Александр Бушков. Заповедник. Соперники Смерти

Александр Бушков, Владимир Величко
Заповедник. Соперники Смерти

   © Бушков А.А., 2014
   © Величко В.М., 2014
   © ООО «Издательство «Яуза», 2014
   © ООО «Издательство «Эксмо», 2014
 
   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
 
   © Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Красноярск 2013 г.
Пролог

   Глядя в небо – мы рассматриваем Пространство, а видя в нем Звезды – мы созерцаем само Время.

В. Марлов

   Поднявшись над современным уровнем человеческого познания, мы очутимся в мире, где Время, в нашем теперешнем понимании, станет для нас Пространством.

В. Марлов

   В Абсолютной Черноте и неподвижности Вселенной появилось Нечто Движущееся. Сначала было неясно, то ли это действительно движение некоего объекта, то ли это обман зрения, вроде иллюзии. Но вскоре движение объекта как-то упорядочилось и стало вполне различимым, и тогда же начал вырисовываться какой-то неясный контур, рисунок… человека? Человека!!! Да, да, обыкновенного человека в темной легкой курточке, темных джинсах и белых кроссовках. Волосы его были светлыми. На бесстрастном и холодном, как чернота космоса, лице играли отблески звезд Вселенной. И если раньше возникало ощущение, что человек двигался и приближался, то в какой-то момент он замер, став абсолютно неподвижным. И только едва заметные движения грудной клетки – вдох… выдох – давали понять, что это не изваяние. Он «стоял» неподвижно, глядя на то, что называлось Вселенной во Времени. Она, безмерно-огромная в пространстве, одновременно была ему видна и во времени, что называется, «от рожденья и до тризны»… Человек стоял и смотрел, причем было отчетливо видно, что он не просто любуется красотой Звездного цветка Вселенной, он напряженно думает!
   Он видел то, что миллиарды лет спустя Разумные на одной из планет назовут Большим Взрывом, чуточку повернув голову, он видел первые этапы формирования протозвездных облаков, первые сгущения и уплотнения их. Видел он и вспышки первых звезд, образование протогалактик и возникновение их спиральных рукавов… Приглядевшись внимательнее – для чего ему пришлось передвинуться на десяток световых лет, – он увидел, как в уже сформировавшемся третьем спиральном рукаве Галактики вспыхивает новая звезда. Именно ее спустя миллиарды лет Разумные с третьей планеты сначала нарекут Тонатиу, а потом Землей. Полюбовавшись планетами и родной звездой, он посмотрел немного пристальней, отпуская поле своего ясного сознания в начальные периоды появления живых существ: первых стегозавров, динозавров. Неожиданно все ментальные поля исчезли. Появилось ощущение, что эти гигантские ящеры – механизмы, не живые, или… или всех их накрыли защитой, не пропускающей излучения. А чуть позже исчезла поверхность планеты, а дальше исчезла и сама планета. Ее не было. Он только ощущал, как совершает она свои бесконечные круги по орбите. И только! Это было необычно, это было тревожно, потому что он, Человек, волею рождения и данных ему способностей ставший наравне с Богами, ничего поделать и ничего понять не мог! Все время – а это почти два миллиона лет – планета была, и одновременно ее не было. И лишь спустя миллионы лет, в самом конце эры динозавров, планета, прародина человека, снова стала видна, стала доступна для обозрения. Но последние из Великих Ящеров уже вымерли. По бесконечным равнинам бродили еще живые, но одинокие Ящеры Страннорукие. Их позже назовут Дейнохейрус! Они единственные имели развитые верхние конечности – почти человеческие! Великая загадка Третьей Планеты – Deinocheirus Sapiens.

Глава 1
Здравствуй, Заповедник!

 
Не уходи, помедли, Осень
Дай налюбуюсь вдоволь, не спеши…
Твоих берез желтеющие косы
Так трепетно-печально хороши.
 

Михаил Величко

   Тайга. … Необозримая сибирская тайга! Когда она исхожена тобой вдоль и поперек, когда ты ее знаешь и понимаешь, то поневоле теряешься. Что и как надо о ней написать, чтобы человек, ни разу ее не видевший, проникся? Одно из лучших описаний тайги и жизни в ней есть у Григория Федосеева – геодезиста и писателя. Читайте и поймете, какая она – тайга. А вообще-то она разная. Тайга Горной Шории – это гигантские ели высотой в пятиэтажный дом, со стволами в четыре обхвата. Ветви у таких елей начинаются на высоте 5–6 метров. Идти по такой тайге – мука! Это жуткий и непроходимый бурелом. Северная тайга совсем другая – это довольно чахлая лиственница и корявый, но могучий кедр. Под ногами стланик и карликовая березка – штанодер! А грибы в северной тайге – фантастика. Можно косить. Белый гриб имеет шляпку до 50 см в диаметре. Но наилучшие грибы – рыжики. Их можно есть сырыми. А если солить, то через два дня они уже готовы. Тайга – это заботливая мать. И накормит, и обогреет, и укроет. Даже зимой. Но зимой она может стать и мачехой, если оплошаешь. А какие летом в тайге бывают комары! Сядет такой комарище на спину и кэ-э-к воткнет жало, так оно – не поверите! – из живота вылезет! Во зверюги! А тот самый пресловутый гнус (он же мокрец, он же мошка, мошкара), вот он – страшен по-настоящему. Имеются, конечно, средства и против гнуса, имеются, но… лучше не надо. Гнуса не надо.
   Тайга у Города, в Заповеднике, совсем другая. Культурная. Хотя и довольно нетронутая. Ее в Заповеднике не пакостят, жалеют.
   …На одном из таежных перевалов стояли трое друзей: Кэп, Док и Техник, которого еще со студенческих лет окрестили Тексом. Четвертый – Монтажник, он же Монти – должен был догнать их позднее. Итак, стояли они и любовались именно такой, относительно культурной тайгой. Из сплошного желто-зеленого ковра тайги, покрывающей горы, выступали громады скал. Одни – поближе, другие – далекие. Это была их юность и молодость. Вдруг Док продекламировал:

 
Холмы – это вечная слава.
Ставят всегда напоказ
на наши страданья право.
Холмы – это выше нас.
Всегда видны их вершины,
видны средь кромешной тьмы.
Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть – это только равнины.
Жизнь – холмы, холмы…^[1]
 

   – Лирик, блин, – проворчал, отдуваясь, Кэп, – пошли дальше… Нам еще топать, да топать… десяток километров, не меньше…
   – Да успеем… Отвык ты, морячок, в рубке своего дредноута ногами шевелить, отвык, – ехидно произнес Текс. – В прежние годы мы от этого места до стоянки за полтора часа добегали… а то и быстрее.
   – Ага, добегали, – огрызнулся Кэп, – лет тридцать назад…
   – Да, ребята, пошли, – поддержал Кэпа Док, – нечего резину тянуть.
   И – закинув за спину рюкзаки, они дружненько двинулись дальше. Тропка, хорошо выбитая ногами туристов и усыпанная желтым листом, то поднималась вверх, петляя, то резко падала вниз. Тропу буквально на каждом шагу пересекали узловатые корни сосен, что стояли вдоль тропы. Из-за них она почти везде имела вид лестницы с неравномерными ступенями…
   Вскоре они свернули на едва заметную стежку, уходящую в сторону, в долину. Там остановились.
   – Раньше она пошире была, – отметил грустным голосом Кэп, – гораздо шире.
   – Так это хорошо, мало ходят… Значит, на нашем месте почти наверняка никого не будет, – возразил Док, потом, помолчав, спросил:
   – Ребята, а Монти не проскочит поворот на эту тропку?.. Уж слишком она заросла.
   – Не, это Кэп проморгал бы поворот, ведь последний раз он здесь был – когда, Кэп? – повернувшись к нему, спросил Текс.
   – Да лет уж двадцать прошло, – ответит тот.
   – Вот видите, а Монти каждый год здесь шастает, так что не боись, дохтур, через часок он нас догонит!
   И друзья снова зашагали по еле заметной и сильно заросшей тропке, которая с каждым десятком метров все круче и круче опускалась в сырость распадка. Вдруг резко потемнело – будто кто свет выключил, вернее, не выключил, а сильно притушил. Это было так неожиданно, так внезапно, что они разом остановились и уставились на небо. Полумрак – и даже не полумрак, а что-то похожее на туман – окружал друзей. Причем этот туман возник как-то сразу, со всех сторон одновременно – вот его не было, а вот – они уже в тумане. И еще – тишина! Ватная тишина. Не было слышно ни шума ветра по вершинам деревьев, ни звука птичьих голосов. Стало как-то зябко, тоскливо, даже тревожно.
   – Дождь, что ли, натягивает? – задумчиво вопросил Кэп. Голос его звучал глухо и тихо – будто он стоял не в шаге от Дока, а метрах в пятнадцати.
   – Наверное… даже птиц не слышно… да и деревья не шелохнутся. Не иначе гроза надвигается, – недоуменно оглядываясь по сторонам, произнес Текс.
   – Ладно, ребята, двигаем, двигаем! Если гроза – палатку надо успеть поставить…
   И, заметно ускорив темп, друзья поспешили вниз. Еще полчаса пути, и вон за тем поворотом заветное место. Вот этот приметный и огромный сиенитовый валун, сейчас его огибаем и… друзья останавливаются как вкопанные, ибо у южного склона гор, окружающих их заветную поляну, стоит дом! Вернее, не дом, а обычная, столь характерная для этих мест лесная избушка. Они молча стояли и, разинув рты, смотрели на нее. Изба как изба. Одно подслеповатое окошко, маленькие сени из неструганых досок, крылечко из пары грубо стесанных топором бревен… Неширокий дощатый навес сбоку от домика забит наколотыми дровами. У спуска к ручью еще один навес, под которым приютилась кирпичная летняя печка. Из трубы курится еле заметный дымок. Недавно топлена, погаснуть не успела…
   – А я и не знал, что здесь домик поставили, – удивленно молвил Текс.
   – Да-а-а, – озадаченно протянул Доктор, – сюрприз…. И Монти – вот ведь гад! – ни словечком не обмолвился.…Что делать будем? – задал он волновавший всех вопрос.
   – А что тут думать? Идем в избушку, а там… или ночуем, или ставим палатку на свободном месте – другого нам ничего не остается, да и времени в обрез. И гроза, – откликнулся Кэп. И друзья, отлепившись от валуна, двинулись через поляну по высокой и пока еще сухой траве туда, к избушке.
   Пройдя метров двадцать, они остановились. Из-за угла дощатого навеса вышла здоровенная – они и не видели таких никогда! – собака и тоже остановилась. Овчарка? Волк? Она стояла, глядя на друзей, и в ее желтых маленьких глазах мерцали нехорошие – ох, нехорошие! – огоньки. Приподняв голову и не отрывая от появившихся путников взгляда, она довольно шумно вдыхала запахи, слегка подрагивая при этом ноздрями.
   – А если кинется? – прошептал на ухо Дока стоявший чуть сзади Кэп… В ответ на этот тихий шепот верхняя губа собаки приподнялась, явив – в качестве приветствия, надо полагать, – здоровенные и ослепительно белые клыки. Послышалось низкое, глухое рычанье, шерсть на загривке стала подниматься… И в этот кульминационный момент заскрипела, распахиваясь, дверь избушки, оттуда вылетел маленький бородатый мужик и истошно заорал:
   – Фу, Шарик, фу!.. – Пес, услышав команду, сразу же успокоился и, опустив голову, неторопливо подался за угол избушки.
   – Шарик… ничего себе Шарик! – истерично хохотнул Текс. – А какие же тогда здесь Джульбарсы или Рэксы, если это – Шарик?
   – Да, понимаш, – услышав эти слова, сказал подходивший к друзьям мужик, – когда он был щенком, то вон с той горки, бывало, срывался и катился вниз – ну точно как меховой шарик… Так и прилипло: Шарик да Шарик…. Драстье! Куда путь держим, робяты? – приветливо спросил дедок.
   – Да нам бы переночевать… мы и не знали, что здесь избушка стоит… но мы и палатку поставим, если вы не против, – тут же начал Док. Однако мужичонка замахал руками, как двухмоторный самолет пропеллером:
   – Вот ишшо… шатер оне ставить будут! Изба-то пуста стоит, поместимся, однако. ЗахОдьте, захОдьте! – И повел нас в свою избушку. И мы всей гурьбой подались за ним. Последним зашел Кэп, и перед тем как скрыться в темноте сеней, он приостановился и, оглянувшись, цепко оглядел окрестности. Лицо его было сумрачным, даже настороженным…
   Но отдыха поначалу не получилось. Не успели все сбросить на нары рюкзаки, как за дверьми раздалась разноголосица истошного и требовательного собачьего лая.
   – Охти мне… посыльные прибежали, – бросил дедок и прытью выскочил из избы. В окошко было видно, как две лайки что-то усиленно втолковывали хозяину, всячески показывая, что надо идти за ними, срочно надо идти. Это было так красноречиво, что мы ничуть не удивились дедовым словам, которые он, вбежав в дом, бросал на ходу:
   – Лайки говорят, беда… кто-то из зверей покалечился… зовут… вы тут располагайтесь… вот вам мяско… – Дедусь вывалил на стол несколько скруток вяленого мяса: – Это маралятина… приду к девяти, однако не раньше…. Сварите кашу… крупа, соль в шкапчике. – Сам же он при этом, бегая по избушке, успел вытащить короткоствольный карабин, сунул в карман десяток патронов и, подхватив под мышку какой-то серый мешочек, исчез.
   – Шарика не боись… он вас… теперь… не тронет… о нет… нет, – донесся уже негромкий дедов голос, и собачий лай стал смещаться в сторону, а потом, как по сигналу, разом оборвался. В избушке и тайге опять наступила тишина.
   Вскоре все устроились. Текс развалился в углу на нарах и, пристроив на свой могучий живот гитару, тихонько наигрывал мотивчик немудрящей песенки из нашего далекого и хулиганистого прошлого. Док и Кэп сидели за маленьким столиком у оконца и меланхолично жевали вяленую маралятину, отрезая ее крохотными кусочками. Вкусна, зараза!
   – Что-то Монти долго не видать, – прервав треньканье на гитаре, сказал Текс.
   – Да, наверное, вот-вот будет, – откликнулся Кэп. – Мы уже сколько здесь? Часа полтора, так?
   – Да, примерно!.. Никуда не денется наш Монти. Он всегда разгильдяем был. Всегда и везде опаздывал, – перестав жевать, бросил Док. – Все равно мимо ему не пройти. Мы ж здесь договаривались ночевать. Вот темнеть начнет, и заявится…. Кстати, о «темнеть». Не пора ли идти кашу варить… как завещал нам гостеприимный дедушка? А то неудобно будет – придет дед, а мы лясы точим да нахально жрем его мясо, а каша-то – тю-тю!
   Вскоре друзья вовсю орудовали у летней печки. Док разжигал дрова, Кэп ушел за водой, а Текс, сидя на бревне, под гитару вполголоса напевал о бригантине, поднимающей паруса. Снизу от реки с полным котелком прибежал Кэп:
   – Ребята, а вы видели, какая вода в ручье? Теперь его даже неудобно так называть… прямо речка маленькая… вроде бы осень совсем без дождей… странно!
   И мы занялись готовкой… под аккомпанемент Текса. Минут через десять Кэп сказал Доку:
   – Глянь, – и показал рукой на тропу, которая привела нас сюда. Там, растянувшись во весь рост, лежал давешний Шарик. Почему-то сразу показалось, что идти туда не стоит, не пустит эта зверюга.
   – Да и хрен с ним, пусть валяется… Щас доварим кашку, кстати, она уже почти готова! – попробовав, молвил Док. – И пойдем в избушку. А там пусть Дед со своей псиной сам и разбирается… когда с добычей явится… – Затем он сдвинул котелок с огня и примостил на его место внушительный алюминиевый чайник.
   Некоторое время друзья молча смотрели на огонь в раскрытой топке, слушали потрескивание горящих дровишек и тихое бренчанье гитары, а потом Кэп неожиданно спросил:
   – Ребята, а помните Франческу?
   – Конечно! Помним! Разумеется, помним, – почти хором ответили Док с Тексом.
   – А знаете, я ее все-таки нашел, прошлым летом нашел….
   – Как??? Где? В Израиле? Расскажи!!!
   Кэп, будто не слыша нас, прищурясь, смотрел и смотрел на огонь, но, понукаемый нашими нетерпеливыми воплями, весьма неохотно рассказал:
   – В середине 90-х мы на Тихом океане активно контактировали с американцами. Ну, там совместные походы – что-то типа учений! – дружеские визиты кораблей и прочая подобная лабудень. Потом, когда я принял командование крейсером, то довольно близко познакомился с командиром одного ихнего фрегата – Джеймс Кук его звали… И нечего улыбаться! Я вовсе не про того Кука. Этот – потомок русских эмигрантов Кукиных, потому и Кук. В общем, занимаясь одним делом, стали как-то общаться, даже подружились. Три года назад он приезжал ко мне в гости, во Владик. Ну, отдохнули, конечно, как следует, по-человечески! Так вот, тогда, в горах Сихотэ-Алиня, куда я его свозил, во время одного из разговоров, а говорили мы о детстве… его… моем… я и рассказал ему о Франческе – о моей, так сказать, юношеской любви. Он заинтересовался и выспросил про нее все. И обещал разыскать ее. Естественно, я об этом забыл уже на следующий день – мало ли что по пьянке обещалось… А в прошлом году я вышел в отставку и поехал к нему в Калифорнию, так сказать, с ответным визитом. Три недели там был. Тоже отдохнули… по-человечески! Так вот, встречая меня в порту, он и огорошил известием, что разыскал Франческу. И, что самое удивительное, жила она в Ванкувере, а это от Такомы, где жил Джеймс – совсем рядом. Знаете, если честно, я все-таки долго колебался – ехать ли? Но, понукаемый товарищем Кукиным, решился, и мы через недельку отправились туда – это всего 6 часов на рейсовом катере типа нашего «Метеора». Да, – вздохнул, немного помолчав, Кэп, – никогда, ребята, не встречайтесь с теми, кого любили в детстве.
   Кэп снова замолк и уставился на огонь. Инженер, отложив гитару, налил чай и протянул кружку Кэпу:
   – Ну а дальше!
   – А что дальше, что дальше? Да ничего! Я увидел полную, даже толстую женщину с красным лицом гипертонички и большим отвислым носом. Если бы не сказали, что это – Франческа, я б мимо прошел, и даже мысли не появилось, что это она, ей-богу! Мне даже показалось, что она и нас-то плохо помнит и не сразу въехала, кто я такой. Слегка оживилась, когда я ей про Заповедник напомнил, про Город. В общем, вежливо раскланялись и разошлись. Вот и все. Зря ездил, воспоминания только похоронил. Она даже по-русски говорила с заметным акцентом, хоть и свободно. Это почему-то произвело на меня самое сильное впечатление, может, даже более сильное, чем внешние перемены. Вот!
   – Да-а-а, – протянул Текс, – что тут скажешь… треть века, даже поболе, минуло с тех пор! Не думал же ты, что Франя с радостным визгом кинется тебе на шею и трепещущим голоском начнет выспрашивать о… прошлом: ах, наш Город, ах Заповедник, ах милые друзья!..
   – Нет, конечно… но ее – Ее! – мне увидеть хотелось! Всегда хотелось. Все-таки всю жизнь вспоминал ту, нашу Франческу.
   – Эх ты! Волк ты морской… а еще утром Дока лириком назвал! Вот ты и есть лирик-романтик, – ядовито и со вкусом обозвал Кэпа Текс.
   – Как все моряки, – ехидно добавил Док.
   Настроение у Кэпа явно испортилось, и он окончательно замолк. Замолчали и слушатели… Впрочем, Техник быстренько пристроился к гитаре и забренчал про далекие синие горы, про моря-океаны, только получилось у него на этот раз как-то тоскливо и меланхолично.

Глава 2
Целитель

   Вдруг на дальнем конце поляны из высокой травы бесшумно вынырнули давешние хозяйские лайки и прямиком бросились к друзьям. Подбежав, они стали нетерпеливо повизгивать, поскуливать, а одна, коротко гавкнув, ухватила Кэпа за полу штормовки, настойчиво потянув за собой. Кэп сказал:
   – С Дедом что-то? Упал и ногу сломал?
   – Ага…. Шею еще, скажи…. С такими таежниками в самых-пресамых дебрях ниче не случится, – поднимаясь, возразил Текс и спросил:
   – Ну, так идем? Все идем? Или…
   Кэп пару секунд подумал и решительно отрубил:
   – Никаких «или». Идем все! Неизвестно, что там случилось. – Затем, затолкав за ремень маленький топорик, произнес командным голосом: – За мной, нестроевые! Идем след в след, не растягиваемся, и… поглядывайте по сторонам! – и решительно двинулся вслед за собаками. Они обрадованно гавкнули и дружненько рванули в лес. Текс забежал в избушку с гитарой и тут же выскочил обратно, сжимая в руке трубку одноразовой ракетницы. Док показал ему большой палец, и оба быстренько двинулись за Кэпом. Когда стволы могучих елей окончательно сомкнулись за их спинами, сразу же потемнело так, что все остановились, вглядываясь в смутно различимые тени стволов. Впереди, между ветвей двух елей, показалась морда собаки. Нетерпеливо гавкнув, лайка снова скрылась. Постепенно глаза адаптировались, и друзья пошли более уверенно. Ноги почти до середины голеней погружались в ощутимо пружинивший мох. Особого бурелома, впрочем, не было, и они, лавируя между стволами и старательно отводя в сторону от лиц ветви елей, двигались довольно быстро. Так прошло минут тридцать. Подъем становился все более пологим, и, наконец, мы вышли на ровное место. К этому времени то ли посветлело немного, то ли глаза привыкли к густому полумраку, и поэтому издалека, в струящемся сверху белесоватом и немного призрачном свете они увидели между тенями огромных стволов зыбкую фигуру человека. Контуры ее колебались, искажались, и поначалу фигура казалась просто огромной, но по мере приближения она становилась все меньше, и вскоре они разглядели Деда. Он двигался с заметной натугой, сгибаясь под тяжестью какой-то массивной ноши.
   – Неужто марала Дед прет? – шепотом спросил Текс. Однако Дед каким-то образом услышал это:
   – Да какой такой марал? Серый разбойник в беду попал, – сказал он, с облегчением скидывая с плеч один конец импровизированных носилок. И только подойдя вплотную, мы разглядели, что на этих носилках лежал волк – огромный и серо-черный. Было видно, что туловище у него перетянуто какой-то тряпицей. Док протянул руку потрогать, но Дед предостерег:
   – Не замай… он еще так тяпнуть может – без руки останешься, – и Док руку поспешно отдернул.
   – А вас что ж он не тронул?
   – Дык че ж он трогать-то меня будет, коли я ему помогаю. Он умный, понимат добро!
   – Он что, в капкан попал?
   – Да какой там капкан, косолапому он попался, вот и весь капкан. А тот ему и распорол брюхо-то.
   И только тут мы увидели, что из-под окровавленной тряпицы – дедовой рубашки! – выступает раздутый и какой-то багрово-кровавый кишечник. Волк хрипло дышал, и лапы его слегка подергивались.
   – Да он же умирает, – сказал Док, – если еще не умер!
   – Не… не умер. Я ему кровь заговорил, больше не течет. Ежели вы пособите – успеем донести. Собак-то я и отправил за вами для этого. Одному мне было не успеть. Ну, взяли, взяли…
   И друзья, подхватив с двух концов носилки с необычной ношей, понесли их к лесной избушке.
   Дорога много времени не заняла. Назад шли уже знакомыми местами, да и дедок поспешал впереди, показывая, где лучше пройти и как поудобнее ступить. Несмотря на ношу, дорогу до избушки мы прошли чуть ли не в два раза быстрее. Выйдя на поляну, Кэп с Тексом – они как раз несли носилки – направились было к избушке, но Дед скомандовал:
   – Не туды робя, не туды, – и махнул рукой куда-то за домик. Носильщики послушно свернули, а дедушка уже суетился у небольшого строения вроде землянки, наполовину врытой в высящийся за избушкой косогор. Пока поднесли носилки, хозяин успел широко распахнуть низенькую дверцу:
   – Заноси, заноси… так… осторожно… ставьте.
   И ребята опустили носилки посреди небольшого – метра три на три – сарайчика.
   – Ну, все, спасибочки за подмогу! Теперя я не дам волчине помереть. Ступайте на речку, сполоснитесь, а то взопрели, поди?
   Кэп с Тексом послушно вышли из сарайчика, а Док взмолился:
   – Дедушка, разреши, я останусь, помогу… я же врач!
   – Лекарь… это хорошо, однако ступай, паря, ступай… я один… ты не помощник мне здеся.
   – Деда, не гони, – взмолился Док, – дай хоть посмотреть, как ты лечить будешь!
   Дед испытующе уставился на него, потом махнул рукой:
   – А, ладноть, останься. Только, чур, уговор. Садись в уголок и нишкни! В столб соляной превратись, чтоб ни звука, ни движения от тебя, а то спортишь мне все дело. Утерпишь? – пытливо уставился на него Дед, на что Док усердно закивал головой, мол, утерплю! – и устроился на небольшом березовом чурбачке, что стоял, как по заказу, в самом углу.
   Дедок же, отвернувшись от Дока, принялся за дело. Для начала он бесцеремонно свалил волка с носилок, от чего тот шумно хакнул горлом, а лапы его довольно увесисто ударились о землю. Потом Дед грубо содрал грязную «повязку» с тела зверя, и часть кишечника вывернулась прямо на дощатый пол сарайчика. После этого он пристроил зверя так, чтоб вся обширная рана была хорошо видна, и, бросившись к маленьким узким полкам, снял с одной из них плоскую банку. Запустив в нее руку, он что-то вытащил в зажатом кулаке. Далее Дед протянул руку над раной, разжал кулак и стал потихоньку дуть на ладонь. Док разглядел, как мельчайший порошок, срываясь с дедовой ладони, невесомым облачком медленно оседал на шерсть, края раны и кишки волка. Так он сделал несколько раз… Потом небрежно запихал все петли волчьего кишечника в живот, встал на колени и стал что-то тихонько и довольно быстро говорить, глядя куда-то в угол. Док, приглядевшись, увидел там грубо вырезанное на коротком стволе дерева лицо какого-то идола. Временами Дед напевал, временами переходил на плавную и напевную речь, в которой Док понимал лишь отдельные слова: «…Сварг… хозяин Алатырь-камня, яви… силу свою и сотвори жизнь… Брату твоему меньшему так, как ты сварганил когда то… Бел-горюч камень… Мать сыра земля! Уйми ты всякую гадину нечистую от приворота и лихого дела!.. Дай силы и вдохни жизнь созданию… живому…». Так продолжалось минут десять, а потом дедок повернулся к телу волка и положил ладони прямо на рану, как бы прикрывая ее. При этом он начал издавал звуки, напоминающие горловое пение народов Севера. Это был монотонный, то низкий, то более высокий и немного хрипловатый звук. Казалось, его издает сам воздух, стены комнатенки. Звук вибрировал, заполняя и комнату, и голову Дока, от чего тот потихоньку стал впадать в сонноподобный транс… Потом он разглядел, как ладони Деда дрогнули и поползли вниз по ране… Вот тут-то Док и очнулся, ибо увидел, что на том месте, где была рана… Ее больше не было! Там был рубец!!! Узрев такое чудо, Док даже дышать перестал. А когда Дед довел ладони до другого конца раны, Док понял, что вся она превратилась в грубый рубец, казавшийся в полумраке почти черным.