Страница:
Александр Прозоров
Царская сабля
Отчет
Утро выдалось ясным и морозным. Искрящийся снег хрустел под копытами лошадей, люди дышали белесым паром, наконечники рогатин покрывались густой пушистой изморозью, и даже на древки копий оседала легкая снежная пыль. Зимний день короток, и, стремясь использовать его полностью, противники выстроились рать против рати еще затемно, перекрыв от края и до края луговину, с одной стороны подпертую сосновым бором, с другой – низким густым осинником.
Шведское войско сверкало начищенными кирасами выставленных вперед копейщиков, за которыми прятались со своими помощниками аркебузиры. Русские полки красовались синими и зелеными кафтанами укрывшихся за толстыми щитами гуляй-города стрельцов. Конница гарцевала позади пехотных шеренг, готовая в любой миг сорваться с места и нанести стремительный, всесокрушающий удар. На этот случай обе стороны приготовили короткоствольные походные пушки, которые шведы собрали в центре, а царевы канониры распределили по всему фронту.
Боярский сын Щерба Котошикин ждал своего часа в полку левой руки, в самой гуще тяжелой кованой рати. Это был уже третий его поход – но в бою новик не был еще ни разу. Как-то обходилось ранее без кровавой сечи. Как назло, именно в этот раз, когда молодой воин так нуждался в совете и поддержке, отец остался дома. Свалила родителя болотная лихоманка, невесть как пробравшаяся в дом. Служить за землю и звание пришлось идти одному. Не считая трех холопов, разумеется.
Солнце взбиралось все выше, а ни единого выстрела еще не прозвучало. В душе боярского сына затеплилась надежда: а вдруг и в этот раз обойдется? Постоят рати, пугая друг друга грозным видом, да и разойдутся. Со шведами такое может случиться запросто.
Отец сказывал, минувшая война выдалась донельзя странной. Со шведами русские полки то дрались, то вместе трусливых ляхов били; в одних местах порубежья мир вечный учиняли, в других – о войне сговаривались. На суше друг в друга стреляли, на море шведские корабли пиратов ловили, что русские торговые суда грабили, головы им рубили и государю Иоанну Васильевичу в подарок отсылали. Случалось даже, что отбитые ляхами крепости шведские воины освобождали и русские гарнизоны в них обратно впускали, а в полусотне верст смертным боем меж собою рубились.
Вот и ныне: отчего вдруг король Сигизмунд решил перемирие порвать, уговор с усопшим царем Иоанном нарушить и отказался крепости русские Копорье, Ям, Иван-город и Нарву под руку государя Федора Иоанновича возвратить? Может статься – одумается? Тогда и биться станет не за что. Прежним укладом все пойдет, миром да покоем.
Однако внезапно оглушительно жахнули пушки, дробно загрохотали пищали, над левым краем русского войска поднялись густые серые облака. Впереди призывно запели трубы, князь Мстиславский что-то закричал, неслышимый из-за расстояния и грохота непрерывной пальбы. Масса конницы дрогнула, медленно двинулась вперед. Оглянувшись на холопов, одетых в ватные колонтари[1], Щерба потянулся вместе со всеми.
Утопающие в дыму щиты гуляй-города шириной были шагов на десять, проходы между ними стрельцы оставляли в четыре шага. Только-только двум всадникам протиснуться. Едва кованая рать стала просачиваться за щиты, огонь прекратился. Стрельцы, снизу вверх посматривая на боярских детей, торопливо заряжали пищали и тюфяки[2], поправляли фитили в замках.
Заминка оказалась совсем краткой – воевода полка левой руки придержал передовые ряды, давая время основным силам выйти за щиты и собраться в плотную массу. А затем трубы заиграли снова, и боярское ополчение, понукая лошадей, стало разгоняться для сокрушительного удара.
Вместе со всеми Щерба перешел на рысь, потом на быструю рысь, затем в галоп. Пелена дыма рассеялась, и он увидел за передовыми всадниками, в двух сотнях саженей, окутанные дымом ряды латных шведских копейщиков. Бояре грозно взревели, Котошикин с холопами тоже заорал:
– Ур-ра-а-а!!!
Конница стремительно преодолела заснеженное поле, ударила. Передовые ряды, стремительно редея, увязли во вражеском строю, но совсем ненадолго. Часть латников воины опрокинули и затоптали, часть просто раскидали в стороны, прятавшихся в тылу аркебузиров безжалостно изрубили. Щерба Котошикин в этом не участвовал – он давился в задних рядах, которым после долгого разгона внезапно оказалось некуда наступать.
Однако, смяв правое шведское крыло, конница вырвалась на простор, снова начала свой разгон, заходя в спину главным шведским силам. Это понял и воевода Густав Банер, бросив навстречу русским всю свою пятитысячную конницу. Кованая рать и разогнаться толком не успела, когда лоб в лоб с нею столкнулась вражья сила и, остановив наступление, принялась яростно рубиться. И опять – в паре десятков саженей от боярского сына Котошикина шла жестокая сеча, а сам он лишь давился в задних рядах, наблюдая за происходящим со стороны.
Битва продлилась не более получаса – трубы заиграли отступление, боярская конница отвернула назад, быстро ушла в проходы между щитами оказавшегося совсем рядом гуляй-города, а излишне увлекшегося преследованием врага стрельцы отогнали выстрелами. Оставив на снегу несколько сотен убитых, ускакали к лесу и кирасиры, открывая взгляду русских новые ряды свежих шведских полков, занявших место уничтоженных.
Казалось бы – ничего не изменилось, почти две тысячи воинов сложили головы зря, продвинувшись вперед всего на две-три сотни саженей. Но Щерба с высоты своего седла заметил в стене леса за шведами широкий просвет, выдававший дорогу, выходящую на луговину аккурат в этом месте. Это значило, что, если русским полкам удастся туда пробиться, они отрежут всей шведской рати путь к отступлению и прижмут ее к болотине на северном краю поля. Там схизматикам останется только погибнуть. Или – сдаться.
Три сотни саженей до дороги русские полки уже прошли. Оставалось еще два-три рывка, и они загонят чужаков в смертельный капкан.
– Слушайте меня, други! – Князь Федор Мстиславский гарцевал на черном тонконогом туркестанском жеребце совсем рядом, сверкая начищенными пластинами узорчатого бахтерца[3], в островерхом шлеме с поднятой личиной. – От нас ныне успех битвы сей зависит, от нас токмо и ни от кого более! Не посрамим имени русского, не посрамим веры православной! Изгоним схизматиков поганых с земли отчей! За мной, други! До конца исполним клятву свою, что государю Федору Иоанновичу принесли!
Князь поворотил коня и первым проехал в просвет между щитами. Следом устремились остальные всадники, собираясь на глазах врага для новой атаки. Шведы выжидали, выставив вперед аркебузиров, положивших на сошки свои тяжелые стволы.
В этот раз Щерба оказался в третьем ряду, да и сотни ныне стояли куда свободнее, нежели перед первой атакой. Князь оглянулся на бояр, вскинул над головой саблю. Трубачи заиграли атаку, и тяжелая конница начала разгоняться, готовая снести все и вся на своем пути. Аркебузиры, уперев приклады в нагрудники и кирасы, терпеливо выжидали и дали свой залп лишь тогда, когда разогнавшаяся в галоп конница уже промчалась половину своего пути. Воздух наполнился зловещим воем, тут и там убитые лошади закувыркались через головы, теряя всадников. Боярские дети вылетали из седел, раненые и убитые, князь Мстиславский, уронив саблю, согнулся набок, опасно кренясь с хрипящего жеребца – и боярский сын Котошикин внезапно понял, что остался один. Плотный свинцовый ураган выкосил всех. Всех, кто двигался впереди, шел справа или слева, кто дышал в самую спину. И теперь, опустив рогатину и глотая встречный морозный воздух, вперед мчался лишь он, и только он.
– А-а-а-а!!! – заорал от ужаса Щерба, пригибаясь к гриве и еще сильнее понукая скакуна. Предчувствие неминуемой гибели жутким холодом скрутило живот, по спине заструился пот, ноги онемели. – Бей схизмато-о-ов!!!
Аркебузиры с разряженным оружием убежали за спины копейщиков, те сомкнули строй, опустив пики. Сразу два десятка наконечников нацелилось в грудь и лицо одинокого русского храбреца.
– А-а-а-а!!! – Щерба дал шпоры коню, заставляя его взметнуться в последнем прыжке, закрылся от копий слева щитом, рогатину опустил еще ниже, метясь в лицо голубоглазого бородача. Тот увернулся, и наконечник вошел глубоко в грудь стоящего за ним пехотинца, легко пробив насквозь не только кирасу, но и тело, пройдя дальше и впившись в живот шведа из третьего ряда. Скакун был уже мертв и падал вперед, сминая и опрокидывая копейщиков, и выбитый из седла боярский сын тоже падал, собою разбрасывая врагов. Щит раскололся и отлетел, но сам боярин отчего-то еще дышал и потому схватился за саблю, но выдернул ее, уже упав на спину.
Шведы, раскиданные и потерявшие строй, сжимающие в руках длинные копья, на миг растерялись, и Щерба успел дважды уколоть саблей ближайших врагов под подолы кафтанов, стараясь вогнать клинок как можно глубже. Убить длинным копьем копошащегося у ног противника не так-то просто, и потому боярского сына стали пинать ногами, пытаясь попасть по лицу и руке с саблей, а затем кто-то саданул его тупым концом копья – опять же, промахнувшись по лицу, но уже со второй попытки попав в грудь и в живот. От жуткой боли у воина перехватило дыхание, он скрючился, не в силах уворачиваться, но тут шведов справа и слева буквально разорвало напополам жесткими ударами рогатин, другие оказались опрокинуты, сбиты с ног мчащимися во весь опор лошадьми. Отставшие было кованые сотни наконец-то подоспели со своим железным ударом по врагу, потерявшему строй.
Каким-то чудом ни одно из копыт проносящейся над головой Щербы конницы не опустилось на него самого, не оттоптало ни руки, ни ноги. Чуть выждав и переведя дух, боярский сын поднялся, отер рукавом стеганки лоб. Правая рука его продолжала сжимать саблю, с живота лохмотьями свисала драная во многих местах кольчуга, из-за разорванного ремешка шлем сидел набекрень и больно царапал ухо. На губы откуда-то стекала соленая горячая кровь. И тем не менее Щерба уцелел.
Сеча продолжалась далеко перед ним – почти за спиной шведского большого полка. Там новый встречный удар королевских кирасир остановил наступление боярского ополчения. Шведы, отчаянно рубясь, безуспешно пытались отбросить русских обратно, в то время как за их спинами пехота торопливо собиралась в новую оборонительную линию.
Трубы заиграли отступление – кованая рать отвернула, уходя в сторону бора. Часть кирасиров устремились за ними, где-то с десяток направили коней прямо на Щербу, вскинув мечи.
– Господи, прими душу грешного раба твоего, Щербой нареченного, Глызина сына, – устало осенил себя крестом боярин, перехватил саблю в левую руку, правой же поднял с земли шведскую пику, упер тупой ее конец в землю, крепко прижав ногой, а острие направил в сторону врага. Молодой воин был уверен, что заберет с собой в иной мир хотя бы одного из мчащихся на него схизматиков. Но выстоять против десяти, увы, не способен никто.
Щерба уже успел нацелить копье в шею пегой кобылы, на которой восседал плечистый усач, когда, словно доскою по ушам, совсем рядом грохнули выстрелы. Усач вылетел из седла, еще двое кирасиров кувыркнулись вместе со скакунами – и остальные поспешно отвернули прочь.
Боярский сын оглянулся. Щиты гуляй-города стояли всего в нескольких шагах у него за спиной. Стрельцы в очередной раз успели полностью использовать плоды боярской атаки, продвинув стену полевого укрепления еще на триста саженей вперед. Ратники махали ему руками, подзывая к себе, но Щерба после своего падения соображал медленно, слышал словно сквозь вату и далеко не сразу понял, что там, среди своих, он окажется в полной безопасности. А потом в его глазах внезапно потемнело.
Сознание возвращалось медленно. Поначалу Щерба не понял, откуда вдруг взялся Карасик – один из двух его холопов, – почему ему растирают лицо снегом и зачем стаскивают кольчугу и пропитанный кровью поддоспешник. Но снег все же помог – взбодрил и освежил, уши внезапно обрели способность слышать, а в глазах перестали плавать розовые пятна. Боярский сын тряхнул головой, поднялся, отпихнул холопа:
– Ты чего делаешь?
– Дык рази это теперича броня, боярин? – поднял перед ним рваную во многих местах кольчугу Карасик. – И стеганка залита вся, токмо что не чавкает!
– Воевода, воевода едет! – внезапно засуетились стрельцы, отступая к щитам и хватаясь за пищали. – Князь Хворостинин.
– Сам князь Дмитрий?! – Услышав имя знаменитого воеводы, многократного победителя татар, шведов и ляхов, боярский сын Котошикин тоже забеспокоился, схватился за пояс с саблей, торопливо застегнул его на животе, выпрямился, выпятив окровавленную грудь.
Воевода подъехал мерным шагом в сопровождении свиты из пяти богато одетых бояр. Он был в крупнокольчатой байдане, поверх которой на плечах лежала соболья шуба. Длинная седая борода колыхалась на ветру. Высокий лоб, впалые щеки, синие круги под глазами, но – твердый уверенный взгляд.
– Назови свое имя, боярин, – хрипло потребовал воевода Хворостинин.
– Боярский сын Котошикин, княже! – выкрикнул новик. – Щербой родители нарекли!
– Стало быть, это ты собрался сам-един правый полк шведский опрокинуть? – улыбнулся князь. – Достойные, стало быть, сыновья в семье Котошикиных растут. Надобно род этот запомнить.
Один из воинов свиты зашевелился, доставая что-то из поясной сумки, но новик смотрел только на знаменитого воеводу:
– Отец мой честно царю всю жизнь служил. И братья младшие, как подрастут, достойными звания боярского будут! Дозволь под твою руку исполчаться, Дмитрий Иванович?
– Имя я твое запомнил, боярский сын Щерба, – кивнул воевода. – Отвагу твою ныне знаю. Отдыхай.
– А чего мне отдыхать, княже? – развернул плечи новик. – Руки целы, ноги целы. В сече мое место, а не в телеге знахарской!
– Храбрец, – похвалил воевода, – этого у тебя не отнять. Ну, коли так, ныне сотником тебя в полку левой руки ставлю. Князь Мстиславский раненый лежит, и бояре старшие тоже посечены. Тебе честь – вместо них сотни боярские в атаку поведешь. Их, правда, всего три у тебя осталось. И более не дам. Дорогу видишь? Воевода свенский Банер превыше всего боится, что захватим мы сей выход и на поле их запрем. Оттого все силы на сей стороне супротив тебя и собрал. Мы же, как ты к себе внимание общее привлечешь, засадным полком в левый край его, вконец опустевший, ударим, за спину пройдем и стопчем ворога начисто. В твоих руках победу нашу оставляю. Напугай Банера так, чтобы ни единого кирасира отсюда не увел. Сделаешь?
– Не сумневайся, княже!
– Не сумневаюсь, – поворотил коня князь Хворостинин.
Боярский сын, ныне уже сотник, Щерба проводил его взглядом. Карасик же, ругаясь, принялся стаскивать с себя колонтарь:
– Что же творишь ты, боярин? Ведь побьют! Как есть ведь побьют.
Застегнув теплую стеганку, обшитую снаружи железными пластинками, сотник Котошикин поднялся в седло холопьей кобылы, принял в руку рогатину слуги и подъехал к уставшим ратникам, отдыхающим под прикрытием щитов:
– К последнему усилию призываю вас, други! Ныне токмо от нас, от храбрости и чести нашей исход битвы зависит. Докажем же государю, что мы есть лучшие из слуг царских, что на земле русской рождались! Не посрамим имени русского, отцов и прадедов наших. Выбьем схизматиков поганых с земли нашей, дабы боле здесь и не показывались! За мной, други, за мной!
Теперь он, как час назад князь Мстиславский, первым выехал за щиты гуляй-города. А следом, один за другим, стали выезжать остальные боярские дети и их холопы, крестясь перед последней своей схваткой, целуя нательные распятия и шепча молитвы. Вдалеке, возле ставки, запели трубы, и сотник махнул рукой трубачу:
– Играй атаку! За мной, бояре! Во славу Божию, за мной! Ур-ра-а!!!
Он дал шпоры кобыле, посылая ее в сторону плотных шведских рядов, разгоняясь в стремительный, поющий ветром в ушах галоп, опустил рогатину, выбирая жертву для удара, – и тут склонившиеся к аркебузам стрелки нажали на спуск, посылая в сердца атакующих смертоносный свинцовый поток.
Щерба увидел вырвавшиеся из стволов дымы, вздрогнул от обжигающей боли, опрокинулся на спину и…
…открыл глаза. Рефлекторно откатившись в сторону, грохнулся на пол, но тут же вскочил, вскинув руки перед собой в «закрытой» стойке, мотнул головой из стороны в сторону, не заметив опасности, быстро ощупал грудь, голову и облегченно перевел дух, медленно приходя в себя:
– Ни хрена себе, примерещилось! Еще секунда, и я проснулся бы трупом!
Разумеется, он находился дома. Дома, в Москве, в своей комнате на восьмом этаже панельной многоэтажки. Не в армии, не в командировке, не на работе. То есть в полной и абсолютной безопасности. За темными окнами, подсвеченные снизу уличными фонарями, вяло падали крупные сонные снежинки, где-то очень далеко бурчал телевизор какого-то полуночника, да недовольно тявкала во дворе собака, ни свет ни заря вытащенная на прогулку.
Вот черт! Еще можно было бы спать и спать, но по жилам, едкий и злой, как шипучка, мчался адреналин, вызывая отвращение к постели и требуя продолжения драки.
Однако здесь стаптывать тяжелыми конскими копытами, колоть низко опущенной рогатиной и рубить булатной саблей было некого. А потому молодой человек, бросив упавшее на пол одеяло обратно на постель, отправился в душ.
Струи холодной воды быстро привели недавнего боярского сына в чувство и вернули в двадцать первый век, превращая обратно в Евгения Леонтьева – молодого человека среднего роста, пока еще не отрастившего живота, коротко стриженного и голубоглазого, двадцати пяти лет от роду, неженатого, отслужившего срочную службу в РВСН, а ныне работающего бухгалтером.
Сделав душ немного потеплее, Женя потянулся за кремом для бритья и безопасным станком. В отличие от боярского сына Щербы Котошикина он брил не голову, а усы и подбородок.
– Хотя, конечно, мужика без бороды и усов святой Петр в ворота рая ни за что не пропустит, – вслух вспомнил он напутствие отца из давнего, еще самого первого сна.
Сегодняшнее путешествие в прошлое было в жизни Евгения третьим. Во всяком случае, помнил он всего два. Правда, предыдущие оказались не столь жестокими. Первый раз, года полтора назад, он просто знатно поохотился с братьями и отцом, взяв трех волков, одного медведя и семерых зайцев. А прошлой весной молодой человек в чужой шкуре ходил в поход, опять же с родичами, – но тогда все обошлось мирно. Во сне. Наяву после этих снов с ним оба раза случались крупные неприятности.
Промыв бритву под струей воды, Женя еще раз ополоснул лицо. Аккурат в этот момент в его комнате жалобно крякнул и тут же перешел на соловьиную трель сотовый телефон, сообщая, что в мир пришло утро.
– Женя, ты проснулся? – окликнули его с кухни.
– Да, мама, встаю, – ответил молодой человек, отправляясь к себе одеваться.
– Сынок, ты опять кричал ночью! – громко сообщила матушка.
На кухне, судя по недовольному шкворчанию, уже поспевала привычная утренняя яичница.
– Что именно?
– «Ура!» кричал и всякую матерщину.
– Странно. Насчет матерщины не помню. А так – да. Во сне стреляли.
– Это плохо. Сегодня четверг. На четверг сны всегда сбываются.
– Не бойся, мам, – усмехнулся Женя. – Этот не сбудется. Столько лошадей ныне во всей стране не наберется.
Спустя сорок минут Леонтьев, свежевыбритый и пахнущий кремом, в пухлой зимней куртке поверх делового костюма, уже ждал на остановке маршрутку, чтобы без десяти минут девять войти в здание на Зубовской улице, дом два.
Здесь было уже шумно, народ бегал и суетился, по большей части торопясь успеть на рабочее место, пока начальник не заметил опоздания. Евгению в этом отношении было проще: у него имелся свой кабинет. Маленький, еле вмещающий стол с компьютером, высокий железный шкаф вместо сейфа, кресло и вешалку в углу – но отдельный кабинет, персональный.
Однако у себя молодой человек всего лишь снял куртку, отер ладонью влажную от снега голову, достал из шкафа скоросшиватель, после чего снова вышел в коридор и ровно в девять постучал в двустворчатую дверь из натурального дерева с золотой табличкой «Заместитель директора Финансового Департамента Дементьева Виктория Яковлевна».
– По тебе, Женя, впору часы проверять, – приветливо кивнула ему из-за стола пышногрудая начальница с собранными на затылке каштановыми волосами. – И не поверишь, что из Мурманска. Минута в минуту, как назначила. Садись, – указала она на стул напротив себя, – рассказывай.
– Странно все это, Виктория Яковлевна. – Сев за стол, вытащил из скоросшивателя десяток машинописных листов Леонтьев. – Детский дом, но почему-то на балансе артиллерийского управления. По России на содержание сирот в детских госучреждениях выделяется пятнадцать тысяч рублей в месяц, а в этом заведении содержание составляет семьдесят три тысячи рублей на каждого.
– Я помню, – кивнула женщина. – Именно поэтому ты и предложил провести в данном интернате ревизию. Ну и что, много накопал? На месте воруют или на уровне бюджета растаскивают?
Она протянула руку. Евгений передал бумажки, пожал плечами:
– Даже не знаю, что сказать, Виктория Яковлевна. Если в расходной части бюджета указаны два шоссейных мотоцикла «Ямаха» и пять «Эндуро» различных фирм-производителей, то все они стоят у них в гараже с инвентарными номерами. Если числятся семь снегоходов – все семь в наличии. Указаны сплит-системы – все на местах, согласно описи. Плазменные панели, компьютеры, скалодром, скейтинг – все есть. В расходах на образование указаны затраты на оплату лекций ведущих профессоров из разных вузов страны и командировочные расходы. Их подтверждают ведомости с подписями и паспортными данными, билеты, счета за проживание.
– Короче, – пролистывая бумажки, сделала вывод начальница, – с отчетностью и материальной базой у них полный ажур, нецелевого расходования средств не выявлено. Хоть где-то на просторах нашей многострадальной родины все оказалось в порядке. И что тебя смущает?
– Но, Виктория Яковлевна… – развел руками молодой человек. – Семьдесят три тысячи рублей вместо пятнадцати! Моя зарплата ассигнуется ежемесячно на проживание одного ребенка! С какой стати вдруг взялись такие расходы? Откуда? И почему финансирование детского дома идет через артиллеристов? Зачем им учителя с профессорской степенью?
– Хочу напомнить вам, Евгений Иванович, – потянулась за ручкой начальница, – что нашей обязанностью является контроль за расходованием государственных средств, а не определение необходимости таких затрат. Если расходная статья на данный детский дом определена в конкретном бюджете, значит, так нужно. Деньги расходуются по назначению, фактов кражи и коррупции не обнаружено. Остальное нас с вами не касается. Посему ваш отчет я утверждаю, – Виктория Яковлевна оставила на первой странице свой размашистый автограф, – и отправляю в архив.
– Все-таки не понимаю, – покачал головой молодой человек. – Что это за такой странный секретный интернат? Кого там обучают?
– Раз в бюджете, то не секретный, – ответила Виктория Яковлевна, хлопнув по отчету ладонью. – А если ты думаешь, что открыл тайное образовательное учреждение для детишек наших олигархов, то я тебя уверяю: в зимнюю заполярную тундру никто из них своих отпрысков даже во гневе не отправит. Как, впрочем, и в летнюю. Ты свое дело сделал – молодец. И хватит об этом. Завтра едешь в Орел начальником комиссии, там сдана новая транспортная развязка. Ирина Анатольевна введет в курс дела, все документы у нее.
– Билеты нужно покупать или уже заказаны? – поднялся со своего места Леонтьев.
– Вот таким ты мне нравишься больше, – улыбнулась Виктория Яковлевна. – Про билеты не скажу, но чтобы разобраться с техзаданием и сметой строительства, у тебя всего один день. Так что поторопись.
На строительном воровстве сегодня если кто и попадается, то либо законченные дураки, которые отчего-то полагают, что сокращение ширины дорожного полотна на десять-пятнадцать сантиметров никто не заметит, либо клинические клептоманы, которые понимают, что попадутся, но не прибрать бюджетные деньги к себе в карман не могут из-за странных особенностей физиологии.
Две последние категории из среды чиновничества руководством страны уже несколько лет терпеливо и успешно выбивались, а потому ничего особенного Евгений от ревизии не ожидал. Поезд, автобус, регистрация в гостинице. Утром – заказанный подрядной организаций «УАЗ» у тщательно вычищенного от снега крыльца, и еще пятьдесят километров тарахтения по заметенной за ночь от края и до края чуть не по колено проселочной дороге.
Шведское войско сверкало начищенными кирасами выставленных вперед копейщиков, за которыми прятались со своими помощниками аркебузиры. Русские полки красовались синими и зелеными кафтанами укрывшихся за толстыми щитами гуляй-города стрельцов. Конница гарцевала позади пехотных шеренг, готовая в любой миг сорваться с места и нанести стремительный, всесокрушающий удар. На этот случай обе стороны приготовили короткоствольные походные пушки, которые шведы собрали в центре, а царевы канониры распределили по всему фронту.
Боярский сын Щерба Котошикин ждал своего часа в полку левой руки, в самой гуще тяжелой кованой рати. Это был уже третий его поход – но в бою новик не был еще ни разу. Как-то обходилось ранее без кровавой сечи. Как назло, именно в этот раз, когда молодой воин так нуждался в совете и поддержке, отец остался дома. Свалила родителя болотная лихоманка, невесть как пробравшаяся в дом. Служить за землю и звание пришлось идти одному. Не считая трех холопов, разумеется.
Солнце взбиралось все выше, а ни единого выстрела еще не прозвучало. В душе боярского сына затеплилась надежда: а вдруг и в этот раз обойдется? Постоят рати, пугая друг друга грозным видом, да и разойдутся. Со шведами такое может случиться запросто.
Отец сказывал, минувшая война выдалась донельзя странной. Со шведами русские полки то дрались, то вместе трусливых ляхов били; в одних местах порубежья мир вечный учиняли, в других – о войне сговаривались. На суше друг в друга стреляли, на море шведские корабли пиратов ловили, что русские торговые суда грабили, головы им рубили и государю Иоанну Васильевичу в подарок отсылали. Случалось даже, что отбитые ляхами крепости шведские воины освобождали и русские гарнизоны в них обратно впускали, а в полусотне верст смертным боем меж собою рубились.
Вот и ныне: отчего вдруг король Сигизмунд решил перемирие порвать, уговор с усопшим царем Иоанном нарушить и отказался крепости русские Копорье, Ям, Иван-город и Нарву под руку государя Федора Иоанновича возвратить? Может статься – одумается? Тогда и биться станет не за что. Прежним укладом все пойдет, миром да покоем.
Однако внезапно оглушительно жахнули пушки, дробно загрохотали пищали, над левым краем русского войска поднялись густые серые облака. Впереди призывно запели трубы, князь Мстиславский что-то закричал, неслышимый из-за расстояния и грохота непрерывной пальбы. Масса конницы дрогнула, медленно двинулась вперед. Оглянувшись на холопов, одетых в ватные колонтари[1], Щерба потянулся вместе со всеми.
Утопающие в дыму щиты гуляй-города шириной были шагов на десять, проходы между ними стрельцы оставляли в четыре шага. Только-только двум всадникам протиснуться. Едва кованая рать стала просачиваться за щиты, огонь прекратился. Стрельцы, снизу вверх посматривая на боярских детей, торопливо заряжали пищали и тюфяки[2], поправляли фитили в замках.
Заминка оказалась совсем краткой – воевода полка левой руки придержал передовые ряды, давая время основным силам выйти за щиты и собраться в плотную массу. А затем трубы заиграли снова, и боярское ополчение, понукая лошадей, стало разгоняться для сокрушительного удара.
Вместе со всеми Щерба перешел на рысь, потом на быструю рысь, затем в галоп. Пелена дыма рассеялась, и он увидел за передовыми всадниками, в двух сотнях саженей, окутанные дымом ряды латных шведских копейщиков. Бояре грозно взревели, Котошикин с холопами тоже заорал:
– Ур-ра-а-а!!!
Конница стремительно преодолела заснеженное поле, ударила. Передовые ряды, стремительно редея, увязли во вражеском строю, но совсем ненадолго. Часть латников воины опрокинули и затоптали, часть просто раскидали в стороны, прятавшихся в тылу аркебузиров безжалостно изрубили. Щерба Котошикин в этом не участвовал – он давился в задних рядах, которым после долгого разгона внезапно оказалось некуда наступать.
Однако, смяв правое шведское крыло, конница вырвалась на простор, снова начала свой разгон, заходя в спину главным шведским силам. Это понял и воевода Густав Банер, бросив навстречу русским всю свою пятитысячную конницу. Кованая рать и разогнаться толком не успела, когда лоб в лоб с нею столкнулась вражья сила и, остановив наступление, принялась яростно рубиться. И опять – в паре десятков саженей от боярского сына Котошикина шла жестокая сеча, а сам он лишь давился в задних рядах, наблюдая за происходящим со стороны.
Битва продлилась не более получаса – трубы заиграли отступление, боярская конница отвернула назад, быстро ушла в проходы между щитами оказавшегося совсем рядом гуляй-города, а излишне увлекшегося преследованием врага стрельцы отогнали выстрелами. Оставив на снегу несколько сотен убитых, ускакали к лесу и кирасиры, открывая взгляду русских новые ряды свежих шведских полков, занявших место уничтоженных.
Казалось бы – ничего не изменилось, почти две тысячи воинов сложили головы зря, продвинувшись вперед всего на две-три сотни саженей. Но Щерба с высоты своего седла заметил в стене леса за шведами широкий просвет, выдававший дорогу, выходящую на луговину аккурат в этом месте. Это значило, что, если русским полкам удастся туда пробиться, они отрежут всей шведской рати путь к отступлению и прижмут ее к болотине на северном краю поля. Там схизматикам останется только погибнуть. Или – сдаться.
Три сотни саженей до дороги русские полки уже прошли. Оставалось еще два-три рывка, и они загонят чужаков в смертельный капкан.
– Слушайте меня, други! – Князь Федор Мстиславский гарцевал на черном тонконогом туркестанском жеребце совсем рядом, сверкая начищенными пластинами узорчатого бахтерца[3], в островерхом шлеме с поднятой личиной. – От нас ныне успех битвы сей зависит, от нас токмо и ни от кого более! Не посрамим имени русского, не посрамим веры православной! Изгоним схизматиков поганых с земли отчей! За мной, други! До конца исполним клятву свою, что государю Федору Иоанновичу принесли!
Князь поворотил коня и первым проехал в просвет между щитами. Следом устремились остальные всадники, собираясь на глазах врага для новой атаки. Шведы выжидали, выставив вперед аркебузиров, положивших на сошки свои тяжелые стволы.
В этот раз Щерба оказался в третьем ряду, да и сотни ныне стояли куда свободнее, нежели перед первой атакой. Князь оглянулся на бояр, вскинул над головой саблю. Трубачи заиграли атаку, и тяжелая конница начала разгоняться, готовая снести все и вся на своем пути. Аркебузиры, уперев приклады в нагрудники и кирасы, терпеливо выжидали и дали свой залп лишь тогда, когда разогнавшаяся в галоп конница уже промчалась половину своего пути. Воздух наполнился зловещим воем, тут и там убитые лошади закувыркались через головы, теряя всадников. Боярские дети вылетали из седел, раненые и убитые, князь Мстиславский, уронив саблю, согнулся набок, опасно кренясь с хрипящего жеребца – и боярский сын Котошикин внезапно понял, что остался один. Плотный свинцовый ураган выкосил всех. Всех, кто двигался впереди, шел справа или слева, кто дышал в самую спину. И теперь, опустив рогатину и глотая встречный морозный воздух, вперед мчался лишь он, и только он.
– А-а-а-а!!! – заорал от ужаса Щерба, пригибаясь к гриве и еще сильнее понукая скакуна. Предчувствие неминуемой гибели жутким холодом скрутило живот, по спине заструился пот, ноги онемели. – Бей схизмато-о-ов!!!
Аркебузиры с разряженным оружием убежали за спины копейщиков, те сомкнули строй, опустив пики. Сразу два десятка наконечников нацелилось в грудь и лицо одинокого русского храбреца.
– А-а-а-а!!! – Щерба дал шпоры коню, заставляя его взметнуться в последнем прыжке, закрылся от копий слева щитом, рогатину опустил еще ниже, метясь в лицо голубоглазого бородача. Тот увернулся, и наконечник вошел глубоко в грудь стоящего за ним пехотинца, легко пробив насквозь не только кирасу, но и тело, пройдя дальше и впившись в живот шведа из третьего ряда. Скакун был уже мертв и падал вперед, сминая и опрокидывая копейщиков, и выбитый из седла боярский сын тоже падал, собою разбрасывая врагов. Щит раскололся и отлетел, но сам боярин отчего-то еще дышал и потому схватился за саблю, но выдернул ее, уже упав на спину.
Шведы, раскиданные и потерявшие строй, сжимающие в руках длинные копья, на миг растерялись, и Щерба успел дважды уколоть саблей ближайших врагов под подолы кафтанов, стараясь вогнать клинок как можно глубже. Убить длинным копьем копошащегося у ног противника не так-то просто, и потому боярского сына стали пинать ногами, пытаясь попасть по лицу и руке с саблей, а затем кто-то саданул его тупым концом копья – опять же, промахнувшись по лицу, но уже со второй попытки попав в грудь и в живот. От жуткой боли у воина перехватило дыхание, он скрючился, не в силах уворачиваться, но тут шведов справа и слева буквально разорвало напополам жесткими ударами рогатин, другие оказались опрокинуты, сбиты с ног мчащимися во весь опор лошадьми. Отставшие было кованые сотни наконец-то подоспели со своим железным ударом по врагу, потерявшему строй.
Каким-то чудом ни одно из копыт проносящейся над головой Щербы конницы не опустилось на него самого, не оттоптало ни руки, ни ноги. Чуть выждав и переведя дух, боярский сын поднялся, отер рукавом стеганки лоб. Правая рука его продолжала сжимать саблю, с живота лохмотьями свисала драная во многих местах кольчуга, из-за разорванного ремешка шлем сидел набекрень и больно царапал ухо. На губы откуда-то стекала соленая горячая кровь. И тем не менее Щерба уцелел.
Сеча продолжалась далеко перед ним – почти за спиной шведского большого полка. Там новый встречный удар королевских кирасир остановил наступление боярского ополчения. Шведы, отчаянно рубясь, безуспешно пытались отбросить русских обратно, в то время как за их спинами пехота торопливо собиралась в новую оборонительную линию.
Трубы заиграли отступление – кованая рать отвернула, уходя в сторону бора. Часть кирасиров устремились за ними, где-то с десяток направили коней прямо на Щербу, вскинув мечи.
– Господи, прими душу грешного раба твоего, Щербой нареченного, Глызина сына, – устало осенил себя крестом боярин, перехватил саблю в левую руку, правой же поднял с земли шведскую пику, упер тупой ее конец в землю, крепко прижав ногой, а острие направил в сторону врага. Молодой воин был уверен, что заберет с собой в иной мир хотя бы одного из мчащихся на него схизматиков. Но выстоять против десяти, увы, не способен никто.
Щерба уже успел нацелить копье в шею пегой кобылы, на которой восседал плечистый усач, когда, словно доскою по ушам, совсем рядом грохнули выстрелы. Усач вылетел из седла, еще двое кирасиров кувыркнулись вместе со скакунами – и остальные поспешно отвернули прочь.
Боярский сын оглянулся. Щиты гуляй-города стояли всего в нескольких шагах у него за спиной. Стрельцы в очередной раз успели полностью использовать плоды боярской атаки, продвинув стену полевого укрепления еще на триста саженей вперед. Ратники махали ему руками, подзывая к себе, но Щерба после своего падения соображал медленно, слышал словно сквозь вату и далеко не сразу понял, что там, среди своих, он окажется в полной безопасности. А потом в его глазах внезапно потемнело.
Сознание возвращалось медленно. Поначалу Щерба не понял, откуда вдруг взялся Карасик – один из двух его холопов, – почему ему растирают лицо снегом и зачем стаскивают кольчугу и пропитанный кровью поддоспешник. Но снег все же помог – взбодрил и освежил, уши внезапно обрели способность слышать, а в глазах перестали плавать розовые пятна. Боярский сын тряхнул головой, поднялся, отпихнул холопа:
– Ты чего делаешь?
– Дык рази это теперича броня, боярин? – поднял перед ним рваную во многих местах кольчугу Карасик. – И стеганка залита вся, токмо что не чавкает!
– Воевода, воевода едет! – внезапно засуетились стрельцы, отступая к щитам и хватаясь за пищали. – Князь Хворостинин.
– Сам князь Дмитрий?! – Услышав имя знаменитого воеводы, многократного победителя татар, шведов и ляхов, боярский сын Котошикин тоже забеспокоился, схватился за пояс с саблей, торопливо застегнул его на животе, выпрямился, выпятив окровавленную грудь.
Воевода подъехал мерным шагом в сопровождении свиты из пяти богато одетых бояр. Он был в крупнокольчатой байдане, поверх которой на плечах лежала соболья шуба. Длинная седая борода колыхалась на ветру. Высокий лоб, впалые щеки, синие круги под глазами, но – твердый уверенный взгляд.
– Назови свое имя, боярин, – хрипло потребовал воевода Хворостинин.
– Боярский сын Котошикин, княже! – выкрикнул новик. – Щербой родители нарекли!
– Стало быть, это ты собрался сам-един правый полк шведский опрокинуть? – улыбнулся князь. – Достойные, стало быть, сыновья в семье Котошикиных растут. Надобно род этот запомнить.
Один из воинов свиты зашевелился, доставая что-то из поясной сумки, но новик смотрел только на знаменитого воеводу:
– Отец мой честно царю всю жизнь служил. И братья младшие, как подрастут, достойными звания боярского будут! Дозволь под твою руку исполчаться, Дмитрий Иванович?
– Имя я твое запомнил, боярский сын Щерба, – кивнул воевода. – Отвагу твою ныне знаю. Отдыхай.
– А чего мне отдыхать, княже? – развернул плечи новик. – Руки целы, ноги целы. В сече мое место, а не в телеге знахарской!
– Храбрец, – похвалил воевода, – этого у тебя не отнять. Ну, коли так, ныне сотником тебя в полку левой руки ставлю. Князь Мстиславский раненый лежит, и бояре старшие тоже посечены. Тебе честь – вместо них сотни боярские в атаку поведешь. Их, правда, всего три у тебя осталось. И более не дам. Дорогу видишь? Воевода свенский Банер превыше всего боится, что захватим мы сей выход и на поле их запрем. Оттого все силы на сей стороне супротив тебя и собрал. Мы же, как ты к себе внимание общее привлечешь, засадным полком в левый край его, вконец опустевший, ударим, за спину пройдем и стопчем ворога начисто. В твоих руках победу нашу оставляю. Напугай Банера так, чтобы ни единого кирасира отсюда не увел. Сделаешь?
– Не сумневайся, княже!
– Не сумневаюсь, – поворотил коня князь Хворостинин.
Боярский сын, ныне уже сотник, Щерба проводил его взглядом. Карасик же, ругаясь, принялся стаскивать с себя колонтарь:
– Что же творишь ты, боярин? Ведь побьют! Как есть ведь побьют.
Застегнув теплую стеганку, обшитую снаружи железными пластинками, сотник Котошикин поднялся в седло холопьей кобылы, принял в руку рогатину слуги и подъехал к уставшим ратникам, отдыхающим под прикрытием щитов:
– К последнему усилию призываю вас, други! Ныне токмо от нас, от храбрости и чести нашей исход битвы зависит. Докажем же государю, что мы есть лучшие из слуг царских, что на земле русской рождались! Не посрамим имени русского, отцов и прадедов наших. Выбьем схизматиков поганых с земли нашей, дабы боле здесь и не показывались! За мной, други, за мной!
Теперь он, как час назад князь Мстиславский, первым выехал за щиты гуляй-города. А следом, один за другим, стали выезжать остальные боярские дети и их холопы, крестясь перед последней своей схваткой, целуя нательные распятия и шепча молитвы. Вдалеке, возле ставки, запели трубы, и сотник махнул рукой трубачу:
– Играй атаку! За мной, бояре! Во славу Божию, за мной! Ур-ра-а!!!
Он дал шпоры кобыле, посылая ее в сторону плотных шведских рядов, разгоняясь в стремительный, поющий ветром в ушах галоп, опустил рогатину, выбирая жертву для удара, – и тут склонившиеся к аркебузам стрелки нажали на спуск, посылая в сердца атакующих смертоносный свинцовый поток.
Щерба увидел вырвавшиеся из стволов дымы, вздрогнул от обжигающей боли, опрокинулся на спину и…
…открыл глаза. Рефлекторно откатившись в сторону, грохнулся на пол, но тут же вскочил, вскинув руки перед собой в «закрытой» стойке, мотнул головой из стороны в сторону, не заметив опасности, быстро ощупал грудь, голову и облегченно перевел дух, медленно приходя в себя:
– Ни хрена себе, примерещилось! Еще секунда, и я проснулся бы трупом!
Разумеется, он находился дома. Дома, в Москве, в своей комнате на восьмом этаже панельной многоэтажки. Не в армии, не в командировке, не на работе. То есть в полной и абсолютной безопасности. За темными окнами, подсвеченные снизу уличными фонарями, вяло падали крупные сонные снежинки, где-то очень далеко бурчал телевизор какого-то полуночника, да недовольно тявкала во дворе собака, ни свет ни заря вытащенная на прогулку.
Вот черт! Еще можно было бы спать и спать, но по жилам, едкий и злой, как шипучка, мчался адреналин, вызывая отвращение к постели и требуя продолжения драки.
Однако здесь стаптывать тяжелыми конскими копытами, колоть низко опущенной рогатиной и рубить булатной саблей было некого. А потому молодой человек, бросив упавшее на пол одеяло обратно на постель, отправился в душ.
Струи холодной воды быстро привели недавнего боярского сына в чувство и вернули в двадцать первый век, превращая обратно в Евгения Леонтьева – молодого человека среднего роста, пока еще не отрастившего живота, коротко стриженного и голубоглазого, двадцати пяти лет от роду, неженатого, отслужившего срочную службу в РВСН, а ныне работающего бухгалтером.
Сделав душ немного потеплее, Женя потянулся за кремом для бритья и безопасным станком. В отличие от боярского сына Щербы Котошикина он брил не голову, а усы и подбородок.
– Хотя, конечно, мужика без бороды и усов святой Петр в ворота рая ни за что не пропустит, – вслух вспомнил он напутствие отца из давнего, еще самого первого сна.
Сегодняшнее путешествие в прошлое было в жизни Евгения третьим. Во всяком случае, помнил он всего два. Правда, предыдущие оказались не столь жестокими. Первый раз, года полтора назад, он просто знатно поохотился с братьями и отцом, взяв трех волков, одного медведя и семерых зайцев. А прошлой весной молодой человек в чужой шкуре ходил в поход, опять же с родичами, – но тогда все обошлось мирно. Во сне. Наяву после этих снов с ним оба раза случались крупные неприятности.
Промыв бритву под струей воды, Женя еще раз ополоснул лицо. Аккурат в этот момент в его комнате жалобно крякнул и тут же перешел на соловьиную трель сотовый телефон, сообщая, что в мир пришло утро.
– Женя, ты проснулся? – окликнули его с кухни.
– Да, мама, встаю, – ответил молодой человек, отправляясь к себе одеваться.
– Сынок, ты опять кричал ночью! – громко сообщила матушка.
На кухне, судя по недовольному шкворчанию, уже поспевала привычная утренняя яичница.
– Что именно?
– «Ура!» кричал и всякую матерщину.
– Странно. Насчет матерщины не помню. А так – да. Во сне стреляли.
– Это плохо. Сегодня четверг. На четверг сны всегда сбываются.
– Не бойся, мам, – усмехнулся Женя. – Этот не сбудется. Столько лошадей ныне во всей стране не наберется.
Спустя сорок минут Леонтьев, свежевыбритый и пахнущий кремом, в пухлой зимней куртке поверх делового костюма, уже ждал на остановке маршрутку, чтобы без десяти минут девять войти в здание на Зубовской улице, дом два.
Здесь было уже шумно, народ бегал и суетился, по большей части торопясь успеть на рабочее место, пока начальник не заметил опоздания. Евгению в этом отношении было проще: у него имелся свой кабинет. Маленький, еле вмещающий стол с компьютером, высокий железный шкаф вместо сейфа, кресло и вешалку в углу – но отдельный кабинет, персональный.
Однако у себя молодой человек всего лишь снял куртку, отер ладонью влажную от снега голову, достал из шкафа скоросшиватель, после чего снова вышел в коридор и ровно в девять постучал в двустворчатую дверь из натурального дерева с золотой табличкой «Заместитель директора Финансового Департамента Дементьева Виктория Яковлевна».
– По тебе, Женя, впору часы проверять, – приветливо кивнула ему из-за стола пышногрудая начальница с собранными на затылке каштановыми волосами. – И не поверишь, что из Мурманска. Минута в минуту, как назначила. Садись, – указала она на стул напротив себя, – рассказывай.
– Странно все это, Виктория Яковлевна. – Сев за стол, вытащил из скоросшивателя десяток машинописных листов Леонтьев. – Детский дом, но почему-то на балансе артиллерийского управления. По России на содержание сирот в детских госучреждениях выделяется пятнадцать тысяч рублей в месяц, а в этом заведении содержание составляет семьдесят три тысячи рублей на каждого.
– Я помню, – кивнула женщина. – Именно поэтому ты и предложил провести в данном интернате ревизию. Ну и что, много накопал? На месте воруют или на уровне бюджета растаскивают?
Она протянула руку. Евгений передал бумажки, пожал плечами:
– Даже не знаю, что сказать, Виктория Яковлевна. Если в расходной части бюджета указаны два шоссейных мотоцикла «Ямаха» и пять «Эндуро» различных фирм-производителей, то все они стоят у них в гараже с инвентарными номерами. Если числятся семь снегоходов – все семь в наличии. Указаны сплит-системы – все на местах, согласно описи. Плазменные панели, компьютеры, скалодром, скейтинг – все есть. В расходах на образование указаны затраты на оплату лекций ведущих профессоров из разных вузов страны и командировочные расходы. Их подтверждают ведомости с подписями и паспортными данными, билеты, счета за проживание.
– Короче, – пролистывая бумажки, сделала вывод начальница, – с отчетностью и материальной базой у них полный ажур, нецелевого расходования средств не выявлено. Хоть где-то на просторах нашей многострадальной родины все оказалось в порядке. И что тебя смущает?
– Но, Виктория Яковлевна… – развел руками молодой человек. – Семьдесят три тысячи рублей вместо пятнадцати! Моя зарплата ассигнуется ежемесячно на проживание одного ребенка! С какой стати вдруг взялись такие расходы? Откуда? И почему финансирование детского дома идет через артиллеристов? Зачем им учителя с профессорской степенью?
– Хочу напомнить вам, Евгений Иванович, – потянулась за ручкой начальница, – что нашей обязанностью является контроль за расходованием государственных средств, а не определение необходимости таких затрат. Если расходная статья на данный детский дом определена в конкретном бюджете, значит, так нужно. Деньги расходуются по назначению, фактов кражи и коррупции не обнаружено. Остальное нас с вами не касается. Посему ваш отчет я утверждаю, – Виктория Яковлевна оставила на первой странице свой размашистый автограф, – и отправляю в архив.
– Все-таки не понимаю, – покачал головой молодой человек. – Что это за такой странный секретный интернат? Кого там обучают?
– Раз в бюджете, то не секретный, – ответила Виктория Яковлевна, хлопнув по отчету ладонью. – А если ты думаешь, что открыл тайное образовательное учреждение для детишек наших олигархов, то я тебя уверяю: в зимнюю заполярную тундру никто из них своих отпрысков даже во гневе не отправит. Как, впрочем, и в летнюю. Ты свое дело сделал – молодец. И хватит об этом. Завтра едешь в Орел начальником комиссии, там сдана новая транспортная развязка. Ирина Анатольевна введет в курс дела, все документы у нее.
– Билеты нужно покупать или уже заказаны? – поднялся со своего места Леонтьев.
– Вот таким ты мне нравишься больше, – улыбнулась Виктория Яковлевна. – Про билеты не скажу, но чтобы разобраться с техзаданием и сметой строительства, у тебя всего один день. Так что поторопись.
* * *
Ревизия строительных объектов – дело извечно скучное, долгое и бесперспективное. Прежде всего потому, что в большинстве случаев украденное либо закопано глубоко в землю, либо замуровано в бетон, либо свалено в окрестные болота. Поди проверь, сколько песка засыпано в «постель» под углубленную на три метра дренажную трубу – семьдесят три «КамАЗа» или только шестьдесят семь? Арматура в забетонированный каркас увязана пятнадцати– или четырнадцатимиллиметровая? Мусор вывезен на платную свалку или закопан в недрах декоративного откоса?На строительном воровстве сегодня если кто и попадается, то либо законченные дураки, которые отчего-то полагают, что сокращение ширины дорожного полотна на десять-пятнадцать сантиметров никто не заметит, либо клинические клептоманы, которые понимают, что попадутся, но не прибрать бюджетные деньги к себе в карман не могут из-за странных особенностей физиологии.
Две последние категории из среды чиновничества руководством страны уже несколько лет терпеливо и успешно выбивались, а потому ничего особенного Евгений от ревизии не ожидал. Поезд, автобус, регистрация в гостинице. Утром – заказанный подрядной организаций «УАЗ» у тщательно вычищенного от снега крыльца, и еще пятьдесят километров тарахтения по заметенной за ночь от края и до края чуть не по колено проселочной дороге.