Акунин Борис. Смерть на брудершафт (Фильма 3-4)

   Воздухоплавательный генерал крякнул.

   — А дирижабли все равно больше, — проворчал он, вцепившись рукой в свою пушистую бороду.
   Авиационный генерал молчал. Под каждым из крыльев великана запросто разместилось бы по «морану».
   Крылов махнул рукой.
   От «Муромца» врассыпную бросились солдаты, казавшиеся рядом с ним лилипутами.
   Ровно зарычали моторы, закрутились пропеллеры. Махина покатилась из ограды на поле.
   Четверо авиаторов в яйцевидных шлемах отсалютовали начальству. Сквозь бликующее стекло кабины лиц было не видно. Генералы раздраженно козырнули. Волнующийся конструктор помахал шляпой.
   — Каркас фюзеляжа состоит из шпангоутов, на которых закреплены лонжероны и стрингеры, — лепетал он. — На этой модели рулевые тросы, управляющие элеронами, вынесены наружу, для легкости ремонта. Обшивка сделана из обычного полотна. Я предлагал укрепить салон бронированным листом, что сделало бы экипаж практически неуязвимым, но это существенно понижает грузоподъемность, и было принято решение воздержаться…
   Его никто не слушал.
   Воздушный корабль разбежался с величавой грацией слона. Казалось, эта махина не сможет оторваться от земли, но «Муромец» поднялся с удивительной легкостью и, описывая широкие круги над полем, начал набирать высоту.
   — Медленно взлетает, ох медленно, — покачал головой Боур. — «Моран» бы уже набрал тысячу пятьсот.
   Изобретатель кусал губы.
   — Однако как славно маневрирует, — пожалел молодого человека полковник.
   Корабль начал стрелять по мишеням. Вычихнул струю дыма, рядом с ярко-красным кубом из полотна лопнул разрыв.
   — Промазал, — констатировал Краенко.
   — Я был против установки на корабле пушки! — закричал конструктор. — Решительно против! Лучше поставить второй пулемет! В воздушном бою пулеметы гораздо эффективней!
   Будто услышав подсказку, «Муромец» затарахтел частыми очередями. В секунду разнес красный куб, а за ним расчехвостил и аэростат, который вялой колбасой заскользил вниз.
   — Точно так же «Муромец» расправится с любым дирижаблем! — отомстил воздухоплавателю конструктор.
   — Уж в этом-то можно не сомневаться, — поддержал его Боур. — Однако за такие деньги можно купить десять «моранов».
   — Мой «Илья» собьет ваши десять «моранов», а сам останется невредим, — ляпнул молодой нахал. Эфемерный союз легкой и тяжелой авиаций, едва возникнув, распался.
   — И потом, целых четыре человека на экипаж! При нашем-то дефиците кадров. У вас ведь, полковник, несколько машин простаивает?
   — Так точно, ваше превосходительство. Наблюдатели есть, а с опытными пилотами беда. Правда, не сегодня-завтра прибудет большое пополнение, — похвастался Крылов, ждавший новых летунов как манны небесной.
   «Муромец» старательно выписывал петли, демонстрировал повороты, сбросил макет бомбы, попавшей точно в середину очерченного круга, но генералы уже отвернулись — поняли, вороны, что добычи не будет.
   — Так или иначе, всё решит смотр. — Краенко похлопал бывшего сослуживца по плечу. — На всё, как говорится, воля Всевышнего и верховного. Пойдемте покажете, как обеспечивается безопасность корабля.
   Из ворот зоны вышел красномордый унтер с кожаной сумкой через плечо. При виде генеральских лампасов выкатил грудь, расправил плечи, перешел на чеканный шаг и так четко подбросил руку к фуражке что сразу стало видно настоящего коренного служаку.
   — Сорок нижних чинов постоянно находятся на территории. Отлучаться запрещено. Только старший унтер-офицер Сыч, — Крылов показал на молодца, — может выходить в штаб или в лавку. Господам офицерам разрешается удаляться от зоны не далее, чем на версту. Поездки в город допускаются лишь в дождливую погоду. Из лиц, не входящих в штат корабля, входить на объект имеем право лишь я и отрядный адъютант…
   Едва он это сказал, как в ворота рысцой вбежал адъютант авиаотряда поручик Гамидов, легок на помине. Его красивые сливообразные глаза сияли счастьем.
   — Ваше превосходительство! — закричал он издалека. — Разрешите обратиться к господину полковнику! Юлий Самсонович! Прибыло пополнение! Большое! Один летнаб, остальные пилоты!

Большое пополнение

   Начальнику авиаотряда так не терпелось поскорее увидеть летчиков, что конец инспекции получился неприлично скомканным. Все объяснения полковника ужались до куцых фраз, на вопросы он отвечал главным образом «Так точно» или «Никак нет». В скором времени генералы заскучали, тем более что придраться к «Муромцу» оказалось не из-за чего, а время шло к обеду. От вежливого приглашения откушать «обычной летунской трапезы» в офицерской столовой их превосходительства отказались, сославшись на приглашение ивангородского коменданта. И упылили на своих автомобилях, скатертью дорога.
   Крылов перекрестился и, стараясь не сбиться на мальчишеский бег вприпрыжку, поспешил в штаб.
 
   Пополнение действительно оказалось грандиозным. Перед крыльцом бывшей управы, окруженные офицерами, стояли и курили пятеро мужчин. Целых пятеро! Притом что Авиадарм обещал прислать самое большее четырех.
   С летным составом в действующей армии было еще хуже, чем с аэропланами и запчастями. На всю державу имелось шесть авиашкол. Вместе взятые, они могли вместить сотню учащихся, половина из которых отсеивалась за неспособностью к пилотному делу, а оставшихся буквально рвали на части. Свою квоту на этот год Особый авиаотряд уже выбрал. Но изобретательный Крылов догадался первым закинуть в управление бумагу, прося о пополнении за счет некадровых летчиков из числа запасных и охотников. До войны в России было немало любителей-спортсменов, летавших на свой страх и риск — кто в погоне за денежными призами, кто по зову сердца. Среди этой публики попадались пилоты недюжинного таланта.
   — Господа офицеры! — рявкнул кто-то из военлетов, первым заметивший начальника.
   Свои отошли в сторону, подтянулись. Новенькие неловко выстроились. Вид у них был нелепый: кто в канотье, кто в кепи, один в солдатской гимнастерке, один в широкополой шляпе. У ног багаж — чемоданы, портпледы, саквояжи.
   — Сашка! Круглов! — ахнул командир, бросаясь к маленькому курносому щеголю в чудесном парижском костюме и штиблетах с гамашами.
   Обнялись.
   Старые знакомцы очень давно не виделись. Когда-то Александр Круглов числился звездой отечественной авиации, но после первого Всероссийского праздника воздухоплавания, в сентябре десятого, вдруг исчез. Тогда разбился капитан Мациевич, и разбился странно: ни с того ни с сего выпал с высоты 500 метров из своего «блерио». Заговорили о самоубийстве. Сначала, как водится, болтали о роковой любви. Потом возникла другая версия, политическая.
   Двумя днями ранее Мациевич поднимал в воздух самого Столыпина. Пять минут покатал его над Петербургом и спустил на землю, только и всего. Однако Охранному отделению стало известно, что капитан был членом подпольной террористической организации и получил задание разбиться вместе с председателем комитета министров. Почему не исполнил — загадка. То ли нервов не хватило, то ли Столыпин ему понравился. Предстать перед судом товарищей несостоявшийся тираноборец не осмелился, предпочел расшибиться о землю. А Саша Круглов с покойником дружил, и якобы не просто дружил, а оказывался чуть ли не соучастником. В общем, история была мутная, полицейская.

   Через некоторое время Круглов объявился в Париже. Получил бревет на звание летчика от Французского аэроклуба и стал очень успешным «призовиком», то есть профессиональным авиатором, участвовавшим в призовых перелетах. То возьмет в Ницце 70 000 франков за рекорд дальности, то в Италии 30 000 лир за рекорд высоты. Жил на широкую ногу, купался в славе. Казалось бы, чего еще?
   — Как объявили войну, я сразу в наше посольство, — рассказывал он Крылову. — Политическим обещали амнистию. Добирался кружным путем, через Японию. Теперь вот рядовой, вольноопределяющийся. Самолет дашь?
   — Любой, на выбор. Хочешь мой «вуазен»? — пообещал полковник, все еще не веря такой удаче. Сам Круглов!
 
   Второго из новеньких Крылов тоже знал, но на шею ему не бросился.
   Это был известный опереточный артист Беркут-Лавандовский, несколько лет назад заболевший любовью к небу. Злые языки утверждали, что он желал таким образом поправить свою пошатнувшуюся сценическую популярность. Беркут и правда был позер, любитель аплодисментов, но притом настоящий, полоумный летун. Полковнику случалось видеть его в воздухе. Ничего не скажешь — действительно беркут.
   С этим щеголем наверняка будут трудности дисциплинарного порядка, озабоченно подумал он, оглядывая напомаженного красавца. Да еще как пить дать газетчики нагрянут.
   Протянул руку, сухо сказал:
   — Милости прошу в Особый авиаотряд. Надеюсь, сработаемся.
 
   — Инженер Агбарян, бревет номер 29, — горделиво представился третий, горбоносый брюнет с сияющим пробором. — Я со своим «фарманом», он прибудет на следующей неделе.
   Номер бревета был впечатляющий — его владелец наверняка летал с самого первого года русской авиации, то есть уже лет пять. Да и фамилия известная. Одесская фирма «Агбарян» занималась доводкой и ремонтом аэропланов, пользовалась у авиаторов отличной репутацией, а про владельца рассказывали, что как летун он очень неаккуратен, но феноменально удачлив: капотировал и разбивался раз десять, но всякий раз отделывался ушибами и переломами.
   — Очень рад. Пока едет ваша машина, не откажите осмотреть моих птичек. Есть кое-какие технические трудности, с которыми мои механики справиться не в состоянии, — попросил Крылов.
   Он уже решил, что приспособит инженера заведовать ремонтным цехом, а в небо будет пускать пореже. Специалист такого уровня в отряде — редкостное везение.
 
   Следующий был немолод и хмур. Солдатская форма сидела на нем, будто сшитая на заказ хорошим портным, а выправка была безошибочно гвардейская.
   — Ваше высокоблагородие, летчик-наблюдатель рядовой Ланской прибыл для прохождения службы!
   Прямая, как дощечка, ладонь застыла у околыша фуражки.
   Ах вот это кто.
   Про полковника Ланского несколько месяцев назад говорила вся армия. Офицер Генерального штаба, в начале войны он был приставлен к сербскому принцу Арсению, которого во укрепление духа союзничества назначили командовать русской пехотной дивизией. Августейший командир держался с офицерами высокомерно и даже грубо, что в конце концов закончилось чудовищным инцидентом: в ответ на оскорбление Ланской ударил начальника стеком по лицу. Военный суд приговорил преступника к расстрелу, замененному разжалованием в солдаты. Однако у Ланского нашлись покровители — пристроили невольника чести в летную школу, ибо в авиации легче отличиться и вернуть офицерское звание.
   С опальным генштабистом Крылов поздоровался почтительно, как со старшим по возрасту и выслуге.
   — Если не возражаете, будем летать вместе. Мне самому как раз нужен летнаб.
   — Буду счастлив, ваше высокоблагородие!
   — Меня зовут Юлий Самсонович. А вас?
   Если ты пошел в летчики, только чтоб вернуть серебряные погоны, после первого же боя подам представление — и счастливого пути, думал Крылов. А коли окажешься молодец, то хороший летнаб всегда кстати.
 
   Последний летун, по счету пятый, выглядел еще оригинальней. Загорелая физиономия с дурацкими бачками и белесыми усишками сияла не по-русски широкой улыбкой.
   — Прапорщик запаса Долохов!
   Смотрелся прапорщик запаса настоящим огородным пугалом: широкополая шляпа, будто из американской фильмы про ковбоев, желтые сапоги со скошенным каблуком, поверх клетчатой рубахи — безрукавка из овчины.

Волк в овечьей шкуре

   — А как вас по имени-отчеству? — спросил командир Особого авиаотряда, бритый бесцветный господин с усталыми глазами и мягкой манерой выговаривать слова. Зепп мысленно сразу окрестил его «Мямля».
   — Михаил Юрьевич, — еще шире раздвинул гауптман свою американскую улыбку. — Сам к вам напросился. Как узнал в канцелярии, что в Особый едет пополнение, организовал целую интригу, но своего добился. Служить под началом самого Крылова — давно об этом мечтал.
   Про интригу он сказал сущую правду, про мечту наврал. В Особом авиаотряде, как говорил принц датский, имелся магнит попритягательней, чем скучная рожа начальника.
   Мямля, однако, на лесть не клюнул.
   — Михаил Долохов? Никогда о вас не слышал. Где летали?
   Теофельс засмеялся:
   — Не поверите, господин полковник. Никто не верит. Я — американец.
   — Как так?
   — Ну не природный, конечно. Ездил на Аляску, золото искать. Не нашел. Работал в летучем цирке. А когда началась война, решил, что мое место на Родине.
   — Похвально. А это кто с вами?
   Командир авиаотряда снизу вверх смотрел на долговязого Тимо, который топтался за спиной у хозяина, сторожил багаж.
   — Мой механик, Тиимо. Он эстляндец, из Ревеля. По-русски говорит через пень-колоду, но в моторах — бог. Он невоеннообязанный, но я прихватил его с собой. Подумал, пригодится.
   — Конечно, пригодится. Раз вы имеете офицерский чин, вам положен денщик. Зачислим его пока на эту скромную должность, а там что-нибудь придумаем.
   Полковник (хм, демократ) протянул руку и новоиспеченному денщику. Старина Тимо осторожно пожал ее своей костлявой лапищей, проскрипел:
   — Сдравий-шелай, фаш-сковородь. Запомнил-таки. Всю дорогу практиковались.
   — Ну, американец, показывайте, чему вас в цирке научили. Вам привычней на «ньюпоре» или на «фармане»?
   — Мне все равно. Хоть на метле верхом, — весело ответил Зепп. — Я же циркач. У вас тут, я смотрю, выбор, как в дорогом ресторане.
   Он показал на поле, на котором стояло с дюжину машин различных фирм и моделей.

Летучий цирк

   Из всего разномастья аэропланов, имевшихся в отряде, «американец» выбрал трофейный германский «таубе» — машину шуструю и маневренную, силуэтом действительно похожую на голубка. ^[2]Взмыл на ней под облака и принялся выписывать такие кренделя да скрипичные ключи, что летчики и обслуга, наблюдавшие за полетом с земли, только диву давались.
   «Таубе» уходил в пике, делал полный переворот, три раза подряд исполнил нестеровскую «мертвую» петлю.
   Действительно, циркач.
   Крылов смотрел и радовался: какой урожайный день. Три первоклассных пилота, один инженер, один летнаб, да еще один механик!
   К полковнику подошел штабс-капитан Рутковский, командир воздушного корабля, встал рядом, понаблюдал, как точно и ловко садится новичок. Попросил разрешения закурить, задымил папиросой. Он был молчун, штабс-капитан. Если б не обидная автономность «муромчан», Крылов относился бы к нему с симпатией, а так между начальниками ощущалась некоторая настороженность.
   Из кабины приземлившегося самолета легко выпрыгнул Долохов, сменивший дурацкий американский наряд на кожанку и шлем. С ним знакомились отрядные старожилы, принимали как своего — жали руку, хлопали по плечу, обнимали. Все настоящие летуны друг другу, как братья.
   Раскрасневшийся от полета и объятий «американец» подбежал к полковнику.
   — Не разочаровал?
   — Молодец, что вернулись на родину! Далась вам Америка? Губить талант в такой дыре!
   Полковник не сдержался, тоже прижал лихача к груди — но символически, сохранив небольшую субординационную дистанцию.
   — Да, наглость есть, — своеобразно похвалил циркача командир «Муромца». — Пилоту без нее никак. — Пыхнув дымом, пожал прапорщику руку. — Штабс-капитан Рутковский. Ну, легких взлетов, гладких посадок.
   И пошел в сторону своего загона. Часовой заранее открывал ему калитку в воротах.
   — Что это у вас там за острог такой, Юлий Самсонович? — по-свойски спросил новенький. — Гауптвахта, что ли?
   — База воздушного корабля «Илья Муромец». Слыхали про такой?
   — Еще бы! Вот на чем полетать бы!
   Желание Долохова командиру было понятно. Он и сам охотно попробовал бы, какова пятитонная махина в полете, да не положено.
   — Бог даст, полетаете. Скоро поступят новые «Муромцы». Если верховный останется доволен показательным полетом. Всё зависит от смотра…