Акутагава Рюноскэ. О-Рицу и ее дети

   Не успел Кэндзо договорить, как Ёити выскочил из столовой и вбежал на кухню. Там Мацу с закатанными рукавами резала сушеного тунца. Когда Ёити проходил мимо нее, на него чуть не налетела Мицу. Они едва не столкнулись.
   – Простите.
   Смущенно извинившись, Мицу с аккуратно причесанными благоухающими волосами побежала в столовую.
   Сконфуженный Ёити поднес к уху телефонную трубку. Не успела телефонистка ответить, как раздался голос сидевшего у конторки Камиямы:
   – Ёити-сан, вы звоните в больницу Танимуре?
   – Да, в больницу Танимуре.
   Не кладя трубки, Ёити повернулся к Камияме. Тот, не глядя в его сторону, ставил на место, на зарешеченный стеллаж, большую бухгалтерскую книгу.
   – Оттуда только что звонили. О-Мицу-сан как раз побежала сказать об этом.
   – Что сказали?
   – Что профессор только что вышел. Только что, да, Рё-сан?
   Приказчик, к которому обратился Камияма, сидел на лестнице, доставая с высокой полки ящик с товарами.
   – Нет, сказали, что он еще в больнице.
   – Вот как? Так и надо было сказать Мицу.
   Ёити положил трубку и направился было в столовую. Но случайно взглянул на висевшие в магазине часы и в недоумении остановился.
   – В чем дело? На них уже двадцать минут пятого!
   – Они спешат на десять минут. Так что сейчас десять минут пятого.
   Камияма посмотрел на свои золотые часы:
   – Совершенно верно, десять минут.
   – А часы в столовой отстают. Так что Танимура-сан задерживается еще больше, чем мы предполагали.
   Постояв немного в нерешительности, Ёити быстро вышел из магазина и стал смотреть на затихшую улицу, над которой уже сгущались сумерки.
   – Все не идет. А вдруг он не может нас найти, хотя вряд ли... Камияма-сан, я, пожалуй, пройдусь немного, – бросил он через плечо Камияме и, надев гэта, оставленные у порога кем-то из приказчиков, почти бегом направился к большоЙ оживленной улице, забитой автомобилями и трамваями.
   Эта улица находилась в полуквартале от магазина. Стоявшее там на углу здание было разделено на две половины: в одной небольшое почтовое отделение, в другой – магазин импортных товаров, в витрине между оригинально расположенными соломенными шляпами и тростями были выставлены на манекенах яркие купальные костюмы.
   Повернувшись спиной к витрине, Ёити принялся нетерпеливо рассматривать прохожих и автомобили. Так он простоял некоторое время, но не заметил, чтобы в переулок, где в ряд стояли оптовые магазины, завернул хоть один рикша или хоть одна машина, если не считать забрызганного грязью такси с табличкой "свободен".
   Неожиданно появился мчашийся на велосипеде приказчик лет пятнадцати из их магазина. Увидев Ёити, он ловко затормозил и оперся рукой о телефонный столб, не снимая ног с педалей, сказал:
   – Только что звонил Танимура-сан.
   – Какое у него ко мне дело?
   Разговаривая, Ёити внимательно осматривал улицу.
   – Да никакого.
   – И ты приехал, чтобы сообщить мне об этом?
   – Нет, я еду на фабрику. Да, хозяин просил передать, что вы ему нужны.
   – Отец?
   Сказав это, Ёити вдруг бросился бежать, забыв о приказчике. В переулок сворачивал рикша. Поравнявшись с ним, Ёити поднял в приветствии обе руки и закричал сидевшему в коляске юноше:
   – Брат!
   Рикша, откинувшись назад, остановил коляску. В ней сидел Синтаро в летней форменной тужурке, в фуражке с белым кантом, обняв обеими руками лежавший на коленях чемодан.
   – Привет. – Синтаро без всякого выраження посмотрел на Ёити. – Как мама?
   Глядя снизу вверх на брата, Ёити почувствовал, как забурлила в жилах кровь, как запылали щеки.
   – В последние дни ей хуже. Говорят, язва двенадцатиперстной кишки.
   – Вот как? Да...
   Синтаро ограничился этим холодным замечанием. Но в его глазах, унаследованных от матери, промелькнуло выражение, которого Ёити так ждал, но на которое не смел надеяться. Ёити уловил в глазах брата раскаяние и продолжал быстро и беспорядочно:
   – Сегодня ей особенно плохо... Молодец, что приехал... Поезжай быстрее...
   Он сделал знак рикше, и тот снова пустился бежать. Синтаро вспомнил, как садился утром в вагон третьего класса, словно это был не он, а кто-то другой. Чувствуя у своего плеча плечо розовощекой деревенской девушки, устроившейся рядом с ним, он думал, что ему будет не так тяжело следовать за мертвой матерью, как встретиться взглядом с умирающей. А глаза его в это время были устремлены на сборник стихов Гёте в издании "Реклам"...
   – Синтаро, экзамены еще не начались?
   Синтаро бросил удивленный взгляд на говорившего. Ёити, стуча гэта, бежал рядом с коляской.
   – Завтра начинаются. Что ты здесь делаешь?
   – Мы ждем профессора Танимуру. Но он что-то опаздывает, и я вышел его встретить...
   Ёити ответил, учащенно дыша. Синтаро хотелось посочувствовать брату. Но это сочувствие вылилось в самые обыденные слова:
   – И давно ты ждешь?
   – Да нет, минут десять.
   – С тобой был, кажется, кто-то из приказчиков? Приехали.
   Рикша пробежал еще несколько шагов и остановил коляску у магазина. Магазина с массивной застекленноЙ дверью, такого близкого и родного Синтаро.

IV

   Через час на втором этаже магазина вокруг профессора Танимуры собрались с мрачными лицами Кэндзо, Синтаро и муж О-Кину. Они пригласили профессора сюда, чтобы узнать, каков результат осмотра О-Рицу. Профессор Танимура, человек крепкого сложения, выпил поданный ему чай, повертел в толстых пальцах золотую цепочку, свешивавшуюся из жилетного кармана, и наконец, внимательно глядя в освещенные электричеством лица мужчин, сказал:
   – Надо бы вызвать ее лечащего врача. Вы, кажется, вызвали Тодзаву-сана...
   – Ему только что звонили. Должен скоро прийти.
   Точно для подтверждения своих слов, Кэндзо повернулся к Синтаро, так и не переодев форменной тужурки, он сидел, хмурый, между профессором и отцом.
   – Да, с минуты на минуту должен явиться.
   – Тогда дождемся его, а потом все обсудим. Какая неустойчивая сегодня погода.
   Говоря это, профессор вынул портсигар нз марокканской кожи.
   – Сезон дождей в этом году так затянулся.
   – Погода действительно ужасная, под стать финансовым делам, тоску нагоняет... – добавил муж О-Кину.
   Пришедший навестить больную молодой хозяин мануфактурного магазина, с короткими усиками и в очках без оправы, был одет скорее как адвокат или служащий фирмы.
   Синтаро, которого раздражала вся эта болтовня, угрюмо молчал.
   Вскоре появился домашний врач Тодзава. В черном шелковом хаори, чуть подвыпивший, он учтиво поклонился профессору Танимуре и обратился к сидевшему наискосок от него Кэндзо:
   – Вы уже осведомлялись относительно диагноза? – У него бил сильный тохокуский акцент.
   – Нет, решил спросить об этом после вашего прихода.
   Профессор Танимура с зажатой между пальцами короткой сигаретой ответил вслед за Кэндзо:
   – Прежде всего нужно было выслушать вас...
   Тодзава подробно рассказал о состоянии больной за последнюю неделю и об избранном им методе лечения. Внимание Синтаро привлекли редкие брови профессора, которые беспрерывно двигались, пока он слушал Тодзаву.
   Когда тот умолк, профессор Танимура несколько раз важно кивнул головой:
   – Ну что ж, все понятно. Язва двенадцатиперстной кишки. Правда, сейчас осмотр показал, что у нее, видимо, начался перитонит. Об этом свидетельствуют пульсирующие боли в нижней части живота...
   – Пульсирующие боли в нижней части живота? – Тодзава, торжественно упершись локтями в ляжки, обтянутые саржевыми хакама, повернулся к профессору.
   Некоторое время все сидели, затаив дыхание, не решаясь заговорить.
   – Но сегодня температура значительно ниже, чем вчера... – прервал наконец молчание Кэндзо.
   Однако профессор, бросив в пепельницу сигарету, бесцеремонно прервал его:
   – Это ничего не значит. Температура все время будет понижаться, а пульс учащаться. Такова особенность этой болезни.
   – Ах вот оно что! Это нужно знать и нам, людям молодым.
   Муж О-Кину, скрестив на груди руки, время от времени пощипывал усы. Синтаро уловил в словах шурина безразличие совершенно чужого человека.
   – Я при осмотре больной как будто не обнаружил симптомов перитонита...
   Профессор Танимура ответил со свойственной ему профессиональной любезностью:
   – Возможно. Не исключено, что перитонит начался позднее. К тому же он, видимо, еще не прогрессирует. И все же я не сомневаюсь, что перитонит начался.
   – Может быть, следует немедленно положить ее в больницу?
   Это заговорил наконец Синтаро, сохраняя на лице суровое выражение. Профессор из-под тяжелых век внимательно посмотрел на Синтаро, словно для него было неожиданностью, что тот заговорил.
   – Перевозка больной сейчас исключена. Ей надо согревать живот. Если боль усилится, пусть Тодзава-сан сделает укол... Ночью, я полагаю, ей станет хуже. Уколы, разумеется, не панацея, но при этой болезни они необходимы, чтобы облегчить страдания.
   Профессор Танимура говорил, не глядя на собеседника, и вдруг, будто спохватившись, вынул из жилетного кармана часы и поднялся:
   – Простите, мне пора.
   Синтаро вместе с отцом и шурином поблагодарил профессора за визит. Лицо его выражало отчаяние.
   – Не смогли бы вы, профессор, в ближайшие дни еще раз навестить больную?.. – спросил, прощаясь, Тодзава.
   – Разумеется, я прибуду в любое время...
   Больше профессор ничего не сказал. Спускаясь последним по темной лестнице, Синтаро понял, что это конец...

V

   После ухода Тодзавы и мужа О-Кину переодевшийся в кимоно Синтаро, тетушка Асакава и Ёити собрались в столовой у жаровни. Из-за фусума по-прежнему доносились стоны О-Рицу. И все, вяло перебрасываясь словами под свисавшей над самой жаровней лампой, точно сговорившись, внимательно прислушивались к этим стонам.
   – Просто немыслимо. Такие ужасные страдания.
   Крепко сжимая щипцы для угля, тетушка смотрела в одну точку.
   – Ведь Тодзава-сан говорил, что все хорошо?
   Не отвечая тетушке, Ёити обратился к брату, сидевшему с сигаретой в зубах:
   – Он просил профессора прийти в ближайшие дни.
   – Странно. Почему он об этом просил?
   На этот раз Синтаро ничего не ответил, лишь стряхнул пепел.
   – Син-тян, что сказала мама, когда увидела тебя?
   – Ничего не сказала.
   – Но я слышал, как она смеялась.
   Ёити сбоку внимательно посмотрел на брата.
   – Верно... Скажи лучше, почему мамина постель благоухает дорогими духами?
   Тетушка с улыбкой повернулась к Ёити, но, не дождавшись от него ответа, сказала:
   – Это О-Кину-тян побрызгала мамину постель духами. Ты знаешь, Ё-тян, что это за духи?
   – Что за духи?.. Наверное, специально для постели.
   Неожиданно из-за фусума показалось измученное лицо О-Кину.
   – Где отец?
   – Он в магазине. Что-нибудь нужно?
   – Да, мама хотела...
   Не дав ей договорить, Ёити вскочил.
   Когда он выбежал из столовой, туда на цыпочках вошла, зябко охватив себя руками, О-Кину с болеутоляющими пластырями на висках и села на место, с которого только что вскочил Ёити.
   – Что случилось?
   – Никак не может принять лекарства... Новая сиделка хоть и пожилая, но действует спокойно и уверенно.
   – Как температура?
   Синтаро, продолжая молчать, поморщился и выдохнул дым.
   – Только что измеряли, тридцать семь и две...
   О-Кину, пряча подбородок в ворот кимоно, задумчиво посмотрела на Синтаро:
   – После ухода Тодзавы-сана снизилась еще на одну десятую.
   Снова наступило молчание. Его нарушил громкий звук шагов вошедшего Кэндзо, вслед за которым появился и Ёити.
   – Тебе только что звонили из дому. Муж просит чуть попозже позвонить. – С этими словами Кэндзо обратился к О-Кину, после чего направился в соседнюю комнату.
   – Ну что ты будешь делать! Две служанки в доме,а толку от них никакого.
   О-Кину, досадливо прищелкнув языком, переглянулась с тетушкой.
   – Такие теперь служанки пошли... Моя, так та наоборот, во все сует нос.
   Пока женщины переговаривались, Синтаро, не выпуская сигареты изо рта, заговорил с печально сидевшим Ёити:
   – К вступительным экзаменам готовишься?
   – Готовлюсь... Но в этом году держать не буду...
   – По-прежнему пишешь стихи?
   Ёити, морщась, прикурил сигарету.
   – У меня нет такой склонности к учению, как у тебя. А математику я просто ненавижу.
   – Хоть и ненавидишь, но если не заниматься...
   Синтаро прервала сидевшая напротив него тетушка, тихим голосом переговаривавшаяся с подошедшей к приоткрытым фусума сиделкой:
   – Син-тян, мама зовет.
   Погасив окурок, он встал, и, не взглянув на сиделку, прошел в соседнюю комнату.
   – Проходи сюда. Мама сказала, что хочет тебя видеть, – кивнул ему головой отец, сидевший у изголовья больной. Синтаро послушно примостился рядом с ним.
   – Ты меня звала?
   Мать повернула к нему голову. В свете лампы, завешанной куском материи, лицо ее выглядело еще более осунувшимся.
   – Понимаешь, Ёити не желает заниматься... Хоть бы ты ему сказал... Он прислушивается к твоему мнению...
   – Хорошо, обязательно скажу. Кстати, только что мы уже с ним говорили об этом.
   Синтаро ответил чересчур громко.
   – Да? Смотри не забудь... Я думала, что вчерашнего дня не переживу, а вот видишь...
   Превозмогая боль, мать широко улыбнулась.
   – Может быть, помог амулет Тайсяку-сана – вот и жар спал; глядишь, еще и поправлюсь... Мицу говорила, что у ее дяди тоже была язва двенадцатиперстной кишки, а он через полмесяца поправился. Видно, не такая это страшная болезнь...
   Синтаро до боли стало жаль мать, которая все еще надеялась на выздоровление.
   – Конечно, поправишься. Непременно поправишься, лекарства обязательно помогут.
   Мать кивнула:
   – Давайте еще раз попробуем выпить.
   Подошедшая сиделка ловко поднесла ко рту О-Рицу мензурку. Мать, зажмурившись, в два глотка выпила содержимое. На какой-то миг у Синтаро отлегло от сердца.
   – Вкусно.
   – Смогла все же принять наконец.
   Сиделка и Синтаро радостно переглянулись.
   – Раз стала принимать лекарства, все в порядке. В общем, залежалась ты, пора подниматься. И устроим праздничный обед, будем есть рис с красной фасолью.
   Шутка Кэндзо вызвала у стоявшего на коленях Синтаро желание уйти. В это время мать неожиданно подозрительно глянула на него.
   – Лекция? Где сегодня вечером лекция? – спросила она.
   Испуганный Синтаро, ища спасения, посмотрел на отца.
   – Никакой лекции нет. Нигде ее не будет. Так что можешь лежать спокойно.
   Успокаивая О-Рицу, Кэндзо одновременно делал глазами знаки Синтаро. Тот поспешно поднялся и вернулся в ярко освещенную столовую.
   Там по-прежнему сестра и Ёити тихо разговаривали с тетушкой. Когда он вошел, все трое повернулись, вопросительно глядя на Синтаро. Однако Синтаро молча, с каменным лицом, сел на свое место.
   – Зачем тебя звали?
   Молчание нарушила О-Кину, все еще зябко кутая подбородок в ворот кимоно.
   – Ничего особенного.
   – Значит, мама просто хотела посмотреть на тебя?
   В тоне сестры Синтаро уловил раздражение. Но ничего не ответил, лишь горько усмехнулся.
   – Ё-тян, не побудешь ночью с больной? – после непродолжительного молчания, зевнув, обратилась к Ёити тетушка.
   – Хорошо... Сестра тоже обещала побыть этой ночью с матерью...
   – А ты, Син-тян?
   О-Кину из-под припухших век посмотрела на Синтаро.
   – Мне все равно, не знаю.
   – Син-тян, как всегда, колеблется. Я думала, поступление в колледж прибавит ему решительности...
   – Наверно, он просто устал, – с укором ответила О-Кину тетушка.
   – Тогда пусть сейчас ложится спать. Тем более что дежурить придется, наверно, не одну ночь...
   – Ну что ж, пойду спать, ладно?
   Синтаро поднес спичку к сигарете брата. Только что он видел умирающую мать и поэтому ненавидел себя за эту услужливость...

VI

   Синтаро поднялся на второй этаж и около двенадцати лег. Он действительно очень устал, тетушка не зря сказала. Но, погасив свет, долго еще ворочался с боку на бок.
   Рядом тихо посапывал Кэндзо. Впервые за последние несколько лет он спал в одной комнате с отцом. Неужели раньше он не храпел, недоумевал Синтаро, глядя на спящего отца.
   Перед Синтаро неотступно стоял образ матери – воспоминания о ней его преследовали. Воспоминания были самые разные, и приятные, и неприятные. Но все одинаково печальны. "Все прошло. И хорошее и плохое", – думал Синтаро, стараясь поудобнее пристроить на подушке голову с коротко остриженными волосами.
   ...Однажды, когда Синтаро еще учился в начальной школе, отец купил ему новую фуражку. С большим козырьком и высокой тульей, о такой Синтаро давно мечтал. Увидев ее, сестра О-Кину сказала отцу, что в будущем месяце будет репетиция хора и ей нужно сшить кимоно. Отец расхохотался и пропустил ее слова мимо ушей. Сестра разозлилась. Отвернувшись от отца, она стала ворчать:
   – Ты любишь одного Син-тяна.
   Отец все еще продолжал улыбаться.
   – Одно дело фуражку, другое – кимоно.
   – А мама на что? Она недавно сама сшила хаори.
   Сестра снова повернулась к отцу и зло глянула на него.
   – Но я ведь не так давно купил тебе шпильку и гребень.
   – Да, купил. Ну и что, ты и должен бил купить.
   Сестра вытащила из волос шпильку, украшенную искусственными белыми хризантемами, и швырнула на пол.
   – Возьми свою шпильку.
   Отец поморщился:
   – Не делай глупостей.
   – Чего же ждать от меня, глупой? Я глупая, не то что Син-тян. И моя мама была глупой...
   Побледневший Синтаро оказался свидетелем этой сцены. Когда сестра расплакалась, он молча подобрал с пола шпильку и стал нервно обрывать лепестки с цветка.
   – Что ты делаешь, Син-тян?
   Сестра как безумная схватила его за руку.
   – Ты же сама сказала, что шпилька тебе не нужна. А раз не нужна, не все ли равно, что я с ней сделаю? Женщины любят ссориться, ну и ссорься, пожалуйста...
   Синтаро поднял рев, и они с сестрой стали драться, вырывая друг у друга шпильку, пока на цветке не осталось ни одного лепестка... Сейчас Синтаро удивительно отчетливо представил себе душевное состояние сестры, лишившейся матери...
   Синтаро стал прислушиваться. Кто-то, стараясь неслышно ступать, поднимался по темной лестнице... Вдруг раздался голос Мицу:
   – Господин...
   Кэндзо, который, казалось, спал, сразу же поднял голову с подушки:
   – Что случилось?
   – Вас зовет госпожа.
   – Хорошо. Иду.
   После ухода отца Синтаро неподвижно застыл на постели с широко открытыми глазами, прислушиваясь к тому, что делается в доме. И почему-то в его памяти вдруг всплыло далекое светлое воспоминание, никак не связанное с трагичностью этой минуты.
   ...Это тоже случилось в то время, когда он учился в начальной школе, мать взяла его с собой на кладбище на могилу отца. Был солнечный воскресный полдень – среди сосен и живой изгороди ярко белели цветы магнолий. Мать подошла к небольшой могилке и сказала, что это могилка отца. Синтаро остановился и слегка склонил голову:
   – Надеюсь, больше ничего от меня не требуется?
   Поливая могилу, мать с улыбкой на него посмотрела:
   – Ничего.
   К отцу, которого он не знал, Синтаро относился с теплотой. Но этот жалкий каменный столбик не вызывал в нем никаких чувств.
   Мать постояла еще некоторое время, сложив руки. Вдруг раздался выстрел духового ружья. Синтаро, стоявший за спиной матери, пошел в ту сторону, откуда донесся выстрел. Обойдя живую изгородь, он очутился на узкой тропинке – там мальчик с виду старше Синтаро, державший духовое ружье, и двое его младших братьев с жалостью смотрели на вершину какого-то дерева, которую, точно дымом, обволокло начавшими распускаться почками...
   В это время послышались шаги на лестнице. Синтаро с тревогой приподнялся на постели.
   – Кто это?
   – Ты не спишь?
   Это был голос Кэндзо.
   – Что случилось?
   – Я ходил вниз, меня мама звала.
   Отец произнес это с унылым видом и снова лег в постель.
   – Зачем она тебя звала, ей хуже?
   – Нет, просто хотела сказать мне, чтобы я завтра, если пойду на фабрику, надел летнее кимоно, которое лежит в верхнем ящике комода.
   Синтаро жалел мать. Хоть она и была женой совершенно чужого ему человека.
   – Как все это тяжело! Она так страдает.
   – Может быть, попросить Тодзаву-сана сделать ей еще укол?
   – Нет, пожалуй, нельзя так часто делать уколы.
   – Ну что ж, нельзя так нельзя, но все равно как-то надо облегчить ей страдания.
   Синтаро казалось, что Кэндзо пристально смотрит на него.
   – Твоя мать святая женщина... За что же на ее долю выпали такие муки?
   Оба помолчали.
   – Наверно, никто еще не ложился?
   Синтаро стало невыносимо вот так молчать, глядя друг на друга.
   – Тетушка уже легла. Не знаю только, уснула или нет...
   Сказав это, отец вдруг приподнял голову и стал прислушиваться.
   – Папа, мама что-то...
   Теперь это был тихий голос О-Кину, поднявшейся до середины лестницы.
   – Иду.
   – Я тоже встану.
   Синтаро накинул на плечи ночное кимоно.
   – Можешь лежать. Если понадобится, я сразу же тебя позову.
   Отец стал быстро спускаться по лестнице вслед за О-Кину.
   Какое-то время Синтаро сидел на постели, потом встал и зажег свет. Снова сел и стал осматривать освещенную тусклой лампой комнату. Возможно, мать позвала отца просто так, хочет, чтобы он побыл с ней... Это вполне вероятно.
   Неожиданно взгляд Синтаро упал на валявшийся под столом исписанный листок бумаги. Он поднял листок.
   – Посвящаю М...ко...
   Дальше шло стихотворение Ёити.
   Бросив листок, Синтаро лег, закинув руки за голову. Перед ним отчетливо всплыло миловидное лицо Мицу...

VII

   Когда Синтаро проснулся, в комнате, куда сквозь щели в ставнях проникал слабый свет, сестра и отец о чем-то тихо разговаривали. Синтаро вскочил будто от толчка.
   – Тебе надо немного поспать, – сказал Кэндзо О-Кину и поспешно сбежал с лестницы.
   За окном слышался шум, будто на черепичную крышу низвергался водопад. Ливень... Думая об этом, Синтаро стал быстро одеваться. О-Кину, с распущенным оби, ехидно сказала ему:
   – Син-тян, доброе утро.
   – Доброе утро. Как мама?
   – Ночь была очень тяжелой...
   – Не спала?
   – Сказала, что хорошо поспала, но я видела, что она и пяти минут не вздремнула. И говорила такие странные вещи... Мне всю ночь было не по себе.
   Одевшись, Синтаро вышел на лестницу, но вниз не стал спускаться. В той части кухни, которая была видна сверху, Мицу, подвернув подол, протирала пол тряпкой... Услыхав голос Синтаро и О-Кину, она поспешно одернула кимоно. Синтаро взялся за медные перила, но все не решался спуститься вниз, точно ему что-то мешало.
   – Какие же странные вещи говорила мама?
   – Полдюжины. Разве полдюжины не все равно что шесть штук?
   – Это у нее с головой неладно... А как сейчас?
   – Пришел Тодзава-сан.
   – Так рано?
   Мицу вышла из кухни, Синтаро стал медленно спускаться по лестнице.
   Через несколько минут он уже был в комнате больной.
   Тодзава сам только что сделал ей укол диантамина. Мать, которую сиделка укрывала после укола, металась по подушке – отец говорил об этом вчера вечером.
   – Пришел Синтаро.
   Это громким голосом сказал матери Кэндзо, сидевший рядом с Тодзавой, и сделал Синтаро знак глазами.
   Сннтаро сел напротив отца и, скрестив руки на груди, стал смотреть на мать.
   – Возьми ее руку.
   Синтаро послушно спрятал в своих ладонях руку матери. Она была холодной и неприятно влажной.
   Увидев сына, мать чуть кивнула ему и сразу же перевела взгляд на Тодзаву:
   – Доктор, плохи, наверное, мои дела. Вот и руки стали неметь.
   – Это ничего. Потерпите еще день-другой. – Тодзава мыл руки. – Скоро вам станет лучше... О-о, сколько здесь всего!
   На подносе, стоявшем у постели матери, лежали талисманы Удзиками из синтоистского храма Дайдзингу, талисманы Тайсяку из буддийского храма в Сибамата... Взглянув искоса на поднос, мать ответила прерывающимся голосом, будто задыхаясь:
   – Ночью мне было очень плохо... А сейчас боли почти утихли...
   Отец чуть слышно сказал сиделке:
   – По-моему, у нее стал заплетаться язык.
   – Видимо, во рту пересохло... Дайте ей водички.
   Синтаро взял у сиделки смоченную в воде кисточку и несколько раз провел ею во рту у матери. Мать прижала языком кисточку и проглотила капельку воды.
   – Я еще зайду. Никаких оснований для беспокойства нет. – Тодзава громко сказал это, повернувшись к больной, и, закрывая свой чемоданчик, обратился к сиделке: – В десять часов сделайте укол.
   Сиделка поморщилась и что-то пробурчала. Синтаро с отцом пошли провожать Тодзаву. В соседней комнате, как и вчера, уныло сидела тетушка. Проходя мимо, Тодзава непринужденно ответил на ее приветствие и заговорил с Синтаро:
   – Как идет подготовка к экзаменам? – Тут же сообразив, что он ошибся, доктор весело улыбнулся. – Простите. Я имел в виду вашего младшего брата.
   Синтаро горько усмехнулся.
   – В последнее время, встречаясь с вашим братом, я говорю с ним только об этом. Наверно, потому, что мой сын тоже готовится к экзаменам...
   Когда Тодзава шел через кухню, он все еще весело улыбался.
   После ухода доктора, скрывшегося за сплошной пеленой дождя, Синтаро, оставив отца в магазине, поспешно вернулся в столовую. Теперь рядом с тетушкой там сидел с сигаретой в зубах Ёити.
   – Хочешь спать? Синтаро присел к жаровне.
   – Сестра уже спит. Ты тоже ложись.
   – Ладно... Всю ночь курил, даже язык щиплет.
   Морщась, Ёити с унылым видом бросил в жаровню недокуренную сигарету.
   – Как хорошо, что мама перестала стонать.
   – Ей, кажется, лучше.
   Тетушка зажгла сухой спирт в грелке.
   – До четырех часов ей было плохо.
   Из кухни выглянула Мицу, причесанная на прямой пробор.
   – Простите. Господин просит вас зайти в магазин.
   – Хорошо-хорошо, сейчас иду.
   Тетушка протянула Синтаро грелку:
   – Син-тян, зайди к маме.
   Сказав это, она вышла, вслед за ней, подавляя зевок, поднялся и Ёити.
   – Пойду посплю немного.
   Оставшись один, Синтаро положил грелку на колени и задумался. О чем он и сам не знал. Шум ливня, низвергавшегося на невидимую крышу с невидимого неба, – единственное, что его сейчас заполняло.
   Неожиданно вбежала сиделка.
   – Идите кто-нибудь. Хоть кто-нибудь...
   Синтаро вскочил и в тот же миг влетел в комнату больной. Он обнял О-Рицу, прижал к себе.
   – Мама, мама!
   Лежа в его обьятиях, мать дернулась несколько раз. В уголках губ выступила пена.
   – Мама!
   В те секунды наедине с матерью Синтаро громко звал ее, жадно всматривался в лицо умершей.