Страница:
Что ж, пятнадцатирублевая декорация, пожалуй, была достойна священного обряда.
Маша – нет, уже не Маша, а Коломбина-обвела ласкающим взором стены, обитые лиловым атласом-муаре, пушистый узорчатый ковер на полу, воздушную мебель на гнутых ножках, покривилась на обнаженную наяду в пышной золотой раме (это уж слишком).
А потом заметила на столике, подле зеркала, предмет еще более роскошный – самый настоящий телефонный аппарат! Персональный, расположенный прямо в нумере! Подумать только!
И сразу же возникла идея, по своей эффектности превосходящая первоначальную – просто предстать на пороге. Предстать-то предстанешь, а ну как не застанешь дома? Да и провинциальной бесцеремонностью отдает. Опять же зачем ехать, если падение (которое одновременно и головокружительный взлет) произойдет здесь, на этой катафалкообразной кровати с резными столбиками и тяжелым балдахином? А телефонировать – это современно, элегантно, столично.
Петин отец-врач, у него дома обязательно должен быть аппарат.
Коломбина взяла со столика изящную брошюру «Московские телефонные абоненты» и – надо же – сразу раскрыла ее на букве «Л». Вот, пожалуйста: «Теренций Савельевич Лилейко, д-р медицины – 3128». Разве это не перст судьбы?
Она немножко постояла перед лакированным ящиком с блестящими металлическими кружками и колпачками, сконцентрировала волю. Отчаянным движением покрутила рычажок, и когда медный голос пропищал в трубку: «Центральная», быстро произнесла четыре цифры.
Пока ждала, вдруг сообразила, что заготовленная фраза для телефонного разговора не годится. «Какой сибирский снег? – спросит Петя. – Кто это говорит? И с какой стати я должен с вами, сударыня, что-то делать?»
Для куражу раскрыла купленный на вокзале костяной японский портсигар и закурила первую в жизни папиросу (пахитоска, которую Маша Миронова один раз зажгла в пятом классе, не в счет – тогда она еще понятия не имела, что табачный дым полагается вдыхать). Оперлась локтем о столик, повернулась к зеркалу чуть боком, прищурила глаза. Что ж – недурна, интересна и даже, пожалуй, загадочна.
– Квартира доктора Лилейко, – послышался в трубке женский голос. – Кого вам угодно?
Курильщица немножко растерялась – почему-то была уверена, что подойдет непременно Петя, однако тут же выругала себя. Какая глупая! Разумеется, он живет не один. Там и родители, и прислуга, и еще, возможно, какие-нибудь братья и сестры. Получалось, что, в сущности, она знает о нем совсем немного: что он студент, пишет стихи, замечательно говорит о красоте трагической смерти. И еще что целуется он гораздо лучше, чем Костя Левониди, бывший будущий жених, решительно отставленный за скучную положительность и приземленность.
– Это знакомая Петра Теренциевича, – пролепетала Коломбина самым тривиальным манером. – Некто Миронова.
Через минуту в трубке зазвучал знакомый баритон с обворожительной московской растяжкой:
– Хелло? Это госпожа Миронова? Помощница профессора Зимина?
К этому моменту обитательница шикарного нумера уже взяла себя в руки. Пустив в раструб аппарата струйку сизого дыма, прошептала:
– Это я, Коломбина.
– Кто-кто? – удивился Петя. – Так вы не госпожа Миронова с кафедры римского права? Пришлось пояснить непонятливому:
– Помнишь беседку над Ангарой? Помнишь, как ты называл меня «Коломбиной»? – И сразу после этого отлично встала дорожная заготовка. – Это я. Как сибирский снег на голову. Приехала к тебе. Делай со мной, что хочешь. Знаешь отель «Элизиум»? – После звучного слова она сделала паузу. – Приезжай. Жду.
Проняло! Петя часто задышал и стал говорить гулко – вероятно, прикрыл трубку ладонью.
– Машенька, то есть Коломбина, я ужасно рад, что вы приехали… – Они и в самом деле были в Иркутске на «вы», но сейчас это обращение показалось искательнице приключений неуместным, даже оскорбительным. – Действительно, как снег… Нет, то есть это просто замечательно! Только прибыть к вам сейчас я никак не смогу. У меня завтра переэкзаменовка. Да и поздно, маменька пристанет с расспросами…
И дальше залепетал что-то уж совсем жалкое о проваленном экзамене и честном слове, данном отцу.
Отражение в зеркале захлопало светлыми ресницами, уголки губ поползли книзу. Кто бы мог подумать, что коварный соблазнитель Арлекин перед любовной эскападой должен отпрашиваться у маменьки. Да и зря потраченных пятнадцати рублей было ужасно жалко.
– Зачем вы в Москву? – прошептал Петя. – Неужто специально для того, чтобы свидеться со мной?
Она рассмеялась – получилось очень хорошо, с хрипотцой. Надо полагать, из-за папиросы. Чтобы не слишком заносился, сказала загадочно:
– Встреча с тобой – не более чем прелюдия к иной Встрече. Ты меня понимаешь?
И продекламировала из Петиного же стихотворения:
– Вы… Ты это серьезно? – прозвучало в трубке совсем уж тихо. – Не думай, я не забыл…
– Еще бы не серьезно, – усмехнулась она, заинтригованная особенной интонацией, прозвучавшей в Петином голосе.
– Одно к одному… – зашептал Петя непонятное. – Как раз и вакансия… Рок. Судьба… Эх, была не была… Вот что… Давайте, то есть давай встретимся завтра, в четверть девятого… Да, именно в четверть… Ну где бы?
Сердце Коломбины забилось быстро-быстро – она попыталась угадать, какое место назначит он для свидания. Парк? Мост? Бульвар? А заодно попробовала сосчитать, по средствам ли будет оставить за собой нумер в «Элизиуме» еще на одну ночь. Это выйдет тридцать рублей, целый месяц жизни! Безумие!
Но Петя сказал:
– Подле Ягодного рынка на Болоте.
– На каком еще болоте? – поразилась Коломбина.
– На Болотной площади, это близко от «Элизиума». А оттуда я повезу тебя в одно совершенно особенное место, где ты повстречаешь совершенно особенных людей.
Он произнес это так таинственно, так торжественно, что Коломбина не испытала и тени разочарования – наоборот, явственно ощутила тот самый волшебный «трепет без конца» и поняла: приключения начинаются. Пусть не совсем так, как ей представлялось, но все же в Город Грез она приехала не зря.
До поздней ночи сидела в кресле у распахнутого окна, кутаясь в плэд, и смотрела, как по Москве-реке плывут темные баржи с покачивающимися фонариками.
Было ужасно любопытно, что это за «особенные люди» такие.
Поскорей бы уж наступил завтрашний вечер!
В фойе, уже расплатившись за нумер и сдав чемоданы в камеру хранения, пролистала страницы объявлений «Московских губернских ведомостей». Выписала несколько адресов, выбирая дома не ниже трех этажей и чтоб квартира была непременно на самом верху.
Поторговалась с извозчиком: он хотел три рубля, она давала рубль, столковались за рубль сорок. Цена хорошая, если учесть, что за эту сумму ванька взялся свозить барышню по всем четырем адресам, но получилось, что все одно переплатила – первая же квартира, в самом что ни есть центре, в Китай-городе, так понравилась приезжей, что ехать дальше смысла не было. Попробовала откупиться от извозчика рублем (и то много, за пятнадцать-то минут), но он, психолог, сразил провинциалку словами: «У нас в Москве будь хоть вор, да держи уговор». Покраснела и заплатила, только потребовала, чтоб доставил из «Элизиума» багаж, и на этом стояла твердо.
Квартира была истинное загляденье. И месячная плата по московским ценам недорогая – как одна ночевка в «Элизиуме». В Иркутске за такие деньги, конечно, можно снять целый дом с садом и прислугой, ну так ведь тут не сибирская глушь, а Первопрестольная.
Да в Иркутске этаких домов и не видывали. Высоченный, в шесть этажей! Двор весь каменный, ни травиночки. Сразу чувствуется, что живешь в настоящем городе, а не в деревне. Переулочек, куда выходят окна комнаты, узкий-преузкий. Если в кухне встать на табурет и выглянуть в форточку, видно кремлевские башни и шпили Исторического музея.
Жилье, правда, располагалось не в мансарде и не на чердаке, как мечтала Коломбина, но зато на последнем этаже. Прибавьте к этому полную меблировку, газовое освещение, чугунную американскую плиту. А сама квартира! Коломбина в жизни не видывала ничего столь восхитительно нееуразного.
Как войдешь с лестницы – коридорчик. Из него направо вход в жилую комнату (единственную), из комнаты поворачиваешь налево и оказываешься в кухоньке, там налево опять проход, где ватер-клозет с умывальником и ванной, а дальше коридор опять выводил в прихожую. Получалось этакое нелепейшее кольцо, непонятно кем и для какой надобности спроектированное.
При комнате имелся балкон, в который новоиспеченная москвичка сразу влюбилась. Был он широкий, с ажурной чугунной решеткой, и – что особенно пленяло своей бессмысленностью – в оградку врезана калитка. Зачем – непонятно. Может быть, строитель предполагал прикрепить снаружи пожарную лестницу да потом передумал?
Коломбина отодвинула тугой засов, распахнула тяжелую дверку, глянула вниз. Под носками туфель, далеко-далеко, ехали маленькие экипажи, ползли куда-то игрушечные человечки. Это было так чудесно, что небожительница даже запела.
На другой стороне, только ниже, блестела железная крыша. Из-под нее чуть не до середины переулка выпятилась перпендикуляром диковинная жестяная фигура: упитанный ангел с белыми крыльями, под ним покачивающаяся вывеска «СТРАХОВАЯ КОМПАНИЯ МЁБИУС И СЫНОВЬЯ. С нами ничто не страшно». Прелесть что такое!
Были, впрочем, и минусы, но несущественные.
Что элеватора нет, это пускай – долго ль взбежать на шестой этаж?
Озаботило другое. Хозяин честно предупредил будущую жиличку, что не исключается явление мышей или, как он выразился, «домашних грызунков-с». В первую минуту Коломбина расстроилась – с детства боялась мышей. Бывало, услышит ночью перестук крохотных ножек по полу и сразу зажмурится до огненных кругов под веками. Но то было-в прошлой, ненастоящей жизни, тут же сказала себе она. Коломбина – существо слишком легкомысленное и бесшабашное, чтобы чего-то пугаться. Они теперь ее союзники, эти быстрые, пружинистые зверьки, ибо, как и она, принадлежат не дню, а ночи. На худой конец, можно купить колбасы «Антикрысин», рекламу которой печатают «Ведомости».
Днем, отправившись на рынок за провизией (ох и цены же были в Москве!), Коломбина обзавелась еще одним союзником из ночного, лунного мира.
Купила у мальчишек за восемь копеек ужика. Он был маленький, переливчатый, в корзине сразу свернулся колечком и затих.
Зачем купила? А затем же – чтобы поскорей вытравить из себя Машу Миронову. Та, дуреха, змей еще больше, чем мышей боялась. Как увидит где-нибудь на лесной тропинке, то-то крику, то-то визгу.
Дома Коломбина, решительно закусив губу, взяла рептилию в ладони. Змейка оказалась не мокрая и скользкая, как можно было предположить по виду, а сухая, шершавая, прохладная. Крошечные глазенки смотрели на великаншу с ужасом.
Мальчишки сказали – класть змеюку в молоко, чтоб не скисло, а подрастет – сгодится мышей ловить. Однако Коломбине пришла в голову другая мысль, куда более интересная.
Первым делом она накормила ужа простоквашей (он поел и сразу пристроился спать); затем дала ему имя – Люцифер; после закрасила черной тушью желтые пятнышки по бокам головы – и получился не уж, а некое таинственное пресмыкающееся, очень возможно, что смертельно ядовитое.
Разделась перед зеркалом до пояса, приложила к обнаженной груди разомлевшую от сытости змею и залюбовалась: вышло инфернально. Чем не «Последний миг Клеопатры»?
Оба – и Москва, и Коломбина – произвели друг на друга изрядное впечатление. Первая этим пасмурным августовским вечером была вялой, скучающей, блазированной; вторая – настороженной и нервной, готовой к любым неожиданностям.
Для московской премьеры Коломбина выбрала наряд, какого здесь наверняка еще не видывали. Шляпку как буржуазный предрассудок надевать не стала, распустила густые волосы, перетянула их широкой черной лентой, собрав ее сбоку, ниже правого уха, в пышный бант. Поверх шелковой лимонной блузы с испанскими рукавами и многослойным жабо надела малиновый жилет с серебряными звездочками; необъятная юбка – синяя, переливчатая, с бесчисленными сборками – колыхалась наподобие океанских волн. Важной деталью дерзкого костюма был оранжевый кушак с деревянной пряжкой. В общем, москвичам было на что посмотреть. А некоторых особенно приглядчивых ожидало и дополнительное потрясение: черная поблескивающая ленточка на шее умопомрачительной фланерки при ближайшем рассмотрении оказывалась живой змеей, которая по временам вертела туда-сюда узкой головкой.
Сопровождаемая охами и взвизгами, Коломбина гордо прошла через Красную площадь, через Москворецкий мост и повернула на Софийскую набережную, где гуляла приличная публика. Тут уж не только себя показывала, но и сама смотрела во все глаза, набиралась впечатлений.
Москвички одевались по большей части скучно: прямая юбка и белая блузка с галстуком или шелковые платья тоскливых темных тонов. Впечатляла величина шляпок, которые в этом сезоне были что-то уж очень пыш – ны. Экстравагантных дам и барышень почти не попадалось. Разве что одна, с развевающимся газовым шарфиком через плечо. Да еще проехала верхом пепельно-жемчужная амазонка под вуалью, держа в руке длинный янтарный мундштук с папиросой. Стильно, решила Коломбина, проводив амазонку взглядом.
Молодых людей в блузе и берете, с длинными волосами и бантом на груди в Москве, оказывается, водилось немало. Одного она по ошибке даже окликнула, приняв сзади за Петю.
К месту свидания явилась нарочно с двадцатиминутным опозданием, для чего пришлось пройтись по набережной взад-вперед дважды.
Арлекин ждал подле фонтана, где извозчики поят лошадей, и был совершенно таким же, как в Иркутске, но здесь, среди гранитных набережных и тесно сдвинутых домов, Коломбине этого показалось недостаточно. Отчего он не изменился за эти месяцы? Отчего не стал чем-то большим, или чем-то новым, или чем-то другим?
И повел себя Петя как-то неправильно. Покраснел, замялся. Хотел поцеловать, но не решился – вместо этого преглупо протянул руку. Коломбина взглянула на его ладонь с веселым недоумением, будто в жизни не видывала предмета забавней. Тогда он еще пуще смешался и сунул ей лиловые фиалки.
– Зачем мне эти трупики цветов? – капризно пожала она плечами.
Подошла к извозчичьей кобыле, протянула букетик ей. Савраска равнодушно накрыла фиалки большой дряблой губой и в два счета их сжевала.
– Скорей, мы опаздываем, – сказал Петя. – У нас это не принято. Там, перед мостом, конка останавливается. Идем!
Поглядывал на спутницу нервно, шепнул:
– На вас все смотрят. В Иркутске вы одевались иначе.
– Я тебя фраппирую? – с вызовом спросила Коломбина.
– Что вы… То есть, что ты! – испугался он. – Я же поэт и мнение толпы презираю. Просто очень уж необычно… Впрочем, неважно.
Неужто он меня стесняется, удивилась она. Разве Арлекины умеют стесняться? Оглянулась на свое отражение в освещенной витрине и внутренне дрогнула – очень уж впечатляющий был наряд, но подступившая робость тут же была с позором изгнана. Это жалкое чувство навсегда осталось там, за рогатыми уральскими горами.
В вагоне Петя вполголоса рассказывал о месте, куда едут.
– Такого клуба в России нигде больше нет, даже в Петербурге, – говорил он, щекоча ей ухо своим дыханием. – Что за люди, ты таких у себя в Иркутске не видела! У нас все под особенными именами, каждый сам себе выдумывает. А некоторых нарекает дож. Меня, например, он окрестил «Керубино».
– Керубино? – разочарованно переспросила Коломбина и подумала, что Петя и в самом деле куда больше похож на кудрявого пажа, чем на самоуверенно-победительного Арлекина.
Интонацию вопроса Петя понял неправильно – горделиво приосанился.
– Это еще что. У нас есть прозвища и почуднее. Аваддон, Офелия, Калибан, Гораций. А Лорелея Рубинштейн…
– Как, там бывает сама Лорелея Рубинштейн?! – ахнула провинциалка. – Поэтесса?
Было от чего ахнуть. Пряные, бесстыдно чувственные стихи Лорелеи доходили до Иркутска с большим опозданием. Передовые барышни, понимающие современную поэзию, знали их наизусть.
– Да, – с важным видом кивнул Керубино-Петя. – У нас ее прозвище – Львица Экстаза. Или просто Львица. Хотя, конечно, все знают, кто это на самом деле.
Ах, как сладко стиснулось у Коломбины в груди! Щедрая Фортуна открывала перед ней двери в самое что ни на есть избранное общество, и на Петю она теперь смотрела гораздо ласковей, чем прежде.
А он рассказывал дальше.
– Главный в кружке – Просперо. Человек, каких мало – даже не один на тысячу, а один на миллион. Он уже очень немолод, волосы все седые, но об этом сразу забываешь, столько в нем силы, энергии, магнетизма. В библейские времена такими, наверное, были пророки. Да он и есть вроде пророка, если вдуматься. Сам из бывших шлиссельбуржцев, много лет просидел в каземате за революционную деятельность, но о прежних своих воззрениях никогда не рассказывает, потому что совершенно отошел от политики. Говорит: политика – это для массы, а все, что массовое, красивым не бывает, ибо красота всегда единственна и неповторима. С виду Просперо суровый и часто бывает резким, но на самом деле он добрый и великодушный, все это знают. Тайком помогает деньгами тем из соискателей, кто нуждается. Он раньше, еще до крепости, был инженером-химиком, а теперь получил наследство и богат, так что может себе это позволить.
– Кто такие «соискатели»? – спросила она.
– Так называются члены клуба. Мы все поэты. Нас двенадцать человек, всегда двенадцать. А Просперо у нас – дож. Это все равно что председатель, только председателя выбирают, а тут наоборот: дож сам выбирает, кого принимать в члены, а кого нет.
Коломбина встревожилась:
– Но если вас должно быть непременно двенадцать, то как же быть со мной? Я получаюсь лишняя? Петя таинственно произнес:
– Когда один из соискателей венчается, на освободившееся место можно привести нового. Разумеется, окончательное решение принимает Просперо. Но прежде, чем я введу тебя в его дом, ты должна поклясться, что никогда и никому не передашь того, что я тебе поведал.
Венчается? Освободившееся место? Коломбина ничего не поняла, но, конечно, сразу же воскликнула:
– Клянусь небом, землей, водой и огнем, что буду молчать!
На нее заоборачивались с соседних скамеек, и Петя приложил палец к губам.
– А чем вы там занимаетесь? – перешла на шепот умирающая от любопытства Коломбина.
Ответ был торжественен:
– Служим Вечной Невесте и посвящаем Ей стихи. А некоторые, избранные счастливцы, приносят Ей и высший дар – собственную жизнь.
– А кто это, вечная невеста?
Он ответил коротким, свистящим словом, от которого у Коломбины сразу пересохло во рту:
– Смерть.
– А… а почему смерть – это невеста? Ведь среди соискателей есть и женщины – та же Лорелея Рубинштейн. Зачем ей невеста?
– Это только так говорится, потому что по-русски «смерть» женского рода. Само собой, для женщин Смерть – Вечный Жених. У нас вообще всё очень поэтично. Для соискателей Смерть это как бы la belle dame sans merci, Прекрасная Дама, которой мы посвящаем стихи, а если понадобится, то и самое жизнь. Для соискательниц же Смерть – Прекрасный Принц или Заколдованный Царевич, это смотря по вкусу.
Коломбина сосредоточенно наморщила лоб:
– И как же свершается обряд венчания?
Тут Петя взглянул на нее так, будто перед ним была какая-нибудь дикая папуаска с костяшкой в носу. Недоверчиво прищурился:
– Ты что, не слыхала о «Любовниках Смерти»? Да об этом пишут все газеты!
– Газет не читаю, – надменно объявила она. – Это слишком обыкновенно.
– Господи! Так ты ничего не знаешь о московских самоубийствах?
Коломбина осторожно помотала головой.
– Уже четверо наших обручились со Смертью. – Петя придвинулся ближе, его глаза заблестели. – И каждому сразу же нашлась замена! Еще бы – ведь о нас говорит весь город! Только никто не знает, где мы и кто мы! Если ты приехала в Москву, чтобы «поставить точку», тебе невероятно, фантастически повезло. Ты, можно сказать, вытащила счастливый билет. Обратилась именно к тому человеку, который действительно может тебе помочь. У тебя есть шанс уйти из жизни без пошлого провинциализма, умереть не как овца на бойне, а возвышенно, осмысленно, красиво! Может быть, мы даже уйдем с тобой вместе, как Моретта и Ликантроп. – Его голос вдохновенно зазвенел. – Как раз на вакансию Моретты я и хочу тебя предложить.
– А кто это – Моретта? – в восторге воскликнула Коломбина, заразившись его возбуждением, но по-прежнему еще ничего не поняв.
Она знала за собой этот недостаток – несообразительность. Нет, глупой она себя вовсе не считала (слава Богу, поумней многих), просто ум был немножко медленный – подчас сама на себя раздражалась.
– Моретта и Ликантроп – самые новейшие избранники, – шепотом объяснил Петя. – Получили Знак и тут же застрелились, одиннадцать дней назад. Место Ликантропа уже занято. Вакансия Моретты – последняя.
У бедной Коломбины голова шла кругом. Она схватила Петю за руку.
– Знак? Какой знак?
– Смерть подает своему избраннику или избраннице Знак. Без Знака убивать себя нельзя – это строжайше запрещено.
– Да что это такое – Знак? Какой он?
– Он всякий раз иной. Это невозможно предугадать, но и ошибиться тоже невозможно…
Петя внимательно поглядел на побледневшую спутницу. Нахмурился:
– Испугалась? И правильно, у нас ведь не в игрушки играют. Смотри, еще не поздно уйти. Только помни про данную клятву.
Она и вправду испугалась. Не смерти, конечно, а того, что он сейчас передумает брать ее с собой. Очень кстати вспомнилась рекламная вывеска компании «Мёбиус».
– С тобой мне ничто не страшно, – сказала Коломбина, и Петя просиял.
Воспользовавшись тем, что она сама взяла его за руку, стал поглаживать пальцем девичью ладонь, и Коломбину охватило безошибочное предчувствие: сегодня это непременно свершится. Она ответила на пожатие. Так они и ехали через площади, улицы и бульвары. Некоторое время спустя руки вспотели, и Коломбина, сочтя этот природный феномен вульгарным, пальцы высвободила.
Однако Петя уже осмелел. Победительно положил ей руку на плечо. Погладил шею.
– Ожерелье из змеиной кожи? – шепнул в самое ухо. – Бонтонно.
Вдруг тихонечко вскрикнул.
Коломбина повернулась, увидела, как стремительно расширяются Петины зрачки.
– Там… там… – пролепетал он, не в силах пошевелиться. – Что это?
– Египетская кобра, – объяснила она. – Живая. Знаешь, Клеопатра такой себя умертвила.
Он дернулся, прижавшись к окну. Руки сцепил на груди.
– Не бойся, – сказала Коломбина. – Люцифер моих друзей не кусает.
Петя кивнул, глядя на подвижное черное ожерелье, но придвинуться больше не пытался.
Сошли на круто идущей вверх зеленой улице, которую Петя назвал Рождественским бульваром. Свернули в переулок.
Был уже десятый час, стемнело, и зажглись фонари.
– Вот он, дом Просперо, – тихонько сказал Петя, показав на одноэтажный особнячок.
Собственно, Коломбина разглядела в темноте лишь шесть зашторенных окон, наполненных изнутри таинственным красноватым сиянием.
– Ну что же ты встала? – поторопил остановившуюся спутницу Петя. – Полагается приходить ровно в девять, мы опаздываем.
А Коломбину в этот миг вдруг охватило непреодолимое желание развернуться и со всех ног побежать назад на бульвар, а потом вниз, к широкой тусклой площади, и дальше, дальше. Да не в тесную китайгородскую квартирку, пропади она пропадом, а прямиком на вокзал и чтобы сразу в поезд. Колеса застучат, начнут сматывать нитку железной дороги обратно, та снова свернется в клубок, и все будет, как раньше…
– Это ты встал, – сердито сказала Коломбина. – Давай, веди к твоим «любовникам».
– Просперо прислуги не признает. Всё делает сам привычка ссыльного.
Маша – нет, уже не Маша, а Коломбина-обвела ласкающим взором стены, обитые лиловым атласом-муаре, пушистый узорчатый ковер на полу, воздушную мебель на гнутых ножках, покривилась на обнаженную наяду в пышной золотой раме (это уж слишком).
А потом заметила на столике, подле зеркала, предмет еще более роскошный – самый настоящий телефонный аппарат! Персональный, расположенный прямо в нумере! Подумать только!
И сразу же возникла идея, по своей эффектности превосходящая первоначальную – просто предстать на пороге. Предстать-то предстанешь, а ну как не застанешь дома? Да и провинциальной бесцеремонностью отдает. Опять же зачем ехать, если падение (которое одновременно и головокружительный взлет) произойдет здесь, на этой катафалкообразной кровати с резными столбиками и тяжелым балдахином? А телефонировать – это современно, элегантно, столично.
Петин отец-врач, у него дома обязательно должен быть аппарат.
Коломбина взяла со столика изящную брошюру «Московские телефонные абоненты» и – надо же – сразу раскрыла ее на букве «Л». Вот, пожалуйста: «Теренций Савельевич Лилейко, д-р медицины – 3128». Разве это не перст судьбы?
Она немножко постояла перед лакированным ящиком с блестящими металлическими кружками и колпачками, сконцентрировала волю. Отчаянным движением покрутила рычажок, и когда медный голос пропищал в трубку: «Центральная», быстро произнесла четыре цифры.
Пока ждала, вдруг сообразила, что заготовленная фраза для телефонного разговора не годится. «Какой сибирский снег? – спросит Петя. – Кто это говорит? И с какой стати я должен с вами, сударыня, что-то делать?»
Для куражу раскрыла купленный на вокзале костяной японский портсигар и закурила первую в жизни папиросу (пахитоска, которую Маша Миронова один раз зажгла в пятом классе, не в счет – тогда она еще понятия не имела, что табачный дым полагается вдыхать). Оперлась локтем о столик, повернулась к зеркалу чуть боком, прищурила глаза. Что ж – недурна, интересна и даже, пожалуй, загадочна.
– Квартира доктора Лилейко, – послышался в трубке женский голос. – Кого вам угодно?
Курильщица немножко растерялась – почему-то была уверена, что подойдет непременно Петя, однако тут же выругала себя. Какая глупая! Разумеется, он живет не один. Там и родители, и прислуга, и еще, возможно, какие-нибудь братья и сестры. Получалось, что, в сущности, она знает о нем совсем немного: что он студент, пишет стихи, замечательно говорит о красоте трагической смерти. И еще что целуется он гораздо лучше, чем Костя Левониди, бывший будущий жених, решительно отставленный за скучную положительность и приземленность.
– Это знакомая Петра Теренциевича, – пролепетала Коломбина самым тривиальным манером. – Некто Миронова.
Через минуту в трубке зазвучал знакомый баритон с обворожительной московской растяжкой:
– Хелло? Это госпожа Миронова? Помощница профессора Зимина?
К этому моменту обитательница шикарного нумера уже взяла себя в руки. Пустив в раструб аппарата струйку сизого дыма, прошептала:
– Это я, Коломбина.
– Кто-кто? – удивился Петя. – Так вы не госпожа Миронова с кафедры римского права? Пришлось пояснить непонятливому:
– Помнишь беседку над Ангарой? Помнишь, как ты называл меня «Коломбиной»? – И сразу после этого отлично встала дорожная заготовка. – Это я. Как сибирский снег на голову. Приехала к тебе. Делай со мной, что хочешь. Знаешь отель «Элизиум»? – После звучного слова она сделала паузу. – Приезжай. Жду.
Проняло! Петя часто задышал и стал говорить гулко – вероятно, прикрыл трубку ладонью.
– Машенька, то есть Коломбина, я ужасно рад, что вы приехали… – Они и в самом деле были в Иркутске на «вы», но сейчас это обращение показалось искательнице приключений неуместным, даже оскорбительным. – Действительно, как снег… Нет, то есть это просто замечательно! Только прибыть к вам сейчас я никак не смогу. У меня завтра переэкзаменовка. Да и поздно, маменька пристанет с расспросами…
И дальше залепетал что-то уж совсем жалкое о проваленном экзамене и честном слове, данном отцу.
Отражение в зеркале захлопало светлыми ресницами, уголки губ поползли книзу. Кто бы мог подумать, что коварный соблазнитель Арлекин перед любовной эскападой должен отпрашиваться у маменьки. Да и зря потраченных пятнадцати рублей было ужасно жалко.
– Зачем вы в Москву? – прошептал Петя. – Неужто специально для того, чтобы свидеться со мной?
Она рассмеялась – получилось очень хорошо, с хрипотцой. Надо полагать, из-за папиросы. Чтобы не слишком заносился, сказала загадочно:
– Встреча с тобой – не более чем прелюдия к иной Встрече. Ты меня понимаешь?
И продекламировала из Петиного же стихотворения:
Тогда, в беседке, прежняя, еще глупенькая Маша со счастливой улыбкой прошептала (теперь стыдно вспомнить): «Это, верно, и есть счастье». Московский гость снисходительно улыбнулся: «Счастье, Машенька, это совсем другое. Счастье – не мимолетное мгновение, а вечность. Не запятая, а точка». И прочел стихотворение про строчку и точку. Маша вспыхнула, рывком высвободилась из его объятий и встала на самый край обрыва, под которым вздыхала темная вода. «Хочешь, поставлю точку прямо сейчас? – воскликнула она. – Думаешь, испугаюсь?»
Жизнь прожить, как звенящую строчку.
Не колеблясь, поставить в ней точку.
– Вы… Ты это серьезно? – прозвучало в трубке совсем уж тихо. – Не думай, я не забыл…
– Еще бы не серьезно, – усмехнулась она, заинтригованная особенной интонацией, прозвучавшей в Петином голосе.
– Одно к одному… – зашептал Петя непонятное. – Как раз и вакансия… Рок. Судьба… Эх, была не была… Вот что… Давайте, то есть давай встретимся завтра, в четверть девятого… Да, именно в четверть… Ну где бы?
Сердце Коломбины забилось быстро-быстро – она попыталась угадать, какое место назначит он для свидания. Парк? Мост? Бульвар? А заодно попробовала сосчитать, по средствам ли будет оставить за собой нумер в «Элизиуме» еще на одну ночь. Это выйдет тридцать рублей, целый месяц жизни! Безумие!
Но Петя сказал:
– Подле Ягодного рынка на Болоте.
– На каком еще болоте? – поразилась Коломбина.
– На Болотной площади, это близко от «Элизиума». А оттуда я повезу тебя в одно совершенно особенное место, где ты повстречаешь совершенно особенных людей.
Он произнес это так таинственно, так торжественно, что Коломбина не испытала и тени разочарования – наоборот, явственно ощутила тот самый волшебный «трепет без конца» и поняла: приключения начинаются. Пусть не совсем так, как ей представлялось, но все же в Город Грез она приехала не зря.
До поздней ночи сидела в кресле у распахнутого окна, кутаясь в плэд, и смотрела, как по Москве-реке плывут темные баржи с покачивающимися фонариками.
Было ужасно любопытно, что это за «особенные люди» такие.
Поскорей бы уж наступил завтрашний вечер!
Последний миг Клеопатры
Когда Коломбина проснулась на необъятном ложе, так и не ставшем алтарем любви, до вечера все равно было еще очень далеко. Она понежилась на пуховой перине, протелефонировала на первый этаж, чтобы принесли кофе, и в ознаменование новой, утонченной жизни выпила его без сливок и сахару. Было горько и невкусно, зато богемно.В фойе, уже расплатившись за нумер и сдав чемоданы в камеру хранения, пролистала страницы объявлений «Московских губернских ведомостей». Выписала несколько адресов, выбирая дома не ниже трех этажей и чтоб квартира была непременно на самом верху.
Поторговалась с извозчиком: он хотел три рубля, она давала рубль, столковались за рубль сорок. Цена хорошая, если учесть, что за эту сумму ванька взялся свозить барышню по всем четырем адресам, но получилось, что все одно переплатила – первая же квартира, в самом что ни есть центре, в Китай-городе, так понравилась приезжей, что ехать дальше смысла не было. Попробовала откупиться от извозчика рублем (и то много, за пятнадцать-то минут), но он, психолог, сразил провинциалку словами: «У нас в Москве будь хоть вор, да держи уговор». Покраснела и заплатила, только потребовала, чтоб доставил из «Элизиума» багаж, и на этом стояла твердо.
Квартира была истинное загляденье. И месячная плата по московским ценам недорогая – как одна ночевка в «Элизиуме». В Иркутске за такие деньги, конечно, можно снять целый дом с садом и прислугой, ну так ведь тут не сибирская глушь, а Первопрестольная.
Да в Иркутске этаких домов и не видывали. Высоченный, в шесть этажей! Двор весь каменный, ни травиночки. Сразу чувствуется, что живешь в настоящем городе, а не в деревне. Переулочек, куда выходят окна комнаты, узкий-преузкий. Если в кухне встать на табурет и выглянуть в форточку, видно кремлевские башни и шпили Исторического музея.
Жилье, правда, располагалось не в мансарде и не на чердаке, как мечтала Коломбина, но зато на последнем этаже. Прибавьте к этому полную меблировку, газовое освещение, чугунную американскую плиту. А сама квартира! Коломбина в жизни не видывала ничего столь восхитительно нееуразного.
Как войдешь с лестницы – коридорчик. Из него направо вход в жилую комнату (единственную), из комнаты поворачиваешь налево и оказываешься в кухоньке, там налево опять проход, где ватер-клозет с умывальником и ванной, а дальше коридор опять выводил в прихожую. Получалось этакое нелепейшее кольцо, непонятно кем и для какой надобности спроектированное.
При комнате имелся балкон, в который новоиспеченная москвичка сразу влюбилась. Был он широкий, с ажурной чугунной решеткой, и – что особенно пленяло своей бессмысленностью – в оградку врезана калитка. Зачем – непонятно. Может быть, строитель предполагал прикрепить снаружи пожарную лестницу да потом передумал?
Коломбина отодвинула тугой засов, распахнула тяжелую дверку, глянула вниз. Под носками туфель, далеко-далеко, ехали маленькие экипажи, ползли куда-то игрушечные человечки. Это было так чудесно, что небожительница даже запела.
На другой стороне, только ниже, блестела железная крыша. Из-под нее чуть не до середины переулка выпятилась перпендикуляром диковинная жестяная фигура: упитанный ангел с белыми крыльями, под ним покачивающаяся вывеска «СТРАХОВАЯ КОМПАНИЯ МЁБИУС И СЫНОВЬЯ. С нами ничто не страшно». Прелесть что такое!
Были, впрочем, и минусы, но несущественные.
Что элеватора нет, это пускай – долго ль взбежать на шестой этаж?
Озаботило другое. Хозяин честно предупредил будущую жиличку, что не исключается явление мышей или, как он выразился, «домашних грызунков-с». В первую минуту Коломбина расстроилась – с детства боялась мышей. Бывало, услышит ночью перестук крохотных ножек по полу и сразу зажмурится до огненных кругов под веками. Но то было-в прошлой, ненастоящей жизни, тут же сказала себе она. Коломбина – существо слишком легкомысленное и бесшабашное, чтобы чего-то пугаться. Они теперь ее союзники, эти быстрые, пружинистые зверьки, ибо, как и она, принадлежат не дню, а ночи. На худой конец, можно купить колбасы «Антикрысин», рекламу которой печатают «Ведомости».
Днем, отправившись на рынок за провизией (ох и цены же были в Москве!), Коломбина обзавелась еще одним союзником из ночного, лунного мира.
Купила у мальчишек за восемь копеек ужика. Он был маленький, переливчатый, в корзине сразу свернулся колечком и затих.
Зачем купила? А затем же – чтобы поскорей вытравить из себя Машу Миронову. Та, дуреха, змей еще больше, чем мышей боялась. Как увидит где-нибудь на лесной тропинке, то-то крику, то-то визгу.
Дома Коломбина, решительно закусив губу, взяла рептилию в ладони. Змейка оказалась не мокрая и скользкая, как можно было предположить по виду, а сухая, шершавая, прохладная. Крошечные глазенки смотрели на великаншу с ужасом.
Мальчишки сказали – класть змеюку в молоко, чтоб не скисло, а подрастет – сгодится мышей ловить. Однако Коломбине пришла в голову другая мысль, куда более интересная.
Первым делом она накормила ужа простоквашей (он поел и сразу пристроился спать); затем дала ему имя – Люцифер; после закрасила черной тушью желтые пятнышки по бокам головы – и получился не уж, а некое таинственное пресмыкающееся, очень возможно, что смертельно ядовитое.
Разделась перед зеркалом до пояса, приложила к обнаженной груди разомлевшую от сытости змею и залюбовалась: вышло инфернально. Чем не «Последний миг Клеопатры»?
Счастливый билет
К встрече с Арлекином она готовилась несколько часов и вышла из дому загодя, чтоб не спеша совершить свой первый парадный променад по московским улицам, дать городу возможность полюбоваться новой обитательницей.Оба – и Москва, и Коломбина – произвели друг на друга изрядное впечатление. Первая этим пасмурным августовским вечером была вялой, скучающей, блазированной; вторая – настороженной и нервной, готовой к любым неожиданностям.
Для московской премьеры Коломбина выбрала наряд, какого здесь наверняка еще не видывали. Шляпку как буржуазный предрассудок надевать не стала, распустила густые волосы, перетянула их широкой черной лентой, собрав ее сбоку, ниже правого уха, в пышный бант. Поверх шелковой лимонной блузы с испанскими рукавами и многослойным жабо надела малиновый жилет с серебряными звездочками; необъятная юбка – синяя, переливчатая, с бесчисленными сборками – колыхалась наподобие океанских волн. Важной деталью дерзкого костюма был оранжевый кушак с деревянной пряжкой. В общем, москвичам было на что посмотреть. А некоторых особенно приглядчивых ожидало и дополнительное потрясение: черная поблескивающая ленточка на шее умопомрачительной фланерки при ближайшем рассмотрении оказывалась живой змеей, которая по временам вертела туда-сюда узкой головкой.
Сопровождаемая охами и взвизгами, Коломбина гордо прошла через Красную площадь, через Москворецкий мост и повернула на Софийскую набережную, где гуляла приличная публика. Тут уж не только себя показывала, но и сама смотрела во все глаза, набиралась впечатлений.
Москвички одевались по большей части скучно: прямая юбка и белая блузка с галстуком или шелковые платья тоскливых темных тонов. Впечатляла величина шляпок, которые в этом сезоне были что-то уж очень пыш – ны. Экстравагантных дам и барышень почти не попадалось. Разве что одна, с развевающимся газовым шарфиком через плечо. Да еще проехала верхом пепельно-жемчужная амазонка под вуалью, держа в руке длинный янтарный мундштук с папиросой. Стильно, решила Коломбина, проводив амазонку взглядом.
Молодых людей в блузе и берете, с длинными волосами и бантом на груди в Москве, оказывается, водилось немало. Одного она по ошибке даже окликнула, приняв сзади за Петю.
К месту свидания явилась нарочно с двадцатиминутным опозданием, для чего пришлось пройтись по набережной взад-вперед дважды.
Арлекин ждал подле фонтана, где извозчики поят лошадей, и был совершенно таким же, как в Иркутске, но здесь, среди гранитных набережных и тесно сдвинутых домов, Коломбине этого показалось недостаточно. Отчего он не изменился за эти месяцы? Отчего не стал чем-то большим, или чем-то новым, или чем-то другим?
И повел себя Петя как-то неправильно. Покраснел, замялся. Хотел поцеловать, но не решился – вместо этого преглупо протянул руку. Коломбина взглянула на его ладонь с веселым недоумением, будто в жизни не видывала предмета забавней. Тогда он еще пуще смешался и сунул ей лиловые фиалки.
– Зачем мне эти трупики цветов? – капризно пожала она плечами.
Подошла к извозчичьей кобыле, протянула букетик ей. Савраска равнодушно накрыла фиалки большой дряблой губой и в два счета их сжевала.
– Скорей, мы опаздываем, – сказал Петя. – У нас это не принято. Там, перед мостом, конка останавливается. Идем!
Поглядывал на спутницу нервно, шепнул:
– На вас все смотрят. В Иркутске вы одевались иначе.
– Я тебя фраппирую? – с вызовом спросила Коломбина.
– Что вы… То есть, что ты! – испугался он. – Я же поэт и мнение толпы презираю. Просто очень уж необычно… Впрочем, неважно.
Неужто он меня стесняется, удивилась она. Разве Арлекины умеют стесняться? Оглянулась на свое отражение в освещенной витрине и внутренне дрогнула – очень уж впечатляющий был наряд, но подступившая робость тут же была с позором изгнана. Это жалкое чувство навсегда осталось там, за рогатыми уральскими горами.
В вагоне Петя вполголоса рассказывал о месте, куда едут.
– Такого клуба в России нигде больше нет, даже в Петербурге, – говорил он, щекоча ей ухо своим дыханием. – Что за люди, ты таких у себя в Иркутске не видела! У нас все под особенными именами, каждый сам себе выдумывает. А некоторых нарекает дож. Меня, например, он окрестил «Керубино».
– Керубино? – разочарованно переспросила Коломбина и подумала, что Петя и в самом деле куда больше похож на кудрявого пажа, чем на самоуверенно-победительного Арлекина.
Интонацию вопроса Петя понял неправильно – горделиво приосанился.
– Это еще что. У нас есть прозвища и почуднее. Аваддон, Офелия, Калибан, Гораций. А Лорелея Рубинштейн…
– Как, там бывает сама Лорелея Рубинштейн?! – ахнула провинциалка. – Поэтесса?
Было от чего ахнуть. Пряные, бесстыдно чувственные стихи Лорелеи доходили до Иркутска с большим опозданием. Передовые барышни, понимающие современную поэзию, знали их наизусть.
– Да, – с важным видом кивнул Керубино-Петя. – У нас ее прозвище – Львица Экстаза. Или просто Львица. Хотя, конечно, все знают, кто это на самом деле.
Ах, как сладко стиснулось у Коломбины в груди! Щедрая Фортуна открывала перед ней двери в самое что ни на есть избранное общество, и на Петю она теперь смотрела гораздо ласковей, чем прежде.
А он рассказывал дальше.
– Главный в кружке – Просперо. Человек, каких мало – даже не один на тысячу, а один на миллион. Он уже очень немолод, волосы все седые, но об этом сразу забываешь, столько в нем силы, энергии, магнетизма. В библейские времена такими, наверное, были пророки. Да он и есть вроде пророка, если вдуматься. Сам из бывших шлиссельбуржцев, много лет просидел в каземате за революционную деятельность, но о прежних своих воззрениях никогда не рассказывает, потому что совершенно отошел от политики. Говорит: политика – это для массы, а все, что массовое, красивым не бывает, ибо красота всегда единственна и неповторима. С виду Просперо суровый и часто бывает резким, но на самом деле он добрый и великодушный, все это знают. Тайком помогает деньгами тем из соискателей, кто нуждается. Он раньше, еще до крепости, был инженером-химиком, а теперь получил наследство и богат, так что может себе это позволить.
– Кто такие «соискатели»? – спросила она.
– Так называются члены клуба. Мы все поэты. Нас двенадцать человек, всегда двенадцать. А Просперо у нас – дож. Это все равно что председатель, только председателя выбирают, а тут наоборот: дож сам выбирает, кого принимать в члены, а кого нет.
Коломбина встревожилась:
– Но если вас должно быть непременно двенадцать, то как же быть со мной? Я получаюсь лишняя? Петя таинственно произнес:
– Когда один из соискателей венчается, на освободившееся место можно привести нового. Разумеется, окончательное решение принимает Просперо. Но прежде, чем я введу тебя в его дом, ты должна поклясться, что никогда и никому не передашь того, что я тебе поведал.
Венчается? Освободившееся место? Коломбина ничего не поняла, но, конечно, сразу же воскликнула:
– Клянусь небом, землей, водой и огнем, что буду молчать!
На нее заоборачивались с соседних скамеек, и Петя приложил палец к губам.
– А чем вы там занимаетесь? – перешла на шепот умирающая от любопытства Коломбина.
Ответ был торжественен:
– Служим Вечной Невесте и посвящаем Ей стихи. А некоторые, избранные счастливцы, приносят Ей и высший дар – собственную жизнь.
– А кто это, вечная невеста?
Он ответил коротким, свистящим словом, от которого у Коломбины сразу пересохло во рту:
– Смерть.
– А… а почему смерть – это невеста? Ведь среди соискателей есть и женщины – та же Лорелея Рубинштейн. Зачем ей невеста?
– Это только так говорится, потому что по-русски «смерть» женского рода. Само собой, для женщин Смерть – Вечный Жених. У нас вообще всё очень поэтично. Для соискателей Смерть это как бы la belle dame sans merci, Прекрасная Дама, которой мы посвящаем стихи, а если понадобится, то и самое жизнь. Для соискательниц же Смерть – Прекрасный Принц или Заколдованный Царевич, это смотря по вкусу.
Коломбина сосредоточенно наморщила лоб:
– И как же свершается обряд венчания?
Тут Петя взглянул на нее так, будто перед ним была какая-нибудь дикая папуаска с костяшкой в носу. Недоверчиво прищурился:
– Ты что, не слыхала о «Любовниках Смерти»? Да об этом пишут все газеты!
– Газет не читаю, – надменно объявила она. – Это слишком обыкновенно.
– Господи! Так ты ничего не знаешь о московских самоубийствах?
Коломбина осторожно помотала головой.
– Уже четверо наших обручились со Смертью. – Петя придвинулся ближе, его глаза заблестели. – И каждому сразу же нашлась замена! Еще бы – ведь о нас говорит весь город! Только никто не знает, где мы и кто мы! Если ты приехала в Москву, чтобы «поставить точку», тебе невероятно, фантастически повезло. Ты, можно сказать, вытащила счастливый билет. Обратилась именно к тому человеку, который действительно может тебе помочь. У тебя есть шанс уйти из жизни без пошлого провинциализма, умереть не как овца на бойне, а возвышенно, осмысленно, красиво! Может быть, мы даже уйдем с тобой вместе, как Моретта и Ликантроп. – Его голос вдохновенно зазвенел. – Как раз на вакансию Моретты я и хочу тебя предложить.
– А кто это – Моретта? – в восторге воскликнула Коломбина, заразившись его возбуждением, но по-прежнему еще ничего не поняв.
Она знала за собой этот недостаток – несообразительность. Нет, глупой она себя вовсе не считала (слава Богу, поумней многих), просто ум был немножко медленный – подчас сама на себя раздражалась.
– Моретта и Ликантроп – самые новейшие избранники, – шепотом объяснил Петя. – Получили Знак и тут же застрелились, одиннадцать дней назад. Место Ликантропа уже занято. Вакансия Моретты – последняя.
У бедной Коломбины голова шла кругом. Она схватила Петю за руку.
– Знак? Какой знак?
– Смерть подает своему избраннику или избраннице Знак. Без Знака убивать себя нельзя – это строжайше запрещено.
– Да что это такое – Знак? Какой он?
– Он всякий раз иной. Это невозможно предугадать, но и ошибиться тоже невозможно…
Петя внимательно поглядел на побледневшую спутницу. Нахмурился:
– Испугалась? И правильно, у нас ведь не в игрушки играют. Смотри, еще не поздно уйти. Только помни про данную клятву.
Она и вправду испугалась. Не смерти, конечно, а того, что он сейчас передумает брать ее с собой. Очень кстати вспомнилась рекламная вывеска компании «Мёбиус».
– С тобой мне ничто не страшно, – сказала Коломбина, и Петя просиял.
Воспользовавшись тем, что она сама взяла его за руку, стал поглаживать пальцем девичью ладонь, и Коломбину охватило безошибочное предчувствие: сегодня это непременно свершится. Она ответила на пожатие. Так они и ехали через площади, улицы и бульвары. Некоторое время спустя руки вспотели, и Коломбина, сочтя этот природный феномен вульгарным, пальцы высвободила.
Однако Петя уже осмелел. Победительно положил ей руку на плечо. Погладил шею.
– Ожерелье из змеиной кожи? – шепнул в самое ухо. – Бонтонно.
Вдруг тихонечко вскрикнул.
Коломбина повернулась, увидела, как стремительно расширяются Петины зрачки.
– Там… там… – пролепетал он, не в силах пошевелиться. – Что это?
– Египетская кобра, – объяснила она. – Живая. Знаешь, Клеопатра такой себя умертвила.
Он дернулся, прижавшись к окну. Руки сцепил на груди.
– Не бойся, – сказала Коломбина. – Люцифер моих друзей не кусает.
Петя кивнул, глядя на подвижное черное ожерелье, но придвинуться больше не пытался.
Сошли на круто идущей вверх зеленой улице, которую Петя назвал Рождественским бульваром. Свернули в переулок.
Был уже десятый час, стемнело, и зажглись фонари.
– Вот он, дом Просперо, – тихонько сказал Петя, показав на одноэтажный особнячок.
Собственно, Коломбина разглядела в темноте лишь шесть зашторенных окон, наполненных изнутри таинственным красноватым сиянием.
– Ну что же ты встала? – поторопил остановившуюся спутницу Петя. – Полагается приходить ровно в девять, мы опаздываем.
А Коломбину в этот миг вдруг охватило непреодолимое желание развернуться и со всех ног побежать назад на бульвар, а потом вниз, к широкой тусклой площади, и дальше, дальше. Да не в тесную китайгородскую квартирку, пропади она пропадом, а прямиком на вокзал и чтобы сразу в поезд. Колеса застучат, начнут сматывать нитку железной дороги обратно, та снова свернется в клубок, и все будет, как раньше…
– Это ты встал, – сердито сказала Коломбина. – Давай, веди к твоим «любовникам».
Коломбина слышит голоса духов
Петя открыл входную дверь без стука, пояснив:– Просперо прислуги не признает. Всё делает сам привычка ссыльного.