Страница:
Во время уроков я изо всех сил старался не отсвечивать, но получалось крайне плохо. Два раза за этот день меня вызывали к доске. Хоть и старался я отвечать, как обычный мальчишка, но моя манера изложения материала, отработанная многими годами учебы и работы, все равно давала о себе знать. Учителя смотрели на меня удивленно и заинтересованно. А учительница физики Галина Петровна, по-видимому, выдала их общее мнение, когда после моего ответа сказала:
– Сережа Андреев у нас как-то неожиданно повзрослел.
На это замечание обычной реакции в классе почему-то не было, и вместо смеха царило озадаченное молчание.
После последнего урока, когда все побежали к дверям, закрыв выход спиной, стояла Осипова.
– Я ведь сказала, что после уроков будет комсомольское собрание, всем сесть обратно! – закричала она.
Кто со смехом, кто с недовольным бурчанием – все снова уселись за парты. Осипова подошла к доске и начала:
– Сегодня у нас на повестке дня два вопроса. Первый – это проведение субботника двадцать второго апреля в честь дня рождения Владимира Ильича Ленина, и второй вопрос – это безобразное поведение комсомольца Андреева. По первому вопросу нам все расскажет Владик Семенов.
Наш красавец гордо встал и прошел к столу, по дороге мотнув головой, чтобы откинуть челку со лба. При виде этого жеста у меня мелькнула мысль, не увидит ли нашего Владика Андрей Миронов, перед тем как играть роль в фильме «Бриллиантовая рука».
– Товарищи! – начал он, заглядывая в бумажку.
– Наша партия во главе с Первым секретарем ЦК КПСС Никитой Сергеевичем Хрущевым неустанно заботится о подрастающем поколении, и мы как члены ВЛКСМ обязаны делом отвечать на заботу партии и правительства. Поэтому двадцать второго апреля мы все как один обязаны выйти на Всесоюзный коммунистический субботник и, как весь советский народ, хорошо на нем поработать. А сейчас я расскажу, кто и что будет конкретно делать.
Слушая его, я вспоминал… Уже через год Владик Семенов стал комсоргом школы, после выпуска поступил на истфак нашего университета и уже через год стал комсоргом курса. На втором курсе он женился на дочке первого секретаря обкома партии и, закончив истфак, начал работать уже в обкоме ВЛКСМ. Еще через пару лет он был уже инструктором в обкоме партии, где и продолжалась его успешная карьера вплоть до перестройки. И тогда вдруг оказалось, что не было более последовательного борца с коммунизмом, чем Владислав Семенов, который буквально жизнь положил в борьбе за демократию. По телевизору даже показали, как он демонстративно сжигает свой партийный билет, при этом что-то крича про жестокий сталинский режим. Короче, были они с Борькой Ельциным два сапога пара.
И тут я впервые подумал: «А ведь я, наверное, смогу хоть что-то сделать, чтобы наша Родина избежала таких потрясений». Надо только сесть и попробовать спланировать свое будущее, исходя из того, что я знаю. И теперь надо попробовать «знаю, что будет» перевести в «что надо сделать, чтобы этого не случилось». Ведь если Горбачев не придет к власти, не будет и перестройки. Но другой внутренний голос скептически сказал: «Не будет Горбачева, будет кто-то другой».
– Андреев! Ты что, не слышишь? Я к тебе обращаюсь! – Возмущенный возглас Семенова отвлек меня от моих размышлений. – Ну что, слушаешь? Мы решили, что вы с Богдановой в субботник займетесь уборкой и мытьем класса. Мне почему-то кажется, что вы не откажетесь от такого предложения, – закончил Владик с ухмылкой.
Я с трудом удержался от порыва забить эту ухмылку ему в зубы и только хотел высказать свое возмущение по этому вопросу, как вдруг увидел счастливое лицо Ани. Мое желание высказаться сошло на нет.
Закончив выдавать назначения, Семенов сел на свое место.
– А теперь мы должны обсудить поступок Андреева, который, как известно, зверски избил нашего бывшего одноклассника Федю Сорокина, – сообщила Осипова.
– Кто хочет выступить?
В классе наступила тишина. Ни один из парней, которые испытали на себя тяжесть сорокинских кулаков, не хотели говорить в его защиту, а девочки, которые еще помнили его грязные высказывания и сплошной мат, тоже не спешили осуждать меня. Тут раздался голос Вадика Петрова:
– Да хватит тебе, Наташка, выделываться! Правильно Сережка ему настучал, тот давно в репу просил.
Все засмеялись, а Наташка покраснела и надулась.
– Все, хорош, пошли домой, собрание закончилось! – раздались голоса, и все ринулись к дверям.
Девятнадцатого апреля пришлось шлепать на субботник. Когда подошел к школе, почти все уже собрались. Слышались шутки и смех. Наша классная руководительница вместе с Осиповой, надрываясь, выкрикивали фамилии учеников и задания.
Вот дошла очередь и до нас.
– Андреев и Богданова, вперед на мытье класса! Чтобы все парты были отскоблены от грязных ругательств, – выдала Осипова.
Все покатились со смеху. С задних рядов неразборчиво донесся чей-то голос:
– Да мы завтра новые напишем, места много будет.
– Ну что, Аня, двинули? – сказал я, и мы бодро направились в школу.
Зайдя к техничке и отстояв небольшую очередь из таких же мойщиков, мы получили пакет соды, два ведра, швабры и тряпки. Придя в класс, быстро покидали все орудия производства в угол. Аня надела рабочий халат, который принесла из дома, а я, буркнув ей:
– Отвернись, – быстро переоделся в тренировочный костюм.
На ее замечание, что мог бы и дома одеться, сказал:
– А что потом, на эту грязь чистое надевать?
Схватив пакет, я пробежал вдоль всех трех рядов парт, щедро посыпая их содой. Аня шла за мной и мокрой тряпкой размазывала соду по парте. Затем я предложил ей оттереть один ряд парт, а сам взялся за два. Надо сказать, что с этим делом мы справились довольно быстро. Где-то через полтора часа парты были отмыты, чтобы уже на следующей неделе наши художники нанесли на них новые росписи.
Посидев немного, я быстро сбегал на первый этаж и принес два ведра воды. В это время многие уже освободились и начали заглядывать к нам, интересуясь, что мы делаем, не целуемся ли, например. Поэтому, подняв на бок все парты, я закрыл дверь на швабру.
На Анин вопрос, зачем я это сделал, ведь теперь будут еще больше доставать нас подколками, я пожал плечами:
– Ну и наплевать.
Взяв в руки тряпки, с двух сторон начали намывать пол. Мы так увлеклись работой, что, когда крепко треснулись лбами, сначала не поняли, что случилось. Сидя на заднице, я помотал головой и посмотрел на Аню. Та сидела в такой же позе. Ее халатик вместе с юбкой задрались почти до живота, и я видел стройные ноги, обтянутые простыми чулками, кончавшимися в верхней трети бедра, и белые полотняные трусики под поясом с резинками для чулок.
Увидев, куда направлен мой взгляд, девочка покраснела до корней волос и резко одернула юбку. Но крышу у меня уже снесло. Усевшись рядом с Аней, я положил руку ей на ногу и начал гладить, поднимаясь все выше. Когда моя ладонь перешла после чулка на прохладную кожу, одноклассница вздрогнула, а я повел руку выше на трусики и начал целовать ее неумелые губы. Она смотрела на меня расширившимися глазами, в которых почти не было видно радужки, и хрипло шептала:
– Сережа, не надо… Ну пожалуйста, не надо…
А сама уже обнимала меня обеими руками. Ее трусики под моей ладонью были совсем мокрые.
У меня в голове сейчас боролись два разума: пожилого человека и озабоченного мальчишки, залитого по уши гормональным взрывом. Все-таки разум, к счастью, победил. Поцеловав девочку в последний раз, я убрал руку и встал. И практически сразу повернулся к ней спиной, потому что в этот момент по спортивным треникам было хорошо видно, какую реакцию моего органа вызвали эти поцелуи.
Посидев немного и не разговаривая друг с другом, мы продолжили уборку. Но потихоньку Аня стала успокаиваться, и мы начали вполне мирно разговаривать, избегая, правда, упоминания о произошедшем событии.
Закончив уборку и собрав инструмент, мы вышли в коридор. Но не успели пройти и половину, как из соседнего класса донеслись грохот, звон разбитого стекла и визг девчонок.
Забежав в кабинет, я увидел, что на полу лежит какая-то девочка вроде бы из десятого класса, рядом с ней – оконная рама и куча битого стекла. В классе кроме нее было еще двое или трое парней-десятиклассников и несколько девочек. Девочки визжали, глядя, как под их лежащей подругой быстро появляется огромное красное пятно.
«Артериальное кровотечение», – пронеслось в голове.
– А ну, все парни, быстро отсюда! – гаркнул я своим поставленным офицерским голосом. – Бегом за медсестрой! Аня, лети в учительскую, вызывай «скорую», сообщи, что у пострадавшей артериальное кровотечение! Девочки, освободите от стекол место и найдите что-нибудь мягкое подложить.
А сам в это время, присев на корточки, разглядывал пострадавшую. Кровь, по-видимому, поступала из района правой паховой области.
Блин, плохие дела. Но руки делали свое дело автоматически. Подняв платье, я увидел небольшой кусок стекла, торчавший из паха. Вокруг осколка толчками выбивался ручеек крови. Я удалил стекло и под возмущенный вздох девочек, наблюдавших за моими действиями, быстро снял с пострадавшей трусики и погрузил кулак в живот в правой подвздошной области. Левой рукой еще больше усилил нажим, и кровотечение остановилось. Через несколько минут в класс вбежала медсестра Зинаида Васильевна, молодая девушка, работавшая в нашей школе пару лет. Увидев меня, залитого кровью и держащего кулак в животе пострадавшей, она пролепетала:
– Я жгут принесла.
– Зин, ну какой жгут? У пострадавшей шок от кровопотери. Быстро тащи аппарат Рива-Роччи, капельницу, если она у тебя есть, иглы и раствор Рингера или солевой раствор, на худой конец, адреналин и шприцы, – зло выкрикнул я.
Как ни странно, медсестра без звука выскочила в коридор и куда-то помчалась. Через пару минут она вернулась, неся с добровольными помощницами все, что смогла найти.
– Давай садись рядом со мной, измерь давление, да побыстрее.
– Сережа, давление девяносто на шестьдесят, пульс сто десять.
– Уф, ну это еще терпимо. Так, что у тебя за капельница?
На мой вопрос Зина достала сверток в красной клеенке, на котором торчала бирка о последней стерилизации.
– Дай мне посмотреть, когда она была простерилизована.
На поднесенной бирке, нанесенная химическим карандашом, красовалась надпись «15 мая 1959 года».
– Вы что тут, совсем оборзели – пять лет не стерилизуете инструмент!
В ответ Зина дрожащим голосом сообщила:
– Я и не знала, что ее надо стерилизовать.
– Ладно, перемеривай давление.
– Давление упало, сейчас уже семьдесят на сорок.
– Давай полкубика адреналина подкожно.
Буквально через пару минут после инъекции девочка слегка порозовела, стала оглядываться вокруг и реагировать на окружающее.
Глядя ей в глаза, я тихо сказал:
– Все будет хорошо. Лежи, милая, не шевелись, а то мне трудно держать кулак.
Прошло еще минут пятнадцать. Давление было стабильным, но мой кулак все-таки был кулаком пятнадцатилетнего подростка, и я чувствовал, что еще несколько минут – и я не смогу пережимать подвздошную артерию с необходимой силой.
И тут, на мое счастье, в помещение влетели врач и фельдшер «скорой». Пока девочку перекладывали на носилки, я все держал кулак, и лишь когда ее уже подняли для транспортировки, убрал занемевшую руку. Мое место занял фельдшер «скорой».
Растирая руку, я устало вышел в коридор. Слегка кружилась голова, но настроение было отличное. И тут на меня налетел вихрь девчонок. Да, десятиклассницы гораздо раскованнее в выражении чувств, чем мои сверстницы. Меня обнимали, лили слезы на плечо, называли молодцом. А одна все-таки ухитрилась спросить на ухо:
– И когда это ты, мальчик, успел научиться так ловко снимать с девочек трусики?
На что я спокойно ответил:
– Да были случаи.
Растолкав девчонок, ко мне пробрались три парня, которых я шуганул из кабинета.
– Ну ты молоток! – уважительно произнес самый здоровый и одобрительно хлопнул меня по плечу, отчего я чуть не присел.
– Ты так скомандовал, что я даже ничего понять не успел, меня ноги сами вынесли из класса.
Двое остальных, засмеявшись, подтвердили:
– Мы даже глазом моргнуть не успели, как оказались у медкабинета. Слушай, а это не ты Сороку отдубасил? Ходит тут у нас такая история.
– Ну было дело, парни, что об этом говорить.
– Смотри-ка, какой скромный! Другой бы месяц всем рассказывал. Ладно, скажи хоть нам, что там с Машкой? У нее все нормально?
Тут до меня дошло, что девочка, которой я оказывал помощь, – Маша Сидорова, наша школьная знаменитость. Ее рисунками и картинами увешан весь коридор на третьем этаже.
И я вспомнил… Похоронная музыка, венки, мы провожаем в последний путь нашу Машу Сидорову. Слезы девочек, скорбные лица, надрывный плач ее мамы над гробом… Да, у меня в памяти был этот субботник. Но в тот раз я вроде бы уныло сгребал прошлогоднюю листву в пришкольном саду и вместе со всеми таращился на машину «скорой помощи», которая подъехала к главному входу. Мы все побежали посмотреть, что происходит, и как раз в тот момент из школьных дверей вынесли носилки, накрытые простыней, а за ними с заплаканными лицами шли десятиклассницы.
Вот это да! Оказывается, я уже переделываю свое прошлое по полной программе. Что же будет дальше?
– Слушай, ты что, чувак, задумался? Так что с Машкой?
– У Маши сложная травма, сейчас в больнице ее прооперируют. Думаю, что все будет нормально.
– Как ты так ловко все делал – как будто всю жизнь учился!
– Парни, у меня же мама медсестра, я у нее в больнице больше времени провожу, чем у себя дома, все ее учебники прочитал.
Парни понимающе переглянулись:
– Ясненько. В книжках-то небось картинки с голыми бабами разглядывал.
Вдруг они как-то сникли, и через секунду их уже не было. Я обернулся и увидел незабываемую картину. По коридору бежит наш директор Исаак Наумович Розенберг, маленький и толстый. Как всегда, у него на лысине рогами торчали очки, скрепленные сзади резинкой. Он подлетел к нам и закричал, задыхаясь:
– Что, что тут произошло? Кого увезла «скорая»?
Я встал перед ним и доложил:
– Товарищ директор, за время вашего отсутствия произошло чэпэ. Маша Сидорова залезла по собственной инициативе помыть окно и вместе с оконной рамой упала на пол. При падении она поранилась. Мной совместно с Зинаидой Васильевной была оказана ей необходимая помощь. Вызвана «скорая». Сейчас пострадавшую увезли. Я полагаю, ее в настоящее время уже оперируют.
Директор схватился за сердце, полез в нагрудный карман, вытащил коробочку валидола, положил таблетку под язык и начал внимательно разглядывать меня:
– Послушай, твой отец случайно не Андреев Алексей, старший лейтенант артиллерии?
– Он уже майор, Исаак Наумович.
– Да-а, узнаю Леху. Это ж надо – сын моего боевого товарища учится в моей школе, и он мне об этом ничего не говорит. Эх, Сережка, знал бы ты, сколько мы с твоим отцом прошли. А вот на Дальнем Востоке, когда мы этих узкоглазых колошматили… – Он резко замолчал, затем после паузы продолжил: – Когда мы воевали с японцами, я потерял с ним связь и только лет пять назад узнал, что он служит в нашем городе. А ведь о том, что ты учишься в этой школе, он не сказал ни слова.
– Исаак Наумович, вы ведь, наверное, знаете, что он в войне с Японией был ранен, долго валялся по госпиталям. Он тогда в госпитале и познакомился с моей мамой. А когда выздоровел, долго служил на Дальнем Востоке, я там и родился. А что касается вас, то он мне сказал, перед тем как уехать на Север, что не хочет, чтобы его фронтовая дружба с вами служила для меня палочкой-выручалочкой.
– Ну что ж… Мне позвонила Зинаида Васильевна, вся в рыданиях, толком ничего не рассказала, но, как ты тут командовал, сообщила. Надо сказать, я был в недоумении, кто это такой, но сейчас уже понятно. Майор Андреев вырастил себе достойную смену. Хочешь, видимо, пойти в военное училище?
– Нет, Исаак Наумович, я хочу поступить учиться в Военно-медицинскую академию.
Неожиданно Аня остановилась и посмотрела на меня:
– Сережа, я, наверное, очень развратная?
Я от этих слов настолько опешил, что не сразу нашелся с ответом.
– Аня, почему ты так считаешь?
– Понимаешь, Сережа, я читала, и моя бабушка говорила, что так делать, как мы сегодня, очень плохо. Девочки в классе все время рассказывают про такое, и я думала, что буду очень стесняться, если это случится со мной. Но когда ты меня начал целовать и трогать, мне было так хорошо… Я хотела, чтобы ты целовал еще и еще, и я совсем не стеснялась.
– Ну что ты, глупенькая моя, мы же ничего плохого не делали.
– Нет, это плохо. И я прошу тебя, Сережа, больше так не делай, иначе мы поссоримся.
Ну вот что тут будешь делать! Подружился с будущей любительницей дамских романов.
Проводив Аню, я пошел домой. На сегодня было уже достаточно событий, но судьба готовила мне новое испытание. За углом очередного дома стоял Федька Сорокин.
Увидев, как я напрягся, он крикнул:
– Эй, Серый! Не бойся, есть разговор, иди сюда.
После того как я приблизился, он протянул руку, и мы поздоровались.
– Да, Серый, лихо ты меня вырубил, ребята до сих пор балдеют. Слушай, давай приходи ко мне в шарагу, ты же знаешь, мы макуху качаем над всей Урекой. Нам такие резкие парни нужны. Так что думай, может, там помахаемся с тобой еще раз. Пацаны предлагали тебя кодлой отметелить, но мне это не в кайф. Ну а пока можешь по Уреке хоть днем, хоть ночью ходить. Если кто будет нарываться, говори, что у тебя Сорокин в кентах. Ну давай, счастливо.
А я-то готовился к будущему сражению, думал, что по Уреке стучат барабаны войны и в скором времени меня где-нибудь подловят и хорошо отметелят. Прожив на белом свете почти семьдесят лет, не научился просчитывать даже действия мальчишек.
– Ты где шляешься? Мы тут все окна проглядели! Ваш субботник уже давно закончился. Давай быстро рассказывай, что ты там опять натворил такое, что Лешка прибежал домой как наскипидаренный!
– Мама, не произошло ничего такого. Девочка упала с подоконника и поранила бедренную артерию. Ну а ты ведь помнишь, что я брал у тебя брошюру по остановке кровотечений и поэтому знал, как останавливается такое кровотечение. До приезда «скорой» пришлось пережимать подвздошную артерию. Я, конечно, волновался, но у меня все получилось.
– Ох, сынок, мы тут уж не знали, что и думать! Звонили в школу, но там ничего толком не объяснили. Лешка прибежал домой и начал кричать, что Сережка весь в крови ходит по школе, что якобы что-то случилось с десятиклассницей, а ты принимал активное участие в этом.
– Да ладно, все путем, давайте лучше пообедаем, хотя уже скоро ужинать пора.
– Я очень рада, сын, что ты не растерялся. Когда я давала тебе эти книжки, мне и голову не могло прийти, что ты используешь эти знания на практике.
– Да уж, весь в отца, – поддакнула бабушка. – Такой же шустрый.
Во время обеда, или лучше назвать его ранним ужином, я обратился к маме:
– Мам, послушай, я сегодня, пока шел домой, подумал, что мне надо поработать санитаром у тебя в больнице. Ты же знаешь, что мне нравится медицина, и, может, в будущем я смогу стать врачом. Может, ты сумеешь договориться, чтобы меня взяли на работу санитаром операционной. Я бы мог работать пару ночей в неделю и днем в выходные дни.
– Ох ты и выдумщик! – заворчала бабушка.
Но маме моя идея неожиданно понравилась.
– А что, ты неплохо придумал. Узнаешь, почем фунт лиха, это тебе не девочек провожать. Да и хоть какая-то копейка в дом будет. Так что, Сережа, я завтра поговорю с заведующим хирургией. Думаю, он согласится, у них всегда с санитарами проблема.
Вечером, когда все уже сидели у телевизора, неожиданно зазвонил телефон. Надо сказать, телефон в те времена был роскошью, доступной немногим, и если бы не мои родители, которые по работе нуждались в телефоне, не видать бы нам его как своих ушей.
К телефону, как обычно, подошла мама, ожидая, что ее вызывают заменить кого-то из заболевших сотрудников. Но на этот раз она позвала к телефону меня. Я взял трубку старого черного эбонитового аппарата, стоявшего на тумбочке у нас коридоре. Звонил мой тренер по боксу Николай Иванович Ревин.
В свое время в секцию я пошел исключительно из-за Сорокина. Хотя у меня не было никогда желания набить кому-то морду, в отношении Сорокина все было по-другому. И со второго класса я регулярно ходил на тренировки два раза в неделю. В секции было здорово.
Наш тренер, бывший чемпион Союза в полутяжелом весе, к своей работе относился серьезно. И надо сказать, среди воспитанников у него был непререкаемый авторитет. Если он что-то сказал, то ни родители, ни учителя не могли ничего изменить, их просто никто не слушал.
– Сережа, я позвонил тебе, потому что ты пропустил две тренировки. Подравшись с победным счетом с Сорокиным, ты, очевидно, решил, что о большем можно и не задумываться. Но это далеко не так. Я не могу хвалить тебя за эту драку, но я понимаю, что у тебя не было другого выбора. Должен сказать, что горжусь тобой. Далеко не всякий боксер сможет достойно повести себя в уличной потасовке. Так что завтра жду тебя на очередной тренировке, и пора переходить к настоящей учебе.
В среду двадцать второго апреля у нас была торжественная линейка, посвященная дню рождения Ленина. Когда вся наша школа выстроилась по классам в актовом зале, за трибуну встал директор и произнес речь. Он был одет, как всегда в праздничные дни, в поношенный офицерский мундир со звездами полковника на погонах и длинным рядом планок орденов и ранений на нем.
– Товарищи ученики! Сегодня весь наш народ, как и все прогрессивное человечество, отмечает день рождения самого выдающегося деятеля нашего столетия Владимира Ильича Ленина. Владимир Ильич внес неоценимый вклад в создание нашего государства – Союза Советских Социалистических Республик. Под его руководством началась Великая Октябрьская социалистическая революция, с его именем наши отцы и деды шли на фронт Гражданской войны. Он развил и дополнил теорию Маркса и Энгельса…
Исаак Наумович продолжал говорить, а я погрузился в свои воспоминания. Отец много рассказывал о войне. В его рассказах было совсем иначе, чем в книжках, которые издавались после войны и особенно после перестройки. После его бесед со мной в детстве я в дальнейшем иногда до слез хохотал над перлами авторов, отправлявших наших попаданцев в ряды Красной армии.
По их рассказам получалось, что, кроме этих парней, командовать в армии было некому. Возникает вопрос – а как же тогда мы победили? По словам наших дерьмократов, мы победили, загромоздив трупами всю Европу. Но они не понимают, вернее, они все понимают, что уже через год после начала войны у нас не было никакого преимущества в населении перед Германией, и бросать в бой просто так миллионы солдат Сталин не мог.
Я смотрел на энергично выступавшего Исаака Наумовича и думал. Этот человек закончил войну замполитом артиллерийской дивизии, он представитель известной национальности, который отлично знал, что в случае попадания в плен тут же будет расстрелян, во-первых, как еврей, а во-вторых, как политработник. И тем не менее провел всю войну практически на передовой, был неоднократно ранен и лечился по госпиталям вместе с моим отцом.
А вот, по рассказам отца, люди с претензиями, которых так любят описывать наши молодые авторы в книгах о войне, особисты и замполиты, жили на ней, как правило, до первого боя.
И опять в моей голове навязчиво звучал внутренний голос: «А ведь ты можешь попробовать сделать так, чтобы не было этих дерьмократов. Конечно, ты еще пацан, но и до краха Советского Союза еще далеко. И пока наша страна крепко стоит на ногах. Правда, ее остов уже подтачивают некоторые решения наших руководителей, на которые я пока ничем не могу повлиять».
Исаак Наумович заканчивал свое выступление:
– Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза! Да здравствует ее Центральный Комитета во главе с его Первым секретарем, верным сыном партии товарищем Никитой Сергеевичем Хрущевым! Ура, товарищи!
И все мы с чувством неподдельного энтузиазма завопили «ура-а-а!».
– Сережа Андреев у нас как-то неожиданно повзрослел.
На это замечание обычной реакции в классе почему-то не было, и вместо смеха царило озадаченное молчание.
После последнего урока, когда все побежали к дверям, закрыв выход спиной, стояла Осипова.
– Я ведь сказала, что после уроков будет комсомольское собрание, всем сесть обратно! – закричала она.
Кто со смехом, кто с недовольным бурчанием – все снова уселись за парты. Осипова подошла к доске и начала:
– Сегодня у нас на повестке дня два вопроса. Первый – это проведение субботника двадцать второго апреля в честь дня рождения Владимира Ильича Ленина, и второй вопрос – это безобразное поведение комсомольца Андреева. По первому вопросу нам все расскажет Владик Семенов.
Наш красавец гордо встал и прошел к столу, по дороге мотнув головой, чтобы откинуть челку со лба. При виде этого жеста у меня мелькнула мысль, не увидит ли нашего Владика Андрей Миронов, перед тем как играть роль в фильме «Бриллиантовая рука».
– Товарищи! – начал он, заглядывая в бумажку.
– Наша партия во главе с Первым секретарем ЦК КПСС Никитой Сергеевичем Хрущевым неустанно заботится о подрастающем поколении, и мы как члены ВЛКСМ обязаны делом отвечать на заботу партии и правительства. Поэтому двадцать второго апреля мы все как один обязаны выйти на Всесоюзный коммунистический субботник и, как весь советский народ, хорошо на нем поработать. А сейчас я расскажу, кто и что будет конкретно делать.
Слушая его, я вспоминал… Уже через год Владик Семенов стал комсоргом школы, после выпуска поступил на истфак нашего университета и уже через год стал комсоргом курса. На втором курсе он женился на дочке первого секретаря обкома партии и, закончив истфак, начал работать уже в обкоме ВЛКСМ. Еще через пару лет он был уже инструктором в обкоме партии, где и продолжалась его успешная карьера вплоть до перестройки. И тогда вдруг оказалось, что не было более последовательного борца с коммунизмом, чем Владислав Семенов, который буквально жизнь положил в борьбе за демократию. По телевизору даже показали, как он демонстративно сжигает свой партийный билет, при этом что-то крича про жестокий сталинский режим. Короче, были они с Борькой Ельциным два сапога пара.
И тут я впервые подумал: «А ведь я, наверное, смогу хоть что-то сделать, чтобы наша Родина избежала таких потрясений». Надо только сесть и попробовать спланировать свое будущее, исходя из того, что я знаю. И теперь надо попробовать «знаю, что будет» перевести в «что надо сделать, чтобы этого не случилось». Ведь если Горбачев не придет к власти, не будет и перестройки. Но другой внутренний голос скептически сказал: «Не будет Горбачева, будет кто-то другой».
– Андреев! Ты что, не слышишь? Я к тебе обращаюсь! – Возмущенный возглас Семенова отвлек меня от моих размышлений. – Ну что, слушаешь? Мы решили, что вы с Богдановой в субботник займетесь уборкой и мытьем класса. Мне почему-то кажется, что вы не откажетесь от такого предложения, – закончил Владик с ухмылкой.
Я с трудом удержался от порыва забить эту ухмылку ему в зубы и только хотел высказать свое возмущение по этому вопросу, как вдруг увидел счастливое лицо Ани. Мое желание высказаться сошло на нет.
Закончив выдавать назначения, Семенов сел на свое место.
– А теперь мы должны обсудить поступок Андреева, который, как известно, зверски избил нашего бывшего одноклассника Федю Сорокина, – сообщила Осипова.
– Кто хочет выступить?
В классе наступила тишина. Ни один из парней, которые испытали на себя тяжесть сорокинских кулаков, не хотели говорить в его защиту, а девочки, которые еще помнили его грязные высказывания и сплошной мат, тоже не спешили осуждать меня. Тут раздался голос Вадика Петрова:
– Да хватит тебе, Наташка, выделываться! Правильно Сережка ему настучал, тот давно в репу просил.
Все засмеялись, а Наташка покраснела и надулась.
– Все, хорош, пошли домой, собрание закончилось! – раздались голоса, и все ринулись к дверям.
* * *
И вот прошло несколько дней, в течение которых я успел завоевать репутацию зубрилы и отличника. Уже никто не удивлялся моим ответам, да и меня почти перестали спрашивать на уроках. Я по-прежнему каждый день провожал Аню до дома, но в гости, как она ни приглашала, не заходил. Мне казалось, что ее бабушка, словно Шерлок Холмс, видит меня насквозь.Девятнадцатого апреля пришлось шлепать на субботник. Когда подошел к школе, почти все уже собрались. Слышались шутки и смех. Наша классная руководительница вместе с Осиповой, надрываясь, выкрикивали фамилии учеников и задания.
Вот дошла очередь и до нас.
– Андреев и Богданова, вперед на мытье класса! Чтобы все парты были отскоблены от грязных ругательств, – выдала Осипова.
Все покатились со смеху. С задних рядов неразборчиво донесся чей-то голос:
– Да мы завтра новые напишем, места много будет.
– Ну что, Аня, двинули? – сказал я, и мы бодро направились в школу.
Зайдя к техничке и отстояв небольшую очередь из таких же мойщиков, мы получили пакет соды, два ведра, швабры и тряпки. Придя в класс, быстро покидали все орудия производства в угол. Аня надела рабочий халат, который принесла из дома, а я, буркнув ей:
– Отвернись, – быстро переоделся в тренировочный костюм.
На ее замечание, что мог бы и дома одеться, сказал:
– А что потом, на эту грязь чистое надевать?
Схватив пакет, я пробежал вдоль всех трех рядов парт, щедро посыпая их содой. Аня шла за мной и мокрой тряпкой размазывала соду по парте. Затем я предложил ей оттереть один ряд парт, а сам взялся за два. Надо сказать, что с этим делом мы справились довольно быстро. Где-то через полтора часа парты были отмыты, чтобы уже на следующей неделе наши художники нанесли на них новые росписи.
Посидев немного, я быстро сбегал на первый этаж и принес два ведра воды. В это время многие уже освободились и начали заглядывать к нам, интересуясь, что мы делаем, не целуемся ли, например. Поэтому, подняв на бок все парты, я закрыл дверь на швабру.
На Анин вопрос, зачем я это сделал, ведь теперь будут еще больше доставать нас подколками, я пожал плечами:
– Ну и наплевать.
Взяв в руки тряпки, с двух сторон начали намывать пол. Мы так увлеклись работой, что, когда крепко треснулись лбами, сначала не поняли, что случилось. Сидя на заднице, я помотал головой и посмотрел на Аню. Та сидела в такой же позе. Ее халатик вместе с юбкой задрались почти до живота, и я видел стройные ноги, обтянутые простыми чулками, кончавшимися в верхней трети бедра, и белые полотняные трусики под поясом с резинками для чулок.
Увидев, куда направлен мой взгляд, девочка покраснела до корней волос и резко одернула юбку. Но крышу у меня уже снесло. Усевшись рядом с Аней, я положил руку ей на ногу и начал гладить, поднимаясь все выше. Когда моя ладонь перешла после чулка на прохладную кожу, одноклассница вздрогнула, а я повел руку выше на трусики и начал целовать ее неумелые губы. Она смотрела на меня расширившимися глазами, в которых почти не было видно радужки, и хрипло шептала:
– Сережа, не надо… Ну пожалуйста, не надо…
А сама уже обнимала меня обеими руками. Ее трусики под моей ладонью были совсем мокрые.
У меня в голове сейчас боролись два разума: пожилого человека и озабоченного мальчишки, залитого по уши гормональным взрывом. Все-таки разум, к счастью, победил. Поцеловав девочку в последний раз, я убрал руку и встал. И практически сразу повернулся к ней спиной, потому что в этот момент по спортивным треникам было хорошо видно, какую реакцию моего органа вызвали эти поцелуи.
Посидев немного и не разговаривая друг с другом, мы продолжили уборку. Но потихоньку Аня стала успокаиваться, и мы начали вполне мирно разговаривать, избегая, правда, упоминания о произошедшем событии.
Закончив уборку и собрав инструмент, мы вышли в коридор. Но не успели пройти и половину, как из соседнего класса донеслись грохот, звон разбитого стекла и визг девчонок.
Забежав в кабинет, я увидел, что на полу лежит какая-то девочка вроде бы из десятого класса, рядом с ней – оконная рама и куча битого стекла. В классе кроме нее было еще двое или трое парней-десятиклассников и несколько девочек. Девочки визжали, глядя, как под их лежащей подругой быстро появляется огромное красное пятно.
«Артериальное кровотечение», – пронеслось в голове.
– А ну, все парни, быстро отсюда! – гаркнул я своим поставленным офицерским голосом. – Бегом за медсестрой! Аня, лети в учительскую, вызывай «скорую», сообщи, что у пострадавшей артериальное кровотечение! Девочки, освободите от стекол место и найдите что-нибудь мягкое подложить.
А сам в это время, присев на корточки, разглядывал пострадавшую. Кровь, по-видимому, поступала из района правой паховой области.
Блин, плохие дела. Но руки делали свое дело автоматически. Подняв платье, я увидел небольшой кусок стекла, торчавший из паха. Вокруг осколка толчками выбивался ручеек крови. Я удалил стекло и под возмущенный вздох девочек, наблюдавших за моими действиями, быстро снял с пострадавшей трусики и погрузил кулак в живот в правой подвздошной области. Левой рукой еще больше усилил нажим, и кровотечение остановилось. Через несколько минут в класс вбежала медсестра Зинаида Васильевна, молодая девушка, работавшая в нашей школе пару лет. Увидев меня, залитого кровью и держащего кулак в животе пострадавшей, она пролепетала:
– Я жгут принесла.
– Зин, ну какой жгут? У пострадавшей шок от кровопотери. Быстро тащи аппарат Рива-Роччи, капельницу, если она у тебя есть, иглы и раствор Рингера или солевой раствор, на худой конец, адреналин и шприцы, – зло выкрикнул я.
Как ни странно, медсестра без звука выскочила в коридор и куда-то помчалась. Через пару минут она вернулась, неся с добровольными помощницами все, что смогла найти.
– Давай садись рядом со мной, измерь давление, да побыстрее.
– Сережа, давление девяносто на шестьдесят, пульс сто десять.
– Уф, ну это еще терпимо. Так, что у тебя за капельница?
На мой вопрос Зина достала сверток в красной клеенке, на котором торчала бирка о последней стерилизации.
– Дай мне посмотреть, когда она была простерилизована.
На поднесенной бирке, нанесенная химическим карандашом, красовалась надпись «15 мая 1959 года».
– Вы что тут, совсем оборзели – пять лет не стерилизуете инструмент!
В ответ Зина дрожащим голосом сообщила:
– Я и не знала, что ее надо стерилизовать.
– Ладно, перемеривай давление.
– Давление упало, сейчас уже семьдесят на сорок.
– Давай полкубика адреналина подкожно.
Буквально через пару минут после инъекции девочка слегка порозовела, стала оглядываться вокруг и реагировать на окружающее.
Глядя ей в глаза, я тихо сказал:
– Все будет хорошо. Лежи, милая, не шевелись, а то мне трудно держать кулак.
Прошло еще минут пятнадцать. Давление было стабильным, но мой кулак все-таки был кулаком пятнадцатилетнего подростка, и я чувствовал, что еще несколько минут – и я не смогу пережимать подвздошную артерию с необходимой силой.
И тут, на мое счастье, в помещение влетели врач и фельдшер «скорой». Пока девочку перекладывали на носилки, я все держал кулак, и лишь когда ее уже подняли для транспортировки, убрал занемевшую руку. Мое место занял фельдшер «скорой».
Растирая руку, я устало вышел в коридор. Слегка кружилась голова, но настроение было отличное. И тут на меня налетел вихрь девчонок. Да, десятиклассницы гораздо раскованнее в выражении чувств, чем мои сверстницы. Меня обнимали, лили слезы на плечо, называли молодцом. А одна все-таки ухитрилась спросить на ухо:
– И когда это ты, мальчик, успел научиться так ловко снимать с девочек трусики?
На что я спокойно ответил:
– Да были случаи.
Растолкав девчонок, ко мне пробрались три парня, которых я шуганул из кабинета.
– Ну ты молоток! – уважительно произнес самый здоровый и одобрительно хлопнул меня по плечу, отчего я чуть не присел.
– Ты так скомандовал, что я даже ничего понять не успел, меня ноги сами вынесли из класса.
Двое остальных, засмеявшись, подтвердили:
– Мы даже глазом моргнуть не успели, как оказались у медкабинета. Слушай, а это не ты Сороку отдубасил? Ходит тут у нас такая история.
– Ну было дело, парни, что об этом говорить.
– Смотри-ка, какой скромный! Другой бы месяц всем рассказывал. Ладно, скажи хоть нам, что там с Машкой? У нее все нормально?
Тут до меня дошло, что девочка, которой я оказывал помощь, – Маша Сидорова, наша школьная знаменитость. Ее рисунками и картинами увешан весь коридор на третьем этаже.
И я вспомнил… Похоронная музыка, венки, мы провожаем в последний путь нашу Машу Сидорову. Слезы девочек, скорбные лица, надрывный плач ее мамы над гробом… Да, у меня в памяти был этот субботник. Но в тот раз я вроде бы уныло сгребал прошлогоднюю листву в пришкольном саду и вместе со всеми таращился на машину «скорой помощи», которая подъехала к главному входу. Мы все побежали посмотреть, что происходит, и как раз в тот момент из школьных дверей вынесли носилки, накрытые простыней, а за ними с заплаканными лицами шли десятиклассницы.
Вот это да! Оказывается, я уже переделываю свое прошлое по полной программе. Что же будет дальше?
– Слушай, ты что, чувак, задумался? Так что с Машкой?
– У Маши сложная травма, сейчас в больнице ее прооперируют. Думаю, что все будет нормально.
– Как ты так ловко все делал – как будто всю жизнь учился!
– Парни, у меня же мама медсестра, я у нее в больнице больше времени провожу, чем у себя дома, все ее учебники прочитал.
Парни понимающе переглянулись:
– Ясненько. В книжках-то небось картинки с голыми бабами разглядывал.
Вдруг они как-то сникли, и через секунду их уже не было. Я обернулся и увидел незабываемую картину. По коридору бежит наш директор Исаак Наумович Розенберг, маленький и толстый. Как всегда, у него на лысине рогами торчали очки, скрепленные сзади резинкой. Он подлетел к нам и закричал, задыхаясь:
– Что, что тут произошло? Кого увезла «скорая»?
Я встал перед ним и доложил:
– Товарищ директор, за время вашего отсутствия произошло чэпэ. Маша Сидорова залезла по собственной инициативе помыть окно и вместе с оконной рамой упала на пол. При падении она поранилась. Мной совместно с Зинаидой Васильевной была оказана ей необходимая помощь. Вызвана «скорая». Сейчас пострадавшую увезли. Я полагаю, ее в настоящее время уже оперируют.
Директор схватился за сердце, полез в нагрудный карман, вытащил коробочку валидола, положил таблетку под язык и начал внимательно разглядывать меня:
– Послушай, твой отец случайно не Андреев Алексей, старший лейтенант артиллерии?
– Он уже майор, Исаак Наумович.
– Да-а, узнаю Леху. Это ж надо – сын моего боевого товарища учится в моей школе, и он мне об этом ничего не говорит. Эх, Сережка, знал бы ты, сколько мы с твоим отцом прошли. А вот на Дальнем Востоке, когда мы этих узкоглазых колошматили… – Он резко замолчал, затем после паузы продолжил: – Когда мы воевали с японцами, я потерял с ним связь и только лет пять назад узнал, что он служит в нашем городе. А ведь о том, что ты учишься в этой школе, он не сказал ни слова.
– Исаак Наумович, вы ведь, наверное, знаете, что он в войне с Японией был ранен, долго валялся по госпиталям. Он тогда в госпитале и познакомился с моей мамой. А когда выздоровел, долго служил на Дальнем Востоке, я там и родился. А что касается вас, то он мне сказал, перед тем как уехать на Север, что не хочет, чтобы его фронтовая дружба с вами служила для меня палочкой-выручалочкой.
– Ну что ж… Мне позвонила Зинаида Васильевна, вся в рыданиях, толком ничего не рассказала, но, как ты тут командовал, сообщила. Надо сказать, я был в недоумении, кто это такой, но сейчас уже понятно. Майор Андреев вырастил себе достойную смену. Хочешь, видимо, пойти в военное училище?
– Нет, Исаак Наумович, я хочу поступить учиться в Военно-медицинскую академию.
* * *
Мы с Аней шли по Уреке. С того момента, как мы вышли из школы, девочка была задумчива и необщительна. Казалось, она витает где-то в облаках.Неожиданно Аня остановилась и посмотрела на меня:
– Сережа, я, наверное, очень развратная?
Я от этих слов настолько опешил, что не сразу нашелся с ответом.
– Аня, почему ты так считаешь?
– Понимаешь, Сережа, я читала, и моя бабушка говорила, что так делать, как мы сегодня, очень плохо. Девочки в классе все время рассказывают про такое, и я думала, что буду очень стесняться, если это случится со мной. Но когда ты меня начал целовать и трогать, мне было так хорошо… Я хотела, чтобы ты целовал еще и еще, и я совсем не стеснялась.
– Ну что ты, глупенькая моя, мы же ничего плохого не делали.
– Нет, это плохо. И я прошу тебя, Сережа, больше так не делай, иначе мы поссоримся.
Ну вот что тут будешь делать! Подружился с будущей любительницей дамских романов.
Проводив Аню, я пошел домой. На сегодня было уже достаточно событий, но судьба готовила мне новое испытание. За углом очередного дома стоял Федька Сорокин.
Увидев, как я напрягся, он крикнул:
– Эй, Серый! Не бойся, есть разговор, иди сюда.
После того как я приблизился, он протянул руку, и мы поздоровались.
– Да, Серый, лихо ты меня вырубил, ребята до сих пор балдеют. Слушай, давай приходи ко мне в шарагу, ты же знаешь, мы макуху качаем над всей Урекой. Нам такие резкие парни нужны. Так что думай, может, там помахаемся с тобой еще раз. Пацаны предлагали тебя кодлой отметелить, но мне это не в кайф. Ну а пока можешь по Уреке хоть днем, хоть ночью ходить. Если кто будет нарываться, говори, что у тебя Сорокин в кентах. Ну давай, счастливо.
А я-то готовился к будущему сражению, думал, что по Уреке стучат барабаны войны и в скором времени меня где-нибудь подловят и хорошо отметелят. Прожив на белом свете почти семьдесят лет, не научился просчитывать даже действия мальчишек.
* * *
Дома меня ждал трибунал во главе с мамой. Вторым членом трибунала была бабушка. А виновник трибунала Лешка спрятался, так как понимал, что ответит за свой длинный язык по полной программе.– Ты где шляешься? Мы тут все окна проглядели! Ваш субботник уже давно закончился. Давай быстро рассказывай, что ты там опять натворил такое, что Лешка прибежал домой как наскипидаренный!
– Мама, не произошло ничего такого. Девочка упала с подоконника и поранила бедренную артерию. Ну а ты ведь помнишь, что я брал у тебя брошюру по остановке кровотечений и поэтому знал, как останавливается такое кровотечение. До приезда «скорой» пришлось пережимать подвздошную артерию. Я, конечно, волновался, но у меня все получилось.
– Ох, сынок, мы тут уж не знали, что и думать! Звонили в школу, но там ничего толком не объяснили. Лешка прибежал домой и начал кричать, что Сережка весь в крови ходит по школе, что якобы что-то случилось с десятиклассницей, а ты принимал активное участие в этом.
– Да ладно, все путем, давайте лучше пообедаем, хотя уже скоро ужинать пора.
– Я очень рада, сын, что ты не растерялся. Когда я давала тебе эти книжки, мне и голову не могло прийти, что ты используешь эти знания на практике.
– Да уж, весь в отца, – поддакнула бабушка. – Такой же шустрый.
Во время обеда, или лучше назвать его ранним ужином, я обратился к маме:
– Мам, послушай, я сегодня, пока шел домой, подумал, что мне надо поработать санитаром у тебя в больнице. Ты же знаешь, что мне нравится медицина, и, может, в будущем я смогу стать врачом. Может, ты сумеешь договориться, чтобы меня взяли на работу санитаром операционной. Я бы мог работать пару ночей в неделю и днем в выходные дни.
– Ох ты и выдумщик! – заворчала бабушка.
Но маме моя идея неожиданно понравилась.
– А что, ты неплохо придумал. Узнаешь, почем фунт лиха, это тебе не девочек провожать. Да и хоть какая-то копейка в дом будет. Так что, Сережа, я завтра поговорю с заведующим хирургией. Думаю, он согласится, у них всегда с санитарами проблема.
Вечером, когда все уже сидели у телевизора, неожиданно зазвонил телефон. Надо сказать, телефон в те времена был роскошью, доступной немногим, и если бы не мои родители, которые по работе нуждались в телефоне, не видать бы нам его как своих ушей.
К телефону, как обычно, подошла мама, ожидая, что ее вызывают заменить кого-то из заболевших сотрудников. Но на этот раз она позвала к телефону меня. Я взял трубку старого черного эбонитового аппарата, стоявшего на тумбочке у нас коридоре. Звонил мой тренер по боксу Николай Иванович Ревин.
В свое время в секцию я пошел исключительно из-за Сорокина. Хотя у меня не было никогда желания набить кому-то морду, в отношении Сорокина все было по-другому. И со второго класса я регулярно ходил на тренировки два раза в неделю. В секции было здорово.
Наш тренер, бывший чемпион Союза в полутяжелом весе, к своей работе относился серьезно. И надо сказать, среди воспитанников у него был непререкаемый авторитет. Если он что-то сказал, то ни родители, ни учителя не могли ничего изменить, их просто никто не слушал.
– Сережа, я позвонил тебе, потому что ты пропустил две тренировки. Подравшись с победным счетом с Сорокиным, ты, очевидно, решил, что о большем можно и не задумываться. Но это далеко не так. Я не могу хвалить тебя за эту драку, но я понимаю, что у тебя не было другого выбора. Должен сказать, что горжусь тобой. Далеко не всякий боксер сможет достойно повести себя в уличной потасовке. Так что завтра жду тебя на очередной тренировке, и пора переходить к настоящей учебе.
* * *
Первые два дня новой недели прошли уже в обычном режиме. В понедельник я пришел на тренировку. Естественно, все были в курсе моих дел, и снова начались порядком надоевшие мне расспросы о драке с Сорокиным. Тренер в этот раз уделил мне особое внимание, целых пятнадцать минут занимался только мной, что было немедленно отмечено всеми присутствовавшими.В среду двадцать второго апреля у нас была торжественная линейка, посвященная дню рождения Ленина. Когда вся наша школа выстроилась по классам в актовом зале, за трибуну встал директор и произнес речь. Он был одет, как всегда в праздничные дни, в поношенный офицерский мундир со звездами полковника на погонах и длинным рядом планок орденов и ранений на нем.
– Товарищи ученики! Сегодня весь наш народ, как и все прогрессивное человечество, отмечает день рождения самого выдающегося деятеля нашего столетия Владимира Ильича Ленина. Владимир Ильич внес неоценимый вклад в создание нашего государства – Союза Советских Социалистических Республик. Под его руководством началась Великая Октябрьская социалистическая революция, с его именем наши отцы и деды шли на фронт Гражданской войны. Он развил и дополнил теорию Маркса и Энгельса…
Исаак Наумович продолжал говорить, а я погрузился в свои воспоминания. Отец много рассказывал о войне. В его рассказах было совсем иначе, чем в книжках, которые издавались после войны и особенно после перестройки. После его бесед со мной в детстве я в дальнейшем иногда до слез хохотал над перлами авторов, отправлявших наших попаданцев в ряды Красной армии.
По их рассказам получалось, что, кроме этих парней, командовать в армии было некому. Возникает вопрос – а как же тогда мы победили? По словам наших дерьмократов, мы победили, загромоздив трупами всю Европу. Но они не понимают, вернее, они все понимают, что уже через год после начала войны у нас не было никакого преимущества в населении перед Германией, и бросать в бой просто так миллионы солдат Сталин не мог.
Я смотрел на энергично выступавшего Исаака Наумовича и думал. Этот человек закончил войну замполитом артиллерийской дивизии, он представитель известной национальности, который отлично знал, что в случае попадания в плен тут же будет расстрелян, во-первых, как еврей, а во-вторых, как политработник. И тем не менее провел всю войну практически на передовой, был неоднократно ранен и лечился по госпиталям вместе с моим отцом.
А вот, по рассказам отца, люди с претензиями, которых так любят описывать наши молодые авторы в книгах о войне, особисты и замполиты, жили на ней, как правило, до первого боя.
И опять в моей голове навязчиво звучал внутренний голос: «А ведь ты можешь попробовать сделать так, чтобы не было этих дерьмократов. Конечно, ты еще пацан, но и до краха Советского Союза еще далеко. И пока наша страна крепко стоит на ногах. Правда, ее остов уже подтачивают некоторые решения наших руководителей, на которые я пока ничем не могу повлиять».
Исаак Наумович заканчивал свое выступление:
– Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза! Да здравствует ее Центральный Комитета во главе с его Первым секретарем, верным сыном партии товарищем Никитой Сергеевичем Хрущевым! Ура, товарищи!
И все мы с чувством неподдельного энтузиазма завопили «ура-а-а!».