Александр Александрович Масалов. Проклятое золото

   – Я подозревала что-то в этом роде! – воскликнула директор. – А точное место помните?
   – Смутно. Мне тогда лет двенадцать было. А потом мы из Аксая переехали в поселок… Там сейчас, наверное, все перекопали и застроили до неузнаваемости.
   – Какая жалость!
   – Рассчитываете еще что-нибудь найти? – подал голос Колька.
   – Не в этом дело… Ребята, вы люди суеверные?
   – В меру, – ответил Владимир.
   – Тогда, возможно, вы меня поймете. Наш регион богат на легенды о кладах. Вы, наверное, слышали о сокровищах босфорских царей, о кладе Степана Разина, о Золотом коне…
   – Само собой.
   – И в каждой легенде содержится предостережение.
   – Это вы о некой Женщине в белом, которая якобы сторожит клад Степана Разина? – буркнул Колька.
   – А, ну да… – сообразила директор. – Вы же из Аксайского района. Там легенду о Женщине в белом знают все, от детей до стариков… Считается, что на все крупные клады наложено заклятие – чтобы его нельзя было найти. Или чтобы покарать любителей легкой поживы. А к некоторым приставлен Страж.
   – Вступление несколько затянулось, – сказал Владимир. – Что именно вы хотите сказать?
   – Понимаете… – Она замялась. – Едва сабля оказалась в стенах музея, у нас начала твориться всякая чертовщина. Мы не сразу обратили на нее внимание. То есть заметили, разумеется, что происходит что-то неладное, но не связали с появлением нового экспоната.
   – Что за чертовщина-то? – поинтересовался Владимир.
   – Ой, лучше не надо! – Она махнула рукой и перекрестилась. – Знаете, как говорят: не поминай черта – он и не придет… В общем, саблю от греха подальше отправили в запасник. А лет пять назад наш музей выделил экспонаты для участия в международной выставке. Наш Золотой зал временно оскудел, и мы прошерстили запасник. Тогда-то, по всей видимости, кто-то потревожил саблю. Снова началась чертовщина. Да такая, что мы не на шутку встревожились. Подняли бумаги, чтобы выяснить, кто, где и при каких обстоятельствах нашел саблю. С вами тогда беседовал наш сотрудник – искусствовед Тимофеев. Увы, сохранилась только краткая докладная. Разузнать что-либо у самого Тимофеева невозможно. Лев Юрьевич умер месяца через три после беседы с вами.
   – А я его помню, – сказал Владимир. – Такой сухонький старичок…
   – Не такой уж и старичок. Ему тогда было сорок семь лет. Для мужчины это не возраст.
   – А при каких обстоятельствах он умер?
   – Понимаю, что вы имеете в виду. Нет, его смерть, скорее всего, не связана ни с чем… эдаким. Тимофеев давно болел – диабет, мы были в курсе. А потом началось диабетическое перерождение сердечно-сосудистой системы, один инфаркт, второй… Был человек – и нет человека, пусть земля ему будет пухом!
   Помолчали немного.
   – Значит, сабля в запаснике? – спросил Владимир. – Больше чертовщины не было?
   – Мы пригласили батюшку, освятили помещения. Последние годы (постучала по столешнице с виноватой улыбкой – уж такая я суеверная, извините…) все спокойно. Но это лишь полумера. Вот если предать останки владельца сабли земле, тогда все прекратится окончательно. Вы понимаете?
   – Будет свободное время, я поброжу в тех местах, – пообещал Владимир.
   – Так я не понял, – сказал Колька. – На саблю-то можно взглянуть?
   – Во-первых, это довольно хлопотное дело. А во-вторых… пусть лучше лежит себе с миром.
   – А в чем проблема-то? – набычился Колька. – Дайте команду и… – сделал широкий жест, зацепив при этом кофейную чашечку, стоящую рядом, на подоконнике.
   Дзынь!..
   – Блин… – стушевался Колька. – Извините… Я сейчас…
   – Ничего-ничего, – сказала директор очень спокойно, даже ласково. – Я уберу осколки чуть позже… Ребята, а вы долго в Ростове пробудете?
   – А что? – спросил Владимир.
   – Не пожалейте двадцати минут времени и десяти рублей. Загляните в кафедральный собор – поставьте свечечку…

* * *

   – Ты на хрена сказал ей свой адрес? – проворчал Колька, едва они вышли из музея.
   – От меня не убудет.
   – Дубина! Она нам мозги парила, чтобы разузнать, где ты саблю нашел. Рассчитывает найти там еще что-нибудь…
   – А тебе не все равно? – спросил Владимир.
   – Сам пока не знаю. Подумать надо… – И Колька решительно зашагал через проезжую часть на другую сторону улицы.
   – А-а!.. – закричал Владимир, устремляясь следом. – Так вот, значит, в чем дело? В кладоискатели решил…
   Он не договорил: в метре от Кольки с визгом остановилась иномарка. Большая, черная. Господи, откуда она взялась?!
   Из окошка высунулся бритоголовый водила:
   – Куда прешь, баран ты эдакий? На дорогу смотри!
   – Твою мать, – одними губами произнес Колька.
   – Понаприезжала всякая плужня! – возмущался парень. – Ходит выпучив глаза! А я за твою тупость должен отвечать?! Козлы, блин!.. – бросил напоследок и дал по газам.
   Приятели метнулись к тротуару. Остановились метрах в трех от дороги и не без облегчения перевели дух.
   – Ведь не было же его! – пробормотал Колька. – Я на зрение не жалуюсь!
   – Кажется, вон из того переулка вырулил.
   – Спасибо, что объяснил. Мне сразу стало легче!
   – Обрати внимание, – сказал Владимир. – Не успели мы заинтересоваться саблей, как сперва чашечка разбилась, а потом лихач чуть не задавил.
   – Ты это к чему?
   – Давай все-таки в собор заглянем.
   – В станице тоже церковь есть… Валим из Ростова, пока еще что-нибудь не произошло!

* * *

   Недавно церковь отремонтировали. Пахло краской, влажным мелом. Колька задержался во дворе у церковной лавки. Пока он выяснял, какие свечи ставятся во здравие, Владимир поднялся на крыльцо и, чуть робея, вошел в храм Божий.
   Здесь было прохладно. Солнечные лучи, льющиеся сквозь цветные витражи под куполом, освещали лишь верхнюю половину обширного помещения. В нижней половине царила приятная полутьма. Владимир сделал несколько шагов и остановился, разглядывая иконы, роспись на стенах, столики с горящими свечами. Было слышно, как потрескивают фитильки.
   А потом откуда-то появился человек. Высокий, широкоплечий, бородатый, в черной рясе, с крестом на груди.
   – Здравствуйте, – негромко сказал Владимир.
   – Вошел, а лоб не перекрестил… – укорил батюшка.
   – Не умею.
   – Так ведь русский вроде…
   – Русский.
   – Некрещеный, значит?
   – Да.
   – Атеист… или как?
   – Стечение обстоятельств. До перестройки было нельзя – родители партийные. А потом религиозность превратилась в моду. Не хотел уподобляться показушникам.
   – Приобщаются к Богу ритуалом крещения не для моды или показухи, а для себя… Звать-то тебя как?
   – Владимир.
   – Надо же, тезка. А живешь где? Что-то я тебя в станице не видел…
   – Я из поселка.
   – Ко мне ваши тоже ходят… Случилось что?
   – Почему вы так подумали?
   – Атеисты и некрещеные вспоминают о Боге лишь в очень трудную минуту. Так что, если ты пришел, для этого должен быть очень веский повод.
   – Не знаю, сумею ли я объяснить.
   – Попробуй.
   – Говорят, что жизнь человека похожа на зебру. Состоит из белых и черных полос. Так вот, что-то эта черная полоса у меня слишком долго тянется. Все наперекосяк…
   – Расскажи, – предложил отец Владимир. – Облегчи душу.
   – В другой раз.
   – Заходи в любое время, когда будешь в этих местах.
   – Обязательно, – пообещал Владимир, уже решив, что не придет.
   – А о крещении подумай. Может, твои проблемы из-за этого. Ты сейчас как бы спорная территория. Бог тебя – свое творение – не забывает конечно же. Но чтобы выстоять и победить, нужно осознанно сделать выбор…
   – Гм… – Владимир заинтересовался. – Простите, батюшка… А чем вы занимались до того, как приняли сан?
   – Кровь проливал. Сперва в Афгане, потом – в Приднестровье и в Чечне…
   И тут – весьма некстати – появился Колька со свечами в руках:
   – Батюшка, а за здравие куда ставить? Туда? – указал в угол, там под иконой стоял низкий столик со свечами.
   – Туда, туда… – Священник повернулся к Владимиру: – Не буду мешать вам общаться с Ним… Заходи.
   – Обязательно, – повторил Владимир, сжимая в руке свечку, которую сунул приятель.
   Подошли к столику. Его поверхность состояла из небольших – с монету – бронзовых чашечек под свечи. Колька, наклонив свою свечу, зажег ее от ближайшего язычка пламени. Воткнул в столешницу и умело перекрестился. Глаза при этом стали точь-в-точь как у пресловутой овцы, вернувшейся в стадо.
   Надо же, подумал Владимир. А ведь он верующий – этот мелкий жулик, воришка и брехло!..
   Чуть помедлил и поднес к горящему огоньку свою свечу – фитильком вперед.

* * *

   Лесок закончился. По обе стороны от грунтовки потянулись дома с подворьями. Самые обычные дома – кирпичные или саманные, с квадратными фасадами, с черепичными или соломенными крышами. Колька на ходу полез в карман, пересчитал деньги. Лицо осветилось.
   – А ведь на водку и колбасу хватит! Не все сожрал музей!.. Ты как?
   – Никак, – ответил Владимир. – Спать хочу.
   – Да ладно! Посидим, отметим боевое крещение…
   – В другой раз как-нибудь, – сказал Владимир. – Я что-то устал, как собака. До свидания!
   Колька внимательно посмотрел на него, пожал плечами:
   – Ну, бывай, Вован…
   Оставшись один, Владимир кое-как добрел до центра, где находилось здание поселковой администрации, со времен советской власти не знавшее даже косметического ремонта. Белые кирпичи потемнели, стали грязно-серыми. Пара окон на первом этаже заколочена фанерными листами. Из четырех скамеек, стоящих на аллее перед входом, уцелела только одна. От других остались металлические ножки, торчащие из асфальта.
   Владимир плюхнулся на скамейку. Достал зажигалку и глянул под ноги, выискивая окурок подлиннее. Черт, ни одного приличного бычка! Одни фильтры.
   – Спичек не найдется? – произнес кто-то совсем рядом.
   – Нет.
   – Тогда спрячь зажигалку, жмот!
   Напротив скамейки стоял мужчина лет пятидесяти, коренастый, с красным обветренным лицом. Одет в застиранные джинсы. Цветастая рубаха на животе завязана узлом. Клинт Иствуд местного розлива. Только широкополой шляпы не хватает да пары кольтов на поясе.
   – Так вам прикурить или в зубах поковыряться? – спросил Владимир, продолжая держать зажигалку в руках.
   – Прикурить.
   – Пожалуйста!
   Когда мужчина возвращал зажигалку, Владимир поинтересовался застенчиво:
   – А у вас закурить… э-э… не найдется?
   – Найдется. – Протянул пачку фильтрами к собеседнику. – Прошу!
   Владимир сунул сигарету в губы, поднес огонек. После первой же затяжки настроение улучшилось.
   – Что-то мне твое лицо знакомо, – сказал мужик. – Ты – сын Юрьича?
   – Да.
   – Хороший был человек… Чем занимаешься?
   – Клады ищу, – вдруг ляпнул Владимир.
   – Кладоискатель? – заинтересовался мужик. Оглядел собеседника с нечесаной головы до стоптанных пыльных туфель. – Давно копаешь?
   – Нет.
   – Это хорошо. Бросай, пока не втянулся. Не разбогатеешь, только жизнь себе поломаешь. Кладоискательство – оно как наркотик. Если подсел да еще какую-нибудь мелочь накопал – хана! До самой смерти из шурфов не вылезешь… Я знаю, что говорю. У меня в роду три поколения бугровщиков. Я один соскочил, а они все свободное время на курганах проводили. Как возьмут лопаты в руки осенью, после сбора урожая, так до весны, то есть до посевной, домой приходили только мыться и спать.
   – Неужели за все время ничего не нашли?
   – Почему? Иногда натыкались на нетронутые захоронения. То пряжку золотую найдут, то сережки – ну, вроде клипс. Отец раз браслет нашел, витой, типа змейки… Да только это мизер. Если б за каждую тонну земли платили по рублю, наша семья бы озолотилась. И другие тоже. У нас в поселке каждый второй хоть раз в жизни да пытался копать…
   – Вы сказали «курганы», «бугровщики»… Они искали только золото в скифских захоронениях?
   – Они все искали. И казацкие клады, и Золотого коня, и царскую карету, затонувшую не то в Маныче, не то в Калитве во время переправы. – Мужик продолжал со сверкающими глазами: – Говорят, колеса были из чистого золота. На дверях – серебряные накладки, а на них царский герб из червонного золота и бриллиантов. Бесценная вещь! Уникальная!
   – А то! – поддакнул Владимир.
   – Но только в курганах хоть что-то нашли. – Глаза у мужика потухли. – В основном мусор – черепки, наконечники стрел, гнилое тряпье…
   Владимир хмыкнул. От себя он мог прибавить, что золотая лихорадка похожа на алкоголизм. Завязать в принципе можно. А вот навсегда излечиться – никогда. Только увидит бывший алкоголик бутылку, и от рецидива заболевания его отделяет лишь одна стопка. Вот скажи он сейчас этому «соскочившему», что когда-то нашел драгоценную саблю в подземелье, а за железной дверью, не исключено, стоят сундуки с сокровищами, и он тут же побежит за лопатой…
   – Много, очень много золотишка прикопано в донских степях! – вздохнул мужик. – Наши места испокон веков были беспокойные, а народ лихой…
   – Что ж редко находят, если много прикопано?
   – Так ведь в те времена о магии знали больше, чем сейчас… – Мужик замялся.
   – Это вы о заговорах и проклятиях? – помог Владимир.
   – Вот-вот. Слышал о заговоре на сорок первого?
   – Признаться, нет.
   – Очень сильный заговор. С человеческими жертвоприношениями. Зато очень надежный. Сорок кладоискателей могут в нужном месте землю рыть, а только ничего не найдут. Клад дастся лишь сорок первому.
   – А есть способы избавиться от проклятия?
   – Конечно. Например, с помощью барашка.
   – Барашка?!
   – Ну да. Когда станет ясно, что клад найден – осталось уже чуть-чуть, надо в этом месте барашка зарезать, полить землю его кровью.
   – Какого именно барашка? – осведомился Владимир. – Белого или черного? Молодого или старого?
   – Белого, молодого. А половину найденного сокровища раздать людям – абсолютно безвозмездно. Это хорошее средство, проверенное, но помогает, если проклятие не очень сильное. Если изначально люди знают, что проклятие наложено мощнейшее… или у сундука увидят человеческие черепа без всего остального, то лучше сразу отступиться. Иначе эта находка будет аукаться внукам и правнукам по двенадцатое колено!

* * *

   – Здравствуйте, баба Таня! – поздоровался Владимир, увидев на другой стороне улицы соседку.
   Баба Таня восседала на скамеечке, сложив пухлые руки на животе. Одета, как всегда, в ситцевое платье. На голове – косынка, вышитая цветочками.
   За последние десять лет соседка ничуть не изменилась, даже не постарела. Казалось, она вечно будет сидеть на этой скамейке, глазеть на прохожих и впитывать обрывки разговоров, чтобы вечером, когда к ней подсядут две-три поселковые сплетницы, выдать на-гора какие-то прихотливые версии, проистекающие из дневных наблюдений и собственной фантазии.
   – Здравствуй, Вова, – ответила баба Таня, брюзгливо поджимая губы.
   Владимир открыл калитку. Спиной ощутил на себе пристальный, давящий взгляд. Баба Таня пялилась так, словно хотела дыру проглядеть. А уж о чем она думала, догадаться не трудно: приехал бездельник из города. Вместо того чтобы работать, родную сестру с малолетним ребенком объедает да водку жрет!
   Ничего, решил Владимир. Через месяц вернется Ленкин муж, уехавший в Москву на заработки. Надо с ним потолковать. Может, в их шабаш-бригаду нужен разнорабочий? На все согласен: доски подносить, за водкой бегать, за пьяными блевотину убирать…
   Подошел к входной двери, обитой клеенкой. Нагнулся, отыскал под половиком ключ. Из прихожей, содрав туфли, зашагал на кухню. Пол под ногами хрустел и прогибался. Все гнилое. Все на честном слове. Не отчий дом, а одна видимость. Плюнь – развалится…
   На газовой плите стояли кастрюля с макаронами и сковорода, прикрытая крышкой. Судя по запаху, в сковороде лежали котлеты. Глотнув слюну, Владимир приподнял крышку. Пять штук. Хлеба в них, конечно, больше, чем мяса, но выглядят они весьма и весьма аппетитно…
   Трясущимися от нетерпения руками положил на тарелку макароны и одну – только одну! – котлету. Повернулся к столу. Выдвинул ящик, в котором лежали вилки-ложки.
   И только тут увидел записку.

   «Вова, – было написано на страничке из тетради в клеточку, – я с Сережей-младшим в Ростове. Буду часов в семь-восемь. Если тебе не трудно, прибери во дворе. Завтра утром приедет мусоровозка.

Лена».

   Гм… А она зачем с сыном в Ростов подалась? Да еще в будний день…
   Думать мешала тарелка с едой. Ладно, решил безработный, втыкая вилку в макароны. Вернется – сама расскажет.
   Как он ни старался есть медленно и тщательно прожевывать пищу, содержимого тарелки хватило минут на шесть-семь. Владимир глянул в сторону кастрюли. Может, еще положить макарон – их много?.. Нет, лучше не дразнить желудок.
   Помыв посуду, Владимир цапнул початую пачку сигарет, забытую Ленкой на серванте, и быстро – от соблазна подальше – вышел во двор. Закурил. По-хозяйски огляделся. Так. Поленница рассыпалась. Двор надо подмести. Груду хлама, накопившегося у сарая, переместить к забору. Работы на два-три часа. При условии, что голова свежая, организм отдохнувший, а в желудке не лежат комом непереваренные макароны.
   Владимир подошел к насосу артезианского колодца. Снял рубашку, повесил ее на ближайшее дерево. Ухватился за ручку, стал качать. Под ногами, на глубине 30 метров, зашипело, заурчало. Еще качков пять – и из крана хлынула ледяная вода. Владимир тут же рухнул на колени, подставил голову и спину под струю. Заорал:
   – Ха-а-ара-а-шо!..
   Наконец вода перестала течь. Владимир отбросил со лба намокшие волосы и бросился к поленнице. Сложив дрова, принялся метаться от сарая к забору, перенося мусор и хлам – ржавый остов велосипеда, разбитые деревянные ящики, пару раскисших и развалившихся картонных коробок, кульки, набитые пустыми консервными банками, пластиковыми бутылями, очистками, яичной скорлупой, рваной и скомканной бумагой…
   Теперь осталось самое занудное – подмести двор, уложить сор в тачку и поставить у забора. Мусорщики завтра все заберут.
   Остановился перекурить. И тут понял, что кролику уже недолго скакать на подсевших батарейках. Навалилась сильная усталость. Даже в глазах потемнело.
   Повторное омовение ледяной водой сил и бодрости не прибавило. Стиснув зубы, Владимир взял в руки метелку и превратился в робота-уборщика, апатично совершающего одно и то же действие:
   Шрххх!.. Шрххх!.. Шрххх!..
   Он часто прерывался на перекуры. С каждой минутой метла становилась все тяжелее и тяжелее. А двор казался все больше и больше. Никогда не удастся закончить его уборку. Все равно что вычерпать ложкой океан.
   Момент, когда невероятное все-таки произошло, Владимир как-то не запомнил. Бросив метлу, выкатил из сарая тачку. Вооружился совковой лопатой и битых полчаса таскал тачку от одной кучи дворового мусора к другой.
   Когда куч не осталось, побрел в дом. Ничком лег на диван в гостиной и закрыл глаза.

* * *

   Женщина была молодая, красивая, улыбчивая. Черные вьющиеся волосы, ниспадающие на плечи. Серые глаза. Пухлые чувственные губы. Одета в белый греческий хитон, туго затянутый узким поясом, что придавало ее фигуре некоторое сходство с песочными часами.
   – Что ты отдашь взамен? – проворковала она.
   – Не знаю, – растерялся Владимир. – У меня ведь ничего нет…
   – А ты согласишься отдать свои ноги?
   – Пожалуйста.
   – А руки?
   – Забирай! – Владимир хмыкнул. – Это же сон…
   – Меня радует твоя щедрость. А свою голову ты мне отдашь?
   – Без головы я умру. Даже во сне.
   – Не обязательно. У меня вот, например, нет головы – и ничего…
   Она вдруг заплакала – громко, навзрыд.
   – Ну вот, – пробормотал Владимир, пытаясь ее обнять. Чтобы утешить красавицу, приголубить. – А говорила, что ничего страшного. Можно, дескать, и без головы жить…
   От звука собственного голоса он проснулся.
   Черт, это действительно был сон. Но какой яркий, запомнившийся даже в деталях!.. Владимир перевернулся на бок. Старый диван заскрипел, жалобно заныли пружины. На улице смеркалось. Часов восемь вечера, не меньше.
   И тут Владимир вновь услышал женский плач. Как это понимать? Он снова заснул? Или ему лишь приснилось, что он проснулся, а на самом деле он продолжает спать?
   Женщина рыдала где-то совсем рядом. Кажется, на кухне…
   Дверь на кухню закрыта, но осталась щель сантиметров десять – двенадцать. Владимир заглянул, обмирая от каждого удара сердца. За столиком, в полутьме, спиной к двери сидела какая-то женщина. Это она плакала, обхватив голову руками. Кто это? Неужели та самая прекрасная незнакомка в хитоне?!
   Владимир собрался с духом. Протянул руку к выключателю, и свет залил кухню. Женщина вздрогнула, обернулась. Щеки мокрые от слез, тушь потекла. Она была не в белом хитоне, а в синих джинсах и майке с длинными рукавами.
   – Ты дома? – сказала Лена негромко.
   – Да, я спал. Что случилось, сестренка?
   Лена ответила, извлекая из пачки сигарету:
   – Я была в Ростове. – Щелкнула зажигалкой, прикурила. – Надо было показать Сережу профессору… – Затянулась. – В общем, диагноз подтвердился. Более того, за три недели наступило заметное ухудшение… – Губы затряслись, как будто Лена снова хотела разрыдаться. Владимир вспомнил, что сестра как-то жаловалась ему. Говорила, что сын какой-то бледный, вялый, аппетита нет. Надо его врачам показать. Значит, она сегодня взяла отгул и поехала…
   – Лейкемия, – не произнесла, а прошептала Лена. – Какая-то скоротечная форма. Если в течение месяца сделать операцию, то шансы на выздоровление пятьдесят на пятьдесят.
   – Какую операцию? – пробормотал Владимир.
   – По пересадке костного мозга. И не в Ростове, а в Москве. Сорок тысяч долларов. Где я столько возьму?! Дом и половины не стоит!
   – А где Сережка?
   – На улице. С пацанами гыцает.
   – Очень странно, – пробормотал Владимир. – Она же у меня хотела голову отрезать. То есть лишить меня мозга… Головной, костный – какая по большому счету разница!.. Почему она отыгралась на Сережке?!
   Лена снова заплакала, и тут до Владимира дошло. Он ведь свою голову дать отказался. И незнакомка решила взять другую, его малолетнего племянника…
   – Это я виноват! – сказал он твердо.
   – Не говори глупости!
   – Знаю, что похоже на бред, но это так! Ведь, кроме нашего мира, есть и другие миры – параллельные, астральные… Иногда они пересекаются.
   – Господи! – сказала Лена, растирая слезы по щекам. – Вова, эти попойки с Колькой тебя до психушки доведут!
   Ну как ей объяснить, чтобы поняла? Тем паче, что и самому не совсем ясно…
   Владимир постоял еще немного, повернулся и вышел из дома, в котором все – даже сам воздух – было пропитано нищетой, безнадегой, горем…

* * *

   – Я знал, что ты вернешься, – сказал батюшка. – Только не ждал так скоро…
   – Может, выйдем? – предложил Владимир.
   Батюшка молча зашагал к выходу из церкви. Остановился у крыльца.
   – Как церковь относится к магии? – спросил Владимир, глядя снизу вверх. Батюшка был на голову выше. Нависал, как старый, кряжистый дуб.
   – Грех.
   – Почему?
   – От лукавого. А почему тебя это интересует?
   – На человека можно навести проклятие? Такое, что жизнь пойдет наперекосяк?
   – Ах вот ты о чем…
   – Реально ли снять проклятие?
   – На свете нет ничего невозможного. Стоит только захотеть. Очень сильно захотеть… А начать следует с себя. Очиститься. Стать ближе к Богу. Не забывать его… Ты, кстати, еще не надумал креститься?
   – Я не совсем понимаю… – промямлил Владимир. – Ну, механизм, что ли, проклятия… Почему оно работает?
   – Человек – очень внушаемое и податливое существо. Вне зависимости от возраста, пола, образования, принадлежности к той или иной религиозной конфессии. Существуют методы воздействия на подсознание через органы чувств – слух, зрение, обоняние. Так, можно внушить человеку веру в собственную неполноценность и ущербность. И вскоре его жизнь пойдет наперекосяк. Можно нанести удар по иммунитету в целом и отдельным органам в частности. Человек начнет болеть. В наиболее тяжелых случаях даже умрет…
   – Минуту, отец Владимир. Я готов поверить, что при правильно подобранных обстоятельствах можно внушить человеку, что его сглазили, а фантазия любую неприятность раздует до вселенских масштабов. Допустим, разбил некто вазу. Он вспомнит: «А, ну все правильно, так и должно быть…» – и совсем падет духом, превратится в законченного неврастеника с навязчивой идеей. А как в таком случае сглаз и проклятие могут передаваться по наследству, из поколения в поколение?
   – Психоз – дело заразное. Ребенок, выросший в «проклятой» семье, с раннего детства слышал о проклятии. Он с молоком матери впитал установку «И ты проклят. Тому подтверждение – судьба отца, деда, прадеда… и так далее». Ребенок свыкается с мыслью, что ему ничего хорошего на этом свете тоже не светит. Вырастет ущербным человеком. И передаст свои комплексы детям и внукам…