Страница:
17 сентября 1773 года под Яицким городком на хуторе Пугачев объявился императором Петром III Федоровичем и провел смотр своему войску из восьмидесяти человек. Через несколько дней у него было сто пятьдесят, потом триста казаков. В наступавшей резне погибли не только дворянские алкоголики, садисты, растлители малолетних, сладострастники и развратницы, но все дворяне со своими семьями, оказавшиеся в зоне Пугачевщины. Многие помещики не были извращенцами, а просто сельскими хозяевами, добрыми господами, образованными агрономами, не издевавшимися над крепостными по своей невменяемой прихоти, заботившимися о благосостоянии своих крестьян. Они понимали, что это благосостояние – их богатая жизнь. Они кормили своих крестьян в голодные годы, строили крепостным дома после пожаров, давали им сельскохозяйственный инвентарь. Теперь этим добрым помещикам и их детям предстояло умереть по прихоти императора Емельяна.
Император Пугачев объявил, что обнаружил на Руси многие неправды и решил «наказывать и предавать смерти судей-хабарщиков, которые судят неправильно дела и разоряют народ». Пугачев начал распространение по России своих манифестов. Они стали для народа давно ожидаемой милостью и радостью. Народу было все равно, прав или неправ император-самозванец. Пугачев стал народным вождем, обещавшим свободу. Манифесты Пугачева объявляли крестьянам волю, призывали громить поместья, ловить помещиков. За убитых дворян выдавалось денежное вознаграждение. Убийство помещиков манифесты донского императора-казака считали законным возмездием за издевательства над крестьянами.
По России загремел «Плач холопа»:
«О горе нам, холопам, от господ и бедство!
А когда прогневишь их, так отнимут и наследство.
Что в свете человеку хуже сей напасти,
Что мы сами наживем – в том нет нашей власти.
Ах, когда б нам, братцы, учинилась воля,
Мы себе не взяли б ни земли, ни поля,
Всякую неправду стали б выводить,
Злых господ совсем под корень выводить».
Восстало все Поволжье и Приуралье, весь Казанский край. Восстали обиженные местными властями татары, башкиры, чуваши, калмыки, мордва, марийцы. Русских крестьян разоряли помещики, татар – местные чиновники. Восстало все на громадных пространствах между Волгой и Уралом. Восстали Нижегородская, Самарская, Рязанская, Симбирская, Саратовская, Астраханская, Воронежская, Тамбовская губернии. Восстала половина России.
Пугачев с двумя тысячами казаков подступил под Яицкий городок, понял, что взять его не сможет, и пошел на маленькие крепости, которые ограждали от инородцев их древние, лучшие степные и местные земли. Крепости с инвалидными гарнизонами падали одна за другой, окруженные рвом, валом и простым частоколом. Небольшие регулярные части в семьсот или тысячу солдат Пугачев бил. Оружия и пушек у него хватало – всем необходимым казака-императора обеспечивали восставшие или захваченные уральские заводы. Если бы столько оружия было у Степана Разина, «Тишайший» мог бы не дожить до рождения Петра Великого. Вся Россия стала представлять собой пороховой погреб. Армии Екатерины Великой завязли в затяжной русско-турецкой войне и свободных войск в центральной России не было.
Войско Пугачева росло, в нем воевали русские и нерусские, казаки, беглые, преступники, крестьяне, рабочие, даже офицеры-дворяне. Пугачев обещал татарам и башкирам выселить с их земель всех русских поселенцев и они массами присоединялись к донскому императору. Он присоединял к себе людей силой и охотой. Пугачев объявлял: «Когда бог донесет меня в Петербург, то зашлю Екатерину в монастырь, пускай за свои грехи богу молится. А у бояр села и деревни отберу, а буду жаловать их деньгами. А которые лишили меня престола, тех без всякой пощады перевешаю. Дай бог, чтобы я мог дойти до Петербурга и сына своего Павла увижу». Во всех взятых крепостях Пугачев вешал комендантов и не переходивших к нему офицеров. У него уже было около ста орудий, много оружия, пороха, ядер, патронов, провианта, денег. Жен погибших офицеров Пугачев силой брал в наложницы. В ноябре 1773 года пугачевцы осадили Оренбург, но взять его не смогли. «Императорская» ставка расположилась в семи километрах от Оренбурга в селе Берда. Полгода Берда, в которой Пугачев создал военную коллегию, была столицей крестьянской войны. Император Емельян объявил о истреблении господ: «Если кто помещика убьет до смерти и дом его разорит, тому дано будет жалованье сто рублей, а кто десять дворянских домов разорит, тому тысяча рублей и генеральский чин». Пугачевцы на лошадях въезжали в церкви, палили в образа, вбивали в иконы гвозди, холстяные образа превращали в лошадиные потники. Со всех окрестностей в гарем Пугачева и его полковников силой свозили местных красавиц. Пугачев пил, гулял, казнил, устраивал смотры, тренировал свое воинство.
Пугачевцы разбили присланный на их подавление большой отряд генерала Кара. В Берде было повешено около сорока попавших в плен офицеров. Войско Пугачева к зиме увеличилось до пятнадцати тысяч человек. Пугачев до весны 1774 года просидел под Оренбургом и потерял время. На него двинулись регулярные войска генерала А.Бибикова. 25 марта его войско было разгромлено под крепостью Татищевой. Несколько тысяч восставших было убито, три тысячи крестьян и триста яицких казаков попали в плен. Пугачев с казаками убежал в Башкирию. В половине России началось подавление восстания. Пугачева вышибли и оттуда, в боях он потерял всех своих ближайших соратников. Император приходил в себя в степных хуторах. Казалось его восстание было подавлено. Пугачев поднял новое восстание на Урале, сделав свою ставку у горы Магнитной, куда к нему массами стекались башкиры, крестьяне, беглые и горнозаводские рабочие. Для устрашения восставших из Екатеринбурга к ним прислали башкира с отрезанными носом, ушами и пальцами. В ставке начался пьяный разгул. Помощник Пугачева вылил вино из бочек, но люди лакали водку из грязных луж и бушевали по улицам. Казак-император укрепился на обоих берегах Камы, набрав семь тысяч войска с двенадцатью пушками.
В занятом Ижевске Пугачев объявил поход на Казань. Он говорил, что «народу у меня как песку и я знаю, что чернь меня с радостью примет».
12 июня 1774 года двадцатитысячное пугачевское войско с четырех сторон атаковало Казань и ворвалось в город в двух местах. Казань запылала в десяти местах, гарнизон с генералом П.Потемкиным защищался в казанском кремле. В городе шла резня, пьянство, грабежи: «Везде слышались вопли, рыдания, стоны, частые крики «коли его». Перед глазами родителей кидали в огонь младенцев, женщин насиловали до смерти, убивали укрывавшихся в церквях. Из трех тысяч домов сгорело более двух тысяч. Резня и пьяный загул длились сутки. Утром двенадцать тысяч пугачевцев атаковали восемьсот отчаянных конников подполковника И.Михельсона. В трехдневном бою Михельсон трижды громил Пугачева, который опять бежал с четырьмя сотнями казаков, остальные восставшие были убиты или разбежались. Пугачев прорвался на правый берег Волги и пошел на Чебоксары. В Поволжье загорелись помещичьи усадьбы и начались сумасшедшие грабежи. 31 июля 1774 года он объявил свой новый манифест:
«Жалуем этим именным указом с нашим монаршим и отеческим милосердием всех, прежде находившихся в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короне, и награждаем древним крестом и молитвой, головами и бородами, вольностью и свободой и вечно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей, владением землями, лесными и сенокосными угодьями и рыбными ловлями и соляными озерами без покупки и без оброка. Освобождаем всех крестьян и весь народ от податей и тягот, налагаемых злодеями дворянами и градскими мздоимщиками судьями.
Повелеваем этим нашим именным указом: которые прежде были дворяне в своих поместьях и вотчинах, этих противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать. Поступать с ними так, как они, не имея в себе христианства, поступали с вами, крестьянами. По истреблении злодеев-дворян всякий может почувствовать тишину и спокойную жизнь, которая наступит навсегда».
Пугачев в сотнях копиях своего манифеста заявил, что в новом мужицком царстве вольных рабов всех помещиков нужно истребить! Только после этого может наступить спокойная жизнь. В Поволжье началась дворянская резня. Восставшие говорили: «Настает наше время и боятся нам нечего». Пойманных дворян вешали, потом стреляли в них, потом топили. Семьи, жен, дочерей убивали ударами дубин по голове, сыновей секли саблями, детей до трех лет топили в лужах. Многих везли к Пугачеву, чтобы получить наградные деньги. Крестьяне в ярости кричали казненным дворянам: «прошла уже ваша пора». Количество убитых дворян, их жен, детей, грудных младенцев измерялось тысячами. С Пугачевым в душегубстве соперничали его полковники. Дворянские усадьбы сжигались, имущество растаскивалось. Зажженный Пугачевым пожар горел по России. Чернь в Москве ждала царя-освободителя. Даже в Петербурге императрица Екатерина Великая некоторое время спала не раздеваясь, всегда готовая к бегству. От Пугачева восставшие требовали идти на Москву, но садист и авантюрист сам с начала восстания нисколько не верил в свой успех, понимая, что он жив только до возврата армии с войны. Понемногу регулярная армия начала опять окружать убийцу-императора и Пугачев побежал к югу, везде проводя публичные казни всех тех, кто ему не нравился. Князь П.Голицын докладывал в Петербург: «Подлый народ настолько прикипел к мятежникам и злодействам, что укрощающие его воинские партии не успевают восстановить тишину в одном месте, то тотчас должны стремиться для того же самого в другое, еще лютейшими варварствами дышащее. Так что где сегодня, по-видимому, кажется уже спокойно, там на другой день начинается опять бунт».
Современники писали, что в Поволжье «едва ли не вся чернь устремилась на убийство и разграбление дворян». Пугачев прошел Пензу и двинулся на Саратов. За ним двигался громадный обоз с награбленным добром и принудительным гаремом. Пугачев легко взял деморализованный город и через день, в августе 1774 года, попытался войти в Царицын. В обоих городах он не забыл устроить резню, вешая не только дворян, но даже рабочих, бурлаков, всех, кто противился грабежам. По пятам за ним шел в авангарде правительственных войск отряд И.Михельсона, которого Пугачев боялся и тысячи его конников бежали впереди атамана-царя. В шестидесяти километрах от Царицына отчаянный Михельсон догнал Пугачева. Екатерине пришлось поторопиться с заключением мира с Турцией и послать на «Мужа» во главе десяти полков своих лучших полководцев П.Панина и А.Суворова. 26 августа небольшой авангард И.Михельсона разнес десятитысячное войско Пугачева с двадцатью четырьмя орудиями, пленил шесть тысяч человек и порубив еще две тысячи. Сам царь-атаман, как всегда бросил восставших и с двумя сотнями яицких казаков переправился на левый берег Волги. Через десять дней Пугачева захватили его соратники и выдали властям в Яицкий городок, которого он так и не разорил. Царская карьера тридцатилетнего донского казака продолжалась ровно один год. В оковах и в железной клетке его повезли в Москву, где после долгих допросов казнили 10 января 1775 года. К зиме 1775 года восстание было подавлено. Всех принимавших в колоссальном бунте крестьян перепороли, каждого трехсотого повесили, тела казненных разложили на дорожных перекрестках. Среди крестьянства стало распространяться сектантское учение о самоубийствах. Восстание подавили, но всеобщую ненависть крестьянства к дворянству уничтожить не удалось.
На допросах в Отдельной Секретной комиссии Емельян Пугачев дал подробные показания:
«Дворян и офицеров я убивал, большей частью, по представлению яицких казаков, а сам я столько жесток отнюдь не был. Не жалел тех, которые отягощали своих крестьян, или командиры подчиненных, а так же и тех без разбора казнил, если кто из крестьян доносили. Дальнего намерения, чтобы завладеть всем Российским царством, не имел, ибо не думали к правлению по неграмотности способен. А шел я на то, если удастся чем поживиться или убитым на войне быть.
За все время злодейства своего рассылал разные указы, но вообще для устроения, или обольщения народа.
Будучи заведен успехами и обстоятельствами, простирал далее свое злодейство. Угрызение сердечное его не покидало, и имел он намерение пасть с чистым расскаиванием перед милосердной Государыней и Самодержицей, звал для этого яицких казаков на Москву и говорил, если в Москве его не примет Государыня, так он сам в руки отдаться пожелает».
Екатерина II писала генералу П.Панину собственноручно:
«Капитан Галахов урода этого в Москву привез. Не могу удержать, чтобы сказать вам, что чувствительность моего сердца заставляет меня сделать, чтобы нигде суровая казнь места не имела, а прочие нигде, кроме крайности, не были употреблены. Это поручаю наипрележнейше недреманному вашему бдению».
Органом политического сыска при Екатерина II была Тайная экспедиция при Сенате, действовавшая с 1762 по 1801 год. Она находилась в Птербурге, в Москве также было ее отделение. Тайной экспедицией руководил генерал-прокурор Сената, его помощником и управляющим экспедицией являлся обер-секретарь. Многолетний руководитель Тайной экспедиции Степан Шешковский оберегал репутацию Екатерины II в общественном мнении. Императрица говорила, что Шешковский имеет особенный дар проводить следствие. Статский советник и обер-секретарь лично допрашивал Пугачева. Императрицу больше всего интересовало, сам ли казак задумал выступить в роли Петра III, или его на это подбили.
«Слово и дело» и пытки в Тайной экспедиции были отменены. Тайная экспедиция искала авторов слухов, карикатур, пасквилей на императрицу, называвшую их «враками». Шешковский, награжденный орденами тайный советник, называл себя верным псом государыни. Он знал все о любых собраниях в Москве и Петербурге, о народной молве, он казался или был вездесущим. Его боялись. Автор лично оскорбившей императрицу книги «Путешествие из Петербурга в Москву» упал в обморок, когда услышал, что его будет допрашивать Шешковский. О его методах расследования остались только легенды – правдивые, преувеличенные, воображаемые, ненавистные. Весь архив управляющего Тайной экспедицией после его смерти исчез.
7 ноября 1797 года императором России стал мечтавший о власти сорокалетний сын Екатерины Великой Павел Петрович, фанатик прусского образа жизни. Он начал отменять все, сделанное его матерью за тридцать четыре года ее правления, не понимая, что это невозможно. Уже в первую ночь своего правления он подписал двести указов о награждении своих придворных чинами, званиями, титулами, орденами, землями с крепостными крестьянами. Павел менял чиновников-профессионалов прежнего царства на своих, ни на что не способных, недалеких и необразованных слуг, много лет живших с ним в Гатчине. Павел искоренял старое и насаждал новое очень бездарно, намного жестче и глупее и уродливее, чем его отец Петр Федорович, хотя это было почти невозможно. Он громко заявлял: «Мне не важно, можно это, или нельзя. Я хочу, чтобы все делали все, что я велю». Он вообще не терпел никаких возражений – качество, недостойное монарха. Павел заявил, что любое возражение он считает бунтом с соответствующим наказанием. Капризный, впечатлительный царь легко терял самообладание из-за пустяков и занимался пустяками вместо управления империей. Павел закрыл немногочисленные частные типографии и установил цензуру в стране. Царь определял подданным – что носить, как ходить, когда есть. Самодур и истерик восстановил для дворян телесные наказания и орал: «Дворянин в России лишь тот, с кем я говорю и пока я с ним говорю. Мне безразлично, что меня не любят. Лишь бы боялись». Царей-идиотов не боятся. Это стыдно для подданных. Их терпят, пока могут.
Свои припадки царь, которого невозможно назвать императором, переносил в политику, экономику и культуру, что останавливало развитие страны и не давало жить населению. Царя убили бы сразу, через полгода после начала его правления, как и его отца. Павла спасли победы полководца Александра Суворова в Италии и Швейцарии, вызвавшие в России национальный подъем.
Павел управлял Россией с помощью недалеких взглядов и чувств, всегда непостоянных и неопределенных. Царь устранил местное самоуправление государством, сразу настроив против себя всю страну, в которой остановилась жизнь. Хам по натуре, он говорил своим детям: «Разве вы не убедились, что с людьми надо обращаться, как с собаками». Он забыл или не знал, что если собаки не лают, то сразу кусают. Россия глухо молчала, но продолжалось это совсем не долго. Современники писали, что при Павле жили как во время эпидемии холеры – «день прожили – и слава Богу!»
Через полгода после начала правления Павла помещики значительно подняли оброк, поборы и повинности своим крестьянам, считая их неотяготительным. Увеличилась барщина и натуральные платежи баранами, гусями, курами, яйцами, коровами, свиньями, маслом, молоком, коноплей, холстами, грибами и ягодами. Многие помещики заставляли крестьян работать даже в праздничные дни и их собственное хозяйство приходило в запустение. На помещичьих мануфактурах положение крестьянских рабочих также ухудшилось. Современники писали, что для тех помещиков, где не было крестьянской войны, Пугачевщина прошла даром. Крестьян ни за что начали сечь до смерти. Беременные крестьянки после побоев рожали мертвых детей. Многие помещики издевались над крестьянскими крепостными женщинами, девушками, девочками, склоняя их к разврату и растлению, подвергали за отказы пыткам и надругательствам, держали в кандалах, заставляли пить воду до смерти. Молодых крестьянских жен на ночь забирали от мужей «для непотребства и блудодеяния». Мужья защищали жен и их отдавали в солдаты, или просто убивали до потери сознания. Крестьянок в одних рубахах выгоняли на мороз, беременных сажали в холодную воду, мертвых детей отдавали господским собакам. Взбудоражена была вся крестьянская Россия, а царь Павел в истерике носился по Петербургу, проверяя, кто и когда обедает. В декабре 1796 года крестьянские волнения начались в тридцати губерниях, включая и не затронутых ранее Пугачевщиной, – в Орловской, Калужской, Тульской, Московской, Псковской, Новгородской, даже Олонецкой, Ярославской, Нижегородской, Пензенской и Вологодской. Крестьяне писали в жалобах, которые никто не читал: «Мы вышли из своих сил и ваших заданий исполнить не можем. Мы не имеем хлеба для пропитания, одежды и обуви у нас нет, всегда с женами нашими на вашей господской работе день и ночь работаем, от мороза и голода умираем. Пропитание имеем только то, что наши маленькие дети, ходя в мир, выпросят». Крестьянская психология из унылой становилась гневной. У нового царя просили перевести всех крестьян из помещичьих в государственные. Павел посылал войска для подавления волнений. В Орловской губернии десятитысячная крестьянская толпа с дубинами и вилами отбилась от Ахтырского гусарского полка, командира которого огрели дубиной по спине. Гусары вернулись с пушками, убили двадцать и ранили семьдесят крестьян. Павел издал манифест, требовавший от крепостных повиновения помещикам. Крестьяне посчитали его подложным: «Умрем, а не хотим быть за помещиком». Солдаты и офицеры не проявляли большого желания убивать невооруженных крестьян. Павел посылал высочайшие повеления губернаторам усмирять бунтовщиков, собственноручно писал инструкции начальникам воинских команд. Для подавления волнений царь назначил даже главнокомандующего фельдмаршала князя Н.Репнина, писавшего в дневник: «Несмотря на увещевание, инсургенты не сдавались и не покорялись. Было начато их покорение силой. 33 пушечных и 600 ружейных выстрелов зажгли село и инсургенты стали просить помилования. Тела извергов, злодеев и преступников, справедливо погибшие, не достойны погребения общего с верноподданными и зарыты в особую яму». В могилу убитых крестьян вогнали кол с надписью: «Здесь лежат преступники против государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечом». Павел награждал бравых офицеров, подавлявших волнения, орденами. Крестьян, их жен и детей «среднего возраста» массово пороли, яростным отрубали уши, брили головы и бороды. Ответы в Петербург на крестьянские жалобы писали те помещики, на которых жаловались. Естественно, вдруг выяснилось, что крестьянские жалобы необоснованны и преувеличены, и должны остаться без всяких последствий.
К лету 1797 года крестьянские волнения были подавлены, но Павел вынужден был издать указ о том, что-бы барщина не превышала трех дней в неделю. В апреле 1797 года он выпустил манифест: «Дабы никто и ни под каким видом не дерзал принуждать крестьян к работам в воскресные дни». Помещики посчитали манифест не приказом, а советом. Его несоблюдение позже вызвало новые крестьянские волнения даже в Петербургской губернии. Крестьянам о манифесте никто не говорил, они узнавали о нем от пьяных курьеров или фельдъегерей, везших его копии губернаторам.
За свое четырехлетнее царствование Павел раздал дворянам шестьсот тысяч государственных крестьян. Крепостное право было для него основой мировоззрения. Для народа все оставалось по-старому.
Смутное время, бунты и Разинщина при царе Алексее Тишайшем, Пугачевщина копили жажду мести мужиков господам. Первоначальные просьбы уменьшить дворянские грабежи сменились требованиями отказа от помещиков и даже их истребления. Царь представлялся крестьянам благожелательным государем, только почему-то постоянно обманываемым то боярами, то приказными, то придворными. Все знали, что Павел разрешил крестьянам подавать жалобы на высочайшее имя, и только немногие слышали о том, что подавших такие жалобы пороли и могли отправить на каторгу. Царь просто ничего не знает о бедствиях народа, ему надо об этом сказать. Немногие понимали, что царь в таком виде очень похож на Иванушку-дурачка из русской сказки, который иногда не велит казнить, велит слово молвить, которое не слушает.
Павел постоянно третировал свою армию. Вместо обучения военному делу переодетые в неудобные и холодные прусские мундиры и напудренные сумасшедшие парики солдаты и офицеры занимались муштрой и подготовкой к нескончаемым плац-парадам. Один из офицеров писал: «Двое гатчинских костюмеров завладели моей головой, чтобы оболванить ее. Мне обстригли спереди волосы и натерли переднюю часть головы мелко истолченным мелом. Меня окутали рогожным кулем и костюмер, набрав в рот кваса, начал меня опрыскивать, а другой костюмер обильно сыпал на мою голову муку. Я сидел неподвижно, пока все не засохло. Сзади в волосы мне привязали пятнадцатисантиметровый железный прут для образования косы. С помощью согнутой дугой проволоки мне приделали огромные войлочные букли. Через четыре часа работа была закончена. Я не мог понять, зачем из человека меня превратили в уродливое чучело».
Павел не считался с воинскими заслугами. Он орал на фельдмаршала Репнина: «Видите этот батальон. Здесь четыреста человек. Одно мое слово, и все они станут фельдмаршалами». Офицеров ни за что ссылали и заключали в Петропавловскую крепость. Отправляясь на бесконечный парад, офицеры брали с собой деньги и прощались с семьями. Однажды Павел прямо с парада отправил в Сибирь Семеновский полк, остановленный только у Ярославля. Павел любил орать и радоваться своему всемогуществу. Все четыре года его ора зависевшая от царских капризов внешняя политика позорила Россию, вызывая смех в Европе. Сорок миллионов подданных не хотели зависеть от настроения царя-самодура. Современники писали: «Петербург, наша прекрасная столица, не имевшая ни ворот, ни часовых, ни таможен, свободная как воздух, превратилась в огромную тюрьму, куда можно проникн6уть только через калитки. Во дворце поселился страх. Красивые и широкие улицы опустели. Сановники допускаются к службе во дворце, только предъявив в семи разных местах полицейские пропуска. Петропавловская крепость переполнена. За последние полтора месяца более сотни гвардейских офицеров брошены в тюрьму».
Павла стали называть в обществе сумасшедшим извергом, карикатурой на Петра Великого, истериком и душевнобольным, деспотом и тираном. О сановно-дворянско-гвардейском заговоре к весне 1801 года знали почти все.
Служба политического сыска, после закрытия Тайной Экспедиции сосредоточенная в Первом и Пятом департаментах Сената, бездействовала. За Павла не хотел заступаться никто. Павел предполагал о заговоре, но никаких подробностей не знал. В ночь на 12 марта 1801 года Павла избили и задушили в собственной спальне нового Михайловского замка, построенного специально для защиты царя от покушений.
Новым императором стал сын Павла Александр, у которого второй натурой стали двуличие, притворство и лицемерие. Позднее его называли в Европе «Северный Сфинкс», но это был сфинкс, в котором перемешались страх, слабость, неуверенность и несправедливость. Он легко происходил от желания свободы к реакции, от услуг либерального Сперанского к садисту Аракчееву. Создавалось впечатление, что у Александра I вообще не было определенного мировоззрения, а только привычка легко приспосабливаться к людям и обстоятельствам.