– Я знаю, что пшеница хороша; недаром мужики так на пшеницу лезут. Отчего ей быть худой?
– Не всегда так бывает; иной раз и лядо хорошо, да не задается. Все воля господня.
Что мне рожь – я опять всю весну ни разу даже в ржаном поле не был; что мне овес – бегу смотреть лен. Едят: не успеют еще листики развернуться, как на них сидит уже целая куча блох и точат.
Что делать? Все книги перерыл, отыскивая способы уничтожения земляных блох. Способов предлагают немцы множество. «Для уничтожения ее – т. е. земляной блохи – посыпают всходы льна золою», читаю в одной книге. Зову Ивана.
– Ты, Иван, вот все не веришь, что блоха съест лен, айв книге сказано, что всходы льна истребляет земляная блоха. Немцы вот заметили, а ты говоришь: никогда не бывало.
– Никогда не бывало, сколько льнов ни сеял.
– Да, вот ты не веришь!
– Отчего не верить, все бывает: вот у Б. барыни – сами изволите знать – нынешней весной сороки были напущены.
Сначала Иван не придавал блохам никакого значения, но потом, убедившись, что козявочки действительно подъедают листики, вследствие чего лен пропадает, он высказал, что это не настоящие какие-нибудь блохи, – никогда этого до сих пор не бывало, – что это не простые козявочки, а напущенные злыми людьми из зависти, подобно тому, как бывают напущенные сороки, крысы. Действительно, нынешней весной у одной моей соседки был такой случай – были напущены сороки. Ни с того, ни с сего, весною, когда скот и без того был плох, еле вставал, появилось множество сорок, которые стали летать в хлевы и расклевывать у коров спины: заберутся в хлев, усядутся у коров на спинах и клюют точно падаль – у всех коров спины изранили страшнейшим образом. Что ни делали, ничто не помогало (вот и заводи тут симентальский скот!); гоняли, стреляли, надоумил кто-то, за дедами посылали… наконец, помещица пригласила попа служить с большим требником. Потом, через несколько недель, встретив у одного богатого помещика на именинах священника, я ему рассказал о сороках. – Бывает это; все дело в том, какие сороки, – заметил священник глубокомысленно, – если напущенные – это нехорошо. Тоже недавно у нас был случай: у одного арендатора, поляка, появились в хлевах крысы; бегают по коровам, шерсть объедают, на спинах гнезда делают; возился-возился и, хотя католик, попов призывал для совершения на скотном дворе водосвятия, чего прежде не делалось.
– По-твоему, это значит напущенные блохи? У вас все напущенные, – рассердился я; – телята дохнут – хлев не на месте стоит; корова заболела – сглазили.
– Поживите в деревне, сами изволите узнать, А.Н., все бывает. От злого человека не убережешься.
– Ну, да что тут толковать: вот и в книге сказано, что поедают. Я знаю только, что если мы ничего не будем делать, то пропадет наш лен.
– Да что же делать, А.Н.?
– Советуют посыпать золой. Ты как думаешь?
– Тэк-с.
«Для уничтожения ее посыпают всходы, льна золой», – медленно читаю я в книге.
Иван молчит.
– Что же ты молчишь?
– Как прикажете. Испытание сделать можно; бабы, может, еще не всю золу из печей повыгребли, сколько-нибудь найдется.
– Не всю повыгребли, не всю повыгребли! Ступай – ты!
Иван уходит. Действительно, откуда же взять золы, чтобы посыпать четыре десятины? Опять начинаю рыться в книгах: «в других местах распускают серный цвет с водою и поливают всходы. Равным образом большую пользу приносит в этом случае поливка всходов льна водой, в которой распущен гуано». Ну, гуано у нас достать нельзя; а не попробовать ли серный цвет? Зову Ивана.
– Вот что, Иван. Золы, конечно, теперь на четыре десятины не достанет, а вот тут в книге сказано, что хорошо поливать всходы льна серным цветом, распущенным в воде. Как ты думаешь?
Иван молчит.
– Можно послать в город купить серного цвету. Переделаем две бочки, так, чтобы удобно было поливать – ведь ты видал как поливают шоссе?
Иван молчит.
– Что же ты молчишь? Ведь ты видал, как шоссе поливают в Петербурге?
– Бочки можно приладить, досточку сзади сделаем.
– Ну, да, приладим; ведь это хорошо будет; ведь ты сам заметил, что она боится мокроты, а тут еще серный цвет.
– Много воды нужно, А.Н.
– Конечно, но ведь сам знаешь, без работы ничего не достается; жаль только, что в книге не сказано, сколько серного цвета на десятину нужно. Пуда по два, я думаю, довольно будет?
Иван молчит.
– Пошлем Сидора сегодня в город; завтра вечером он вернется – на саврасом пусть едет, тот лучше бежит, – а мы тем временем две бочки приладим.
– Как прикажете, можно Сидора послать.
– Только достанет ли он там серного цвету?
– Сколько ни на есть достанет; если в лавках нет, в аптеке можно достать. Я для собак в аптеке брал – на десять копеек порядочно в бумажку отсыпали.
Молчание. Я перелистываю книгу. Иван переминается.
– Серного цвету если не достанет, селитры можно взять: селитра в лавках всегда есть.
– Селитры? Какой селитры?
– Да что в солонину кладут; эта всегда в лавках бывает, потому что в солонину кладут: червяк не заводится, – червяк селитры боится. Тоже бура хороша, от прусаков помогает.
– Нет, не нужно; ступай.
Иван уходит. Я опять роюсь в книгах: ищу, нет ли чего в курсах огородничества. «К уничтожению этих насекомых способствуют частые вспрыскивания водой, посыпка известью или табаком; особенно действительным оказалось средство, рекомендованное Буше, а именно: вспрыскивание раствором полыни; другие хвалят вспрыскивание чесночной водой». Все не идет; где тут вспрыскивать водой – пока другую бочку привезем, первая и высохнет; извести нет, полыни нет, чесноку и для огурцов-то не всегда достанешь. Табаком разве посыпать? Не идет, когда его натрешь, – да и рассыпать неудобно, – все глаза запорошит. Я начинаю беситься, проклинаю немцев, а еще больше русских составителей ученых руководств по сельскому хозяйству. «Распускают серный цвет в воде и поливают ею всходы» – скажите пожалуйста! А ведь наверно учеников заставляют все это заучивать и нули ставят, ученых степеней не дают, если они не знают средств для уничтожения вредных насекомых, этих бичей хозяйства…
Опять роюсь в книгах, – все еще старая привычка по книгам доходить, – перелистывая, даже в глазах от напряженного внимания темно стало; ну, вот кажется подходящее средство: «делают две рамы шириною в гряду и вышиною в 1\ натягивают на них прочную парусину, которую с обеих сторон намазывают очень липким веществом, например, дегтем или птичьим клеем. К передней части рамы приделывают ручки в 3' длиною, а на задней втыкают мелкий хворост. Когда эти рамы проводят несколько раз по гряде, то множество этих прыгающих жучков прилипает к липкой поверхности парусины». Кажется, что будет хорошо; это предлагается для огородов, но, думаю, если сделать рамы побольше, обить крепким холстом, намазать дегтем и возить на колесах по полю, блохи будут подпрыгивать и прилипать к дегтю. Отлично, думаю; когда наберется много блох, рамы можно очистить, опять помазать дегтем и снова возить по полю. И блох, сколько наберется при очистке рам, не бросим – в компост употребим, ведь употребляют же немцы в компост майских жуков, которых просто обирают руками. Побежал в поле – лен покрыт блохой; ударил по земле палкой – блохи подпрыгивают. Отлично; заметил и на какую высоту они прыгают. Так, думаю, и рамы устроим.
Прибежав домой, зову Ивана и говорю ему о рамах.
Иван молчит.
– Ведь это, кажется, хорошо будет. Устроим рамы на колесах, понимаешь, намажем дегтем, и будем возить по полю. Иван молчит.
– Как налипнут они, так и очистим скребком; только, пожалуйста, скажи ты Сидору – он будет возить рамы, – чтоб все, что очистил с рам, собирал в одно место, плетенку дай, и потом свез бы в ту кучу, куда носят… Ведь тут все азотистые вещества, а, по исследованиям вольноэкономического общества, первое дело – азотистые вещества. Компост потом для лугов употребим.
Иван молчит.
– Да что же ты молчишь? Ты скажи, как ты думаешь? Ведь не трудно же рамы устроить? Не трудно?
Иван молчит.
– Да что же ты молчишь? Ведь едят!
– Едят. На кузиной десятине, почитай, весь край объели. Так и точат.
– Ну?..
– Как прикажете, только, по-моему, А.Н., лучше бы всего за попами спосылать, богомолебствие совершить. Бог не без милости, даст дождика, и все будет хорошо; сами изволили заметить, – она божьей росы боится.
В несколько дней я совершенно измучился, от сна и еды отбился, похудел и даже заговариваться начал, в московский комитет сельскохозяйственной консультации писать хотел…
Что делать? Думал я, думал и, наконец, послав к черту всех немцев, как настоящих, так и переводных, надумался.
– Ну, Иван, говорю, я надумался: если завтра не будет дождя, если блохи не убавятся, мы будем отсевать; выскородим опять хорошенько и отсеем, – еще не поздно.
Иван сначала воспротивился такому решению, но я его разбил на всех доводах, которые главным образом состояли в том, что может, бог даст, обойдется и так. Наконец, я ему предложил такой ультиматум: если не будет еще несколько дней дождя, то блоха съест лен, поэтому следует послать за семенами; если же ты, Иван, старый и опытный хозяин, думаешь, что отсевать не нужно, то будь по-твоему, только бери лен за себя – и барыши, и убытки твои. Если возьмешь лен за себя, то можешь делать, что хочешь: за попами посылать, за дедами, что хочешь.
Иван пошел в поле, в сотый раз осмотрел лен и вернулся с ответом:
– Нет, оставим так, не будем отсевать.
– Так, значит, ты берешь лен за себя? Хорошо – вот тебе еще до завтра день сроку: подумай, посмотри.
Иван в этот день несколько раз ходил на лен. Вечером, когда он пришел с докладом, я тотчас заметил, что и он начал сомневаться. Выслушав доклад о работах, я ни полслова обо льне.
Иван сам заговорил:
– Да что же тут толковать: по-моему, лен должен пропасть, следует отсеять, и если льняных семян не достанем, то овсом отсеять; но если ты берешь лен за себя – завтра дай окончательный ответ – и будь по-твоему.
На другой день я не пошел смотреть лен. Иван это заметил.
– Что же вы, А.Н., на лен сегодня не ходили? – заговорил он.
– Да что же его смотреть. По-моему, нечего смотреть – отсевать нужно; но если ты за себя берешь – пусть будет по-твоему.
Однако, вижу, Иван трусит – Авдотья настроила. Молчу.
– Сегодня еще больше объела.
– Ну, так как же?
– Надумался и я: должно быть, отсевать придется.
– Ну, отсевать, так отсевать. Хорошо, собирайся и поезжай. Если льняного семени не достанем, овсом отсеем, или под озимь к будущему году пустим.
Пообедав, Иван поехал за 60 верст доставать семени. День был солнечный, знойный, но под вечер стало натягивать с запада, и к ночи набежала туча, которая разразилась таким проливным дождем, что щепки поплыли. На завтра задул северо-восточный ветер, стало холодно, целый день моросил дождик; блоха попряталась и лен стал оживать – откуда что берется. Когда Иван вернулся с семенами, то отсевать было уже не нужно и невозможно. Пошли дожди, блоха пропала, лен ожил, поправился, и урожай вышел хороший. Та десятина, которая была сильно подъедена, за которую мы очень боялись, дала, за вычетом семян, на 40 рублей льняного семени и на 85 рублей льну, всего на 125 рублей, а так как обработка стоят 25 рублей, то с десятины получилось чистого дохода 100 рублей, то есть втрое более, чем стоит самая земля. Интересно, что на одной из десятин, где блохи было гораздо менее, – блоха нападала на самые сильные всходы, – урожай вышел гораздо хуже. Конечно, все земля правит.
Лен дает громадный доход, и даже при плохом урожае – в прошедшем году я получил по 35 рублей чистого дохода с десятины – окупает землю; только совершенное отсутствие хозяев – все на службе, и это правильно, потому что, по моим расчетам, служба без всякого риску дает еще более дохода, чем лен – причиною, что земля пустует, зарастает березняком, вместо того чтобы производить лен. Все земли, которые запущены после «Положения» и пустуют, могли бы быть теперь обращены под лен или пшеницу, и если бы это сделали, то народ в нашей местности не голодал бы и не должен был бы отправляться на дальние заработки. Вы не поверите, как тяжело хозяину смотреть на такое положение: превосходные земли, которые могли бы производить лен и хмель, пустуют, зарастают кустами, березняком, а тут же рядом измученные люди болтают кое-как пустую землю, которая не дает им куска чистого хлеба. То же самое количество работы, то же число пудо-футов работы в одном случае дало бы на 100 рублей продуктов, а в другом дает только на 10 рублей. Не обидно ли, что работа прилагается так бесплодно? Мне постоянно говорят здешние хозяева, что они лен не сеют, потому что он истощает землю. Не знаю, откуда явилось такое ложное мнение (после льна хлеб родится еще лучше), но если даже допустим, что это верно, если допустим, что лен портит землю, то это все же ничего не значит. Если я получу от льна 100 рублей чистого дохода с десятины, то не все ли мне равно, что земля истощится – да хоть бы она совсем провалилась, – когда я за эти 100 рублей могу купить три таких же десятины. Но, разумеется, ведение льна требует много хлопот, затраты хотя небольшого капитала и пр., и пр. Конечно, гораздо проще быть председателем земской управы, мировым судьей – за 500 рублей можно найти писаря, который все знает, а если что-нибудь не так сделает, то на мировом съезде поправят, и т. д.
Оказалось, что мы напрасно беспокоились насчет блохи – урожай льна вышел отличный. Когда пришло время молотить, то мне просто хоть не показывайся на ток: старик-гуменщик Пахомыч проходу не давал. Чуть я на ток, он сейчас:
– Посмотрите-ка, барин, сколько льну с деминской десятины навозили, а вы говорите весною – лен пропал. Отсевать хотели: против бога идти думали. Поправлять дело божье хотели; а господь милосердный ишь сколько льну уродил. Так-то, барин.
– Однако же, Пахомыч, ты ведь сам видел, что блоха подъедала всход; если бы не пошел вдруг дождь, нужно было бы отсевать.
– Какая там блоха, выдумали блоху!
– Да ведь ты сам видел!
– Видел. Все воля господня, значит, оно так и нужно было. Господь указал блохе быть, значит, ей и нужно быть. А вы отсевать хотели, против бога думали идти, поправлять хотели. Нет, барин, все воля божья: коли бог уродит, так хорошо, а не уродит – ничего не поделаешь.
– Однако же и мужики говорят, что «навоз и у бога крадет».
– Оно так, да нет, все воля божья. Поживите – увидите. Вот и нынешний год – ведь думали, все помрем с голоду, а вот живы, новь едим и водочку с нови пьем. Так-то. Бог не без милости.
Бог не без милости, говорит народ, давно уже такого года не бывало. Бог не без милости.
Раз весной, в самую ростепель, возвращаясь домой после осмотра полей, встретил я бабу Панфилиху из соседней деревни, – везет на колесах мешок.
– Здравствуй, А.Н.
– Здравствуй, Панфилиха. Что везешь?
– Из гамазеи овес. По осьмине на двор выдали, скот кормить нечем.
– Что же так, сена нет?
– Какое сено, – соломы нет, последнюю с крыш дотравливаем. Посыпать было нечем, вот, славу богу, по осьмине на душу что наибеднейшим дали.
– Плохо дело, а ведь не скоро еще скот в поле пустим!
– Воля божья. Господь не без милости – моего одного прибрал, – все же легче.
– Которого же?
– Младшего, на днях сховала. Бог не без милости, взглянул на нас, сирот своих грешных.
Я не выдумываю; я сообщаю факты; если не верите, вспомните, что отвечала в Тверской губернии баба комиссии, исследовавшей, по поводу моей статьи, вопрос об артельных сыроварнях.
– Это вы, господа, – говорила баба, – прандуете детьми; у нас не так: живут – ладно, нет – «бог с ними».
– Да что ж тебе младший – ведь он грудной был, хлеба не просил?
– Конечно, грудной хлеба не просит, да ведь меня тянет тоже, а с пушного хлеба какое молоко, сам знаешь. И в «кусочки» ходить мешал: побольшеньких пошлешь, а сама с грудным дома. Куда с ним пойдешь? – холодно, тоже пищит. Теперь, как бог его прибрал, вольнее мне стало. Сам знаешь, сколько их Панфил настругал, а кормить не умеет. Плохо – божья воля; да бог не без милости. – И баба ударила кнутом кобыленку.
Весною нынешнего года крестьянам пришлось совсем погибать. Ни хлеба, ни корму; даже богачам пришлось прикупать хлеб; всю солому с крыши потравили, кислой капустой, у кого оставалась, овец кормили, – сами весной щавельком перебьемся, даже семя льняное, у кого было оставлено для посева, все потравили: толкли и посыпали резку.
Каждый думал уже не столько о себе, сколько о скоте, как бы поддержать скот до выгона на пастбище. В конце марта и начале апреля положение было ужасное; если бы весна была обыкновенная, то большая часть скота должна была бы погибнуть от бескормицы, но бог не без милости. Весна в нынешнем году наступила так рано, как и не запомнят старики. В чистый четверг, 13 апреля, было тепло, как летом, даже жарко; прошел теплый проливной дождь, прогремел гром. В этот день в первый раз выпустили скот в поле, и – вещь неслыханная – с 12 апреля весна установилась, и скот уже не пришлось более оставлять дома; было, правда, несколько холодных дней на святой, но с Егорья скот уже стал наедаться в поле. Весна в нынешнем году – настоящая весна, теплая, радостная, зеленая – наступила тремя неделями ранее, чем обыкновенно. Не будь этого, крестьяне совершенно бы разорились, особенно бедняки, потому что кормы были потравлены еще до Евдокей и весь март пришлось кормить скот соломенной резкой, посыпанной мукой, а муку-то нужно было покупать, так как даже богачам своего хлеба не хватило. Счастье еще, что железная дорога поддержала: был, во-первых, заработок – пилка и подвозка дров, отправляемых отсюда в Москву, – а, во-вторых, вследствие подвозки хлеба по железной дороге степная рожь не подымалась выше 7 рублей, местная же шла в 8 рублей. Не будь железной дороги, рожь достигла бы, как в прежние годы, 12 рублей.
Повторяю, положение было ужасное. Крестьяне, кто победнее, продали и заложили все, что можно, – и будущий хлеб, и будущий труд. Процент за взятые взаймы деньги платили громадный, по 30 копеек с рубля и более за 6 месяцев. Мужик прежде всего старается занять, хотя бы за большой процент, лишь бы перевернуться, и уже тогда только, когда негде занять, набирает работы. В апреле ко мне пришел раз довольно зажиточный мужик, у которого не хватило хлеба, с просьбой дать ему взаймы денег на два куля ржи.
– Дай ты мне, А.Н., пятнадцать рублей денег взаймы до покрова; я тебе деньги в срок представлю, как семя продам, а за процент десятину лугу уберу.
– Не могу. А если хочешь, возьмись убрать три десятины лугу: по 5 рублей за десятину дам. Деньги все вперед.
– Нельзя, А.Н.
– Да ведь хорошую цену даю, по 5 рублей за десятину; сам знаешь, какой луг; если 100 пудов накосишь, так и слава богу,
– Цена хороша, да мне-то невыгодно. Возьму я три десятины лугу убирать, значит свой покос упустить должен, – хозяйству расстройство. Мне бы теперь только на переворотку денег, потом, бог даст, конопельку к покрову продам, тогда вот я тебе десятину уберу с удовольствием.
Действительно, крестьянину очень часто гораздо выгоднее занять денег и дать большой процент, в особенности работою, чем обязаться отрабатывать взятые деньги, хотя бы даже по высокой цене за работу. При известных условиях, мужик не может взять у вас работу, хотя бы вы ему давали непомерно высокую цену, положим два рубля в день, потому что, взяв вашу работу, он должен упустить свое хозяйство, расстроить свой двор, каков бы он ни был; понятно, мужик держится и руками и зубами. Когда мужику нужны деньги, он дает громадный процент, лишь бы только переворотиться, а там – бог хлебушки народит: пенечка будет. Если мужик вынужден брать деньги под большие проценты, это еще не вовсе худо; а вот когда плохо, – если мужик наберет работ не под силу. В нынешнем году было множество и таких, которые готовы были взять какую угодно работу, только бы деньги вперед. Хлеба нет, корму нет, самому есть нечего, скот кормить нечем, в долг никто не дает – вот мужик и мечется из стороны в сторону: у одного берется обработать круг, у другого десятину льна, у третьего – убрать луг, лишь бы денег вперед получить, хлебушки купить «душу спасти». Положение мужика, который зимой, «спасая душу», набрал множество работы, летом самое тяжелое: его рвут во все стороны – туда ступай сеять, туда косить, – конца работы нет, а своя нива стоит.
Утро. Прелестное весеннее утро: роса, воздух наполнен ароматами, птицы начинают просыпаться. Солнце еще не взошло, но Аврора уж не спит и «из подземного чертога с ярким факелом бежит». Мужик Дема встал до свету, подъел хлебушки, запрягает на дворе лошадь в соху, думает в свою ниву ехать – у людей все вспахано, а его нива еще лежит. Не успел Дема обрядить лошадь, а уже староста из Бардина, прискакавший верхом выгонять обязавшихся работой, тут как тут, стучит в ворота.
– Эй, Дема!
– Чего?
– На скородьбу ступай. Что ж ты до сих пор на скородьбу не выезжаешь – люди выехали, а тебя нет.
– Ослобони, Гаврилыч, ей-богу своя нива не пахана.
– Что мне до твоей нивы – скородить, говорю, ступай.
– Есть ли на тебе хрест, Гаврилыч? Ей-богу, нива не вспахана – люди все подняли, а моя лежит.
– Ступай, ступай. Обязался, так ступай, а не то знаешь Сидорыча (волостной), – тот сейчас портки спустит.
Дема почесывается, но делать нечего – обязался работой, нужно ехать, волостной шутить не любит, да и староста так не уедет. Староста дожидается, пока Дема не запряжет лошадей в бороны и не выедет на улицу.
– Ну, поезжай, да хорошенько, смотри, выскороди, я ужо заверну. – Выпроводив Дему, бардинский староста поскакал в другую деревню выгонять какого-нибудь Панаса.
Едет Дема на скородьбу в Бардино и думает о своей непаханой ниве.
– Стой, Дема, куда ты? – встречает Дему фединский староста, тоже прискакавший выгонять на работу в Федино. – Что же ты не выезжаешь до сих пор лен снять – ведь я тебе заказал вчера.
– Я, Павлыч, к вам и собирался, да вот Гаврилыч набежал, скородить в Бардино выгнал.
– Да мне-то что за дело до бардинского старосты! Ведь ты у нас обязался на лен, так и работай. Мы ведь тоже не щепками платим. Какое нам дело до бардинского старосты? Ступай лен сеять, люди все выехали, а тебя одного нет. Ступай, а не то знаешь… Сидорыч долго думать не будет.
– Ей-богу, Павлыч, сейчас бардинский староста был, на скородьбу выгнал, тоже волостным пужает.
– Какое нам дело! Ступай, ступай, запрягай телегу.
Фединский староста, чтоб не упустить Дему, ждет, пока тот не запряжет, и торжественно ведет его в Федино, а барин на дворе уже сердится.
– Что же ты, Дема, так запоздал? Видишь, утро какое тихое, самый сев, ступай насыпай.
– Да я и то, Микулаич, спешил: кони на пустоши были, кобыла путы оборвала, бегал, бегал, насилу поймал, – не дается, волк ее заешь, – оттого и припозднился. Сейчас насыплюсь, нам недолго посеять, к вечеру заделаем, – уроди только господи.
На другой день Дема скородит в Бардине, а его нива стоит непаханною. Нет, уж это последнее дело, когда мужик должен набирать работы не под силу, – тут во всем хозяйстве упущение, и смотришь – через несколько лет мужик совершенно провалился. Но что же делать? зато «душу спас», зимою с голоду не умер. Единственный случай, когда мужику выгодно взять под работу, даже непосильную, это если он берет хлеб на семена. В нынешнем году весною, во время посева, овес доходил до 5 рублей за куль, так что мужик за куль овса для посева брался убрать десятину луга, и ему все-таки выгоднее, разумеется, в случае урожая, упустить свой покос, чем оставить поле непосеянным. Однако нынче все-таки много осталось нив незасеянными, потому что и за высокую плату семян добыть негде было.
Нынешняя ранняя весна всех, даже опытных стариков-крестьян, поставила в тупик. Все шло ранее обыкновенного на три недели. 13 апреля слышали первый гром, появились мухи, начали пахать под яровое, gagea расцвела, кукушки закуковали. С 15-го овцы уже стали наедаться в поле. 18-го жабник был в полном цвету. 20-го появились майские жуки. К 23-му березняк оделся, лес зазеленел, ласточки показались, крупный скот стал наедаться. 25-го лист на осине уже трясется – значит, лошади в поле будут сыты. 28-го затрубили медведки, запели соловьи. 29-го козелец зацвел на жирных местах, черемуха в полном цвету – ягнят стричь пора. К первому мая липа оделась, головли трутся. К пятому «коровий напор» был в полном цвету – самое молоко значит, рожь начала колоситься, черные грибы показались, закричали коростели и перепела. Такой ранней весны никто не запомнит. Обыкновенно посев ярового у нас начинается с царя (21 мая, св. царей Константина и Елены). В обыкновенные годы это число совпадает у нас с полным развитием весенней теплоты, проявляющемся в известном развитии растительной и животной жизни. Овсяный сев, признаком которого считается расцветание козельца, ход головлей, появление грибов-березовиков обыкновенно бывают в 20-х числах мая. В нынешнем году, вследствие теплой, ранней весны, земля отошла ранее, растительная и животная жизнь опередила обыкновенные годы на целых две недели и не дождалась «царя».
Сеять или не сеять? – вот вопрос, который занимал всех нас. До царя еще далеко, а уже наступили все признаки овсяного сева: тепло, и козелец цветет, головли трутся и коростели кричат, а еще Никола не прошел. Неслыханное дело, чтобы у нас сеяли до Николы.
Сеять или не сеять?
– Не всегда так бывает; иной раз и лядо хорошо, да не задается. Все воля господня.
Что мне рожь – я опять всю весну ни разу даже в ржаном поле не был; что мне овес – бегу смотреть лен. Едят: не успеют еще листики развернуться, как на них сидит уже целая куча блох и точат.
Что делать? Все книги перерыл, отыскивая способы уничтожения земляных блох. Способов предлагают немцы множество. «Для уничтожения ее – т. е. земляной блохи – посыпают всходы льна золою», читаю в одной книге. Зову Ивана.
– Ты, Иван, вот все не веришь, что блоха съест лен, айв книге сказано, что всходы льна истребляет земляная блоха. Немцы вот заметили, а ты говоришь: никогда не бывало.
– Никогда не бывало, сколько льнов ни сеял.
– Да, вот ты не веришь!
– Отчего не верить, все бывает: вот у Б. барыни – сами изволите знать – нынешней весной сороки были напущены.
Сначала Иван не придавал блохам никакого значения, но потом, убедившись, что козявочки действительно подъедают листики, вследствие чего лен пропадает, он высказал, что это не настоящие какие-нибудь блохи, – никогда этого до сих пор не бывало, – что это не простые козявочки, а напущенные злыми людьми из зависти, подобно тому, как бывают напущенные сороки, крысы. Действительно, нынешней весной у одной моей соседки был такой случай – были напущены сороки. Ни с того, ни с сего, весною, когда скот и без того был плох, еле вставал, появилось множество сорок, которые стали летать в хлевы и расклевывать у коров спины: заберутся в хлев, усядутся у коров на спинах и клюют точно падаль – у всех коров спины изранили страшнейшим образом. Что ни делали, ничто не помогало (вот и заводи тут симентальский скот!); гоняли, стреляли, надоумил кто-то, за дедами посылали… наконец, помещица пригласила попа служить с большим требником. Потом, через несколько недель, встретив у одного богатого помещика на именинах священника, я ему рассказал о сороках. – Бывает это; все дело в том, какие сороки, – заметил священник глубокомысленно, – если напущенные – это нехорошо. Тоже недавно у нас был случай: у одного арендатора, поляка, появились в хлевах крысы; бегают по коровам, шерсть объедают, на спинах гнезда делают; возился-возился и, хотя католик, попов призывал для совершения на скотном дворе водосвятия, чего прежде не делалось.
– По-твоему, это значит напущенные блохи? У вас все напущенные, – рассердился я; – телята дохнут – хлев не на месте стоит; корова заболела – сглазили.
– Поживите в деревне, сами изволите узнать, А.Н., все бывает. От злого человека не убережешься.
– Ну, да что тут толковать: вот и в книге сказано, что поедают. Я знаю только, что если мы ничего не будем делать, то пропадет наш лен.
– Да что же делать, А.Н.?
– Советуют посыпать золой. Ты как думаешь?
– Тэк-с.
«Для уничтожения ее посыпают всходы, льна золой», – медленно читаю я в книге.
Иван молчит.
– Что же ты молчишь?
– Как прикажете. Испытание сделать можно; бабы, может, еще не всю золу из печей повыгребли, сколько-нибудь найдется.
– Не всю повыгребли, не всю повыгребли! Ступай – ты!
Иван уходит. Действительно, откуда же взять золы, чтобы посыпать четыре десятины? Опять начинаю рыться в книгах: «в других местах распускают серный цвет с водою и поливают всходы. Равным образом большую пользу приносит в этом случае поливка всходов льна водой, в которой распущен гуано». Ну, гуано у нас достать нельзя; а не попробовать ли серный цвет? Зову Ивана.
– Вот что, Иван. Золы, конечно, теперь на четыре десятины не достанет, а вот тут в книге сказано, что хорошо поливать всходы льна серным цветом, распущенным в воде. Как ты думаешь?
Иван молчит.
– Можно послать в город купить серного цвету. Переделаем две бочки, так, чтобы удобно было поливать – ведь ты видал как поливают шоссе?
Иван молчит.
– Что же ты молчишь? Ведь ты видал, как шоссе поливают в Петербурге?
– Бочки можно приладить, досточку сзади сделаем.
– Ну, да, приладим; ведь это хорошо будет; ведь ты сам заметил, что она боится мокроты, а тут еще серный цвет.
– Много воды нужно, А.Н.
– Конечно, но ведь сам знаешь, без работы ничего не достается; жаль только, что в книге не сказано, сколько серного цвета на десятину нужно. Пуда по два, я думаю, довольно будет?
Иван молчит.
– Пошлем Сидора сегодня в город; завтра вечером он вернется – на саврасом пусть едет, тот лучше бежит, – а мы тем временем две бочки приладим.
– Как прикажете, можно Сидора послать.
– Только достанет ли он там серного цвету?
– Сколько ни на есть достанет; если в лавках нет, в аптеке можно достать. Я для собак в аптеке брал – на десять копеек порядочно в бумажку отсыпали.
Молчание. Я перелистываю книгу. Иван переминается.
– Серного цвету если не достанет, селитры можно взять: селитра в лавках всегда есть.
– Селитры? Какой селитры?
– Да что в солонину кладут; эта всегда в лавках бывает, потому что в солонину кладут: червяк не заводится, – червяк селитры боится. Тоже бура хороша, от прусаков помогает.
– Нет, не нужно; ступай.
Иван уходит. Я опять роюсь в книгах: ищу, нет ли чего в курсах огородничества. «К уничтожению этих насекомых способствуют частые вспрыскивания водой, посыпка известью или табаком; особенно действительным оказалось средство, рекомендованное Буше, а именно: вспрыскивание раствором полыни; другие хвалят вспрыскивание чесночной водой». Все не идет; где тут вспрыскивать водой – пока другую бочку привезем, первая и высохнет; извести нет, полыни нет, чесноку и для огурцов-то не всегда достанешь. Табаком разве посыпать? Не идет, когда его натрешь, – да и рассыпать неудобно, – все глаза запорошит. Я начинаю беситься, проклинаю немцев, а еще больше русских составителей ученых руководств по сельскому хозяйству. «Распускают серный цвет в воде и поливают ею всходы» – скажите пожалуйста! А ведь наверно учеников заставляют все это заучивать и нули ставят, ученых степеней не дают, если они не знают средств для уничтожения вредных насекомых, этих бичей хозяйства…
Опять роюсь в книгах, – все еще старая привычка по книгам доходить, – перелистывая, даже в глазах от напряженного внимания темно стало; ну, вот кажется подходящее средство: «делают две рамы шириною в гряду и вышиною в 1\ натягивают на них прочную парусину, которую с обеих сторон намазывают очень липким веществом, например, дегтем или птичьим клеем. К передней части рамы приделывают ручки в 3' длиною, а на задней втыкают мелкий хворост. Когда эти рамы проводят несколько раз по гряде, то множество этих прыгающих жучков прилипает к липкой поверхности парусины». Кажется, что будет хорошо; это предлагается для огородов, но, думаю, если сделать рамы побольше, обить крепким холстом, намазать дегтем и возить на колесах по полю, блохи будут подпрыгивать и прилипать к дегтю. Отлично, думаю; когда наберется много блох, рамы можно очистить, опять помазать дегтем и снова возить по полю. И блох, сколько наберется при очистке рам, не бросим – в компост употребим, ведь употребляют же немцы в компост майских жуков, которых просто обирают руками. Побежал в поле – лен покрыт блохой; ударил по земле палкой – блохи подпрыгивают. Отлично; заметил и на какую высоту они прыгают. Так, думаю, и рамы устроим.
Прибежав домой, зову Ивана и говорю ему о рамах.
Иван молчит.
– Ведь это, кажется, хорошо будет. Устроим рамы на колесах, понимаешь, намажем дегтем, и будем возить по полю. Иван молчит.
– Как налипнут они, так и очистим скребком; только, пожалуйста, скажи ты Сидору – он будет возить рамы, – чтоб все, что очистил с рам, собирал в одно место, плетенку дай, и потом свез бы в ту кучу, куда носят… Ведь тут все азотистые вещества, а, по исследованиям вольноэкономического общества, первое дело – азотистые вещества. Компост потом для лугов употребим.
Иван молчит.
– Да что же ты молчишь? Ты скажи, как ты думаешь? Ведь не трудно же рамы устроить? Не трудно?
Иван молчит.
– Да что же ты молчишь? Ведь едят!
– Едят. На кузиной десятине, почитай, весь край объели. Так и точат.
– Ну?..
– Как прикажете, только, по-моему, А.Н., лучше бы всего за попами спосылать, богомолебствие совершить. Бог не без милости, даст дождика, и все будет хорошо; сами изволили заметить, – она божьей росы боится.
В несколько дней я совершенно измучился, от сна и еды отбился, похудел и даже заговариваться начал, в московский комитет сельскохозяйственной консультации писать хотел…
Что делать? Думал я, думал и, наконец, послав к черту всех немцев, как настоящих, так и переводных, надумался.
– Ну, Иван, говорю, я надумался: если завтра не будет дождя, если блохи не убавятся, мы будем отсевать; выскородим опять хорошенько и отсеем, – еще не поздно.
Иван сначала воспротивился такому решению, но я его разбил на всех доводах, которые главным образом состояли в том, что может, бог даст, обойдется и так. Наконец, я ему предложил такой ультиматум: если не будет еще несколько дней дождя, то блоха съест лен, поэтому следует послать за семенами; если же ты, Иван, старый и опытный хозяин, думаешь, что отсевать не нужно, то будь по-твоему, только бери лен за себя – и барыши, и убытки твои. Если возьмешь лен за себя, то можешь делать, что хочешь: за попами посылать, за дедами, что хочешь.
Иван пошел в поле, в сотый раз осмотрел лен и вернулся с ответом:
– Нет, оставим так, не будем отсевать.
– Так, значит, ты берешь лен за себя? Хорошо – вот тебе еще до завтра день сроку: подумай, посмотри.
Иван в этот день несколько раз ходил на лен. Вечером, когда он пришел с докладом, я тотчас заметил, что и он начал сомневаться. Выслушав доклад о работах, я ни полслова обо льне.
Иван сам заговорил:
– Да что же тут толковать: по-моему, лен должен пропасть, следует отсеять, и если льняных семян не достанем, то овсом отсеять; но если ты берешь лен за себя – завтра дай окончательный ответ – и будь по-твоему.
На другой день я не пошел смотреть лен. Иван это заметил.
– Что же вы, А.Н., на лен сегодня не ходили? – заговорил он.
– Да что же его смотреть. По-моему, нечего смотреть – отсевать нужно; но если ты за себя берешь – пусть будет по-твоему.
Однако, вижу, Иван трусит – Авдотья настроила. Молчу.
– Сегодня еще больше объела.
– Ну, так как же?
– Надумался и я: должно быть, отсевать придется.
– Ну, отсевать, так отсевать. Хорошо, собирайся и поезжай. Если льняного семени не достанем, овсом отсеем, или под озимь к будущему году пустим.
Пообедав, Иван поехал за 60 верст доставать семени. День был солнечный, знойный, но под вечер стало натягивать с запада, и к ночи набежала туча, которая разразилась таким проливным дождем, что щепки поплыли. На завтра задул северо-восточный ветер, стало холодно, целый день моросил дождик; блоха попряталась и лен стал оживать – откуда что берется. Когда Иван вернулся с семенами, то отсевать было уже не нужно и невозможно. Пошли дожди, блоха пропала, лен ожил, поправился, и урожай вышел хороший. Та десятина, которая была сильно подъедена, за которую мы очень боялись, дала, за вычетом семян, на 40 рублей льняного семени и на 85 рублей льну, всего на 125 рублей, а так как обработка стоят 25 рублей, то с десятины получилось чистого дохода 100 рублей, то есть втрое более, чем стоит самая земля. Интересно, что на одной из десятин, где блохи было гораздо менее, – блоха нападала на самые сильные всходы, – урожай вышел гораздо хуже. Конечно, все земля правит.
Лен дает громадный доход, и даже при плохом урожае – в прошедшем году я получил по 35 рублей чистого дохода с десятины – окупает землю; только совершенное отсутствие хозяев – все на службе, и это правильно, потому что, по моим расчетам, служба без всякого риску дает еще более дохода, чем лен – причиною, что земля пустует, зарастает березняком, вместо того чтобы производить лен. Все земли, которые запущены после «Положения» и пустуют, могли бы быть теперь обращены под лен или пшеницу, и если бы это сделали, то народ в нашей местности не голодал бы и не должен был бы отправляться на дальние заработки. Вы не поверите, как тяжело хозяину смотреть на такое положение: превосходные земли, которые могли бы производить лен и хмель, пустуют, зарастают кустами, березняком, а тут же рядом измученные люди болтают кое-как пустую землю, которая не дает им куска чистого хлеба. То же самое количество работы, то же число пудо-футов работы в одном случае дало бы на 100 рублей продуктов, а в другом дает только на 10 рублей. Не обидно ли, что работа прилагается так бесплодно? Мне постоянно говорят здешние хозяева, что они лен не сеют, потому что он истощает землю. Не знаю, откуда явилось такое ложное мнение (после льна хлеб родится еще лучше), но если даже допустим, что это верно, если допустим, что лен портит землю, то это все же ничего не значит. Если я получу от льна 100 рублей чистого дохода с десятины, то не все ли мне равно, что земля истощится – да хоть бы она совсем провалилась, – когда я за эти 100 рублей могу купить три таких же десятины. Но, разумеется, ведение льна требует много хлопот, затраты хотя небольшого капитала и пр., и пр. Конечно, гораздо проще быть председателем земской управы, мировым судьей – за 500 рублей можно найти писаря, который все знает, а если что-нибудь не так сделает, то на мировом съезде поправят, и т. д.
Оказалось, что мы напрасно беспокоились насчет блохи – урожай льна вышел отличный. Когда пришло время молотить, то мне просто хоть не показывайся на ток: старик-гуменщик Пахомыч проходу не давал. Чуть я на ток, он сейчас:
– Посмотрите-ка, барин, сколько льну с деминской десятины навозили, а вы говорите весною – лен пропал. Отсевать хотели: против бога идти думали. Поправлять дело божье хотели; а господь милосердный ишь сколько льну уродил. Так-то, барин.
– Однако же, Пахомыч, ты ведь сам видел, что блоха подъедала всход; если бы не пошел вдруг дождь, нужно было бы отсевать.
– Какая там блоха, выдумали блоху!
– Да ведь ты сам видел!
– Видел. Все воля господня, значит, оно так и нужно было. Господь указал блохе быть, значит, ей и нужно быть. А вы отсевать хотели, против бога думали идти, поправлять хотели. Нет, барин, все воля божья: коли бог уродит, так хорошо, а не уродит – ничего не поделаешь.
– Однако же и мужики говорят, что «навоз и у бога крадет».
– Оно так, да нет, все воля божья. Поживите – увидите. Вот и нынешний год – ведь думали, все помрем с голоду, а вот живы, новь едим и водочку с нови пьем. Так-то. Бог не без милости.
Бог не без милости, говорит народ, давно уже такого года не бывало. Бог не без милости.
Раз весной, в самую ростепель, возвращаясь домой после осмотра полей, встретил я бабу Панфилиху из соседней деревни, – везет на колесах мешок.
– Здравствуй, А.Н.
– Здравствуй, Панфилиха. Что везешь?
– Из гамазеи овес. По осьмине на двор выдали, скот кормить нечем.
– Что же так, сена нет?
– Какое сено, – соломы нет, последнюю с крыш дотравливаем. Посыпать было нечем, вот, славу богу, по осьмине на душу что наибеднейшим дали.
– Плохо дело, а ведь не скоро еще скот в поле пустим!
– Воля божья. Господь не без милости – моего одного прибрал, – все же легче.
– Которого же?
– Младшего, на днях сховала. Бог не без милости, взглянул на нас, сирот своих грешных.
Я не выдумываю; я сообщаю факты; если не верите, вспомните, что отвечала в Тверской губернии баба комиссии, исследовавшей, по поводу моей статьи, вопрос об артельных сыроварнях.
– Это вы, господа, – говорила баба, – прандуете детьми; у нас не так: живут – ладно, нет – «бог с ними».
– Да что ж тебе младший – ведь он грудной был, хлеба не просил?
– Конечно, грудной хлеба не просит, да ведь меня тянет тоже, а с пушного хлеба какое молоко, сам знаешь. И в «кусочки» ходить мешал: побольшеньких пошлешь, а сама с грудным дома. Куда с ним пойдешь? – холодно, тоже пищит. Теперь, как бог его прибрал, вольнее мне стало. Сам знаешь, сколько их Панфил настругал, а кормить не умеет. Плохо – божья воля; да бог не без милости. – И баба ударила кнутом кобыленку.
Весною нынешнего года крестьянам пришлось совсем погибать. Ни хлеба, ни корму; даже богачам пришлось прикупать хлеб; всю солому с крыши потравили, кислой капустой, у кого оставалась, овец кормили, – сами весной щавельком перебьемся, даже семя льняное, у кого было оставлено для посева, все потравили: толкли и посыпали резку.
Каждый думал уже не столько о себе, сколько о скоте, как бы поддержать скот до выгона на пастбище. В конце марта и начале апреля положение было ужасное; если бы весна была обыкновенная, то большая часть скота должна была бы погибнуть от бескормицы, но бог не без милости. Весна в нынешнем году наступила так рано, как и не запомнят старики. В чистый четверг, 13 апреля, было тепло, как летом, даже жарко; прошел теплый проливной дождь, прогремел гром. В этот день в первый раз выпустили скот в поле, и – вещь неслыханная – с 12 апреля весна установилась, и скот уже не пришлось более оставлять дома; было, правда, несколько холодных дней на святой, но с Егорья скот уже стал наедаться в поле. Весна в нынешнем году – настоящая весна, теплая, радостная, зеленая – наступила тремя неделями ранее, чем обыкновенно. Не будь этого, крестьяне совершенно бы разорились, особенно бедняки, потому что кормы были потравлены еще до Евдокей и весь март пришлось кормить скот соломенной резкой, посыпанной мукой, а муку-то нужно было покупать, так как даже богачам своего хлеба не хватило. Счастье еще, что железная дорога поддержала: был, во-первых, заработок – пилка и подвозка дров, отправляемых отсюда в Москву, – а, во-вторых, вследствие подвозки хлеба по железной дороге степная рожь не подымалась выше 7 рублей, местная же шла в 8 рублей. Не будь железной дороги, рожь достигла бы, как в прежние годы, 12 рублей.
Повторяю, положение было ужасное. Крестьяне, кто победнее, продали и заложили все, что можно, – и будущий хлеб, и будущий труд. Процент за взятые взаймы деньги платили громадный, по 30 копеек с рубля и более за 6 месяцев. Мужик прежде всего старается занять, хотя бы за большой процент, лишь бы перевернуться, и уже тогда только, когда негде занять, набирает работы. В апреле ко мне пришел раз довольно зажиточный мужик, у которого не хватило хлеба, с просьбой дать ему взаймы денег на два куля ржи.
– Дай ты мне, А.Н., пятнадцать рублей денег взаймы до покрова; я тебе деньги в срок представлю, как семя продам, а за процент десятину лугу уберу.
– Не могу. А если хочешь, возьмись убрать три десятины лугу: по 5 рублей за десятину дам. Деньги все вперед.
– Нельзя, А.Н.
– Да ведь хорошую цену даю, по 5 рублей за десятину; сам знаешь, какой луг; если 100 пудов накосишь, так и слава богу,
– Цена хороша, да мне-то невыгодно. Возьму я три десятины лугу убирать, значит свой покос упустить должен, – хозяйству расстройство. Мне бы теперь только на переворотку денег, потом, бог даст, конопельку к покрову продам, тогда вот я тебе десятину уберу с удовольствием.
Действительно, крестьянину очень часто гораздо выгоднее занять денег и дать большой процент, в особенности работою, чем обязаться отрабатывать взятые деньги, хотя бы даже по высокой цене за работу. При известных условиях, мужик не может взять у вас работу, хотя бы вы ему давали непомерно высокую цену, положим два рубля в день, потому что, взяв вашу работу, он должен упустить свое хозяйство, расстроить свой двор, каков бы он ни был; понятно, мужик держится и руками и зубами. Когда мужику нужны деньги, он дает громадный процент, лишь бы только переворотиться, а там – бог хлебушки народит: пенечка будет. Если мужик вынужден брать деньги под большие проценты, это еще не вовсе худо; а вот когда плохо, – если мужик наберет работ не под силу. В нынешнем году было множество и таких, которые готовы были взять какую угодно работу, только бы деньги вперед. Хлеба нет, корму нет, самому есть нечего, скот кормить нечем, в долг никто не дает – вот мужик и мечется из стороны в сторону: у одного берется обработать круг, у другого десятину льна, у третьего – убрать луг, лишь бы денег вперед получить, хлебушки купить «душу спасти». Положение мужика, который зимой, «спасая душу», набрал множество работы, летом самое тяжелое: его рвут во все стороны – туда ступай сеять, туда косить, – конца работы нет, а своя нива стоит.
Утро. Прелестное весеннее утро: роса, воздух наполнен ароматами, птицы начинают просыпаться. Солнце еще не взошло, но Аврора уж не спит и «из подземного чертога с ярким факелом бежит». Мужик Дема встал до свету, подъел хлебушки, запрягает на дворе лошадь в соху, думает в свою ниву ехать – у людей все вспахано, а его нива еще лежит. Не успел Дема обрядить лошадь, а уже староста из Бардина, прискакавший верхом выгонять обязавшихся работой, тут как тут, стучит в ворота.
– Эй, Дема!
– Чего?
– На скородьбу ступай. Что ж ты до сих пор на скородьбу не выезжаешь – люди выехали, а тебя нет.
– Ослобони, Гаврилыч, ей-богу своя нива не пахана.
– Что мне до твоей нивы – скородить, говорю, ступай.
– Есть ли на тебе хрест, Гаврилыч? Ей-богу, нива не вспахана – люди все подняли, а моя лежит.
– Ступай, ступай. Обязался, так ступай, а не то знаешь Сидорыча (волостной), – тот сейчас портки спустит.
Дема почесывается, но делать нечего – обязался работой, нужно ехать, волостной шутить не любит, да и староста так не уедет. Староста дожидается, пока Дема не запряжет лошадей в бороны и не выедет на улицу.
– Ну, поезжай, да хорошенько, смотри, выскороди, я ужо заверну. – Выпроводив Дему, бардинский староста поскакал в другую деревню выгонять какого-нибудь Панаса.
Едет Дема на скородьбу в Бардино и думает о своей непаханой ниве.
– Стой, Дема, куда ты? – встречает Дему фединский староста, тоже прискакавший выгонять на работу в Федино. – Что же ты не выезжаешь до сих пор лен снять – ведь я тебе заказал вчера.
– Я, Павлыч, к вам и собирался, да вот Гаврилыч набежал, скородить в Бардино выгнал.
– Да мне-то что за дело до бардинского старосты! Ведь ты у нас обязался на лен, так и работай. Мы ведь тоже не щепками платим. Какое нам дело до бардинского старосты? Ступай лен сеять, люди все выехали, а тебя одного нет. Ступай, а не то знаешь… Сидорыч долго думать не будет.
– Ей-богу, Павлыч, сейчас бардинский староста был, на скородьбу выгнал, тоже волостным пужает.
– Какое нам дело! Ступай, ступай, запрягай телегу.
Фединский староста, чтоб не упустить Дему, ждет, пока тот не запряжет, и торжественно ведет его в Федино, а барин на дворе уже сердится.
– Что же ты, Дема, так запоздал? Видишь, утро какое тихое, самый сев, ступай насыпай.
– Да я и то, Микулаич, спешил: кони на пустоши были, кобыла путы оборвала, бегал, бегал, насилу поймал, – не дается, волк ее заешь, – оттого и припозднился. Сейчас насыплюсь, нам недолго посеять, к вечеру заделаем, – уроди только господи.
На другой день Дема скородит в Бардине, а его нива стоит непаханною. Нет, уж это последнее дело, когда мужик должен набирать работы не под силу, – тут во всем хозяйстве упущение, и смотришь – через несколько лет мужик совершенно провалился. Но что же делать? зато «душу спас», зимою с голоду не умер. Единственный случай, когда мужику выгодно взять под работу, даже непосильную, это если он берет хлеб на семена. В нынешнем году весною, во время посева, овес доходил до 5 рублей за куль, так что мужик за куль овса для посева брался убрать десятину луга, и ему все-таки выгоднее, разумеется, в случае урожая, упустить свой покос, чем оставить поле непосеянным. Однако нынче все-таки много осталось нив незасеянными, потому что и за высокую плату семян добыть негде было.
Нынешняя ранняя весна всех, даже опытных стариков-крестьян, поставила в тупик. Все шло ранее обыкновенного на три недели. 13 апреля слышали первый гром, появились мухи, начали пахать под яровое, gagea расцвела, кукушки закуковали. С 15-го овцы уже стали наедаться в поле. 18-го жабник был в полном цвету. 20-го появились майские жуки. К 23-му березняк оделся, лес зазеленел, ласточки показались, крупный скот стал наедаться. 25-го лист на осине уже трясется – значит, лошади в поле будут сыты. 28-го затрубили медведки, запели соловьи. 29-го козелец зацвел на жирных местах, черемуха в полном цвету – ягнят стричь пора. К первому мая липа оделась, головли трутся. К пятому «коровий напор» был в полном цвету – самое молоко значит, рожь начала колоситься, черные грибы показались, закричали коростели и перепела. Такой ранней весны никто не запомнит. Обыкновенно посев ярового у нас начинается с царя (21 мая, св. царей Константина и Елены). В обыкновенные годы это число совпадает у нас с полным развитием весенней теплоты, проявляющемся в известном развитии растительной и животной жизни. Овсяный сев, признаком которого считается расцветание козельца, ход головлей, появление грибов-березовиков обыкновенно бывают в 20-х числах мая. В нынешнем году, вследствие теплой, ранней весны, земля отошла ранее, растительная и животная жизнь опередила обыкновенные годы на целых две недели и не дождалась «царя».
Сеять или не сеять? – вот вопрос, который занимал всех нас. До царя еще далеко, а уже наступили все признаки овсяного сева: тепло, и козелец цветет, головли трутся и коростели кричат, а еще Никола не прошел. Неслыханное дело, чтобы у нас сеяли до Николы.
Сеять или не сеять?