Альдани Лино. Тридцать семь градусов по Цельсию

   Дорис заколебалась. Она переводила взгляд с профессора Крешенцо на Нико, который отчаянно корчился в постели.
   - Мне нельзя, - пояснил Крешенцо. - Я не член ВМО, мне не дадут и аспирина.
   Дорис бегом спустилась по лестнице и по.мчалась к аптеке. Но попробуй перейти улицу, когда по ней сплошным потоком мчатся левакары! А подземный переход, как назло, далеко. Сколько лишнего времени придется потерять? Она ощутила острую боль в спине и в боку. Неужели и в самом деле началась невралгия? Нет, сейчас все пройдет. Надо только взять себя в руки и не глупить. Все будет хорошо. Солнце, казалось, прожигающее навес крытого рынка, напомнило ей о недавней прогулке, о зеленом куполе леса. Ничего, ничего, все обойдется.
   Обычно сильнодействующие таблетки не выдают без рецепта. Но когда Дорис попросила лекарство, аптекарь в белом халате лишь взглянул на ее перекошенное лицо и молча выбил чек.
   В полдень пришла ее мать. Ее негодованию не было предела. Она беспрестанно качала головой в знак осуждения, фыркала и то и дело повторяла:
   - Я же тебе говорила, дочка, он совершенно безрассудный человек. А ты еще хотела связать с ним свою судьбу!
   - Перестань, мама, перестань. Нико - фанфарон и задира, но он чудесный парень. Просто случилось несчастье, и он тут не виноват.
   Крешенцо метался из одной комнаты в другую. Он попробовал еще раз позвонить своему другу. Никто не ответил.
   "Цветы распускаются в мае, цветы распускаются в мае", когда-то, в детстве, эта веселая песенка очень ей нравилась. Дорис не может понять, почему этот незатейливый припев припомнился ей именно сейчас.
   Мать стоит у спинки кровати и, вытянув шею, словно гусыня, наблюдает за Нико. Время от времени она сокрушенно разводит руками и говорит с наигранным участием:
   - Он задыхается. Ему нечем дышать. Разве вы не видите, что он задыхается?
   А Крешенцо ни секунды не стоит спокойно на месте: он то прищелкивает пальцами, то лезет в карман за сигаретами и тут же прячет их назад, сообразив, что дым может повредить Нико.
   В половине третьего мать берет Дорис за руку и уводит ее из комнаты.
   - Идем домой. Поешь, отдохнешь с часок, потом вернешься.
   Дорис решительно выдергивает руку и возвращается в спальню.
   Лицо Нико искажено гримасой боли, челюсти крепко сжаты, из уголка рта стекает желтоватая слюна. Он молчит и не отвечает на вопросы. Дорис расплакалась, умоляла его: "Ну, скажи что-нибудь", но он в ответ лишь тихонько стонал.
   Крешенцо снова бросился к телефону. Подошла жена врача и сказала, что на озере мужа не нашли, а домой он еще не вернулся.
   Крешенцо смотрит на Дорис виноватыми глазами.
   - Позвоню попозже. Пойду заварю чай.
   Крешенцо тоже устал, он с трудом удерживается, чтобы не закурить. Мать Дорис, эта свиная туша, облаченная в цветастое атласное платье, стоит в дверях и неодобрительно хрюкает. Она не намерена терпеть, чтобы ее дочка превратилась в сиделку, и в который раз уговаривает ее уйти. Дорис не отвечает. В ушах по-прежнему назойливо звучат слова: "Цветы распускаются в мае". А перед глазами кружатся в танце девочки в беленьких платьицах. Счастливые, бездумные дни детства, бегущие быстро и гладко, словно застежка молнии... А сейчас время тянется медленно, тоскливо, как в полусне.
   Она осталась одна. Мать ушла, Крешенцо тоже куда-то исчез. В полутемной комнате тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на столике да слабыми, на одной ноте, стонами Нико.
   Дорис держит руку Нико в своей. Рука горячая, липкая. Нет, Нико не только глупец, но и бунтарь. Он способен на самые благородные порывы, но одновременно упрям и эгоистичен. И ему дико, катастрофически не повезло. Выйти из ВМО и буквально через несколько дней заболеть, причем не простудой или гриппом, а какой-то странной и опасной болезнью! Неужели ему ничем нельзя помочь?..
   Она наклоняется к самому уху и тихонько зовет:
   "Нико, Нико, ты меня слышишь?"
   А Нико ощущает лишь прикосновение холодной руки ко лбу. Он совершенно обессилел и уже не в состоянии собрать воедино разбегающиеся мысли. На стене тени то сплетаются в клубок, то разбегаются в разные стороны. Нет, это не тени, а животные, цветы, птицы, снежные кристаллики. Внезапно от стены отделяется человек с широким костлявым лицом и словно призрак склоняется над постелью. Он в белоснежном халате. Это врач. Из кармана у него виден термометр, а в правой руке он держит шприц, оттопырив указательный палец, чтобы удобнее было колоть.
   Мгновенная вспышка света, и видение исчезает. Но тут же к постели подступает уже множество людей в белых халатах. Они выползают из темных углов и. по одному подходят к Нико. Каждый прикладывает к его груди стетоскоп, ощупывает, вынимает спасительный шприц, с адским смехом прячет его за спину и исчезает.
   И вот уже комната наполняется термометрами, огромными, пузатыми, с длиннющими столбиками ртути. Хруст стекла, белые пятна в глазах. Кто-то зажег свет. Это Дорис, рядом с нею профессор Крешенцо и какой-то незнакомец.
   - Пришел доктор, он быстро поставит тебя на ноги.
   Доктор? Нико хочет пошевелить рукой, сказать что-то, но горло перехватило тугим узлом, и он не в силах выдавить из себя ни звука. Лишь молча, недоверчиво глядит на незнакомца.
   Дорис тоже во все глаза смотрит на вновь прибывшего. Плотный, с красным, обветренным лицом, он совсем не похож на врача. Седые, коротко подстриженные волосы и мясистое лицо в морщинах придают ему скорее, вид торговца или земледельца. А может, так кажется потому, что он одет во фланелевую рубашку, серый плотный пиджак и холщовые брюки. В руке он держит плетеную корзину для рыбы. Незнакомец кладет корзину на столик, открывает крышку и вынимает медицинскую сумку.
   А, так это врач, исключенный из ВМО за то, что он помог незарегистрированному в амбулатории больному. Врач протягивает Дорис свою крупную мозолистую руку и гулким, уверенным голосом называет себя. Разумеется, имя и фамилия - вымышленные, ведь он сейчас рискует угодить в тюрьму.
   Врач наклоняется над больным, ощупывает его лоб, поднимает веки, вывертывает нижнюю губу, обнажает белые десны.
   - А это что такое? - спрашивает он, проводя пальцем по царапине на шее.
   - Он оцарапался о колючую проволоку. В прошлую субботу за городом, - смущенно лепечет Дорис.
   Врач задумчиво почесал щеку. Затем снова принялся осматривать Нико, не торопясь, самым тщательным образом. Дорис не понимает, почему врач то и дело потирает переносицу. Когда он вынул из сумки шприц и приготовился сделать укол, она не выдержала и тронула его за плечо.
   - Скажите, что с ним?
   Врач пожал плечами.
   - Не знаю. Похоже на столбняк. Но я вполне мог ошибиться. Отнюдь не исключено, что это обычное заражение. Тогда этот укол ему поможет. К сожалению, у меня почти не осталось лекарств. Если это банальное заражение, то все обойдется. Но если это все же... Словом, противостолбнячной сыворотки у меня нет. И потом, вводить ее теперь все равно слишком поздно.
   - Значит?..
   - Не надо заранее бояться самого худшего. Сейчас сделаем ему укол, и часа через три-четыре температура должна упасть.
   Дорис отвернулась и подошла к окну. Она стояла и невидящим взором глядела во двор, где на веревках висело белье.
   Врач вынимает иглу и кладет шприц в сумку.
   - Это все, что я мог сделать, - говорит он, обращаясь в пространство.
   Протягивает Дорис свою огромную, мускулистую руку и, потоптавшись, решительно направляется к выходу. Крешенцо провожает его до дверей.
   - Доктор, мне вы можете сказать, - шепчет он. - Есть хоть какая-нибудь надежда?
   В ответ - еле заметный отрицательный жест.
   Но Дорис ничего не заметила. Она вновь садится у изголовья постели и с надеждой ждет. Ждет, когда Нико станет лучше.