Александр Покровский. Бортовой журнал 4

Александр Покровский
Бортовой журнал 4

   Трудно думать обезьяне,
   Мыслей нет – она поет.
   Таракан сидит в стакане,
   Ножку рыжую сосет.
 
   Таракан к стеклу прижался
   И глядит едва дыша…
   Он бы смерти не боялся,
   Если б знал, что есть душа.
 
   Но наука доказала,
   Что душа не существует,
   Что печенка, кости, сало —
   Вот что душу образует.
 
   Есть всего лишь сочлененья,
   А потом соединенья.
 
   Против выводов науки
   Невозможно устоять.
   Таракан, сжимая руки,
   Приготовился страдать.

Н.Олейников «Таракан»

Бортовой журнал 4

* * *

   Множество социальных явлений, почти ежедневно наблюдаемых мною, таких как горести, болезни и бедность ума, побудило меня взяться за предметное их описание, описание, в коем более боли, нежели злорадства, и возобладает сострадание и участие над высокомерием и поучительством.

* * *

   У них специально ничего не получается. Специально – это надо думать о специальности. А если о чем-то другом думать, то и засеешь пол-Лондона. Вот и засеяли.
   Кстати говоря, если отрава кладется пальцами, то потом те пальцы, не облизывая, хорошо бы вымыть в ближайшем туалете.

* * *

   Странная беспорядочность нашего климата порождает такую странную беспорядочность человеческих пород, что впору говорить о полнейшем беспородье, и восклицание: «Однако, порода!» – скорее адресована исключению из общего правила.

* * *

   Справка: полоний-210. Изотоп полония-210 имеет период полураспада 138,4 дня. Это не значит, что через это время он полностью исчезает, превращаясь в стабильный плюмбум-206 (свинец).
   Период полураспада – это время, за которое радиоактивное вещество, распадаясь, уменьшается вдвое. То есть через 138,4 дня от одного килограмма полония-210 останется ровно полкило. Еще через 138,4 его количество достигнет 250 грамм и так далее. Считается, что радиоактивное вещество полностью исчезает только через десять периодов полураспада. В случае с полонием-210 это 1384 дня, или 3,79 года.
   Полоний-210 получается при облучении висмута-209 нейтронами. Обычно это происходит в атомных реакторах. Особенно в реакторах с ЖМТ (жидкометаллическим теплоносителем).
   В промышленности он применяется как источник альфа-излучения.
   Полоний-210 – металл, легко образующий аэрозоли. Альфа-частицы (два нейтрона плюс два протона) очень тяжелы, пробег их в воздухе составляет примерно десять сантиметров. Они легко задерживаются одеждой. Даже лист бумаги для них непреодолимая преграда.
   Поэтому и идентификация альфа-излучателя затруднена – его трудно поймать в ионизационную камеру, так что приборы для индикации этого вида излучения очень сложны и показания их не точны. Так что полоний-210 приборами, фиксирующими этот вид ионизирующего излучения, поймать практически невозможно.
   Его присутствие фиксируется косвенным путем, с помощью химических реакций. Так что пронести ампулу с этим веществом через детекторы ионизирующего излучения в аэропорту не составляет труда. Они рассчитаны в основном на гамма-, реже – на бетта-излучатели.
   Полоний-210, как и более чем двадцать радиоактивных изотопов полония-209, ядовит.
   Опасен он при попадании внутрь организма человека через органы дыхания, открытые кожные покровы и через слизистую. Кроме того, что он опасен для жизни, как химическое существо он (не следует забывать) еще и альфа-излучатель. Альфа-частица, почти безопасная из-за малого своего пробега в воздухе, снаружи, очень опасна при попадании внутрь организма. Одна альфа-частица при пробеге в теле человека всего в доли миллиметра способна оставить за собой десятки тысяч радикалов. На обычном языке это означает, что она способна повредить десятки тысяч атомов в клетке. В основном страдают атомы воды, потому что клетка человека состоит в основном из этого полезного соединения.
   Разорванные молекулы воды, соединяясь между собой, дают в конце концов перекись водорода. Присутствие одной молекулы перекиси водорода в клетке на миллион молекул воды приводит к смерти клетки. Эта болезнь носит название лучевой болезни.
   Профилактика: ношение обычного респиратора, предохраняющего органы дыхания, в помещении с полонием-210 уменьшает вероятность заражения человека в сотни, если не в тысячи, раз. Предельно допустимая концентрация полония-210 в воздухе помещений – одна частица размером в микрон в одном кубическом метре.
   В природе полоний содержится в урановых и ториевых минералах. Его способны концентрировать в себе некоторые растения, например табак.
   Так что мои поздравления всем курильщикам. Попадая в организм курильщика, полоний находит свое вечное успокоение в его печени. Из организма полоний не выводится. Он в нем распадается (смотри начало справки).

* * *

   Естественные чувства человечности и справедливости не позволяют мне замолчать тот факт, что некоторые агенты современной разведки (или как там это все теперь у нас называется) столь любезного мне Отечества далеки от совершенства.
   Одного только взгляда на все эти (м-м-м…) лица вполне достаточно для того, чтобы оставить в деле объективного осмысления происходящего как можно меньше места случайности.
   Должен заявить, потупя взор от природной скромности, что в их случае тревоги родительской и супружеской любви не были напрасны – из них получились преотличные суки.
   Положительно я не вижу ничего ни хорошего, ни дурного в этом вопросе, но дети?
   Что же они оставят своим детям?
   Или лучше сказать, своим внукам, поскольку полное очищение от грехов может произойти только через поколение.

* * *

   Меня спрашивают:
   – Ну что вы все время издеваетесь?
   – Это я все время издеваюсь? – отвечаю я.
   – Это вы все время издеваетесь!
   – Да нет! Вы не поняли. Это надо мной все время издеваются, говорят мне разные слова, чтоб я в них верил, а я не могу в них верить, потому что там все время что-то торчит, выглядывает…
   – Что торчит?
   – Не знаю, что-то. Понимаете? Что-то не дает мне поверить, но меня заставляют, пихают в спину: «Верь! Верь!» – а я не верю, потому что не могу.
   – Почему?
   – Выглядывает!

* * *

   Люблю пацанов.
   Тут послали одних пацанов выполнять одно очень важное дело в Катар, так они там так обмотались проводами, что распутывать их пришлось совершенно иным пацанам.
   А недавно новые наши пацаны уморили одного жмурика в Великой Британии, и теперь других пацанов из-за этого сошлют на родину, а третьи пацаны, проклиная свалившиеся на них напасти, будут грозить всем окрестным шведам, изрыгая потрясающие ноты протеста.
   А когда некоторым пацанам разрешают открыть их пацанский рот и начать говорить, то они такое говорят, что уж лучше бы они вообще никогда ничего не говорили, потому как в их оправдательной речи содержатся и мотивы преступления, и то, что это наше преступление, и способы исполнения, и орудия, и оружие, и все наши методы, и то, как мы заметаем следы, и следы этих следов, и методики их отыскания, и пути, по которым хочется отправить следствие, и пути отыскания этих путей, и фамилии свидетелей, и фамилии лжесвидетелей, и МИД, и ПИД, и СПИД. Люблю пацанов.
   У них все такое кондовое, такое первобытное, такое непосредственное, такое незатейливое, что просто пузыри от восторга, а потом приходится изобретать что-то, что отвлечет общественное мнение и направит его в совершенно новое русло: к примеру, наши предложения о предоставлении свободы кому-то от чего-то, или открытие подводного хребта в северных морях и присоединение его к России как источника углеводородного сырья, или можно из какого-нибудь договора по дороге выйти.
   Например, есть договор, и все к нему привыкли, а мы им – раз! – нате, получите.
   И тогда все бросают все и начинают изучать наши инициативы.
   А когда они все-таки вспоминают про прошлые наши художества, то мы им подсовываем свежие инициативы, вперемежку с незабываемыми угрозами.
   То есть ничего не стоит на месте. И только они начинают привыкать к нашему пацанскому поведению, как мы им – раз! – и они только руками разводят, после чего продажа лордства в Палате лордов представляется всем причастным невинными детскими забавами.
   И в этом пацанстве с нами никто не сравнится. Польша пробует, но куда ей.

* * *

   Послушал я его выступление и подумал: «Негодяй!»
   И если и были у меня сомнения в том, что это наши совершили, то с этим выступлением – все.
   Понял я, что они это и сотворили.
   И еще и выступили. По телику.
   Их специально выпустили, что ли? Мол, мы все это сделали, ну и что?
   Ой, мама! Глупые, глупые, глупые.
   И правильно вокруг вас свои базы НАТО сооружает. Потому что вас за забором держать надо.
   Нельзя вас в нормальный мир выпускать.

* * *

   «Где вы, где вы? Кто вы, кто вы? Как вы, как вы?» – убийственная точность речи. Это я о наших политиках говорю.

* * *

   Письмо: «Гутмий! Свет очей и прочее!
   Должен со всей очевидностью вам заявить, что наряду с добродетелями, обычно свойственными человеку безукоризненной прямоты и честности, вы обладаете, причем в высочайшей степени, еще одной чертой, хоть редко, но причисляемой к списку добродетелей, – беспримерной природной стыдливостью.
   Так вот, превозмогая это свое несомненное свойство души, ответьте: все ли мои послания к вам попадают в цель?»

* * *

   Все проговариваются.
   Правящая партия в качестве своего символа выбирает животное, которое полгода ничего не делает и спит в своей берлоге, а в оставшиеся полгода оно только и делает, что набивает свое собственное брюхо.
   То есть ни о каком общественном благе речь не шла изначально.

* * *

   Чего не следует поминать втуне?
   Втуне не следует поминать все. Мало ли. При нынешнем положении вещей, стало быть, все время начеку.
   Я, было, был сбит с толку сегодняшними нашими несомненными достижениями в области ума, но потом прежнее настороженное отношение к явлениям обыденности не замедлило проявиться с новыми силами.
   Ибо сонмище досадных огорчений на всех поприщах моей прошлой буйной жизни приучило меня к осторожности в осуждении принципов нашего движения вперед, связанных с преждевременной утратой либо изувечением различных органов.

* * *

   Эх, Россия! Ты такая большая или даже огромная, косматая, дикая, что не видишь ты нас совершенно. Маленькие мы.
   А вот были бы мы ростом с колесо ветряной мельницы или, может, с саму мельницу, вот тогда, наверное, было бы нам легче.
   А так – придавят, и никто не заметит туточки, что придавили человека.
   Оттого и счет здесь идет на тысячи – потеряли столько-то тысяч, и еще, и еще – и никому от этого убытка нет совершенно.
   Так что каждый здесь сам себе воин, сам судья, сам глава государства и само государство.
   И всюду здесь проложены пути-дорожки, по которым ходить следует. Эти дорожки-гати через болота дремучие. Чуть ступил в сторону – и утянула, уволокла, утащила тебя к себе мгла.
   Ты ее стерегись, путник. Стерегись ее, неуемной.
   А коль встал ты на свой путь, то ко всему будь готов – сенца-то никто не подстелет.
   Крепче держись за что попало, потому что принято так на Руси – драться тем, что под руками случится.
   Вот и бейся, Господь с тобой!

* * *

   – Истинно говорю я вам, Ваше Высокопревосходительство, истинно говорю, потому что не в силах превозмочь, не смею! Кроме вас, Ваше Высокопревосходительство, никого не вижу я на этом самом месте, в служении. в Отечестве. во благо. слов нет, слов. да что слова? что они? что? звук пустой и никакого тебе преображенья. чувства. теснят. не позволяют… а потому разрешите плечико.
   – Что?
   – Плечико соблаговолите…
   – Что?
   – Облобызать вам плечико… И облобызал.
   Теперь из преданнейших будет.

* * *

   От Адмиралтейских верфей вверх по Фонтанке до Гороховой улицы, по ней до Адмиралтейского проспекта, по нему до Дворцового моста, и по Большой Неве опять до Адмиралтейских верфей.
   Это город в городе, это его центр, его историческая часть, а точнее, его чрево – темное, сочащееся, чавкающее, смрадное. Оно неприглядно, как поврежденные, вывернутые внутренности.
   Чуть только в сторону от шума улиц и блестящих фасадов, и сейчас же наступает чернота подворотен – такая, что по ночам не ходи; и темные провалы проходных дворов, и преступность, и туберкулез, и затхлый пар подвалов, и комары зимой, и гнилые подъезды, и лестницы без перил, и крысы, и пустые глазницы окон, и дыры, и ямы на асфальте, и мусор во дворах, мусор возле редких, больных деревьев, мусор везде.
   И коммуналки, коммуналки, коммуналки…
   Житель здесь непрост.
   Чаще всего это человек пожилой. Он худо одет во все старое, он одинок и заперт в своей комнате.
   Он начитан, умен и он не верит политикам, партиям и всей прочей ерунде.
   При встрече на ваше «Здравствуйте» он может ответить: «Мое почтение!»
   Тут можно услышать: «Премного вам благодарен», «Осмелюсь спросить» и «Не ведаю, друг мой!», а одна старушка на мое: «Как мне найти вот то-то», – ответила: «Не знаю, деточка, клянусь честью!»
   После этих слов становится хорошо, теплеют глаза.
   У этих людей особенные лица. Они будто бы выточены из очень редких пород дерева, которые и сами по себе давно уже редкость – сандал или же палисандр.
   Это люди с большим достоинством. У них плохо действуют руки, но жив ум, и, повторимся, у них очень выразительные лица.
   Я вообще люблю лица людей. Я люблю в них всматриваться и замечать в них перемены к лучшему.
   Они должны быть светлыми, тогда и мне становиться хорошо.
   А еще хорошо бы, чтоб улицы были чисты и свежи фасады домов.
   Вот все это вместе и есть город.
   Город, который построил Петр.

* * *

   Эпитафия: «При всей внутренней опрятности разума и воображения он обладал крайне ограниченным запасом слов».

* * *

   Все спецслужбы вербуют всех. Это работа такая.
   Но вербуют они только тех, кто вербуется. Чего на каменных время тратить?
   Так что если они и вербовали этого типа, то, значит, он вербовался, а наши если хотели сказать на весь мир, что мы последние мудаки, то им это удалось.
   У политиков аура внутренних органов имеет уныло-лиловый цвет, в отличие от синего, присущего нормальным людям. Думаю, что это от лжи. К примеру, печень не выносит никакого вранья. Клетки ее гибнут тысячами.
   То же можно сказать и об остальных органах, которые люди называют ливером.
   Таким образом, стоит заметить, что ливер политиков далек от совершенства.
   Вывод: иным занятие политикой приятнее собственного ливера.

* * *

   Щекотливые судьи, возможно ли вам угодить? Как вы загадочно безгласны!
   Обращаю ваши взоры на то обстоятельство, что в своей нетерпимости я способен дойти до резкой и рискованной крайности, а все оттого, что характеру моему в значительной мере присуща черта, которую с трудом можно отнести к добродетели – прямолинейностью своей я далеко превосхожу карабахского ишака.

* * *

   Я тут недавно придумал вот что: я предложил заранее написать некрологи на все более или менее значительные фамилии. Я предложил вывесить их загодя, дабы адресаты смогли бы ими насладиться еще при жизни.

* * *

   Город-то помойте! Ну, я не знаю, возьмите шланги, тряпки и помойте город. Это я вам говорю.
   Едет машина и увлажняет грязь, а потом это все подсыхает и взметается вверх.
   Пылища! Столбом. Так что город-то помойте.
   Вы же его виды собираетесь туристам продавать! Вы же на это все рассчитываете!
   Так вымойте продукт, прежде чем его втюхивать!
   Все моют продукты перед продажей, чтоб они вид товарный имели. Вот вы и помойте. Шлангами. Мылом, Начиная с крыш.
   А грязь не увлажнять надо. Ее надо убирать. Совочком и веничком, если иных приспособлений не имеется.
   У нас же единственная страна, где зимой что-то сыпят такое, очень для зимы вредное, и оно потом до следующей зимы по воздуху летает.
   Везде убирают. В Дании, например, посыпали гранитной крошкой, чтоб люди не падали, а весной все собрали и отвезли в то самое место, где взяли, чтоб на следующий год снова взять.
   А у нас – посыпали, а потом город от всего этого никак не отмыть. Годами.
   Все ждем дождей.
   А они не идут. Не идут теперь здесь тропические ливни.
   Турист хлынет к нам, конечно, турист пойдет. Но если помыть улицы, то он пойдет сильней.
   Улицы, подвалы, перила, ковры, витражи – все должно блестеть. Нельзя продать загаженное.
   У загаженного цена – копейка. Давно это повелось.
   Вся Европа моется, а тут приезжает к нам Европа и ходит молча.
   «Чего молчим?» – спрашиваю я у Европы, а она мне зло так: «А мыть город не пробовали?»
   Город?
   Да, город! Город надо мыть! Не просто так милиция у граждан чего-то там сшибает и тем мы на весь мир жутко знамениты, а помыть. Город.
   Надо только один раз попробовать, и понравится.
   Гарантирую. Вам понравиться жить в чистоте. Ведь на свалке животное становиться очень агрессивным, а в чистоте оно нежится.
   Мне сейчас скажут, что мы не животные.
   Ну так город помойте, не животные!!!
   Даже голуби на мусорной куче бьются насмерть. Это не я, это зоологи заметили.
   Мусор воспитывает в живом существе агрессию. Было у них, у зоологов, на этот счет большое исследование. Так что мы все агрессоры. Хмурые, злые, серые, пыльные, грязные.
   Может, действительно, город помыть? А? Глядишь, и начнут люди улыбаться. И перестанут гадить. В том числе и власти.

* * *

   Что бы мне такое занести в сатирическом неистовстве в свою памятную книгу в качестве мощной опоры себе под старость? Ума не приложу! Может быть, труды о богатстве ощущений после ежедневных омовений предрассветной уриной? Или размышления о пользе разочарований? Или записи о вспоможении в укреплении духа выставлением себя на всеобщее обозрение в самом неприглядном свете? Или рассуждения о слабости ума при достижении зрелости тела?

* * *

   Питерская погода влияет на ум. То жара, то потоп – и вот все лежат. Ветер подул – уныние, гроза – обморок.
   Отсюда и склад души особого рода, делающий честь нашей атмосфере. Она нежна и порывиста.
   Все жители – шалопаи, а в отцы города выбираем себе мать.

* * *

   Про индоевропеизм.
   Наконец-то! Наконец-то на том берегу Невы решено построить НАШЕ СИТИ.
   Это просто счастье какое-то.
   Многие его не понимают, многие, но только не я.
   Я его понимаю – это нечто.
   То есть я хочу сказать, что народ-то мы, в общем-то, пока еще индоевропейский.
   Просто это наше название никто еще не отменял (не было такого указания: отменяю то, что мы – индоевропейский народ), а потому и вехи у нас все именно оттуда – из Индоевропы, а это означает, что нас должны все время окружать фаллические символы.
   Вот они и начали нас окружать.
   А почему?
   А потому что они символы плодородия.
   Конечно, самого могучего плодородия еще пока никто не наблюдал, но зато уже есть явные признаки его грядущего присутствия.
   То бишь вот-вот и оно – то самое, очень полезное нам всем плодородие – может появиться.
   Так что мы должны быть готовы – побриты, напомажены и смотреть должны в правильную сторону.
   А все потому, что мы должны быть все время готовы к его приходу, чтобы сразу же начать ему аплодировать.
   То есть фаллос величиной много-много сотен метров – это как раз то, что всем нам так не хватало на том берегу Невы.
   А то, что он будет все время показывать себя в окна нашей исполнительной власти – это еще один символ, с чем я и поздравляю всех причастных.

* * *

   Вертикаль – это фаллос во все времена человеческой истории.
   Фаллос напрямую связан с богатством.
   Проще говоря, фаллос – это сила.
   То есть вертикаль – это сила.
   То бишь фаллос – это сильная власть.
   Власть – это фаллос. Фаллос – это власть, остальное – аллюзии.

* * *

   Поссорились с Сашкой. Я его побил – по шее, по спине, по голове. Он сказал, что пойдет погулять. Вышел в восемь вечера, а потом его мобильник замолчал. Мы не спали всю ночь. Ворочались.

* * *

   Ты говоришь мне, что из детей не всегда вырастает то, что хотелось. Мне кажется, что это не так. Просто из человека ничего нельзя вылепить. Он все равно извернется и будет тем, кем он и должен быть. В этом деле родители ему могут только помочь. На то они и родители.

* * *

   Первое мое знакомство с сыном произошло только через три месяца после его рождения. Я не мог приехать сразу. Не получилось.
   Я увидел маленькое существо с узкими глазами. Он мне страшно не понравился, но жена воскликнула: «Смотри, какой он красивый!» – и мне пришлось сказать, что да, он очень красивый, а потом мне дали его подержать, и ко мне на плечо легло это маленькое тельце.
   Оно лежало там, и поначалу не вызывало у меня никаких эмоций, кроме того, что я чувствовал, какое оно хрупкое, тщедушное, а потом неожиданно меня захватила волна невыразимой нежности. Она меня просто затопила, я задохнулся.
   С тех пор я по любому поводу и вовсе без такового хватал его и прижимал к себе.
   Я просто млел от того, что он вскоре научился охватывать мою шею своими ладошками.
   А потом я стал замечать, что он обожает сидеть у меня на руках, и тут же закатывает мне скандал, если я опускаю его на землю.
   «Э, нет, дружище, – сказал я ему тогда, – так дело не пойдет, ты уже большой!»
   Вот с этого момента, как мне кажется, и началось наше воспитание. Я стал воспитывать сына, а он – меня.
   Да, да, это дело обоюдное. Ты воспитываешь его, он – тебя. Вернее, ты учишься. Ты учишься терпению.

* * *

   Если у тебя несколько детей, то ты быстро научишься терпению. Примерно после появления третьего ребенка родители вообще перестают реагировать. В них что-то выключается. Или лучше сказать, в них появляется такой маленький выключатель, предохранитель, который при перегрузках вырубает всю систему. Хлоп – и ты уже не реагируешь.
   А вот с одним ребенком такого не бывает.
   Не хватает одного ребенка, чтоб выключиться. Так и остаешься включенным.
   На всю жизнь.

* * *

   Детки, детки…
   Они заполняют твою жизнь. Вернее, они всегда найдут чем ее заполнить. С самого начала ты будешь бегать вокруг, прыгать, гукать, менять подгузники, есть, гулять, писать, какать и читать книжки. Причем существуют же любимые книжки, которые придется читать не по одному разу.
   Их придется читать по десять, двадцать, тридцать раз на день.
   «Какую сегодня будем читать книжку?» – «Про булочника белого!»
   Этот булочник белый – это книжка навсегда. Это чокнуться можно. Я его тысячу раз прочитал. Вот так и куется мастерство актера.
   А еще была книга Носова «Шляпа» – этой тоже сильно досталось. На каком-то разе ее просто захотелось шмякнуть об пол и сплясать на ней джигу.

* * *

   Совершенно верно: родители и дети говорят на разных языках. Происходит это сразу же после того, как дети начинают говорить. При этом, как выясняется, ребенок не сразу переходит на язык родителей. Он сперва изобретает свой собственный язык, которому он тут же хочет научить родителей.
   Мой сын, к примеру, изобрел свою азбуку, алфавит, словарь.
   А потом, после изобретения столь необходимых вещей, он приступил к обучению меня этому языку, и очень расстраивался, плакал, если я не хотел его учить.
   В этом нет ничего необычного. Ведь еще до того, как он заговорил на нашем языке, между ним и нами уже был язык звуков, мимики, жестов, и он – тот язык – всех устраивал, а потом ему вдруг почему-то приходится учить еще какой-то язык, который ему представляется совершенно лишним. Мало того, этот язык выглядит как предательство того, единственно верного нашего с ним языка, потому что в этот новый язык входят, вмешиваются совершенно посторонние люди, люди с улицы, люди со стороны.
   Вот поэтому он и говорит себе: «Ладно, ты хочешь еще один язык, так я тебе его изобрету», – и изобретает, и этот его язык – это всего лишь защита от разрушения нашего с ним только что выстроенного маленького мира. Это трагедия. В один миг рушится его мир. Его мир гибнет. Гибнет огромное количество миров. Тысячи маленьких планет, на которых навсегда остаются тысячи Маленьких Принцев, сходят со своих орбит.

* * *

   Ни капли желчи и злонамеренности. Все только хорошее, в том числе и видения.
   А видится мне, как пошатнется благополучие их дома, как месть пустит из своего отравленного, вонючего угла слух, которого не опровергнут теперь ни чистота сердца, ни безупречное поведение, ни раздача куличей сиротам, и доброе их имя поколеблется, истечет кровью от тысячи ран, светлые дела будут обречены на поругание, помыслы забыты, а потуги втоптаны в грязь.

* * *

   Вы, конечно же, хотите знать, что я имею здесь в виду?
   Я имею в виду слух о том, что скоро все молодое поколение пересядет на электромотороллеры.
   Приводятся они в действие аккумулятором, а обслуживание стоит пятьдесят евро в месяц, и каждый день можно проезжать по сто километров. Зарядка – на два часа в розетку. Все! Конец нашему всему, нашему газу и нефти.
   Все! Все теперь сядут на электричество, о чем мы и предупреждали. То есть скоро они пойдут, гонимые и проклинаемые современниками. Они – менеджеры. Ничего они больше не продадут. А трубопроводов-то наложили! Господи! Просто везде – и по дну, и не по дну.
   Их сразу же перестанут взрывать. А существовать теперь будут только высокие технологии. Они определят лицо этой планеты.
   И будет оно, видимо, японским. Флот наш не выпустят из баз, авиация не покинет землю, памятники демонтируют везде, а вокруг наставят ракетные установки – вот что нас ждет, господа менеджеры. А все потому, что очень вы надеялись на то, что вечно будете из земли все качать, и совершенно загнали в угол отечественную науку. И останется у нас только космос с космическими туристами, жующими на орбите жвачку. Да и то летать туда вы будете только по графику, согласованному с Польшей, у которой вы никак это несчастное мясо не купите. Все, господа! Наступает новая эра.