Акунин Борис. Огненный перст (адаптирована под iPad)

   Немало полезных новшеств накопилось и в фармакологии: снадобья от различных болезней, легкие в изготовлении яды, универсальное противоядие, надежное сонное зелье морфофор.
   Дамианос всегда любил учиться, потому что только знание превращает человека из раба обстоятельств в их повелителя.
   Жизнь была райская.
   Шесть дней он учился в Академии, а воскресенье проводил в городе, чтоб развеяться. Жалованья за годы отсутствия накопилось много, можно было не скряжничать.
   Сначала, еще в вечер субботы, посещал самый дорогой столичный лупанарий «Сад Эпикура», где гетеры веселы, искусны и приучены не лезть в душу. Назавтра шел на скачки или в театр. Другие аминтесы любили угоститься в хорошей таверне, попить сладкого никейского вина или ароматной мальвазеи, но Дамианос к разносолам был равнодушен, а вина не пил вовсе. Оно замутняет рассудок, а зачем замутнять око, которому и так вечно не хватает зоркости?
   Лучше всего было просто бродить по городу. Глядя на дворцы и храмы, на величественные монументы и прекрасные статуи, на беззаботных людей, Дамианос остро ощущал, какое блаженство жить в цивилизованном мире, который умно обустроен и надежно защищен. Константинопольцы даже не понимают, что это за счастье – существовать по предписанию мудрых законов, не бояться вражеских набегов и диких зверей, вечером ходить по освещенным улицам, не носить оружия. И в значительной мере чудесный эквилибриум сохраняется благодаря аминтесам, о существовании которых большинство византийских граждан даже не слышали.
 
   Так Дамианос прожил остаток осени, всю зиму и половину весны.
   А потом отпуск закончился. Как всегда, без предварительного уведомления. Просто в Академию прискакал нарочный и вручил вызов.
   Завтра, во второй день седмицы, 16 априлиса 3 года индикта, ровно в полдень, аминтесу второго разряда Дамианосу быть в секретоне по вызову пирофилакса.
 

День чудес

   Секретон Сколы аминтесов располагался не в императорском дворце, как прочие важнейшие учреждения, а в респектабельном квартале Нерсеса. Тихий переулок вел от грандиозной, трехпролетной арки Феодосия к внешне непримечательному двухэтажному домусу – родовому особняку пирофилакса. Вся жизнь государственного мужа была посвящена работе, поэтому канцелярию он разместил там же, где жил. Официум занимал весь внешний корпус; личные покои хозяина находились в глубине усадьбы, за садом.
   Вход в одно из секретнейших ведомств империи охранял (по виду – просто прохаживался перед дверью) человечек в аккуратной скромной хламиде. Ни копья, ни меча на поясе, ни щита. Но через этого невзрачного часового не прорвался бы никто чужой – ни силой, ни хитростью. Это был один из «гибких» – так назывались личные телохранители пирофилакса. Когда-то Дамианос мечтал попасть в их число. В «гибкие» из Гимназиона брали невысоких, быстрых и сметливых – таких, как он. Состоять при особе пирофилакса – завидная судьба. Но не сложилось, и теперь Дамианос об этом не жалел, потому что человек должен уважать свою судьбу и не тосковать по несбывшемуся.
   В великой империи, которой, если считать от Юлия Цезаря, уже сравнялось девятьсот лет, а если от Ромула и Рема – то полторы тысячи, имелось несколько секретных служб.
   Во-первых, Скола агентов, призванная следить за порядком в стране, вынюхивать крамолу и пресекать заговоры. Агенты, иначе называвшиеся Оком Базилевса, бдительно надзирали за провинциями и губернаторами. Их боялись и перед ними заискивали.
   За безопасность священной особы государя и его резиденций отвечала Скола скрибонов – дворцовая полиция.
   На рубежах державы нес службу корпус акритаев – стражей границы. Акритаи вылавливали вражеских шпионов, а иногда и засылали к неспокойным соседям собственных лазутчиков. Но это была разведка ближняя, для военных надобностей. Дальней разведкой занималась только Скола аминтесов.
   Создал ее более тридцати лет назад патрикий Кириан из древнего рода Лекасов. Великий император Феофил, отец нынешнего базилевса, присвоил своему бесценному помощнику небывалый прежде титул пирофилакса, что означает «Оберегатель Огня». Тысячеглазым Аргусом наблюдала Скола аминтесов за внешним миром – так, чтоб ниоткуда не налетел внезапный ураган, не задул священное пламя Ромейской империи.
 
   «Гибкий» едва взглянул на Дамианоса. Зевнул, отвернулся. Откуда понял, что это и есть аминтес, вызванный к пирофилаксу – ведомо одному Богу.
   В вестибуле вошедшего встретил такой же безмолвный привратник, провел к протоканцелярию Агриппе, доверенному помощнику Кириана. Это Агриппе в прошлом сентябре Дамианос отчитывался о выполненном задании.
   Двадцать лет знали они друг друга, но ни разу не разговаривали ни о чем кроме дела. Начальник канцелярии всегда смотрел вниз, никогда не улыбался, не сердился, не повышал голоса. Казалось, он не ест, не пьет, не сморкается, не чихает. Будто и не человек вовсе, а третья рука пирофилакса.
   Провести посетителя в святая святых, в апартаменты хозяина, мог только Агриппа. Спрашивать его о причине вызова было бесполезно. Скоро и так всё выяснится.
   Прошли через первый двор, атриум, потом колоннадой, потом через тенистый перистиль, куда выходила галерея личных покоев пирофилакса: кабинет-таблинум, гостиная-экседра и библиотека.
   – Иди в библиотеку, – коротко сказал Агриппа, впервые разомкнув уста. И не ушел до тех пор, пока не убедился, что Дамианос поднялся, куда следовало.
 
   Несмотря на полуденное время, в комнате было сумрачно. Ниши, где лежали свитки и пергаменты, тонули в полутьме, на широком столе горели две лампы. В богатых домах обычно использовали свечи – они приятно пахли и не чадили, но пирофилакс предпочитал желтоватый и ровный свет горящего масла.
   Человек в потертой шерстяной тунике не поднял головы. Он быстро писал железным стилусом на восковой табличке. Рядом накопилась целая стопка исписанных табул. Потом старший секретик возьмет эти записи и перенесет их на пергамент для долгого хранения.
   Кириан никогда не приступал к новому занятию, не окончив прежнего – эта его привычка была Дамианосу известна. Поэтому он не поздоровался, не приблизился, а остановился у порога и стал ждать.
   Даже хорошо, что пирофилакс занят. Можно было не торопясь его рассмотреть. В детстве и ранней юности Дамианос видел этого человека часто. Когда Гимназион еще только создавался, Кириан проводил там много времени. Придумывал, как лучше всё устроить, и даже несколько раз сам проводил философические уроки. Каждое сказанное им слово Дамианос запомнил на всю жизнь.
   Совсем седой. Макушка оплешивела. Морщины на лбу стали еще глубже – но ни одной поперечной, только продольные: пирофилакс никогда не сердился, а вот в задумчивости пребывал часто.
   Да, постарел, но блеск в глазах всё тот же, а движения по-прежнему точны и скупы. Сколько ему? Шестьдесят пять, а то и семьдесят. Редко кто доживает до подобного возраста, сохранив остроту ума и крепость тела.
   – С этим всё, – сказал пирофилакс, кладя табличку поверх остальных. – Это мои соображения по поводу доклада достопочтенного Льва Математика. Представь себе, он просит освободить его от епископского сана, потому что хочет создать Университет – специальное заведение для подготовки ученых. Очень интересная идея. Императрица спросила моего мнения.
 

 
   Так было всякий раз. Они могли не видеться несколько лет, а потом Кириан вел разговор, будто тот и не прерывался. Может, это и в самом деле была одна и та же растянутая на десятилетия беседа.
   – Вроде нашей Академии? – так же легко спросил Дамианос.
   С пирофилаксом просто: есть у тебя вопрос – задай.
   – Нет. У нас дают главным образом практические знания, сугубо прикладного направления. А в Университете будут учить теории, то есть с точки зрения логофета императорской казны вещам совершенно бесполезным. Логофет, скучный человек, дал отрицательное заключение, поэтому я и скребу железкой по воску… Подойди-ка. Ты стоишь спиной к свету, и я не вижу лица.
   Молча они смотрели друг на друга четыре стигмы – Дамианос сосчитал. В углу стояла клепсидра, водяные часы, и один раз за четверть минуты, в стеклянный сосуд срывалась звонкая капля.
   – Я и забыл, что у тебя такая же метка, как у меня, – с легким удивлением сказал Кириан. – Кружок ровно посередине чела.
   При этих словах оба непроизвольно коснулись каждый собственного лба. У аминтеса там было светло-коричневое, почти незаметное на загорелой коже пятнышко размером с мелкую монетку. У пирофилакса – чуть крупнее и розовое, прикрытое свесившейся седоватой прядью.
   – Загадка природы. – Кириан задумчиво покачал головой. – У нас, Лекасов, в каждом поколении только один ребенок наследует эту странность: не родинка и не нарост, а изменение пигментации кожи. Размер бывает разный, цвет тоже, но это всегда кружок и всегда на одном и том же месте. Мой дед был единственным из шести детей, кто родился таким. Пятно было большое, багровое. Он говорил, что у него третье око, которое никогда не спит и всё видит.
   В детстве я этого недреманного ока очень боялся. – Пирофилакс улыбнулся. – А у матери, тоже единственной меченой из семерых братьев и сестер, пятнышко было совсем маленькое и черное. Она шутила, что ее курица клюнула. Я же еще ребенком придумал, что меня коснулся огненным перстом архангел, дабы я всю жизнь служил священному огню. А ты? Какое название для свой отметины придумал ты?
   – Никакое. Я не придаю этому значения, – солгал Дамианос.
   Во сне с Белой Девой, самом первом, она обратила свой лучезарный взор ему на чело, и он понял: вот зачем он носит на себе этот знак. Чтобы Она могла его опознать.
   – Пятно и пятно, – пожал он плечами.
   – Нет, – с убеждением молвил отец. – В человеческой судьбе просто так ничего не бывает. Если ты – единственный из всех моих детей, кто унаследовал мой огненный перст, в этом есть какой-то смысл.
   «Он уже говорил это в прошлый раз, – подумал Дамианос. – И в позапрошлый. И совсем давно, в детстве. Про то, что почему-то только я один родился с кружком на лбу. Будто хочет забыть про это, а видит меня – и поневоле вспоминает. Хотя стоит ли удивляться, что он не помнит всякую ерунду?».
   У отца была поразительная способность слышать не произнесенные собеседником мысли. Ее-то он сейчас и продемонстрировал:
   – Погоди, я тебе всё это уже говорил во время нашей предыдущей встречи. Старею. Память слабеет…
   Пирофилакс сокрушенно развел руками и тут же доказал, что наговаривает на свою память:
   – Когда мы виделись? Девятого мартуса пятнадцатого индикта?
   – Точно так, отец, – почтительно склонил голову Дамианос.
   Ничего родственного в этом обращении не было. Все аминтесы называли пирофилакса «отцом» – в том числе, говорят, и новые, купленные на рынке. Скола была и остается одной семьей.
   – А перед тем мы виделись… первого февраля тринадцатого года. До того, постой-ка… в квинтилисе восьмого года, двадцатого числа… – продолжил пирофилакс, щурясь на огонь лампы.
   Если б Дамианос так хорошо его не знал, то вообразил бы, что перед встречей отец заглянул в биографос и хочет произвести впечатление. Но зачем великому человеку красоваться перед аминтесом второго разряда? Кириану нравится проверять свою исключительно цепкую память, только и всего. Сам Дамианос мог перечислить все эти даты не задумываясь, без малейшей запинки. Каждая из тех встреч была вехой в его жизни. Станет вехой и нынешняя, никаких сомнений.
   Что-то в отце изменилось. Постарел? Да, но не только. Никогда прежде он не вглядывался в лицо одного из своих бесчисленных сыновей так пристально.
   – Да, я постарел, – опять услышал мысль Кириан. – Стал болтлив. Мне хочется с тобой поговорить… И мы обязательно поговорим. Но сначала – о деле. Тебя ждет новое задание.
   Дамианос поклонился. Разумеется, новое задание – что же еще? Так происходило всегда: срочный вызов к пирофилаксу, потом отъезд. И пора бы уж. Надоело торчать в Элизии.
   Кириан посмотрел на клепсидру.
   – Пойдем. Через четверть часа мы должны быть в Консисторионе.
   Удивить Дамианоса было непросто, но тут он вздрогнул. Потом решил, что ослышался:
   – В Консисторионе?
   В тронном зале для парадных аудиенций? Дамианос никогда там не бывал и не думал, что попадет. Аминтесу это не по чину, да и вообще – зачем?
   – Базилевс примет лангобардских послов, а сразу после этого даст нам личную аудиенцию.
   «Нам»? Но ни о чем больше Дамианос спрашивать не осмелился. Когда у пирофилакса делалось такое лицо, как сейчас, вопросов задавать не следовало.
   …Через шумную площадь Августеон они шли пешком. Попросту, бок о бок, будто и в самом деле отец с сыном. Перед выходом Кириан облачился в лазоревый хитон патриция, но поверх накинул старый серый плащ, и никто на скромного старика не пялился. Чуть сзади, словно сами по себе, прогулочной походкой следовали двое «гибких».
   Перед тем, как войти в величественные бронзовые врата дворцового ансамбля, пирофилакс скинул плащ на руки подлетевшему телохранителю, и гвардейцы-экскубиторы склонили сверкающие шлемы перед золотой медалью с изображением Неопалимой Купины – знаком Оберегателя Огня. Один, звеня посеребренными доспехами, довел приглашенных через двор до дверей первого из дворцов, Юстинианова, и передал на попечение внутренней стражи, златолатных великанов-кубикулариев, рядом с которыми Дамианос почувствовал себя карликом. Он еле доставал сопровождающему макушкой до плеча.
   Прошли великолепной залой, пол которой был выложен разноцветным мрамором, а стены украшены мозаичными панно, живописующими великие победы империи.
   На широкой аллее, где колонны со скульптурами стояли гуще, чем деревья в лесу, пирофилакса приняли силенциарии, охранявшие священную особу базилевса. Эти были без доспехов и в мягких сапогах пурпурного императорского бархата – производить какой-либо шум им строжайше воспрещалось, и само их название означало «тишайшие». Рядом с ними Дамианос поневоле стал шагать на цыпочках.
   Но во время больших церемоний и силенциариям не позволялось входить в Консисторион. У входа пирофилакса и его спутника встретил улыбчивый, но безмолвный евнух, жестом неописуемого изящества пригласил следовать за ним. Сразу было видно юношу хорошего происхождения и безупречного воспитания. Всякая родовитая семья, которую Бог наградил многочисленным мужским потомством, считала разумным оскопить одного из мальчиков и с ранних лет пристроить ко двору. Настоящую большую карьеру близ императора могли сделать только кастраты, и в этом, по словам пирофилакса, была особая, проверенная столетиями мудрость. По закону евнух не мог стать венценосцем – а стало быть, императору не приходилось опасаться, что кто-то из министров возмечтает сесть на Порфирный Трон.
   Ангельский юноша поставил патриция у самой дальней колонны, почти беззвучно шепнул:
   – Оставайтесь здесь. По окончании церемонии, господин, я проведу вас в Санкториум.
   Санкториум, «Священный Дворец» – так назывались личные апартаменты базилевса великой империи. Очень немногим из смертных доводилось лицезреть этот сокровенный чертог собственными глазами. Неужто пирофилакс возьмет своего питомца и туда, в святая святых?
   Они стояли позади группы странно одетых людей в коротких куртках, вкривь и вкось расшитых золотом, в кожаных штанах, в высоких сапогах. Это несомненно и было посольство лангобардов – варваров, утвердившихся на юге Италийского полуострова. Длиннобородые и длинноволосые, неуклюжие, они что-то глухо обсуждали на своем диком наречии, стараясь говорить потише, но их грубые голоса все равно разносились под высокими сводами.
   Нигде в мире не было и не могло быть зала поразительней Консисториона. По сравнению с ним давешний дворец Юстиниана казался жалкой лачугой. Весь пол, от края до края, был устлан коврами тонкой персидской работы; стены облицованы листами чистого серебра; двери – резной слоновой костью.
   С особенным чувством Дамианос рассматривал трон. На фоне багряной портьеры с огромным имперским орлом, сплошь из алмазов, кресло казалось удивительно маленьким и легким. Но только так, наверное, и мог выглядеть центр вселенной – крошечная точка, откуда во все стороны расходятся лучи просвещения, славы и стальной ромейской воли. Престол был темен и тускл, зато всё вокруг сияло и сверкало: два золоченых льва по бокам, золоченое же дерево с золочеными райскими птицами, высоко-высоко поднятый золотой купол.
   Вперед вышел величественный церемониймейстер, трижды ударил посохом. По обе стороны трона возникли двое – один полный, безбородый, важный, в малиновом одеянии; второй щуплый, остробородый, в зеленой тунике младшего служителя.
   – Логофет Аникий. Ведает иностранными делами, – тихо объяснил Кириан. – В зеленом – переводчик. Сейчас приготовься. Церемониймейстер подаст знак проскинезии – нужно будет сотворить три земных поклона. Ох, мои старые кости.
   Взмах посоха – и послы со всей свитой, видимо проинструктированные заранее, бухнулись на колени, а потом лбами в пол. То же проделал и Дамианос.
   Что ж, высшей власти до́лжно оказывать знаки почтения – иначе в империи не будет порядка.
   На третьем коленопреклонении (церемониймейстер отстукивал продолжительность каждого) пришлось на несколько стигм задержаться.
   – Сейчас начнется представление. Специально для варваров, – хмыкнул пирофилакс, упираясь лбом в ковер. – Смотри и наслаждайся.
   Наконец можно было подняться.
   По залу прокатился вздох изумления.
   На троне сидел император. Взяться ему было неоткуда. Дойти от дверей он бы не успел, даже если бы несся вприпрыжку (Дамианос немедленно упрекнул себя за эту непочтительную мысль). И всё же сидел, величественный, в простой бело-пурпурной мантии, и неподвижный, как статуя. Древний венец неярко поблескивал старинным золотом и огромными рубинами. В курильницах – тоже будто сам собой – закурился фимиам. До престола было слишком далеко, чтобы Дамианос мог разглядеть лицо базилевса, но оно источало неземной свет.
   – Не благоговей, – прошептал Кириан. – Это луч, перенаправленный особой системой зеркал. А появился кесарь из-за портьеры, пока мы подпирали лбами пол. Августос давно там прятался.
   Пирофилаксу, кажется, было скучно. Он множество раз присутствовал на церемонии приема послов и теперь, чтобы скоротать время, охотно объяснял спутнику происходящее.
   Посольство, оказывается, было от архонта Беневентского – просить заступничества против арабов. Князь этот являлся вассалом императора франков, однако помощи от своего сюзерена не получил и решил поклониться Константинополю.
   – А помощи от франков князь Беневентский не получил, потому что один из твоих братьев перехватил гонцов, – сладостно присовокупил Кириан. – В результате у нас появился шанс вернуть себе изрядный кусок Италии.
   Переговоры происходили странно.
   Старший из послов, кланяясь и поминутно прижимая руки к груди, говорил что-то на своей тарабарщине – и потом ждал, пока переводчик пошепчет базилевсу. Отвечал, однако, не император, сохранявший полную неподвижность, а логофет Аникий.
 

 
   – Император не размыкает уст перед варварами, – пояснил пирофилакс. – Церемониал воспрещает. Но всё решено заранее… Ага, дело идет к концу. Сейчас увидишь второе действие представления. Им развлекают только тех, на кого нужно произвести сильное впечатление.
   Золотые львы вдруг ударили хвостами о землю. Металлические птицы на деревьях расправили крылья и запели райскими голосами.
   Лангобарды в ужасе попятились. Даже Дамианос от неожиданности вздрогнул под шелестящий смешок Кириана.
   – Эффектнее всего финал аудиенции. Смотри.
   О, чудо! Трон начал медленно воспарять над пьедесталом. Длинный парчовый полог, прикрывающий подножье, растягивался всё больше. Луч, озаряющий лицо базилевса, засиял ярче.
   – Подъемник? – догадался Дамианос.
   – Конструкции великого Льва Математика, – подтвердил пирофилакс.
   Церемониймейстер замахал посохом. Потрясенные варвары попятились к выходу. Торжественный прием закончился.
   Неслышно подпорхнул евнух-сопровождающий, поманил в боковую дверь.
   – Развлечения закончились. Теперь дело, – тихо и очень серьезно молвил Кириан.
 
   Пришлось долго ждать в пустой приемной Священного Дворца, которая после Консисториона выглядела почти спартанской: мраморные стены с драпировками, скульптуры в нишах да маленький, ласково журчащий фонтан.
   Не обращая внимания на пажа, будто его тут и не было, пирофилакс сказал своим обычным голосом:
   – Эта аудиенция неофициальная, безо всяких церемоний, поэтому плюхаться на пол не нужно. Встань слева и чуть сзади. Если августос тебя о чем-то спросит… Впрочем, сам сообразишь, как отвечать. Да он и не спросит.
   На розовом лице евнуха отразилось страдание. Очевидно, с его точки зрения говорить о государе столь небрежным тоном было кощунством. А Дамианос ощутил прилив гордости за отца: вот он какой, всё ему нипочем. Интересно, как Кириан будет разговаривать – страшно вымолвить – с императором?
   …Оказалось, что точно так же, как всегда: ясно, коротко и по существу.
   – В септембере я докладывал ее величеству, а она несомненно сообщила вашему величеству, что на порт Керкинтий, который находится в феме Климатов, пытался совершить пиратское нападение один из тавроскифских вождей по имени Воислав… – так, без вступлений и ритуальных славословий, начал свою речь пирофилакс.
   Императорский таблинум был просторен и светел, но тоже прост, как и приемная. Вдоль стен белели мраморные бюсты великих базилевсов – этим парадность исчерпывалась.
   Стоя недвижной беззвучной тенью за пирофилаксом, Дамианос не сводил глаз с того, кто был вознесен над всеми смертными, так что выше только Господь Бог и Его ангелы. Базилевс – единственный смертный, к кому обращаются во множественном числе: не «ты», а «вы», ибо рядом с ним, Своим наместником на земле, всегда незримо присутствует Иисус.
   Государь, который издали, во время приема послов, представлялся существом неземным, почти бесплотным, вблизи оказался пухлым полуюношей-полуподростком с бледным, одутловатым лицом и тусклым взглядом. Одет он был в белый хитон с пурпурной каймой, из-под бархатной шапочки свисали жидкие рыжеватые волосы. Хороши были, пожалуй, только прямая, горделивая осанка да такой же неестественно твердый поворот головы, будто приколоченной к шее.
   Император сидел за столом, по обоим торцам которого скрипели стилусами два писца, с поразительной скоростью регистрируя каждое произнесенное слово. Еще один придворный (его лица было почти не видно за высокой спинкой кресла) стоял позади государя. То был мистик, личный секретарь его величества.
   Он что-то шепнул. Базилевс слегка наклонил голову.
   – Продолжай, господин, – не сказал, а словно бы пропел мистик.
   – Пиратский набег был организован моим аминтесом. Вашему величеству известна тактика, которой Скола придерживается, контролируя народы, состоящие из хищных, но разрозненных племен. Все они в поисках добычи норовят напасть на наши окраины. Чем отбиваться от каждого по отдельности, мы обычно помогаем самому активному из князьков укрепиться, подавив и поглотив соседей, а затем выманиваем его в удобное нам место и уничтожаем. В результате провинция получает несколько лет спокойной жизни – до тех пор, пока у варваров не появится новый воинственный вождь. Вы, государь, всё это, конечно, знаете…
   Снова мистик что-то шепнул на ухо императору. Болезненный юноша кивнул.
   – Именно так поступил наш агент. Сначала помог Воиславу покорить окрестные племена. Потом князек собрался в поход на Керкинтий – все скифы, чуть усилившись, мечтают ограбить какой-нибудь из наших таврических городов. Агент привел варваров в условленное место, где один боевой дромон сжег всю вражескую флотилию. Доход от продажи пленных – более двухсот либр золотом – поступил в казну…
   У одного из писцов кончилась табличка, и Кириан подождал, пока служитель возьмет другую.
   – Операцию осуществил один из моих лучших людей, протоаминтес Дамианос Лекас.
   Не оборачиваясь, Кириан показал на Дамианоса, который от неожиданности не сразу догадался поклониться. Базилевс скользнул по нему вялым, лишенным выражения взглядом.
   Дамианос даже растерялся, чего с ним почти никогда не случалось. Протоаминтес? Это высшее звание, какого может достичь лазутчик Сколы. Еще поразительней было упоминание фамилии. Официально всех аминтесов называли только по имени. Фамилию мог носить лишь законный отпрыск родовитого семейства, а пирофилакс женат не был и семьи не имел.
   Впрочем, скачок через два чина и почетное титулование большой важности не имели. В далеком краю, при исполнении задания, совершенно все равно, есть у тебя фамилия или нет и какого ты ранга. Трудности и опасности те же самые. У протоаминтеса жалованье чуть не втрое больше, но Дамианосу вполне хватало и нынешнего. За полгода он не потратил и десятой части денег, накопившихся на личном счете.