Страница:
Соединения ртути зафиксированы не только в волосах, где они присутствовали в огромном количестве – 4,8 мг в пересчете на 100 граммов навески, но и в обрывках погребальной одежды (0,5 мг), и в тлене со дна гроба (0,3 мг), также изъятых для контрольных исследований (напомним, что естественный фон по ртути в организме человека не превышает сотые миллиграмма)».[11]
Итак, ученые достоверно подтвердили факт отравления царицы? Увы, нет. Есть еще две версии. Во-первых, у цариц, княгинь и боярынь XVI века были в большом ходу белила, состав которых нам неизвестен. Как писал А.И. Филюшкин: «Анастасию могло погубить неумеренное использование румян и белил, к которому она, видимо, нередко прибегала, чтобы лучше выглядеть после многочисленных родов». А во-вторых, «как известно, ртуть была в свое время обнаружена и в останках самого Ивана Грозного. Это послужило основанием для предположения, что царь болел сифилисом, который в те времена лечили ртутными мазями. Естественно, что он заразил жену, и она получала такое же лечение».[12]
После ее смерти сам царь и Андрей Курбский писали о том, что Анастасия стала жертвой порчи (колдовства), но ни один из них не упоминал о яде.
Стоит заметить, что буквально через неделю после смерти Анастасии Иван IV начал подыскивать себе новую жену. Немедленно были отправлены послы ко двору польского короля Сигизмунда-Августа.
Царь спросил митрополита, можно ли ему жениться на сестре Сигизмунда-Августа, так как тетка его Елена была женой невестиного дяди Александра. Митрополит ответил, что можно. В Москве уже стали готовиться к встрече сестры короля: приготовили покои, где ей жить до принятия православия. Решили, чтоб боярам при разговорах с панами первыми вопроса о крещении невесты не поднимать, а если паны первыми начнут говорить, что невесте надо бы остаться католичкой, тогда их отговаривать, приводя в пример Софью Витовтовну и сестру Ольгерда, которые были крещены по-православному.
Король согласился выдать за Ивана свою сестру Екатерину. Но прежде Сигизмунд-Август хотел заключить с Россией выгодный ему мир. А вот в условиях мира царь и король не сошлись, и брак с королевной Екатериной не состоялся.
После неудачи со сватовством сестры польского короля Иван обратил свои очи на Восток и в 1561 г. женился на девице Кученей, дочери кабардинского князя Темира Гуки (в русских летописях он именовался Темрюк Айдарович). Кученей перекрестили в Марию, но она так и осталась дикой черкешенкой – плохо говорила по-русски и отличалась вспыльчивостью.
Во втором браке у Ивана IV в 1563 г. родился сын Василий, умерший младенцем. А в 1569 г. Мария Темрюковна заболела и умерла в Александровской слободе.
28 октября 1571 г. Иван женился на Марфе Васильевне Собакиной, родне Малюты Скуратова. Однако уже 14 ноября того же года Марфа Васильевна скончалась при невыясненных обстоятельствах.
Православная церковь признавала только первые три брака. Однако 29 апреля 1572 г. церковный собор специальным постановлением разрешил Ивану IV жениться в четвертый раз, но наложил на царя трехлетнюю епитимью. Царь согласился, но вскоре про епитимью забыл и женился в пятый и шестой раз. Последней, седьмой, женой царя стала Мария – дочь окольничего Федора Федоровича Нагого.
6 октября 1580 г. в московском Спасо-Преображенском соборе протопоп Никита венчал Ивана IV и Марию. Любопытно, что посаженым отцом жениха был его собственный сын – двадцатитрехлетний Федор, дружкой жениха был князь Василий Иванович Шуйский, а дружкой невесты – Борис Федорович Годунов. Таким образом, все участники свадебной церемонии позже побывали на царском престоле.
На следующий день, 7 октября 1580 г., состоялась свадьба царевича Федора и сестры Бориса Годунова Ирины.
Царь Иван после третьего брака уже не обращался к иерархам церкви за разрешением на очередную женитьбу и всерьез не воспринимал своих жен. Не прошло и двух лет после свадьбы с Марией Нагой, как в августе 1582 г. царь отправляет в Англию дворянина Федора Писемского, чтобы начать дело о сватовстве племянницы английской королевы Елизаветы I Марии Гастингс. Послу было велено сказать королеве: «Ты бы сестра наша любительная, Елисавета королевна, ту свою племянницу нашему послу Федору показать велела и парсону б ее (портрет) к нам прислала на доске и на бумаге для того: будет она пригодится к нашему государскому чину, то мы с тобою королевною то дело станем делать, как будет пригоже». Писемский должен был взять портрет и меру роста, рассмотреть хорошенько, дородна ли невеста, бела или смугла, узнать, сколько ей лет, как приходится королеве в родстве, кто ее отец, есть ли у нее братья и сестры. Если скажут, что царь Иван женат, то отвечать: «Государь наш по многим государствам посылал, чтоб по себе приискать невесту, да не случилось, и государь взял за себя в своем государстве боярскую дочь не по себе; и если королевнина племянница дородна и такого великого дела достойна, то государь наш, свою отставя, сговорит за королевнину племянницу».
По ряду причин сватовство затянулось, и Писемскому показали невесту в саду только в мае 1583 г. Затем Писемский вернулся в Россию вместе с английским послом Боусом.
Между тем 19 октября 1583 г. Мария Нагая родила царю сына Димитрия. Однако сие обстоятельство никак не сказалось на марьяжных хлопотах Ивана. Другой вопрос, что Боус имел и другие поручения королевы – посредничество в заключении мира с Польшей и Швецией, получение новых льгот английским торговым компаниям и т. д. Англичане пытались увязать эти вопросы со сватовством Марии Гастингс. В связи с этим Иван Васильевич в начале марта 1584 г. решил свататься к шведской принцессе. Благо 29 июля 1583 г. со Швецией был заключен Плюсский мирный договор. С этой целью в Стокгольм к королю Юхану III был послан князь Василий Шуйский. Но боярин не проехал и ста верст, как его нагнал посол с вестью, что жених преставился.
После смерти Анастасии Захарьины вели себя крайне осторожно, хотя и играли важную роль в жизни государства. Так, в мае 1562 г. царь отправился в литовский поход и оставил «ведать Москву» своего восьмилетнего сына Ивана, а с ним бояр Данилу Романовича, Никиту Романовича и Василия Михайловича Захарьиных, Василия Петровича Захарьина-Яковлева и князя Василия Андреевича Сицкого (мужа Анны Романовны Захарьиной). Заметим, что «ведать Москвой» по тогдашней терминологии означало не заведовать городским хозяйством, а управлять всем Московским государством.
Оказавшись в столь благоприятной ситуации, Захарьины не стали кичиться своей властью и местничать с князьями Рюриковичами, а начали проводить хорошо продуманную и дальновидную политику, целью которой была неограниченная власть клана после смерти Ивана IV.
Отметим три основных направления этой политики. Во-первых, насаждение своих сторонников в приказном аппарате управления. Во-вторых, уничтожение потенциальных претендентов на престол князей Старицких. В-третьих, окружение царевича Ивана своими родственниками и превращение его в послушного исполнителя воли клана.
В конце 1564 г. Иван IV решил устроить очередной фарс, ставший трагедией для России. Он начал подготовку к отъезду из Москвы. 3 декабря 1564 г., в воскресенье, царь со всем семейством выехал из Москвы в село Коломенское, где праздновал праздник Николая Чудотворца. Выезд этот был не похож на прежние, когда он выезжал на богомолье или другие свои потехи. Теперь царь взял с собой всю государственную казну, иконы и кресты, украшенные золотом и драгоценными камнями, золотые и серебряные сосуды и платья. С собой царь взял несколько сот московских и иногородних дворян, причем москвичам было приказано взять с собой семьи.
Судя по всему, вначале у царя не было какого-то определенного плана. Он и не думал ехать в Александровскую слободу, куда по ростовской дороге можно было добраться за несколько дней. А Иван выехал из Москвы в противоположном направлении – к югу, в село Коломенское. Чтобы попасть на ростовскую дорогу, царю пришлось бы вернуться обратно в Москву или ехать кружным путем малопроходимыми проселками.
В Коломенском царь с семьей пробыл две недели, так как наступившая оттепель и дожди сделали дороги непроезжими. Затем царский обоз, объехав проселками Москву с востока, остановился на несколько дней в селе Тайнинском на Яузе. После царь поехал на молитву в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда – в Александровскую слободу.
В Москве знать, духовенство и приказная бюрократия были в недоумении от такого необычного поведения государя. Ровно через месяц, 3 января 1565 г., царь прислал к митрополиту в Москву грамоту, где были написаны все измены боярские, воеводские и приказных людей, какие были ими содеяны до его совершеннолетия. Царь разгневался на своих архиепископов, епископов и на все духовенство, на своих бояр, на дворецкого и на конюшенного, на окольничих, казначеев, дьяков, детей боярских, приказных людей за то, что после смерти его отца те казну государственную расхитили, а прибыли казне от них не было. Бояре и воеводы земли государственные себе разобрали, своим друзьям и родственникам роздали, имели поместья и вотчины, получали государственное жалованье и кормление и собрали себе большие богатства. А о государе и государстве и о всем православном христианстве не заботились, от недругов не защищали, а вместо этого христиан притесняли и сами от службы стали удаляться. А захочет государь своих бояр, служивых людей или приказных людей наказать, так духовенство их защищает. И царь, которому невмоготу стало измену терпеть, оставил свое государство и поехал где-нибудь поселиться, где Бог укажет.
К гостям, купцам и всему православному христианству Москвы царь прислал другую грамоту, в которой говорилось, что гнева на них государь не имеет и опалы им никакой не будет.
Формально и фактически это было отречение от престола. Со времен Рюрика до деда Грозного Ивана, когда князь бежал из города, горожане его просто посылали куда подальше, и не требовалось никакого отречения. А затем звали другого подходящего князя Рюриковича, а то и Гедиминовича. К примеру, убежал из Москвы Дмитрий Донской, убоявшись Тохтамыша. Позвали москвичи князя Гедиминовича Остея. Да, так было и в Западной Европе. В XVI–XVII веках, если французский король бежал из столицы, то горожане срочно вооружались и звали в Париж какого-либо мятежного принца.
Боярская дума, митрополит Афанасий и оказавшиеся в Москве архиепископы новгородский Пимен и ростовский Никандр могли на законных основаниях принять отречение и привести к присяге новому государю сначала Москву, а затем и все остальное государство. У бояр хватило бы служилых людей, которые могли бы составить конное войско, в несколько раз превосходящее охрану Грозного. Дворянская конница могла связать боем царскую охрану, а надежные люди (группа захвата) – провести спецоперацию.
Но, увы, 50 лет тирании Василия III и Ивана IV превратили большинство князей Рюриковичей из гордых и мужественных властителей в холопов. У них пропал даже инстинкт самосохранения. А многие надеялись, что пронесет. В первую очередь к таким можно отнести клан Захарьиных.
В результате духовенство и бояре прибыли в Александровскую слободу и объявили царю Ивану их общее решение: пусть правит, как ему угодно, лишь бы принял снова в свои руки правление. Иван согласился с тем условием, что теперь он будет на всех изменников и ослушников опалы класть, иных и казнить, имения их брать в казну и учредить у себя в государстве опричнину: двор и весь свой обиход сделать особый.
Русское государство фактически было разделено на два – опричнину и земщину. Причем в опричнину царь постарался забрать самые богатые земли. Так, на севере страны большие пустынные районы – Печерский край с Пустоозером, Вятская земля, Пермь – остались за земщиной. Опричнине отошли уезды с богатыми торговыми городами – Холмогоры, Вологда, Великий Устюг и другие.
Москва также была поделена на опричную и земскую части. Первоначально царь даже поделил и Кремль, там под опричнину был взят двор Владимира Старицкого, подворье митрополита, царицыны хоромы и ряд служебных помещений до Курятных ворот. Но не прошло и года, как царь решил отдать земщине весь Кремль, а центр опричнины перенести на Арбат. К опричнине отошли Чертольская улица, протянувшаяся от Кремля до всполья, Арбат до Дорогомиловского всполья и Новодевичьего монастыря и еще три столичные слободы.
Из опричных кварталов были выселены все бояре, дворяне и приказные люди, не принятые в опричнину. На их место поселились опричные бояре и служилые люди.
Любопытно, что, создавая опричные войска, царь заранее рассматривал их только для внутреннего потребления, а не для защиты страны извне. Ни одна крупная пограничная крепость в опричнину не вошла. Вязьму и Можайск прикрывал с запада Смоленск. Опричные же города на юго-западе страны (Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин) стояли на верхней Оке и находились под защитой южных земских крепостей.
Первоначально опричное войско состояло из тысячи человек, но вскоре увеличилось до шести тысяч.
Опричники давали царю присягу, по которой они обязывались доносить обо всем, что услышат дурного о царе, а также не иметь никаких дружеских связей с земскими, не есть и не пить с ними.
У читателя возникает резонный вопрос – а как отнеслись наши герои Захарьины к введению опричнины? Увы, дать однозначный ответ без фантазий и натяжек нельзя. По этому вопросу принципиально расходятся два самых лучших советских историка XV–XVII веков В.Б. Кобрин и Р.Г. Скрынников. Так, в своей кандидатской диссертации «Социальный состав опричного двора» Кобрин в 1961 г. утверждал, что одним из главных инициаторов опричнины стал боярин В.М. Юрьев-Захарьин, и именно вокруг Захарьиных сплотился руководящий кружок опричнины, в который входили Басмановы, Яковлевы-Захарьины, Сицкие, Черкасские. Скрынников же отрицает важную роль Захарьиных в формировании опричнины.
Тут несколько слов надо сказать о князе Михаиле Черкасском, родном брате второй жены Грозного Марии Темрюковны, привезенном вместе с ней малышом в Москву. Звали его Султанкул, а после крещения он стал Михаилом Темрюковичем Черкасским. Иван Грозный пожаловал в удел Михаилу Черкасскому городок Гороховец с уездом. В своих владениях Черкасский чувствовал себя полноправным хозяином. Он собирал налоги с подданных и пошлины с проезжающих.
Существует версия, что идею опричнины подала Ивану царица Мария-Кученей. Документальных доказательств этой версии нет, но, несомненно, дикой черкешенке импонировали свирепые расправы царя.
В период «регентства» Захарьиных царь женил Михаила Темрюковича Черкасского на дочери боярина Василия Михайловича Захарьина. Так что и Черкасский стал членом клана наших героев. Забегая вперед, скажу, что у кабардинского князька Темрюка был брат Камбулат. Два сына Камбулата Хокяг и Хорошай (двоюродные братья Михаила Черкасского) тоже приехали в Россию и после крещения получили имена Гаврила и Борис. Гаврила был взят в плен поляками и провел в Польше 21 год (1564–1585 гг.), а Борис Камбулатович Черкасский стал боярином и взял в жены Марфу Никитичну Романову-Юрьеву.
Любопытно, что и Федор Басманов успел породниться с Захарьиными. Он женился на дочери князя В.А. Сицкого, жена которого, Анна Романовна, была сестрой царицы Анастасии.
Таким образом, по мнению автора, Кобрин прав, и Захарьины с родней действительно стояли у истоков опричнины.
В январе 1570 г. царь Иван разорил Великий Новгород. Новгородский поход никак не был связан с политикой или крамолой, а являлся просто грабительским набегом. Историк С.М. Соловьев сравнивал поход на Новгород с Батыевым нашествием. Это слишком мягкое сравнение. Батый был завоевателем и перед штурмом города всегда предлагал жителям покориться и платить умеренную дань. И действительно, города, покорившиеся Батыю, оставались целыми, а жители – живыми. Грозный же действовал как обыкновенный разбойник и отличался от крымских ханов Гиреев лишь тем, что те грабили чужие страны, а Иван – свою собственную.
Пока царь воевал в Ливонии с немцами, поляками и шведами, а внутри страны – со своими подданными, существенно усилились набеги крымских татар на Русь. За 24 года Ливонской войны больших и средних набегов татар не было только в течение трех лет.
Весной 1571 г. хан Девлет-Гирей со 100-тысячным конным войском в очередной раз двинулся на Русь. Навстречу ему к Оке подошло 50-тысячное земское войско под началом воевод князя Ивана Дмитриевича Бельского, Ивана Федоровича Мстиславского, Михаила Ивановича Воротынского, Ивана Андреевича и Ивана Петровича Шуйских. Туда же отправился и сам Иван Грозный с тремя полками опричников. Впереди шел сторожевой полк боярина Василия Петровича Захарьина-Яковлева, за ним – передовой полк князя Михаила Темрюковича Черкасского и государев полк во главе с князем Ф.М. Трубецким.
Девлет-Гирей сумел обмануть воевод и опричников и, как сказано в летописи, «неизвестно где переправился через Оку». Узнав о переправе татар, Иван с опричниками в панике бежал в Александровскую слободу, а оттуда – в Ростов.
Русские же воеводы с земским войском совершили стремительный марш к Москве и 23 мая расположились внутри Земляного города. 24 мая татары подошли к Москве. Стоял жаркий солнечный день, столь же жаркий был и весь май. Передовые отряды татар зажгли предместья Москвы. Сильный ветер занес огонь в Земляной, а затем и в Белый город. Уцелел лишь Кремль. По словам летописца: «Людей погорело бесчисленное множество. Митрополит с духовенством просидели в соборной церкви Успения. Первый боярин, князь Иван Дмитриевич Бельский, задохнулся на своем дворе в каменном погребе, других князей, княгинь, боярынь и всяких людей кто перечтет? Москва-река мертвых не пронесла: нарочно поставлены были люди спускать трупы вниз по реке. Хоронили только тех, у которых были приятели».
Пожар и боязнь русских войск не дали татарам пограбить Кремль. В тот же день Девлет-Гирей поспешно ушел назад. В районе Москвы и на обратном пути татарам удалось захватить 150 тысяч пленных, разумеется, не воинов, а мирных жителей.
Практически на любой войне есть перебежчики, не был исключением и поход Девлета-Гирея в 1571 г. Так, к хану пытался сбежать служилый татарин «царевич Барымский», но был пойман и отправлен на допрос к опричникам. В застенке татарин быстро сознался во всем, что от него потребовали. В частности, он заявил, что его послал к Девлет-Гирею глава Боярской думы князь И.Ф. Мстиславский. Князя немедленно арестовали, и он, то ли под пыткой, а скорее в результате мирового соглашения с царем, признался во всех грехах. Мстиславский подписал специальную грамоту, где говорилось, что он «своей изменой погубил Москву».
За такое преступление Мстиславскому полагалась квалифицированная казнь. Однако князь через несколько недель был выпущен на свободу, а осенью 1571 г. назначен главным новгородским наместником и уехал в Новгород.
Суд над князем Мстиславским и его «признание» оказали царю двойную услугу – народу был указан непосредственный виновник поражений, мало того, получено новое доказательство, что «лихие бояре» продолжают строить козни против царя и государства. Несмотря на опалу, Мстиславский оставался официально руководителем земской Боярской думы. Но он лишь формально числился главой земского правительства. Полной же властью в земской думе обладала старомосковская нетитулованная знать, группировавшаяся вокруг бояр Захарьиных. Процесс по делу князя Мстиславского дал повод для жестоких репрессий против клана Захарьиных.
Оплотом Захарьиных была не только земская дума, но и двор наследника царевича Ивана. После вступления во второй брак Иван Грозный выделил в «особый двор» наследника придворный штат, бояр и дворян. Долгое время главным боярином наследника был его дядя опричный боярин Василий Петрович Захарьин-Яковлев, состоявший при нем в качестве «близкого человека» и «гофмейстера» (дворецкого). Большое влияние при дворе царевича Ивана имели его родной дядя земский боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, а также дяди Иван Петрович Захарьин-Яковлев и Семен Васильевич Захарьин-Яковлев. Первым оруженосцем в свите царевича Ивана был Протасий Васильевич Захарьин-Михайлов. Влияние Захарьиных при дворе наследника не могло не пугать Ивана Грозного.
Историк Скрынников полагает, что «Захарьины пытались использовать свое влияние на наследников, чтобы таким путем хоть немного образумить царя и положить предел чудовищному опричному террору».[13]
Отношения старшего и младшего Иванов явно не ладились. Царь неоднократно избивал сына. В свою очередь, сын рос злым и непокорным. Дело зашло столь далеко, что в июне 1570 г. царь публично объявил о своем намерении лишить сына прав на престол, а своим наследником сделать «ливонского короля» Магнуса.[14] Во время официального приема в Кремле царь в присутствии земской Боярской думы и иностранных послов обратился к Магнусу со словами: «Любезный брат, ввиду доверия, питаемого ко мне вами и немецким народом, и преданности моей последнему (ибо я сам немецкого происхождения и саксонской крови), несмотря на то, что я имею двух сыновей – одного семнадцати и другого тринадцати лет, ваша светлость, когда меня не станет, будет моим наследником и государем моей страны, и я так искореню и принижу моих неверных подданных, что попру их ногами».[15]
Информация о конфликтах царя с наследником поступила даже в Польшу, пусть в искаженном и сильно преувеличенном виде. 3 января 1571 г. папский нунций Портико направил из Варшавы в Рим письмо, где было сказано, что русские послы приедут в Польшу с опозданием из-за распрей между царем и наследником, эпидемии чумы и других причин. «Между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв, и многие пользующиеся авторитетом знатные люди с благосклонностью относятся к отцу, а многие – к сыну, и сила в оружии».
О ссорах царя и сына говорили не только при дворе, но и по всей стране, что, кстати, нашло отражение и в народном фольклоре. По Руси ходило несколько вариантов песни.[16] Суть всех вариантов такова: царь Иван Васильевич вывел измену из Пскова и из Новгорода и задумался над тем, «как бы вывести измену из каменной Москвы». Но тут «взговорит Малюта злодей Скурлатович»: «Ах ты гой еси, царь Иван Васильевич! Не вывесть тебе изменушки довеку: сидит супротивник супротив тебя…» Малюта оклеветал царевича Ивана Ивановича. Грозный поверил навету и велел казнить сына. Но тут за наследника вступился его дядя боярин Никита Романович: «Ты Малюта, Малюта Скурлатович! Не за свой ты кус примаешься, ты етим кусом подавишься». Благодаря заступничеству Захарьина царевич был спасен. В песне конфликт царя с царевичем имел «хеппи-энд», в жизни же все случилось иначе.
Опричники выбили из опальных новгородцев показания на бояр Василия Михайловича Захарьина-Юрьева и Семена Васильевича Захарьина-Яковлева. Семен Васильевич был объявлен сообщником новгородского архиепископа Пимена в земской думе и отправлен в почетную ссылку на воеводство в Смоленск.
По неведомым причинам вспышку гнева царя вызвали «преступления» боярина Василия Михайловича Захарьина-Юрьева. К великому сожалению царя, Василий Михайлович умер еще в 1567 г. Поэтому царь выместил гнев на членах его семьи. В начале весны 1571 г. он приказал убить дочь Василия Михайловича вместе с новорожденным сыном. Царь запретил хоронить убитых и приказал бросить их тела на дворе супруги убитого князя Михаила Темрюковича Черкасского. Сам же князь Черкасский, как уже говорилось, был убит опричниками в мае 1571 г. во время набега хана Девлет-Гирея.
В этой ситуации непонятно, почему Иван IV убил дочь и внука боярина Василия Михайловича, но пощадил его трех сыновей – Протасия, Федора и Ивана. Известно лишь, что Протасий выслужился из рынд при дворе царевича Ивана, а казнен он был лишь 24 октября 1576 г., то есть спустя пять лет. По ряду дореволюционных источников и монастырских архивов средний и младший сыновья Василия Михайловича Федор и Иван погибли 24 мая 1571 г. во время пожара в Москве в ходе набега Девлет-Гирея. Кстати, во время этого пожара погибли и сыновья боярина Данилы Романовича Захарьина Иван и Федор.
Итак, ученые достоверно подтвердили факт отравления царицы? Увы, нет. Есть еще две версии. Во-первых, у цариц, княгинь и боярынь XVI века были в большом ходу белила, состав которых нам неизвестен. Как писал А.И. Филюшкин: «Анастасию могло погубить неумеренное использование румян и белил, к которому она, видимо, нередко прибегала, чтобы лучше выглядеть после многочисленных родов». А во-вторых, «как известно, ртуть была в свое время обнаружена и в останках самого Ивана Грозного. Это послужило основанием для предположения, что царь болел сифилисом, который в те времена лечили ртутными мазями. Естественно, что он заразил жену, и она получала такое же лечение».[12]
После ее смерти сам царь и Андрей Курбский писали о том, что Анастасия стала жертвой порчи (колдовства), но ни один из них не упоминал о яде.
Стоит заметить, что буквально через неделю после смерти Анастасии Иван IV начал подыскивать себе новую жену. Немедленно были отправлены послы ко двору польского короля Сигизмунда-Августа.
Царь спросил митрополита, можно ли ему жениться на сестре Сигизмунда-Августа, так как тетка его Елена была женой невестиного дяди Александра. Митрополит ответил, что можно. В Москве уже стали готовиться к встрече сестры короля: приготовили покои, где ей жить до принятия православия. Решили, чтоб боярам при разговорах с панами первыми вопроса о крещении невесты не поднимать, а если паны первыми начнут говорить, что невесте надо бы остаться католичкой, тогда их отговаривать, приводя в пример Софью Витовтовну и сестру Ольгерда, которые были крещены по-православному.
Король согласился выдать за Ивана свою сестру Екатерину. Но прежде Сигизмунд-Август хотел заключить с Россией выгодный ему мир. А вот в условиях мира царь и король не сошлись, и брак с королевной Екатериной не состоялся.
После неудачи со сватовством сестры польского короля Иван обратил свои очи на Восток и в 1561 г. женился на девице Кученей, дочери кабардинского князя Темира Гуки (в русских летописях он именовался Темрюк Айдарович). Кученей перекрестили в Марию, но она так и осталась дикой черкешенкой – плохо говорила по-русски и отличалась вспыльчивостью.
Во втором браке у Ивана IV в 1563 г. родился сын Василий, умерший младенцем. А в 1569 г. Мария Темрюковна заболела и умерла в Александровской слободе.
28 октября 1571 г. Иван женился на Марфе Васильевне Собакиной, родне Малюты Скуратова. Однако уже 14 ноября того же года Марфа Васильевна скончалась при невыясненных обстоятельствах.
Православная церковь признавала только первые три брака. Однако 29 апреля 1572 г. церковный собор специальным постановлением разрешил Ивану IV жениться в четвертый раз, но наложил на царя трехлетнюю епитимью. Царь согласился, но вскоре про епитимью забыл и женился в пятый и шестой раз. Последней, седьмой, женой царя стала Мария – дочь окольничего Федора Федоровича Нагого.
6 октября 1580 г. в московском Спасо-Преображенском соборе протопоп Никита венчал Ивана IV и Марию. Любопытно, что посаженым отцом жениха был его собственный сын – двадцатитрехлетний Федор, дружкой жениха был князь Василий Иванович Шуйский, а дружкой невесты – Борис Федорович Годунов. Таким образом, все участники свадебной церемонии позже побывали на царском престоле.
На следующий день, 7 октября 1580 г., состоялась свадьба царевича Федора и сестры Бориса Годунова Ирины.
Царь Иван после третьего брака уже не обращался к иерархам церкви за разрешением на очередную женитьбу и всерьез не воспринимал своих жен. Не прошло и двух лет после свадьбы с Марией Нагой, как в августе 1582 г. царь отправляет в Англию дворянина Федора Писемского, чтобы начать дело о сватовстве племянницы английской королевы Елизаветы I Марии Гастингс. Послу было велено сказать королеве: «Ты бы сестра наша любительная, Елисавета королевна, ту свою племянницу нашему послу Федору показать велела и парсону б ее (портрет) к нам прислала на доске и на бумаге для того: будет она пригодится к нашему государскому чину, то мы с тобою королевною то дело станем делать, как будет пригоже». Писемский должен был взять портрет и меру роста, рассмотреть хорошенько, дородна ли невеста, бела или смугла, узнать, сколько ей лет, как приходится королеве в родстве, кто ее отец, есть ли у нее братья и сестры. Если скажут, что царь Иван женат, то отвечать: «Государь наш по многим государствам посылал, чтоб по себе приискать невесту, да не случилось, и государь взял за себя в своем государстве боярскую дочь не по себе; и если королевнина племянница дородна и такого великого дела достойна, то государь наш, свою отставя, сговорит за королевнину племянницу».
По ряду причин сватовство затянулось, и Писемскому показали невесту в саду только в мае 1583 г. Затем Писемский вернулся в Россию вместе с английским послом Боусом.
Между тем 19 октября 1583 г. Мария Нагая родила царю сына Димитрия. Однако сие обстоятельство никак не сказалось на марьяжных хлопотах Ивана. Другой вопрос, что Боус имел и другие поручения королевы – посредничество в заключении мира с Польшей и Швецией, получение новых льгот английским торговым компаниям и т. д. Англичане пытались увязать эти вопросы со сватовством Марии Гастингс. В связи с этим Иван Васильевич в начале марта 1584 г. решил свататься к шведской принцессе. Благо 29 июля 1583 г. со Швецией был заключен Плюсский мирный договор. С этой целью в Стокгольм к королю Юхану III был послан князь Василий Шуйский. Но боярин не проехал и ста верст, как его нагнал посол с вестью, что жених преставился.
После смерти Анастасии Захарьины вели себя крайне осторожно, хотя и играли важную роль в жизни государства. Так, в мае 1562 г. царь отправился в литовский поход и оставил «ведать Москву» своего восьмилетнего сына Ивана, а с ним бояр Данилу Романовича, Никиту Романовича и Василия Михайловича Захарьиных, Василия Петровича Захарьина-Яковлева и князя Василия Андреевича Сицкого (мужа Анны Романовны Захарьиной). Заметим, что «ведать Москвой» по тогдашней терминологии означало не заведовать городским хозяйством, а управлять всем Московским государством.
Оказавшись в столь благоприятной ситуации, Захарьины не стали кичиться своей властью и местничать с князьями Рюриковичами, а начали проводить хорошо продуманную и дальновидную политику, целью которой была неограниченная власть клана после смерти Ивана IV.
Отметим три основных направления этой политики. Во-первых, насаждение своих сторонников в приказном аппарате управления. Во-вторых, уничтожение потенциальных претендентов на престол князей Старицких. В-третьих, окружение царевича Ивана своими родственниками и превращение его в послушного исполнителя воли клана.
В конце 1564 г. Иван IV решил устроить очередной фарс, ставший трагедией для России. Он начал подготовку к отъезду из Москвы. 3 декабря 1564 г., в воскресенье, царь со всем семейством выехал из Москвы в село Коломенское, где праздновал праздник Николая Чудотворца. Выезд этот был не похож на прежние, когда он выезжал на богомолье или другие свои потехи. Теперь царь взял с собой всю государственную казну, иконы и кресты, украшенные золотом и драгоценными камнями, золотые и серебряные сосуды и платья. С собой царь взял несколько сот московских и иногородних дворян, причем москвичам было приказано взять с собой семьи.
Судя по всему, вначале у царя не было какого-то определенного плана. Он и не думал ехать в Александровскую слободу, куда по ростовской дороге можно было добраться за несколько дней. А Иван выехал из Москвы в противоположном направлении – к югу, в село Коломенское. Чтобы попасть на ростовскую дорогу, царю пришлось бы вернуться обратно в Москву или ехать кружным путем малопроходимыми проселками.
В Коломенском царь с семьей пробыл две недели, так как наступившая оттепель и дожди сделали дороги непроезжими. Затем царский обоз, объехав проселками Москву с востока, остановился на несколько дней в селе Тайнинском на Яузе. После царь поехал на молитву в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда – в Александровскую слободу.
В Москве знать, духовенство и приказная бюрократия были в недоумении от такого необычного поведения государя. Ровно через месяц, 3 января 1565 г., царь прислал к митрополиту в Москву грамоту, где были написаны все измены боярские, воеводские и приказных людей, какие были ими содеяны до его совершеннолетия. Царь разгневался на своих архиепископов, епископов и на все духовенство, на своих бояр, на дворецкого и на конюшенного, на окольничих, казначеев, дьяков, детей боярских, приказных людей за то, что после смерти его отца те казну государственную расхитили, а прибыли казне от них не было. Бояре и воеводы земли государственные себе разобрали, своим друзьям и родственникам роздали, имели поместья и вотчины, получали государственное жалованье и кормление и собрали себе большие богатства. А о государе и государстве и о всем православном христианстве не заботились, от недругов не защищали, а вместо этого христиан притесняли и сами от службы стали удаляться. А захочет государь своих бояр, служивых людей или приказных людей наказать, так духовенство их защищает. И царь, которому невмоготу стало измену терпеть, оставил свое государство и поехал где-нибудь поселиться, где Бог укажет.
К гостям, купцам и всему православному христианству Москвы царь прислал другую грамоту, в которой говорилось, что гнева на них государь не имеет и опалы им никакой не будет.
Формально и фактически это было отречение от престола. Со времен Рюрика до деда Грозного Ивана, когда князь бежал из города, горожане его просто посылали куда подальше, и не требовалось никакого отречения. А затем звали другого подходящего князя Рюриковича, а то и Гедиминовича. К примеру, убежал из Москвы Дмитрий Донской, убоявшись Тохтамыша. Позвали москвичи князя Гедиминовича Остея. Да, так было и в Западной Европе. В XVI–XVII веках, если французский король бежал из столицы, то горожане срочно вооружались и звали в Париж какого-либо мятежного принца.
Боярская дума, митрополит Афанасий и оказавшиеся в Москве архиепископы новгородский Пимен и ростовский Никандр могли на законных основаниях принять отречение и привести к присяге новому государю сначала Москву, а затем и все остальное государство. У бояр хватило бы служилых людей, которые могли бы составить конное войско, в несколько раз превосходящее охрану Грозного. Дворянская конница могла связать боем царскую охрану, а надежные люди (группа захвата) – провести спецоперацию.
Но, увы, 50 лет тирании Василия III и Ивана IV превратили большинство князей Рюриковичей из гордых и мужественных властителей в холопов. У них пропал даже инстинкт самосохранения. А многие надеялись, что пронесет. В первую очередь к таким можно отнести клан Захарьиных.
В результате духовенство и бояре прибыли в Александровскую слободу и объявили царю Ивану их общее решение: пусть правит, как ему угодно, лишь бы принял снова в свои руки правление. Иван согласился с тем условием, что теперь он будет на всех изменников и ослушников опалы класть, иных и казнить, имения их брать в казну и учредить у себя в государстве опричнину: двор и весь свой обиход сделать особый.
Русское государство фактически было разделено на два – опричнину и земщину. Причем в опричнину царь постарался забрать самые богатые земли. Так, на севере страны большие пустынные районы – Печерский край с Пустоозером, Вятская земля, Пермь – остались за земщиной. Опричнине отошли уезды с богатыми торговыми городами – Холмогоры, Вологда, Великий Устюг и другие.
Москва также была поделена на опричную и земскую части. Первоначально царь даже поделил и Кремль, там под опричнину был взят двор Владимира Старицкого, подворье митрополита, царицыны хоромы и ряд служебных помещений до Курятных ворот. Но не прошло и года, как царь решил отдать земщине весь Кремль, а центр опричнины перенести на Арбат. К опричнине отошли Чертольская улица, протянувшаяся от Кремля до всполья, Арбат до Дорогомиловского всполья и Новодевичьего монастыря и еще три столичные слободы.
Из опричных кварталов были выселены все бояре, дворяне и приказные люди, не принятые в опричнину. На их место поселились опричные бояре и служилые люди.
Любопытно, что, создавая опричные войска, царь заранее рассматривал их только для внутреннего потребления, а не для защиты страны извне. Ни одна крупная пограничная крепость в опричнину не вошла. Вязьму и Можайск прикрывал с запада Смоленск. Опричные же города на юго-западе страны (Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин) стояли на верхней Оке и находились под защитой южных земских крепостей.
Первоначально опричное войско состояло из тысячи человек, но вскоре увеличилось до шести тысяч.
Опричники давали царю присягу, по которой они обязывались доносить обо всем, что услышат дурного о царе, а также не иметь никаких дружеских связей с земскими, не есть и не пить с ними.
У читателя возникает резонный вопрос – а как отнеслись наши герои Захарьины к введению опричнины? Увы, дать однозначный ответ без фантазий и натяжек нельзя. По этому вопросу принципиально расходятся два самых лучших советских историка XV–XVII веков В.Б. Кобрин и Р.Г. Скрынников. Так, в своей кандидатской диссертации «Социальный состав опричного двора» Кобрин в 1961 г. утверждал, что одним из главных инициаторов опричнины стал боярин В.М. Юрьев-Захарьин, и именно вокруг Захарьиных сплотился руководящий кружок опричнины, в который входили Басмановы, Яковлевы-Захарьины, Сицкие, Черкасские. Скрынников же отрицает важную роль Захарьиных в формировании опричнины.
Тут несколько слов надо сказать о князе Михаиле Черкасском, родном брате второй жены Грозного Марии Темрюковны, привезенном вместе с ней малышом в Москву. Звали его Султанкул, а после крещения он стал Михаилом Темрюковичем Черкасским. Иван Грозный пожаловал в удел Михаилу Черкасскому городок Гороховец с уездом. В своих владениях Черкасский чувствовал себя полноправным хозяином. Он собирал налоги с подданных и пошлины с проезжающих.
Существует версия, что идею опричнины подала Ивану царица Мария-Кученей. Документальных доказательств этой версии нет, но, несомненно, дикой черкешенке импонировали свирепые расправы царя.
В период «регентства» Захарьиных царь женил Михаила Темрюковича Черкасского на дочери боярина Василия Михайловича Захарьина. Так что и Черкасский стал членом клана наших героев. Забегая вперед, скажу, что у кабардинского князька Темрюка был брат Камбулат. Два сына Камбулата Хокяг и Хорошай (двоюродные братья Михаила Черкасского) тоже приехали в Россию и после крещения получили имена Гаврила и Борис. Гаврила был взят в плен поляками и провел в Польше 21 год (1564–1585 гг.), а Борис Камбулатович Черкасский стал боярином и взял в жены Марфу Никитичну Романову-Юрьеву.
Любопытно, что и Федор Басманов успел породниться с Захарьиными. Он женился на дочери князя В.А. Сицкого, жена которого, Анна Романовна, была сестрой царицы Анастасии.
Таким образом, по мнению автора, Кобрин прав, и Захарьины с родней действительно стояли у истоков опричнины.
В январе 1570 г. царь Иван разорил Великий Новгород. Новгородский поход никак не был связан с политикой или крамолой, а являлся просто грабительским набегом. Историк С.М. Соловьев сравнивал поход на Новгород с Батыевым нашествием. Это слишком мягкое сравнение. Батый был завоевателем и перед штурмом города всегда предлагал жителям покориться и платить умеренную дань. И действительно, города, покорившиеся Батыю, оставались целыми, а жители – живыми. Грозный же действовал как обыкновенный разбойник и отличался от крымских ханов Гиреев лишь тем, что те грабили чужие страны, а Иван – свою собственную.
Пока царь воевал в Ливонии с немцами, поляками и шведами, а внутри страны – со своими подданными, существенно усилились набеги крымских татар на Русь. За 24 года Ливонской войны больших и средних набегов татар не было только в течение трех лет.
Весной 1571 г. хан Девлет-Гирей со 100-тысячным конным войском в очередной раз двинулся на Русь. Навстречу ему к Оке подошло 50-тысячное земское войско под началом воевод князя Ивана Дмитриевича Бельского, Ивана Федоровича Мстиславского, Михаила Ивановича Воротынского, Ивана Андреевича и Ивана Петровича Шуйских. Туда же отправился и сам Иван Грозный с тремя полками опричников. Впереди шел сторожевой полк боярина Василия Петровича Захарьина-Яковлева, за ним – передовой полк князя Михаила Темрюковича Черкасского и государев полк во главе с князем Ф.М. Трубецким.
Девлет-Гирей сумел обмануть воевод и опричников и, как сказано в летописи, «неизвестно где переправился через Оку». Узнав о переправе татар, Иван с опричниками в панике бежал в Александровскую слободу, а оттуда – в Ростов.
Русские же воеводы с земским войском совершили стремительный марш к Москве и 23 мая расположились внутри Земляного города. 24 мая татары подошли к Москве. Стоял жаркий солнечный день, столь же жаркий был и весь май. Передовые отряды татар зажгли предместья Москвы. Сильный ветер занес огонь в Земляной, а затем и в Белый город. Уцелел лишь Кремль. По словам летописца: «Людей погорело бесчисленное множество. Митрополит с духовенством просидели в соборной церкви Успения. Первый боярин, князь Иван Дмитриевич Бельский, задохнулся на своем дворе в каменном погребе, других князей, княгинь, боярынь и всяких людей кто перечтет? Москва-река мертвых не пронесла: нарочно поставлены были люди спускать трупы вниз по реке. Хоронили только тех, у которых были приятели».
Пожар и боязнь русских войск не дали татарам пограбить Кремль. В тот же день Девлет-Гирей поспешно ушел назад. В районе Москвы и на обратном пути татарам удалось захватить 150 тысяч пленных, разумеется, не воинов, а мирных жителей.
Практически на любой войне есть перебежчики, не был исключением и поход Девлета-Гирея в 1571 г. Так, к хану пытался сбежать служилый татарин «царевич Барымский», но был пойман и отправлен на допрос к опричникам. В застенке татарин быстро сознался во всем, что от него потребовали. В частности, он заявил, что его послал к Девлет-Гирею глава Боярской думы князь И.Ф. Мстиславский. Князя немедленно арестовали, и он, то ли под пыткой, а скорее в результате мирового соглашения с царем, признался во всех грехах. Мстиславский подписал специальную грамоту, где говорилось, что он «своей изменой погубил Москву».
За такое преступление Мстиславскому полагалась квалифицированная казнь. Однако князь через несколько недель был выпущен на свободу, а осенью 1571 г. назначен главным новгородским наместником и уехал в Новгород.
Суд над князем Мстиславским и его «признание» оказали царю двойную услугу – народу был указан непосредственный виновник поражений, мало того, получено новое доказательство, что «лихие бояре» продолжают строить козни против царя и государства. Несмотря на опалу, Мстиславский оставался официально руководителем земской Боярской думы. Но он лишь формально числился главой земского правительства. Полной же властью в земской думе обладала старомосковская нетитулованная знать, группировавшаяся вокруг бояр Захарьиных. Процесс по делу князя Мстиславского дал повод для жестоких репрессий против клана Захарьиных.
Оплотом Захарьиных была не только земская дума, но и двор наследника царевича Ивана. После вступления во второй брак Иван Грозный выделил в «особый двор» наследника придворный штат, бояр и дворян. Долгое время главным боярином наследника был его дядя опричный боярин Василий Петрович Захарьин-Яковлев, состоявший при нем в качестве «близкого человека» и «гофмейстера» (дворецкого). Большое влияние при дворе царевича Ивана имели его родной дядя земский боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, а также дяди Иван Петрович Захарьин-Яковлев и Семен Васильевич Захарьин-Яковлев. Первым оруженосцем в свите царевича Ивана был Протасий Васильевич Захарьин-Михайлов. Влияние Захарьиных при дворе наследника не могло не пугать Ивана Грозного.
Историк Скрынников полагает, что «Захарьины пытались использовать свое влияние на наследников, чтобы таким путем хоть немного образумить царя и положить предел чудовищному опричному террору».[13]
Отношения старшего и младшего Иванов явно не ладились. Царь неоднократно избивал сына. В свою очередь, сын рос злым и непокорным. Дело зашло столь далеко, что в июне 1570 г. царь публично объявил о своем намерении лишить сына прав на престол, а своим наследником сделать «ливонского короля» Магнуса.[14] Во время официального приема в Кремле царь в присутствии земской Боярской думы и иностранных послов обратился к Магнусу со словами: «Любезный брат, ввиду доверия, питаемого ко мне вами и немецким народом, и преданности моей последнему (ибо я сам немецкого происхождения и саксонской крови), несмотря на то, что я имею двух сыновей – одного семнадцати и другого тринадцати лет, ваша светлость, когда меня не станет, будет моим наследником и государем моей страны, и я так искореню и принижу моих неверных подданных, что попру их ногами».[15]
Информация о конфликтах царя с наследником поступила даже в Польшу, пусть в искаженном и сильно преувеличенном виде. 3 января 1571 г. папский нунций Портико направил из Варшавы в Рим письмо, где было сказано, что русские послы приедут в Польшу с опозданием из-за распрей между царем и наследником, эпидемии чумы и других причин. «Между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв, и многие пользующиеся авторитетом знатные люди с благосклонностью относятся к отцу, а многие – к сыну, и сила в оружии».
О ссорах царя и сына говорили не только при дворе, но и по всей стране, что, кстати, нашло отражение и в народном фольклоре. По Руси ходило несколько вариантов песни.[16] Суть всех вариантов такова: царь Иван Васильевич вывел измену из Пскова и из Новгорода и задумался над тем, «как бы вывести измену из каменной Москвы». Но тут «взговорит Малюта злодей Скурлатович»: «Ах ты гой еси, царь Иван Васильевич! Не вывесть тебе изменушки довеку: сидит супротивник супротив тебя…» Малюта оклеветал царевича Ивана Ивановича. Грозный поверил навету и велел казнить сына. Но тут за наследника вступился его дядя боярин Никита Романович: «Ты Малюта, Малюта Скурлатович! Не за свой ты кус примаешься, ты етим кусом подавишься». Благодаря заступничеству Захарьина царевич был спасен. В песне конфликт царя с царевичем имел «хеппи-энд», в жизни же все случилось иначе.
Опричники выбили из опальных новгородцев показания на бояр Василия Михайловича Захарьина-Юрьева и Семена Васильевича Захарьина-Яковлева. Семен Васильевич был объявлен сообщником новгородского архиепископа Пимена в земской думе и отправлен в почетную ссылку на воеводство в Смоленск.
По неведомым причинам вспышку гнева царя вызвали «преступления» боярина Василия Михайловича Захарьина-Юрьева. К великому сожалению царя, Василий Михайлович умер еще в 1567 г. Поэтому царь выместил гнев на членах его семьи. В начале весны 1571 г. он приказал убить дочь Василия Михайловича вместе с новорожденным сыном. Царь запретил хоронить убитых и приказал бросить их тела на дворе супруги убитого князя Михаила Темрюковича Черкасского. Сам же князь Черкасский, как уже говорилось, был убит опричниками в мае 1571 г. во время набега хана Девлет-Гирея.
В этой ситуации непонятно, почему Иван IV убил дочь и внука боярина Василия Михайловича, но пощадил его трех сыновей – Протасия, Федора и Ивана. Известно лишь, что Протасий выслужился из рынд при дворе царевича Ивана, а казнен он был лишь 24 октября 1576 г., то есть спустя пять лет. По ряду дореволюционных источников и монастырских архивов средний и младший сыновья Василия Михайловича Федор и Иван погибли 24 мая 1571 г. во время пожара в Москве в ходе набега Девлет-Гирея. Кстати, во время этого пожара погибли и сыновья боярина Данилы Романовича Захарьина Иван и Федор.