Прибыв в Асадабад, мы расположились в домике, служившем до этого столовой, за несколько дней приспособили его для жилья. Вновь начались выходы на боевые операции, тесно взаимодействовали с разведкой, докладывавшей обо всех обнаруженных передвижениях душманов. В ходе одной из операций наш батальон совместно с 1-м батальоном бригады получил задачу взять отдельно стоявший населенный пункт, но он оказался до такой степени хорошо укрепленным, что подступить к нему было невозможно. Были большие потери на минах, наш лейтенант-медик наступил на одну мину-«лягушку» левой ногой, взрывом ему оторвало ногу и откинуло на вторую мину, которая оторвала лейтенанту правую руку и выбила глаз. Его, полуживого, вынесли из боя и отправили в госпиталь, потом, когда мы интересовались судьбой товарища, нам сказали, что он выжил.
   Расскажу и про операции по зачистке кишлаков и призыву новобранцев в армию ДРА. Делалось все просто: мы окружали кишлак и устраивали тотальную проверку документов у его мужского населения призывного возраста; если у мужчины не было документа о том, что он уже проходил службу в частях армии Демократической Республики Афганистан, то он вставал в строй у «вертушки», на которой вскоре и отправлялся на сборный пункт. Поначалу афганские солдаты служили по месту жительства, но эта практика не зарекомендовала себя – по ночам многие такие «солдаты» могли участвовать в боестолкновениях уже на стороне душманов, процент дезертирства был очень высоким. Поэтому вскоре «зеленые» стали нести службу там, где они не знали, в каком направлении находится их дом. Воевали «зеленые», конечно, без лишнего энтузиазма: только вроде бы они шли впереди (честно скажу: нередко мы отправляли их вперед себя, на случай обстрела или мин, ведь каждый берег своих солдат), а через несколько мгновений – они уже сзади.
 
   – Вашему подразделению приходилось выполнять задачи по сопровождению транспортных колонн?
   – Да. Сопровождение грузов тоже считалось одним из видов боевых операций. Так, в праздничный день 8 Марта мы отправились к заданной точке встречи с нашей колонной; встретив ее, мы подключились к сопровождению. В одном из наиболее узких мест шедший впереди танк подорвался и полностью перегородил дорогу, тут же с гор «духи» открыли огонь из пулемета. Один солдат подбежал с тросом в попытке зацепить подбитый танк и оттащить его с дороги, но был убит огнем душманского пулемета, вскоре к танку попытался подобраться второй боец, но тоже погиб. Колонна остановилась. Меня вызвал комбат и сказал: «Ты у нас самый старый и знаешь эти горы. Огневую точку надо убрать». Мне тогда шел 32-й год, и я на фоне молодых офицеров по 25–27 лет, недавно вышедших из училищ, и солдат-срочников действительно был самым старым. С собой я взял восьмерых самых отчаянных солдат, в том числе и одного сапера для расчистки пути, и отправился со своей группой в обход позиций «духов», заходя с обратной стороны горы. Нам удалось незаметно подобраться к вражескому пулеметному гнезду, и подобрались мы к ним в удачное время – «духи» как раз сидели и пили чай, и лишь пулеметчик сидел у замаскированной амбразуры; душманы о чем-то громко разговаривали, хохотали. Подобравшись поближе, мы забросали их гранатами. В живых остался только пулеметчик. Захватив его в плен, мы навьючили на него трофейный пулемет и двинулись в обратный путь. Перед отходом наш сапер заминировал схрон с боеприпасами, находившийся недалеко от гнезда; по нашим расчетам, кстати, их хватило бы душманам на добрый месяц обороны своей норы. Радиоуправляемый заряд мы подорвали, отойдя на безопасное расстояние.
   За этот пулеметный расчет меня представили к ордену Красной Звезды. Я даже расписался в спецчасти за орден Красной Звезды, а во время награждения на построении я услышал, что вместо Красной Звезды награжден медалью «За отвагу». Майор, начальник финотдела, на этом же награждении получает Красную Звезду: за то, видимо, его наградили, что он сидел в штабе и хорошо считал деньги. Вся бригада – а это две тысячи человек, стоявших в строю, – увидев такую вопиющую несправедливость, взревела в один голос: «За что?!» Но я все равно заготовил ящик водки, не пропадать же добру, выпили и за медаль. Одним словом, на войне как на войне.
 
   – С фанатиками сталкивались?
   – Да, частенько. Рядом же был Пакистан, и нам постоянно докучали так называемые «чернорубашечники» – душманы какого-то своего особого толка, носившие черные мантии и, похоже, очень часто шедшие в бой под наркотиками, их в таком состоянии даже пуля не всегда останавливала.
   Однажды в Кунаре мы побывали в рукопашной. Мы как раз вышли из-за одной горы, а они – из-за другой. Нас было семь человек, а их – человек пять, и благо, что они по возрасту были уже немолодые. Мы побросали автоматы и накинулись на душманов с ножами, в схватке они все же смогли убить одного нашего парня, мы перебили их всех.
   Провинция Кунар, примыкавшая к Пакистану, вообще была настоящим рассадником душманских банд, доставлявших нам много проблем. Так, в один день они сбили наш транспортный самолет Ан-24 с двенадцатью офицерами-заменщиками на борту, заходивший на посадку под Джелалабадом. Сбитый из ПЗРК самолет рухнул прямо в ущелье. Старейшины одного из аулов сами приехали к нам в бригаду и указали место, где упал самолет. Эвакуировать останки вместе с нами пошел известный тогда военный корреспондент Александр Александрович Каверзнев. Мы поднимались на высоту с отметкой 3080, последний отрезок пути идя уже по снегу. Обнаружив место падения, мы начали искать и собирать останки погибших в специально взятые для этого пакеты: от 12 человек пассажиров и шести членов экипажа нам удалось собрать лишь примерно сорок килограммов рваного человеческого мяса. Говорили, что, когда нечего было хоронить, в цинковый гроб грузили камни и, маркируя «Вскрытию не подлежит», отправляли родным погибшего.
 
   – Самоубийства среди солдат и офицеров были частым явлением?
   – Мой земляк по фамилии Игонин в ту пору служил в Кабуле в 181-м полку заместителем по продовольственной части. Не успел он отслужить в Кабуле и месяца, как начальник продовольственной службы приказал ему загрузить машину продовольствием и разгрузить ее в точке встречи с покупателями. И только успел он выгрузиться, как подъехали наши ваишники. На первом допросе он никого не сдал, а после пошел в баню и там застрелился.
   Случалось, что по своей неосторожности погибали. Так, наш замполит, когда мы как раз охраняли сельскохозяйственные поля, ожидал своего сменщика. Вместе с группой бойцов он сидел на одной из высот за Кунаром, когда ему сказали, что приехал сменяющий его офицер. Он не стал ждать паром и решил пересечь реку вплавь; не справившись с течением, замполит утонул, тело его так и не нашли.
   Один уходивший на дембель солдат приехал к нам в Асадабад порыбачить, взял стограммовую тротиловую шашку, вставил детонатор с бикфордовым шнуром… А шнур оказался пустотелым и мгновенно прогорел – парню оторвало руку.
   Был случай, когда офицеры устроили дуэль из-за женщины, которых, кстати, в нашей бригаде было 63 человека: бухгалтеры, медики, прачки, повара. Двое старших лейтенантов стрелялись, а третий был у них кем-то наподобие секунданта. Один получил пулю в плечо, а второму тоже задело плечо, но по касательной. Им повезло, что стрелялись они из «макаровых» с 50 метров. Если бы стояли ближе, то все могло закончиться намного хуже. В итоге всех троих разжаловали до рядовых и уволили из армии. Женщины там часто вели себя не так, как надо, ведь «боевики» уходили на операции, а «тыловики» оставались. Так, один солдат из 41-го ДШБ привез раненого в госпиталь и решил заодно проведать свою женщину, зашел в палатку и застал ее с краснопогонником-тыловиком. Парень, недолго думая, выхватил «эфку», бросил ее под кровать и вышел. Лежавшей внизу подруге только слегка поцарапало зад, а тыловика убило осколками. Трибунал дал солдату восемь лет. Вообще нелепых случаев было немало – чудиков всегда и везде хватало.
 
   Э. И. Хатамов (справа) со своими бевыми друзьями
 
   Мне довелось увидеть, как на Ташкентской таможне задержали одного полковника, возвращавшегося на родину. Он ехал вместе с дочерью и женой и из жадности решил прихватить с собой побольше дешевого афганского золота, заставив жену и дочь спрятать колечки в интимных местах, но настроенная на драгоценные металлы рамка металлодетектора сработала беспристрастно: при личном досмотре у жены офицера нашли 14 золотых изделий, а у дочки – 16. Карьера полковника на этом была окончена, контрабанда в крупных размерах – статья серьезная.
   Я тогда и сам вез в кармане брюк купленное для жены золотое кольцо, стоило оно, как сейчас помню, 76 рублей, и вот так случилось, что я забыл указать его в декларации. Мы с товарищами тогда как раз были слегка навеселе – один парень вез водку сверх разрешенной нормы, и нам пришлось ее «ликвидировать на месте». Уже после прохода через рамку меня подозвал к себе таможенник и пригласил пройти в помещение для досмотра, сразу же был задан прямой вопрос: «Золото есть?» Я, само собой, ответил: «Какое золото? Да вы что?» Но металлодетектор не обманешь… Написали акт изъятия на двух бумажках, одну отдали мне, а вторую пообещали направить в особый отдел по месту службы. Прибыв в бригаду, я сразу пошел в особый отдел, там служил капитан по имени Валерий, родом он был из Курской области, то есть почти земляк. Подал я Валере бумаги от таможенников, все равно ведь вторые экземпляры скоро придут, он посмотрел на них и сказал: «Ты хотя бы заехал обратно, пусть они тебе печать в документах проставят, что ли». На этом неприятная история и закончилась: хитрецы-таможенники, видя, что у меня было одно желание – поскорее уехать домой, попросту заграбастали себе мое кольцо, написав для отвода глаз пару «фантиков».
 
   – Какие-либо нестандартные задачи перед вам ставили?
   – Когда в низменной долине у Джелалабада местные власти пытались создать какое-то подобие наших советских колхозов, мы должны были охранять работников на уборке полей. Стоишь в оцеплении, смотришь, как кто-то, похожий на душмана, идет вдалеке, тогда несколько выстрелов в воздух сделаешь – и он убегает. На границе с Пакистаном мы как-то охраняли апельсиновые плантации, в то время местные собирали там по четыре урожая в год, земля отдыхала только в феврале. Последней из культур собирали в январе сахарный тростник. А после февраля на орошавшихся с помощью системы арыков полях вновь высевались рис, пшеница, кукуруза.
 
   – Местный климат тяжело переносили?
   – За лето там могло не пройти ни одного дождя, жара переваливала за все мыслимые пределы, броня нагревалась так, что сидеть на ней было невозможно. Многие страдали от солнечных ударов, меня самого один раз изрядно стукнуло по голове. Ребята тогда снимали меня с горы, а очнулся я от того, что на меня лили воду, и помню, что очень обрадовался, что остался живой. Галлюцинации от жары нередко бывали, сказывалась и постоянная нехватка питьевой воды. Был случай, когда в Лагмане «вертушка» сбросила нам воду в 100-литровой резиновой емкости, и та, попав на острый камень, лопнула; к счастью, второй тюк приземлился удачно.
   Доходило до того, что во время одной из операций в провинции Лагман нас бросили практически без еды, время шло, а провизию не подбрасывали. А есть-то ужасно хотелось! Тогда несколько наших солдат спустились с господствующей высоты и забили одного из телят, пасшихся на близлежащей равнине. Телятину пришлось есть пресной, так как соли не было с собой ни грамма. Когда домой вернулся, я очень много всего соленого употреблял. Изредка нам завозили картошку, а так в основном крупами питались, макаронами, тушенки было много. Однажды мы получили большую партию мяса австралийских кенгуру, помню, что, зайдя на продуктовый склад, очень удивился, увидев причудливые тушки непонятных животных. Мясо было белое, диетическое, очень похожее на курятину.
   Раз в неделю нам выдавали таблетки от малярии, но многие их не пили, да и тем, кто пил, они не всегда помогали. Некоторые неважные солдаты, не хотевшие ходить на боевые, начинали «косить»: смотрят, кто «лимоном» стал (значит, заболел желтухой – у нее инкубационный период 25–30 дней, а потом начинали желтеть зрачки глаз и все лицо), так они выпивали мочи больного и вскоре сами отправлялись в госпиталь. Лютовал брюшной тиф, вшей было много. Часто приходилось пить из арыков, обеззараживая воду специальными шипучими таблетками, а в горах старались набирать воду, сочившуюся из расщелин, она была более или менее чистой. Иногда кипятили воду с верблюжьей колючкой: разлитый по флягам бойцов, такой напиток очень хорошо утолял жажду. Воду экономили и нередко пили из пробочек от фляжек, которых едва хватало, чтобы смочить губы.
   Там шла война, в которой выживал тот, кто мог вовремя голову пригнуть. Так, когда я уже переслужил в Афганистане больше положенного срока на месяц и пять дней, приехал мой сменщик, я сразу понял, что парню там оставаться нельзя: он был ростом под два метра, а такой рост там был огромным недостатком, делая человека отличной мишенью в прицеле вражеского снайпера. Я так и сказал ему: «Меняй должность, уходи куда угодно. Тебя же первый снайпер снимет!» В ответ я услышал, мол, «ты два года – и ничего». Я начал было объяснять, что я «ничего» потому, что я сейчас стою ему меньше чем по плечо, но было бесполезно. Его убили через двадцать дней, у парня осталось двое детей. Об этом я узнал уже из письма замкомвзвода, где тот написал, что взводного больше нет. Снайперы у них работали хорошо.
   Письма домой писать получалось непостоянно, да и какая об этом могла быть речь во время выхода на операцию? Когда раз в месяц напишешь, иногда реже выходило, да и транспортные самолеты и вертолеты с почтой, случалось, сбивали душманы.
 
   – Как складывались взаимоотношения с местными?
   – В целом нормально. Поначалу, если было чем, проезжая на броне через селения, мы угощали выбегавших навстречу ребятишек тушенкой, хлебом, даже порой разрешали им залезать на броню, но потом душманы стали учить детей незаметно прикреплять к бронетехнике магнитные мины, пошли подрывы детей. После этого, естественно, никто к технике детей не подпускал.
   Афганцы мастерски умели распространять легкие наркотики, частенько на них подсаживались наши солдаты. Идешь, например, по улице, а тебе с разных сторон кричат: «Командор, чах, чах!» – это была какая-то трава, засушенная и скатанная в небольшие палочки. Эту травку курило много старослужащих, молодым, правда, курить не давали. Опиумных полей везде было море, никто с ними тогда еще всерьез не боролся. Однажды, когда мы шли через одно такое поле, я сорвал две большие маковые головки, решив перекусить, но не успел я дожевать зерна, как мне стало все так безразлично: идешь, и тебе все равно – убьют тебя или нет. Так продолжалось часа два. Я взял домой несколько зернышек, потом посеял их в клумбе под окнами, хотел показать жене, насколько красивы диковинные афганские цветы. И как они зацвели, под окнами было настоящее красное море! Все соседи любовались. Участковый, проходя мимо, постоянно говорил мне: «Петя! Убери эту гадость из-под окошка!» На что я отвечал: «Да ладно, лейтенант, посмотри, какими яркими красками они цветут». Проснувшись как-то утром, я увидел, что все мои цветы срезаны под корень – видимо, кто-то оценил не только их красоту.
 
   – Какие были ухищрения в экипировке и вооружении?
   – Да что тебе удобно, то и носили. Проводит начальник штаба бригады строевой смотр перед операцией – на нем все стоят одетые по форме. Как только эта «волна» проходила и бойцы расходились готовиться, каждый обувал то, в чем ему было легче ходить по горам.
   При переездах на броне и перелетах на «вертушках» мы часто надевали тяжелые пластинчатые бронежилеты, весившие 12,5 килограмма; держали они, правда, хорошо. Однажды бронежилет меня спас. Случилось это так: во время короткого перекура мы сидели группой довольно близко один от другого, за моей спиной боком ко мне сидел молодой солдат-срочник, пуля попала ему в незащищенный броней бок и, прошив парня насквозь, ударила мне в спину. Солдат умер на месте, а мою броню ослабленная пуля уже не взяла, оставив только огромный синяк. Случилось так, что погиб самый противный и нечистый на руку боец нашего подразделения, увлекавшийся еще и стукачеством, мы с «дедом»-старшиной молили Бога, чтобы его на операции хлопнуло, и вот сбылась наша «мечта оккупанта». И, честное слово, его не было жалко, потому что он столько гадости всем нам сделал. Один старший лейтенант повез тело на родину погибшего, и родственники убитого чуть было не разорвали сопровождавшего, как будто старлей был в чем-то виноват. Ему повезло в том, что местный полковник-военком вовремя вступился и не дал им этого сделать.
 
   П. Г. Скокленко (справа) со своим боевым товарищем
 
   АГС-17-е мы получили только к концу 1983-го, до них в нашем тяжелом взводе были 7,62-мм станковые ПК. Потом наши пулеметы раздали другим взводам роты, а мы получили три АГС. В расчете каждого гранатомета было три человека: один нес треногу, второй – тело гранатомета, и третий – коробки с боеприпасами. Коробку для лент обычно брали одну, а остальные ленты, которые очень легко и быстро заправлялись в эту самую коробку, вешали на себя. В сборе гранатомет весил 43 килограмма. Оружие это было хорошим. Когда ты сидел с ним где-нибудь в окопе – поднавел его, пристрелялся – и можешь гранаты из него в сорока метрах вокруг себя укладывать, при этом можно было вести огонь и на дальности до 1750 метров. Но, несмотря на то что каждый узел гранатомета упаковывался в свой отдельный чехол, таскать его с собой по горам было очень нелегким делом, да и чехлы очень быстро изнашивались. На мой взгляд, АГС наиболее приспособлен для открытой равнинной местности, нежели для той, в которой нам их приходилось применять. Кроме нашего взвода среди других подразделений выделялся и взвод огнеметчиков, оснащенных реактивными огнеметами «Шмель». Дальность стрельбы из них была около километра, после взрыва боеприпаса все, что находилось в зоне поражения, разлеталось и плавилось, заворачивались даже стволы деревьев. Одноразовых гранатометов «Муха» и «Оса» у нас не было, применяли только старый добрый РПГ-7. «Калашниковы» были у нас 5,45-мм, у «зеленых» – обычно 7,62-мм, старые 7,62-мм были намного лучше новых 5,45.
   Из техники добрым словом вспомню БМП-2. Вот это машина! Калибр 30 мм, 600 выстрелов в минуту, дальность полета снаряда под 8 километров, после чего он, не попав в цель, самоликвидировался, а если попал – то все. БМП-1 с гладкоствольными орудиями не жаловали и вскоре начали постепенно заменять. При попадании противотанковой гранаты в БМП-1 ее 73-мм боеприпасы давали такую детонацию, что башню срывало с погона и отбрасывало на несколько метров в сторону.
   Афганской армии из нашего военного округа передали весь хлам, чтобы место не занимал: и старушки-«тридцатьчетверки», и БТР-40, и много другого старья.
 
   – Из вашего рассказа становится очевидным, что в бригаде были высокие потери в личном составе. Как вы их оцениваете?
   – В первый раз в Панджшер моя бригада сходила в 1982-м, еще до моего прибытия, потери только убитыми были более 20 человек. Большая часть ребят погибла в вертолетах. Во время проведения первой Панджшерской операции «духи» сбили в общей сложности 24 наших вертолета. Некоторые душманы были прикованы к пулеметам как смертники, поливая огнем своих ДШК идущие на бреющем «вертушки».
   Один батальон только перебросили из Союза. Его командир решил проскочить узкое место дороги с ходу по долине. Проскочили: за три часа батальона не стало… 247 человек, они попали в подкову, их били как в тире.
   И еще очень неприятно сегодня слушать, как наши «знатоки локальных конфликтов» сейчас часто сравнивают войну в Афганистане с Вьетнамской войной: мол, там погибло 60 000 американцев, а у нас за схожий период всего двенадцать с половиной тысяч. Да, по некоторым данным, там в день в среднем погибало 22 человека, умножь эту цифру на 10 лет и ужаснешься. За эти 10 лет через Афганистан прошло полтора миллиона человек, не считая бездельников-советников и гражданский персонал, плюс ко всему старшие офицеры и вовсе могли жить там с женами и детьми.
 
   – Вы считаете, что вынесли с той войны для себя какой-либо положительный опыт?
   – Я считаю, что наше поколение, воевавшее в Афганистане, достойно выполнило свой долг, сделав все от него зависевшее. А что мы вынесли для себя оттуда: у кого здоровья убавилось, у кого-то нервы стали ни к черту. Я сам там два раза малярией переболел и третий раз здесь, в Союзе: только приехал домой и загремел в инфекционную больницу.
   Нашей психологической реабилитацией никто и никогда толком не занимался, да и сейчас в санаторий невозможно лечь: то мест у них нет, то лекарств.

Хатамов Эркин Исмаилович

 
   В 1980-м я окончил школу и поступил в Калужский сельскохозяйственный техникум. Почти все ребята из моей группы вскоре ушли в армию, а меня не призывали только лишь потому, что я учился по направлению военкомата. Но я не стал с этим мириться и сам отправился в военкомат требовать, чтобы меня призвали. Мою просьбу исполнили, и уже 31 марта я был в Таманской дивизии, откуда меня отправили в Ашхабад. В Ашхабаде сразу же сказали, что нас готовят специально для отправки в Афганистан. Вот так получилось: все товарищи попали – кто-то в Германию, кто-то остался служить в России, а меня ждал Афган.
   После полугода обучения в сержантской школе была переброска в Афганистан. Я был назначен командиром пулеметного отделения в должности замкомвзвода.
 
   – Какое первое впечатление на вас произвел Афганистан?
   – Когда прилетели в Кабул, стояла невыносимая жара, все вокруг бегали в суете. Было немного непонятно, куда я попал. А потом распределили по частям, я попал в 177-й мотострелковый полк 108-й мотострелковой дивизии. Ехал в машине вместе со старослужащими, рассказывавшими разные ужасы. Тогда стало немного не по себе, и это неприятное ощущение прошло примерно неделю-две спустя, когда освоился в части.
   В ашхабадской учебке нас готовили примерно в таких же климатических условиях – 45 градусов жары в тени, гоняли «как сидоровых коз». Поэтому когда я попал в Афганистан, то там было намного легче, плюс к этому первое время обстановка была относительно спокойной.
 
   – Какие задачи обычно ставили перед вашим подразделением?
   – Мы стояли на охране дороги, тянувшейся от Хинджана через перевал Саланг до долины Чарикар, где была основная база. Мы же располагались вдоль дороги повзводно с интервалом в несколько километров. Жили в пустых афганских домах, там же хранились запасы боеприпасов и еды.
   Задачи по зачистке местности перед нами ставили редко, как правило, это происходило после обстрела душманами колонны наших войск на дороге. Нередко в тяжелой обстановке нам приходилось выручать ребят, шедших на «КамАЗах». Душманы, кстати, наравне с нашими машинами обстреливали и афганские автомобильные колонны.
   Спустя некоторое время, уже в Чарикаре, я попал в разведвзвод. Там задачи были несколько другие: мы охраняли от подрывов трубопровод. В тесном взаимодействии с нашими особистами работала агентура союзников-афганцев. Когда приходили данные о том, что в определенном районе планируется диверсия, мы выходили в засаду. Мирные афганцы ночами не ходили, зато ходили душманы – все подрывы, как правило, случались по ночам.
   Засада организовывалась следующим образом. Днем на интересующем нас отрезке дороги у нас якобы случайно ломалась машина. Ее начинали «чинить», а двое или трое из нас прогуливались неподалеку, разведывая местность и выясняя обстановку. Вскоре мы уезжали, чтобы с наступлением темноты вернуться, расположившись на заранее выбранных позициях. Однако разведка противника тоже работала неплохо, и очень часто душманы избегали расставленной для них ловушки.
   Когда мы стояли в охранении дороги, то в районе места, прозванного «Ласточкино гнездо», наши автомашины постоянно попадали под обстрелы. Для ликвидации угрозы к нам прибыл спецназ. У них была очень интересная форма, я такой никогда до этого не видел. Запомнились крепившиеся на бедре ножи, которыми можно было разрезать консервную банку, словно лезвием бумагу. Ребята ненадолго остановились у нас, а потом ушли в ущелье… Среди ночи нас подняли по тревоге: спецназовцы попали в засаду.
   Спецназовцы были внизу, в ущелье, а нас пустили по горам. Получилось так, что душманы оказались между нами, мы не могли стрелять, так как накрыли бы огнем и душманов, и своих. Завязался сильный бой. Мы шаг за шагом спускались к спецназу, вытесняя отступавших душманов. Я не знаю точно наши потери, у спецназовцев погибло несколько человек, было немало раненых, которых мы выносили к дороге на себе. Всех своих раненых душманы утащили при отходе. Один парень из нашей роты в этом бою сперва подстрелил, а затем добил в рукопашной одного из душманов. Он очень сильно испугался, так как оторвался от остальных бойцов роты, и изо всех сил рванул обратно к своим.