Вряд ли Перри было известно, что Путятин уже успел в прошлом году подарить японцам паровозик. Но Перри имел дело с центральным управленческим аппаратом, именно его подарок подвергся информационной «раскрутке», и большинство японцев до сих пор уверены, что это был первый паровоз, который увидели их соотечественники.
Паровоз, который Перри подарил японцам
Этот японский художник явно сам не видел паровоза и изобразил его в виде традиционной праздничной колесницы. На такую колесницу водружали переносной храмик, в котором находилось вместилище синтоистского божества – синтай
Для испытаний аппарата Морзе протянули 1600 м проводов. Японцы были потрясены, но никаких практических выводов не последовало. Оборудование провалялось без дела в Эдо целых 15 лет. На ящике, в котором хранился аппарат, было написано «FOR THE EMPEROR OF JAPAN». Под «императором» Перри разумел сёгуна. Разбираться в хитросплетениях японской политики ему было недосуг. Он приплыл в эту страну на паровом фрегате, потопить который не могли ни сёгун из Эдо, ни император из Киото.
Уяснив себе, что японцы народ книжный, Перри привез с собой и книги самого разного содержания. Там были: огромный альбом «Птицы Америки», отчеты о работе конгресса, «Естественнонаучная история штата Нью-Йорк», «Геология Миннесоты», «Загородные дома». А еще Перри одарил высокопоставленных чиновников виски. Его объем был впечатляющим: на одного человека приходилось по 10 галлонов. Источники умалчивают о дальнейшей судьбе бутылок.
Как и всех других иноземцев, японцы отдаривали американцев теми же самыми вещами, что и тысячу лет назад: шелк, лаковые изделия, керамика. Их «демонстрация силы» сводилась к демонстрации мощи борцов сумо. Своих книг «варварам» они не дарили.
Почти два с половиной века Япония пребывала в изоляции, и промышленная революция не коснулась ее. Века, проведенные в мире и спокойствии, подействовали на самураев расслабляюще, а их лучшие в мире мечи оказались недостаточно длинными, чтобы представлять хоть какую-нибудь угрозу для иностранных судов с пушками на борту. Запрет на строительство крупнотоннажных судов привел к тому, что у Японии в решающий момент не оказалось боеспособного флота. Ошибку нужно было исправлять, сёгунат заказал в Голландии несколько пароходов и решил, что отныне японские корабли станут плавать под таким флагом: красное солнце на белом поле. Через два десятка лет именно этот флаг будет принят в качестве государственного.
Лето этого года выдалось на удивление жарким, в Киото не хватало воды. Снежников в Японии почти нет, горные реки питаются дождями. Полноводные в сезон дождей, они превращаются в ручейки в разгар лета. У Накаяма Тадаясу колодец тоже пересох. Он приказал вырыть новый в том месте, на которое указал ему прорицатель. Вода оказалась превосходной. Тадаясу доложил императору, что теперь нечего беспокоиться за здоровье его сына. Комэй распорядился, чтобы колодец носил имя сына – колодец назвали «Сати-но И» – «Колодец Счастья».
Борцы сумо переносят мешки с рисом
В этом году природа посылала грозные знаки один за другим. 6 апреля в императорском дворце Госё случился пожар, который уничтожил не только главные здания дворца, но и превратил в пепел еще 5400 домов, находившихся рядом с глинобитными стенами дворца. Император и принц Сатиномия были срочно эвакуированы в близлежащее святилище Симогамо.
4 ноября случилось землетрясение. Оно сопровождалось жуткими волнами, множество людей смыло в море. В это время в Симода, который стараниями Перри уже стал открытым портом, на фрегате «Диана» прибыл Путятин. Остальные корабли его флотилии готовились к военным операциям против англо-французской коалиции – Крымская война была в разгаре. Стихия разрушила порт, волны сорвали «Диану» с якоря, корабль был серьезно поврежден носившимися по воде джонками. Команда высадилась на берег. Через какое-то время сотня японских джонок попыталась отвести «Диану» в закрытую бухту Хэда, но по пути туда налетел шквал, фрегат затонул. Домой было возвращаться не на чем. К счастью, среди спасенного имущества оказалась книга с чертежами небольшой шхуны. Под руководством русских моряков японские мастеровые построили шхуну «Хэда». Для японцев это был бесценный опыт в приобретении навыков современного кораблестроения. Часть русских моряков вернулась домой на «Хэде», часть – на американских коммерческих судах. Сделать это было не так просто – англо-французская эскадра пыталась заблокировать морские пути.
Прием в честь коммодора Перри
«Черепичные» листовки не упускали случая, чтобы посмеяться над европейцами и их «варварскими» манерами. На одной из них изображен банкет, устроенный в честь Перри. Из-за непривычки сидеть на полу офицерам поставили стулья. В связи с этим низкие столики, за которыми привыкли принимать пищу японцы, пришлось водрузить на настоящий стол. Американцы требуют выпивки, но изысканные угощения, которыми их потчуют гостеприимные хозяева, им не по вкусу. Им явно хочется мяса, а его тогда в Японии было не сыскать. Вместо мяса им подают сырую рыбу, какой-то невыразительный бульончик и лапшу.
Первые попавшие в Японию русские тоже отнеслись к японской кухне с недоумением. Вот что писал И. Гончаров: «Поставили перед нами по ящику… Открываем – конфекты. Большой кусок чего-то вроде торта, потом густое, как тесто, желе, сложенное в виде сердечка; далее рыбка из дрянного сахара, крашеная и намазанная каким-то маслом; наконец, мелкие, сухие конфекты: обсахаренные плоды и, между прочим, морковь».
Отправляясь домой, русские нарушили японский закон – вывезли из страны японца по имени Татибана Косай. Он был самураем в крошечном княжестве Какэгава, потом стал бродячим буддийским монахом, совершил убийство, скрывался от правосудия. Пока шло строительство шхуны, переводчик Путятина с китайского Е. Гошкевич сблизился с Татибана, который скрытно пробрался на русский корабль. На шее у японца висел крестик. По неподтвержденным данным, Татибана купил для Гошкевича географические карты, приобретать которые иностранцам было категорически запрещено. Не вызывает сомнения другой факт: Гошкевич помог Татибана пробраться на русский корабль. Его пронесли на борт в бочке, в которой якобы находились съестные припасы. Татибана удалось сделать то, чего не удалось сделать Ёсида Сёин.
Таким образом, Россия получила то, чего она добивалась уже полвека. Однако на самом деле заключение договора было скорее мероприятием имперского престижа, чем экономической выгоды. Редкое население почти не освоенного российского Дальнего Востока никаких товаров предложить японцам не могло. А везти их из европейской части России выходило слишком дорого.
Точно так же как и договоры с Америкой и Англией, японско-российский договор именовался «Договором о дружбе». Статья 1 гласила: «Отныне да будет постоянный мир и искренняя дружба между Россией и Японией». В отличие от американцев Путятин подписывал договор, не имея за спиной корабельных орудий.
Поскольку природные и политические бедствия преследовали страну, решили прибегнуть к радикальной мере – сменить девиз правления. В отличие от Европы, где счет времени велся от Рождества Христова, в Японии вслед за Китаем применялись девизы правления – система, которая не имеет абсолютной точки отсчета. Девиз правления – это магическое благопожелание, под защитой которого пребывает сам император и его подданные. Каждый новый монарх непременно объявлял новый девиз правления. Однако в случае каких-либо особенно благоприятных знамений или же, наоборот, неудач девиз меняли, не дожидаясь конца правления. Таким образом, контроль над временем в странах конфуцианской культуры находился в руках монарха, а не церкви, как это было в христианской Европе.
Страна жила под девизом Каэй с 1848 года. Но пожар во дворце, природные бедствия и угроза со стороны иностранных держав с несомненностью свидетельствовали о том, что этот девиз исчерпал свои магические потенции. Придворные ученые из Киото обратились к классическим китайским текстам и предложили несколько вариантов, которые были посланы в Эдо. Сёгун остановился на девизе Ансэй – «Спокойное правление», который предложил представитель фамилии Сугавара, известной еще с X века. Самым знаменитым из всех Сугавара был Митидзанэ (845–903), признанный за свою ученость покровителем наук и учения. Девиз был введен в действие 27 ноября.
Девиз Ансэй основывался на максиме: «Если простые люди пребывают в мире с правительством, тогда правитель мирно пребывает на троне». Как и всегда, девиз был провозглашен от имени императора, но без санкции сёгуна он не мог вступить в силу. Тем не менее даже огромные распорядительные полномочия сёгуната не могли окончательно сломить традицию, и смена военного правителя никогда не приводила к смене девиза. Указ был составлен в лучших традициях древности. Фразеология, к которой прибег император, может показаться европейскому читателю удивительной: вину за все несчастия, постигшие страну, Комэй взял на себя. Он имел в виду древнюю концепцию императорской добродетельности (яп. току, кит. дэ)[12].
Добродетельность-дэ – это сакральная энергетика, необходимая монарху. В Китае считалось, что с установлением новой династии она получает «мандат Неба» на правление и обладает достаточным запасом добродетельности, который, правда, конечен и неминуемо растрачивается с течением времени. После того как запас подходит к концу, появляется новая династия с новым запасом дэ. Эта династия получает приказ Неба занять трон. Так что в китайскую политическую модель «встроена» смена династии. Несмотря на многочисленные заимствования из Китая в области политической теории, в Японии с ее непрерывной династией концепция мандата Неба была отвергнута. Понятие же добродетельности-дэ применялось не по отношению ко всей династии, а по отношению к конкретному монарху[13]. Для очень многих японских императоров древности и средневековья именно недостаток добродетельности-дэ служил причиной и предлогом для отречения. Однако при сложившихся обстоятельствах обращение к теме добродетельности служило не доказательством слабости императора, а демонстрацией его силы. Беря ответственность на себя, Комэй утверждал, что власть принадлежит (или должна принадлежать) императорскому двору.
Смена девиза правления сопровождалась и другими проверенными столетиями ритуальными мероприятиями: амнистией и подарками престарелым. Обе эти меры использовались уже в VII веке. Считалось, что они угодны Небу. Сколько было помиловано преступников – неизвестно. Что до подарков, то столетним долгожителям полагалось четыре коку (1 коку равняется приблизительно 150 кг) риса, девяностолетним – три, восьмидесятилетним – два, семидесятилетним – один. Средняя продолжительность жизни в Японии составляла тогда около 40 лет.
После пожара дворец императора был восстановлен достаточно быстро – работы заняли год и семь месяцев. Сёгунат предложил императору сделать свои предложения по улучшению планировки и дизайна, но Комэй отвечал, что страна находится в трудном положении, и попросил оставить все как есть. Экономность и бережливость относятся к традиционным достоинствам образцового дальневосточного правителя. Комэй желал походить на идеал.
1855 год
1856 год
1857 год
Для испытаний аппарата Морзе протянули 1600 м проводов. Японцы были потрясены, но никаких практических выводов не последовало. Оборудование провалялось без дела в Эдо целых 15 лет. На ящике, в котором хранился аппарат, было написано «FOR THE EMPEROR OF JAPAN». Под «императором» Перри разумел сёгуна. Разбираться в хитросплетениях японской политики ему было недосуг. Он приплыл в эту страну на паровом фрегате, потопить который не могли ни сёгун из Эдо, ни император из Киото.
Уяснив себе, что японцы народ книжный, Перри привез с собой и книги самого разного содержания. Там были: огромный альбом «Птицы Америки», отчеты о работе конгресса, «Естественнонаучная история штата Нью-Йорк», «Геология Миннесоты», «Загородные дома». А еще Перри одарил высокопоставленных чиновников виски. Его объем был впечатляющим: на одного человека приходилось по 10 галлонов. Источники умалчивают о дальнейшей судьбе бутылок.
Как и всех других иноземцев, японцы отдаривали американцев теми же самыми вещами, что и тысячу лет назад: шелк, лаковые изделия, керамика. Их «демонстрация силы» сводилась к демонстрации мощи борцов сумо. Своих книг «варварам» они не дарили.
Почти два с половиной века Япония пребывала в изоляции, и промышленная революция не коснулась ее. Века, проведенные в мире и спокойствии, подействовали на самураев расслабляюще, а их лучшие в мире мечи оказались недостаточно длинными, чтобы представлять хоть какую-нибудь угрозу для иностранных судов с пушками на борту. Запрет на строительство крупнотоннажных судов привел к тому, что у Японии в решающий момент не оказалось боеспособного флота. Ошибку нужно было исправлять, сёгунат заказал в Голландии несколько пароходов и решил, что отныне японские корабли станут плавать под таким флагом: красное солнце на белом поле. Через два десятка лет именно этот флаг будет принят в качестве государственного.
Лето этого года выдалось на удивление жарким, в Киото не хватало воды. Снежников в Японии почти нет, горные реки питаются дождями. Полноводные в сезон дождей, они превращаются в ручейки в разгар лета. У Накаяма Тадаясу колодец тоже пересох. Он приказал вырыть новый в том месте, на которое указал ему прорицатель. Вода оказалась превосходной. Тадаясу доложил императору, что теперь нечего беспокоиться за здоровье его сына. Комэй распорядился, чтобы колодец носил имя сына – колодец назвали «Сати-но И» – «Колодец Счастья».
В этом году природа посылала грозные знаки один за другим. 6 апреля в императорском дворце Госё случился пожар, который уничтожил не только главные здания дворца, но и превратил в пепел еще 5400 домов, находившихся рядом с глинобитными стенами дворца. Император и принц Сатиномия были срочно эвакуированы в близлежащее святилище Симогамо.
4 ноября случилось землетрясение. Оно сопровождалось жуткими волнами, множество людей смыло в море. В это время в Симода, который стараниями Перри уже стал открытым портом, на фрегате «Диана» прибыл Путятин. Остальные корабли его флотилии готовились к военным операциям против англо-французской коалиции – Крымская война была в разгаре. Стихия разрушила порт, волны сорвали «Диану» с якоря, корабль был серьезно поврежден носившимися по воде джонками. Команда высадилась на берег. Через какое-то время сотня японских джонок попыталась отвести «Диану» в закрытую бухту Хэда, но по пути туда налетел шквал, фрегат затонул. Домой было возвращаться не на чем. К счастью, среди спасенного имущества оказалась книга с чертежами небольшой шхуны. Под руководством русских моряков японские мастеровые построили шхуну «Хэда». Для японцев это был бесценный опыт в приобретении навыков современного кораблестроения. Часть русских моряков вернулась домой на «Хэде», часть – на американских коммерческих судах. Сделать это было не так просто – англо-французская эскадра пыталась заблокировать морские пути.
«Черепичные» листовки не упускали случая, чтобы посмеяться над европейцами и их «варварскими» манерами. На одной из них изображен банкет, устроенный в честь Перри. Из-за непривычки сидеть на полу офицерам поставили стулья. В связи с этим низкие столики, за которыми привыкли принимать пищу японцы, пришлось водрузить на настоящий стол. Американцы требуют выпивки, но изысканные угощения, которыми их потчуют гостеприимные хозяева, им не по вкусу. Им явно хочется мяса, а его тогда в Японии было не сыскать. Вместо мяса им подают сырую рыбу, какой-то невыразительный бульончик и лапшу.
Первые попавшие в Японию русские тоже отнеслись к японской кухне с недоумением. Вот что писал И. Гончаров: «Поставили перед нами по ящику… Открываем – конфекты. Большой кусок чего-то вроде торта, потом густое, как тесто, желе, сложенное в виде сердечка; далее рыбка из дрянного сахара, крашеная и намазанная каким-то маслом; наконец, мелкие, сухие конфекты: обсахаренные плоды и, между прочим, морковь».
Отправляясь домой, русские нарушили японский закон – вывезли из страны японца по имени Татибана Косай. Он был самураем в крошечном княжестве Какэгава, потом стал бродячим буддийским монахом, совершил убийство, скрывался от правосудия. Пока шло строительство шхуны, переводчик Путятина с китайского Е. Гошкевич сблизился с Татибана, который скрытно пробрался на русский корабль. На шее у японца висел крестик. По неподтвержденным данным, Татибана купил для Гошкевича географические карты, приобретать которые иностранцам было категорически запрещено. Не вызывает сомнения другой факт: Гошкевич помог Татибана пробраться на русский корабль. Его пронесли на борт в бочке, в которой якобы находились съестные припасы. Татибана удалось сделать то, чего не удалось сделать Ёсида Сёин.
Перспектива. После окончания Крымской войны шхуна «Хэда» была подарена Японии. По ее образцу в Японии построили еще шесть судов.Однако ни кораблекрушение, ни неудачная для России Крымская война не помешали заключению российско-японского «Договора о дружбе» («Симодский трактат»). Он был подписан 21 декабря в буддийском храме Гёкусэндзи. Для российских судов открывались порты Симода, Хакодатэ и Нагасаки, государственная граница прошла между островами Итуруп и Уруп, Сахалин объявлялся зоной совместного проживания подданных обеих стран, учреждалось консульство, русские подданные получали право экстерриториальности. Россия стала четвертой страной, которая добилась открытия портов для своих судов. Договор с Англией был подписан 23 августа, для голландцев порты Симода и Хакодатэ открыли «по старой дружбе» 2 сентября.
Таким образом, Россия получила то, чего она добивалась уже полвека. Однако на самом деле заключение договора было скорее мероприятием имперского престижа, чем экономической выгоды. Редкое население почти не освоенного российского Дальнего Востока никаких товаров предложить японцам не могло. А везти их из европейской части России выходило слишком дорого.
Точно так же как и договоры с Америкой и Англией, японско-российский договор именовался «Договором о дружбе». Статья 1 гласила: «Отныне да будет постоянный мир и искренняя дружба между Россией и Японией». В отличие от американцев Путятин подписывал договор, не имея за спиной корабельных орудий.
Поскольку природные и политические бедствия преследовали страну, решили прибегнуть к радикальной мере – сменить девиз правления. В отличие от Европы, где счет времени велся от Рождества Христова, в Японии вслед за Китаем применялись девизы правления – система, которая не имеет абсолютной точки отсчета. Девиз правления – это магическое благопожелание, под защитой которого пребывает сам император и его подданные. Каждый новый монарх непременно объявлял новый девиз правления. Однако в случае каких-либо особенно благоприятных знамений или же, наоборот, неудач девиз меняли, не дожидаясь конца правления. Таким образом, контроль над временем в странах конфуцианской культуры находился в руках монарха, а не церкви, как это было в христианской Европе.
Страна жила под девизом Каэй с 1848 года. Но пожар во дворце, природные бедствия и угроза со стороны иностранных держав с несомненностью свидетельствовали о том, что этот девиз исчерпал свои магические потенции. Придворные ученые из Киото обратились к классическим китайским текстам и предложили несколько вариантов, которые были посланы в Эдо. Сёгун остановился на девизе Ансэй – «Спокойное правление», который предложил представитель фамилии Сугавара, известной еще с X века. Самым знаменитым из всех Сугавара был Митидзанэ (845–903), признанный за свою ученость покровителем наук и учения. Девиз был введен в действие 27 ноября.
Девиз Ансэй основывался на максиме: «Если простые люди пребывают в мире с правительством, тогда правитель мирно пребывает на троне». Как и всегда, девиз был провозглашен от имени императора, но без санкции сёгуна он не мог вступить в силу. Тем не менее даже огромные распорядительные полномочия сёгуната не могли окончательно сломить традицию, и смена военного правителя никогда не приводила к смене девиза. Указ был составлен в лучших традициях древности. Фразеология, к которой прибег император, может показаться европейскому читателю удивительной: вину за все несчастия, постигшие страну, Комэй взял на себя. Он имел в виду древнюю концепцию императорской добродетельности (яп. току, кит. дэ)[12].
Добродетельность-дэ – это сакральная энергетика, необходимая монарху. В Китае считалось, что с установлением новой династии она получает «мандат Неба» на правление и обладает достаточным запасом добродетельности, который, правда, конечен и неминуемо растрачивается с течением времени. После того как запас подходит к концу, появляется новая династия с новым запасом дэ. Эта династия получает приказ Неба занять трон. Так что в китайскую политическую модель «встроена» смена династии. Несмотря на многочисленные заимствования из Китая в области политической теории, в Японии с ее непрерывной династией концепция мандата Неба была отвергнута. Понятие же добродетельности-дэ применялось не по отношению ко всей династии, а по отношению к конкретному монарху[13]. Для очень многих японских императоров древности и средневековья именно недостаток добродетельности-дэ служил причиной и предлогом для отречения. Однако при сложившихся обстоятельствах обращение к теме добродетельности служило не доказательством слабости императора, а демонстрацией его силы. Беря ответственность на себя, Комэй утверждал, что власть принадлежит (или должна принадлежать) императорскому двору.
Смена девиза правления сопровождалась и другими проверенными столетиями ритуальными мероприятиями: амнистией и подарками престарелым. Обе эти меры использовались уже в VII веке. Считалось, что они угодны Небу. Сколько было помиловано преступников – неизвестно. Что до подарков, то столетним долгожителям полагалось четыре коку (1 коку равняется приблизительно 150 кг) риса, девяностолетним – три, восьмидесятилетним – два, семидесятилетним – один. Средняя продолжительность жизни в Японии составляла тогда около 40 лет.
После пожара дворец императора был восстановлен достаточно быстро – работы заняли год и семь месяцев. Сёгунат предложил императору сделать свои предложения по улучшению планировки и дизайна, но Комэй отвечал, что страна находится в трудном положении, и попросил оставить все как есть. Экономность и бережливость относятся к традиционным достоинствам образцового дальневосточного правителя. Комэй желал походить на идеал.
1855 год
2-й год девиза правления Ансэй. 4-й год жизни Мэйдзи
Через год после того, как Перри подарил японцам паровозик, его продемонстрировали сёгуну Иэсада. Но сёгун в отличие от князей юго-запада не отдал специалистам приказа разобраться в хитром механизме. Этот не слишком значительный, на первый взгляд, эпизод вполне символичен: по нему хорошо видно, что юго-западные княжества обладали в то время большей витальностью и относились к европейской цивилизации с гораздо более деятельным любопытством, чем центральное правительство[14]. Именно через «южные ворота» проникали в страну различные технические новинки: это и техника судостроения, и военное дело, и фотография. Князья с юго-запада были людьми деятельными и умными, чего не скажешь о сёгуне Иэсада. Его окружение было сообразительнее его самого, но соседство с ним, похоже, не шло им на пользу.
Угроза со стороны Запада ощущалась не только в верхних эшелонах власти, но и на низовом уровне. Замечательно, что простое население отвечало на вызов Запада усилением образовательной активности. В особенности много школ стало создаваться начиная с 30-х годов XIX века, когда ежегодно открывалось по 140 школ. Теперь число открываемых школ уже переваливало за 300. Большинство из них создавалось при буддийских храмах. Однако термин «храмовая школа» («тэракоя») не должен вводить в заблуждение – это были светские заведения, преподавателей-монахов там было мало. Помимо «храмовых школ» существовали и элитные школы, владельцами которых были князья и самураи.
Иными словами, «кризис» конца эпохи Токугава характеризовался настоящим расцветом образования. При этом следует помнить: в организации школьного дела на низовом уровне государство не принимало никакого участия. Однако сама «низовая» Япония ответила на вызов Запада резким увеличением интеллектуальной активности. Это был уникальный способ приспособления к изменившейся ситуации. Многие японцы понимали, что справиться с угрозой можно только догнав Запад в знаниях.
Несмотря на недавнюю смену девиза правления, страну продолжали преследовать несчастия. В сентябре, то есть менее чем через год после провозглашения девиза Ансэй, из-за затяжных дождей уровень рек в Киото поднялся, устояли только два моста над рекой Камо. А 10 октября разразилось страшное землетрясение, больше всего пострадал Эдо.
В то время вина за землетрясения возлагалась на гигантского сома. Считалось: стоит только пошевелить ему хвостом, как тут же начинает трястись земля. На сей раз на японцев особенно сильное впечатление произвело время землетрясения. Дело в том, что 10-я луна считалась временем, когда все синтоистские божества отправляются на свой «съезд» в провинцию Идзумо (совр. префектура Симанэ). Оттого-то этот месяц люди называли «каннадзуки» – «безбожным». Таким образом, когда божества отправились в «служебную командировку» и еще не успели вернуться домой, сом воспользовался их отсутствием для нанесения разрушительного удара своим хвостом, в результате которого, по оценкам источников того времени, погибло более ста тысяч человек (правда, современные исследователи находят эту цифру сильно преувеличенной).
Но, похоже, не всех японцев землетрясение привело в ужас. Бедствие воспринималось многими из них как небесная кара, направленная против владельцев сокровищ, нажитых бесчестным путем. Действительность давала определенные основания для такого заключения: ведь наибольшие потери в абсолютном исчислении понесли именно богатеи. А потому наивные люди полагали, что вслед за бедствием наступит коренное улучшение быта, ибо землетрясение якобы разрушает не только города, но и условия, когда одним – все, а другим – намного меньше. Для этих людей землетрясение было «исправлением, обновлением жизни» («ёнаоси»). Бедствие свидетельствовало о том, что страна управляется из рук вон плохо. Именно таким образом трактует дальневосточная политология землетрясения. Они – знамение того, что нынешний режим утратил доверие Неба и божеств. Под «режимом» тогда понимался не императорский двор, а сёгунат.
Америка и сом перетягивают канат
После землетрясения, как это повелось, были выпущены «черепичные листки», рассказывающие о бедствии. На одной из картинок в уста сому вкладываются такие слова: хотел я, мол, по Америке хвостом ударить, да только по ошибке в Японию угодил. Нечего и говорить, что имелись в виду события, связанные с американской политикой «выкручивания» японских рук.
Нельзя сказать, что сёгунат бездействовал. Нет, он отдавал приказы. Например, переплавить колокола буддийских храмов на пушки. Но что могли «самопальные» бронзовые орудия против европейских, сработанных на заводах? Сёгунат отдавал распоряжения княжествам усилить береговую оборону и перевооружаться на европейский лад, но у них не было на это ни достаточных средств, ни умения.
Угроза со стороны Запада ощущалась не только в верхних эшелонах власти, но и на низовом уровне. Замечательно, что простое население отвечало на вызов Запада усилением образовательной активности. В особенности много школ стало создаваться начиная с 30-х годов XIX века, когда ежегодно открывалось по 140 школ. Теперь число открываемых школ уже переваливало за 300. Большинство из них создавалось при буддийских храмах. Однако термин «храмовая школа» («тэракоя») не должен вводить в заблуждение – это были светские заведения, преподавателей-монахов там было мало. Помимо «храмовых школ» существовали и элитные школы, владельцами которых были князья и самураи.
Иными словами, «кризис» конца эпохи Токугава характеризовался настоящим расцветом образования. При этом следует помнить: в организации школьного дела на низовом уровне государство не принимало никакого участия. Однако сама «низовая» Япония ответила на вызов Запада резким увеличением интеллектуальной активности. Это был уникальный способ приспособления к изменившейся ситуации. Многие японцы понимали, что справиться с угрозой можно только догнав Запад в знаниях.
Несмотря на недавнюю смену девиза правления, страну продолжали преследовать несчастия. В сентябре, то есть менее чем через год после провозглашения девиза Ансэй, из-за затяжных дождей уровень рек в Киото поднялся, устояли только два моста над рекой Камо. А 10 октября разразилось страшное землетрясение, больше всего пострадал Эдо.
В то время вина за землетрясения возлагалась на гигантского сома. Считалось: стоит только пошевелить ему хвостом, как тут же начинает трястись земля. На сей раз на японцев особенно сильное впечатление произвело время землетрясения. Дело в том, что 10-я луна считалась временем, когда все синтоистские божества отправляются на свой «съезд» в провинцию Идзумо (совр. префектура Симанэ). Оттого-то этот месяц люди называли «каннадзуки» – «безбожным». Таким образом, когда божества отправились в «служебную командировку» и еще не успели вернуться домой, сом воспользовался их отсутствием для нанесения разрушительного удара своим хвостом, в результате которого, по оценкам источников того времени, погибло более ста тысяч человек (правда, современные исследователи находят эту цифру сильно преувеличенной).
Но, похоже, не всех японцев землетрясение привело в ужас. Бедствие воспринималось многими из них как небесная кара, направленная против владельцев сокровищ, нажитых бесчестным путем. Действительность давала определенные основания для такого заключения: ведь наибольшие потери в абсолютном исчислении понесли именно богатеи. А потому наивные люди полагали, что вслед за бедствием наступит коренное улучшение быта, ибо землетрясение якобы разрушает не только города, но и условия, когда одним – все, а другим – намного меньше. Для этих людей землетрясение было «исправлением, обновлением жизни» («ёнаоси»). Бедствие свидетельствовало о том, что страна управляется из рук вон плохо. Именно таким образом трактует дальневосточная политология землетрясения. Они – знамение того, что нынешний режим утратил доверие Неба и божеств. Под «режимом» тогда понимался не императорский двор, а сёгунат.
После землетрясения, как это повелось, были выпущены «черепичные листки», рассказывающие о бедствии. На одной из картинок в уста сому вкладываются такие слова: хотел я, мол, по Америке хвостом ударить, да только по ошибке в Японию угодил. Нечего и говорить, что имелись в виду события, связанные с американской политикой «выкручивания» японских рук.
Нельзя сказать, что сёгунат бездействовал. Нет, он отдавал приказы. Например, переплавить колокола буддийских храмов на пушки. Но что могли «самопальные» бронзовые орудия против европейских, сработанных на заводах? Сёгунат отдавал распоряжения княжествам усилить береговую оборону и перевооружаться на европейский лад, но у них не было на это ни достаточных средств, ни умения.
1856 год
3-й год девиза правления Ансэй. 5-й год жизни Мэйдзи
Принц Сатиномия, будущий император Мэйдзи, которому предстояло стать символом современной Японии, воспитывался в духе тысячелетних традиций. Он должен был соблюдать многочисленные табу, предписанные его происхождением. В этом смысле средневековые правила поведения в любой стране одинаковы: чем выше статус человека, тем менее свободен он в своих поступках.
В Японии лица императорской фамилии, опасаясь сглаза, не показывались подданным. За пределами дворца они были обязаны передвигаться исключительно в паланкине, на крыше которого красовалась птица-феникс, считавшаяся императорским знаком. Собственно, это была не совсем птица, а «мифологический гибрид»: верхняя часть его головы взята от петуха, нижняя – от ласточки, шея – от змеи, спина – от черепахи, а хвост – от рыбы. Это существо считалось символом благодетельного государя.
Малолетний Сатиномия должен был следовать этому запрету – не показывать свое лицо. В принципе, в нем нет ничего необычного – в Московской Руси царевичи до 15 лет тоже не показывались на людях. Если же они и отправлялись куда-то (скажем, в церковь), то их скрывали от глаз посторонних суконные полы. В Японии, правда, подобный запрет распространялся и на взрослых членов царствующего дома.
29 апреля пока что четырехлетнему Сатиномия предстоял визит во дворец к своему отцу. Ему был предложен паланкин, но принц решительно отказался забираться в него, так что няньке пришлось тащить принца на руках. Пришлось также занавесить весь путь от дома деда до дворца. Такие занавески оберегали Сатиномия от сглаза все его детство[15].
Биографы Мэйдзи часто отмечают, что взрослый император не слишком любил, когда на него смотрят. Следует помнить: эта «нелюбовь» – побочный продукт его традиционного воспитания.
Сатиномия бывал во дворце все чаще, обменивался подарками с отцом, играл в саду. Его прабабка Цунако нередко сопровождала его. Наблюдая, как он карабкается по устроенному в саду каменному мостику, она сложила:
Осенью Комэй повелел, чтобы Сатиномия перебрался во дворец Госё на постоянное жительство. В очередной раз принц отказался от паланкина, который загрузили амулетами. Рядом с ними сидела Ёсико, мать Сатиномия. Сам принц шел пешком.
«Семейные» отношения при дворе отличались крайней запутанностью. Император выступал в качестве хозяина гарема, располагавшегося в женской части дворцового комплекса. Неудивительно, что детей у императора могло быть немало. Так, у Гомидзуноо (1611–1629) было больше тридцати детей. Дать всем им, включая дочерей, приличное содержание не было никакой возможности, а потому многих из них предпочитали отправить в монастырь.
Помимо наложниц, у императора была и главная жена. Считалось, что именно ее дети имеют лучшие шансы на занятие престола. Однако болезни супруги и смерти ее детей часто приводили к тому, что занять престол было некому. И тогда императрица усыновляла ребенка какой-нибудь из наложниц. Для японского общества, где институт приемных детей получил чрезвычайно широкое распространение среди всех сословий, в этом не было ничего необычного. Присвоение фамилии было более важным, чем реальное кровное родство. Наложницы рассматривались как «сосуды» для вынашивания императорских детей. Попасть в наложницы было весьма почетно и выгодно как для самой женщины, так и для ее родственников, но наложница не имела права на общественно признанную супружескую жизнь. Права определять дальнейшую судьбу детей матерям также не предоставлялось.
Вот почему уже вскоре после рождения сына Ёсико передала свои материнские права императрице Тёси (в девичестве – Кудзё Асако). При этом никакого секрета из того, кто является биологической матерью принца, при дворе не делалось. Ёсико вместе с Сатиномия поместили в «Цветочный павильон», где она получила возможность заботиться о сыне. При этом матерью он называл не ее, а императрицу.
С переездом во дворец у мальчика развилась бессонница. На любую неприятную ситуацию двор отвечал привычным способом: молитвами. Вот и на сей раз во дворец призвали буддийских монахов. В доме деда Сатиномия болел довольно часто. От ветрянки его лечили заклинаниями и средствами китайской медицины. Но жизнь брала свое, европейские науки и умения проникали в страну. Беспокоясь о здоровье внука, дед настоял, чтобы принцу сделали прививку от оспы, что было тогда большим новшеством.
Вряд ли Ёсида Сёин знал о таких подробностях жизни императорского двора. Но он был уверен, что является подданным императора. Его уверенность питалась феодальными корнями. В одном из писем этого года он утверждал: я – вассал Мори (князь Тёсю), Мори – вассал Сына Неба (императора), а потому и я должен быть преданным императору[16]. О преданности императору «напрямую» речь пока что не шла, но и перемена в строе мысли была огромной: Ёсида, а вместе с ним и многие другие самураи уже не считали своим сюзереном сёгуна.
В августе в Симода прибыл американский генеральный консул Таунсенд Гаррис. Он был «специалистом» по Азии. До этого Гаррис занимался тем, что «выкручивал руки» королю Сиама. В Японии он обосновался в буддийском храме Гёкусэндзи. Трудно себе представить, чтобы какая-нибудь из европейских стран позволила бы иноверцам обосноваться в христианском монастыре[17]. Как покажут все последующие события, многие японцы проявят себя «фанатиками». Но религия здесь окажется ни при чем. Или почти ни при чем. Это будут ксенофобы – ненавистники иностранного вообще. В том числе и христианства.
В Японии лица императорской фамилии, опасаясь сглаза, не показывались подданным. За пределами дворца они были обязаны передвигаться исключительно в паланкине, на крыше которого красовалась птица-феникс, считавшаяся императорским знаком. Собственно, это была не совсем птица, а «мифологический гибрид»: верхняя часть его головы взята от петуха, нижняя – от ласточки, шея – от змеи, спина – от черепахи, а хвост – от рыбы. Это существо считалось символом благодетельного государя.
Малолетний Сатиномия должен был следовать этому запрету – не показывать свое лицо. В принципе, в нем нет ничего необычного – в Московской Руси царевичи до 15 лет тоже не показывались на людях. Если же они и отправлялись куда-то (скажем, в церковь), то их скрывали от глаз посторонних суконные полы. В Японии, правда, подобный запрет распространялся и на взрослых членов царствующего дома.
29 апреля пока что четырехлетнему Сатиномия предстоял визит во дворец к своему отцу. Ему был предложен паланкин, но принц решительно отказался забираться в него, так что няньке пришлось тащить принца на руках. Пришлось также занавесить весь путь от дома деда до дворца. Такие занавески оберегали Сатиномия от сглаза все его детство[15].
Биографы Мэйдзи часто отмечают, что взрослый император не слишком любил, когда на него смотрят. Следует помнить: эта «нелюбовь» – побочный продукт его традиционного воспитания.
Сатиномия бывал во дворце все чаще, обменивался подарками с отцом, играл в саду. Его прабабка Цунако нередко сопровождала его. Наблюдая, как он карабкается по устроенному в саду каменному мостику, она сложила:
Прабабка была человеком «мифологической закалки» – своим стихотворением она намекала на фигурирующий в синтоистском мифе мост, который соединяет Землю и Небо. Происхождение будущего императора от богини солнца Аматэрасу гарантировало ему, что он принадлежит как Земле, так и Небу. Родившись на земле, он должен закончить свой путь на Небе – точно так же, как и его предшественники. Когда они попадали на Небо, они скрывались в Небесной пещере, и тогда в мире наступала тьма. А чтобы не происходило утраты – хотя бы временной! – света, японские императоры взяли за правило отрекаться от трона. На трон немедленно всходил преемник, и тогда дела в Поднебесной продолжали идти своим чередом.
Сын солнца,
Тебе предстоит покорить
Немыслимые высоты…
Вот в первый раз переходишь
По небесному мосту из камня.
Осенью Комэй повелел, чтобы Сатиномия перебрался во дворец Госё на постоянное жительство. В очередной раз принц отказался от паланкина, который загрузили амулетами. Рядом с ними сидела Ёсико, мать Сатиномия. Сам принц шел пешком.
«Семейные» отношения при дворе отличались крайней запутанностью. Император выступал в качестве хозяина гарема, располагавшегося в женской части дворцового комплекса. Неудивительно, что детей у императора могло быть немало. Так, у Гомидзуноо (1611–1629) было больше тридцати детей. Дать всем им, включая дочерей, приличное содержание не было никакой возможности, а потому многих из них предпочитали отправить в монастырь.
Помимо наложниц, у императора была и главная жена. Считалось, что именно ее дети имеют лучшие шансы на занятие престола. Однако болезни супруги и смерти ее детей часто приводили к тому, что занять престол было некому. И тогда императрица усыновляла ребенка какой-нибудь из наложниц. Для японского общества, где институт приемных детей получил чрезвычайно широкое распространение среди всех сословий, в этом не было ничего необычного. Присвоение фамилии было более важным, чем реальное кровное родство. Наложницы рассматривались как «сосуды» для вынашивания императорских детей. Попасть в наложницы было весьма почетно и выгодно как для самой женщины, так и для ее родственников, но наложница не имела права на общественно признанную супружескую жизнь. Права определять дальнейшую судьбу детей матерям также не предоставлялось.
Вот почему уже вскоре после рождения сына Ёсико передала свои материнские права императрице Тёси (в девичестве – Кудзё Асако). При этом никакого секрета из того, кто является биологической матерью принца, при дворе не делалось. Ёсико вместе с Сатиномия поместили в «Цветочный павильон», где она получила возможность заботиться о сыне. При этом матерью он называл не ее, а императрицу.
С переездом во дворец у мальчика развилась бессонница. На любую неприятную ситуацию двор отвечал привычным способом: молитвами. Вот и на сей раз во дворец призвали буддийских монахов. В доме деда Сатиномия болел довольно часто. От ветрянки его лечили заклинаниями и средствами китайской медицины. Но жизнь брала свое, европейские науки и умения проникали в страну. Беспокоясь о здоровье внука, дед настоял, чтобы принцу сделали прививку от оспы, что было тогда большим новшеством.
Вряд ли Ёсида Сёин знал о таких подробностях жизни императорского двора. Но он был уверен, что является подданным императора. Его уверенность питалась феодальными корнями. В одном из писем этого года он утверждал: я – вассал Мори (князь Тёсю), Мори – вассал Сына Неба (императора), а потому и я должен быть преданным императору[16]. О преданности императору «напрямую» речь пока что не шла, но и перемена в строе мысли была огромной: Ёсида, а вместе с ним и многие другие самураи уже не считали своим сюзереном сёгуна.
В августе в Симода прибыл американский генеральный консул Таунсенд Гаррис. Он был «специалистом» по Азии. До этого Гаррис занимался тем, что «выкручивал руки» королю Сиама. В Японии он обосновался в буддийском храме Гёкусэндзи. Трудно себе представить, чтобы какая-нибудь из европейских стран позволила бы иноверцам обосноваться в христианском монастыре[17]. Как покажут все последующие события, многие японцы проявят себя «фанатиками». Но религия здесь окажется ни при чем. Или почти ни при чем. Это будут ксенофобы – ненавистники иностранного вообще. В том числе и христианства.
1857 год
4-й год девиза правления Ансэй. 6-й год жизни Мэйдзи
Европейским державам и Америке договоры о дружбе представлялись лишь первым шагом к «открытию» Японии. Почувствовав военную слабость Японии, они стремились развить успех и добиться разрешения на полноформатную торговлю.
Особую активность проявляла Америка. Пытаясь хоть как-то «сохранить лицо», сёгунат старался, чтобы уступки делались не от имени правительства, а от имени местных властей. 26 мая представители магистрата Симода подписали с Гаррисом договор, согласно которому для американских судов был открыт порт Нагасаки, а находящиеся в Японии американцы в случае совершения ими преступлений передавались не в руки японского правосудия, а американскому консулу. То есть американцы получили право экстерриториальности – право, которым пользовались представители «цивилизованных» держав в колониальных странах. Разумеется, магистрат крошечного городка, население которого еще не успело справиться с последствиями недавнего землетрясения, с точки зрения международного права не имел никаких формальных прав на подписание межгосударственного соглашения. Магистрат действовал по указанию из Эдо, но все равно Гаррис опасался: в любой момент японцы могли заявить, что договоры, не подписанные самим сёгуном, не имеют юридической силы. Поэтому Гаррис добивался аудиенции у сёгуна Иэсада. Ведь следующей задачей Гаррис поставил заключение договора о торговле. А уж этот договор должен быть обставлен так, чтобы никто не смог дезавуировать его.
Особую активность проявляла Америка. Пытаясь хоть как-то «сохранить лицо», сёгунат старался, чтобы уступки делались не от имени правительства, а от имени местных властей. 26 мая представители магистрата Симода подписали с Гаррисом договор, согласно которому для американских судов был открыт порт Нагасаки, а находящиеся в Японии американцы в случае совершения ими преступлений передавались не в руки японского правосудия, а американскому консулу. То есть американцы получили право экстерриториальности – право, которым пользовались представители «цивилизованных» держав в колониальных странах. Разумеется, магистрат крошечного городка, население которого еще не успело справиться с последствиями недавнего землетрясения, с точки зрения международного права не имел никаких формальных прав на подписание межгосударственного соглашения. Магистрат действовал по указанию из Эдо, но все равно Гаррис опасался: в любой момент японцы могли заявить, что договоры, не подписанные самим сёгуном, не имеют юридической силы. Поэтому Гаррис добивался аудиенции у сёгуна Иэсада. Ведь следующей задачей Гаррис поставил заключение договора о торговле. А уж этот договор должен быть обставлен так, чтобы никто не смог дезавуировать его.