тоннеля подобно персонажам-космонавтам кинокартины «Верный состав».
ДЕСЯТЬ МИНУТ ПОСЛЕ КОРОТКОГО ЗАМЫКАНИЯ
Вид с балкона Ибн Эзры. Следует отдать должное личному составу и ученым гостям центра Тройное Эл: никто из них не покинул увлекательного сборища, несмотря на адский мрак и завывания сирен тревоги. Сцена фактически мало изменилась, если не считать того незначительного факта, что институтский библиотекарь, Филиситата Хиерарчикос, в темноте умудрился оседлать эмигрантского профессора Александра Евтихиановича Пулково-Бредноколесниковского, известного в верхнем эшелоне нашей академической структуры под именем «Ал».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Поворотные пункты
Запару недель до только что описанных событий молодой городской профессионал, то есть типичный американский йаппи восьмидесятых, спецагент Джеймс Доллархайд сидел в своем офисе в штаб-квартире Федерального бюро расследований, что на углу 10-й улицы и Пенсильвания-авеню, северо-запад столицы нации. Как обычно, он старался изо всех сил не свалиться со своего стула в объятия Морфея. Все вокруг представлялось ему здесь Берлогой Большого Дремлюги, как он описывал свою службу в письмах обожаемой мамочке, Мисс Монтана 1956. Даже компьютер, казалось, зевал ему прямо в лицо.
Разве мог Джим предвидеть такое монотонное существование при вступлении в грозную организацию? Все двадцать восемь лет жизни он относил себя к тому, что называл в своем сознании «Молодой мир» — поступал в разные колледжи и линял из них, работал лыжным инструктором, пожарником-парашютистом, барменом и диск-жокеем, пока дружок его мамули, дядя Роджер, через своих ветеранов Корейской войны не устроил его в контрразведку. Джим был в восторге: контрразведка легко вошла в концепцию Молодого мира.
Увы, с тех пор, как подготовительные курсы были окончены и он получил назначение в Пятый подотдел Третьего управления ФБР, прошло уже три месяца, а вся его работа ограничивалась перебиранием бумажек. И хотя непосредственный начальник, старший агент Брюс д'Аваланш, ежедневно подчеркивал исключительную значительность его исследования, он не мог не думать об этом иначе, как о ловле блох.
Целая полка мягких дисков и несколько шкафов с папками — так выглядело десятилетней давности замусоленное дело многонационального запутанного мошенничества. Работа Джима состояла в том, чтобы снять с сотен потенциальных мошенников подозрения в шпионаже, иначе говоря, отделить зерно от плевел, пробить какой-то путь в лабиринте. Дело осложнялось тем, что большинство документов были финансового характера, для Джима — полная китайская грамота, тем более что и немало китайцев было тут запутано. Иногда, особенно к концу рабочего дня, Джиму казалось, что в его работе просто нет никакого смысла, и единственная цель следствия — это топтанье на одном месте. Мамми и дядя Роджер, должно быть, представляли себе не такое будущее для своего Мальца-Молодца.
Второй стол в комнате был не занят уже целый месяц. Спецагент Брендан Разсказ, тот, что сидел здесь до Джима и приветствовал его прибытие, то есть тот самый парень, что показался ему просто мелкой старательной канцелярской тварью, если не просто остолопом, оказался достаточно толковым, чтобы слинять из «поросячьего рая» — выражение, которое Джим подцепил однажды в понедельник утром в туалете своего этажа.
Недавно Джим натолкнулся на Брендана на углу 18-й и Колумбия-стрит, в день этнического фестиваля Адамс Морган. В густой толпе представителей всех мыслимых рас и наций Брендан продавал с лотка любопытный товар — тугие резиновые пружины, похожие на туалетные очистители, но называвшиеся тем не менее «обнежнители мяса». «С помощью этих штук вы можете приготовить филе-миньон из подошвы армейского сапога», — объяснял Брендан.
Ну и дела, как он переменился! Можно сказать, полуголый, в прозрачной «тэнк-топ» маечке, полностью открывающей мускулистое пузо, с талисманом из Акапулько на шее, загорелый, здоровый и похотливый — ну просто символ Молодого мира!
За тот месяц, что они провели вместе в офисе, Джиму ни разу не пришло в голову никакой, насчет Брендана, шаловливой идейки, теперь же он был почти… почти…
Банг! Легкомысленные воспоминания были прерваны внезапно включившимся интеркомом. Скрипучий голос старшего агента Брюса д'Аваланша: «Привет, Джим. Не хотели бы вы выключить своего грузи-бузи и заглянуть к нам? Да, прямо сейчас. Нет, никаких данных не надо, валите с пустыми руками прямо в кабинет к Доктору!»
Спецагент Доллархайд никогда не полагал себя человеком, лишенным интуиции. Напротив, интуиция всегда была предметом его гордости. Он мог пересчитать на пальцах одной руки те редкие случаи, когда она (интуиция) его подводила. В данный момент она говорила ему, что приближается что-то необычное. Иначе почему махровый бюрократ д'Аваланш вызывает его не к себе, а прямо к Доктору? Больше того, Джиму даже показалось, что в голосе бюрократа промелькнули легкие нотки Молодого мира, некоторый ознобец налетающего приключения.
Может быть, это и есть поворотный пункт его карьеры? Или даже судьбоносный день всей жизни? Нетерпеливо он вырубил свой грузи-бузи, как в Пятом департаменте называли компьютеры, и рванул по прямому коридору к предвкушаемому крутому повороту дороги.
Заместитель начальника Пятого департамента Мэлвин Хоб-Готлиб предпочитал, чтобы его называли Доктор Хоб. В самом деле, нелегко найти человека, чья наружность еще менее гармонировала бы с концепцией тайных операций. Скорее уж его наружность вызывала в памяти тот урожай чудаков XIX века, к которому можно отнести как Оноре де Бальзака, так и Альберта Эйнштейна. Верьте не верьте, но Джим Доллархайд однажды даже слышал, как Доктор Хоб насвистывает «Хорошо темперированный клавир».
На этот раз, войдя в кабинет, Джим увидел, что Доктор Хоб сидит бочком у своего стола и рассеянно поглядывает в окно. Его плечи были покрыты похотью, а пузик — пеплом из популярной трубки. Между тем непосредственный начальник Джима, старший агент д'Аваланш сидел за конференц-столом в своей обычной аршин-проглотил позиции, имея на своем правом фланге трех младших сотрудников, Эплуайта, Эппса и Макфина.
— Садитесь, пожалуйста, спецагент, — сказал д'Аваланш, указывая на стул слева от себя, то есть ближе к столу начальника, чем даже он сам был расположен.
— Привет, Джим, — сказал Хоб-Готтлиб, стряхивая свою артистическую задумчивость, — между прочим, как ваш русский на данный момент?
— Добрый вечер, черт бы вас побрал, — тут же ответствовал Доллархайд по-русски. О, эта летняя русская школа в Мидл-бэри, о, эти кусты малины, о, эти восторги по-над ручьем!
Доктор Хоб кивнул не без очевидного удовольствия. Славно, славно, совсем ньет-плохоу, мой многообещающий коллега!
Старший агент д'Аваланш со своим обычным кисло-сладким выражением воспроизвел одно из своих типических высказываний насчет некоторых молодых индивидуумов — в Пятом департаменте шутили, что он, очевидно, и родителей своих именует «парой пожилых индивидуумов», — которые, эти молодые индивидуумы, собственно, не так уж плохи, хотя могли быть гораздо лучше, откажись они от иных соблазнов, ну, хоть немного бы сократились в своей погоне за юбками.
«Мимо цели», — подумал Джим, притворно вздыхая, как бы признавая свое несовершенство — женщины, да-да, проклятые эти юбки…
— Гляньте-ка в это окно, Джим, — сказал Доктор Хоб, показывая своим пальцем, похожим на корень женьшеня, на крыши и башенки Вашингтона. — Вы, конечно, видите этот слегка голубоватый сфероид, эту уникальную структуру, Яйцо, которое не может вам не напомнить живопись Иеронимуса Босха. Отныне эта штука будет основной целью вашей активности.
— Конечно, если вы не… — добавил он быстро, очерчивая фигуру молодого спецагента неожиданно пронизывающим взглядом.
Словно зачарованный Джим смотрел на вершину светящегося Яйца. Внезапно свечение испарилось, склоны структуры угрожающе потемнели, будто покрылись листами свинца. Что вызвало эту метаморфозу — пролетающее облако или этот чертов дирижабль, рекламирующий шины «Гудиеар», что день-деньской циркулирует по столичному своду небес, будто демон прокрустивации, промедления?
Яйцо… основная цель моей активности… То, что вы делали до этого, Джим, было изнанкой нашей работы. Теперь вы вступаете…
Во что же он вступал, и какова была суть операции ФБР, что стала разворачиваться вместе с сюжетом нашего романа?
— Как вы прекрасно знаете, Джим, — сказал Доктор Хоб, этот город иногда называют Утечкоград. Утечки тут повсюду, стены сочатся утечками, отовсюду течет, иной раз ливнем льет из наших сфер. Утечка — это двигатель здешнего перпетуум-мобиле. Нечего и говорить, наша Утечка вовсю старается утечь за границы страны. Это довольно естественное явление, и поэтому мы не удивляемся тому, что наша Утечка старается слиться с советской Утечкой, чтобы образовать международное содружество утечек, в котором стаи ложных утечек вечно парят над иными весомыми, не особенно ложными.
— Впечатляюще, — пробормотал Джим с благоговением.
— Спасибо, — серьезно кивнул Доктор Хоб. — Итак, давайте выжмем излишнюю воду и подойдем к сути. У нас есть довольно основательная утечка из Москвы. Наши коллеги с Лубянки вроде бы собираются поселить своего «крота» в той самой структуре, которую вы только что лицезрели, то есть в сферы Тройного Эл, Либеральной лиги Линкольна. Есть ли в этом какой-нибудь смысл? Зачем секретно проникать в институт, который не имеет никакого отношения к засекреченным материалам? Ну, на данный момент мы ничего не знаем об их мотивах, однако по каким-то причинам Тройное Эл их сильно беспокоит, в этом нет сомнения. Да, джентльмены, у Москвы, как говорится, бабочки в желудке летают, когда доходит до этого гигантского яйцеобразного клуба болтунов.
Недавно мы заполучили еще не подтвержденную информацию, что их резидент в Большом Вашингтоне — кодовое имя Пончик — вовсю старается добыть как можно больше информации о людях Тройного Эл. Больше того, есть утечки, правда, еще легковесные, что они будут подключать к этому делу своего супершпиона Зеро-Зет.
Мы еще должны идентифицировать Пончика и Зеро-Зет. ЦРУ, разумеется, не обращает внимания на наши запросы, ребята из Лэнгли, как всегда, придерживаются своей обычной двусмысленности и вздорного снобизма. Беру на себя смелость предположить, что знают даже меньше, чем мы. В общем, Бюро придется отдуваться за всех…
К этим словам Доктор Хоб прибавил еще несколько своих собственных, что были восприняты всеми присутствующими, кроме Джима, как некая премудрость на латыни.
— Джим, вы, кажется, вздрогнули? — спросил Доктор Хоб. Спецагент Доллархайд потупил глаза.
— Мне очень неловко, сэр, но ваша последняя цитата напомнила мне какие-то восклицания советских хоккеистов на матче дружбы в Монреале.
— Браво, Джим, это показывает, что мы не ошиблись в выборе. Давайте-ка теперь сконцентрируемся. Вскоре после того, как мы заполучили утечку о намерении Москвы внедрить «крота» в Тройное Эл, мы перехватили еще одну порцию полезной информации. Выдающийся советский ученый-лингвист прибывает сюда следующим рейсом Аэрофлота. Он получил на год стипендию — феллоушип для работы в Тройном Эл. Его зовут Филларион Флегмонтович Фофанофф: на конце двойное «эф». Ему пятьдесят один год и он весит триста двадцать фунтов.
Разве мог Джим предвидеть такое монотонное существование при вступлении в грозную организацию? Все двадцать восемь лет жизни он относил себя к тому, что называл в своем сознании «Молодой мир» — поступал в разные колледжи и линял из них, работал лыжным инструктором, пожарником-парашютистом, барменом и диск-жокеем, пока дружок его мамули, дядя Роджер, через своих ветеранов Корейской войны не устроил его в контрразведку. Джим был в восторге: контрразведка легко вошла в концепцию Молодого мира.
Увы, с тех пор, как подготовительные курсы были окончены и он получил назначение в Пятый подотдел Третьего управления ФБР, прошло уже три месяца, а вся его работа ограничивалась перебиранием бумажек. И хотя непосредственный начальник, старший агент Брюс д'Аваланш, ежедневно подчеркивал исключительную значительность его исследования, он не мог не думать об этом иначе, как о ловле блох.
Целая полка мягких дисков и несколько шкафов с папками — так выглядело десятилетней давности замусоленное дело многонационального запутанного мошенничества. Работа Джима состояла в том, чтобы снять с сотен потенциальных мошенников подозрения в шпионаже, иначе говоря, отделить зерно от плевел, пробить какой-то путь в лабиринте. Дело осложнялось тем, что большинство документов были финансового характера, для Джима — полная китайская грамота, тем более что и немало китайцев было тут запутано. Иногда, особенно к концу рабочего дня, Джиму казалось, что в его работе просто нет никакого смысла, и единственная цель следствия — это топтанье на одном месте. Мамми и дядя Роджер, должно быть, представляли себе не такое будущее для своего Мальца-Молодца.
Второй стол в комнате был не занят уже целый месяц. Спецагент Брендан Разсказ, тот, что сидел здесь до Джима и приветствовал его прибытие, то есть тот самый парень, что показался ему просто мелкой старательной канцелярской тварью, если не просто остолопом, оказался достаточно толковым, чтобы слинять из «поросячьего рая» — выражение, которое Джим подцепил однажды в понедельник утром в туалете своего этажа.
Недавно Джим натолкнулся на Брендана на углу 18-й и Колумбия-стрит, в день этнического фестиваля Адамс Морган. В густой толпе представителей всех мыслимых рас и наций Брендан продавал с лотка любопытный товар — тугие резиновые пружины, похожие на туалетные очистители, но называвшиеся тем не менее «обнежнители мяса». «С помощью этих штук вы можете приготовить филе-миньон из подошвы армейского сапога», — объяснял Брендан.
Ну и дела, как он переменился! Можно сказать, полуголый, в прозрачной «тэнк-топ» маечке, полностью открывающей мускулистое пузо, с талисманом из Акапулько на шее, загорелый, здоровый и похотливый — ну просто символ Молодого мира!
За тот месяц, что они провели вместе в офисе, Джиму ни разу не пришло в голову никакой, насчет Брендана, шаловливой идейки, теперь же он был почти… почти…
Банг! Легкомысленные воспоминания были прерваны внезапно включившимся интеркомом. Скрипучий голос старшего агента Брюса д'Аваланша: «Привет, Джим. Не хотели бы вы выключить своего грузи-бузи и заглянуть к нам? Да, прямо сейчас. Нет, никаких данных не надо, валите с пустыми руками прямо в кабинет к Доктору!»
Спецагент Доллархайд никогда не полагал себя человеком, лишенным интуиции. Напротив, интуиция всегда была предметом его гордости. Он мог пересчитать на пальцах одной руки те редкие случаи, когда она (интуиция) его подводила. В данный момент она говорила ему, что приближается что-то необычное. Иначе почему махровый бюрократ д'Аваланш вызывает его не к себе, а прямо к Доктору? Больше того, Джиму даже показалось, что в голосе бюрократа промелькнули легкие нотки Молодого мира, некоторый ознобец налетающего приключения.
Может быть, это и есть поворотный пункт его карьеры? Или даже судьбоносный день всей жизни? Нетерпеливо он вырубил свой грузи-бузи, как в Пятом департаменте называли компьютеры, и рванул по прямому коридору к предвкушаемому крутому повороту дороги.
Заместитель начальника Пятого департамента Мэлвин Хоб-Готлиб предпочитал, чтобы его называли Доктор Хоб. В самом деле, нелегко найти человека, чья наружность еще менее гармонировала бы с концепцией тайных операций. Скорее уж его наружность вызывала в памяти тот урожай чудаков XIX века, к которому можно отнести как Оноре де Бальзака, так и Альберта Эйнштейна. Верьте не верьте, но Джим Доллархайд однажды даже слышал, как Доктор Хоб насвистывает «Хорошо темперированный клавир».
На этот раз, войдя в кабинет, Джим увидел, что Доктор Хоб сидит бочком у своего стола и рассеянно поглядывает в окно. Его плечи были покрыты похотью, а пузик — пеплом из популярной трубки. Между тем непосредственный начальник Джима, старший агент д'Аваланш сидел за конференц-столом в своей обычной аршин-проглотил позиции, имея на своем правом фланге трех младших сотрудников, Эплуайта, Эппса и Макфина.
— Садитесь, пожалуйста, спецагент, — сказал д'Аваланш, указывая на стул слева от себя, то есть ближе к столу начальника, чем даже он сам был расположен.
— Привет, Джим, — сказал Хоб-Готтлиб, стряхивая свою артистическую задумчивость, — между прочим, как ваш русский на данный момент?
— Добрый вечер, черт бы вас побрал, — тут же ответствовал Доллархайд по-русски. О, эта летняя русская школа в Мидл-бэри, о, эти кусты малины, о, эти восторги по-над ручьем!
Доктор Хоб кивнул не без очевидного удовольствия. Славно, славно, совсем ньет-плохоу, мой многообещающий коллега!
Старший агент д'Аваланш со своим обычным кисло-сладким выражением воспроизвел одно из своих типических высказываний насчет некоторых молодых индивидуумов — в Пятом департаменте шутили, что он, очевидно, и родителей своих именует «парой пожилых индивидуумов», — которые, эти молодые индивидуумы, собственно, не так уж плохи, хотя могли быть гораздо лучше, откажись они от иных соблазнов, ну, хоть немного бы сократились в своей погоне за юбками.
«Мимо цели», — подумал Джим, притворно вздыхая, как бы признавая свое несовершенство — женщины, да-да, проклятые эти юбки…
— Гляньте-ка в это окно, Джим, — сказал Доктор Хоб, показывая своим пальцем, похожим на корень женьшеня, на крыши и башенки Вашингтона. — Вы, конечно, видите этот слегка голубоватый сфероид, эту уникальную структуру, Яйцо, которое не может вам не напомнить живопись Иеронимуса Босха. Отныне эта штука будет основной целью вашей активности.
— Конечно, если вы не… — добавил он быстро, очерчивая фигуру молодого спецагента неожиданно пронизывающим взглядом.
Словно зачарованный Джим смотрел на вершину светящегося Яйца. Внезапно свечение испарилось, склоны структуры угрожающе потемнели, будто покрылись листами свинца. Что вызвало эту метаморфозу — пролетающее облако или этот чертов дирижабль, рекламирующий шины «Гудиеар», что день-деньской циркулирует по столичному своду небес, будто демон прокрустивации, промедления?
Яйцо… основная цель моей активности… То, что вы делали до этого, Джим, было изнанкой нашей работы. Теперь вы вступаете…
Во что же он вступал, и какова была суть операции ФБР, что стала разворачиваться вместе с сюжетом нашего романа?
— Как вы прекрасно знаете, Джим, — сказал Доктор Хоб, этот город иногда называют Утечкоград. Утечки тут повсюду, стены сочатся утечками, отовсюду течет, иной раз ливнем льет из наших сфер. Утечка — это двигатель здешнего перпетуум-мобиле. Нечего и говорить, наша Утечка вовсю старается утечь за границы страны. Это довольно естественное явление, и поэтому мы не удивляемся тому, что наша Утечка старается слиться с советской Утечкой, чтобы образовать международное содружество утечек, в котором стаи ложных утечек вечно парят над иными весомыми, не особенно ложными.
— Впечатляюще, — пробормотал Джим с благоговением.
— Спасибо, — серьезно кивнул Доктор Хоб. — Итак, давайте выжмем излишнюю воду и подойдем к сути. У нас есть довольно основательная утечка из Москвы. Наши коллеги с Лубянки вроде бы собираются поселить своего «крота» в той самой структуре, которую вы только что лицезрели, то есть в сферы Тройного Эл, Либеральной лиги Линкольна. Есть ли в этом какой-нибудь смысл? Зачем секретно проникать в институт, который не имеет никакого отношения к засекреченным материалам? Ну, на данный момент мы ничего не знаем об их мотивах, однако по каким-то причинам Тройное Эл их сильно беспокоит, в этом нет сомнения. Да, джентльмены, у Москвы, как говорится, бабочки в желудке летают, когда доходит до этого гигантского яйцеобразного клуба болтунов.
Недавно мы заполучили еще не подтвержденную информацию, что их резидент в Большом Вашингтоне — кодовое имя Пончик — вовсю старается добыть как можно больше информации о людях Тройного Эл. Больше того, есть утечки, правда, еще легковесные, что они будут подключать к этому делу своего супершпиона Зеро-Зет.
Мы еще должны идентифицировать Пончика и Зеро-Зет. ЦРУ, разумеется, не обращает внимания на наши запросы, ребята из Лэнгли, как всегда, придерживаются своей обычной двусмысленности и вздорного снобизма. Беру на себя смелость предположить, что знают даже меньше, чем мы. В общем, Бюро придется отдуваться за всех…
К этим словам Доктор Хоб прибавил еще несколько своих собственных, что были восприняты всеми присутствующими, кроме Джима, как некая премудрость на латыни.
— Джим, вы, кажется, вздрогнули? — спросил Доктор Хоб. Спецагент Доллархайд потупил глаза.
— Мне очень неловко, сэр, но ваша последняя цитата напомнила мне какие-то восклицания советских хоккеистов на матче дружбы в Монреале.
— Браво, Джим, это показывает, что мы не ошиблись в выборе. Давайте-ка теперь сконцентрируемся. Вскоре после того, как мы заполучили утечку о намерении Москвы внедрить «крота» в Тройное Эл, мы перехватили еще одну порцию полезной информации. Выдающийся советский ученый-лингвист прибывает сюда следующим рейсом Аэрофлота. Он получил на год стипендию — феллоушип для работы в Тройном Эл. Его зовут Филларион Флегмонтович Фофанофф: на конце двойное «эф». Ему пятьдесят один год и он весит триста двадцать фунтов.