Страница:
– Уберите руки!
– Короче… Я тебя на улице жду.
Спотыкаясь, забыв про пиво, Чика быстро вернулся к своему столику.
– Слышь, Ваня… Там это… Наехали на меня!
– Кто?
– Козел один… Пойдем, поможешь.
Они вышли на темную улицу.
– Ну, где он? – спросил, оглядываясь, Иван.
Из темноты появились четверо: три здоровых мужика и с ними этот, в очках. Чика испуганно попятился обратно за дверь.
– Э-э, ты куда?
– Я сейчас… Сейчас… Только куртку сниму.
Мужики подошли к Ивану.
– Этот, что ли?
Очкарик не успел ответить, как один из громил ударил Котельникова в челюсть. Ивана отбросило к стене. Поднявшись, он тряхнул головой и без колебаний пошел вперед.
Удар!.. Обидчик навзничь упал на землю. Завязалась драка… Дрались молча, без выкриков и проклятий. Слышны были только тяжелое хриплое дыхание, да удары: глухие по телу и звонкие – по лицу… Обезумев от ярости, Котельников не отбивался. Он сам нападал… И вскоре все трое ничком лежали на земле. Только очкастый благоразумно убежал.
Все это время Чика следил за происходящим в щелочку из-за двери. Но едва все закончилось – тут же появился.
– Ты где был, урод?!
– Молнию… Молнию на куртке заклинило, – трусливо залепетал Чика, отступая.
– Щас как дам! – Иван тряхнул его за грудки. – Будет тебе молния!
– Ваня, Ваня!.. Ты чего?!
Котельников с силой оттолкнул его и пошел, не оглядываясь.
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
– Короче… Я тебя на улице жду.
Спотыкаясь, забыв про пиво, Чика быстро вернулся к своему столику.
– Слышь, Ваня… Там это… Наехали на меня!
– Кто?
– Козел один… Пойдем, поможешь.
Они вышли на темную улицу.
– Ну, где он? – спросил, оглядываясь, Иван.
Из темноты появились четверо: три здоровых мужика и с ними этот, в очках. Чика испуганно попятился обратно за дверь.
– Э-э, ты куда?
– Я сейчас… Сейчас… Только куртку сниму.
Мужики подошли к Ивану.
– Этот, что ли?
Очкарик не успел ответить, как один из громил ударил Котельникова в челюсть. Ивана отбросило к стене. Поднявшись, он тряхнул головой и без колебаний пошел вперед.
Удар!.. Обидчик навзничь упал на землю. Завязалась драка… Дрались молча, без выкриков и проклятий. Слышны были только тяжелое хриплое дыхание, да удары: глухие по телу и звонкие – по лицу… Обезумев от ярости, Котельников не отбивался. Он сам нападал… И вскоре все трое ничком лежали на земле. Только очкастый благоразумно убежал.
Все это время Чика следил за происходящим в щелочку из-за двери. Но едва все закончилось – тут же появился.
– Ты где был, урод?!
– Молнию… Молнию на куртке заклинило, – трусливо залепетал Чика, отступая.
– Щас как дам! – Иван тряхнул его за грудки. – Будет тебе молния!
– Ваня, Ваня!.. Ты чего?!
Котельников с силой оттолкнул его и пошел, не оглядываясь.
5
Колледж… Шумный коридор во время перемены. В кабинете молодая женщина-преподаватель и сын Ивана – Павел.
– Котельников, ты почему вчера физкультуру пропустил?
– Голова болела.
– Что-то в последнее время она у тебя слишком часто болеть стала. Ты посмотри, – преподаватель открыла журнал, – Физика – три прогула, иностранный – пять прогулов, математика – восемь… И все это – без уважительной причины. А двоек сколько нахватал! Придется, видимо, вызывать родителей. А?.. Как ты считаешь?
– Вызывайте.
– Ты очень изменился за этот год. Я тебя не узнаю. Ведь ты способный парень, Паша… Что происходит?
Она подошла ближе.
– Ну, скажи, что с тобой? Почему…
– Да отстаньте вы все от меня! – неожиданно оборвал ее Павел и выбежал из кабинета.
– Котельников, ты почему вчера физкультуру пропустил?
– Голова болела.
– Что-то в последнее время она у тебя слишком часто болеть стала. Ты посмотри, – преподаватель открыла журнал, – Физика – три прогула, иностранный – пять прогулов, математика – восемь… И все это – без уважительной причины. А двоек сколько нахватал! Придется, видимо, вызывать родителей. А?.. Как ты считаешь?
– Вызывайте.
– Ты очень изменился за этот год. Я тебя не узнаю. Ведь ты способный парень, Паша… Что происходит?
Она подошла ближе.
– Ну, скажи, что с тобой? Почему…
– Да отстаньте вы все от меня! – неожиданно оборвал ее Павел и выбежал из кабинета.
6
Милицейский УАЗик бодро колесил по заснеженной улице. Сквозь затянутое испариной мутное окно мелькали деревянные рубленые дома, заборы, огороды и садовые участки, присыпанные ранним ноябрьским снегом.
Иван Котельников колол перед домом дрова. Гулко ухая, он с силой втыкал тяжелый «колун» в гладкие березовые чурбачки, и те, с сухим звонким треском послушно разлетались по сторонам. Одет он был уже по-зимнему: шапка, стеганая фуфайка, широкие парусиновые штаны, серые валенки с галошами.
Увидев подъезжающий УАЗ, Котельников оставил работу. Машина притормозила возле него. Дик во дворе тревожно залаял.
Из машины вышел милицейский майор с пухлой кожаной папкой в руке.
– Бог в помощь!
– А-а, гражданин начальник, – с усмешкой поприветствовал его Иван.
– Да брось ты, – милиционер подошел ближе. – Покури.
Котельников опустил на землю топор, снял матерчатые рукавицы.
– Будешь? – он протянул пачку с сигаретами майору. Тот отказался. Иван прикурил, сел на березовый чурбачок. Милиционер, смахнув снег с другой чурки, присел напротив.
– С чем пожаловал? – поинтересовался Котельников.
– Ты вчера возле кафе драку устроил?
– Я? Драку?.. Какую драку?
– Не прикидывайся, мне все уже доложили.
– Ну, так у них и поспрашивай, – развел руками Иван. – А я ничего не знаю, дома сидел, телевизор смотрел.
– До-о-ома сидел, телеви-и-изор смотрел… – передразнил его милиционер. – А губа-то что припухла?
– Где? – Котельников потрогал губу. – Это я так… Прикусил.
– Эх, Ваня, Ваня… До седых волос дожил, а ума?.. Ну, что ты с этим Чикой связался? Ходишь за ним – как телок.
– Кто ходит?
– Ты, ты, Ваня!.. Ладно Чика – на нем уже клейма негде ставить. А ты-то, нормальный вроде мужик…
Иван угрюмо молчал. Большие мохнатые снежинки легко кружились в морозном воздухе. Солнце проглянуло из облаков. Красногрудый снегирь прилетел и уселся на ветку рябины.
– Пить тебе надо бросать, вот что… – сказал милиционер. – У меня доктор знакомый есть. Могу посодействовать.
– В ЛТП хочешь определить? – съязвил Иван.
– Помо-о-очь тебе хочу!.. Мы же не чужие люди. Отцы-то наши братьями были.
– Хоть и троюродными.
– Да не юродничай ты! – обиделся майор, но помолчав немного, добавил, – С работой решим… Пить только бросай.
Иван недоверчиво посмотрел на него.
– А чего это ты вдруг озаботился? Родственничек… Ведь раз в сто лет мимо ходишь.
– Да жалко мне тебя, – тихо вздохнул милиционер.
– А не надо меня жалеть! – взорвался Иван. – Я не больной какой-нибудь, не убогий. Захочу – и сам завяжу! Без помощников!
– Ну, как знаешь… – милиционер медленно встал, отошел к машине, потом, повернувшись, зло бросил:
– Ты очнись, дурень! Еще немного – и никому будешь не нужен! Сдохнешь под забором – и все!
Иван Котельников колол перед домом дрова. Гулко ухая, он с силой втыкал тяжелый «колун» в гладкие березовые чурбачки, и те, с сухим звонким треском послушно разлетались по сторонам. Одет он был уже по-зимнему: шапка, стеганая фуфайка, широкие парусиновые штаны, серые валенки с галошами.
Увидев подъезжающий УАЗ, Котельников оставил работу. Машина притормозила возле него. Дик во дворе тревожно залаял.
Из машины вышел милицейский майор с пухлой кожаной папкой в руке.
– Бог в помощь!
– А-а, гражданин начальник, – с усмешкой поприветствовал его Иван.
– Да брось ты, – милиционер подошел ближе. – Покури.
Котельников опустил на землю топор, снял матерчатые рукавицы.
– Будешь? – он протянул пачку с сигаретами майору. Тот отказался. Иван прикурил, сел на березовый чурбачок. Милиционер, смахнув снег с другой чурки, присел напротив.
– С чем пожаловал? – поинтересовался Котельников.
– Ты вчера возле кафе драку устроил?
– Я? Драку?.. Какую драку?
– Не прикидывайся, мне все уже доложили.
– Ну, так у них и поспрашивай, – развел руками Иван. – А я ничего не знаю, дома сидел, телевизор смотрел.
– До-о-ома сидел, телеви-и-изор смотрел… – передразнил его милиционер. – А губа-то что припухла?
– Где? – Котельников потрогал губу. – Это я так… Прикусил.
– Эх, Ваня, Ваня… До седых волос дожил, а ума?.. Ну, что ты с этим Чикой связался? Ходишь за ним – как телок.
– Кто ходит?
– Ты, ты, Ваня!.. Ладно Чика – на нем уже клейма негде ставить. А ты-то, нормальный вроде мужик…
Иван угрюмо молчал. Большие мохнатые снежинки легко кружились в морозном воздухе. Солнце проглянуло из облаков. Красногрудый снегирь прилетел и уселся на ветку рябины.
– Пить тебе надо бросать, вот что… – сказал милиционер. – У меня доктор знакомый есть. Могу посодействовать.
– В ЛТП хочешь определить? – съязвил Иван.
– Помо-о-очь тебе хочу!.. Мы же не чужие люди. Отцы-то наши братьями были.
– Хоть и троюродными.
– Да не юродничай ты! – обиделся майор, но помолчав немного, добавил, – С работой решим… Пить только бросай.
Иван недоверчиво посмотрел на него.
– А чего это ты вдруг озаботился? Родственничек… Ведь раз в сто лет мимо ходишь.
– Да жалко мне тебя, – тихо вздохнул милиционер.
– А не надо меня жалеть! – взорвался Иван. – Я не больной какой-нибудь, не убогий. Захочу – и сам завяжу! Без помощников!
– Ну, как знаешь… – милиционер медленно встал, отошел к машине, потом, повернувшись, зло бросил:
– Ты очнись, дурень! Еще немного – и никому будешь не нужен! Сдохнешь под забором – и все!
7
Паша Котельников задумчиво брел по опустевшему коридору. Занятия в колледже уже закончились… В рекреации, возле окна, он увидел группу ребят. В центре, на подоконнике сидел юноша с гитарой. Павел подошел, втиснулся рядом.
– Чего Евгеша тебя вызывала? – поинтересовались у него.
– О смысле жизни хотела поговорить.
– Ну, и как? Удалось?
– Да так… – Павел неопределенно пожал плечами.
Одна из девушек, Света, взяла у парня гитару и подала ему.
– Паша, сыграй.
Павел провел пальцами по струнам, подкрутил гитарные колки. Затем взял аккорд, другой – и негромко, красиво запел… Ребята слушали, сбившись в тесный круг.
Паша пел, то и дело, поглядывая на Свету. Видно было, что девушка ему нравится.
Потом кто-то предложил пойти в кафе, перекусить. Все дружно встали и отправились одеваться. Только Котельников остался на месте.
Света оглянулась:
– Паша, а ты?
– Не хочу.
Когда он ушел, одна из девушек осуждающе произнесла:
– Не компанейский. Никогда с нами не посидит.
– Да просто денег у него нет, – заступился за Пашу парень с гитарой. – А за чужой счет – стесняется.
– Ну, на кофе-то с пирожным мог бы найти?
– Откуда? У них в семье одна мать работает.
– А отец? – спросила Света.
– Пьет… Если бы мать еду из столовки не таскала…
– Он и одевается в «секонд-хенде», – встрял в разговор еще один юноша.
– А ты, лох, вообще помолчи… – с усмешкой сказал парень с гитарой, – Тебя хоть от Версаче одень, все равно лохом останешься.
Света незаметно приотстала от компании. Ее окликнули.
– Идите, идите… Мне еще в библиотеку надо.
– Чего Евгеша тебя вызывала? – поинтересовались у него.
– О смысле жизни хотела поговорить.
– Ну, и как? Удалось?
– Да так… – Павел неопределенно пожал плечами.
Одна из девушек, Света, взяла у парня гитару и подала ему.
– Паша, сыграй.
Павел провел пальцами по струнам, подкрутил гитарные колки. Затем взял аккорд, другой – и негромко, красиво запел… Ребята слушали, сбившись в тесный круг.
Паша пел, то и дело, поглядывая на Свету. Видно было, что девушка ему нравится.
Потом кто-то предложил пойти в кафе, перекусить. Все дружно встали и отправились одеваться. Только Котельников остался на месте.
Света оглянулась:
– Паша, а ты?
– Не хочу.
Когда он ушел, одна из девушек осуждающе произнесла:
– Не компанейский. Никогда с нами не посидит.
– Да просто денег у него нет, – заступился за Пашу парень с гитарой. – А за чужой счет – стесняется.
– Ну, на кофе-то с пирожным мог бы найти?
– Откуда? У них в семье одна мать работает.
– А отец? – спросила Света.
– Пьет… Если бы мать еду из столовки не таскала…
– Он и одевается в «секонд-хенде», – встрял в разговор еще один юноша.
– А ты, лох, вообще помолчи… – с усмешкой сказал парень с гитарой, – Тебя хоть от Версаче одень, все равно лохом останешься.
Света незаметно приотстала от компании. Ее окликнули.
– Идите, идите… Мне еще в библиотеку надо.
8
Света шла по коридору, заглядывая в пустые классы. В одном из них она увидела Пашу. Он сидел, склонившись над учебником.
– Учишь? – спросила девушка, присаживаясь рядом.
– Ага… – с готовностью откликнулся Павел. – Надо «пару» исправить, а то Евгеша жизни не даст.
– Я, наверное, тебя отвлекаю?
– Нет-нет, нисколечко… – он закрыл учебник. – Ничего в этих точных науках не понимаю.
Света кокетливо стрельнула глазками.
– Спросить можно?
– Спрашивай.
– Правда, что ты стихи пишешь?
– Правда… Даже публиковался в одном журнале.
– Здорово! – улыбнулась Света. – Почитай чего-нибудь?
– Тебе интересно?
– Да.
Павел замолчал, собираясь с мыслями.
– Ладно… Вот, слушай…
– А дальше?
– Дальше я и сам еще не знаю… Это последнее, на днях родилось. Нужно как-то закончить, а как – не придумал еще…
– Интересно.
– Правда? – оживился Павел. – Тебе понравилось?
– Да. Непонятно только, что значит – «под разливами звонниц»?
– Ну, как?.. Звонницы – это такие колокольные арки в храмах… То есть, подразумевается разливистый звон колоколов. Поняла?
– Теперь поняла.
– А вообще, я считаю, совсем не обязательно объяснять каждую строчку. В стихах… – глаза у Павла заблестели. – В стихах должно быть что-то непонятное. Вот, например… «Как тогда, я отважный и гордый, только новью мой брызжет шаг…» Ну, вот, подумай, какой такой «новью» и почему «брызжет»? Или… «Этих дней кипят-ковая вязь». Как это – «дней кипятковая вязь»? Разве можно такое объяснить?.. И это Есенин, понятный вроде бы поэт.
– Учиться не думаешь?
– Хотел… В литературный поступать или на журфак. Но мать… Мать против. Говорит – лучше на стройку.
– Почему? – искренне удивилась Света.
– Деньги нужны.
– Но нельзя же во всем искать материальную выгоду.
– Ее тоже можно понять, – вздохнул Павел. – С утра до вечера на двух работах.
– А отец?
– Отец… Отец… Я уже начал сомневаться – есть ли он у меня?
– Учишь? – спросила девушка, присаживаясь рядом.
– Ага… – с готовностью откликнулся Павел. – Надо «пару» исправить, а то Евгеша жизни не даст.
– Я, наверное, тебя отвлекаю?
– Нет-нет, нисколечко… – он закрыл учебник. – Ничего в этих точных науках не понимаю.
Света кокетливо стрельнула глазками.
– Спросить можно?
– Спрашивай.
– Правда, что ты стихи пишешь?
– Правда… Даже публиковался в одном журнале.
– Здорово! – улыбнулась Света. – Почитай чего-нибудь?
– Тебе интересно?
– Да.
Павел замолчал, собираясь с мыслями.
– Ладно… Вот, слушай…
Павел замолчал. Света внимательно посмотрела на него.
Я не знаю, откуда печаль,
Отчего она душу терзает.
Но зовет меня светлая даль,
И чего-то опять не хватает.
Кто ответит, зачем я живу?
Что ищу под разливами звонниц?
И кого безнадежно зову,
В паутине проклятых бессонниц?
Каждый день – как подарок судьбы!
Каждый день – как исчадие ада!
Для чего мне дана эта жизнь:
В наказание или в награду?
– А дальше?
– Дальше я и сам еще не знаю… Это последнее, на днях родилось. Нужно как-то закончить, а как – не придумал еще…
– Интересно.
– Правда? – оживился Павел. – Тебе понравилось?
– Да. Непонятно только, что значит – «под разливами звонниц»?
– Ну, как?.. Звонницы – это такие колокольные арки в храмах… То есть, подразумевается разливистый звон колоколов. Поняла?
– Теперь поняла.
– А вообще, я считаю, совсем не обязательно объяснять каждую строчку. В стихах… – глаза у Павла заблестели. – В стихах должно быть что-то непонятное. Вот, например… «Как тогда, я отважный и гордый, только новью мой брызжет шаг…» Ну, вот, подумай, какой такой «новью» и почему «брызжет»? Или… «Этих дней кипят-ковая вязь». Как это – «дней кипятковая вязь»? Разве можно такое объяснить?.. И это Есенин, понятный вроде бы поэт.
– Учиться не думаешь?
– Хотел… В литературный поступать или на журфак. Но мать… Мать против. Говорит – лучше на стройку.
– Почему? – искренне удивилась Света.
– Деньги нужны.
– Но нельзя же во всем искать материальную выгоду.
– Ее тоже можно понять, – вздохнул Павел. – С утра до вечера на двух работах.
– А отец?
– Отец… Отец… Я уже начал сомневаться – есть ли он у меня?
9
Вечерние сумерки… В доме Котельниковых горел свет.
За столом, в старом залатанном свитере сидел пьяный Иван. В комнату вошла жена, забрала со стола недопитую бутылку. Попыталась прихватить и стакан, но Иван успел выпить…
Пока муж закуривал, Надежда спрятала бутылку. Потом села рядом, на диван.
– На кого ты стал похож? Вещи из дому таскать начал… Не работаешь… Я устала! Не могу больше…
Она расплакалась.
– Ну, брось ты… Не реви… Я завяжу скоро…
– Сколько раз я уже это слышала? – сквозь слезы произнесла Надежда. – Не верю!
Иван жестами и мимикой попытался что-то объяснить, но, обессилев, уронил голову на грудь.
– Ты посмотри на себя в зеркало. Ничего человеческого в тебе не осталось… Когда ты в последний раз с детьми общался? Они уже забыли, когда тебя трезвым видели… А я?.. Я ведь тоже… Слова от тебя ласкового не услышишь!
– Ну, Надюх… У-у-у…
Сделав губы трубочкой, он потянулся к ней с поцелуем, но не удержался на табурете и с грохотом упал на пол.
За столом, в старом залатанном свитере сидел пьяный Иван. В комнату вошла жена, забрала со стола недопитую бутылку. Попыталась прихватить и стакан, но Иван успел выпить…
Пока муж закуривал, Надежда спрятала бутылку. Потом села рядом, на диван.
– На кого ты стал похож? Вещи из дому таскать начал… Не работаешь… Я устала! Не могу больше…
Она расплакалась.
– Ну, брось ты… Не реви… Я завяжу скоро…
– Сколько раз я уже это слышала? – сквозь слезы произнесла Надежда. – Не верю!
Иван жестами и мимикой попытался что-то объяснить, но, обессилев, уронил голову на грудь.
– Ты посмотри на себя в зеркало. Ничего человеческого в тебе не осталось… Когда ты в последний раз с детьми общался? Они уже забыли, когда тебя трезвым видели… А я?.. Я ведь тоже… Слова от тебя ласкового не услышишь!
– Ну, Надюх… У-у-у…
Сделав губы трубочкой, он потянулся к ней с поцелуем, но не удержался на табурете и с грохотом упал на пол.
10
Морозный солнечный день. Пушистый иней на проводах и деревьях. Снег звонко поскрипывал под подошвами.
Надежда с тяжелыми сумками шла по улице. Возле дома встретила соседку.
– Здравствуйте, тетя Клава!
– Здравствуй, Наденька, здравствуй!.. С работы?
– Ага… – ответила Надежда и достала из сумки завернутый в промасленную бумагу большой пакет. – Вот, к чаю возьмите… Пироги тут.
– Спасибо.
– Свадьба в столовой была, так остались.
– Как у тебя, девонька, дела? – поинтересовалась соседка.
– Какие тут могут быть дела… – устало ответила Надежда. – Вы ведь сами все видите.
– И то правда… Мой тебе совет. Побереги себя, да и деток тоже. Уходи от него, пока не поздно… Сколько можно горе мыкать? Ты женщина видная, найдешь еще свое счастье.
– Легко сказать – уходи… Столько лет вместе прожили.
– Но ты же видишь, что это за человек! Вот давеча замечание ему сделала, так он на меня чуть не с кулаками накинулся!
Надежда грустно вздохнула.
– Как напьется, так дурак дураком.
– Дак он и не протрезвляется!
– Но… Вообще, он не плохой мужик-то… Жалко мне его, теть Клава.
– Жалко?.. А он хоть кого-нибудь пожалел?!
– Ладно, пойду… Надо еще обед готовить.
Стукнула калитка… Дик с радостным лаем бросился навстречу. Надежда потрепала пса по загривку, отломила кусок пирога и вошла в дом.
Вся семья была в сборе. Машенька радостно бросилась проверять мамины сумки. Надежда дала ей конфетку… Паша, склонившись над столом что-то рисовал в альбоме. Увидев мать, улыбнулся… Сам Котельников неподвижно сидел возле окна, смотрел на улицу.
Машенька подошла к отцу, протянула Пашин рисунок.
– Папа, посмотри.
Иван оторвался от окна:
– Что это?
– Паша нарисовал.
Равнодушно глянув, Котельников отвернулся.
– Цветочки-кораблики… – недовольно пробурчал он себе под нос, потом, обращаясь к сыну, раздраженно бросил. – Мужиком надо быть!
Павел с вызовом взглянул на него.
– Как ты?
– Да, как я… – потом, уловив издевку в словах сына, грозно прикрикнул. – Поговори мне еще! Поговори!.. Чего смотришь?!
Павел молча набросил пальто и вышел.
Машенька, поджав губы, отвернулась к стене. Надежда тихо расплакалась.
Надежда с тяжелыми сумками шла по улице. Возле дома встретила соседку.
– Здравствуйте, тетя Клава!
– Здравствуй, Наденька, здравствуй!.. С работы?
– Ага… – ответила Надежда и достала из сумки завернутый в промасленную бумагу большой пакет. – Вот, к чаю возьмите… Пироги тут.
– Спасибо.
– Свадьба в столовой была, так остались.
– Как у тебя, девонька, дела? – поинтересовалась соседка.
– Какие тут могут быть дела… – устало ответила Надежда. – Вы ведь сами все видите.
– И то правда… Мой тебе совет. Побереги себя, да и деток тоже. Уходи от него, пока не поздно… Сколько можно горе мыкать? Ты женщина видная, найдешь еще свое счастье.
– Легко сказать – уходи… Столько лет вместе прожили.
– Но ты же видишь, что это за человек! Вот давеча замечание ему сделала, так он на меня чуть не с кулаками накинулся!
Надежда грустно вздохнула.
– Как напьется, так дурак дураком.
– Дак он и не протрезвляется!
– Но… Вообще, он не плохой мужик-то… Жалко мне его, теть Клава.
– Жалко?.. А он хоть кого-нибудь пожалел?!
– Ладно, пойду… Надо еще обед готовить.
Стукнула калитка… Дик с радостным лаем бросился навстречу. Надежда потрепала пса по загривку, отломила кусок пирога и вошла в дом.
Вся семья была в сборе. Машенька радостно бросилась проверять мамины сумки. Надежда дала ей конфетку… Паша, склонившись над столом что-то рисовал в альбоме. Увидев мать, улыбнулся… Сам Котельников неподвижно сидел возле окна, смотрел на улицу.
Машенька подошла к отцу, протянула Пашин рисунок.
– Папа, посмотри.
Иван оторвался от окна:
– Что это?
– Паша нарисовал.
Равнодушно глянув, Котельников отвернулся.
– Цветочки-кораблики… – недовольно пробурчал он себе под нос, потом, обращаясь к сыну, раздраженно бросил. – Мужиком надо быть!
Павел с вызовом взглянул на него.
– Как ты?
– Да, как я… – потом, уловив издевку в словах сына, грозно прикрикнул. – Поговори мне еще! Поговори!.. Чего смотришь?!
Павел молча набросил пальто и вышел.
Машенька, поджав губы, отвернулась к стене. Надежда тихо расплакалась.
11
Старинная каменная церковь возвышалась на берегу реки. Холодный порывистый ветер вздымал на воде крупную рябь, перекатывал пенные свинцовые волны. По заберегам белел молодой тонкий ледок. Большие разросшиеся деревья в церковном дворе гнулись, шуршали голыми оледеневшими ветвями, жалобно поскрипывали. Временами с неба, из низких серых туч принимался моросить мелкий нудный дождь, вперемешку со снегом…
А внутри храма, напротив, царили тепло и спокойствие. В нагретом воздухе витал запах ладана. Длинные тонкие свечи, негромко потрескивая, горели ровным и ярким пламенем. Лики икон умиротворенно смотрели со стен.
Надежда в темном платке и местный служитель отец Георгий, облаченный в длинную черную рясу, стояли возле алтаря. Больше в храме в этот час никого не было.
– Не знаю, что делать… Я устала, – с отчаянием, тихо произнесла Надежда, продолжая начатый разговор.
– К долготерпению призывает Господь наш, – ответил отец Георгий.
– Сил моих больше нет… А может и вправду развестись? Отец Георгий, что вы посоветуете? Ведь церковь не против развода?
– К душе своей прислушайся сперва, не рви по живому… Ибо сказано в Писании: «По жестокосердию вашему дана вам сия заповедь».
Надежда вздохнула и опустила глаза. Тонкие пальцы нервно теребили кончик платка.
– Терпи… – мягко, но убедительно проговорил отец Георгий. – Сумерки сгущаются перед рассветом…
А внутри храма, напротив, царили тепло и спокойствие. В нагретом воздухе витал запах ладана. Длинные тонкие свечи, негромко потрескивая, горели ровным и ярким пламенем. Лики икон умиротворенно смотрели со стен.
Надежда в темном платке и местный служитель отец Георгий, облаченный в длинную черную рясу, стояли возле алтаря. Больше в храме в этот час никого не было.
– Не знаю, что делать… Я устала, – с отчаянием, тихо произнесла Надежда, продолжая начатый разговор.
– К долготерпению призывает Господь наш, – ответил отец Георгий.
– Сил моих больше нет… А может и вправду развестись? Отец Георгий, что вы посоветуете? Ведь церковь не против развода?
– К душе своей прислушайся сперва, не рви по живому… Ибо сказано в Писании: «По жестокосердию вашему дана вам сия заповедь».
Надежда вздохнула и опустила глаза. Тонкие пальцы нервно теребили кончик платка.
– Терпи… – мягко, но убедительно проговорил отец Георгий. – Сумерки сгущаются перед рассветом…
12
Иван Котельников, страдая от жестокого утреннего похмелья, беспокойно ворочался на диване. В последнее время это состояние стало для него привычным… Два года уже Иван нигде не работал, перебивался случайными заработками. И если поначалу деньги вроде бы были, то вскоре их стало не хватать. Он занимал, не успевал отдавать, снова просил в долг. Постепенно ему перестали одалживать… Большая часть денег уходила на выпивку. Иван и до увольнения с работы частенько прикладывался к бутылке. Ведь это же так просто: выпил – и сразу все хорошо. И не болит душа, и мысли черные не лезут в голову. А когда его уволили, он стал пить еще больше. От неустроенности, от тоски… Все реже и реже можно было увидеть его трезвым. В последние пол года Иван и вовсе, словно с цепи сорвался. Пил практически каждый день. Близкие страдали, но ничего не могли изменить. И никакие уговоры на него не действовали… Прежних друзей у Ивана не осталось. Так, приятели, вроде Чики… Иногда, впрочем, находило на него раскаяние. В такие моменты Иван словно прозревал. Хотелось ему тогда все изменить, начать жизнь заново. Но это продолжалось недолго. И снова пьяный угар туманил голову…Он словно сорвался с кручи, и падал, падал… Совсем как тогда, в афганских горах.
Яростно и громко залаял Дик во дворе. Потом в сенях послышалась неловкая возня, какой-то стук, и на пороге появился Чика. Под мышками у него были костыли, в руке – авоська с тремя бутылками.
– Привет, Вано! Держи вино!
Котельников приподнял с подушки тяжелую голову.
– Ты чего, ногу что ли сломал?
– А-а, вчера по-пьянке, – Чика проковылял в комнату, поставил на стол сетку с бутылками. – Принимай товар!
– Откуда? – радостно изумился Иван.
– От верблюда… Закусить есть чего?
– Сейчас, сейчас посмотрим.
Иван поднялся и, шаркая тапками по полу, отправился на кухню. Некоторое время спустя вернулся с буханкой хлеба и тарелкой соленых огурцов. Дрожащими руками попытался отрезать ломоть.
– Давай я… – остановил его Чика. – Сейчас выпьешь, легче будет.
– Что-то потряхивает, – виновато произнес Иван. – Водяра, видно, вчера паленая попалась.
– А я вроде ничего…
Чика налил водки в граненые стаканы почти доверху. Они выпили, захрустели огурцами.
– Твой пес – сущий зверь! – с набитым ртом сказал Чика.
– Да ну!.. – отмахнулся Иван. – Это он так, для виду полает…
– Говорю тебе – сожрать готов!
– Боишься? – подначил его Иван.
Чика презрительно хмыкнул.
Котельников разлил водку по стаканам, взглянул в окно. Пес сидел возле своей конуры.
– Ну, хочешь, я тебя с ним познакомлю? Хочешь?.. Сюда приведу и …
– Не-не-не! Не надо! – воспротивился Чика.
– Почему?
– Не хочу.
Они снова выпили. Лицо Ивана озарила блаженная улыбка.
– Вот это кайф! По всем жилам протопило… Нет, я все-таки тебя с ним познакомлю.
– Не надо, прошу тебя! Не надо! – попытался протестовать Чика, но Котельников уже вышел во двор.
Отцепив пса, он завел его в дом.
– Сидеть, Дик! Сидеть!.. Чика, дай ему руку!
– Еще чего! – возмутился тот, отстраняясь. – Чтобы он мне ее оттяпал? У меня и так нога вон…
– Не бо-о-ойся! Погладь его… Смотри, какой он хоро-о-оший.
– Да ну тебя на фиг! Сам с ним целуйся.
– Ну, это ты не прав… – обиделся Иван.
Взяв со стола кусок хлеба, он бросил его собаке. Дик одним махом проглотил угощение.
– О! – сказал Котельников. – Сейчас!
Он исчез в другой комнате и через минуту оттуда донесся его голос.
– Чика!
– Что?
– Иди сюда!
– Зачем?
– Ну, иди, говорю!
Чика опасливо встал из-за стола и, бочком пробираясь мимо собаки, приковылял на костылях в комнату. Иван протянул ему ружье.
– На вот, смотри!
– Да видел я уже… – недовольно поморщился Чика.
– Подарок отца, – в хмельном восторге выдохнул Котельников. – Ты в стволы погляди!
Он открыл ружье, показывая чистоту стволов.
– Муха не сидела! А знаешь, как бьет? Я за сто метров… Иду, глухарь сидит. Вон, мы с Диком были, он поднял и посадил… Я только – щелк! Камнем!.. Во!.. Чика, пойдем на охоту? Дика возьмем, и…
В соседней комнате раздался грохот, звон падающей посуды. Они бросились на звук… Возле стола с виноватым видом стоял Дик, а рядом на полу и на столе валялись пролитая бутылка, опрокинутые стаканы. По клеенке стекал тоненький журчащий ручеек.
– Едрит-твою за ногу! – ошарашено вымолвил Чика. – Вот так номер!
– Ты что наделал, скотина! – в сердцах рявкнул Иван.
Постукивая по полу когтями, Дик испуганно забился под кровать. Он всего лишь корочкой хлеба хотел поживиться, а тут такое…
– Наказать его надо, – произнес Чика.
– Сейчас дам по ушам, мало не покажется! – возмущенно откликнулся Котельников.
Чика протянул ему ружье.
– На! Застрели.
– Что? – не понял Иван.
– А на кой тебе такая глупая животина? Или ты его сейчас жалеть начнешь? Как баба…
– Что?
– Да нет, ничего… Но если ты мужик…
Иван схватил Чику за грудки.
– Ты меня знаешь! И любой скажет – Иван Котельников – мужик! А не цветочки-кораблики…
– Ну, и правильно. Застрели – и дело с концом.
Котельников неуверенно пожал плечами.
– Но… Не здесь же?
– А ты на речку его выведи. Там даже выстрела никто не услышит.
Снег валил густыми пушистыми хлопьями. Дик, думая, что его ведут на охоту, азартно тянул поводок. Пьяный хозяин с ружьем едва поспевал за ним.
Они спустились к реке, пошли вдоль берега… Река по кромке уже была скована льдом, а на середине – парила черная открытая вода. От воды тянуло холодом, сыростью и человек с ружьем, озираясь, зябко поеживался… Наконец он остановился, выпустил из рук поводок. Собака отбежала немного вперед, и недоуменно посмотрела на хозяина.
Тихо… В белом безмолвии слышно было только зловещее карканье ворон, рассевшихся на ветвях прибрежных деревьев.
Иван медленно поднял ружье, щелкнул взводимым курком. Мушка, подрагивая, легла на черный собачий силуэт. Дик доверчиво помахал хвостом.
Выстрел!.. Пес упал, зарывшись мордой в снег.
Иван открыл ружье, выбросил дымящийся патрон. Потом подошел, склонился над жертвой. Пес неподвижно лежал, не подавая признаков жизни.
Котельников взял его за задние лапы и волоком потащил по рыхлому снегу. Позади оставалась глубокая борозда, испещренная алыми кровавыми пятнами.
Бросив тяжелую ношу под куст, Иван достал сигареты. Ладони у него были красные от крови. На прикуренной сигарете тоже оставались кровавые следы… Он жадно глотал горький дым, пытаясь перебить подступающую дурноту. Потом забросал неподвижного пса снегом и, не оглядываясь, ушел.
Яростно и громко залаял Дик во дворе. Потом в сенях послышалась неловкая возня, какой-то стук, и на пороге появился Чика. Под мышками у него были костыли, в руке – авоська с тремя бутылками.
– Привет, Вано! Держи вино!
Котельников приподнял с подушки тяжелую голову.
– Ты чего, ногу что ли сломал?
– А-а, вчера по-пьянке, – Чика проковылял в комнату, поставил на стол сетку с бутылками. – Принимай товар!
– Откуда? – радостно изумился Иван.
– От верблюда… Закусить есть чего?
– Сейчас, сейчас посмотрим.
Иван поднялся и, шаркая тапками по полу, отправился на кухню. Некоторое время спустя вернулся с буханкой хлеба и тарелкой соленых огурцов. Дрожащими руками попытался отрезать ломоть.
– Давай я… – остановил его Чика. – Сейчас выпьешь, легче будет.
– Что-то потряхивает, – виновато произнес Иван. – Водяра, видно, вчера паленая попалась.
– А я вроде ничего…
Чика налил водки в граненые стаканы почти доверху. Они выпили, захрустели огурцами.
– Твой пес – сущий зверь! – с набитым ртом сказал Чика.
– Да ну!.. – отмахнулся Иван. – Это он так, для виду полает…
– Говорю тебе – сожрать готов!
– Боишься? – подначил его Иван.
Чика презрительно хмыкнул.
Котельников разлил водку по стаканам, взглянул в окно. Пес сидел возле своей конуры.
– Ну, хочешь, я тебя с ним познакомлю? Хочешь?.. Сюда приведу и …
– Не-не-не! Не надо! – воспротивился Чика.
– Почему?
– Не хочу.
Они снова выпили. Лицо Ивана озарила блаженная улыбка.
– Вот это кайф! По всем жилам протопило… Нет, я все-таки тебя с ним познакомлю.
– Не надо, прошу тебя! Не надо! – попытался протестовать Чика, но Котельников уже вышел во двор.
Отцепив пса, он завел его в дом.
– Сидеть, Дик! Сидеть!.. Чика, дай ему руку!
– Еще чего! – возмутился тот, отстраняясь. – Чтобы он мне ее оттяпал? У меня и так нога вон…
– Не бо-о-ойся! Погладь его… Смотри, какой он хоро-о-оший.
– Да ну тебя на фиг! Сам с ним целуйся.
– Ну, это ты не прав… – обиделся Иван.
Взяв со стола кусок хлеба, он бросил его собаке. Дик одним махом проглотил угощение.
– О! – сказал Котельников. – Сейчас!
Он исчез в другой комнате и через минуту оттуда донесся его голос.
– Чика!
– Что?
– Иди сюда!
– Зачем?
– Ну, иди, говорю!
Чика опасливо встал из-за стола и, бочком пробираясь мимо собаки, приковылял на костылях в комнату. Иван протянул ему ружье.
– На вот, смотри!
– Да видел я уже… – недовольно поморщился Чика.
– Подарок отца, – в хмельном восторге выдохнул Котельников. – Ты в стволы погляди!
Он открыл ружье, показывая чистоту стволов.
– Муха не сидела! А знаешь, как бьет? Я за сто метров… Иду, глухарь сидит. Вон, мы с Диком были, он поднял и посадил… Я только – щелк! Камнем!.. Во!.. Чика, пойдем на охоту? Дика возьмем, и…
В соседней комнате раздался грохот, звон падающей посуды. Они бросились на звук… Возле стола с виноватым видом стоял Дик, а рядом на полу и на столе валялись пролитая бутылка, опрокинутые стаканы. По клеенке стекал тоненький журчащий ручеек.
– Едрит-твою за ногу! – ошарашено вымолвил Чика. – Вот так номер!
– Ты что наделал, скотина! – в сердцах рявкнул Иван.
Постукивая по полу когтями, Дик испуганно забился под кровать. Он всего лишь корочкой хлеба хотел поживиться, а тут такое…
– Наказать его надо, – произнес Чика.
– Сейчас дам по ушам, мало не покажется! – возмущенно откликнулся Котельников.
Чика протянул ему ружье.
– На! Застрели.
– Что? – не понял Иван.
– А на кой тебе такая глупая животина? Или ты его сейчас жалеть начнешь? Как баба…
– Что?
– Да нет, ничего… Но если ты мужик…
Иван схватил Чику за грудки.
– Ты меня знаешь! И любой скажет – Иван Котельников – мужик! А не цветочки-кораблики…
– Ну, и правильно. Застрели – и дело с концом.
Котельников неуверенно пожал плечами.
– Но… Не здесь же?
– А ты на речку его выведи. Там даже выстрела никто не услышит.
Снег валил густыми пушистыми хлопьями. Дик, думая, что его ведут на охоту, азартно тянул поводок. Пьяный хозяин с ружьем едва поспевал за ним.
Они спустились к реке, пошли вдоль берега… Река по кромке уже была скована льдом, а на середине – парила черная открытая вода. От воды тянуло холодом, сыростью и человек с ружьем, озираясь, зябко поеживался… Наконец он остановился, выпустил из рук поводок. Собака отбежала немного вперед, и недоуменно посмотрела на хозяина.
Тихо… В белом безмолвии слышно было только зловещее карканье ворон, рассевшихся на ветвях прибрежных деревьев.
Иван медленно поднял ружье, щелкнул взводимым курком. Мушка, подрагивая, легла на черный собачий силуэт. Дик доверчиво помахал хвостом.
Выстрел!.. Пес упал, зарывшись мордой в снег.
Иван открыл ружье, выбросил дымящийся патрон. Потом подошел, склонился над жертвой. Пес неподвижно лежал, не подавая признаков жизни.
Котельников взял его за задние лапы и волоком потащил по рыхлому снегу. Позади оставалась глубокая борозда, испещренная алыми кровавыми пятнами.
Бросив тяжелую ношу под куст, Иван достал сигареты. Ладони у него были красные от крови. На прикуренной сигарете тоже оставались кровавые следы… Он жадно глотал горький дым, пытаясь перебить подступающую дурноту. Потом забросал неподвижного пса снегом и, не оглядываясь, ушел.
13
Котельников вернулся домой весь в снегу, с зачехленным ружьем на плече. Открыл калитку, вошел во двор… В то же время из дома вышла жена, с миской еды для собаки.
– А где Дик?
– Я его застрелил.
– Я серьезно…
– Я тоже.
Иван поднес к губам сигарету. Надежда увидела почерневшую от крови ладонь. В ужасе она отшатнулась, и миска с собачьей едой упала на снег.
– А где Дик?
– Я его застрелил.
– Я серьезно…
– Я тоже.
Иван поднес к губам сигарету. Надежда увидела почерневшую от крови ладонь. В ужасе она отшатнулась, и миска с собачьей едой упала на снег.
14
Надежда уложила Машеньку спать. Сама села рядом… Слезы сами собой покатились из глаз.
– Мам, а почему ты плачешь?
– Зубик болит.
– А ты таблетку выпей.
– Я уже выпила. Спи…
Машенька немного помолчала, потом чуть слышно произнесла:
– Мам, а где наша собачка?
– Убежала.
– Далеко?
Надежда промолчала, ладонью размазывая слезы по щеке.
– А может быть, ее надо поискать? – простодушно предложила Машенька.
– Спи… – Надежда глубоко, прерывисто вздохнула. – Закрой глазки и спи.
Она поцеловала дочь и погасила свет.
– Мам, а почему ты плачешь?
– Зубик болит.
– А ты таблетку выпей.
– Я уже выпила. Спи…
Машенька немного помолчала, потом чуть слышно произнесла:
– Мам, а где наша собачка?
– Убежала.
– Далеко?
Надежда промолчала, ладонью размазывая слезы по щеке.
– А может быть, ее надо поискать? – простодушно предложила Машенька.
– Спи… – Надежда глубоко, прерывисто вздохнула. – Закрой глазки и спи.
Она поцеловала дочь и погасила свет.
15
Утро в семье Котельниковых было безрадостным. Из замерзших окон сочился сиренево-бледный неяркий свет. Иван нервно курил в свой комнатушке. Иногда он вставал, начинал ходить из угла в угол, потом снова садился. И снова вставал… Он не мог найти себе места. Муки похмелья и осознание того, что он натворил, не давали ему покоя.
В другой комнате Надежда заплетала Машеньке косы. Павел сидел за столом, листал толстую книгу и прихлебывал остывший чай.
Наконец Иван, не выдержав, вышел к семье.
– Я вчера это… Не знаю, что нашло… Затмение… Ничего не помню почти…
Надежда молча ушла. Он хотел погладить по голове дочь, но Машенька отстранилась от него, как от чужого. Иван попробовал заговорить с сыном, но наткнулся на незнакомый жесткий взгляд… Прервавшись на полуслове, он потерянно замолчал.
Душу Ивана терзали раскаяние и тоска. Будущее представлялось безрадостным… Взгляд его упал на стену. Там висел моток веревки на гвозде. Он взял веревку и вышел во двор.
Все вокруг было белым бело. Снег падал всю ночь и засыпал округу.
– Кар-р! Кар-р! Кар-р!.. – услышал он над собой. На деревьях копошились вороны, роняя на землю снег с пушистых ветвей.
«Погодите каркать, – устало подумал Иван. – Я ведь живой еще пока…»
Он помял веревку в руках, словно примериваясь, как лучше сделать петлю. Выдержит ли она? И вдруг…
След! Он увидел идущий от приоткрытой калитки след – глубокую борозду с кровавыми отпечатками собачьих лап. Смятение и ужас охватили его. Показалось, что он сходит с ума.
Следы вели к конуре. Иван бросился туда и увидел израненную собаку.
– Дик… Дика!.. Ди-и-ик!
Потрясенный, он опустился на колени… Узнав хозяина, пес преданно посмотрел ему в глаза и, с трудом приподняв окровавленную голову, попытался лизнуть руку.
В другой комнате Надежда заплетала Машеньке косы. Павел сидел за столом, листал толстую книгу и прихлебывал остывший чай.
Наконец Иван, не выдержав, вышел к семье.
– Я вчера это… Не знаю, что нашло… Затмение… Ничего не помню почти…
Надежда молча ушла. Он хотел погладить по голове дочь, но Машенька отстранилась от него, как от чужого. Иван попробовал заговорить с сыном, но наткнулся на незнакомый жесткий взгляд… Прервавшись на полуслове, он потерянно замолчал.
Душу Ивана терзали раскаяние и тоска. Будущее представлялось безрадостным… Взгляд его упал на стену. Там висел моток веревки на гвозде. Он взял веревку и вышел во двор.
Все вокруг было белым бело. Снег падал всю ночь и засыпал округу.
– Кар-р! Кар-р! Кар-р!.. – услышал он над собой. На деревьях копошились вороны, роняя на землю снег с пушистых ветвей.
«Погодите каркать, – устало подумал Иван. – Я ведь живой еще пока…»
Он помял веревку в руках, словно примериваясь, как лучше сделать петлю. Выдержит ли она? И вдруг…
След! Он увидел идущий от приоткрытой калитки след – глубокую борозду с кровавыми отпечатками собачьих лап. Смятение и ужас охватили его. Показалось, что он сходит с ума.
Следы вели к конуре. Иван бросился туда и увидел израненную собаку.
– Дик… Дика!.. Ди-и-ик!
Потрясенный, он опустился на колени… Узнав хозяина, пес преданно посмотрел ему в глаза и, с трудом приподняв окровавленную голову, попытался лизнуть руку.
16
В холодном и пустом коридоре районной ветлечебницы Иван Котельников провел уже не один час. Но он словно бы и не замечал этого. Время перестало для него существовать. Сидя на жестком, потертом диване, он мучительно ждал.
В двух шагах от него, за плотно закрытыми дверями с надписью «Операционная» ветеринарные врачи привычно делали свою работу.
Наконец дверь приоткрылась. Невысокий крепкий мужчина в белом халате, вытирая руки чистым вафельным полотенцем, изумленно покачал головой:
– Как он выжил – ума не приложу. Такое ранение… Да вы не переживайте, на охоте и не такое бывает. Люди под выстрел попадают! А уж собаки… Чего говорить.
С листком, исписанным мелким торопливым почерком, подошла помощница главного ветеринарного врача. Иван поднялся им навстречу.
– Чем кормить, и какие лекарства давать – я там все подробно расписал… Будут вопросы – звоните.
Расчувствовавшись, Иван крепко пожал протянутую руку.
– Спасибо, доктор!
В двух шагах от него, за плотно закрытыми дверями с надписью «Операционная» ветеринарные врачи привычно делали свою работу.
Наконец дверь приоткрылась. Невысокий крепкий мужчина в белом халате, вытирая руки чистым вафельным полотенцем, изумленно покачал головой:
– Как он выжил – ума не приложу. Такое ранение… Да вы не переживайте, на охоте и не такое бывает. Люди под выстрел попадают! А уж собаки… Чего говорить.
С листком, исписанным мелким торопливым почерком, подошла помощница главного ветеринарного врача. Иван поднялся им навстречу.
– Чем кормить, и какие лекарства давать – я там все подробно расписал… Будут вопросы – звоните.
Расчувствовавшись, Иван крепко пожал протянутую руку.
– Спасибо, доктор!
17
Перебинтованный Дик лежал в доме, на теплом мягком коврике. Иван растапливал печь. Уложив в топку дрова, он острым широким ножом нащипал сухой лучины, надрал мелко бересты. Потом чиркнул спичкой, поднес к тонким берестяным завитушкам маленький трепещущий огонек. Береста вспыхнула, запотрескивала… Белое яркое пламя радостно заплясало среди сухих лучин. В печи тихо загудело, потом все громче и громче… Осмелевший, окрепший огонь принялся пожирать брошенные в топку дрова.