Страница:
Как ни тяжелы были все эти бедствия, но они еще не могли сломить упорства высокомерного фараона и не могли заставить его исполнить просьбу Моисея. Тогда послана была седьмая казнь. Это было около месяца марта. Ячмень колосился, лен цвел, а пшеница, рожь и полба еще только зеленели. Над полями пронеслась страшная грозовая буря, сопровождавшаяся опустошительным градом. Явление это было необычайным. Хотя гром и град ненеизвестны в Египте весной, но они редко бывают сильными, и теперешняя сильная гроза с опустошительным градом должна была крайне усилить возбуждение и страх народа перед грозными явлениями, быстро следовавшими одно за другим и поражавшими страну различными бедствиями.
Восьмая казнь совершилась посредством наведения саранчи, самого страшного бедствия для земледельческой страны особенно уже значительно опустошенной градом. От Аравии до Индии и от Красного моря и Нила до Греции и северных пределов Малой Азии саранча есть истинный бич земледелия. Она летает такими тучами, что застилает солнце и дотла пожирает всю зелень, встречающуюся ей на пути. Неспособная управлять своими полетами, она несется по воле ветра, и горе стране, на которую она обрушивается. Она покрывает землю, как снег; и будь страна раньше хотя садом эдемским, после нее будет представлять бесплодную пустыню. Ничто не в силах остановить ее полета. Зажигают огни, но они потухают от массы мертвых тел ее, а живая мириадами продолжает свой полет. В открытые двери и окна она набивается тысячами и съедает все, что сделано из дерева. Такое страшное бедствие постигло и Египет; и только когда саранча произвела свою опустошительную работу, сильный ветер с Средиземного моря снес и потопил ее в Красном море. Все эти бедствия, наконец, по-видимому, поколебали фараона. Он поспешно призвал к себе Моисея и Аарона и на этот раз уже с несвойственным ему смирением просил их простить его за отказ в их просьбе. Но как только прекратилось бедствие, в нем опять ожило высокомерие восточного деспота, и он поддался внушению жрецов, которые утверждали, что все эти бедствия – простые явления природы, и потому не следует на основании их государству лишаться такой многочисленной рабочей силы, какую представляли собой израильтяне для Египта. Впрочем, другие из приближенных сановников фараона, более понимавшие нужды и состояние страны, по-видимому стали убеждать его уступить просьбе Моисея, так как иначе Египет погибнет. И фараон действительно сделал уступку, но с ограничением, чтобы на праздник в пустыне шли только одни мужчины, а остальные все должны были оставаться дома. «Я готов отпустить вас, но зачем с детьми? Видите, у вас худое намерение», – сказал он и велел выгнать Моисея из дворца. Последовавшая затем казнь, однако, заставила его сделаться еще более уступчивым, и он уже позволял идти всем израильтянам, только бы остались дома стада, как залог того, что они возвратятся из пустыни. Но дипломатические переговоры, которые, однако же, обеим сторонам давали знать, что собственно разумелось под предлогом трехдневного празднования в пустыне в честь Иеговы, должны были принять теперь более крутой и откровенный оборот. Моисей отверг условие фараона и сказал, что он требует отпуска всех вообще израильтян со всеми их стадами до последнего копыта, ничего уже не говоря о продолжительности путешествия. Между тем страну постигла девятая казнь. Солнце было верховным божеством Египта, и оно также должно было обнаружить свое бессилие перед всемогущим и грозным Иеговой. Страну покрыла непроницаемая тьма, продолжавшаяся три дня, так что люди не могли видеть друг друга, и должно было приостановиться всякое движение и всякая деятельность. Напуганный страшной тьмой фараон еще раз выказал уступчивость. Но требование Моисея, чтобы народ взял с собой и все свои стада, опять пробудило строптивость разъяренного деспота, и аудиенция кончилась страшными угрозами фараона, что дерзкий нарушитель его спокойствия должен будет умереть, если только опять увидит лицо его. Но события приняли уже вполне решительный оборот, и Моисей мог с глубокой иронией ответить фараону, что он уже действительно не увидит лица его.
Великие исторические события не совершаются сразу. Прошло более поколения с того времени, как Моисей в неудержимом порыве благородного негодования убил египетского надзирателя за его жестокость к своему соплеменнику. Он думал, что «братья его поймут, что Бог рукою его дает им спасение» (Деян 7:25), и очевидно надеялся, что этот случай послужит для них сигналом к общему подъему на борьбу за свободу. Но цепи рабства въелись, так сказать, в самую душу этого народа, и он был глух к призыву освободителя, который сам должен был спасаться бегством от грозившей ему смертной казни. Это, однако же, не убило в нем надежды. В глухих ущельях Синайского полуострова в часы пастушеского досуга он жил своей великой мыслью, но осуществления ее должен был ожидать многие годы. Прошла вся молодость, и борода покрылась снегом старости, и только тогда он получил божественное призвание к освобождению народа от рабства египетского, и тогда же с берегов Нила дошла до него радостная весть, что родной ему народ, под влиянием Аарона наконец воспрянул духом и готов был принять освободительную миссию двух братьев. Тогда-то и началась описанная выше борьба между представителями угнетенного народа и деспотическим угнетателем, – борьба, в которой такую грозную роль играли внешние бедствия, в быстрой последовательности обрушивавшиеся на страну. Последнее страшное явление более всего навело ужас на суеверных египтян, и приближенные сановники более чем когда-нибудь умоляли фараона отпустить этих презренных рабов, Но слабохарактерный и, вместе с тем, высокомерный деспот, соглашаясь уступить, в то же время опять переменил свое мнение и дождался того, что страну его постигло новое бедствие, еще более ужасное, чем все предыдущие, и притом такое, которое лично коснулось самого фараона.
Моисей уже предвидел неминуемый исход борьбы и велел всем готовиться к выступлению. Народ должен был запастись всем, что могло понадобиться в пустыне. Жизнь в Египте познакомила израильтян с ремеслами и занятиями этой цивилизованной страны, так что они в культурном отношении стояли гораздо выше, чем простые номады или пастухи, и потому могли сразу основать благоустроенное государство в Палестине. Но рабская жизнь, естественно, не могла способствовать благосостоянию экономическому. В течение долгого времени они, будучи даровыми рабочими, не получали никакой платы за свой труд, и поэтому, если и были некоторые счастливые исключения людей, сумевших накопить богатства, то масса была крайне бедна. Теперь, перед уходом из страны, народ должен был, так сказать, сразу взять у египтян плату за свой вековой труд, и каждый должен был выпросить у знакомых египтян все, что может оказаться необходимым в пустыне – одежды, украшения, сосуды и тому подобные вещи. С массой собственно египетского народа израильтяне жили в дружественных отношениях, так как почти одинаково несли тяжкую долю рабства, но последние события заставили и высшие классы снисходительнее и добрее относиться к израильтянам, и потому все охотно давали им свои вещи.
Наступила последняя роковая ночь, последняя ночь рабства перед зарей свободы. Память о ней необходимо было увековечить в народном сознании. Народ должен был бодрствовать в эту ночь и совершить торжественный обряд в знак своего освобождения. Несомненно, израильтяне и прежде имели годичные праздники, совершавшиеся весной. Теперь установлен был новый праздник, как знамение великого исторического момента в жизни нарождающегося народа, именно праздник Пасха, и Моисей повелел праздновать ее с такими обрядами и в такой обстановке, которые навсегда запечатлелись бы в народной памяти. Отселе с месяца Авива (Нисана) должен был начинаться новый год, и в четырнадцатый день его должна ежегодно совершаться Пасха. Каждый дом должен совершать ее отдельно, убивать ягненка и есть его с пресным хлебом и горькими травами так, чтобы вместе чувствовалась и сладость свободы и горечь испытанного рабства. Все должны были есть ее наготове к отправлению, стоя с посохами в руках, в сандалиях, с поясами и сумками, есть «с поспешностью», как требовалось особенностями исторического момента освобождения народа. Никто не должен был выходить из дома, а быть наготове – по первому знаку собираться под знаменами своих частей для выхода из страны рабства. Страшная торжественность этой ночи и этого обряда усиливалась кровавыми знаками на дверях, дававшими знать, что в эту ночь совершится последняя казнь над деспотической страной.
И казнь совершилась. Заря, засиявшая для израильтян лучами свободы, осветила для египтян то ужасное бедствие, которое разразилось над ними в эту ночь. «И сделался великий вопль во всей земле египетской: ибо не было дома, где не было бы мертвеца», и в самом дворце фараон оплакивал своего наследника. Ангел смерти поразил всех первенцев египетских «от первенца фараона, сидевшего на престоле своем, до первенца узника, и все первородное из Египта».
Последнего удара не выдержало высокомерие фараона. Узнав о страшном бедствии, постигшем страну и его собственный дом, он еще ночью призвал Моисея и Аарона и с отчаянием сказал им: «Встаньте, выйдите из среды народа моего, – возьмите все и идите, и благословите меня», – как бы сквозь слезы добавил убитый горем фараон. Теперь уже и сами египтяне, пораженные ужасом, торопили израильтян к выходу из страны: иначе, говорили они, «мы все помрем». И народ двинулся в путь, собираясь под знаменами своих старейшин и сосредоточиваясь вокруг главного знамени, где находилась душа всего движения – вождь и освободитель народа Моисей.
XVII
XVIII
Восьмая казнь совершилась посредством наведения саранчи, самого страшного бедствия для земледельческой страны особенно уже значительно опустошенной градом. От Аравии до Индии и от Красного моря и Нила до Греции и северных пределов Малой Азии саранча есть истинный бич земледелия. Она летает такими тучами, что застилает солнце и дотла пожирает всю зелень, встречающуюся ей на пути. Неспособная управлять своими полетами, она несется по воле ветра, и горе стране, на которую она обрушивается. Она покрывает землю, как снег; и будь страна раньше хотя садом эдемским, после нее будет представлять бесплодную пустыню. Ничто не в силах остановить ее полета. Зажигают огни, но они потухают от массы мертвых тел ее, а живая мириадами продолжает свой полет. В открытые двери и окна она набивается тысячами и съедает все, что сделано из дерева. Такое страшное бедствие постигло и Египет; и только когда саранча произвела свою опустошительную работу, сильный ветер с Средиземного моря снес и потопил ее в Красном море. Все эти бедствия, наконец, по-видимому, поколебали фараона. Он поспешно призвал к себе Моисея и Аарона и на этот раз уже с несвойственным ему смирением просил их простить его за отказ в их просьбе. Но как только прекратилось бедствие, в нем опять ожило высокомерие восточного деспота, и он поддался внушению жрецов, которые утверждали, что все эти бедствия – простые явления природы, и потому не следует на основании их государству лишаться такой многочисленной рабочей силы, какую представляли собой израильтяне для Египта. Впрочем, другие из приближенных сановников фараона, более понимавшие нужды и состояние страны, по-видимому стали убеждать его уступить просьбе Моисея, так как иначе Египет погибнет. И фараон действительно сделал уступку, но с ограничением, чтобы на праздник в пустыне шли только одни мужчины, а остальные все должны были оставаться дома. «Я готов отпустить вас, но зачем с детьми? Видите, у вас худое намерение», – сказал он и велел выгнать Моисея из дворца. Последовавшая затем казнь, однако, заставила его сделаться еще более уступчивым, и он уже позволял идти всем израильтянам, только бы остались дома стада, как залог того, что они возвратятся из пустыни. Но дипломатические переговоры, которые, однако же, обеим сторонам давали знать, что собственно разумелось под предлогом трехдневного празднования в пустыне в честь Иеговы, должны были принять теперь более крутой и откровенный оборот. Моисей отверг условие фараона и сказал, что он требует отпуска всех вообще израильтян со всеми их стадами до последнего копыта, ничего уже не говоря о продолжительности путешествия. Между тем страну постигла девятая казнь. Солнце было верховным божеством Египта, и оно также должно было обнаружить свое бессилие перед всемогущим и грозным Иеговой. Страну покрыла непроницаемая тьма, продолжавшаяся три дня, так что люди не могли видеть друг друга, и должно было приостановиться всякое движение и всякая деятельность. Напуганный страшной тьмой фараон еще раз выказал уступчивость. Но требование Моисея, чтобы народ взял с собой и все свои стада, опять пробудило строптивость разъяренного деспота, и аудиенция кончилась страшными угрозами фараона, что дерзкий нарушитель его спокойствия должен будет умереть, если только опять увидит лицо его. Но события приняли уже вполне решительный оборот, и Моисей мог с глубокой иронией ответить фараону, что он уже действительно не увидит лица его.
Великие исторические события не совершаются сразу. Прошло более поколения с того времени, как Моисей в неудержимом порыве благородного негодования убил египетского надзирателя за его жестокость к своему соплеменнику. Он думал, что «братья его поймут, что Бог рукою его дает им спасение» (Деян 7:25), и очевидно надеялся, что этот случай послужит для них сигналом к общему подъему на борьбу за свободу. Но цепи рабства въелись, так сказать, в самую душу этого народа, и он был глух к призыву освободителя, который сам должен был спасаться бегством от грозившей ему смертной казни. Это, однако же, не убило в нем надежды. В глухих ущельях Синайского полуострова в часы пастушеского досуга он жил своей великой мыслью, но осуществления ее должен был ожидать многие годы. Прошла вся молодость, и борода покрылась снегом старости, и только тогда он получил божественное призвание к освобождению народа от рабства египетского, и тогда же с берегов Нила дошла до него радостная весть, что родной ему народ, под влиянием Аарона наконец воспрянул духом и готов был принять освободительную миссию двух братьев. Тогда-то и началась описанная выше борьба между представителями угнетенного народа и деспотическим угнетателем, – борьба, в которой такую грозную роль играли внешние бедствия, в быстрой последовательности обрушивавшиеся на страну. Последнее страшное явление более всего навело ужас на суеверных египтян, и приближенные сановники более чем когда-нибудь умоляли фараона отпустить этих презренных рабов, Но слабохарактерный и, вместе с тем, высокомерный деспот, соглашаясь уступить, в то же время опять переменил свое мнение и дождался того, что страну его постигло новое бедствие, еще более ужасное, чем все предыдущие, и притом такое, которое лично коснулось самого фараона.
Моисей уже предвидел неминуемый исход борьбы и велел всем готовиться к выступлению. Народ должен был запастись всем, что могло понадобиться в пустыне. Жизнь в Египте познакомила израильтян с ремеслами и занятиями этой цивилизованной страны, так что они в культурном отношении стояли гораздо выше, чем простые номады или пастухи, и потому могли сразу основать благоустроенное государство в Палестине. Но рабская жизнь, естественно, не могла способствовать благосостоянию экономическому. В течение долгого времени они, будучи даровыми рабочими, не получали никакой платы за свой труд, и поэтому, если и были некоторые счастливые исключения людей, сумевших накопить богатства, то масса была крайне бедна. Теперь, перед уходом из страны, народ должен был, так сказать, сразу взять у египтян плату за свой вековой труд, и каждый должен был выпросить у знакомых египтян все, что может оказаться необходимым в пустыне – одежды, украшения, сосуды и тому подобные вещи. С массой собственно египетского народа израильтяне жили в дружественных отношениях, так как почти одинаково несли тяжкую долю рабства, но последние события заставили и высшие классы снисходительнее и добрее относиться к израильтянам, и потому все охотно давали им свои вещи.
Наступила последняя роковая ночь, последняя ночь рабства перед зарей свободы. Память о ней необходимо было увековечить в народном сознании. Народ должен был бодрствовать в эту ночь и совершить торжественный обряд в знак своего освобождения. Несомненно, израильтяне и прежде имели годичные праздники, совершавшиеся весной. Теперь установлен был новый праздник, как знамение великого исторического момента в жизни нарождающегося народа, именно праздник Пасха, и Моисей повелел праздновать ее с такими обрядами и в такой обстановке, которые навсегда запечатлелись бы в народной памяти. Отселе с месяца Авива (Нисана) должен был начинаться новый год, и в четырнадцатый день его должна ежегодно совершаться Пасха. Каждый дом должен совершать ее отдельно, убивать ягненка и есть его с пресным хлебом и горькими травами так, чтобы вместе чувствовалась и сладость свободы и горечь испытанного рабства. Все должны были есть ее наготове к отправлению, стоя с посохами в руках, в сандалиях, с поясами и сумками, есть «с поспешностью», как требовалось особенностями исторического момента освобождения народа. Никто не должен был выходить из дома, а быть наготове – по первому знаку собираться под знаменами своих частей для выхода из страны рабства. Страшная торжественность этой ночи и этого обряда усиливалась кровавыми знаками на дверях, дававшими знать, что в эту ночь совершится последняя казнь над деспотической страной.
И казнь совершилась. Заря, засиявшая для израильтян лучами свободы, осветила для египтян то ужасное бедствие, которое разразилось над ними в эту ночь. «И сделался великий вопль во всей земле египетской: ибо не было дома, где не было бы мертвеца», и в самом дворце фараон оплакивал своего наследника. Ангел смерти поразил всех первенцев египетских «от первенца фараона, сидевшего на престоле своем, до первенца узника, и все первородное из Египта».
Последнего удара не выдержало высокомерие фараона. Узнав о страшном бедствии, постигшем страну и его собственный дом, он еще ночью призвал Моисея и Аарона и с отчаянием сказал им: «Встаньте, выйдите из среды народа моего, – возьмите все и идите, и благословите меня», – как бы сквозь слезы добавил убитый горем фараон. Теперь уже и сами египтяне, пораженные ужасом, торопили израильтян к выходу из страны: иначе, говорили они, «мы все помрем». И народ двинулся в путь, собираясь под знаменами своих старейшин и сосредоточиваясь вокруг главного знамени, где находилась душа всего движения – вождь и освободитель народа Моисей.
XVII
Исход из Египта. Переход через Чермное море
Исходным пунктом движения был Раамсес, один из тех «городов для запаса», которые построены были каторжным трудом израильтян. Почуяв свободу, народ бодро устремился в путь. У него всего еще было вдоволь, он не имел и понятия о тех лишениях и нуждах, которые предстояли ему, и был одушевлен единственной мыслью о той обетованной земле, что течет молоком и медом, и желал бы, чтобы его прямо вели туда.
Египтяне умоляют Моисея уйти
Это последнее желание, по-видимому, исполнялось, когда после короткого отдыха в сборном стане вожди повели народ прямо на палестинскую дорогу и, пройдя по направлению к востоку около двадцати пяти верст, по линии канала с пресной водой, идущего к одному из горьких озер, – остановились станом в Сокхофе или Суккоте – «палатках», где, вероятно, была стоянка какого-нибудь пастушеского племени. Воды было достаточно по всему пути, но многие женщины, наверно, уже отставали, дети истощались и заболевали, скот измучивался и падал, – неизбежное явление в массовом и притом поспешном движении. Кроме того, видимо, робость заползала в души менее отважных мужчин, когда они невольно вспоминали, что перед ними тянется укрепленная сплошная стена, и прежде чем проникнуть за нее в вольную пустыню, им придется встретиться с хорошо вооруженными и дисциплинированными войсками, охранявши ми эту укрепленную стену.
На следующей день пришлось остановиться уже в виду фортов Ефама, одной из крепостей этой стены, «на краю пустыни» того же имени. При виде грозных бастионов крепости страх разросся еще больше, и хотя израильтяне находились еще на египетской почве, но между ними послышались уже голоса, выражавшие сожаление, что оставили Египет: лучше было бы рабствовать там, чем умирать в пустыне. Моисей, однако же, знал не только характер своего народа, но также и то, с чем ему приходилось встретиться на пути. Прежде всего он подвергся бы нападению со стороны гарнизонов пограничной египетской укрепленной стены; но если бы ему удалось прорваться через эту стену, то с другой стороны на него не замедлили бы напасть находившиеся в союзе с Египтом князья филистимские, которые не преминули бы поживиться за счет такой большой добычи. Нужно было избежать всего этого. Поэтому Моисей, руководимый чудесно предшествовавшим ему столпом облачным днем и столпом огненным ночью, повернул от Ефама на юг и повел свой народ параллельно со стеной, на некотором расстоянии от нее. Движение это было крайне поспешное, так как крепостные войска во всякое время могли сделать нападение, и поэтому во время пути пришлось иметь меньше отдыха, чем следовало бы. Наконец неподалеку от Чермного моря они достигли места под названием Пигахироф – «место, где растет тростник» («между Мигдолом и между морем, перед Ваал-Цефоном»). Там они могли раскинуть палатки и отдыхом подкрепить свои силы среди обильных родников пресной воды и прекрасных пастбищ. В таком движении виден глубоко обдуманный план. Подступ к крепости Ефам и затем быстрое отступление от нее и исчезновение в пустыне могли заставить начальников крепостей предполагать, что Моисей оставил намерение прорваться через крепостную стену, потерял дорогу и заблудился в пустыне. Когда об этом донесено было фараону, то и у него могло явиться предположение, что бежавшие от него рабы «заблудились и пустыня заперла их».
Известия из пограничных крепостей в то же время должны были показать фараону, что у Моисея действительно было намерение окончательно вывести свой народ из Египта, а не просто временно побыть в пустыне с целью совершения религиозных обрядов и празднеств, как он, при своем презрительном взгляде на неспособность рабского племени к возвышенной идее свободы, мог предполагать и после всего, что произошло между ним и Моисеем. «Что это мы сделали? – гневно сказал он теперь окружавшим его сановникам. – Зачем отпустили израильтян, чтобы они не работали на нас?» Он с крайней неохотой отпустил их даже в пустыню на религиозный праздник – отпустил только потому, что не мог не отпустить. Теперь же, когда стало известно, что эти рабы решились совсем бежать из страны, надо остановить их, воспрепятствовать им во что бы то ни стало. Правда, они уже были довольно далеко; но у него была конница, которая могла догнать их. Быстро поэтому он приказал снарядить погоню. В качестве передового отряда высланы были шестьсот лучших колесниц, за которыми двинулись и главные силы. Египетские фараоны были страстные любители конницы, которая была их гордостью и славой. На нее шли огромные издержки, так как каждый воин имел особую колесницу, запряженную парой красивых, сильных и быстрых коней. Пылая мщением к презренным беглецам и предвкушая удовольствие грозного налета молниеносной конницы на пораженных ужасом израильтян, фараон сам отправился во главе передового отряда.
Между выходом израильтян и погоней за ними, однако же, по необходимости должно было пройти довольно много времени. У египтян так велико было почтение к умершим, что самые важные государственные обстоятельства не могли нарушить всего обрядового церемониала, который совершался фараоном в честь своего умершего сына-наследника. Кроме того, и в семействах воинов также совершались подобные же обряды над умершими первенцами. По придворному церемониалу для оплакивания сына фараонова требовалось до семидесяти двух дней, и в это время отлагались все остальные дела. Но если фараон принужден был долго откладывать преследование, то теперь тем быстрее он должен был пуститься в погоню за беглыми рабами. Он быстро снарядил свою грозную конницу, и военные колесницы вихрем понеслись своими великолепными скакунами, которые, по выражению одного древнего египетского памятника, «были быстры как шакалы, с огненными глазами и с яростью подобно урагану, все разрушающему». Бедственная участь израильтян казалась неизбежной. Они между тем, снявшись станом, медленно подвигались к Чермному морю. Слышен был уже прибой волн на морском берегу, когда вдруг позади на небосклоне показались облака пыли, дававшие знать о преследовании. Ужас объял всех, и опять начался отчаянный ропот малодушных на своего вождя. Ввиду неизбежной гибели ропот превратился в обвинения, в которых звучала горькая усмешка отчаяния. «Разве нет гробов в Египте, что ты нас привел умирать в пустыне? – роптал народ. – Что это ты сделал с нами, выведши нас из Египта? Не говорили ли мы тебе в Египте: оставь нас, пусть мы работаем египтянам? Ибо лучше нам быть в рабстве у египтян, чем умереть в пустыне». В этом ропоте слышалось злобное малодушие рабов, для которых цепи рабства милее, чем свобода, достигаемая отвагой и мужеством Можно представить, как тяжело было положение Моисея. Но великий вождь, спокойный даже в присутствии страшной опасности, сумел вовремя успокоить тревогу, пока она еще не перешла в гибельную панику. «Не бойтесь, стойте! – громовым голосом сказал он. – Господь будет поборать за вас, а вы будьте спокойны». Слова эти успокоительно подействовали на массу, и она стала ожидать своей участи, которая, несомненно, должна была скоро решиться. Море бурно волновалось впереди, а сзади уже показывались передовые ряды преследователей. Опасность была страшная, но Господь услышал вопль Моисея и повелел народу идти вперед, несмотря на бушующие волны, обещая, что море расступится перед ними и представит широкий путь для прохода. И первым знамением этого покровительства было то, что Ангел Господень и столп облачный, двигавшиеся впереди стана, теперь стали позади его, чтобы укрыть народ от египтян.
Настала ночь – темная и бурная. По указанию Божию Моисей простер руку свою на море, и сильный северо-восточный ветер с такой яростью стал гнать воду, что море сделалось сушей: «и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше; воды же им были стеной по правую и по левую сторону», защищая боковые подступы к переходу. Буря настолько задержала в таком положении воду, что израильтяне успели перебраться на ту сторону моря со всеми своими стадами, естественно, торопясь под влиянием страха надвигавшейся погони.
Несомненно, это была страшная ночь, как можно видеть из описаний ее псалмопевцем, воспевавшим это достопамятное событие столетия спустя: «Облака изливали воды, тучи издавали гром, и стрелы Твои летали, и глас грома Твоего в круге небесном, молнии освещали вселенную; земля содрогалась и тряслась» (Пс 76:17–19). Только что израильтяне успели перебраться на восточный берег, как у западного берега показались и египтяне. Что им было делать? Сразу ли броситься по тому пути, по которому перешли израильтяне, или поискать обходного пути, чтобы перенять беглецов сухим путем? Воины и лошади были утомлены усиленным маршем, и ночь была страшно темная. Но в стане израильтян светился столп огненный, показывавший, что они недалеко, и фараон решился тотчас же преследовать добычу. Думая, что буря еще долго будет сдерживать воду и видя добычу так близко, он не послушался благоразумия и с своей конницей ринулся вброд, направляясь по указанию сигнального огня, который должен был обозначать место нахождения самого вождя беглецов. Между тем, по описанию Иосифа Флавия, разразился страшный бурный ливень, с громом и молнией, и вместе с порывистым ветром заставил невольно смутиться гонителей, которые, в то же время, видя огни, зажигавшиеся в различных местах среди израильтян для указания пути отдельным частям, потеряли прямое направление и в смятении кое-как ощупью пробирались по дну. Но вот, когда войско уже находилось среди перехода, ветер, по чудодейственному мановению руки Моисея, мгновенно переменил свое направление и с прежней яростью подул со стороны моря. Долго сдерживавшаяся им вода теперь тем яростнее ринулась к берегу, и пенистые волны стали заливать место перехода. Идти вперед поэтому было невозможно; но то же самое и назад, потому что колеса вязли и заседали в песке; от сильных порывов взбешенных коней оси ломались, и воины падали в воду. При виде наступающих волн ужас объял египтян. Но спасение было уже невозможно. Юго-западный ветер с дикой силой дул из ущелий соседних гор и яростно гнал воду, которая все более и более затопляла место перехода. На нем в отчаянии боролись египтяне. Отчаянные крики погибающих людей и храп испуганных лошадей, бессильно бившихся в упряжи засевших в песке колесниц, представляли (как естественно предположить) страшную картину, усиливаемую непроницаемой тьмой ночи и ревом разъяренной стихии. Но борьба была непродолжительна. Стихия одолела, и поутру берега были усеяны трупами погибших в ту ночь египтян, среди которых, вероятно, был и сам фараон.
Близ того места, где израильтяне вышли на восточный берег Чермного моря, от берега идет равнина, ведущая к плодородному оазису, известному еще и теперь под названием Айюн-Муса (Источники Моисеевы), на расстоянии четверти часа пути от берега. Здесь-то, наверно, и расположились израильтяне после чудесного перехода Чермного моря. Чудесное избавление от страшной опасности привело их в неописуемый восторг. Этого спасения никак нельзя было приписать самим себе; оно было в собственном смысле чудесно, и народ ликовал, прославляя Иегову и своего доблестного вождя Моисея. Иегова, очевидно, есть Бог превыше и всесильнее всех богов. Все сердца были переполнены восторженной благодарностью к Богу. В такие великие исторические моменты народная душа изливается в дивно-поэтических творениях, и душа израильского народа вдохновенно выразилась в той хвалебной песни, которая сделалась историческим заветом народа и послужила основой для его религиозной и гражданской поэзии во все последующие века. «Моисей и сыны Израилевы воспели Господу песнь сию:
Такое необычайное событие, конечно, не могло пройти незамеченным в тогдашнем мире, и предания о нем долго сохранялись у соседних народов. Племена к востоку от Чермного моря, говорит Диодор Сицилийский, бывший в Египте незадолго до Рождества Христова, «имеют предание, передающееся в течение веков, что однажды весь залив во время сильного отлива обнажился от воды, которая стенами стояла по обеим сторонам, делая видимым дно». Греко-иудейский писатель Артапан, живший также незадолго до Рождества Христова и написавший книгу об иудеях, отрывки которой сохранены Евсевием Кесарийским, говорит, что «жрецы Мемфиса обыкновенно рассказывали, что Моисей тщательно изучил время отлива и прилива Чермного моря и провел через него народ свой, когда мели совсем обнажились. Но жрецы Илиопольские рассказывают эту историю иначе. Они говорят, что когда царь египетский преследовал иудеев, то Моисей ударил воды своим жезлом, и они расступились так, что израильтяне могли пройти как по суху. Когда же египтяне решились вступить на этот опасный путь, то были ослеплены огнем с неба, море ринулось на них и они все погибли частью от молнии, частью от волн».
Знаменитый египтолог Бругш высказал новую теорию касательно места исхода, возбудившую значительный интерес в ученом мире. Он предполагал, что израильтяне пошли не южной дорогой к Чермному морю, как описано выше, а к северо-востоку, по направленно к Пелузию. Ваал-Цефон, по его мнению, был храм на горе Касие, уже за египетской пограничной стеной, в направлении к Ханаану. Так как эта дорога ведет уже не через Чермное море, а гораздо севернее его, то, по мнению Бругша, вместо библейского «Чермное море» нужно читать «Травное море», каковое название давалось не только заливам Чермного моря, наполненным водорослями, но и, главным образом, широким и страшным топям, известным под названием Сирбонских озер, между Пелузием и Гесемом, у берега Средиземного моря. Между этими озерами и Средиземным морем и теперь еще проходит узкая береговая полоса, которая, по-видимому, может служить путем сообщения между Египтом и Палестиной, но во время бурь заливается волнами моря. Этим-то путем и проведены были, по его предположению, израильтяне, между тем как во время прохода войска фараонова поднялась буря, которая стала заливать береговую полосу, вследствие чего войско пришло в смятение и ужас, потеряло свое настоящее направление и погибло в волнах. Как ни остроумна эта теория сама по себе, но принять ее невозможно, и не только потому, что она далеко отступает от библейского текста, но и потому, что новейшие исследования совсем не подтверждают ее. Дело в том, что проход по этой береговой линии невозможен, так как в некоторых местах она совершенно прерывается. Быть может, берег с того времени совершенно изменился; но и в таком случае кажется невероятным, чтобы Моисей повел свой народ этим путем, так как тут он был бы принужден прорваться через укрепления Пелузия, как раз запиравшие выход из страны в этом месте.
Это последнее желание, по-видимому, исполнялось, когда после короткого отдыха в сборном стане вожди повели народ прямо на палестинскую дорогу и, пройдя по направлению к востоку около двадцати пяти верст, по линии канала с пресной водой, идущего к одному из горьких озер, – остановились станом в Сокхофе или Суккоте – «палатках», где, вероятно, была стоянка какого-нибудь пастушеского племени. Воды было достаточно по всему пути, но многие женщины, наверно, уже отставали, дети истощались и заболевали, скот измучивался и падал, – неизбежное явление в массовом и притом поспешном движении. Кроме того, видимо, робость заползала в души менее отважных мужчин, когда они невольно вспоминали, что перед ними тянется укрепленная сплошная стена, и прежде чем проникнуть за нее в вольную пустыню, им придется встретиться с хорошо вооруженными и дисциплинированными войсками, охранявши ми эту укрепленную стену.
На следующей день пришлось остановиться уже в виду фортов Ефама, одной из крепостей этой стены, «на краю пустыни» того же имени. При виде грозных бастионов крепости страх разросся еще больше, и хотя израильтяне находились еще на египетской почве, но между ними послышались уже голоса, выражавшие сожаление, что оставили Египет: лучше было бы рабствовать там, чем умирать в пустыне. Моисей, однако же, знал не только характер своего народа, но также и то, с чем ему приходилось встретиться на пути. Прежде всего он подвергся бы нападению со стороны гарнизонов пограничной египетской укрепленной стены; но если бы ему удалось прорваться через эту стену, то с другой стороны на него не замедлили бы напасть находившиеся в союзе с Египтом князья филистимские, которые не преминули бы поживиться за счет такой большой добычи. Нужно было избежать всего этого. Поэтому Моисей, руководимый чудесно предшествовавшим ему столпом облачным днем и столпом огненным ночью, повернул от Ефама на юг и повел свой народ параллельно со стеной, на некотором расстоянии от нее. Движение это было крайне поспешное, так как крепостные войска во всякое время могли сделать нападение, и поэтому во время пути пришлось иметь меньше отдыха, чем следовало бы. Наконец неподалеку от Чермного моря они достигли места под названием Пигахироф – «место, где растет тростник» («между Мигдолом и между морем, перед Ваал-Цефоном»). Там они могли раскинуть палатки и отдыхом подкрепить свои силы среди обильных родников пресной воды и прекрасных пастбищ. В таком движении виден глубоко обдуманный план. Подступ к крепости Ефам и затем быстрое отступление от нее и исчезновение в пустыне могли заставить начальников крепостей предполагать, что Моисей оставил намерение прорваться через крепостную стену, потерял дорогу и заблудился в пустыне. Когда об этом донесено было фараону, то и у него могло явиться предположение, что бежавшие от него рабы «заблудились и пустыня заперла их».
Известия из пограничных крепостей в то же время должны были показать фараону, что у Моисея действительно было намерение окончательно вывести свой народ из Египта, а не просто временно побыть в пустыне с целью совершения религиозных обрядов и празднеств, как он, при своем презрительном взгляде на неспособность рабского племени к возвышенной идее свободы, мог предполагать и после всего, что произошло между ним и Моисеем. «Что это мы сделали? – гневно сказал он теперь окружавшим его сановникам. – Зачем отпустили израильтян, чтобы они не работали на нас?» Он с крайней неохотой отпустил их даже в пустыню на религиозный праздник – отпустил только потому, что не мог не отпустить. Теперь же, когда стало известно, что эти рабы решились совсем бежать из страны, надо остановить их, воспрепятствовать им во что бы то ни стало. Правда, они уже были довольно далеко; но у него была конница, которая могла догнать их. Быстро поэтому он приказал снарядить погоню. В качестве передового отряда высланы были шестьсот лучших колесниц, за которыми двинулись и главные силы. Египетские фараоны были страстные любители конницы, которая была их гордостью и славой. На нее шли огромные издержки, так как каждый воин имел особую колесницу, запряженную парой красивых, сильных и быстрых коней. Пылая мщением к презренным беглецам и предвкушая удовольствие грозного налета молниеносной конницы на пораженных ужасом израильтян, фараон сам отправился во главе передового отряда.
Между выходом израильтян и погоней за ними, однако же, по необходимости должно было пройти довольно много времени. У египтян так велико было почтение к умершим, что самые важные государственные обстоятельства не могли нарушить всего обрядового церемониала, который совершался фараоном в честь своего умершего сына-наследника. Кроме того, и в семействах воинов также совершались подобные же обряды над умершими первенцами. По придворному церемониалу для оплакивания сына фараонова требовалось до семидесяти двух дней, и в это время отлагались все остальные дела. Но если фараон принужден был долго откладывать преследование, то теперь тем быстрее он должен был пуститься в погоню за беглыми рабами. Он быстро снарядил свою грозную конницу, и военные колесницы вихрем понеслись своими великолепными скакунами, которые, по выражению одного древнего египетского памятника, «были быстры как шакалы, с огненными глазами и с яростью подобно урагану, все разрушающему». Бедственная участь израильтян казалась неизбежной. Они между тем, снявшись станом, медленно подвигались к Чермному морю. Слышен был уже прибой волн на морском берегу, когда вдруг позади на небосклоне показались облака пыли, дававшие знать о преследовании. Ужас объял всех, и опять начался отчаянный ропот малодушных на своего вождя. Ввиду неизбежной гибели ропот превратился в обвинения, в которых звучала горькая усмешка отчаяния. «Разве нет гробов в Египте, что ты нас привел умирать в пустыне? – роптал народ. – Что это ты сделал с нами, выведши нас из Египта? Не говорили ли мы тебе в Египте: оставь нас, пусть мы работаем египтянам? Ибо лучше нам быть в рабстве у египтян, чем умереть в пустыне». В этом ропоте слышалось злобное малодушие рабов, для которых цепи рабства милее, чем свобода, достигаемая отвагой и мужеством Можно представить, как тяжело было положение Моисея. Но великий вождь, спокойный даже в присутствии страшной опасности, сумел вовремя успокоить тревогу, пока она еще не перешла в гибельную панику. «Не бойтесь, стойте! – громовым голосом сказал он. – Господь будет поборать за вас, а вы будьте спокойны». Слова эти успокоительно подействовали на массу, и она стала ожидать своей участи, которая, несомненно, должна была скоро решиться. Море бурно волновалось впереди, а сзади уже показывались передовые ряды преследователей. Опасность была страшная, но Господь услышал вопль Моисея и повелел народу идти вперед, несмотря на бушующие волны, обещая, что море расступится перед ними и представит широкий путь для прохода. И первым знамением этого покровительства было то, что Ангел Господень и столп облачный, двигавшиеся впереди стана, теперь стали позади его, чтобы укрыть народ от египтян.
Настала ночь – темная и бурная. По указанию Божию Моисей простер руку свою на море, и сильный северо-восточный ветер с такой яростью стал гнать воду, что море сделалось сушей: «и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше; воды же им были стеной по правую и по левую сторону», защищая боковые подступы к переходу. Буря настолько задержала в таком положении воду, что израильтяне успели перебраться на ту сторону моря со всеми своими стадами, естественно, торопясь под влиянием страха надвигавшейся погони.
Несомненно, это была страшная ночь, как можно видеть из описаний ее псалмопевцем, воспевавшим это достопамятное событие столетия спустя: «Облака изливали воды, тучи издавали гром, и стрелы Твои летали, и глас грома Твоего в круге небесном, молнии освещали вселенную; земля содрогалась и тряслась» (Пс 76:17–19). Только что израильтяне успели перебраться на восточный берег, как у западного берега показались и египтяне. Что им было делать? Сразу ли броситься по тому пути, по которому перешли израильтяне, или поискать обходного пути, чтобы перенять беглецов сухим путем? Воины и лошади были утомлены усиленным маршем, и ночь была страшно темная. Но в стане израильтян светился столп огненный, показывавший, что они недалеко, и фараон решился тотчас же преследовать добычу. Думая, что буря еще долго будет сдерживать воду и видя добычу так близко, он не послушался благоразумия и с своей конницей ринулся вброд, направляясь по указанию сигнального огня, который должен был обозначать место нахождения самого вождя беглецов. Между тем, по описанию Иосифа Флавия, разразился страшный бурный ливень, с громом и молнией, и вместе с порывистым ветром заставил невольно смутиться гонителей, которые, в то же время, видя огни, зажигавшиеся в различных местах среди израильтян для указания пути отдельным частям, потеряли прямое направление и в смятении кое-как ощупью пробирались по дну. Но вот, когда войско уже находилось среди перехода, ветер, по чудодейственному мановению руки Моисея, мгновенно переменил свое направление и с прежней яростью подул со стороны моря. Долго сдерживавшаяся им вода теперь тем яростнее ринулась к берегу, и пенистые волны стали заливать место перехода. Идти вперед поэтому было невозможно; но то же самое и назад, потому что колеса вязли и заседали в песке; от сильных порывов взбешенных коней оси ломались, и воины падали в воду. При виде наступающих волн ужас объял египтян. Но спасение было уже невозможно. Юго-западный ветер с дикой силой дул из ущелий соседних гор и яростно гнал воду, которая все более и более затопляла место перехода. На нем в отчаянии боролись египтяне. Отчаянные крики погибающих людей и храп испуганных лошадей, бессильно бившихся в упряжи засевших в песке колесниц, представляли (как естественно предположить) страшную картину, усиливаемую непроницаемой тьмой ночи и ревом разъяренной стихии. Но борьба была непродолжительна. Стихия одолела, и поутру берега были усеяны трупами погибших в ту ночь египтян, среди которых, вероятно, был и сам фараон.
Близ того места, где израильтяне вышли на восточный берег Чермного моря, от берега идет равнина, ведущая к плодородному оазису, известному еще и теперь под названием Айюн-Муса (Источники Моисеевы), на расстоянии четверти часа пути от берега. Здесь-то, наверно, и расположились израильтяне после чудесного перехода Чермного моря. Чудесное избавление от страшной опасности привело их в неописуемый восторг. Этого спасения никак нельзя было приписать самим себе; оно было в собственном смысле чудесно, и народ ликовал, прославляя Иегову и своего доблестного вождя Моисея. Иегова, очевидно, есть Бог превыше и всесильнее всех богов. Все сердца были переполнены восторженной благодарностью к Богу. В такие великие исторические моменты народная душа изливается в дивно-поэтических творениях, и душа израильского народа вдохновенно выразилась в той хвалебной песни, которая сделалась историческим заветом народа и послужила основой для его религиозной и гражданской поэзии во все последующие века. «Моисей и сыны Израилевы воспели Господу песнь сию:
По окончании великой исторической песни началось простое народное ликование и празднество. Мариам, достойная сестра великих братьев-освободителей, образовала хороводы и с тимпаном в руках вдохновляла женщин и дев к пляскам, песням и играм. Это был самый счастливый день в истории избранного народа.
Пою Господу, ибо Он высоко превознесся,
Коня и всадника его ввергнул в море.
Господь моя крепость и слава:
Он был мне спасением,
Он Бог мой, и прославлю Его,
Бог отца моего, и превознесу Его».
Такое необычайное событие, конечно, не могло пройти незамеченным в тогдашнем мире, и предания о нем долго сохранялись у соседних народов. Племена к востоку от Чермного моря, говорит Диодор Сицилийский, бывший в Египте незадолго до Рождества Христова, «имеют предание, передающееся в течение веков, что однажды весь залив во время сильного отлива обнажился от воды, которая стенами стояла по обеим сторонам, делая видимым дно». Греко-иудейский писатель Артапан, живший также незадолго до Рождества Христова и написавший книгу об иудеях, отрывки которой сохранены Евсевием Кесарийским, говорит, что «жрецы Мемфиса обыкновенно рассказывали, что Моисей тщательно изучил время отлива и прилива Чермного моря и провел через него народ свой, когда мели совсем обнажились. Но жрецы Илиопольские рассказывают эту историю иначе. Они говорят, что когда царь египетский преследовал иудеев, то Моисей ударил воды своим жезлом, и они расступились так, что израильтяне могли пройти как по суху. Когда же египтяне решились вступить на этот опасный путь, то были ослеплены огнем с неба, море ринулось на них и они все погибли частью от молнии, частью от волн».
Знаменитый египтолог Бругш высказал новую теорию касательно места исхода, возбудившую значительный интерес в ученом мире. Он предполагал, что израильтяне пошли не южной дорогой к Чермному морю, как описано выше, а к северо-востоку, по направленно к Пелузию. Ваал-Цефон, по его мнению, был храм на горе Касие, уже за египетской пограничной стеной, в направлении к Ханаану. Так как эта дорога ведет уже не через Чермное море, а гораздо севернее его, то, по мнению Бругша, вместо библейского «Чермное море» нужно читать «Травное море», каковое название давалось не только заливам Чермного моря, наполненным водорослями, но и, главным образом, широким и страшным топям, известным под названием Сирбонских озер, между Пелузием и Гесемом, у берега Средиземного моря. Между этими озерами и Средиземным морем и теперь еще проходит узкая береговая полоса, которая, по-видимому, может служить путем сообщения между Египтом и Палестиной, но во время бурь заливается волнами моря. Этим-то путем и проведены были, по его предположению, израильтяне, между тем как во время прохода войска фараонова поднялась буря, которая стала заливать береговую полосу, вследствие чего войско пришло в смятение и ужас, потеряло свое настоящее направление и погибло в волнах. Как ни остроумна эта теория сама по себе, но принять ее невозможно, и не только потому, что она далеко отступает от библейского текста, но и потому, что новейшие исследования совсем не подтверждают ее. Дело в том, что проход по этой береговой линии невозможен, так как в некоторых местах она совершенно прерывается. Быть может, берег с того времени совершенно изменился; но и в таком случае кажется невероятным, чтобы Моисей повел свой народ этим путем, так как тут он был бы принужден прорваться через укрепления Пелузия, как раз запиравшие выход из страны в этом месте.
XVIII
Странствование израильтян по пустыне до Сина
Снявшись со своего стана в Айюн-Мусе, народ израильский под покровом Божиим и водительством Моисея двинулся по направлению к югу – вероятно, тем путем, которым и теперь ходят караваны из Египта к Синаю и в Аравию, неподалеку от морского берега, по пустынной кремнистой дороге. Чем дальше, тем местность становилась волнообразнее и гористее. Это была пустыня Сур. В течение трех дней народ тяжело двигался вперед, подкрепляясь запасенной в кожаных мехах водой; но последняя наконец истощилась, и мука жажды начала сказываться на всех. Это было неутешительным началом для новой свободной жизни и резко противоречило с тем, что израильтяне, вероятно, ожидали после своего чудесного избавления от фараона. Наконец они прибыли в долину Хувар, известную тогда под названием Мерра (Горечь), и в ней нашли воду; но она оказалась слишком соленой и горькой. Их нравственное воспитание уже началось. Иегова спас их при Чермном море и хотел приучить их уповать на Него и в будущем. Но это был тяжкий урок, и народ опять разразился громким ропотом против Моисея. Это было действительно страшное испытание их надежды на невидимого Вождя и Покровителя. Но помощь была близка, если бы только у них побольше было терпения и самоотречения. «Моисей возопил к Господу, и Господь показал ему дерево, и он бросил его в воду, и вода сделалась сладкою», так что народ с приятностью утолял свою жажду.