Хэглер в ранге чемпиона как нож сквозь масло прошел через своих первых семерых противников. Восьмым был панамец Роберто Дуран. Многолетний чемпион в легком весе, затем чемпион в полусреднем, побеждавший самого Рэя Леонарда (правда, проигравший после этого матч-реванш), затем чемпион в первом среднем, фигура в боксе легендарная. Дурана уже тогда признавали одним из самых выдающихся боксеров в истории.
Бой сложился нелегко. После тринадцати раундов Дуран выигрывал по очкам. Секундант сказал Хэглеру, что, если он хочет остаться чемпионом, ему нужно выложиться в последних двух раундах. Нокаутировать панамца он не смог, но гонял его по рингу как маленького, и все трое судей отдали ему победу. «Я получил от Дурана свою мастерскую степень», – сказал Хэглер.
Восьмидесятые годы были временем в боксе в чем-то уникальным. Впервые в истории основное внимание было сосредоточено не на тяжеловесах, а на представителях более легких весовых категорий. Объяснялось это, главным образом, тем, что в средних весах выступало четыре супербойца: Хэглер, Рэй Леонард, Роберто Дуран и Томас Хернс, – которые регулярно выясняли отношения между собой.
После неудачи с Хэглером Дуран решил попробовать силы против Хернса, который тогда был чемпионом в первом среднем весе. Видимо, он не продумал бой против такого нестандартного соперника (рост Хернса – 188 см, и ставку он тогда делал на прямые удары с обеих рук) и проиграл нокаутом уже во втором раунде. «Хернс удивил меня», – сказал после боя Дуран. А Томас прямо вызвал на бой Хэглера, закончив свою речь словами: «Интересно, хочет ли еще Хэглер драться со мной?»
Хэглер, разумеется, захотел. Бой состоялся в апреле 1985 года. Каждый считал ниже своего достоинства сделать шаг назад. Защита сводилась к уклонам, ныркам и подставкам, а лучшей защитой оба считали нападение. В третьем раунде Хэглер нокаутировал Хернса.
Через год Марвин дрался с боксером из Уганды, Джоном Мугаби по прозвищу Зверь. Количество боев, побед и нокаутов у Мугаби было одинаковым. Однако с Хэглером вышла осечка. На удары Мугаби он реагировал не так, как все до него: не падал, а в одиннадцатом раунде уронил и самого Зверя.
Оставался только один соперник, в бою с которым Хэглеру еще было что доказывать: Рэй Леонард, который, в очередной раз покинув ринг, в очередной раз собрался возвращаться.
Рэй Леонард – гениальный боксер и гений паблисити, умный, дипломатичный, хитрый, смелый. К тому же красивый, безмерно обаятельный и с отлично подвешенным языком. Именно Леонард первым сумел заключить контракты на более высокие суммы, чем у тяжеловесов. Любимый мальчик Америки из любой ситуации выжимал все, что было можно. Разумеется, он давно приметил Хэглера. Он вообще не пропускал соперников, на которых можно заработать. Ну и конечно, он хотел быть первым, и только первым. Леонард уже был чемпионом в полусреднем и первом среднем весе, дважды уходил с ринга. Ради Хэглера он вернулся во второй раз.
Бой состоялся в 1989 году. Хэглер не пытался превзойти Леонарда в техничном боксе, он слишком хорошо знал, что здесь тому нет равных; он пытался взять характером, напором, своей нестандартностью, неудобностью в бою. Пятнадцать раундов прошли в равной борьбе. После боя оба победно вскинули руки вверх. Однако судья поднял руку только Леонарда.
Сыграла здесь роль та особая любовь, которую питала Америка к Леонарду, или решение было справедливым? Трудно сказать. Леонард нанес больше ударов, но те, что наносил Хэглер, были явно весомее. Сам Хэглер, большинство его поклонников и многие независмые эксперты по сей день считают, что Марвин выиграл этот бой.
Леонард после этой встречи покинул ринг в третий раз. Один Хэглер не знал покоя. В течение года он снова и снова вызывал Леонарда. Он не хотел драться ни с кем, кроме него, но Леонард, казалось, ушел с ринга навсегда.
Через год ринг покинул и Марвин. Леонард прокомментировал свой и его уход так: «У меня в жизни есть многое, кроме бокса, а у Марвина нет. Куда он пойдет теперь? Мне его жаль».
Если искренность Леонарда вызывала сомнение, то его правота – нет. Не дозвавшись Рэя, Хэглер стал быстро катиться по наклонной плоскости. Он ушел с ринга, крепко запил, развелся из-за этого с женой, а потом совершенно неожиданно уехал в Италию и исчез из виду.
Через некоторое время американские журналисты вспомнили о нем и нанесли визит. Наверно, они ожидали увидеть спившуюся и опустившуюся личность. Но их встретил могучий мужик в расцвете лет и в такой блестящей форме, словно он готовился к бою с Рэем Леонардом. Хэглер теперь довольно бойко говорил по-итальянски (вот уж способностей к языкам от него никто не ожидал) и успешно работал на одной из миланских киностудий. Изумительный Марвин решил попробовать себя в качестве артиста и оказался небездарен. Леонард к этому времени в третий раз вернулся на ринг и всячески давал понять, что не имеет ничего против того, чтобы встретиться с Хэглером. Леонард никогда не рисковал без нужды, но теперь он понял, что его репутация пошатнется, если он не встретится с Марвином.
Хэглера спросили о Леонарде и о возможном возвращении на ринг. «Нет, – лениво сказал Хэглер, – сейчас я здоров, а что принесет еще один бой, неизвестно. Я теперь нужен Леонарду больше, чем он мне. Зачем мне все это нужно? Мне нравится моя новая работа».
Ему тогда не поверили, а зря. Изумительный Марвин на ринг не вернулся. Леонард дрался до последнего, доказывая что-то себе и другим, и если Хэглер закончил свою карьеру поражением, очень похожим на победу, то Леонард – поражением, очень похожим на разгром. Хэглер тем временем довольно успешно снялся в нескольких фильмах, время от времени появлялся на разных боксерских торжествах, пока наконец в июне этого года не был приглашен на собственное.
Марвина Хэглера включили в Зал Славы. Включение в Зал Славы – это не просто номинация; кроме всего прочего, это действительно зал, где хранятся какие-то реликвии великих чемпионов. Марвин промучился два дня, рассматривая свои драгоценности, но в результате отдал больше, чем большинство других. На банкете лицо Хэглера сияло так же, как и его бритая голова. В своей речи, улыбаясь, как Золушка на балу, он сказал, вспомнив о том, как британцы встретили его победу: «Мне не дали шанса показать мои чемпионские пояса миру. У меня украли мой момент славы.
Мой момент славы наступил сейчас». Я мельком видел Марвина Хэглера в Милане в зрительном зале на чемпионате мира среди любителей в 2009 году. Он поразительно мало изменился и через шестнадцать лет после написания этой статьи выглядел так, будто завтра был готов выйти на ринг, хотя на тот момент ему было уже пятьдесят пять. Как и на американских репортеров начала девяностых, он произвел на меня впечатление абсолютно довольного жизнью человека, самого довольного, кого я только видел среди бывших боксеров.
Калина черная (Бернард Хопкинс)
Бой сложился нелегко. После тринадцати раундов Дуран выигрывал по очкам. Секундант сказал Хэглеру, что, если он хочет остаться чемпионом, ему нужно выложиться в последних двух раундах. Нокаутировать панамца он не смог, но гонял его по рингу как маленького, и все трое судей отдали ему победу. «Я получил от Дурана свою мастерскую степень», – сказал Хэглер.
Восьмидесятые годы были временем в боксе в чем-то уникальным. Впервые в истории основное внимание было сосредоточено не на тяжеловесах, а на представителях более легких весовых категорий. Объяснялось это, главным образом, тем, что в средних весах выступало четыре супербойца: Хэглер, Рэй Леонард, Роберто Дуран и Томас Хернс, – которые регулярно выясняли отношения между собой.
После неудачи с Хэглером Дуран решил попробовать силы против Хернса, который тогда был чемпионом в первом среднем весе. Видимо, он не продумал бой против такого нестандартного соперника (рост Хернса – 188 см, и ставку он тогда делал на прямые удары с обеих рук) и проиграл нокаутом уже во втором раунде. «Хернс удивил меня», – сказал после боя Дуран. А Томас прямо вызвал на бой Хэглера, закончив свою речь словами: «Интересно, хочет ли еще Хэглер драться со мной?»
Хэглер, разумеется, захотел. Бой состоялся в апреле 1985 года. Каждый считал ниже своего достоинства сделать шаг назад. Защита сводилась к уклонам, ныркам и подставкам, а лучшей защитой оба считали нападение. В третьем раунде Хэглер нокаутировал Хернса.
Через год Марвин дрался с боксером из Уганды, Джоном Мугаби по прозвищу Зверь. Количество боев, побед и нокаутов у Мугаби было одинаковым. Однако с Хэглером вышла осечка. На удары Мугаби он реагировал не так, как все до него: не падал, а в одиннадцатом раунде уронил и самого Зверя.
Оставался только один соперник, в бою с которым Хэглеру еще было что доказывать: Рэй Леонард, который, в очередной раз покинув ринг, в очередной раз собрался возвращаться.
Рэй Леонард – гениальный боксер и гений паблисити, умный, дипломатичный, хитрый, смелый. К тому же красивый, безмерно обаятельный и с отлично подвешенным языком. Именно Леонард первым сумел заключить контракты на более высокие суммы, чем у тяжеловесов. Любимый мальчик Америки из любой ситуации выжимал все, что было можно. Разумеется, он давно приметил Хэглера. Он вообще не пропускал соперников, на которых можно заработать. Ну и конечно, он хотел быть первым, и только первым. Леонард уже был чемпионом в полусреднем и первом среднем весе, дважды уходил с ринга. Ради Хэглера он вернулся во второй раз.
Бой состоялся в 1989 году. Хэглер не пытался превзойти Леонарда в техничном боксе, он слишком хорошо знал, что здесь тому нет равных; он пытался взять характером, напором, своей нестандартностью, неудобностью в бою. Пятнадцать раундов прошли в равной борьбе. После боя оба победно вскинули руки вверх. Однако судья поднял руку только Леонарда.
Сыграла здесь роль та особая любовь, которую питала Америка к Леонарду, или решение было справедливым? Трудно сказать. Леонард нанес больше ударов, но те, что наносил Хэглер, были явно весомее. Сам Хэглер, большинство его поклонников и многие независмые эксперты по сей день считают, что Марвин выиграл этот бой.
Леонард после этой встречи покинул ринг в третий раз. Один Хэглер не знал покоя. В течение года он снова и снова вызывал Леонарда. Он не хотел драться ни с кем, кроме него, но Леонард, казалось, ушел с ринга навсегда.
Через год ринг покинул и Марвин. Леонард прокомментировал свой и его уход так: «У меня в жизни есть многое, кроме бокса, а у Марвина нет. Куда он пойдет теперь? Мне его жаль».
Если искренность Леонарда вызывала сомнение, то его правота – нет. Не дозвавшись Рэя, Хэглер стал быстро катиться по наклонной плоскости. Он ушел с ринга, крепко запил, развелся из-за этого с женой, а потом совершенно неожиданно уехал в Италию и исчез из виду.
Через некоторое время американские журналисты вспомнили о нем и нанесли визит. Наверно, они ожидали увидеть спившуюся и опустившуюся личность. Но их встретил могучий мужик в расцвете лет и в такой блестящей форме, словно он готовился к бою с Рэем Леонардом. Хэглер теперь довольно бойко говорил по-итальянски (вот уж способностей к языкам от него никто не ожидал) и успешно работал на одной из миланских киностудий. Изумительный Марвин решил попробовать себя в качестве артиста и оказался небездарен. Леонард к этому времени в третий раз вернулся на ринг и всячески давал понять, что не имеет ничего против того, чтобы встретиться с Хэглером. Леонард никогда не рисковал без нужды, но теперь он понял, что его репутация пошатнется, если он не встретится с Марвином.
Хэглера спросили о Леонарде и о возможном возвращении на ринг. «Нет, – лениво сказал Хэглер, – сейчас я здоров, а что принесет еще один бой, неизвестно. Я теперь нужен Леонарду больше, чем он мне. Зачем мне все это нужно? Мне нравится моя новая работа».
Ему тогда не поверили, а зря. Изумительный Марвин на ринг не вернулся. Леонард дрался до последнего, доказывая что-то себе и другим, и если Хэглер закончил свою карьеру поражением, очень похожим на победу, то Леонард – поражением, очень похожим на разгром. Хэглер тем временем довольно успешно снялся в нескольких фильмах, время от времени появлялся на разных боксерских торжествах, пока наконец в июне этого года не был приглашен на собственное.
Марвина Хэглера включили в Зал Славы. Включение в Зал Славы – это не просто номинация; кроме всего прочего, это действительно зал, где хранятся какие-то реликвии великих чемпионов. Марвин промучился два дня, рассматривая свои драгоценности, но в результате отдал больше, чем большинство других. На банкете лицо Хэглера сияло так же, как и его бритая голова. В своей речи, улыбаясь, как Золушка на балу, он сказал, вспомнив о том, как британцы встретили его победу: «Мне не дали шанса показать мои чемпионские пояса миру. У меня украли мой момент славы.
Мой момент славы наступил сейчас». Я мельком видел Марвина Хэглера в Милане в зрительном зале на чемпионате мира среди любителей в 2009 году. Он поразительно мало изменился и через шестнадцать лет после написания этой статьи выглядел так, будто завтра был готов выйти на ринг, хотя на тот момент ему было уже пятьдесят пять. Как и на американских репортеров начала девяностых, он произвел на меня впечатление абсолютно довольного жизнью человека, самого довольного, кого я только видел среди бывших боксеров.
Калина черная (Бернард Хопкинс)
Журнал «XXL», сентябрь 2001
Тот случай, когда в результате получилось совсем не то, что я ожидал в начале. Перед тем как сесть писать эту статью, я видел несколько боев Бернарда Хопкинса, знал, что он отмотал немалый срок, и только что прочитал о его хамской выходке в Пуэрто-Рико, которая чуть не стоила ему жизни. Вот и собрался написать нечто об очередном «ярком скандалисте» из мира профессионального бокса. Нашел в Интернете пару десятков его интервью и стал читать, читать, читать… И так много дней подряд, и все это вместо того, чтобы писать. А потом написал статью за считаные часы, построив ее на цитатах из самого Хопкинса.
Статья приводится в авторском варианте. Помню, я был очень доволен правкой очаровательной женщины и по совместительству главного редактора «XXL» Марины Степновой, но у меня просто не осталось ни одного экземпляра этого журнала.
Одни уволокли, другие зачитали, а звонить Марине неудобно, так как наше сотрудничество закончилось тем, что я что-то обещал написать и не написал, за что приношу ей свои запоздалые извинения.
Если вы читаете эти строки после 15 сентября и если интересуетесь боксом, то уже знаете, чем закончилась вся эта история. Может быть, даже я сам на страницах «Спорт-экспресса» рассказал вам об этом.
Впрочем, один из двух главных ее героев заслуживает интереса независимо от того, когда вы читаете эти строки, интересуетесь ли боксом, и даже от того, чем все закончилось.
Никто не покушался на независимость государства Тринидад и Тобаго. Войну объявили некоему Феликсу Тринидаду, обычному человеку, хотя и матерому, родившемуся, кстати, не на одноименном с собой острове, а на острове Пуэрто-Рико, который теперь отказались уважать за компанию с ним самим. А сказал эти запоминающиеся слова другой матерый человечище по имени Бернард Хопкинс, известный также под кличкой Палач.
В профессиональном боксе существует множество организаций, каждая из которых объявляет своих чемпионов мира. Три из них, WBA, WBC и IBF, пользуются примерно равным авторитетом, а остальные в той или иной степени им уступают. Хопкинс является чемпионом мира в среднем весе по версиям WBC и IBF, а Феликс Тринидад – по версии WBA. Матч между ними был намечен на 15 сентября, а PR-подготовка к этому значительному событию в мире бокса началась уже месяца за три.
Проводилось много пресс-конференций, почти на каждой из которых Хопкинс, афроамериканец из Филадельфии, считал нужным бросить на пол пуэрториканский флажок и сказать какую-нибудь гадость о латинах, например такую: «У мексиканцев и пуэрториканцев проблемы с жировыми генами (научное изыскание Хопкинса), и поэтому у них дряблые животы. Плевал я на его челюсть. Как только я начну долбить его по корпусу, а его почки станут болтаться из стороны в сторону, он сам подставит мне челюсть». Или что-нибудь еще более общее: «Мне придется заниматься раскруткой матча, так как он даже не говорит по-английски. Он не сделал того главного, что должен сделать тот, кто приезжает в эту страну, – выучить английский».
Хопкинс известен как человек умный, и все понимали, что, разыгрывая националистическую карту, он просто подогревает интерес к матчу, одновременно делая приятное и белому, пока все еще, большинству Америки, втайне тихо звереющему от собственной политкорректности и от требований типа тех, что выдвигает мощная испаноязычная группировка в Калифорнии, – сделать испанский государственным языком этого штата. И действительно – билеты пошли влет задолго до матча, интерес к которому из большого стал огромным, а, по правилам той же политкорректности, за те слова, за которые белого пригвоздят к позорному столбу, черного – лишь слегка пожурят, а может быть, и этого делать не станут.
Наконец, настало время провести очередную прессконференцию в Сан-Хуане, столице Пуэрто-Рико. Островному государству, давно уже не то являющемуся, не то все еще не являющемуся частью США, пока не приходится гордиться своими достижениями, и, как всегда бывает в таких случаях, местных жителей, добившихся славы, здесь обожествляют. Таким местным языческим божком острова и стал уже очень давно Феликс Тринидад, потрясающий боксер, впервые завоевавший чемпионский титул в 1993 году, когда ему было всего двадцать, и не знавший поражений по сей день.
На пресс-конференцию народу собралось, как на футбольный матч, – около десяти тысяч. Все-таки провинция умеет чтить своих героев. Предвидевшие такой наплыв организаторы провели ее на стадионе Клименто Колисео.
В самом начале Тринидад предупредил Хопкинса, чтобы тот не вздумал повторять свой номер с бросанием флага. Палач не понял, что речь идет не столько о гордости Тринидада, сколько о его собственной безопасности, и отреагировал с точностью до наоборот. Тут же в передних рядах на ноги поднялись около ста человек и, сметая все на своем пути, ринулись к Хопкинсу, который, оцепенев, смотрел, как на него надвигается эта непарламентски настроенная общественность. Палач ведь не ожидает, что казнить могут и его. Однако через считаные секунды до Хопкинса дошло, что спасать его некому, и он бросился бежать вверх по проходу. Телохранители прикрывали его отступление, а точнее, просто бежали за ним, вольно или невольно закрывая его от тех предметов, которые время от времени бросали преследователи.
Неожиданно на пути у Хопкинса встал неизвестно откуда взявшийся человек с дубинкой…
Лучше всех о себе рассказывает он сам: «Большинство людей, на которых я молился, были крутыми, но я был все равно круче. Я никогда ничего не отбирал у женщин и не пользовался оружием. Обычно я просто запугивал людей, и этого оказывалось достаточно. Допустим, я увидел кого-то с цепочкой на шее, тогда я подходил и говорил: „Хорошая цепочка, можно посмотреть?.. Я же тебе сказал, я хочу посмотреть на твою цепочку… Посмотреть, понял?.. Дай-ка ее сюда, мать твою“. У меня была такая репутация, что со мной предпочитали не драться и все отдавали без сопротивления. Я много играл, но независимо от того, выигрывал или проигрывал, всегда уходил домой с деньгами, то есть я сначала проигрывал, потом избивал того, кому проиграл, и забирал все обратно. Добыча моя была мелкой, зато я получал много адреналина. Как-то раз я нацепил на себя одновременно девять цепочек».
Однако не все были готовы отдавать деньги по первому требованию. Когда Бернарду было четырнадцать лет, одна ссора из-за денег во время игры закончилась тем, что ему воткнули в легкое пестик для колки льда (один из излюбленных трущобных видов оружия), причем втыкавший явно метил в сердце, но промахнулся, и лезвие прошло в нескольких сантиметрах от него.
Через год его снова чуть не зарезали. На этот раз нож вошел в спину. Об этом инциденте у Хопкинса сохранились очень характерные воспоминания: «Я сделал что-то нехорошее тому парню, который меня подрезал, но я сделал столько зла самым разным людям, что не помню, что сделал именно этому».
Однако юный Бернард дрался не только на улице, где его так боялись, что при первой же возможности пускали в ход зубы и оставили ему на память многочисленные шрамы от укусов. Он ходил еще и в боксерский тренировочный зал, и у него были неплохие шансы на то, чтобы войти в олимпийскую сборную 1984 года, но любовь к цепочкам все-таки не довела его до добра.
О том, что произошло, Хопкинс вспоминает так: «Ну, как обычно бывает? Ты нападаешь на парня, отбираешь у него что-то из вещей. После этого он идет в свою банду, и они нападают на тебя. Только этот парень не входил ни в какую банду и поэтому пошел в полицию».
У Хопкинса за два года набралось порядка тридцати приводов в полицию, и на этот раз было решено завести на него уголовное дело. Ему припомнили еще один из его старых подвигов, и в результате семнадцатилетний Бернард получил срок, по продолжительности почти равнявшийся всей его интересной и содержательной жизни. Правда, ему оставили шанс выйти из тюрьмы через четыре с половиной года в случае примерного поведения, однако намерения вести себя примерно никто тогда в нем заподозрить не мог.
По нашей традиции, в буквальном смысле воспетой в слезливых, как мексиканские сериалы, блатняках, человек, попавший в тюрьму за любую уголовщину, немедленно начинает воспринимать себя как жертву. В его несчастье виноват кто угодно, кроме него самого, от семьи и школы до жертвы, которая имела наглость подвернуться в неудачный момент и тем самым подставила его, бедного и ни в чем не виноватого. В общем, Таганка, зачем сгубила ты меня?
Нечто подобное, конечно, не настолько гипертрофированное и оформленное в виде целого субкультурного пласта, имеется и в американской уголовной традиции, особенно негритянской. Но Хопкинс ей следовать отказался: «Я не виню никого, кроме себя, за то, что я и моя семья оказались в такой ситуации. Может быть, общество и поставило капканы на моем пути, но, раз я в них попал – значит, это только моя вина. Когда тебя берут за совершенное тобой преступление, ты не думаешь ни о ком, кроме себя. Затем ты начинаешь думать обо всех людях, которых ты подвел, например о своей матери. Но главное – это когда до тебя, наконец, доходит, что тот, кого ты запугал и ограбил, тоже человек, что он тоже чей-то сын, брат или отец. В тюрьме я понял, что для того, чтобы быть крутым, необязательно быть негодяем».
Этот парень не стал бы петь Таганку ни на каком языке. За четыре с половиной года заключения он ни разу не дал себя в обиду и ни разу не получил ни одного взыскания. Он знал, что выйдет из тюрьмы, и знал, чем будет заниматься: «Бокс был моим лучшим лекарством. Он спас мой разум. Я тренировался и, как одержимый, бегал кругами по тюремному двору, повторяя снова и снова: „Когда-нибудь я выйду отсюда. Когда-нибудь я стану чемпионом“».
А для начала он стал чемпионом Грейтфордской тюрьмы, где отбывал свой срок, в среднем весе, а потом и чемпионом нескольких межтюремных турниров штата Пенсильвания.
За то время, что Бернард сидел, большинство местных крутых, которые когда-то разъезжали по местным нехорошим кварталам на «Ягуарах» (у негритянской блатной шпаны вкус получше, чем у новых русских, поэтому они предпочитают «Ягуары» «Мерседесам»), либо заняли свое место на американских нарах, либо погибли. Однако и те, что остались, не нашли к нему подхода, как ни старались. Вместо того чтобы снова стать преступником, Бернард стал посудомойщиком в отеле. Свет еще не видывал посудомойщика с таким сложением и таким ударом, но это не мешало ему хорошо делать свою новую работу в течение нескольких лет.
Одновременно он возобновил занятия боксом, но здесь все пошло не так гладко. После нескольких любительских боев Хопкинс перешел в профессионалы и в октябре 1988 года провел свой первый бой в новом качестве, но неожиданно проиграл. Однако бывший чемпион Грейтфордской тюрьмы сделал из этого только один вывод: надо подучиться. В следующий раз он вышел на ринг только через шестнадцать месяцев. После этого он выиграл двадцать два боя подряд, шестнадцать из них нокаутом и двенадцать – уже в первом раунде.
22 мая 1993 года в бою за вакантный чемпионский титул в среднем весе по версии IBF он встретился с самым талантливым боксером последнего десятилетия во всех весах Роем Джонсом.
Рою проигрывают все, но Хопкинс, пожалуй, сделал это наиболее достойно: по очкам и с не слишком большим перевесом. Так или иначе, но он оказался чуть ли не единственным боксером за всю карьеру Джонса, сумевшим оказать ему сопротивление.
Неудачной для Хопкинса оказалась и вторая попытка завоевать тот же самый титул в декабре 1994 года. К тому моменту Рой Джонс уже перешел в следующую весовую категорию, и титул IBF снова оказался вакантным. На этот раз соперником Бернарда оказался очень крепкий эквадорец Сегундо Меркадо. Бой закончился вничью, и решено было провести матч-реванш.
29 апреля 1995 года, нокаутировав Меркадо в седьмом раунде, Хопкинс с третьей попытки наконец-то стал чемпионом мира в среднем весе по версии IBF и выполнил то самое обещание, которое когда-то дал себе, бегая по тюремному двору.
Ну и наконец 14 апреля 2001 года, победив по очкам Кита Холмса, Бернард завоевал чемпионский титул еще и по версии WBC. За этот бой он впервые получил миллионный гонорар. Неплохо для бывшего посудомойщика.
Тот случай, когда в результате получилось совсем не то, что я ожидал в начале. Перед тем как сесть писать эту статью, я видел несколько боев Бернарда Хопкинса, знал, что он отмотал немалый срок, и только что прочитал о его хамской выходке в Пуэрто-Рико, которая чуть не стоила ему жизни. Вот и собрался написать нечто об очередном «ярком скандалисте» из мира профессионального бокса. Нашел в Интернете пару десятков его интервью и стал читать, читать, читать… И так много дней подряд, и все это вместо того, чтобы писать. А потом написал статью за считаные часы, построив ее на цитатах из самого Хопкинса.
Статья приводится в авторском варианте. Помню, я был очень доволен правкой очаровательной женщины и по совместительству главного редактора «XXL» Марины Степновой, но у меня просто не осталось ни одного экземпляра этого журнала.
Одни уволокли, другие зачитали, а звонить Марине неудобно, так как наше сотрудничество закончилось тем, что я что-то обещал написать и не написал, за что приношу ей свои запоздалые извинения.
Если вы читаете эти строки после 15 сентября и если интересуетесь боксом, то уже знаете, чем закончилась вся эта история. Может быть, даже я сам на страницах «Спорт-экспресса» рассказал вам об этом.
Впрочем, один из двух главных ее героев заслуживает интереса независимо от того, когда вы читаете эти строки, интересуетесь ли боксом, и даже от того, чем все закончилось.
ЧП на острове (начало)
«Это война, а на войне я не уважаю Тринидада, я не уважаю его страну, я вообще ничего не уважаю».Никто не покушался на независимость государства Тринидад и Тобаго. Войну объявили некоему Феликсу Тринидаду, обычному человеку, хотя и матерому, родившемуся, кстати, не на одноименном с собой острове, а на острове Пуэрто-Рико, который теперь отказались уважать за компанию с ним самим. А сказал эти запоминающиеся слова другой матерый человечище по имени Бернард Хопкинс, известный также под кличкой Палач.
В профессиональном боксе существует множество организаций, каждая из которых объявляет своих чемпионов мира. Три из них, WBA, WBC и IBF, пользуются примерно равным авторитетом, а остальные в той или иной степени им уступают. Хопкинс является чемпионом мира в среднем весе по версиям WBC и IBF, а Феликс Тринидад – по версии WBA. Матч между ними был намечен на 15 сентября, а PR-подготовка к этому значительному событию в мире бокса началась уже месяца за три.
Проводилось много пресс-конференций, почти на каждой из которых Хопкинс, афроамериканец из Филадельфии, считал нужным бросить на пол пуэрториканский флажок и сказать какую-нибудь гадость о латинах, например такую: «У мексиканцев и пуэрториканцев проблемы с жировыми генами (научное изыскание Хопкинса), и поэтому у них дряблые животы. Плевал я на его челюсть. Как только я начну долбить его по корпусу, а его почки станут болтаться из стороны в сторону, он сам подставит мне челюсть». Или что-нибудь еще более общее: «Мне придется заниматься раскруткой матча, так как он даже не говорит по-английски. Он не сделал того главного, что должен сделать тот, кто приезжает в эту страну, – выучить английский».
Хопкинс известен как человек умный, и все понимали, что, разыгрывая националистическую карту, он просто подогревает интерес к матчу, одновременно делая приятное и белому, пока все еще, большинству Америки, втайне тихо звереющему от собственной политкорректности и от требований типа тех, что выдвигает мощная испаноязычная группировка в Калифорнии, – сделать испанский государственным языком этого штата. И действительно – билеты пошли влет задолго до матча, интерес к которому из большого стал огромным, а, по правилам той же политкорректности, за те слова, за которые белого пригвоздят к позорному столбу, черного – лишь слегка пожурят, а может быть, и этого делать не станут.
Наконец, настало время провести очередную прессконференцию в Сан-Хуане, столице Пуэрто-Рико. Островному государству, давно уже не то являющемуся, не то все еще не являющемуся частью США, пока не приходится гордиться своими достижениями, и, как всегда бывает в таких случаях, местных жителей, добившихся славы, здесь обожествляют. Таким местным языческим божком острова и стал уже очень давно Феликс Тринидад, потрясающий боксер, впервые завоевавший чемпионский титул в 1993 году, когда ему было всего двадцать, и не знавший поражений по сей день.
На пресс-конференцию народу собралось, как на футбольный матч, – около десяти тысяч. Все-таки провинция умеет чтить своих героев. Предвидевшие такой наплыв организаторы провели ее на стадионе Клименто Колисео.
В самом начале Тринидад предупредил Хопкинса, чтобы тот не вздумал повторять свой номер с бросанием флага. Палач не понял, что речь идет не столько о гордости Тринидада, сколько о его собственной безопасности, и отреагировал с точностью до наоборот. Тут же в передних рядах на ноги поднялись около ста человек и, сметая все на своем пути, ринулись к Хопкинсу, который, оцепенев, смотрел, как на него надвигается эта непарламентски настроенная общественность. Палач ведь не ожидает, что казнить могут и его. Однако через считаные секунды до Хопкинса дошло, что спасать его некому, и он бросился бежать вверх по проходу. Телохранители прикрывали его отступление, а точнее, просто бежали за ним, вольно или невольно закрывая его от тех предметов, которые время от времени бросали преследователи.
Неожиданно на пути у Хопкинса встал неизвестно откуда взявшийся человек с дубинкой…
Филадельфийская история
Бернард Хопкинс родился в 1965 году в одном из тех районов Филадельфии, которые пользуются такой же репутацией, как и нью-йоркский Гарлем. Его родители были честными трудягами и именно поэтому не могли уследить за всеми своими детьми. Бернард рано отбился от рук и уже к ним не прибивался.Лучше всех о себе рассказывает он сам: «Большинство людей, на которых я молился, были крутыми, но я был все равно круче. Я никогда ничего не отбирал у женщин и не пользовался оружием. Обычно я просто запугивал людей, и этого оказывалось достаточно. Допустим, я увидел кого-то с цепочкой на шее, тогда я подходил и говорил: „Хорошая цепочка, можно посмотреть?.. Я же тебе сказал, я хочу посмотреть на твою цепочку… Посмотреть, понял?.. Дай-ка ее сюда, мать твою“. У меня была такая репутация, что со мной предпочитали не драться и все отдавали без сопротивления. Я много играл, но независимо от того, выигрывал или проигрывал, всегда уходил домой с деньгами, то есть я сначала проигрывал, потом избивал того, кому проиграл, и забирал все обратно. Добыча моя была мелкой, зато я получал много адреналина. Как-то раз я нацепил на себя одновременно девять цепочек».
Однако не все были готовы отдавать деньги по первому требованию. Когда Бернарду было четырнадцать лет, одна ссора из-за денег во время игры закончилась тем, что ему воткнули в легкое пестик для колки льда (один из излюбленных трущобных видов оружия), причем втыкавший явно метил в сердце, но промахнулся, и лезвие прошло в нескольких сантиметрах от него.
Через год его снова чуть не зарезали. На этот раз нож вошел в спину. Об этом инциденте у Хопкинса сохранились очень характерные воспоминания: «Я сделал что-то нехорошее тому парню, который меня подрезал, но я сделал столько зла самым разным людям, что не помню, что сделал именно этому».
Однако юный Бернард дрался не только на улице, где его так боялись, что при первой же возможности пускали в ход зубы и оставили ему на память многочисленные шрамы от укусов. Он ходил еще и в боксерский тренировочный зал, и у него были неплохие шансы на то, чтобы войти в олимпийскую сборную 1984 года, но любовь к цепочкам все-таки не довела его до добра.
О том, что произошло, Хопкинс вспоминает так: «Ну, как обычно бывает? Ты нападаешь на парня, отбираешь у него что-то из вещей. После этого он идет в свою банду, и они нападают на тебя. Только этот парень не входил ни в какую банду и поэтому пошел в полицию».
У Хопкинса за два года набралось порядка тридцати приводов в полицию, и на этот раз было решено завести на него уголовное дело. Ему припомнили еще один из его старых подвигов, и в результате семнадцатилетний Бернард получил срок, по продолжительности почти равнявшийся всей его интересной и содержательной жизни. Правда, ему оставили шанс выйти из тюрьмы через четыре с половиной года в случае примерного поведения, однако намерения вести себя примерно никто тогда в нем заподозрить не мог.
Чемпион тюрьмы
«Едва ты попадаешь в тюрьму, как все тамошние акулы начинают ждать, что ты как-то выдашь свой страх. Мне было семнадцать лет. Я был окружен убийцами, насильниками, скинхедами, парнями из мафии, так что я попал в опасную ситуацию. Я видел, как парня зарезали заточкой из-за пачки сигарет. Я видел, как людей насилуют. Даже в душевую нельзя было войти голым. Душ приходилось принимать в трусах, потому что, как бы силен ты ни был, с четырьмя-пятью парнями тебе все равно не справиться».По нашей традиции, в буквальном смысле воспетой в слезливых, как мексиканские сериалы, блатняках, человек, попавший в тюрьму за любую уголовщину, немедленно начинает воспринимать себя как жертву. В его несчастье виноват кто угодно, кроме него самого, от семьи и школы до жертвы, которая имела наглость подвернуться в неудачный момент и тем самым подставила его, бедного и ни в чем не виноватого. В общем, Таганка, зачем сгубила ты меня?
Нечто подобное, конечно, не настолько гипертрофированное и оформленное в виде целого субкультурного пласта, имеется и в американской уголовной традиции, особенно негритянской. Но Хопкинс ей следовать отказался: «Я не виню никого, кроме себя, за то, что я и моя семья оказались в такой ситуации. Может быть, общество и поставило капканы на моем пути, но, раз я в них попал – значит, это только моя вина. Когда тебя берут за совершенное тобой преступление, ты не думаешь ни о ком, кроме себя. Затем ты начинаешь думать обо всех людях, которых ты подвел, например о своей матери. Но главное – это когда до тебя, наконец, доходит, что тот, кого ты запугал и ограбил, тоже человек, что он тоже чей-то сын, брат или отец. В тюрьме я понял, что для того, чтобы быть крутым, необязательно быть негодяем».
Этот парень не стал бы петь Таганку ни на каком языке. За четыре с половиной года заключения он ни разу не дал себя в обиду и ни разу не получил ни одного взыскания. Он знал, что выйдет из тюрьмы, и знал, чем будет заниматься: «Бокс был моим лучшим лекарством. Он спас мой разум. Я тренировался и, как одержимый, бегал кругами по тюремному двору, повторяя снова и снова: „Когда-нибудь я выйду отсюда. Когда-нибудь я стану чемпионом“».
А для начала он стал чемпионом Грейтфордской тюрьмы, где отбывал свой срок, в среднем весе, а потом и чемпионом нескольких межтюремных турниров штата Пенсильвания.
Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой
В 1987 году Хопкинс вышел из тюрьмы, и больше никаких стычек с законом у него не было. Он сам говорит: «С тех пор я даже ни разу не сплюнул на землю».За то время, что Бернард сидел, большинство местных крутых, которые когда-то разъезжали по местным нехорошим кварталам на «Ягуарах» (у негритянской блатной шпаны вкус получше, чем у новых русских, поэтому они предпочитают «Ягуары» «Мерседесам»), либо заняли свое место на американских нарах, либо погибли. Однако и те, что остались, не нашли к нему подхода, как ни старались. Вместо того чтобы снова стать преступником, Бернард стал посудомойщиком в отеле. Свет еще не видывал посудомойщика с таким сложением и таким ударом, но это не мешало ему хорошо делать свою новую работу в течение нескольких лет.
Одновременно он возобновил занятия боксом, но здесь все пошло не так гладко. После нескольких любительских боев Хопкинс перешел в профессионалы и в октябре 1988 года провел свой первый бой в новом качестве, но неожиданно проиграл. Однако бывший чемпион Грейтфордской тюрьмы сделал из этого только один вывод: надо подучиться. В следующий раз он вышел на ринг только через шестнадцать месяцев. После этого он выиграл двадцать два боя подряд, шестнадцать из них нокаутом и двенадцать – уже в первом раунде.
22 мая 1993 года в бою за вакантный чемпионский титул в среднем весе по версии IBF он встретился с самым талантливым боксером последнего десятилетия во всех весах Роем Джонсом.
Рою проигрывают все, но Хопкинс, пожалуй, сделал это наиболее достойно: по очкам и с не слишком большим перевесом. Так или иначе, но он оказался чуть ли не единственным боксером за всю карьеру Джонса, сумевшим оказать ему сопротивление.
Неудачной для Хопкинса оказалась и вторая попытка завоевать тот же самый титул в декабре 1994 года. К тому моменту Рой Джонс уже перешел в следующую весовую категорию, и титул IBF снова оказался вакантным. На этот раз соперником Бернарда оказался очень крепкий эквадорец Сегундо Меркадо. Бой закончился вничью, и решено было провести матч-реванш.
29 апреля 1995 года, нокаутировав Меркадо в седьмом раунде, Хопкинс с третьей попытки наконец-то стал чемпионом мира в среднем весе по версии IBF и выполнил то самое обещание, которое когда-то дал себе, бегая по тюремному двору.
Ну и наконец 14 апреля 2001 года, победив по очкам Кита Холмса, Бернард завоевал чемпионский титул еще и по версии WBC. За этот бой он впервые получил миллионный гонорар. Неплохо для бывшего посудомойщика.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента