И вот, уже после победы, в конце мая, дислоцируется наш артполк в Словакии, в непосредственной близости от реки Моравы – из расположения видно. Реку эту, конечно, с Волгой и сравнивать смешно, но едва мы при рекогносцировке заехали в деревню и увидел я там лодки, сети на просушке, удочки, моментально понял: пусть река по сравнению с Волгой и не вполне казистая, но ведь рыбная! Сразу видно: рыбачат они здесь вовсю.
Сердце у меня так и взыграло. Благо ровным счетом никаких препятствий не имелось, отпроситься у начальства на рыбалку – тут же, рядышком – оказалось проще простого. Мне потом передали, что комполка даже в пример меня поставил: вот видите, оглоеды, сказал, майор к культурным развлечениям тянется, а вы только и знаете, что при любом удобном и неудобном случае водку трескаете да за местными девчатами жеребячьим глазом водите. Хотя сам он, между нами говоря, предпочитал именно те развлечения, которые ему по должности положено было порицать вслух – но меру знал, не то что некоторые, попадавшие в серьезные переплеты из-за спиртного и женского пола.
А в общем обстановка была… умиротворенная. Война кончилась, все живы-здоровы, воинская дисциплина, конечно, оставалась воинской дисциплиной, но иные гаечки сразу ослабли, их уже не затягивали до хруста, так, что из-под них железная стружка вилась. Впрочем, это уже к делу отношения не имеет…
Свел я знакомство с одним словаком – солидный был человек, семейный, держал три лодки, кормился главным образом с реки. Как говорится, и не зря, рыбак рыбака видит издалека… Отношение к нам со стороны местных было превосходное, много чего для тебя сделали бы по искренней дружбе, не говоря уж о таком пустяке, как одолжить лодку с удочками. Вообще, хороший народ – словаки, очень они мне пришлись по душе. Чехи, знаете ли… Ну вот как-то не то. И перед немцами лапки подняли в свое время, и против немцев изволили взвиться не раньше, чем наши Берлин взяли. И партизан у них было – раз, два и обчелся. А вот в Словакии осенью сорок четвертого чуть ли не вся их армия поднялась против немцев, а когда те восстание подавили – наши войска на помощь прорваться не смогли, – то словаки многими тысячами ушли в горы, в леса и всерьез партизанили до Победы. Православные, наконец… Хороший народ, в общем.
И язык такой, что друг друга всегда можно с грехом пополам понять и договориться… вот только оказалось, что рыбаку с рыбаком, вопреки пословице, труднее, чем другим.
Рыба-то у нас и у них называется по-разному… И если нет под рукой свежевыловленной или картинок, то нипочем не понять, о какой именно рыбе он мне рассказывает. Тут уж на пальцах не договоришься. Но это не такое уж и большое препятствие. Пусть я даже и не знаю, какую именно рыбку придется ловить, все равно ловить ее будет в удовольствие. Тем более что насчет других подробностей договориться проще: где рыбные местечки, на что ловить – это понять не в пример проще.
Одним словом, уже через пару дней я и отправился на утреннюю зорьку. Река в тех местах широкая и глубокая, судоходная, течение медленное, по течению я и плыву, почти не работая веслами, рассвет близится – и так у меня душа поет, что словами не описать. И жив я, и руки-ноги целы, и на груди кое-что привинчено и позвякивает, и родители пишут, что живы-здоровы, а одна известная мне девушка так и не замужем, и булькнут у меня сейчас грузила в воду, и ляжет на нее поплавок, и сяду я в азартном предвкушении… Хорошо!
Без труда нашел я то местечко, что описывал пан Ковалик – вот он, обрывчик, вот она, рощица… Тут, под обрывчиком, в донных ямах и устраиваются на ночлег эти самые… так я и не понял кто, но местные их ловят испокон веку и размеры разведенными ладонями показывают знатные. Хотя… Зная нашу рыбацкую привычку, эти размеры, пожалуй что, следует если и не уполовинить, то все же подсократить. И тем не менее, даже с учетом извечных рыбацких преувеличений, получается неплохо. Уж никак не уклейка, солиднее будет… Да впрочем, я бы сейчас и уклейке порадовался, как родной…
Осторожненько, не булькая, опустил я за борт якорь – простую увесистую булыжину в надежном брезентовом мешке. Вытравливал веревку, пока она кольцом не легла на воде – все, встал на якорь. Насторожил я четыре удочки – руки, оказалось, сами помнили, как и что. Легли на медленной воде четыре поплавка. Осталось сидеть и ждать, когда там, внизу, продрыхнутся эти, с непонятными названиями, да захотят позавтракать. Тут и угощение приготовлено…
Закутался я в шинель поплотнее – утром прохладно, а на реке тем более, – сижу себе, бездумно и умиротворенно радуюсь жизни.
Солнышко уже поднялось над горизонтом, туман помаленьку растаял. Тишина, только порой раздаются тихие, невнятные лопотанья-плески-побулькиванье – но это мне знакомо насквозь, река всегда полна таких вот разнообразных звуков, которым сплошь и рядом названия не подберешь, и оттого я себя чувствую вовсе уж дома. С Волгой, конечно, не сравнить, ну да что уж тут привередничать…
Тут они и появились.
Они шли слева направо, метрах в десяти от лодки, идеальной вереницей с постоянными интервалами. Выглядело это словно омуток-воронка, диаметром с блюдце и глубиной в ладонь: геометрически правильные конусы, опрокинутые верхушками вниз. Скорость вращения воды в воронках была, судя по прикидкам, довольно большой: внутренность опрокинутых конусов казалась скорее не водой, а твердой поверхностью. Двигалась эта странная вереница не так уж и быстро, примерно как человек, идущий скорым шагом, но не бегущий. Сосчитал я их тут же – одиннадцать. У артиллериста хороший глазомер, сплошь и рядом приходится держать в поле зрения несколько движущихся объектов, в темпе оценивать скорость, расстояния и многое другое. Особенно у нас, дивизионных, не со стационарных закрытых позиций ведущих огонь, а действующих непосредственно на поле боя…
Засмотрелся я на них на какое-то время – красиво так шли, – а потом будто стукнуло: такого не бывает! Не бывает таких омутков – странно устойчивых, если можно так выразиться, да еще плывущих против течения, будто стайка уток. Водовороты на реке – дело привычное, только они всегда на одном и том же месте. А вот ни о чем подобном я за всю жизнь не слышал…
И тут они повернули ко мне, стройная вереница рассыпалась, пошли словно бы кучкой, потом, совсем недалеко от лодки, опять растянулись шеренгой, встали на месте, как будто течения и нет вовсе. Дурацкая мысль, но выглядело это так, словно меня разглядывали.
Вот только кто? Вода не особенно прозрачная, но не заметил я, чтобы в воде, под ними, хоть что-то просматривалось. Словно они сами по себе, такие и есть, непонятно что…
Принялись кружить вокруг лодки – неспешно так, будто лениво, уже не держа дистанции, один быстрее, другой помедленнее, иные то и дело подплывают поближе, но не вплотную, постоят-постоят – и отплывают, и продолжается вокруг меня это коловращение непонятно чего…
Вот тут мне, боевому офицеру и урожденному волгарю, стало как-то не по себе. Как раз оттого, что я твердо знал: на реке такого быть не должно, что на Волге, что на здешней Мораве, что на каком-нибудь Ганге. Всякое знал, видел и слышал, но такого…
Я сижу, а они кружат и кружат, и на душе у меня все неспокойнее. Про удочки, ясное дело, и думать забыл. Накатила на меня вдруг злость от совершеннейшего непонимания зрелища, и я уж было взялся за весло, чтобы двинуть по одному, крутившемуся совсем уж близко. Но остановило что-то. Ведь совершенно неизвестно, что оно такое. Ты его веслом, а оно в ответ тоже что-нибудь этакое отчебучит, да почище твоего… Все равно что кидаться в бой наобум, не зная, что за противник перед тобой, какие у него силы… Интересно, что я как-то сразу начал их мысленно называть «оно»: ну не может это оказаться простая вода, тут должно быть что-то другое, за всем этим…
Прикидываю, не паникуя. А вдруг оно мне лодку перевернет? Вдруг оно такое, что у него это получится? Даст в борт – и кувырк… До берега – метров сто, вода спокойная. В принципе, ничего страшного, я ж волгарь, сапоги скину быстро, в одежде доплыву, как нечего делать… если оно мне по дороге чего-нибудь такого не устроит, а что оно может и на что способно, поди угадай.
Одно время даже выстрелить потянуло по ближайшему: кобура при мне, запасная обойма в кармашке, расстояние плевое. Но опять-таки прикидываю я: а что в ответ получишь?
Не помню точно, сколько это продолжалось. Так прикидываю, не так уж и долго, несколько минут, я ж не засекал время, когда они появились…
В конце концов отплыли они от меня, снова выстроились в аккуратную вереницу. Нелепая мысль, но такое впечатление, что им надоело. И пошли против течения в том же направлении с той же примерно скоростью. А меня что-то холодок пробирает, хотя солнце уже высоко и шинель на мне.
Одним словом, взялся я за весла и стал, не раздумывая, выгребать к берегу. Что-то не хотелось мне тут больше оставаться, хоть убей – на реке, где шляются такие вот непонятные диковины. Непонятность эта больше всего и удивляла, да что уж там – пугала. Конечно, на реке бывает… что-то такое, что не вписывается в исторический материализм, понимаете? Сам я ни до войны, ни после на Волге ни с чем этаким не сталкивался, но старики, да и народ помоложе, рассказывали всякое, и загвоздка в том, что частенько рассказывали люди, вовсе не склонные сочинять сказки и разыгрывать своих. Я не хочу сказать, что верил им стопроцентно, но в жизни всякое бывает…
Пан Ковалик, понятное дело, удивился страшно, увидев, как я причаливаю без единой рыбешки. Я ему описал, что и как. И знаете, полное впечатление, что он сам удивился не на шутку, чешет в затылке, клянется и божится, что первый раз о такой диковине слышит.
Пошли мы с ним в корчму, к пану Гарраху. Тот по-русски говорил очень даже прилично: в плен сдался еще в четырнадцатом году, восемь лет у нас прожил, так что выучился на совесть. Говорил, что в Красной Армии воевал. Может, и не врал, были такие, точно известно.
Там еще несколько человек сидело. Взялись они толковать все вместе – плечами пожимают, руками разводят. Ну не бывало такого, дружно уперлись, в наших местах, да и в других про такое не слышали. Я уж рассказал так подробно, как только мог, словно докладывал в штабе дивизии. Качают головами: не бывало… Только один дед – он-то в основном слушал, в болтовню не лез – трубкой попыхтел и говорит что-то вроде: хоть сто лет на реке проживи, а до конца ее не узнаешь. Очень верно, по-моему, сказал.
Ну что? Рыбку-то я там половил от души – но исключительно с берега. Как-то мне решительно не хотелось выплывать на быстрины после этакой встречи. Терпеть не могу непонятного. И ни разу больше не видел этих странных омутков. А если местные и видели, то никто мне об этом не рассказывал. И вот еще такое впечатление… Будто они какое-то время после того на реке малость осторожничали, что ли. Пан Ковалик дня через два уплыл куда-то на часок с местным попом – и вот рубите мне голову, на то самое свое облюбованное местечко. И видно, что не рыбку ловить. Ну, это уже их дела, они там религиозные были весьма…
Что это такое было, я не пойму до сих пор. А объяснить, сами понимаете, некому…
Хавронья
Сердце у меня так и взыграло. Благо ровным счетом никаких препятствий не имелось, отпроситься у начальства на рыбалку – тут же, рядышком – оказалось проще простого. Мне потом передали, что комполка даже в пример меня поставил: вот видите, оглоеды, сказал, майор к культурным развлечениям тянется, а вы только и знаете, что при любом удобном и неудобном случае водку трескаете да за местными девчатами жеребячьим глазом водите. Хотя сам он, между нами говоря, предпочитал именно те развлечения, которые ему по должности положено было порицать вслух – но меру знал, не то что некоторые, попадавшие в серьезные переплеты из-за спиртного и женского пола.
А в общем обстановка была… умиротворенная. Война кончилась, все живы-здоровы, воинская дисциплина, конечно, оставалась воинской дисциплиной, но иные гаечки сразу ослабли, их уже не затягивали до хруста, так, что из-под них железная стружка вилась. Впрочем, это уже к делу отношения не имеет…
Свел я знакомство с одним словаком – солидный был человек, семейный, держал три лодки, кормился главным образом с реки. Как говорится, и не зря, рыбак рыбака видит издалека… Отношение к нам со стороны местных было превосходное, много чего для тебя сделали бы по искренней дружбе, не говоря уж о таком пустяке, как одолжить лодку с удочками. Вообще, хороший народ – словаки, очень они мне пришлись по душе. Чехи, знаете ли… Ну вот как-то не то. И перед немцами лапки подняли в свое время, и против немцев изволили взвиться не раньше, чем наши Берлин взяли. И партизан у них было – раз, два и обчелся. А вот в Словакии осенью сорок четвертого чуть ли не вся их армия поднялась против немцев, а когда те восстание подавили – наши войска на помощь прорваться не смогли, – то словаки многими тысячами ушли в горы, в леса и всерьез партизанили до Победы. Православные, наконец… Хороший народ, в общем.
И язык такой, что друг друга всегда можно с грехом пополам понять и договориться… вот только оказалось, что рыбаку с рыбаком, вопреки пословице, труднее, чем другим.
Рыба-то у нас и у них называется по-разному… И если нет под рукой свежевыловленной или картинок, то нипочем не понять, о какой именно рыбе он мне рассказывает. Тут уж на пальцах не договоришься. Но это не такое уж и большое препятствие. Пусть я даже и не знаю, какую именно рыбку придется ловить, все равно ловить ее будет в удовольствие. Тем более что насчет других подробностей договориться проще: где рыбные местечки, на что ловить – это понять не в пример проще.
Одним словом, уже через пару дней я и отправился на утреннюю зорьку. Река в тех местах широкая и глубокая, судоходная, течение медленное, по течению я и плыву, почти не работая веслами, рассвет близится – и так у меня душа поет, что словами не описать. И жив я, и руки-ноги целы, и на груди кое-что привинчено и позвякивает, и родители пишут, что живы-здоровы, а одна известная мне девушка так и не замужем, и булькнут у меня сейчас грузила в воду, и ляжет на нее поплавок, и сяду я в азартном предвкушении… Хорошо!
Без труда нашел я то местечко, что описывал пан Ковалик – вот он, обрывчик, вот она, рощица… Тут, под обрывчиком, в донных ямах и устраиваются на ночлег эти самые… так я и не понял кто, но местные их ловят испокон веку и размеры разведенными ладонями показывают знатные. Хотя… Зная нашу рыбацкую привычку, эти размеры, пожалуй что, следует если и не уполовинить, то все же подсократить. И тем не менее, даже с учетом извечных рыбацких преувеличений, получается неплохо. Уж никак не уклейка, солиднее будет… Да впрочем, я бы сейчас и уклейке порадовался, как родной…
Осторожненько, не булькая, опустил я за борт якорь – простую увесистую булыжину в надежном брезентовом мешке. Вытравливал веревку, пока она кольцом не легла на воде – все, встал на якорь. Насторожил я четыре удочки – руки, оказалось, сами помнили, как и что. Легли на медленной воде четыре поплавка. Осталось сидеть и ждать, когда там, внизу, продрыхнутся эти, с непонятными названиями, да захотят позавтракать. Тут и угощение приготовлено…
Закутался я в шинель поплотнее – утром прохладно, а на реке тем более, – сижу себе, бездумно и умиротворенно радуюсь жизни.
Солнышко уже поднялось над горизонтом, туман помаленьку растаял. Тишина, только порой раздаются тихие, невнятные лопотанья-плески-побулькиванье – но это мне знакомо насквозь, река всегда полна таких вот разнообразных звуков, которым сплошь и рядом названия не подберешь, и оттого я себя чувствую вовсе уж дома. С Волгой, конечно, не сравнить, ну да что уж тут привередничать…
Тут они и появились.
Они шли слева направо, метрах в десяти от лодки, идеальной вереницей с постоянными интервалами. Выглядело это словно омуток-воронка, диаметром с блюдце и глубиной в ладонь: геометрически правильные конусы, опрокинутые верхушками вниз. Скорость вращения воды в воронках была, судя по прикидкам, довольно большой: внутренность опрокинутых конусов казалась скорее не водой, а твердой поверхностью. Двигалась эта странная вереница не так уж и быстро, примерно как человек, идущий скорым шагом, но не бегущий. Сосчитал я их тут же – одиннадцать. У артиллериста хороший глазомер, сплошь и рядом приходится держать в поле зрения несколько движущихся объектов, в темпе оценивать скорость, расстояния и многое другое. Особенно у нас, дивизионных, не со стационарных закрытых позиций ведущих огонь, а действующих непосредственно на поле боя…
Засмотрелся я на них на какое-то время – красиво так шли, – а потом будто стукнуло: такого не бывает! Не бывает таких омутков – странно устойчивых, если можно так выразиться, да еще плывущих против течения, будто стайка уток. Водовороты на реке – дело привычное, только они всегда на одном и том же месте. А вот ни о чем подобном я за всю жизнь не слышал…
И тут они повернули ко мне, стройная вереница рассыпалась, пошли словно бы кучкой, потом, совсем недалеко от лодки, опять растянулись шеренгой, встали на месте, как будто течения и нет вовсе. Дурацкая мысль, но выглядело это так, словно меня разглядывали.
Вот только кто? Вода не особенно прозрачная, но не заметил я, чтобы в воде, под ними, хоть что-то просматривалось. Словно они сами по себе, такие и есть, непонятно что…
Принялись кружить вокруг лодки – неспешно так, будто лениво, уже не держа дистанции, один быстрее, другой помедленнее, иные то и дело подплывают поближе, но не вплотную, постоят-постоят – и отплывают, и продолжается вокруг меня это коловращение непонятно чего…
Вот тут мне, боевому офицеру и урожденному волгарю, стало как-то не по себе. Как раз оттого, что я твердо знал: на реке такого быть не должно, что на Волге, что на здешней Мораве, что на каком-нибудь Ганге. Всякое знал, видел и слышал, но такого…
Я сижу, а они кружат и кружат, и на душе у меня все неспокойнее. Про удочки, ясное дело, и думать забыл. Накатила на меня вдруг злость от совершеннейшего непонимания зрелища, и я уж было взялся за весло, чтобы двинуть по одному, крутившемуся совсем уж близко. Но остановило что-то. Ведь совершенно неизвестно, что оно такое. Ты его веслом, а оно в ответ тоже что-нибудь этакое отчебучит, да почище твоего… Все равно что кидаться в бой наобум, не зная, что за противник перед тобой, какие у него силы… Интересно, что я как-то сразу начал их мысленно называть «оно»: ну не может это оказаться простая вода, тут должно быть что-то другое, за всем этим…
Прикидываю, не паникуя. А вдруг оно мне лодку перевернет? Вдруг оно такое, что у него это получится? Даст в борт – и кувырк… До берега – метров сто, вода спокойная. В принципе, ничего страшного, я ж волгарь, сапоги скину быстро, в одежде доплыву, как нечего делать… если оно мне по дороге чего-нибудь такого не устроит, а что оно может и на что способно, поди угадай.
Одно время даже выстрелить потянуло по ближайшему: кобура при мне, запасная обойма в кармашке, расстояние плевое. Но опять-таки прикидываю я: а что в ответ получишь?
Не помню точно, сколько это продолжалось. Так прикидываю, не так уж и долго, несколько минут, я ж не засекал время, когда они появились…
В конце концов отплыли они от меня, снова выстроились в аккуратную вереницу. Нелепая мысль, но такое впечатление, что им надоело. И пошли против течения в том же направлении с той же примерно скоростью. А меня что-то холодок пробирает, хотя солнце уже высоко и шинель на мне.
Одним словом, взялся я за весла и стал, не раздумывая, выгребать к берегу. Что-то не хотелось мне тут больше оставаться, хоть убей – на реке, где шляются такие вот непонятные диковины. Непонятность эта больше всего и удивляла, да что уж там – пугала. Конечно, на реке бывает… что-то такое, что не вписывается в исторический материализм, понимаете? Сам я ни до войны, ни после на Волге ни с чем этаким не сталкивался, но старики, да и народ помоложе, рассказывали всякое, и загвоздка в том, что частенько рассказывали люди, вовсе не склонные сочинять сказки и разыгрывать своих. Я не хочу сказать, что верил им стопроцентно, но в жизни всякое бывает…
Пан Ковалик, понятное дело, удивился страшно, увидев, как я причаливаю без единой рыбешки. Я ему описал, что и как. И знаете, полное впечатление, что он сам удивился не на шутку, чешет в затылке, клянется и божится, что первый раз о такой диковине слышит.
Пошли мы с ним в корчму, к пану Гарраху. Тот по-русски говорил очень даже прилично: в плен сдался еще в четырнадцатом году, восемь лет у нас прожил, так что выучился на совесть. Говорил, что в Красной Армии воевал. Может, и не врал, были такие, точно известно.
Там еще несколько человек сидело. Взялись они толковать все вместе – плечами пожимают, руками разводят. Ну не бывало такого, дружно уперлись, в наших местах, да и в других про такое не слышали. Я уж рассказал так подробно, как только мог, словно докладывал в штабе дивизии. Качают головами: не бывало… Только один дед – он-то в основном слушал, в болтовню не лез – трубкой попыхтел и говорит что-то вроде: хоть сто лет на реке проживи, а до конца ее не узнаешь. Очень верно, по-моему, сказал.
Ну что? Рыбку-то я там половил от души – но исключительно с берега. Как-то мне решительно не хотелось выплывать на быстрины после этакой встречи. Терпеть не могу непонятного. И ни разу больше не видел этих странных омутков. А если местные и видели, то никто мне об этом не рассказывал. И вот еще такое впечатление… Будто они какое-то время после того на реке малость осторожничали, что ли. Пан Ковалик дня через два уплыл куда-то на часок с местным попом – и вот рубите мне голову, на то самое свое облюбованное местечко. И видно, что не рыбку ловить. Ну, это уже их дела, они там религиозные были весьма…
Что это такое было, я не пойму до сих пор. А объяснить, сами понимаете, некому…
Хавронья
Вот бывают же такие случаи! С одной стороны, и жутковато оказалось, а с другой – будто бы и смешно как-то. Не черт с рогами, ничего такого.
Ладно, будем по порядку. Послали меня с пакетом в штаб полка. Дело знакомое и обыкновенное: никто, наверное, на войне не пишет начальству столько бумаг, как саперы. Очень многие свои действия, наподобие минных постановок или инженерной разведки, отписывают подробнейшим образом. Иные нас даже «писарчуками» дразнили – ну, не понимали специфики службы, обормоты…
В тех местах мы стояли не первый день, малость освоились и изучили местность. Можно было пуститься по дороге – ну, собственно, никакая это была не дорога, просто накатанный большак. Там и на попутку можно подсесть. Но это еще как получится, бабка надвое сказала. Не случится попутки, придется шлепать пешедралом все пять километров с лишним. В штаб полка ездят в основном офицеры, а к ним проситься как-то против субординации.
Ладно, будем по порядку. Послали меня с пакетом в штаб полка. Дело знакомое и обыкновенное: никто, наверное, на войне не пишет начальству столько бумаг, как саперы. Очень многие свои действия, наподобие минных постановок или инженерной разведки, отписывают подробнейшим образом. Иные нас даже «писарчуками» дразнили – ну, не понимали специфики службы, обормоты…
В тех местах мы стояли не первый день, малость освоились и изучили местность. Можно было пуститься по дороге – ну, собственно, никакая это была не дорога, просто накатанный большак. Там и на попутку можно подсесть. Но это еще как получится, бабка надвое сказала. Не случится попутки, придется шлепать пешедралом все пять километров с лишним. В штаб полка ездят в основном офицеры, а к ним проситься как-то против субординации.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента