"Убивая себя, человек наносит рану миру как целому, мешает осуществлению царства Божьего". (Н.Бердяев)
[Это действительно страшный аргумент, но почему мы должны в него верить? А съедая ту самую устрицу, о которой писал Юм, мы не наносим рану миру?]
Позыв к самоубийству, по Бердяеву, - проявление злой сатанинской силы, подчиняющей себе личность. "Самоубийца закупорен в своем "я", в одной темной точке своего "я" и вместе с тем он творит не свою волю, он не понимает сатанинской метафизики самоубийства". И совсем бескомпромиссно: "...Самоубийство не есть проявление силы человеческой личности, оно совершается нечеловеческой силой, которая за человека совершает это страшное и трудное дело. Самоубийца все-таки есть человек одержимый. Он одержим объявшей его тьмой и утерял свободу". [Или, наоборот, устал от несвободы, хочет избавиться от пут?]
"Преодолеть волю к самоубийству значит забыть о себе, преодолеть эгоцентризм, замкнутость в себе, подумать о других и другом, взглянуть на Божий мир, на звездное небо, на страдания других людей и на их радости. Победить волю к самоубийству значит перестать думать главным образом о себе и о своем". (Н.Бердяев)
[Хороший рецепт, но многие ли из нас способны его исполнить? И еще раз скажу: действительно ли идеален мир, в котором никто не думает о себе, а все только и делают, что думают о других и другом? Этот рай что-то уж больно отдает энтропией.]
Как уже было сказано выше, есть в "психологическом этюде" утверждения и вовсе несправедливые. Например, древнее обвинение в непременном эгоизме и трусости: "Самоубийца есть менее всего человек, способный к жертве своей жизнью, он слишком привязан к ней и погружен в ее мрак". Или угрожающее: "...Самоубийство есть отказ от бессмертия". [Это звучит странно после того, как автор сулил самоубийцам суд вечности и грядущую ответственность.] И уж совсем дико для большей половины человечества выглядит безапелляционное заявление: "Только христианское сознание раскрывает правду о самоубийстве и устанавливает правильное к нему отношение". [Вот чем смущает меня вера даже милейшего русского интеллигента Бердяева она заставляет признавать лишь свое кредо, а все прочие безоговорочно отвергать.]
Но среди всех обличений против самоубийства и самоубийц есть у Бердяева одна фраза, которая, на мой взгляд, стоит всех божественных призывов потому что она произнесена не от имени Абсолюта, а от имени человека: "Покончил с собой человек, которого я очень уважал и любил и считал одним из лучших людей. Причиной его самоубийства была безнадежная болезнь. Я не сужу его. Когда человек убивает себя, потому что его ждет пытка и он боится совершить предательство, то это в сущности не есть даже самоубийство". [Ах вот как, Николай Александрович? Но ведь это решительно все меняет. Пытка и предательство - понятия субъективные. Для Цветаевой пыткой была жизнь в эвакуации, где оказались миллионы ее соотечественников, а для Галактиона Табидзе предательством - подпись под письмом в осуждение Пастернака, хотя для многих собратьев по цеху это была пустая формальность.]
И вот итог нашего раздела, посвященного философскому взгляду на самоубийство: ничего нового, никаких неожиданностей. Голос рассудка и голос чувства друг друга не слышат. Несмотря на все красноречие выдающихся и благородных приверженцев "разумной веры", их доводы способны воздействовать лишь на тех, кто ни в каких доказательствах не нуждается, ибо и так уже верует.
Этический запрет на суицид убедителен и действенен только в той системе координат, которая существует в мире религиозного (и притом главным образом христианского) сознания.
Грустно.
Сомнения Достоевского
Необходимое объяснение
...Не как мальчик же я верую во Христа
и Его исповедую, а через большое горнило
сомнений моя осанна прошла...
Ф.М. Достоевский. "Дневник писателя"
Достоевский первым из русских мыслителей стал рассматривать самоубийство как одну из главных нравственных проблем человечества. Духовное, а еще более эмоциональное влияние этого писателя на все последующее развитие этической и религиозной философии огромно, и отношение Достоевского к столь важному вопросу не могло не повлиять на позицию тех, кто в дальнейшем высказывался на эту тему. Созданный писателем архети-пический самоубийца Кириллов обрел всемирный статус "суицидента № 1", перемещаясь из одного философского сочинения в другое и превратившись в символ человека новой, рационалистической эпохи.
Но еще существеннее, на мой взгляд, другое. Отношение Достоевского к самоубийству и самоубийцам, пожалуй, точнее всего соответствует тому смешанному, трудно выразимому словами чувству, которое это трагическое, противоречащее христианскому мировоззрению явление вызывает у верующего (но не слепо, а зряче верующего) человека.
Самоубийство занимает писателя еще больше, чем первый смертный грех, убийство, и самоубийц на страницах произведений Достоевского больше, чем убийц. Во всех главных романах непременно кто-то себя убивает или пытается убить. На протяжении последних пятнадцати лет жизни, главного периода своего творчества, Достоевский вновь и вновь проигрывает однотипные суицидные ситуации, словно пытается и не может найти ответ на мучающий его вопрос.
Интерес Достоевского к случаям самоубийства, к предсмертным запискам суицидентов и общественной реакции на них хорошо известен. Л.Х.Симонова-Хохрякова вспоминает:
"Федор Михайлович был единственный человек, обративший внимание на факты самоубийства; он сгруппировал их и подвел итог, по обыкновению глубоко и серьезно взглянув на предмет, о котором говорил. Перед тем, как сказать об этом в "Дневнике", он следил долго за газетными известиями о подобных фактах, - а их, как нарочно, в 1876 г. явилось много, - и при каждом новом факте говаривал: "Опять новая жертва и опять судебная медицина решила, что это сумасшедший! Никак ведь они (т.е. медики) не могут догадаться, что человек способен решиться на самоубийство и в здравом рассудке от каких-нибудь неудач, просто с отчаяния, а в наше время и с прямолинейности взгляда на жизнь. Тут реализм причиной, а не сумасшествие".
Многие, кто намеревался покончить с собой или же просто интересовался темой самоубийства, писали Достоевскому, спрашивали его совета и мнения. Писатель неоднократно и весьма многословно высказывался по этому вопросу напрямую, не прибегая к художественному вымыслу. На первый взгляд, если руководствоваться только публицистическими текстами, позиция Достоевского в отношении самоубийства выглядит очевидной и недвусмысленно осуждающей, вполне в духе ортодоксальных церковных воззрений. "Потеря высшего смысла жизни...несомненно ведет за собою самоубийство", -такова наиболее лаконичная формулировка этого взгляда, взятая из декабрьской книжки "Дневника писателя" за 1876 год.
Вот перечень статей "Дневника", которые затрагивают тему суицида.
В мае 1876 года появляется статья "Одна несоответственная идея", где затронута острая общественная проблема - эпидемия добровольных смертей, охватившая русское общество, прежде всего молодежь. Описывая самоубийство 25-летней акушерки Писаревой, произошедшее "от усталости и скуки", Достоевский скорбит по "милым, добрым, честным" молодым людям, которые утратили Бога и оттого убивают себя.
В октябре того же года в статье "Два самоубийства" писатель сравнивает два поразивших его трагических случая. Первым было самоубийство "дочери одного слишком известного русского эмигранта", покончившей с собой от нигилистической блазированности и оставившей циничное письмо, безмерно возмутившее Достоевского:
"Предпринимаю длинное путешествие.
[Это действительно страшный аргумент, но почему мы должны в него верить? А съедая ту самую устрицу, о которой писал Юм, мы не наносим рану миру?]
Позыв к самоубийству, по Бердяеву, - проявление злой сатанинской силы, подчиняющей себе личность. "Самоубийца закупорен в своем "я", в одной темной точке своего "я" и вместе с тем он творит не свою волю, он не понимает сатанинской метафизики самоубийства". И совсем бескомпромиссно: "...Самоубийство не есть проявление силы человеческой личности, оно совершается нечеловеческой силой, которая за человека совершает это страшное и трудное дело. Самоубийца все-таки есть человек одержимый. Он одержим объявшей его тьмой и утерял свободу". [Или, наоборот, устал от несвободы, хочет избавиться от пут?]
"Преодолеть волю к самоубийству значит забыть о себе, преодолеть эгоцентризм, замкнутость в себе, подумать о других и другом, взглянуть на Божий мир, на звездное небо, на страдания других людей и на их радости. Победить волю к самоубийству значит перестать думать главным образом о себе и о своем". (Н.Бердяев)
[Хороший рецепт, но многие ли из нас способны его исполнить? И еще раз скажу: действительно ли идеален мир, в котором никто не думает о себе, а все только и делают, что думают о других и другом? Этот рай что-то уж больно отдает энтропией.]
Как уже было сказано выше, есть в "психологическом этюде" утверждения и вовсе несправедливые. Например, древнее обвинение в непременном эгоизме и трусости: "Самоубийца есть менее всего человек, способный к жертве своей жизнью, он слишком привязан к ней и погружен в ее мрак". Или угрожающее: "...Самоубийство есть отказ от бессмертия". [Это звучит странно после того, как автор сулил самоубийцам суд вечности и грядущую ответственность.] И уж совсем дико для большей половины человечества выглядит безапелляционное заявление: "Только христианское сознание раскрывает правду о самоубийстве и устанавливает правильное к нему отношение". [Вот чем смущает меня вера даже милейшего русского интеллигента Бердяева она заставляет признавать лишь свое кредо, а все прочие безоговорочно отвергать.]
Но среди всех обличений против самоубийства и самоубийц есть у Бердяева одна фраза, которая, на мой взгляд, стоит всех божественных призывов потому что она произнесена не от имени Абсолюта, а от имени человека: "Покончил с собой человек, которого я очень уважал и любил и считал одним из лучших людей. Причиной его самоубийства была безнадежная болезнь. Я не сужу его. Когда человек убивает себя, потому что его ждет пытка и он боится совершить предательство, то это в сущности не есть даже самоубийство". [Ах вот как, Николай Александрович? Но ведь это решительно все меняет. Пытка и предательство - понятия субъективные. Для Цветаевой пыткой была жизнь в эвакуации, где оказались миллионы ее соотечественников, а для Галактиона Табидзе предательством - подпись под письмом в осуждение Пастернака, хотя для многих собратьев по цеху это была пустая формальность.]
И вот итог нашего раздела, посвященного философскому взгляду на самоубийство: ничего нового, никаких неожиданностей. Голос рассудка и голос чувства друг друга не слышат. Несмотря на все красноречие выдающихся и благородных приверженцев "разумной веры", их доводы способны воздействовать лишь на тех, кто ни в каких доказательствах не нуждается, ибо и так уже верует.
Этический запрет на суицид убедителен и действенен только в той системе координат, которая существует в мире религиозного (и притом главным образом христианского) сознания.
Грустно.
Сомнения Достоевского
Необходимое объяснение
...Не как мальчик же я верую во Христа
и Его исповедую, а через большое горнило
сомнений моя осанна прошла...
Ф.М. Достоевский. "Дневник писателя"
Достоевский первым из русских мыслителей стал рассматривать самоубийство как одну из главных нравственных проблем человечества. Духовное, а еще более эмоциональное влияние этого писателя на все последующее развитие этической и религиозной философии огромно, и отношение Достоевского к столь важному вопросу не могло не повлиять на позицию тех, кто в дальнейшем высказывался на эту тему. Созданный писателем архети-пический самоубийца Кириллов обрел всемирный статус "суицидента № 1", перемещаясь из одного философского сочинения в другое и превратившись в символ человека новой, рационалистической эпохи.
Но еще существеннее, на мой взгляд, другое. Отношение Достоевского к самоубийству и самоубийцам, пожалуй, точнее всего соответствует тому смешанному, трудно выразимому словами чувству, которое это трагическое, противоречащее христианскому мировоззрению явление вызывает у верующего (но не слепо, а зряче верующего) человека.
Самоубийство занимает писателя еще больше, чем первый смертный грех, убийство, и самоубийц на страницах произведений Достоевского больше, чем убийц. Во всех главных романах непременно кто-то себя убивает или пытается убить. На протяжении последних пятнадцати лет жизни, главного периода своего творчества, Достоевский вновь и вновь проигрывает однотипные суицидные ситуации, словно пытается и не может найти ответ на мучающий его вопрос.
Интерес Достоевского к случаям самоубийства, к предсмертным запискам суицидентов и общественной реакции на них хорошо известен. Л.Х.Симонова-Хохрякова вспоминает:
"Федор Михайлович был единственный человек, обративший внимание на факты самоубийства; он сгруппировал их и подвел итог, по обыкновению глубоко и серьезно взглянув на предмет, о котором говорил. Перед тем, как сказать об этом в "Дневнике", он следил долго за газетными известиями о подобных фактах, - а их, как нарочно, в 1876 г. явилось много, - и при каждом новом факте говаривал: "Опять новая жертва и опять судебная медицина решила, что это сумасшедший! Никак ведь они (т.е. медики) не могут догадаться, что человек способен решиться на самоубийство и в здравом рассудке от каких-нибудь неудач, просто с отчаяния, а в наше время и с прямолинейности взгляда на жизнь. Тут реализм причиной, а не сумасшествие".
Многие, кто намеревался покончить с собой или же просто интересовался темой самоубийства, писали Достоевскому, спрашивали его совета и мнения. Писатель неоднократно и весьма многословно высказывался по этому вопросу напрямую, не прибегая к художественному вымыслу. На первый взгляд, если руководствоваться только публицистическими текстами, позиция Достоевского в отношении самоубийства выглядит очевидной и недвусмысленно осуждающей, вполне в духе ортодоксальных церковных воззрений. "Потеря высшего смысла жизни...несомненно ведет за собою самоубийство", -такова наиболее лаконичная формулировка этого взгляда, взятая из декабрьской книжки "Дневника писателя" за 1876 год.
Вот перечень статей "Дневника", которые затрагивают тему суицида.
В мае 1876 года появляется статья "Одна несоответственная идея", где затронута острая общественная проблема - эпидемия добровольных смертей, охватившая русское общество, прежде всего молодежь. Описывая самоубийство 25-летней акушерки Писаревой, произошедшее "от усталости и скуки", Достоевский скорбит по "милым, добрым, честным" молодым людям, которые утратили Бога и оттого убивают себя.
В октябре того же года в статье "Два самоубийства" писатель сравнивает два поразивших его трагических случая. Первым было самоубийство "дочери одного слишком известного русского эмигранта", покончившей с собой от нигилистической блазированности и оставившей циничное письмо, безмерно возмутившее Достоевского:
"Предпринимаю длинное путешествие.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента