Страница:
Пока носильщики укладывали чемоданы на тележку, поверх сундука, Фандорин рассказал помощнику о происшествии.
Маса насупил редкие брови.
– Нужно найти однорукого убийцу. Этот человек вас обидел. Обиды прощать нельзя.
– Кроме того, я желал бы удостовериться, что нападение действительно было случайным, – заметил Эраст Петрович, пытаясь оттереть платком пятна на коленях. – Думаю, мы без большого труда отыщем субъекта с такими характерными приметами: пустой рукав, черная черкеска, серая барашковая папаха, мягкие сапоги без каблуков.
– И оторвем ему вторую руку. – Лицо японца просияло кровожадной и в то же время лучезарной улыбкой. – Поездка становится всё интересней, господин. Мы искали одного обидчика, теперь будем искать двоих. Клянусь Иисусом Христом и перерождением души, мне нравится этот город.
Интерьер вокзала
Через великолепный зал ожидания, в котором мог бы разместиться двор восточного владыки, они вышли на привокзальную площадь, почти целиком занятую пышнозеленым сквером, содержание которого в столь жарком климате, на почти безводной почве, должно было стоить городу немалых денег.
Эраст Петрович огляделся, впитывая первые впечатления от Баку.
Ярко. Знойно. Шумно. Пахуче. Суетливо.
Было много извозчиков, частных экипажей, автомобилей, но толкаться среди толпы пассажиров, только чтоб поскорее уехать, не хотелось. Лучше подождать, пока публика разъедется, а тем временем запастись местной прессой.
Газетчики вокруг так и сновали. Их вопли были по большей части непонятны:
– К забастовке присоединились Балаханы!
– На двести двадцать пятой забил фонтан!
– В Мардакянах кровник застрелил Гаджи-Раджаба-Зарбали-оглы!
– В Сараеве убит наследник австрийского престола!
Бакинские новости. 16 июня 1914 г.
Эраст Петрович схватил мальчишку, крикнувшего про Сараево, за плечо:
– Что-что? Дай-ка.
Местная газета «Каспий» перепечатывала сообщение телеграфного агентства «Рейтер»:
Рядом, тоже с газетой в руках, дожидался извозчика инженер из соседнего купе. Поклонившись Фандорину, он сказал:
– Бедный Франц-Иосиф! Над ним тяготеет злой рок. Брата казнили мексиканцы. Жену закололи напильником. Сын застрелился. А теперь убили племянника! Что за несчастное семейство эти Габсбурги!
В эпоху, когда Фандорин вынужденно обретался за пределами отечества, ему довелось свести знакомство с «несчастным семейством», для которого он провел одно деликатное расследование, оставшееся тайной для прессы и даже полиции. Несколько раз встречался Эраст Петрович и с императором Францем-Иосифом. Над этим долгожителем, сидящим на престоле уже седьмое десятилетие, принято посмеиваться, однако лоскутная центрально-европейская страна удерживалась на плаву лишь опытом и хитростью старого лиса.
Убийство эрцгерцога
Если собственная империя, Российская, по мнению Эраста Петровича, недужила тяжело, но, может быть, еще не смертельно, то держава Габсбургов дышала на ладан. Государственное образование, в котором одна большая нация попирает множество других, еще может кое-как существовать на задворках Европы и на просторах Азии. Однако посреди просвещенного континента подобный анахронизм не имеет шансов на выживание. В России господствующая народность, великоросская, по крайней мере составляет почти половину, а в Австро-Венгрии немцев, сосредоточивших в руках всю полноту административной власти, – едва пятая часть населения. Фандорин давно пришел к убеждению, что разношерстные по этническому составу, верованиям и культурным традициям народы могут мирно уживаться лишь в том случае, если это всем выгодно и никто не чувствует себя ущемленным в правах. Иначе рано или поздно случится взрыв. Россия пока еще может этой трагедии избежать – если правительство переменит свою конфессиональную и национальную политику по отношению к тридцати миллионам мусульман, десяти миллионам католиков, шести миллионам иудеев и прочим «второсортным» и «третьесортным» обывателям. Лишь бы только не произошло внешнего либо внутреннего потрясения.
А Сараевская трагедия вполне может перерасти из проблемы австрийской или австрийско-сербской в более серьезный конфликт. Всем известно, что Россия считает Сербию своей зоной влияния, сербы уповают на царя как на своего покровителя. Не хватало только войны двух инвалидных империй из-за столкновения государственных самолюбий.
«Впрочем, такой исход маловероятен. Не сошли же они с ума. Обменяются нотами, составят конфликтную комиссию, проведут согласительную конференцию. Как-нибудь уладится», – успокоил себя Эраст Петрович.
(Разворот) Баку – европейский город
Оперный театр
Мусульманская школа для девочек
Тем временем подошла очередь садиться в экипаж. От элегантной пролетки пришлось отказаться – Кларин сундук в нее бы не влез. Взяли фаэтон, длинную двуконную коляску, где багаж можно было уложить и сзади, и на дне.
– Куда прикажешь, эфенди? – спросил чернобородый возница в плоской шапочке.
– На Горчаковскую улицу. Гостиница «Новая Европа».
Фандорин сделался мрачен и собран. Не из-за Австрии и даже не из-за вокзальных разбойников. Надо было укрепить нервы перед встречей с супругой.
С кислой миной смотрел он на дома и улицы Города-Занавеса.
Азия, померещившаяся в константинопольских контурах вокзала, растаяла. Фаэтон подпрыгивал по булыжнику идеально прямого, совершенно европейского проспекта. Дома каменные, в три-четыре этажа. Будто на Петровке или Неглинной. Публика тоже малоинтересная – как в центральной части Тифлиса. То есть попадались прохожие в восточном наряде, но они составляли незначительное меньшинство. Дамы шли с кружевными зонтиками, в воздушных шляпках и светлых платьях, а когда на перекрестке показались две женские фигуры с закрытыми лицами, Маса чуть не вывалился из коляски – всё оглядывался, ужасно заинтригованный. Он никогда еще не бывал на мусульманском востоке.
Бакинки в чадрах встретились им еще несколько раз, и каждый раз японец впивался в них взглядом.
– Должно быть, женщины в Ба-Ку очень умны, – наконец изрек он.
– С чего ты взял?
– Те, кто уродлив, предпочитают прятать лицо. Это ли не свидетельство ума?.. Но встречаются и глупые, – прибавил он минуту спустя. – Вон та тощая кикимора лучше бы завесилась тряпкой.
Русское слово «кикимора» вошло в речевой обиход Масы недавно – понравилось своей звучностью и японообразностью.
А у Фандорина обнаружился новый повод для расстройства. Оказалось, что в Баку мужчин, одетых точь-в-точь как неудачливый убийца (черная черкеска, серая папаха и даже кинжал с костяной ручкой на поясе), довольно много. Из особых примет оставалась лишь однорукость.
Самый надежный способ перебить сгущающуюся хандру – сделать что-нибудь полезное. Кларин сундук может подождать. Не начать ли с подполковника Шубина? Костюм, правда, испачкан, и шляпа потеряна. Ну и ладно.
Карта центральной части города
– Поезжай сначала в градоначальство, – сказал Эраст Петрович вознице, заглянув в карманный путеводитель. – Садовая дом один, знаешь?
– Кто не знает? – певуче откликнулся бородач, полуобернувшись и прикладывая ладонь к груди.
Не желая терять время даром, Фандорин развернул складную карту города. Нужно было как можно скорее разобраться в местной топографии.
«Так… Фаэтон едет через регулярные кварталы, выросшие уже при русских. Где-то слева старый город, бывшая столица Бакинского ханства. Ага, вон за аккуратным, но лысоватым бульваром показалась серо-желтая стена с закругленными зубцами – напоминание о Востоке».
Но по правой стороне, увы, сплошной шеренгой тянулись серые фасады домов французской архитектуры. Фандорин почувствовал некоторое разочарование, как в свое время от знакомства с Иокогамой, в облике которой оказалось так мало экзотики.
«Бесцеремонный паук-Запад всё больше оплетает своей серой паутиной планету. Стандартная архитектура, единообразие одежды, повсюду европейская речь. Вот ведь восточный город, принадлежащий русскому престолу, а улица будто в Ницце, половина вывесок – на французском и немецком».
– Градоначальство, эфенди, – показал фаэтонщик, придерживая лошадей.
В самом конце широкого бульвара – дальше уже шла морская набережная – виднелся красивый особняк: лепной фасад, нарядные балконы, вдоль по тротуару фигурные фонари. Если б не дежурившие у парадного входа полицейские, невозможно было бы заподозрить, что в этом нарядном палаццо располагается скучное казенное учреждение.
– Жди. Могу задержаться, – сказал Эраст Петрович помощнику.
Внутри здание оказалось еще роскошней, чем снаружи. Вряд ли в каком-нибудь другом градоначальстве империи на интерьер было потрачено столько мрамора и бронзы, а под высоким потолком посверкивала хрустальная люстра – такую хоть в театр. Ее донце, переливающееся всеми цветами радуги, венчал золотой круг с крупно выгравированной надписью «Дар от XXVIII Съезда Нефтепромышленников».
«А-а, ну тогда понятно».
Подождав несколько минут в очереди к окошку дежурного, Эраст Петрович спросил, на месте ли помощник градоначальника Шубин. Нет, был сухой ответ. Подполковник уехал и нынче уже не ожидается.
Пришлось сказать, что к Шубину срочное письмо из канцелярии наместника.
Чиновник изобразил вежливую улыбку:
– Если срочное, посоветую поискать господина подполковника в Локанте. По понедельникам об этот час они всегда там.
– Что это такое? – спросил Фандорин, доставая книжечку.
– Ресторан-варьете.
Несколько удивившись, Эраст Петрович не стал записывать адрес увеселительного заведения. С Шубиным лучше было поговорить в серьезной обстановке, без помех.
Получалось, что крюк проделан зря. Сразу приступить к делу не получилось.
– Хорошо, з-заеду позже.
Гостиница «Новая Европа», современное семиэтажное здание, Фандорину не понравилось. Ну Европа, ну новая. Могло бы стоять в Москве или в Берлине. И вся Горчаковская улица была такая же дистиллированно-европейская. Только для Европы было очень уж жарко.
К коляске бросились швейцары – разгружать багаж.
– Только сундук, – сказал Фандорин, а Масе и фаэтонщику снова велел ждать.
Отель «Новая Европа»
В вестибюль Эраст Петрович вошел, будто в приемную зубного врача – с выражением кроткой и мужественной готовности к страданию. Приблизился к рецепции.
– Госпожа Клара Лунная у себя?
Надутый портье с подозрением оглядывал запачканный фандоринский пиджак и молчал.
– Разве киносъемочная г-группа остановилась не у вас?
– Точно так-с, у нас. Однако, если вы к госпоже Лунной на предмет автографа, беспокоить строжайше воспрещено. Даже не просите.
Эраст Петрович знал, что Клара превосходно умеет влюблять в себя обслуживающий персонал. Лакеи, официанты, горничные, гримеры всегда грудью встают на ее защиту. Обожание достается Кларе не за щедрые чаевые, а за превосходно сыгранную человечность. Интимно улыбнуться, легко коснуться рукой плеча, а лучше всего доверительно пожаловаться на мигрень или усталость – и сердце маленького человека завоевано.
– Я не за автографом. Передайте госпоже Лунной, что приехал муж.
На щекастом лице служителя сменилась гамма сильных чувств. Недоверие мелькнуло и исчезло – такой солидный господин, пускай в грязном костюме, врать и тем более шутить не станет; оживление (такая новость!); затем почему-то смятение.
– Здесь ли она? – нетерпеливо спросил Эраст Петрович. Разбираться в переживаниях гостиничного портье ему было недосуг.
– Так точно-с, в зале «Трианон». Он заарендован под съемочный павильон. Вся группа там, работают. Господин режиссер очень ругаются, если кто-то помешает, однако ради такого гостя…
Портье изобразил готовность немедленно, сию же секунду, сорваться с места, но Фандорин с облегчением воскликнул:
– Нет-нет! Пусть работают. Велите поднять в номер вон тот сундук, а я оставлю для Клары записку.
– Не угодно ли покамест заселиться?
– Не угодно. Я остановлюсь в другом отеле. У меня в городе свои дела, вся эта суета будет мне мешать. – Фандорин показал на рабочего в синем халате, который проворно катил через вестибюль какую-то огромную прожекторообразную штуку.
– Понимаю-с…
Однако по изумленной физиономии портье было видно, что он не может взять в толк: кто в здравом уме может отказаться от счастья поселиться в одном номере с Кларой Лунной?!
– Эй, милейший! – поманил Фандорин рабочего. – Когда закончится съемка?
– Через десять минут перерыв. Лампам передых нужен, – ответил тот (вероятно, это был осветитель).
Эраст Петрович заторопился.
– Какая гостиница в Баку самая лучшая?
– Наша, – с достоинством ответил портье.
– Ну а номером вторым какая?
– «Националь». Приличное заведение, но с нами не сравнить. Однако, если в съемке скоро будет перерыв, отчего бы вам не присесть за столик? Я распоряжусь подать оранжаду. А если прикажете – выну из холодильника шампанское.
– Не нужно. Я еще вернусь.
Фаэтонщику повезло – теперь ему предстояла поездка в третий конец.
– «Националь» знаешь?
– Кто не знает, – всё с той же флегматичной почтительностью поклонился азиат.
Наврал толстощекий портье – отель «Националь» был респектабельней «Новой Европы». И дороже. Цены на номера заставили Фандорина покачать головой.
Зато здесь было уютно и старомодно, без нуворишеского шика, а вышколенная прислуга встретила нового постояльца так, будто ждала его всю жизнь. Плохо лишь, что до Клариной гостиницы было очень уж близко, всего пять или десять минут пешком. Едва Эраст Петрович успел умыться и переодеться в белую полотняную пару, как раздалось громкое «тук-тук-тук». Прислуга столь энергично не стучит.
«Неужто Клара? Ну разумеется. Чертов портье сразу же понесся к ней докладывать о приезде мужа и о том, куда тот отправился».
Растягивая губы в вежливой улыбке, Фандорин открыл дверь – и улыбка из натянутой сделалась обыкновенной, естественной.
– Эраст Петрович! Господин Маса!
На пороге, сверкая всеми зубами, стоял молодой франт. Жилет у него был в золотую искорку, напомаженный кок сверкал и лучился, нафиксатуаренные усики торчали хвостиками. Мсье Симон, кинематографический продюктёр, старался выглядеть так же безупречно, как Фандорин, но немного перебарщивал с элегантностью.
Эраст Петрович пожал старому приятелю руку. Масе гость низко поклонился, а японец важно кивнул – такой у них был ритуал. Потом оба просияли.
– Сенка-кун! Какой старый стар, мородец, – похвалил Маса. – Морсина на рбу.
К тридцатилетнему возрасту «мородец» успел прожить уже несколько очень разных жизней, так что, глядя на него, Фандорин иногда задумывался о бездонных ресурсах метаморфизма, заложенного в человеческую натуру и так мало используемого большинством живущих.
Когда-то человек, которого вся киноиндустрия знала под именем «мсье Симон», был малолетним хитровским уголовником, потом заделался натуральным парижанином и энтузиастом «серебряного экрана», а в последние три года опять пустил корни на российской почве. От всех этих пертурбаций и нехватки формального образования речь Симона представляла собой рагу из русского и французского. Когда не хватало нужного слова или оборота, «продюктёр» без колебаний вставлял галльское мо и нимало тем не смущался.
– Почему ты не на съемке? – спросил Фандорин.
– Пур куа фэр? – пожал плечами Симон. – Я продюктёр, а там распоряжаются режиссер и киносъемщик.
Цепкий взгляд Эраста Петровича отметил, что за неподдельной радостью молодого человека, кажется, скрывается смущение. С чего бы? Симон конфузливостью никогда не отличался.
– Ваш арриве такая неожиданность! – с несколько преувеличенным энтузиазмом воскликнул продюктёр. – Клара меня не предупредила…
– Это для нее сюрприз. – И Фандорин поменял неприятную тему. – Как движется картина? Я знаю, случилась з-задержка. У тебя опять финансовые трудности?
Как известно, у каждого человека есть своя денежная карма: кому-то деньги сами идут в руки; другой бьется, урабатывается до полусмерти – и вечно сидит на мели. У мсье Симона денежная карма была своеобразной. Золотые ручьи стекались к нему со всех сторон, без видимого усилия, но так же быстро убулькивали дальше, оставляя продюктёра ни с чем. Нет, Симон не шиковал, не пускал деньги на ветер. Он был расчетлив, даже прижимист. Но им владела одна-единственная страсть – снимать кино, и каждую копейку он вкладывал в очередной проект. За первые два года российской жизни Симон сделал шесть картин: три удачные и три провальные, то есть трижды разбогател – и трижды разорился. После очередного банкротства, весь в слезах, он пришел к Фандорину просить в долг. Эраст Петрович дал не только денег, но и совет, изменивший всю жизнь кинопромышленника.
– Тебе не будет удачи с собственными деньгами. Ты не виноват, это такая особенная карма. Попробуй работать с чужими капиталами.
Тогда-то Симон и изобрел новую профессию: снимать картины на средства, привлеченные со стороны, и лично следить за каждым потраченным рублем. Поскольку русского слова для этого ремесла не существовало, Симон пополнил дефицит за счет французского языка – и стал «продюктёром».
Оказалось, что Симон виртуозно умеет находить деньги и рачительно ими распоряжается. В качестве режиссера на собственных постановках он был не особенно хорош, однако обладал фантастическим чутьем на талантливых людей. Предшествующая его фильма «Гибель Титаника» с Кларой Лунной в заглавной роли собрала рекордную кассу и даже попала на европейский кинорынок. Новую постановку на ориэнтальную тематику Симон затеял с невиданным размахом и рекордным бюджетом (если верить газетам, чуть не в триста тысяч).
Фандорин правильно рассчитал, что, спросив про съемку, избавит себя от необходимости объяснять причины своего приезда.
– Нет, с деньгами па де проблем. Никогда еще я не был так свободен в расходах. Но эта восточная медлительность! Никакой пунктюалитэ! А ведь я замыслил совершить революсьон, сделать русский синема первым в мире! О, мсье Гомон еще пожалеет, что не взял меня в партнеры! – Глаза продюктёра загорелись, щеки порозовели – он сел на любимого конька. – Я делаю цветную и звуковую картину, со съемкой на три камеры, с умопомрачительной экзотик ориэнталь, с божественной Кларой Лунной! Мир сойдет с ума!
Не только изображение, но и звук!
– Цветную и звуковую? – заинтересовался Эраст Петрович, считавший своим долгом следить за новинками прогресса во всех технических отраслях. – Как это возможно?
– Очень просто! То есть очень непросто… Кадры будут раскрашены вручную, во всех копиях. А звук будет пререкордэ на граммофонную пластинку. Бьен сюр, актеры на крупном плане у нас не говорят – только издали или со спины. Но шум природы, улицы, звуки боя – всё будет натюрель! Эта система озвучания называется «Хронофон».
– Любопытно, – признал Фандорин. – Может произвести сенсацию. Публика падка на новое.
– О, это лишь половина моего прожэ! На прошлой картине я сделал великий декуверт: для успеха фильмы нужно превращать заглавную актрису в этуаль, сияющую на небе. Я вложил пятьдесят тысяч в печатание афиш, карт-посталь, календарей, я начал издавать иллюстрированный магазин – и на каждой обложке Клара Лунная.
– Да, я видел, – вздохнул Фандорин.
Правая половина дома в Сверчковом переулке была вся завешана произведениями полиграфического искусства: Клара с заломленными руками, Клара с ослепительной улыбкой, Клара с трагически поднятыми бровями, Клара на коне, Клара на айсберге и прочее, и прочее.
– Вы не представляете, какой это дало эффект! – Симон не заметил тени, пробежавшей по лицу собеседника. – Новая фильма еще не снята, а прокатчики уже завалили нас заявками! Армия Клариных обожателей выросла вдесятеро! Конечно, поклонники создают сертэн дискомфорт – особенно здесь в Баку, где мужчины так пылки и настойчивы, но это только усиливает люмьер, которым окутана настоящая этуаль!
Лишь сейчас рассказчик обратил внимание на помрачневшее лицо Эраста Петровича и сбился, сообразив, что мужу вряд ли приятно слушать такое про свою жену. Но долго смущаться было не в характере Симона.
– Есть еще одно последствие этуализации кинематографа. – Он сделал комичную гримасу. – Теперь тысячи женщин мечтают стать этуалями. Театральные актрисы, курсистки, гимназистки, скучающие дамы шлют мне тысячи писем и фотографий. Я стал пользоваться гран-сюксэ у женского пола. Не успеваю делать селексьён.
– Что такое серексьён? – спросил Маса, переставший раскладывать вещи и навостривший уши, как только речь зашла о женщинах.
– Отбор кандидаток на роли. Проверяешь, хороша ли лицом и фигурой, талантлива ли. Негодных отсылаешь.
– Похоже на casting, так у англичан называется отбраковка лошадей перед скачками, – поморщился Фандорин.
– Кастинг, – повторил Симон звучное слово. – Звучит солидно. Жестче, чем селексьён. Запомню.
Маса подошел, полуобнял приятеля, заговорил вкрадчиво:
– Сенка-кун, ты борьсёй черовек, очень дзанятой. Тебе нудзен помосьник, дерачь кастинг. Я тебе помогу. Кто учир тебя обрасяться с дзенсинами? Я дзнаю торк в дзенсинах. Рицо, фигура – всё будзет самое рючшее.
Представив себе фильму, в которой сплошь играют актрисы, соответствующие Масиному вкусу, Фандорин содрогнулся.
Но Симон выкрутился:
– Вы забыли о таланте, сенсэй. Только продюктёр может определить, есть ли в актрисе потенсьял коммерсиаль. Даже режиссёры этого не понимают.
Маса задумался.
– А есри дзенсина очень курасивая, но нетарантривая? Неудзери ты ее, бедную, выгоняешь?
– Беру в ассистентки, – хихикнул Симон и посмотрел на часы. – Ой, Эраст Петрович, идемте скорей, пока перерыв. Как только остынут лампы, снова начнется турнаж, и режиссёр к Кларе никого не подпустит. Он у нас сумасшедший.
– Да-да, идем.
Идея провести разговор с Кларой коротко, пока не остыли лампы, Фандорину понравилась. Соблюсти приличия – и свободен. Можно спокойно заняться делами.
По дороге обратно в «Новую Европу» (из-за жары шли небыстро, старались держаться тени) Симон без остановки рассказывал про картину. Эрасту Петровичу было неинтересно, он слушал вполуха.
– Режиссер у меня полный ку-ку, хоть сейчас в азиль для психов. Мне с ним ужасно повезло, я просто на седьмом небе! – не заботясь о логике, стрекотал Симон. – Я Леона Арта этого сначала взял от дезеспуара. Денег на картину не было. А у него дядя нефтяной прэнс. Хотел сделать из племянника спесьялист, послал учиться в Америку, на нефтяные промыслы. А Леон в Калифорнии влюбился в синема. Сказал дяде: не хочу нефть, хочу кино. Ву компрене? У Леона есть деньги, но он не знает, как делать кино, а я знаю, как делать кино, но не имею денег. Вы не поверите: когда его встретил, я был просто в бездне отчаяния!
Симон мог находиться только в двух эмоциональных состояниях: либо на седьмом небе, либо в бездне отчаяния, поэтому Эраст Петрович подавил зевок и ничего не сказал.
– Мой прожэ ориэнталь рассыпался, все деньги пропали, кредиторы грозят судом. Я вам рассказывал, как гнусно обманул меня эмир бухарский?
Фандорин покачал головой.
– Ну как же! Это был кошмар, восточное вероломство! Я собрал деньги, чтобы снимать ориэнтальную фильму в натуральном мильё – не в павильоне и не в Крыму, а на самом настоящем Востоке. По сценарию нужен Багдад, но Бухара – это еще лучше. Не так далеко, заграничные паспорта доставать не нужно, а мечети, дворцы, кюполь, эти, как их, минареты – всё, как тысячу лет назад. Договорился с двумя бухарскими министрами. Это была бы сенсасьон! Но перед самым отъездом вдруг началось. Придворная канцелярия написала, что его светлость эмир обеспокоен – не будет ли в картине чего-нибудь зазорного для Бухары. Затребовали на прочтение сценарий. Вообразите! Я сценарий даже актерам читать не даю! За него большие деньги уплачены. Украдут идею – и адьё. Отказал. Раз так, пишут, не приезжайте. Иначе секир-башка. Полный крах! Я в бездне отчаяния. Экспедисьон сорван, скандал в газетах, инвестисёры забрали назад деньги. – Симон схватился за голову, охваченный ужасными воспоминаниями. – И тут Леон Арт. Прочитал в газете про картину. Деньги, говорит, есть. Снимать можно в Баку. Один кондисьон: режиссером будет он. Я согласился, потому что выхода не было. И что вы думаете? Леон оказался безумно талантлив! – в восторге вскричал продюктёр. – Я на седьмом небе! Мы с ним перевернем всю индустри синематографик!
Маса насупил редкие брови.
– Нужно найти однорукого убийцу. Этот человек вас обидел. Обиды прощать нельзя.
– Кроме того, я желал бы удостовериться, что нападение действительно было случайным, – заметил Эраст Петрович, пытаясь оттереть платком пятна на коленях. – Думаю, мы без большого труда отыщем субъекта с такими характерными приметами: пустой рукав, черная черкеска, серая барашковая папаха, мягкие сапоги без каблуков.
– И оторвем ему вторую руку. – Лицо японца просияло кровожадной и в то же время лучезарной улыбкой. – Поездка становится всё интересней, господин. Мы искали одного обидчика, теперь будем искать двоих. Клянусь Иисусом Христом и перерождением души, мне нравится этот город.
Через великолепный зал ожидания, в котором мог бы разместиться двор восточного владыки, они вышли на привокзальную площадь, почти целиком занятую пышнозеленым сквером, содержание которого в столь жарком климате, на почти безводной почве, должно было стоить городу немалых денег.
Эраст Петрович огляделся, впитывая первые впечатления от Баку.
Ярко. Знойно. Шумно. Пахуче. Суетливо.
Было много извозчиков, частных экипажей, автомобилей, но толкаться среди толпы пассажиров, только чтоб поскорее уехать, не хотелось. Лучше подождать, пока публика разъедется, а тем временем запастись местной прессой.
Газетчики вокруг так и сновали. Их вопли были по большей части непонятны:
– К забастовке присоединились Балаханы!
– На двести двадцать пятой забил фонтан!
– В Мардакянах кровник застрелил Гаджи-Раджаба-Зарбали-оглы!
– В Сараеве убит наследник австрийского престола!
Эраст Петрович схватил мальчишку, крикнувшего про Сараево, за плечо:
– Что-что? Дай-ка.
Местная газета «Каспий» перепечатывала сообщение телеграфного агентства «Рейтер»:
«Из Вены. 15 (28) июня в боснийском городе Сараево девятнадцатилетний серб произвел выстрелы из револьвера в эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супругу. Обе августейшие особы были смертельно ранены и вскоре скончались. Австро-Венгерская империя потрясена. Повсюду проходят антисербские манифестации».Вчера ночью, когда поезд отправлялся из Тифлиса, о покушении еще не было известно.
Рядом, тоже с газетой в руках, дожидался извозчика инженер из соседнего купе. Поклонившись Фандорину, он сказал:
– Бедный Франц-Иосиф! Над ним тяготеет злой рок. Брата казнили мексиканцы. Жену закололи напильником. Сын застрелился. А теперь убили племянника! Что за несчастное семейство эти Габсбурги!
В эпоху, когда Фандорин вынужденно обретался за пределами отечества, ему довелось свести знакомство с «несчастным семейством», для которого он провел одно деликатное расследование, оставшееся тайной для прессы и даже полиции. Несколько раз встречался Эраст Петрович и с императором Францем-Иосифом. Над этим долгожителем, сидящим на престоле уже седьмое десятилетие, принято посмеиваться, однако лоскутная центрально-европейская страна удерживалась на плаву лишь опытом и хитростью старого лиса.
Если собственная империя, Российская, по мнению Эраста Петровича, недужила тяжело, но, может быть, еще не смертельно, то держава Габсбургов дышала на ладан. Государственное образование, в котором одна большая нация попирает множество других, еще может кое-как существовать на задворках Европы и на просторах Азии. Однако посреди просвещенного континента подобный анахронизм не имеет шансов на выживание. В России господствующая народность, великоросская, по крайней мере составляет почти половину, а в Австро-Венгрии немцев, сосредоточивших в руках всю полноту административной власти, – едва пятая часть населения. Фандорин давно пришел к убеждению, что разношерстные по этническому составу, верованиям и культурным традициям народы могут мирно уживаться лишь в том случае, если это всем выгодно и никто не чувствует себя ущемленным в правах. Иначе рано или поздно случится взрыв. Россия пока еще может этой трагедии избежать – если правительство переменит свою конфессиональную и национальную политику по отношению к тридцати миллионам мусульман, десяти миллионам католиков, шести миллионам иудеев и прочим «второсортным» и «третьесортным» обывателям. Лишь бы только не произошло внешнего либо внутреннего потрясения.
А Сараевская трагедия вполне может перерасти из проблемы австрийской или австрийско-сербской в более серьезный конфликт. Всем известно, что Россия считает Сербию своей зоной влияния, сербы уповают на царя как на своего покровителя. Не хватало только войны двух инвалидных империй из-за столкновения государственных самолюбий.
«Впрочем, такой исход маловероятен. Не сошли же они с ума. Обменяются нотами, составят конфликтную комиссию, проведут согласительную конференцию. Как-нибудь уладится», – успокоил себя Эраст Петрович.
Тем временем подошла очередь садиться в экипаж. От элегантной пролетки пришлось отказаться – Кларин сундук в нее бы не влез. Взяли фаэтон, длинную двуконную коляску, где багаж можно было уложить и сзади, и на дне.
– Куда прикажешь, эфенди? – спросил чернобородый возница в плоской шапочке.
– На Горчаковскую улицу. Гостиница «Новая Европа».
Фандорин сделался мрачен и собран. Не из-за Австрии и даже не из-за вокзальных разбойников. Надо было укрепить нервы перед встречей с супругой.
С кислой миной смотрел он на дома и улицы Города-Занавеса.
Азия, померещившаяся в константинопольских контурах вокзала, растаяла. Фаэтон подпрыгивал по булыжнику идеально прямого, совершенно европейского проспекта. Дома каменные, в три-четыре этажа. Будто на Петровке или Неглинной. Публика тоже малоинтересная – как в центральной части Тифлиса. То есть попадались прохожие в восточном наряде, но они составляли незначительное меньшинство. Дамы шли с кружевными зонтиками, в воздушных шляпках и светлых платьях, а когда на перекрестке показались две женские фигуры с закрытыми лицами, Маса чуть не вывалился из коляски – всё оглядывался, ужасно заинтригованный. Он никогда еще не бывал на мусульманском востоке.
Бакинки в чадрах встретились им еще несколько раз, и каждый раз японец впивался в них взглядом.
– Должно быть, женщины в Ба-Ку очень умны, – наконец изрек он.
– С чего ты взял?
– Те, кто уродлив, предпочитают прятать лицо. Это ли не свидетельство ума?.. Но встречаются и глупые, – прибавил он минуту спустя. – Вон та тощая кикимора лучше бы завесилась тряпкой.
Русское слово «кикимора» вошло в речевой обиход Масы недавно – понравилось своей звучностью и японообразностью.
А у Фандорина обнаружился новый повод для расстройства. Оказалось, что в Баку мужчин, одетых точь-в-точь как неудачливый убийца (черная черкеска, серая папаха и даже кинжал с костяной ручкой на поясе), довольно много. Из особых примет оставалась лишь однорукость.
Самый надежный способ перебить сгущающуюся хандру – сделать что-нибудь полезное. Кларин сундук может подождать. Не начать ли с подполковника Шубина? Костюм, правда, испачкан, и шляпа потеряна. Ну и ладно.
– Поезжай сначала в градоначальство, – сказал Эраст Петрович вознице, заглянув в карманный путеводитель. – Садовая дом один, знаешь?
– Кто не знает? – певуче откликнулся бородач, полуобернувшись и прикладывая ладонь к груди.
Не желая терять время даром, Фандорин развернул складную карту города. Нужно было как можно скорее разобраться в местной топографии.
«Так… Фаэтон едет через регулярные кварталы, выросшие уже при русских. Где-то слева старый город, бывшая столица Бакинского ханства. Ага, вон за аккуратным, но лысоватым бульваром показалась серо-желтая стена с закругленными зубцами – напоминание о Востоке».
Но по правой стороне, увы, сплошной шеренгой тянулись серые фасады домов французской архитектуры. Фандорин почувствовал некоторое разочарование, как в свое время от знакомства с Иокогамой, в облике которой оказалось так мало экзотики.
«Бесцеремонный паук-Запад всё больше оплетает своей серой паутиной планету. Стандартная архитектура, единообразие одежды, повсюду европейская речь. Вот ведь восточный город, принадлежащий русскому престолу, а улица будто в Ницце, половина вывесок – на французском и немецком».
– Градоначальство, эфенди, – показал фаэтонщик, придерживая лошадей.
В самом конце широкого бульвара – дальше уже шла морская набережная – виднелся красивый особняк: лепной фасад, нарядные балконы, вдоль по тротуару фигурные фонари. Если б не дежурившие у парадного входа полицейские, невозможно было бы заподозрить, что в этом нарядном палаццо располагается скучное казенное учреждение.
– Жди. Могу задержаться, – сказал Эраст Петрович помощнику.
Внутри здание оказалось еще роскошней, чем снаружи. Вряд ли в каком-нибудь другом градоначальстве империи на интерьер было потрачено столько мрамора и бронзы, а под высоким потолком посверкивала хрустальная люстра – такую хоть в театр. Ее донце, переливающееся всеми цветами радуги, венчал золотой круг с крупно выгравированной надписью «Дар от XXVIII Съезда Нефтепромышленников».
«А-а, ну тогда понятно».
Подождав несколько минут в очереди к окошку дежурного, Эраст Петрович спросил, на месте ли помощник градоначальника Шубин. Нет, был сухой ответ. Подполковник уехал и нынче уже не ожидается.
Пришлось сказать, что к Шубину срочное письмо из канцелярии наместника.
Чиновник изобразил вежливую улыбку:
– Если срочное, посоветую поискать господина подполковника в Локанте. По понедельникам об этот час они всегда там.
– Что это такое? – спросил Фандорин, доставая книжечку.
– Ресторан-варьете.
Несколько удивившись, Эраст Петрович не стал записывать адрес увеселительного заведения. С Шубиным лучше было поговорить в серьезной обстановке, без помех.
Получалось, что крюк проделан зря. Сразу приступить к делу не получилось.
– Хорошо, з-заеду позже.
Гостиница «Новая Европа», современное семиэтажное здание, Фандорину не понравилось. Ну Европа, ну новая. Могло бы стоять в Москве или в Берлине. И вся Горчаковская улица была такая же дистиллированно-европейская. Только для Европы было очень уж жарко.
К коляске бросились швейцары – разгружать багаж.
– Только сундук, – сказал Фандорин, а Масе и фаэтонщику снова велел ждать.
В вестибюль Эраст Петрович вошел, будто в приемную зубного врача – с выражением кроткой и мужественной готовности к страданию. Приблизился к рецепции.
– Госпожа Клара Лунная у себя?
Надутый портье с подозрением оглядывал запачканный фандоринский пиджак и молчал.
– Разве киносъемочная г-группа остановилась не у вас?
– Точно так-с, у нас. Однако, если вы к госпоже Лунной на предмет автографа, беспокоить строжайше воспрещено. Даже не просите.
Эраст Петрович знал, что Клара превосходно умеет влюблять в себя обслуживающий персонал. Лакеи, официанты, горничные, гримеры всегда грудью встают на ее защиту. Обожание достается Кларе не за щедрые чаевые, а за превосходно сыгранную человечность. Интимно улыбнуться, легко коснуться рукой плеча, а лучше всего доверительно пожаловаться на мигрень или усталость – и сердце маленького человека завоевано.
– Я не за автографом. Передайте госпоже Лунной, что приехал муж.
На щекастом лице служителя сменилась гамма сильных чувств. Недоверие мелькнуло и исчезло – такой солидный господин, пускай в грязном костюме, врать и тем более шутить не станет; оживление (такая новость!); затем почему-то смятение.
– Здесь ли она? – нетерпеливо спросил Эраст Петрович. Разбираться в переживаниях гостиничного портье ему было недосуг.
– Так точно-с, в зале «Трианон». Он заарендован под съемочный павильон. Вся группа там, работают. Господин режиссер очень ругаются, если кто-то помешает, однако ради такого гостя…
Портье изобразил готовность немедленно, сию же секунду, сорваться с места, но Фандорин с облегчением воскликнул:
– Нет-нет! Пусть работают. Велите поднять в номер вон тот сундук, а я оставлю для Клары записку.
– Не угодно ли покамест заселиться?
– Не угодно. Я остановлюсь в другом отеле. У меня в городе свои дела, вся эта суета будет мне мешать. – Фандорин показал на рабочего в синем халате, который проворно катил через вестибюль какую-то огромную прожекторообразную штуку.
– Понимаю-с…
Однако по изумленной физиономии портье было видно, что он не может взять в толк: кто в здравом уме может отказаться от счастья поселиться в одном номере с Кларой Лунной?!
– Эй, милейший! – поманил Фандорин рабочего. – Когда закончится съемка?
– Через десять минут перерыв. Лампам передых нужен, – ответил тот (вероятно, это был осветитель).
Эраст Петрович заторопился.
– Какая гостиница в Баку самая лучшая?
– Наша, – с достоинством ответил портье.
– Ну а номером вторым какая?
– «Националь». Приличное заведение, но с нами не сравнить. Однако, если в съемке скоро будет перерыв, отчего бы вам не присесть за столик? Я распоряжусь подать оранжаду. А если прикажете – выну из холодильника шампанское.
– Не нужно. Я еще вернусь.
Фаэтонщику повезло – теперь ему предстояла поездка в третий конец.
– «Националь» знаешь?
– Кто не знает, – всё с той же флегматичной почтительностью поклонился азиат.
Наврал толстощекий портье – отель «Националь» был респектабельней «Новой Европы». И дороже. Цены на номера заставили Фандорина покачать головой.
Зато здесь было уютно и старомодно, без нуворишеского шика, а вышколенная прислуга встретила нового постояльца так, будто ждала его всю жизнь. Плохо лишь, что до Клариной гостиницы было очень уж близко, всего пять или десять минут пешком. Едва Эраст Петрович успел умыться и переодеться в белую полотняную пару, как раздалось громкое «тук-тук-тук». Прислуга столь энергично не стучит.
«Неужто Клара? Ну разумеется. Чертов портье сразу же понесся к ней докладывать о приезде мужа и о том, куда тот отправился».
Растягивая губы в вежливой улыбке, Фандорин открыл дверь – и улыбка из натянутой сделалась обыкновенной, естественной.
– Эраст Петрович! Господин Маса!
На пороге, сверкая всеми зубами, стоял молодой франт. Жилет у него был в золотую искорку, напомаженный кок сверкал и лучился, нафиксатуаренные усики торчали хвостиками. Мсье Симон, кинематографический продюктёр, старался выглядеть так же безупречно, как Фандорин, но немного перебарщивал с элегантностью.
Эраст Петрович пожал старому приятелю руку. Масе гость низко поклонился, а японец важно кивнул – такой у них был ритуал. Потом оба просияли.
– Сенка-кун! Какой старый стар, мородец, – похвалил Маса. – Морсина на рбу.
К тридцатилетнему возрасту «мородец» успел прожить уже несколько очень разных жизней, так что, глядя на него, Фандорин иногда задумывался о бездонных ресурсах метаморфизма, заложенного в человеческую натуру и так мало используемого большинством живущих.
Когда-то человек, которого вся киноиндустрия знала под именем «мсье Симон», был малолетним хитровским уголовником, потом заделался натуральным парижанином и энтузиастом «серебряного экрана», а в последние три года опять пустил корни на российской почве. От всех этих пертурбаций и нехватки формального образования речь Симона представляла собой рагу из русского и французского. Когда не хватало нужного слова или оборота, «продюктёр» без колебаний вставлял галльское мо и нимало тем не смущался.
– Почему ты не на съемке? – спросил Фандорин.
– Пур куа фэр? – пожал плечами Симон. – Я продюктёр, а там распоряжаются режиссер и киносъемщик.
Цепкий взгляд Эраста Петровича отметил, что за неподдельной радостью молодого человека, кажется, скрывается смущение. С чего бы? Симон конфузливостью никогда не отличался.
– Ваш арриве такая неожиданность! – с несколько преувеличенным энтузиазмом воскликнул продюктёр. – Клара меня не предупредила…
– Это для нее сюрприз. – И Фандорин поменял неприятную тему. – Как движется картина? Я знаю, случилась з-задержка. У тебя опять финансовые трудности?
Как известно, у каждого человека есть своя денежная карма: кому-то деньги сами идут в руки; другой бьется, урабатывается до полусмерти – и вечно сидит на мели. У мсье Симона денежная карма была своеобразной. Золотые ручьи стекались к нему со всех сторон, без видимого усилия, но так же быстро убулькивали дальше, оставляя продюктёра ни с чем. Нет, Симон не шиковал, не пускал деньги на ветер. Он был расчетлив, даже прижимист. Но им владела одна-единственная страсть – снимать кино, и каждую копейку он вкладывал в очередной проект. За первые два года российской жизни Симон сделал шесть картин: три удачные и три провальные, то есть трижды разбогател – и трижды разорился. После очередного банкротства, весь в слезах, он пришел к Фандорину просить в долг. Эраст Петрович дал не только денег, но и совет, изменивший всю жизнь кинопромышленника.
– Тебе не будет удачи с собственными деньгами. Ты не виноват, это такая особенная карма. Попробуй работать с чужими капиталами.
Тогда-то Симон и изобрел новую профессию: снимать картины на средства, привлеченные со стороны, и лично следить за каждым потраченным рублем. Поскольку русского слова для этого ремесла не существовало, Симон пополнил дефицит за счет французского языка – и стал «продюктёром».
Оказалось, что Симон виртуозно умеет находить деньги и рачительно ими распоряжается. В качестве режиссера на собственных постановках он был не особенно хорош, однако обладал фантастическим чутьем на талантливых людей. Предшествующая его фильма «Гибель Титаника» с Кларой Лунной в заглавной роли собрала рекордную кассу и даже попала на европейский кинорынок. Новую постановку на ориэнтальную тематику Симон затеял с невиданным размахом и рекордным бюджетом (если верить газетам, чуть не в триста тысяч).
Фандорин правильно рассчитал, что, спросив про съемку, избавит себя от необходимости объяснять причины своего приезда.
– Нет, с деньгами па де проблем. Никогда еще я не был так свободен в расходах. Но эта восточная медлительность! Никакой пунктюалитэ! А ведь я замыслил совершить революсьон, сделать русский синема первым в мире! О, мсье Гомон еще пожалеет, что не взял меня в партнеры! – Глаза продюктёра загорелись, щеки порозовели – он сел на любимого конька. – Я делаю цветную и звуковую картину, со съемкой на три камеры, с умопомрачительной экзотик ориэнталь, с божественной Кларой Лунной! Мир сойдет с ума!
– Цветную и звуковую? – заинтересовался Эраст Петрович, считавший своим долгом следить за новинками прогресса во всех технических отраслях. – Как это возможно?
– Очень просто! То есть очень непросто… Кадры будут раскрашены вручную, во всех копиях. А звук будет пререкордэ на граммофонную пластинку. Бьен сюр, актеры на крупном плане у нас не говорят – только издали или со спины. Но шум природы, улицы, звуки боя – всё будет натюрель! Эта система озвучания называется «Хронофон».
– Любопытно, – признал Фандорин. – Может произвести сенсацию. Публика падка на новое.
– О, это лишь половина моего прожэ! На прошлой картине я сделал великий декуверт: для успеха фильмы нужно превращать заглавную актрису в этуаль, сияющую на небе. Я вложил пятьдесят тысяч в печатание афиш, карт-посталь, календарей, я начал издавать иллюстрированный магазин – и на каждой обложке Клара Лунная.
– Да, я видел, – вздохнул Фандорин.
Правая половина дома в Сверчковом переулке была вся завешана произведениями полиграфического искусства: Клара с заломленными руками, Клара с ослепительной улыбкой, Клара с трагически поднятыми бровями, Клара на коне, Клара на айсберге и прочее, и прочее.
– Вы не представляете, какой это дало эффект! – Симон не заметил тени, пробежавшей по лицу собеседника. – Новая фильма еще не снята, а прокатчики уже завалили нас заявками! Армия Клариных обожателей выросла вдесятеро! Конечно, поклонники создают сертэн дискомфорт – особенно здесь в Баку, где мужчины так пылки и настойчивы, но это только усиливает люмьер, которым окутана настоящая этуаль!
Лишь сейчас рассказчик обратил внимание на помрачневшее лицо Эраста Петровича и сбился, сообразив, что мужу вряд ли приятно слушать такое про свою жену. Но долго смущаться было не в характере Симона.
– Есть еще одно последствие этуализации кинематографа. – Он сделал комичную гримасу. – Теперь тысячи женщин мечтают стать этуалями. Театральные актрисы, курсистки, гимназистки, скучающие дамы шлют мне тысячи писем и фотографий. Я стал пользоваться гран-сюксэ у женского пола. Не успеваю делать селексьён.
– Что такое серексьён? – спросил Маса, переставший раскладывать вещи и навостривший уши, как только речь зашла о женщинах.
– Отбор кандидаток на роли. Проверяешь, хороша ли лицом и фигурой, талантлива ли. Негодных отсылаешь.
– Похоже на casting, так у англичан называется отбраковка лошадей перед скачками, – поморщился Фандорин.
– Кастинг, – повторил Симон звучное слово. – Звучит солидно. Жестче, чем селексьён. Запомню.
Маса подошел, полуобнял приятеля, заговорил вкрадчиво:
– Сенка-кун, ты борьсёй черовек, очень дзанятой. Тебе нудзен помосьник, дерачь кастинг. Я тебе помогу. Кто учир тебя обрасяться с дзенсинами? Я дзнаю торк в дзенсинах. Рицо, фигура – всё будзет самое рючшее.
Представив себе фильму, в которой сплошь играют актрисы, соответствующие Масиному вкусу, Фандорин содрогнулся.
Но Симон выкрутился:
– Вы забыли о таланте, сенсэй. Только продюктёр может определить, есть ли в актрисе потенсьял коммерсиаль. Даже режиссёры этого не понимают.
Маса задумался.
– А есри дзенсина очень курасивая, но нетарантривая? Неудзери ты ее, бедную, выгоняешь?
– Беру в ассистентки, – хихикнул Симон и посмотрел на часы. – Ой, Эраст Петрович, идемте скорей, пока перерыв. Как только остынут лампы, снова начнется турнаж, и режиссёр к Кларе никого не подпустит. Он у нас сумасшедший.
– Да-да, идем.
Идея провести разговор с Кларой коротко, пока не остыли лампы, Фандорину понравилась. Соблюсти приличия – и свободен. Можно спокойно заняться делами.
По дороге обратно в «Новую Европу» (из-за жары шли небыстро, старались держаться тени) Симон без остановки рассказывал про картину. Эрасту Петровичу было неинтересно, он слушал вполуха.
– Режиссер у меня полный ку-ку, хоть сейчас в азиль для психов. Мне с ним ужасно повезло, я просто на седьмом небе! – не заботясь о логике, стрекотал Симон. – Я Леона Арта этого сначала взял от дезеспуара. Денег на картину не было. А у него дядя нефтяной прэнс. Хотел сделать из племянника спесьялист, послал учиться в Америку, на нефтяные промыслы. А Леон в Калифорнии влюбился в синема. Сказал дяде: не хочу нефть, хочу кино. Ву компрене? У Леона есть деньги, но он не знает, как делать кино, а я знаю, как делать кино, но не имею денег. Вы не поверите: когда его встретил, я был просто в бездне отчаяния!
Симон мог находиться только в двух эмоциональных состояниях: либо на седьмом небе, либо в бездне отчаяния, поэтому Эраст Петрович подавил зевок и ничего не сказал.
– Мой прожэ ориэнталь рассыпался, все деньги пропали, кредиторы грозят судом. Я вам рассказывал, как гнусно обманул меня эмир бухарский?
Фандорин покачал головой.
– Ну как же! Это был кошмар, восточное вероломство! Я собрал деньги, чтобы снимать ориэнтальную фильму в натуральном мильё – не в павильоне и не в Крыму, а на самом настоящем Востоке. По сценарию нужен Багдад, но Бухара – это еще лучше. Не так далеко, заграничные паспорта доставать не нужно, а мечети, дворцы, кюполь, эти, как их, минареты – всё, как тысячу лет назад. Договорился с двумя бухарскими министрами. Это была бы сенсасьон! Но перед самым отъездом вдруг началось. Придворная канцелярия написала, что его светлость эмир обеспокоен – не будет ли в картине чего-нибудь зазорного для Бухары. Затребовали на прочтение сценарий. Вообразите! Я сценарий даже актерам читать не даю! За него большие деньги уплачены. Украдут идею – и адьё. Отказал. Раз так, пишут, не приезжайте. Иначе секир-башка. Полный крах! Я в бездне отчаяния. Экспедисьон сорван, скандал в газетах, инвестисёры забрали назад деньги. – Симон схватился за голову, охваченный ужасными воспоминаниями. – И тут Леон Арт. Прочитал в газете про картину. Деньги, говорит, есть. Снимать можно в Баку. Один кондисьон: режиссером будет он. Я согласился, потому что выхода не было. И что вы думаете? Леон оказался безумно талантлив! – в восторге вскричал продюктёр. – Я на седьмом небе! Мы с ним перевернем всю индустри синематографик!