Страница:
В обед звонил из штаба дивизии подполковник Ерохин. Передавал благодарность комдива, щедро сулил награды отличившимся. «Лишь бы не прошляпили», – озабоченно думал Марков в последующие дни, тревожно прислушиваясь каждую ночь к нарастающему реву моторов на немецкой стороне.
И все-таки немцев прошляпили. На рассвете 18 января 1945 года после мощной артподготовки части 4-го танкового корпуса СС перешли в наступление в общем направлении на Секешфехервар и южнее. Причем сразу же поразила плотность неприятельских танков и штурмовых орудий. На один километр фронта их приходилось здесь по полсотни штук – это казалось невероятным. Стальные чудовища обрушили на позиции дивизии шквал огня. Через несколько часов севернее в наступление перешел 3-й немецкий танковый корпус. Усиление его частей новыми танками не было вскрыто своевременно. Сбитые со своих позиций, советские войска покатились на восток. Был поспешно оставлен горящий Секешфехервар, уже охваченный с трех сторон немецкими танковыми клиньями и простреливаемый артиллерией насквозь. Сметая все на своем пути, в город ворвались эсэсовские танки. За ними следовала пехота на бронетранспортерах. Большая часть немецких подвижных соединений, не ввязываясь в уличные бои, на предельных скоростях потекла на восток. Немцы рвались к Дунаю. Дивизия Бутова поспешно отходила в юго-западном направлении. Из не получившего приказ на отход и оборонявшегося в городе стрелкового полка, подчиненного соседнему корпусу, каким-то чудом проскочил по уже контролировавшейся противником дороге мотоциклист – офицер связи. Он разыскал штабную колонну дивизии. Комдив был в передовой линии, офицера проводили к подполковнику Ерохину. Стрелковый полк просил прийти ему на выручку. Ерохин ссылался на незнание обстановки на флангах. Стрелковый офицер стал буквально упрашивать часть сил дивизии повернуть обратно на город и восстановить связь с его, скорее всего, уже окруженным соединением. Пока пытались выяснить обстановку, доложили, что танки и мотопехота противника уже в двух километрах от штабной дивизионной колонны. Связной упрашивал Ерохина хотя бы отступать не так быстро – полк попытается сам вырваться на восток.
– Пытайтесь, – мрачно произнес Ерохин. На холме, у подножия которого происходил разговор, начали рваться снаряды.
– Снимаемся! – коротко распорядился Ерохин. И чуть слышно буркнул себе под нос. – Еще не хватало под занавес в плен попасть.
Больше на офицера связи никто не обращал внимания. Он постоял-постоял несколько минут в поднявшейся суете, плюнул в сердцах и, подойдя к мотоциклу, отчаянно дернул стартер. Глядя, как он направляется по дороге обратно в город, навстречу немецкой колонне, штабной писарь присвистнул и покрутил пальцем у виска. Стрелковый полк так из окрестностей города никуда и не вышел – ни в расположение их дивизии, ни к соседям…
Зато дивизия к исходу второго дня боев откатилась к дунайским переправам. Вопреки обыкновению немцы не прекращали боевых действий даже ночью. Марков, вспоминая показания пленного о новейших приборах ночного видения, установленных на части немецких танков, только качал головой. Это было очень похоже на правду. К утру 20 января немцы вышли к Дунаю в районе Дунапентеле. Войска 3-го Украинского фронта оказались рассеченными на две части.
– Далипенделя! – мрачно припомнил игру в коверканье названий городов сержант Куценко.
Уцелевшие разведчики, чумазые и обожженные, угрюмо молчали, согнувшись в три погибели под ношей оружия и ящиков с боеприпасами.
Оборудованных переправ на другой берег у Дунапентеле не имелось. Дивизия с грехом пополам закрепилась на правом берегу фронтом на северо-запад. Противник перенес основные усилия на север – эсэсовские танки ломились к Будапешту. Окруженная в венгерской столице, группировка попыталась организовать встречный прорыв. Расстояние между деблокирующими силами и котлом стремительно сокращалось. Под острие немецкого удара спешно перебрасывались свежие советские части. Вражеский напор на некоторое время удалось сдержать. Дивизия Бутова заняла оборону по гребню обледеневших холмов западного берега, упираясь правым флангом в Дунай. Давление противника на нее временно ослабло. К тому же комдив, носившийся на своем «Виллисе» по вверенным ему частям, появляясь то тут, то там, лично останавливал отступавшие поредевшие полки. Полковника подчиненные боялись, как огня. Временами боялись даже больше, чем немцев. При штабе испуганно перешептывались о том, как Бутов отправил в штрафную роту командира одного из батальонов, первого драпанувшего к Дунаю и начавшего наводить переправу на восточный берег из подручных средств.
– Слава Богу, что не расстрелял! – боязливо озираясь по сторонам, вполголоса говорил штабной писарь, рассказывая эту историю своим забегавшим в штаб по служебным делам знакомцам из частей.
Те испуганно кивали головами – верили. Крутой нрав полковника Бутова был известен во всей дивизии…
Последующие дни все внимание на южном участке советско-германского фронта было приковано к Будапешту. В его окрестностях завязались тяжелые встречные бои. Советская авиация час за часом, волна за волной ходила на штурмовку немецких танковых колонн. Было необходимо выбить танки в рвущихся к венгерской столице немецких войсках. Противник по мере сил отвечал тем же – по несколько раз в день на восток проплывали в небе армады бомбардировщиков – «юнкерсы», «хейнкели», «дорнье». Бомбовозы сопровождало неожиданно сильное истребительное прикрытие. Над ними старались проскочить в окруженный город транспортные самолеты. Неприятельская группировка продолжала получать по воздуху оружие, боеприпасы, медикаменты и продовольствие. Внутренний фронт окружения также испытывал постоянное давление. Из города регулярно предпринимались вылазки и беспокоящие удары.
И все-таки их не пустили. Отборные эсэсовские части, отдохнувшие, укомплектованные почти по штатному расписанию, снабженные современнейшей военной техникой, имеющие солидную поддержку с воздуха и огромный боевой опыт за плечами, а главное – уверенность в успехе, остановили в упорных боях изможденные мужики и пацаны в ватниках и серых шинелях. Мужиков и пацанов этих в который раз зачастую оставалось по несколько десятков на батальон. Сколько и где опять полегло их – одному Богу известно. Но не для того они шли сюда долгие четыре года, чтобы пропустить и покатиться назад. Даже те, кто был только-только призван и попал на фронт необстрелянным новобранцем – даже они все равно проделали этот путь военного лихолетья. Они погибали, калечились, попадали в плен, отступали и снова поднимались в атаки с молчаливым упорством. Потому что не могло уже быть по-другому зимой сорок пятого года. Хотя и было невероятно, мучительно трудно. А осознание того, что это, скорее всего, последняя военная зима, а здесь опять четвертый год те же кровь, месиво, мерзлые комья земли и убитые товарищи на развороченных артогнем позициях, такое осознание попросту сводило с ума. Нельзя, невозможно было думать об этом…
После упорных боев войска 3-го Украинского фронта, действуя на флангах вражеской деблокирующей группировки, вынудили ее прекратить атаки и начать отвод своих сил на запад. К 7 февраля советские части вышли обратно на линию южнее озера Веленце, озеро Балатон и севернее Секешфехервара. Осознав, что операция по выручке будапештского гарнизона провалилась, противник предпринял последнюю попытку прорваться из обреченного города. В ночь на 12 февраля, сосредоточив на узком участке значительные силы, немцы и венгры прорвали внутренний фронт окружения. Пройдя с боями по тылам 3-го Украинского фронта и изрядно их потрепав, впрочем, сами понеся значительные потери, небольшие остатки упрямого гарнизона все-таки вышли к своим. 13 февраля все кварталы в обеих частях столицы Венгрии были прочно заняты советскими войсками. В плен попал командующий будапештской группировкой войск генерал СС Пфеффер-Вильденбрух со своим штабом.
В это время разведчикам Маркова не было ровным счетом никакого дела ни до Вильденбруха, ни до его штаба. Оставив в траншее боевое охранение, личный состав поредевшей до полутора десятков человек роты спал мертвым сном в добротном трофейном блиндаже на участке фронта близ южной оконечности озера Балатон. Низкий поклон саперам – быстро переоборудовали оставленные без боя немецкие позиции фронтом на запад. Иначе сейчас вместо сна пришлось бы долбить киркой мерзлую землю. Известие о взятии Будапешта все восприняли равнодушно. Лишь Быков в ответ на короткую речь по поводу завершения боев в венгерской столице, произнесенную лично начальником политотдела дивизии подполковником Ратниковым, отстраненно протянул:
– А-а-а…
Больше никакой реакции не последовало. Ратников обходил позиции, рассказывая о последних новостях и наших успехах.
– Теперь пойдем на Вену! – бодро произнес подполковник и рубанул воздух рукой в перчатке.
– Ага, – устало выдохнул Быков. Кивнуть головой уже не было сил.
Ратников огляделся вокруг – все собравшиеся на политинформацию бойцы, прислонившись к стенкам окопа, пытались бороться со сном. Ратников сделал паузу, и тут сержант Куценко выдал такую руладу, что все остальные непроизвольно взбодрились.
– Во дает – стоя спит! – восхищенно произнес Паша-Комбайнер.
Ратников обвел присутствующих полыхнувшим на миг взглядом, поиграл желваками и после некоторого замешательства произнес:
– Отдыхайте, товарищи…
Марков назначил часовых. Остальным сказал:
– А ну, марш в блиндаж! Померзнете тут.
И неожиданно для окружающих, да и для самого себя, добавил совершенно по-домашнему:
– Фомичев уже печку растопил…
Теперь обовшивевшие и грязные, в изодранном и обожженном обмундировании, покидав на нары снаряжение и вещмешки, развесив по стенам автоматы, разведчики спали. По блиндажу витал тяжкий дух непросушенной обуви и мокрых шинелей да без умолку храпел сержант Куценко. Прилег и Марков, велев разбудить себя через два часа. Капитану тогда приснился сон. Перегруженная бесконечными заботами и бессонными ночами психика под впечатлением от последних событий сплетала в периоды недолгого забытья причудливые узоры. Сначала снилась всякая белиберда: серый горизонт и грязный, весь в воронках от разрывов снег. На снегу барахтались люди, ездила туда-сюда какая-то техника. А потом Марков отчетливо увидел конный обоз. Обоз тянулся по заснеженному склону вверх. Там должен был быть перевал. Но перевала не видно, и от того кажется, что обоз уходит прямо в небо. Марков стоит в новенькой светло-серой шинели, постукивая друг о друга каблуками юфтевых сапог. Холодно. Но опускать каракулевый подбой папахи не хочется – будет выглядеть не солидно. Карпаты. Февраль 1915 года. Подпоручик Марков после госпиталя следует на передовую в свой полк. Так оно все и было в действительности. Все в русской армии бредили тогда спуском на Венгерскую равнину. «Теперь пойдем на Вену!» – громким басом говорит кто-то прямо над ухом. Совсем рядом остановились сани. Распахнутая шинель седока с красными отворотами, блестящие генеральские погоны, поблескивающее на переносице золотое пенсне. Марков берт под козырек. «Так точно, ваше превосходительство!» – бодро отзывается подпоручик… И в тот же момент он проснулся. Марков посмотрел с верхних нар в центр блиндажа. Несколько секунд спросонья он опасался, что произнес фразу вслух.
У маленькой печурки сидел Фомичев и, открыв кованую дверцу, помешивал металлическим прутом чуть тлеющие угольки внутри.
– Картошку будете, товарищ капитан? – поднял глаза на Маркова Фомичев. – А то я испек…
Марков отрицательно покачал головой:
– Нет, спасибо.
– Поспите еще, вы и часу не отдыхали, – участливо предложил Фомичев.
Марков закрыл глаза, но сна больше не было. Вытянувшись на спине, он смотрел на бревенчатый накат потолка. В землянке было подозрительно тихо. Чего-то не хватало. Так и есть – храп смолк, а сержант Куценко, спустившись к печурке, уже катал в ладонях, дуя на пальцы, горячую печеную картофелину. Прикрыв глаза, капитан слушал приглушенный солдатский разговор внизу.
– Хороша картоха.
Это Быков, видать, тоже не спится – подсел к ребятам.
– Давай тушнину откроем, – с набитым ртом предложил Куценко.
– Щас оформим. – Фомичев порылся в вещмешке, извлек большую банку американской тушенки, подбросил на ладони и любовно выставил на чурбачок. – Ленд-лиз, братва!
В считаные секунды банка оказалась вскрытой маузеровским штык-ножом.
– Э-э! Куда без меня хомячите! – на нижних нарах зашебуршился Паша-Комбайнер.
– Второй фронт! – блаженно улыбнулся в полусумраке блиндажа Фомичев, вываливая щедрые куски мяса на подставленные товарищами ломти черного хлеба.
В течение нескольких минут снизу раздавалось только сосредоточенное чавканье. Потом разговор продолжился.
– Тушенка у них знатная, – сказал Фомичев. – А вот воюют союзнички хреново.
– Бомбят они фрица на совесть, – не согласился вступивший в разговор старшина.
– А что толку? – возразил Фомичев. – Только этим гансов не возьмешь.
– Они вон немца с той стороны до Германии уже прогнали, – не сдавался старшина.
– А немец развернулся, да и дал им по мордасам. Один раз только зубы показал по-настоящему – они и покатились. Слыхал, как союзнички в Арденнах обделались? Теперь полгода в себя приходить будут, не меньше…
– Да, а немец за нас опять взялся…
В установившейся на несколько минут тишине неожиданно отчетливо прозвучал вдруг усталый вопрос Быкова:
– Когда войне конец?..
Все вздохнули и молчали еще некоторое время, глядя на мерцающие в печурке угольки. Потом в разговор вступил лейтенант Чередниченко:
– За этот год должны справиться. А может, и раньше. К лету, например.
– Ой ли? – прищурился Фомичев. – Каждый новый год за победу пьем, а где она?
– В этот раз должны дожать, – уверенно заявил лейтенант. – Сводку слушали? Наши уже на Одере стоят. А там и до Берлина рукой подать.
– Умоемся мы кровью за этот Берлин, – хмыкнул Фомичев. – Страшно подумать, сколько ж Гитлер туда войска нагнал, если в Венгрии так напирать может. Сами рассудите!
– Стратег! – скривив губы, отмахнулся Быков
– Наши ведут бои в Померании, – настойчиво продолжал лейтенант. – Теперь перед нами Вена. Так далеко мы еще никогда не заходили.
– До Атлантики топать еще прилично, – сделал скептическую мину Фомичев. – Такими темпами за год не дойдем.
– Не придется, – авторитетно заявил Чередниченко. – Там уже союзники.
– Да кто их вообще живьем-то хоть раз видал… – проворчал Фомичев.
Заметив, что на нарах зашевелился Марков, Чередниченко обратился с вопросом к нему:
– Ведь не было у нас таких успехов в Первую мировую, Георгий Владимирович?
Марков непроизвольно фыркнул и отрицательно покачал головой:
– Таких – не было.
Уловив грустную иронию в словах капитана, Чередниченко пристально поглядел на него снизу вверх. Марков счел необходимым пояснить, впрочем, весьма расплывчато:
– Тогда, ребята, все было по-другому…
Быков отворил дверцу печурки, поворошил угли металлическим прутом. Повернулся к остальным:
– Кончай, мужики, порожняк гонять. Еще картоха поспела.
Все, как по команде, забренчали котелками, выставляя их перед собой…
…Сегодня, в апреле 1945-го, события последних тяжелых месяцев несколько отдалились, переместились на время в дальние уголки памяти каждого. И сидели разведчики не в блиндаже на корточках у маленькой печурки, а за старинным резным столом в прекрасном загородном особняке на тихой окраине австрийского городка. И вместо котелков был сервиз мейсонского фарфора, а вместо алюминиевых и эмалированных побитых кружек – хрустальные фужеры, серебряные стопки и даже настоящий рыцарский кубок, извлеченный сержантом Куценко из серванта в гостиной. Хозяйка только поджала губы, когда он его доставал, но промолчала…
Обстановка на фронте кардинально изменилась к лучшему. Дорогой ценой были оплачены эти изменения. И каждый знал, что предъявленный им счет, скорее всего, будет увеличен еще и что расслабляться нельзя. Но так хотелось, чтобы это была последняя военная, победная весна…
4
И все-таки немцев прошляпили. На рассвете 18 января 1945 года после мощной артподготовки части 4-го танкового корпуса СС перешли в наступление в общем направлении на Секешфехервар и южнее. Причем сразу же поразила плотность неприятельских танков и штурмовых орудий. На один километр фронта их приходилось здесь по полсотни штук – это казалось невероятным. Стальные чудовища обрушили на позиции дивизии шквал огня. Через несколько часов севернее в наступление перешел 3-й немецкий танковый корпус. Усиление его частей новыми танками не было вскрыто своевременно. Сбитые со своих позиций, советские войска покатились на восток. Был поспешно оставлен горящий Секешфехервар, уже охваченный с трех сторон немецкими танковыми клиньями и простреливаемый артиллерией насквозь. Сметая все на своем пути, в город ворвались эсэсовские танки. За ними следовала пехота на бронетранспортерах. Большая часть немецких подвижных соединений, не ввязываясь в уличные бои, на предельных скоростях потекла на восток. Немцы рвались к Дунаю. Дивизия Бутова поспешно отходила в юго-западном направлении. Из не получившего приказ на отход и оборонявшегося в городе стрелкового полка, подчиненного соседнему корпусу, каким-то чудом проскочил по уже контролировавшейся противником дороге мотоциклист – офицер связи. Он разыскал штабную колонну дивизии. Комдив был в передовой линии, офицера проводили к подполковнику Ерохину. Стрелковый полк просил прийти ему на выручку. Ерохин ссылался на незнание обстановки на флангах. Стрелковый офицер стал буквально упрашивать часть сил дивизии повернуть обратно на город и восстановить связь с его, скорее всего, уже окруженным соединением. Пока пытались выяснить обстановку, доложили, что танки и мотопехота противника уже в двух километрах от штабной дивизионной колонны. Связной упрашивал Ерохина хотя бы отступать не так быстро – полк попытается сам вырваться на восток.
– Пытайтесь, – мрачно произнес Ерохин. На холме, у подножия которого происходил разговор, начали рваться снаряды.
– Снимаемся! – коротко распорядился Ерохин. И чуть слышно буркнул себе под нос. – Еще не хватало под занавес в плен попасть.
Больше на офицера связи никто не обращал внимания. Он постоял-постоял несколько минут в поднявшейся суете, плюнул в сердцах и, подойдя к мотоциклу, отчаянно дернул стартер. Глядя, как он направляется по дороге обратно в город, навстречу немецкой колонне, штабной писарь присвистнул и покрутил пальцем у виска. Стрелковый полк так из окрестностей города никуда и не вышел – ни в расположение их дивизии, ни к соседям…
Зато дивизия к исходу второго дня боев откатилась к дунайским переправам. Вопреки обыкновению немцы не прекращали боевых действий даже ночью. Марков, вспоминая показания пленного о новейших приборах ночного видения, установленных на части немецких танков, только качал головой. Это было очень похоже на правду. К утру 20 января немцы вышли к Дунаю в районе Дунапентеле. Войска 3-го Украинского фронта оказались рассеченными на две части.
– Далипенделя! – мрачно припомнил игру в коверканье названий городов сержант Куценко.
Уцелевшие разведчики, чумазые и обожженные, угрюмо молчали, согнувшись в три погибели под ношей оружия и ящиков с боеприпасами.
Оборудованных переправ на другой берег у Дунапентеле не имелось. Дивизия с грехом пополам закрепилась на правом берегу фронтом на северо-запад. Противник перенес основные усилия на север – эсэсовские танки ломились к Будапешту. Окруженная в венгерской столице, группировка попыталась организовать встречный прорыв. Расстояние между деблокирующими силами и котлом стремительно сокращалось. Под острие немецкого удара спешно перебрасывались свежие советские части. Вражеский напор на некоторое время удалось сдержать. Дивизия Бутова заняла оборону по гребню обледеневших холмов западного берега, упираясь правым флангом в Дунай. Давление противника на нее временно ослабло. К тому же комдив, носившийся на своем «Виллисе» по вверенным ему частям, появляясь то тут, то там, лично останавливал отступавшие поредевшие полки. Полковника подчиненные боялись, как огня. Временами боялись даже больше, чем немцев. При штабе испуганно перешептывались о том, как Бутов отправил в штрафную роту командира одного из батальонов, первого драпанувшего к Дунаю и начавшего наводить переправу на восточный берег из подручных средств.
– Слава Богу, что не расстрелял! – боязливо озираясь по сторонам, вполголоса говорил штабной писарь, рассказывая эту историю своим забегавшим в штаб по служебным делам знакомцам из частей.
Те испуганно кивали головами – верили. Крутой нрав полковника Бутова был известен во всей дивизии…
Последующие дни все внимание на южном участке советско-германского фронта было приковано к Будапешту. В его окрестностях завязались тяжелые встречные бои. Советская авиация час за часом, волна за волной ходила на штурмовку немецких танковых колонн. Было необходимо выбить танки в рвущихся к венгерской столице немецких войсках. Противник по мере сил отвечал тем же – по несколько раз в день на восток проплывали в небе армады бомбардировщиков – «юнкерсы», «хейнкели», «дорнье». Бомбовозы сопровождало неожиданно сильное истребительное прикрытие. Над ними старались проскочить в окруженный город транспортные самолеты. Неприятельская группировка продолжала получать по воздуху оружие, боеприпасы, медикаменты и продовольствие. Внутренний фронт окружения также испытывал постоянное давление. Из города регулярно предпринимались вылазки и беспокоящие удары.
И все-таки их не пустили. Отборные эсэсовские части, отдохнувшие, укомплектованные почти по штатному расписанию, снабженные современнейшей военной техникой, имеющие солидную поддержку с воздуха и огромный боевой опыт за плечами, а главное – уверенность в успехе, остановили в упорных боях изможденные мужики и пацаны в ватниках и серых шинелях. Мужиков и пацанов этих в который раз зачастую оставалось по несколько десятков на батальон. Сколько и где опять полегло их – одному Богу известно. Но не для того они шли сюда долгие четыре года, чтобы пропустить и покатиться назад. Даже те, кто был только-только призван и попал на фронт необстрелянным новобранцем – даже они все равно проделали этот путь военного лихолетья. Они погибали, калечились, попадали в плен, отступали и снова поднимались в атаки с молчаливым упорством. Потому что не могло уже быть по-другому зимой сорок пятого года. Хотя и было невероятно, мучительно трудно. А осознание того, что это, скорее всего, последняя военная зима, а здесь опять четвертый год те же кровь, месиво, мерзлые комья земли и убитые товарищи на развороченных артогнем позициях, такое осознание попросту сводило с ума. Нельзя, невозможно было думать об этом…
После упорных боев войска 3-го Украинского фронта, действуя на флангах вражеской деблокирующей группировки, вынудили ее прекратить атаки и начать отвод своих сил на запад. К 7 февраля советские части вышли обратно на линию южнее озера Веленце, озеро Балатон и севернее Секешфехервара. Осознав, что операция по выручке будапештского гарнизона провалилась, противник предпринял последнюю попытку прорваться из обреченного города. В ночь на 12 февраля, сосредоточив на узком участке значительные силы, немцы и венгры прорвали внутренний фронт окружения. Пройдя с боями по тылам 3-го Украинского фронта и изрядно их потрепав, впрочем, сами понеся значительные потери, небольшие остатки упрямого гарнизона все-таки вышли к своим. 13 февраля все кварталы в обеих частях столицы Венгрии были прочно заняты советскими войсками. В плен попал командующий будапештской группировкой войск генерал СС Пфеффер-Вильденбрух со своим штабом.
В это время разведчикам Маркова не было ровным счетом никакого дела ни до Вильденбруха, ни до его штаба. Оставив в траншее боевое охранение, личный состав поредевшей до полутора десятков человек роты спал мертвым сном в добротном трофейном блиндаже на участке фронта близ южной оконечности озера Балатон. Низкий поклон саперам – быстро переоборудовали оставленные без боя немецкие позиции фронтом на запад. Иначе сейчас вместо сна пришлось бы долбить киркой мерзлую землю. Известие о взятии Будапешта все восприняли равнодушно. Лишь Быков в ответ на короткую речь по поводу завершения боев в венгерской столице, произнесенную лично начальником политотдела дивизии подполковником Ратниковым, отстраненно протянул:
– А-а-а…
Больше никакой реакции не последовало. Ратников обходил позиции, рассказывая о последних новостях и наших успехах.
– Теперь пойдем на Вену! – бодро произнес подполковник и рубанул воздух рукой в перчатке.
– Ага, – устало выдохнул Быков. Кивнуть головой уже не было сил.
Ратников огляделся вокруг – все собравшиеся на политинформацию бойцы, прислонившись к стенкам окопа, пытались бороться со сном. Ратников сделал паузу, и тут сержант Куценко выдал такую руладу, что все остальные непроизвольно взбодрились.
– Во дает – стоя спит! – восхищенно произнес Паша-Комбайнер.
Ратников обвел присутствующих полыхнувшим на миг взглядом, поиграл желваками и после некоторого замешательства произнес:
– Отдыхайте, товарищи…
Марков назначил часовых. Остальным сказал:
– А ну, марш в блиндаж! Померзнете тут.
И неожиданно для окружающих, да и для самого себя, добавил совершенно по-домашнему:
– Фомичев уже печку растопил…
Теперь обовшивевшие и грязные, в изодранном и обожженном обмундировании, покидав на нары снаряжение и вещмешки, развесив по стенам автоматы, разведчики спали. По блиндажу витал тяжкий дух непросушенной обуви и мокрых шинелей да без умолку храпел сержант Куценко. Прилег и Марков, велев разбудить себя через два часа. Капитану тогда приснился сон. Перегруженная бесконечными заботами и бессонными ночами психика под впечатлением от последних событий сплетала в периоды недолгого забытья причудливые узоры. Сначала снилась всякая белиберда: серый горизонт и грязный, весь в воронках от разрывов снег. На снегу барахтались люди, ездила туда-сюда какая-то техника. А потом Марков отчетливо увидел конный обоз. Обоз тянулся по заснеженному склону вверх. Там должен был быть перевал. Но перевала не видно, и от того кажется, что обоз уходит прямо в небо. Марков стоит в новенькой светло-серой шинели, постукивая друг о друга каблуками юфтевых сапог. Холодно. Но опускать каракулевый подбой папахи не хочется – будет выглядеть не солидно. Карпаты. Февраль 1915 года. Подпоручик Марков после госпиталя следует на передовую в свой полк. Так оно все и было в действительности. Все в русской армии бредили тогда спуском на Венгерскую равнину. «Теперь пойдем на Вену!» – громким басом говорит кто-то прямо над ухом. Совсем рядом остановились сани. Распахнутая шинель седока с красными отворотами, блестящие генеральские погоны, поблескивающее на переносице золотое пенсне. Марков берт под козырек. «Так точно, ваше превосходительство!» – бодро отзывается подпоручик… И в тот же момент он проснулся. Марков посмотрел с верхних нар в центр блиндажа. Несколько секунд спросонья он опасался, что произнес фразу вслух.
У маленькой печурки сидел Фомичев и, открыв кованую дверцу, помешивал металлическим прутом чуть тлеющие угольки внутри.
– Картошку будете, товарищ капитан? – поднял глаза на Маркова Фомичев. – А то я испек…
Марков отрицательно покачал головой:
– Нет, спасибо.
– Поспите еще, вы и часу не отдыхали, – участливо предложил Фомичев.
Марков закрыл глаза, но сна больше не было. Вытянувшись на спине, он смотрел на бревенчатый накат потолка. В землянке было подозрительно тихо. Чего-то не хватало. Так и есть – храп смолк, а сержант Куценко, спустившись к печурке, уже катал в ладонях, дуя на пальцы, горячую печеную картофелину. Прикрыв глаза, капитан слушал приглушенный солдатский разговор внизу.
– Хороша картоха.
Это Быков, видать, тоже не спится – подсел к ребятам.
– Давай тушнину откроем, – с набитым ртом предложил Куценко.
– Щас оформим. – Фомичев порылся в вещмешке, извлек большую банку американской тушенки, подбросил на ладони и любовно выставил на чурбачок. – Ленд-лиз, братва!
В считаные секунды банка оказалась вскрытой маузеровским штык-ножом.
– Э-э! Куда без меня хомячите! – на нижних нарах зашебуршился Паша-Комбайнер.
– Второй фронт! – блаженно улыбнулся в полусумраке блиндажа Фомичев, вываливая щедрые куски мяса на подставленные товарищами ломти черного хлеба.
В течение нескольких минут снизу раздавалось только сосредоточенное чавканье. Потом разговор продолжился.
– Тушенка у них знатная, – сказал Фомичев. – А вот воюют союзнички хреново.
– Бомбят они фрица на совесть, – не согласился вступивший в разговор старшина.
– А что толку? – возразил Фомичев. – Только этим гансов не возьмешь.
– Они вон немца с той стороны до Германии уже прогнали, – не сдавался старшина.
– А немец развернулся, да и дал им по мордасам. Один раз только зубы показал по-настоящему – они и покатились. Слыхал, как союзнички в Арденнах обделались? Теперь полгода в себя приходить будут, не меньше…
– Да, а немец за нас опять взялся…
В установившейся на несколько минут тишине неожиданно отчетливо прозвучал вдруг усталый вопрос Быкова:
– Когда войне конец?..
Все вздохнули и молчали еще некоторое время, глядя на мерцающие в печурке угольки. Потом в разговор вступил лейтенант Чередниченко:
– За этот год должны справиться. А может, и раньше. К лету, например.
– Ой ли? – прищурился Фомичев. – Каждый новый год за победу пьем, а где она?
– В этот раз должны дожать, – уверенно заявил лейтенант. – Сводку слушали? Наши уже на Одере стоят. А там и до Берлина рукой подать.
– Умоемся мы кровью за этот Берлин, – хмыкнул Фомичев. – Страшно подумать, сколько ж Гитлер туда войска нагнал, если в Венгрии так напирать может. Сами рассудите!
– Стратег! – скривив губы, отмахнулся Быков
– Наши ведут бои в Померании, – настойчиво продолжал лейтенант. – Теперь перед нами Вена. Так далеко мы еще никогда не заходили.
– До Атлантики топать еще прилично, – сделал скептическую мину Фомичев. – Такими темпами за год не дойдем.
– Не придется, – авторитетно заявил Чередниченко. – Там уже союзники.
– Да кто их вообще живьем-то хоть раз видал… – проворчал Фомичев.
Заметив, что на нарах зашевелился Марков, Чередниченко обратился с вопросом к нему:
– Ведь не было у нас таких успехов в Первую мировую, Георгий Владимирович?
Марков непроизвольно фыркнул и отрицательно покачал головой:
– Таких – не было.
Уловив грустную иронию в словах капитана, Чередниченко пристально поглядел на него снизу вверх. Марков счел необходимым пояснить, впрочем, весьма расплывчато:
– Тогда, ребята, все было по-другому…
Быков отворил дверцу печурки, поворошил угли металлическим прутом. Повернулся к остальным:
– Кончай, мужики, порожняк гонять. Еще картоха поспела.
Все, как по команде, забренчали котелками, выставляя их перед собой…
…Сегодня, в апреле 1945-го, события последних тяжелых месяцев несколько отдалились, переместились на время в дальние уголки памяти каждого. И сидели разведчики не в блиндаже на корточках у маленькой печурки, а за старинным резным столом в прекрасном загородном особняке на тихой окраине австрийского городка. И вместо котелков был сервиз мейсонского фарфора, а вместо алюминиевых и эмалированных побитых кружек – хрустальные фужеры, серебряные стопки и даже настоящий рыцарский кубок, извлеченный сержантом Куценко из серванта в гостиной. Хозяйка только поджала губы, когда он его доставал, но промолчала…
Обстановка на фронте кардинально изменилась к лучшему. Дорогой ценой были оплачены эти изменения. И каждый знал, что предъявленный им счет, скорее всего, будет увеличен еще и что расслабляться нельзя. Но так хотелось, чтобы это была последняя военная, победная весна…
4
Утром явился нарочный с приказанием прибыть в штаб дивизии, расположившийся в соседнем городке к западу. Их вызывал полковник Бутов. Метаморфоза последних дней стремительного продвижения вперед – штаб расположился на ночлег впереди подразделений разведки. Раньше подобное было бы немыслимо. Либо немцы их за это тут же жестоко бы наказали. Теперь грузовик с разведчиками, направляясь в назначенный им населенный пункт, обгонял бесконечную вереницу тянувшихся на запад подразделений. Несколько раз их окликали – спрашивали о каких-то воинских частях, кто-то отстал, кто-то искал своих. Выяснилось, что задававшие подобные вопросы даже не принадлежат к дивизии Бутова.
– Бардак на дороге, – ворчал Быков, медленно объезжая по обочине одну колонну за другой. – Сейчас сюда, не дай Бог, хоть один немецкий самолет – таких бед натворит…
– Не каркай, – негромко цедил сквозь зубы Марков, озабоченно поглядывая в небо из-под ветрового стекла.
Наконец выбрались на пустой отрезок великолепного шоссе. «Опель» весело урчал двигателем, Быков поддал газу и, разогнавшись, воткнул пятую передачу. Минут десять катили с ветерком. Грузовик весь гудел, но уверенно пер вперед.
– Восемьдесят километров жмем! – по-мальчишески восторженно глянул на Маркова обычно всегда сдержанный ефрейтор. – Дорога – сказка!
Очень быстро сказка закончилась. Впереди нарисовалась пробка из людей и техники. Быков нажал на тормоза. Из кузова забарабанили кулаками в крышу кабины.
– Полегче! – заорал сзади Паша-Комбайнер. – Не дрова везешь!
– Ходи пешком! – чуть повернув голову, огрызнулся в открытое окно водитель.
Вскоре разъяснилась причина затора. Навстречу гнали пленных немцев. Они шли по встречной обочине, понуро опустив головы. Сами по себе пленные никому не мешали. Оживленный разговор завязался с их конвоиром – средних лет мужичком в выцветшем солдатском обмундировании с коротким кавалерийским карабином за спиной. Мужичок ехал верхом на смешной пестрой кобылке. Насколько можно было увидать, был он один-одинешенек на целую толпу немцев человек в пятьдесят. Впрочем, конвоира это ничуть не смущало. Направив кобылку на нашу пехотную колонну, он громко покрикивал:
– Гей, славяне! Дай дорогу – сверхчеловеков веду!
Пехота гоготнула, замедлила шаг в ожидании представления. Мужичок верхом на кобылке продолжал балагурить, демонстрируя недюжинные познания во вражеской идеологии:
– Высшая раса идет!
Пехота ответила дружным ржачем. Немцы, почувствовав, что разговор касается их, понуро отводили глаза, сутулясь, наклоняли головы вниз.
– Ну куда, куда ты прешь?! – в шутку легонько оттирая в сторону крупом лошади нашего парнишку-солдатика, покрикивал конвоир. – Дай пройти! Это ж белокурая бестия собственной персоной!
Пехота сгрудилась, сломав строй, почти застопорилась на месте. Добрая половина пехотинцев хохотала, держась за животы.
– Да что вы понимаете, чалдоны?! – притворно сердился конвойный. – Сразу видно – деревенщина неотесанная! У них дранг нах остен в самом разгаре!
Из солдатской массы полетели выкрики, на какой «нах» идти немчуре. Всеобщее веселье охватило и людей в проезжающих грузовиках.
– Давай-давай, – шутя, покрикивал на пехотинцев, остановившихся рядом с плетущимися немцами, конвоир. – Освобождай, робяты, жизненное пространство! Высшей расе дома места не хватало – на востоке плодиться захотелось!
– Мы им плодилки-то поотрывали! – задорно выкрикнули из задних рядов.
– Вместе с хотелками! – весело откликнулись с другого фланга.
– И еще оторвем!
– Под корень!
– Гы-гы-гы! – улюлюкала и крючилась от смеха пехота.
– Ой, балбесы, – высунувшись из окошка, качал головой Быков.
– Имеют право, – констатировал Марков.
– Это да…
Немцы молчали, уныло двигались по краю обочины, инстинктивно вобрав головы еще глубже в плечи. Были среди них молодые и пожилые, в униформах и знаках различия почти всех родов войск. Распоясанные кителя и длиннополые шинели, пилотки и кепи, стоптанные сапоги и ботинки с брюками навыпуск, мешки, котомки, кое у кого затасканные уставные ранцы телячьей кожи за плечами. Землистые лица, многие уже заросшие недельной щетиной. Пацаны в форме гитлерюгенда плелись в самом хвосте колонны, заметно приотстав – двое поддерживали своего третьего товарища, сильно прихрамывавшего на одну ногу.
В кузове «Опеля» Вася Бурцев спросил Фомичева, показывая пальцем на конвоира:
– Дядя Игнат, а как он один с такой толпой управляется? У него ведь только карабин. Это ж карабин, да?
– Да, Васек, коробок, – подтвердил Фомичев. – А управляется оттого, что бежать им некуда. Сломались они, Васек. А сломанный человек уже и не человек вовсе, а так – теленок несмышленый. Таких можно в одиночку целыми стадами гонять.
Немецкая колонна, пыля, проплывала мимо.
– Эй, Ганс, лови! – раздалось рядом.
Словно в компенсацию за насмешки, с одного из грузовиков в сторону пленных полетела банка тушенки. Шедший с краю долговязый немец поймал банку и, поклонившись на ходу в сторону грузовика, поспешно убрал ее в карман шинели. Смех улегся. Пехота возобновила свое движение на запад. Кто-то, проходя мимо «Опеля» разведчиков, смачно харкнул в сторону пленных. Плевок повис на рукаве кителя рыжего унтер-офицера. Тот съежился, сжался весь, но продолжал движение, не решаясь вытереться у всех на виду. Плюнувший советский солдат, застыв на месте, долго провожал немца свирепым взглядом, шумно дыша и раздувая ноздри.
– Пойдем, пойдем, – участливо развернули за плечи товарища однополчане, увлекая за собой.
Один из пехотинцев на ходу протянул встречному пленному краюху хлеба. Сверкнув из-под кепи на мгновение полыхнувшим взглядом, тот убрал краюху за пазуху и быстро опустил голову. Пожилой солдат сунул раненому пареньку из гитлерюгенда что-то завернутое в домотканую тряпицу. Паренек опешил, заморгал светлыми водянистыми глазами, потом затряс головой на длинной шее в знак благодарности. Солдат, не оборачиваясь, быстро зашагал в противоположном направлении. Немцы уже почти прошли мимо разведроты, когда послышались лязг гусениц и нарастающий рев танкового двигателя. Все обернулись назад. На большой скорости по левой стороне обочины шла «тридцатьчетверка», оставляя за собой клубы пыли. Бывалый механик-водитель по нескольку раз ненадолго ловко зажимал правую гусеницу, левой забегая вперед, давая танку на ходу вполоборота накатиться на колонну немцев.
– Дорогу, твари!!! – раздалось с башни.
Из открытого командирского люка «тридцатьчетверки» по пояс высунулся вихрастый мальчишка-лейтенант, без шлемофона, с выбритыми висками и затылком, с лицом, наполовину обезображенным ожогом. Комбинезон распахнут, на гимнастерке лейтенанта – Золотая звезда Героя. Немцы, как горох из мешка, сыпанули в кювет. Танк промчался мимо. Мужичок-конвоир на пестрой лошадке ездил вдоль обочины и отчаянно матерился. Немцы вылезали из кювета, отряхивались. Обошлось без жертв. Раздались гортанные команды на чужом языке. Пленные построились сами, большинство привычно одергивали кителя без поясных ремней.
– От так! – оглядев немцев, довольно произнес успокоившийся конвоир и каблуками сапог пнул конягу в мохнатые впалые бока. – Ком, ком, едрена мать!
Карабин так и остался висеть у мужичка за спиной. Колонна пленных в полном составе двинулась дальше.
К полудню прибыли в штаб дивизии. «Опель» оставили у добротной каменной ограды старинного двухэтажного особняка под красной черепицей с готическими башенками. В нем расположился штаб. Перед коваными воротами стоял роскошный «Мерседес» кремового цвета с открытым верхом. В заботливо полировавшем машину тряпочкой солдате Марков узнал бессменного комдивовского водителя. По всему видать, полковник тоже обзавелся трофейной автотехникой. Впрочем, видавший виды «Виллис» стоял тут же на дворе в натекших под колеса лужицах воды – верного боевого коня только что намыли. Марков направился к дверям особняка, по привычке глянув на часы. Приехали вовремя – минута в минуту. Быков, произнеся перед тем в кабине вопросительное «разрешите?», получил от капитана утвердительный кивок, выбрался из кабины и с нескрываемым интересом зашагал к «Мерседесу». Любознательный Чередниченко последовал за ним. Остальные разведчики остались в кузове грузовика.
– Бардак на дороге, – ворчал Быков, медленно объезжая по обочине одну колонну за другой. – Сейчас сюда, не дай Бог, хоть один немецкий самолет – таких бед натворит…
– Не каркай, – негромко цедил сквозь зубы Марков, озабоченно поглядывая в небо из-под ветрового стекла.
Наконец выбрались на пустой отрезок великолепного шоссе. «Опель» весело урчал двигателем, Быков поддал газу и, разогнавшись, воткнул пятую передачу. Минут десять катили с ветерком. Грузовик весь гудел, но уверенно пер вперед.
– Восемьдесят километров жмем! – по-мальчишески восторженно глянул на Маркова обычно всегда сдержанный ефрейтор. – Дорога – сказка!
Очень быстро сказка закончилась. Впереди нарисовалась пробка из людей и техники. Быков нажал на тормоза. Из кузова забарабанили кулаками в крышу кабины.
– Полегче! – заорал сзади Паша-Комбайнер. – Не дрова везешь!
– Ходи пешком! – чуть повернув голову, огрызнулся в открытое окно водитель.
Вскоре разъяснилась причина затора. Навстречу гнали пленных немцев. Они шли по встречной обочине, понуро опустив головы. Сами по себе пленные никому не мешали. Оживленный разговор завязался с их конвоиром – средних лет мужичком в выцветшем солдатском обмундировании с коротким кавалерийским карабином за спиной. Мужичок ехал верхом на смешной пестрой кобылке. Насколько можно было увидать, был он один-одинешенек на целую толпу немцев человек в пятьдесят. Впрочем, конвоира это ничуть не смущало. Направив кобылку на нашу пехотную колонну, он громко покрикивал:
– Гей, славяне! Дай дорогу – сверхчеловеков веду!
Пехота гоготнула, замедлила шаг в ожидании представления. Мужичок верхом на кобылке продолжал балагурить, демонстрируя недюжинные познания во вражеской идеологии:
– Высшая раса идет!
Пехота ответила дружным ржачем. Немцы, почувствовав, что разговор касается их, понуро отводили глаза, сутулясь, наклоняли головы вниз.
– Ну куда, куда ты прешь?! – в шутку легонько оттирая в сторону крупом лошади нашего парнишку-солдатика, покрикивал конвоир. – Дай пройти! Это ж белокурая бестия собственной персоной!
Пехота сгрудилась, сломав строй, почти застопорилась на месте. Добрая половина пехотинцев хохотала, держась за животы.
– Да что вы понимаете, чалдоны?! – притворно сердился конвойный. – Сразу видно – деревенщина неотесанная! У них дранг нах остен в самом разгаре!
Из солдатской массы полетели выкрики, на какой «нах» идти немчуре. Всеобщее веселье охватило и людей в проезжающих грузовиках.
– Давай-давай, – шутя, покрикивал на пехотинцев, остановившихся рядом с плетущимися немцами, конвоир. – Освобождай, робяты, жизненное пространство! Высшей расе дома места не хватало – на востоке плодиться захотелось!
– Мы им плодилки-то поотрывали! – задорно выкрикнули из задних рядов.
– Вместе с хотелками! – весело откликнулись с другого фланга.
– И еще оторвем!
– Под корень!
– Гы-гы-гы! – улюлюкала и крючилась от смеха пехота.
– Ой, балбесы, – высунувшись из окошка, качал головой Быков.
– Имеют право, – констатировал Марков.
– Это да…
Немцы молчали, уныло двигались по краю обочины, инстинктивно вобрав головы еще глубже в плечи. Были среди них молодые и пожилые, в униформах и знаках различия почти всех родов войск. Распоясанные кителя и длиннополые шинели, пилотки и кепи, стоптанные сапоги и ботинки с брюками навыпуск, мешки, котомки, кое у кого затасканные уставные ранцы телячьей кожи за плечами. Землистые лица, многие уже заросшие недельной щетиной. Пацаны в форме гитлерюгенда плелись в самом хвосте колонны, заметно приотстав – двое поддерживали своего третьего товарища, сильно прихрамывавшего на одну ногу.
В кузове «Опеля» Вася Бурцев спросил Фомичева, показывая пальцем на конвоира:
– Дядя Игнат, а как он один с такой толпой управляется? У него ведь только карабин. Это ж карабин, да?
– Да, Васек, коробок, – подтвердил Фомичев. – А управляется оттого, что бежать им некуда. Сломались они, Васек. А сломанный человек уже и не человек вовсе, а так – теленок несмышленый. Таких можно в одиночку целыми стадами гонять.
Немецкая колонна, пыля, проплывала мимо.
– Эй, Ганс, лови! – раздалось рядом.
Словно в компенсацию за насмешки, с одного из грузовиков в сторону пленных полетела банка тушенки. Шедший с краю долговязый немец поймал банку и, поклонившись на ходу в сторону грузовика, поспешно убрал ее в карман шинели. Смех улегся. Пехота возобновила свое движение на запад. Кто-то, проходя мимо «Опеля» разведчиков, смачно харкнул в сторону пленных. Плевок повис на рукаве кителя рыжего унтер-офицера. Тот съежился, сжался весь, но продолжал движение, не решаясь вытереться у всех на виду. Плюнувший советский солдат, застыв на месте, долго провожал немца свирепым взглядом, шумно дыша и раздувая ноздри.
– Пойдем, пойдем, – участливо развернули за плечи товарища однополчане, увлекая за собой.
Один из пехотинцев на ходу протянул встречному пленному краюху хлеба. Сверкнув из-под кепи на мгновение полыхнувшим взглядом, тот убрал краюху за пазуху и быстро опустил голову. Пожилой солдат сунул раненому пареньку из гитлерюгенда что-то завернутое в домотканую тряпицу. Паренек опешил, заморгал светлыми водянистыми глазами, потом затряс головой на длинной шее в знак благодарности. Солдат, не оборачиваясь, быстро зашагал в противоположном направлении. Немцы уже почти прошли мимо разведроты, когда послышались лязг гусениц и нарастающий рев танкового двигателя. Все обернулись назад. На большой скорости по левой стороне обочины шла «тридцатьчетверка», оставляя за собой клубы пыли. Бывалый механик-водитель по нескольку раз ненадолго ловко зажимал правую гусеницу, левой забегая вперед, давая танку на ходу вполоборота накатиться на колонну немцев.
– Дорогу, твари!!! – раздалось с башни.
Из открытого командирского люка «тридцатьчетверки» по пояс высунулся вихрастый мальчишка-лейтенант, без шлемофона, с выбритыми висками и затылком, с лицом, наполовину обезображенным ожогом. Комбинезон распахнут, на гимнастерке лейтенанта – Золотая звезда Героя. Немцы, как горох из мешка, сыпанули в кювет. Танк промчался мимо. Мужичок-конвоир на пестрой лошадке ездил вдоль обочины и отчаянно матерился. Немцы вылезали из кювета, отряхивались. Обошлось без жертв. Раздались гортанные команды на чужом языке. Пленные построились сами, большинство привычно одергивали кителя без поясных ремней.
– От так! – оглядев немцев, довольно произнес успокоившийся конвоир и каблуками сапог пнул конягу в мохнатые впалые бока. – Ком, ком, едрена мать!
Карабин так и остался висеть у мужичка за спиной. Колонна пленных в полном составе двинулась дальше.
К полудню прибыли в штаб дивизии. «Опель» оставили у добротной каменной ограды старинного двухэтажного особняка под красной черепицей с готическими башенками. В нем расположился штаб. Перед коваными воротами стоял роскошный «Мерседес» кремового цвета с открытым верхом. В заботливо полировавшем машину тряпочкой солдате Марков узнал бессменного комдивовского водителя. По всему видать, полковник тоже обзавелся трофейной автотехникой. Впрочем, видавший виды «Виллис» стоял тут же на дворе в натекших под колеса лужицах воды – верного боевого коня только что намыли. Марков направился к дверям особняка, по привычке глянув на часы. Приехали вовремя – минута в минуту. Быков, произнеся перед тем в кабине вопросительное «разрешите?», получил от капитана утвердительный кивок, выбрался из кабины и с нескрываемым интересом зашагал к «Мерседесу». Любознательный Чередниченко последовал за ним. Остальные разведчики остались в кузове грузовика.