Страница:
К сожалению, Россия XVIII—XIX веков принадлежала к государствам византийско-азиатского типа. Вспомним, что царевна Софья, Петр I, Екатерина I, Анна Леопольдовна, Елизавета Петровна, Екатерина II и Александр I пришли к власти в ходе военных переворотов, совершенных стрельцами или гвардией.
В Европе шутили: «В России самодержавие, ограниченное удавкой». Как ни грустно, но это было правдой.
Приход к власти Николая I ознаменовался восстанием декабристов. Новый царь решил заняться «воспитанием» гвардии. 1825 год стал переломным годом в истории нашей гвардии, после чего началась ее полнейшая деградация. Пусть планы декабристов представляли собой утопию, но это были наиболее умные и талантливые люди страны.
Место декабристов заняли в основном карьеристы и недалекие люди. Важнейшей задачей царизма было воспитание в лейб-гвардейских офицерах буквально собачьей преданности монарху.
Начальство сделало все, чтобы круг интересов гвардейских офицеров был жестко очерчен – уставы, фрунт, лошади, спорт, балы, женщины (начиная с высокопоставленных дам и кончая проститутками), карты и вино.
Рассказывая о быте русской гвардии конца XIX века, романисту нет нужды напрягать фантазию. Все уже хорошо описано очевидцами. По словам биографа Николая II историка Грюнвальда, состоявшего в свое время в этой гвардии, разница между Преображенским полком и другими прославленными полками заключалась в том, что преображенцы были меньше известны своими попойками, а больше увлекались лошадьми и женщинами, слыли самыми отменными знатоками уставной службы и отличались безукоризненной выправкой на парадах.
А вот как описывал времяпровождение своих однополчан В.П. Обнинский: «Пили зачастую целыми днями, допивались к вечеру до галлюцинаций… Так, нередко великому князю и разделявшим с ним компанию гусарам начинало казаться, что они уже не люди, а волки. Все раздевались тогда донага и убегали на улицу… Там садились они на задние ноги (передние заменялись руками), поднимали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, наливал ее водкой или шампанским, и стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала языком вино, визжала и кусалась».
Характерный пример гвардейца – граф Вронский из «Анны Карениной». Собственно, таким офицером и стал цесаревич Николай. Этот тип офицера идеален для несения охраны монарха. В бою из гвардейского офицера будет отличный командир роты или эскадрона.
В 1880—1900 гг. произошла настоящая революция в военном деле. Введены магазинная винтовка Мосина, унитарные патроны и противооткатные устройства в артиллерии; дымный порох заменяется бездымным; снаряды вместо черного пороха снаряжаются пироксилином; появляется автоматическое оружие от пистолетов до пулеметов и автоматических пушек. Все это проходило мимо гвардейских офицеров. Ну, прикажут изучить винтовку Мосина или 12 см гаубицу Круппа, изучат досконально, не прикажут – никто ими и не поинтересуется.
Можно ли представить себе семнадцатилетнего корнета или прапорщика гвардии, который не ходил бы на балы, в оперу, не волочился бы за дамами, не играл в карты, не пил, а сидел бы ночи напролет за трудами Руссо, кодексом Юстиниана, писал трактаты по баллистике и историю Корсики. Да такой и минуты бы не продержался в гвардии. Да, впрочем, и из армии его бы вытурили за того же Руссо.
Алексей Вронский как человек мне лично симпатичен, и, думаю, большинство современных дам от него в восторге. Но задумаемся на секунду о его дальнейшей карьере. После гибели Анны Толстой отправляет Вронского добровольцем на войну в Болгарию. После вступления в войну России в 1877 г. он немедленно вернется на царскую службу. Если Алексей не будет убит (вероятность чего не превышает 20 %), то уже в 1880х годах он станет полковником. В 1905 г. граф Вронский положит дивизию под Мукденом или Ляоляном, а в 1914 г. – корпус под Танненбергом.
А вдруг его покалечит на войне или болезнь заставит сменить военную службу на статскую? Вообразите, какой из него получится действительный статский советник или министр!
Увы, это не авторские предположения. У знатного гвардейца не было иного пути, разве что сопьется…
Неудачи в ходе боевых действий 1904—1905 гг., 1914—1915 гг., а также участие в карательных операциях 1905—1907 гг. непоправимо подорвали престиж не только гвардейских, но и армейских офицеров. Вот любопытная большая красивая книга «Краткая летопись 6й конно-горной батареи 1807—1907 гг.» (Вильно, 1907). Там несколько глав с описанием войн, где участвовала сия батарея: 1812—1815 гг. – война с Наполеоном; 1831 г. – подавление польского восстания; 1849 г. – подавление венгерского восстания; 1905 г. – боевые действия в Таврической губернии. Батарея действовала повзводно: 1й взвод прошел с боями 1200 верст, 2й взвод – 1000 верст. 1й взвод выпустил столько-то снарядов, 2й взвод – столько-то.
А теперь риторический вопрос – как должно было вести себя малороссийское селянство спустя 13 лет, изловив парочку «золотопогонников»?
Уже через несколько часов после расстрела 9 января 1905 г. мирной демонстрации гвардейскими полками разъяренная толпа на Невском переворачивала сани с господами офицерами и начинала их нещадно бить.
В 1916 г. русские солдаты не знали, за что они воюют. В августе 1914 г. царь объявил, что Россия защищает братьев-славян, которыхде угнетают австрияки. Но 1 октября 1915 г. братушки-болгары объявили войну… «клике Распутина». Именно так было сказано в заявлении болгарского правительства.
В отличие от 1941 г. враг не угрожал русской земле. Шла нудная, но чрезвычайно кровавая позиционная война на окраинах империи с преобладанием нерусского населения, а также на территории Румынии и Турции.
Решающей силой в позиционной войне была тяжелая артиллерия. Но в России ее почти не было. На Западном фронте в 1916—1918 гг. союзники при наступлении на 1 км фронта сосредотачивали больше орудий большой и особой мощности, нежели было во всей царской армии.
Увы, только в 1916 г. до наших генералов дошла вся катастрофичность положения в стране. Царь в 1915 г. объявил себя главнокомандующим армией, хотя он 20 лет назад командовал батальоном и более никогда не занимался вопросами управления войсками и военной промышленностью. Совет министров остался в Петрограде. В итоге в нарушение всех законов Российской империи министры начали ездить с докладами и для получения «высочайших указаний» в Царское Село к императрице Александре Федоровне. Та информировала о делах своего мужа, а в основном внимала советам «нашего Друга». Империя фактически лишилась управления.
И вот в генеральских и офицерских кругах разговоры о том, как все плохо, переходят к традиционному русскому вопросу: «Что делать?», а затем: «С чего начать?» Начинаются разговоры о различных вариантах военного переворота.
За два месяца до Февральской революции генерал-лейтенант А.М. Крымов в частном отчете депутатам Думы о положении на фронте заявил: «Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и это на фронте чувствуют… Время терять нельзя…»
Одним из самых оригинальных способов было нападение на автомобиль императора с воздуха. Причем было два варианта: сбросить бомбу на автомобиль и спикировать методом «камикадзе». Авиационный вариант граничил с авантюрой, но о его пресечении царь начал готовиться еще в первые месяцы 1915 г. – ПВО Царского Села стала сильнейшей в России. Именно туда, а не на фронт отправляли первые автомобильные батареи 76мм зенитных пушек Лендера и 40мм зенитных автоматов Виккерса. Начальником сил ПВО («воздушной охраны») был назначен протеже Распутина полковник Мальцев. Конечно, эти батареи не смогли бы прикрыть наши войска на огромном фронте от Либавы до Дуная, но зато их боевое применение имело огромное значение как для конструкторов зенитных орудий, так и для разработки наставлений по зенитной стрельбе. Царское Село же было удалено на расстояние около 600 км от линии фронта. Ни в 1915 г., ни в 1916 г. у немцев не было самолетов, способных нанести удар даже по целям, удаленным на 300 км. Я уж не говорю, что кайзеру не было никакого резона бомбить царицу с Вырубовой и Распутиным.
Что же это? Очередной просчет генералов? Нет. Задранные в небо стволы Лендеров и Виккерсов всегда были готовы к встрече… своих самолетов.
Более реальным, чем авиационный, был железнодорожный вариант. Группа офицеров под командованием генерала Крымова поднимает по тревоге несколько подразделений и на переходе между Царским Селом и Петроградом захватывает царский поезд, вынуждает царя согласиться на отречение от престола.
Захват поезда намечался несколько раз, но все время переносился. Последний раз операция была перенесена на 1 марта 1917 г. Почему же срывалась операция? Причины были технического и морального характера. Конвой мог оказать сопротивление, а Николай II наверняка отказался бы подписать отречение подобру-поздорову. Вероятность 99 %, что захват поезда кончится так же, как и визит гвардейский офицеров в спальню Павла I.
Офицерам и генералам страна многое дает и вправе многое спросить с них.
Умные офицеры могли вызвать овации народа и поцелуи гимназисток как в 1905 г., так и в 1915 г. Кстати, в день отречения Николая II на вечернем балу в Петрограде великий князь Борис Владимирович на радостях танцевал запрещенное Николаем II танго.
Но увы, увы… Все всё понимали, все возмущались, «под пламенные тирады мы пили вино как воду», а вот перчаток пачкать никто не захотел. Вот все скопом и угодили под колесо истории. Над военными заговорщиками с середины 1916 г. начали смеяться обыватели обеих столиц. Вот характерная юмореска из газеты «Русская воля»:
Москва. Ну-с…
Петроград. Трус… А вы-с?..
Москва. Увы-с…
И вот генерал-лейтенант Крымов и полковник Врангель систематически обсуждают в штабе дивизии вопросы о дворцовом перевороте. А ведь это тягчайшее государственное преступление. Подслушал бы какой-нибудь вестовой и закричал: «Слово и дело государево!», и по законам военного времени петля обоим. Но Врангель и Крымов ничем не рисковали – об этом тогда болтали офицеры во всех штабах. Болтали и… ничего не делали.
Несколько слов стоит сказать о сослуживцах Врангеля по Уссурийской дивизии. Так, командир Приморского драгунского полка генерал-майор Сергей Иванович Одинцов с декабря 1917 г. служил в аппарате РККА, а с ноября 1919 г. командовал 7й армией, защищавшей Петроград от войск Юденича. Однако большинство офицеров полка оказались в рядах белых в Сибири и на Дальнем Востоке. Дело в том, что в конце 1917 г. вся дивизия бросила фронт и отправилась по домам на восток.
Адъютантом Врангеля во время командования Нерчинским полком был Григорий Михайлович Семенов, а подъесаулом служил барон Роберт (Роман) Федорович Унгерн фон Штернберг.
Первый из них с помощью японцев попытался стать правителем Дальнего Востока и произвел сам себя в генерал-лейтенанты. Захвачен Красной Армией в Хабаровске в августе 1945 г., осужден и приговорен к высшей мере, в 1946 г. повешен в Москве.
Ну а подъесаул, «барон», тоже сам себя произвел в генерал-лейтенанты, но пошел еще дальше и назначил себя, любимого, великим монгольским ханом и потомком Чингисхана. Выдан сообщниками большевикам и после публичного процесса 15 сентября 1921 г. расстрелян в Новосибирске.
Но мы отвлеклись, и я вновь предоставлю слово Врангелю:
«Я выехал в Петербург в середине ноября (1916 г.); несколькими днями позже должны были выехать офицеры, входившие в состав депутации…
В верхах, близких к Государю и двору, по-видимому, продолжали не отдавать себе отчета в надвигающейся грозе. Высшее общество и высшая бюрократия были, казалось, всецело поглощены обычными “важными” вопросами, кто куда будет назначен, что говорится в партии Великого Князя или Императрицы… Светская жизнь шла своей обычной чередой, и казалось, что кругом меня не участники грядущей драмы, а посторонние зрители.
Через несколько дней после приезда я назначен был дежурным флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству. Мне много раз доводилось близко видеть Государя и говорить с Ним. На всех видевших Его вблизи Государь производил впечатление чрезвычайной простоты и неизменного доброжелательства. Это впечатление являлось следствием отличительных черт характера Государя – прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой.
Ум Государя был быстрый, Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память Его была совершенно исключительная. Он не только отлично запоминал события, но и лица, и карту; как-то, говоря о Карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день. При этом бои эти происходили месяца за полтора до разговора моего с Государем, и участок, занятый дивизией, на общем фронте армии имел совершенно второстепенное значение.
Я вступил в дежурство в Царском Селе в субботу, сменив флигель-адъютанта герцога Николая Лейхтенберского. Государь в этот день завтракал у Императрицы. Мне подан был завтрак в дежурную комнату. После завтрака Государь гулял; а затем принял нескольких лиц, сколько я помню, вновь назначенного министром здравоохранения, профессора Рейна и министра финансов Барка.
Обедали на половине Императрицы. Кроме меня посторонних никого не было, и я обедал и провел вечер один в Семье Государя. Государь был весел и оживлен, подробно расспрашивал меня о полку, о последней блестящей атаке полка в Карпатах. Разговор велся частью на русском, частью, в тех случаях, когда Императрица принимала в нем участие, на французском языках. Я был поражен болезненным видом Императрицы. Она значительно осунулась за последние два месяца, что я Ее не видел. Ярко выступали красные пятна на лице. Особенно поразило меня болезненное и как бы отсутствующее выражение Ее глаз. Императрица главным образом интересовалась организацией медицинской помощи в частях, подробно расспрашивала о новом типе только что введенных противогазов».
Тут стоит прервать барона и напомнить читателю, что в письме к мужу от 4 февраля 1916 г. царица спрашивала: «Интересно бы знать, годится ли противогазная маска Алека?» И с чего бы такая узкотехническая деталь стала интересовать Алису и Григория, столь мало разбиравшихся в физике и химии? Или это был запрос кукловодов Распутина?
Но вот все формальности закончены, и в середине декабря Врангель возвращается на фронт.
«Поздней ночью я встретил дивизию, отходившую на линию реки Серета. Мы простояли несколько дней на этой линии, а затем, смененные пехотой, усиленными переходами перешли в район Галаца, где сосредоточивалась крупная масса конницы, объединить которую должен был генерал от кавалерии граф Келлер. На нашем крайнем левом фланге шли жестокие бои, намечался прорыв нашей пехотой неприятельского фронта, и конницу нашу предполагалось бросить в тыл Макензену. Прорыв не удался и, напрасно простояв сутки под открытым небом, под проливным дождем, конница вновь была оттянута в тыл. Наша дивизия отошла в район Текучи-Бырлат.
Как-то на одном из переходов во время привала ко мне прибыл от генерала Крымова, шедшего в головном полку, ординарец и передал мне, что начальник дивизии просит меня к себе. Подъехав к голове колонны, я увидел группу офицеров штаба дивизии, гревшихся вокруг костра и разбиравших только что привезенную почту. Генерал Крымов, держа в руке несколько скомканных газет, нетерпеливыми большими шагами ходил в стороне. Увидев меня, он еще издали, размахивая газетами, закричал мне: “Наконец-то подлеца Гришку ухлопали…”
В газетах был ряд сведений об убийстве Распутина. Прибывшие одновременно письма давали подробности.
Из трех участников убийства я близко знал двух – Великого Князя Дмитрия Павловича и князя Ф.Ф. Юсупова.
Какие чувства руководили ими? Почему, истребив вредного для Отечества человека, они не объявили об этом громко, не отдали себя на суд властей и общества, а, бросив в прорубь труп, пытались скрыть следы? Трудно верилось полученным сообщениям».
Как не совестно барону в середине-то 1920х годов нести такую чушь! Убийство Распутина еще раз показало, что никакой власти в России нет и в помине. Императрица Александра Федоровна отдала приказ арестовать и расстрелять без суда убийц «нашего Друга». Однако «другая власть» взяла дом великого князя Дмитрия Павловича под охрану. Царь срочно бросает Ставку и едет в Петербург. Но там он не решается даже отдать убийц под суд и ограничивается ссылкой князя Феликса Юсупова в его имение Ракитное в Курской губернии, а великого князя Дмитрия Павловича отправляет на Персидский фронт. Другой убийца – Пуришкевич – заранее в Санитарном поезде уехал на Западный фронт и там оказался вне действия царской власти.
Но вернемся к жизнеописанию барона:
«10го января я получил известие о состоявшемся назначении моем командиром 1й бригады Уссурийской конной дивизии, в состав которой входили Приморский драгунский и мой Нерчинский казачьи полки. Грустно было расставаться с полком, которым я командовал более 14ти месяцев, с которым делил и тягости боевой жизни, и ряд славных побед. Полк принимал старший полковник полка Маковкин, о назначении которого моим заместителем я еще в Петербурге просил Государя и Походного Атамана Великого Князя Бориса Владимировича.
Сдав полк, я, воспользовавшись нахождением дивизии в армейском резерве, поехал на несколько дней в Яссы».
Там Врангель получил телеграмму о производстве его в чин генерал-майора.
«С производством моим в генералы мне надлежало вступить в командование дивизией, и я выехал на фронт.
В двадцатых числах января дивизия получила приказание перейти в район г. Кишинева. Здесь сосредоточивалась большая часть русской конницы с Румынского фронта. Богатая местными средствами и главным образом фуражом, Бессарабия давала возможность нашей коннице занять широкое квартирное расположение и в течение зимнего затишья на фронте подправиться и подкормиться.
Я повел дивизию крупными переходами. Стояла чрезвычайно снежная зима с обычными в этой части Румынии метелями. Однако привычные к зимнему походу забайкальские кони шли легко, и переход наш во вновь назначенный район мы сделали быстро и без особых затруднений.
Небольшой, чистый и благоустроенный губернский город Кишинев, обыкновенно тихий и молчаливый, был необычайно оживлен. Помимо моей дивизии в ближайшем к городу районе расположены были весь конный корпус генерала Келлера, Туземная, так называемая дикая дивизия князя Багратиона… Масса офицеров всевозможных кавалерийских и казачьих полков наполняли театры и рестораны…
4го или 5го марта, в то время, как я сел ужинать, вернулся из города ординарец штаба дивизии Приморского драгунского полка корнет Квитковский и передал мне о слышанных им в городе слухах о всеобщем восстании в Петербурге и о том, что “из среды Думы выделено будто бы Временное Правительство”. Более подробных сведений он дать не мог. Часов в восемь вечера меня вызвал из города к телефону генерал Крымов. По голосу его я понял, что он сильно взволнован: “В Петербурге восстание, Государь отрекся от престола, сейчас я прочту вам манифест, его завтра надо объявить войскам”.
Я просил генерала Крымова обождать и, позвав начальника штаба, приказал ему записывать за мной слова манифеста. Генерал Крымов читал, я громко повторял начальнику штаба отдельные фразы. Закончив чтение манифеста Государя, генерал Крымов стал читать манифест Великого Князя Михаила Александровича. После первых же фраз я сказал начальнику штаба: “Это конец, это анархия”.
Конечно, самый факт отречения Царя, хотя и вызванный неудовлетворенностью общества, не мог, тем не менее, не потрясти глубоко народ и армию. Но главное было не в этом. Опасность была в самой идее уничтожения монархии, исчезновении самого Монарха. Последние годы Царствования отшатнули от Государя сердца многих сынов отечества. Армия, как и вся страна, отлично сознавала, что Государь действиями Своими больше всего Сам подрывает престол. Передача Им власти Сыну или Брату была бы принята народом и армией не очень болезненно. Присягнув новому Государю, русские люди, так же как испокон веков, продолжали бы служить Царю и родине и умирать за “Веру, Царя и Отечество”.
Но в настоящих условиях, с падением Царя, пала сама идея власти, в понятии русского народа исчезли все связывающие его обязательства, при этом власть и эти обязательства не могли быть ни чем соответствующим заменены.
Что должен был испытать русский офицер или солдат, сызмальства воспитанный в идее нерушимости присяги и верности Царю, в этих понятиях прошедший службу, видевший в этом главный понятный ему смысл войны…
Надо сказать, что в эти решительные минуты не было ничего сделано со стороны старших руководителей для разъяснения армии происшедшего. Никаких общих руководящих указаний, никакой попытки овладеть сверху психологией армии не было сделано. На этой почве неизбежно должен был произойти целый ряд недоразумений. Разноречивые, подчас совершенно бессмысленные, толкования отречений Государя и Великого Князя (так, один из командиров пехотных полков объяснил своим солдатам, что “Государь сошел с ума”), еще более спутали и затемнили в понятии войск положение. Я решил сообщить войскам оба манифеста и с полной откровенностью рассказать все то, что было мне известно – тяжелое положение в тылу, неудовольствие, вызванное в народе многими представителями власти, обманывавшими Государя и тем затруднявшими проведение в стране мира, необходимого в связи с настоящей грозной войной. Обстоятельства, сопровождавшие отречение Государя, мне неизвестны, но манифест, подписанный Царем, мы, “присягавшие Ему”, должны беспрекословно выполнить, так же как и приказ Великого Князя Михаила Александровича, коему Государь доверил Свою власть.
Утром полкам были прочитаны оба акта и даны соответствующие пояснения. Первые впечатления можно характеризовать одним словом – недоумение. Неожиданность ошеломила всех. Офицеры, так же как и солдаты, были озадачены и подавлены. Первые дни даже разговоров было сравнительно мало, люди притихли, как будто ожидая чего-то, старались понять и разобраться в самих себе. Лишь в некоторых группах солдатской и чиновничьей интеллигенции (технических команд, писарей, состав некоторых санитарных учреждений) ликовали. Персонал передовой летучки, в которой, между прочим, находилась моя жена, в день объявления манифеста устроил на радостях ужин; жена, отказавшаяся в нем участвовать, невольно через перегородку слышала большую часть ночи смех, возбужденные речи и пение.
Через день, объехав полки, я проехал к генералу Крымову в Кишинев. Я застал его в настроении приподнятом, он был весьма оптимистически настроен. Несмотря на то, что в городе повсеместно уже шли митинги и по улицам проходили какие-то демонстрировавшие толпы с красными флагами, где уже попадались отдельные солдаты из местного запасного батальона, он не придавал этому никакого значения; он искренне продолжал верить, что это переворот, а не начало всероссийской смуты. Он горячо доказывал, что армия, скованная на фронте, не будет увлечена в политическую борьбу, и “что было бы гораздо хуже, ежели бы все это произошло после войны, а особенно во время демобилизации… Тогда армия просто бы разбежалась домой с оружием в руках и стала бы сама наводить порядки”».
Через несколько дней генерал-лейтенант Крымов вызвал Врангеля к себе и предложил отправиться с письмом Крымова к военному министру Гучкову.
Дело в том, что Крымов и Гучков еще до войны были близкими приятелями. Но не будем забывать: идет тяжелая война, а командир корпуса снимает с фронта командира дивизии и отправляет его с личным секретным письмом в Петроград. Да ведь это еще одно военное преступление! Увы, наш барон резко возмущался, видя разгильдяйство среди нижних чинов, но для себя и людей своего круга он считал дозволенным все.
В тот же вечер Врангель выехал в Петроград.
«На станции Жмеринка мы встретили шедший с севера курьерский поезд. Среди пассажиров оказалось несколько очевидцев последних событий в столице. Между ними начальник 12й кавалерийской дивизии свиты генерал барон Маннергейм (командовавший впоследствии в Финляндии белыми войсками). От него первого, как очевидца, узнал я подробности столичных народных волнений, измены правительству воинских частей, имевшие место в первые же дни случаи убийства офицеров. Сам барон Маннергейм должен был в течение трех дней скитаться по городу, меняя квартиры. Среди жертв обезумевшей толпы и солдат оказалось несколько знакомых: престарелый граф Штакельберг, бывший командир Кавалергардского полка граф Менгден, Лейб-Гусар граф Клейнмихель… Последние два были убиты в Луге своими же солдатами запасных частей гвардейской кавалерии.
В Киеве между поездами я поехал навестить семью губернского предводителя Безака. По дороге видел сброшенный толпой с пьедестала, в первые дни после переворота, памятник Столыпина. Безаки оставили обедать. За обедом я познакомился с только что прибывшим из Петербурга членом Думы бароном Штейгером и от него узнал подробности того, что происходило в решительные дни в стенах Таврического дворца. От него впервые услышал я хвалебные отзывы о Керенском. По словам барона Штейгера, это был единственный темпераментный человек в составе правительства, способный владеть толпой. Ему Россия была обязана тем, что кровопролитие первых дней вовремя остановилось.
В Европе шутили: «В России самодержавие, ограниченное удавкой». Как ни грустно, но это было правдой.
Приход к власти Николая I ознаменовался восстанием декабристов. Новый царь решил заняться «воспитанием» гвардии. 1825 год стал переломным годом в истории нашей гвардии, после чего началась ее полнейшая деградация. Пусть планы декабристов представляли собой утопию, но это были наиболее умные и талантливые люди страны.
Место декабристов заняли в основном карьеристы и недалекие люди. Важнейшей задачей царизма было воспитание в лейб-гвардейских офицерах буквально собачьей преданности монарху.
Начальство сделало все, чтобы круг интересов гвардейских офицеров был жестко очерчен – уставы, фрунт, лошади, спорт, балы, женщины (начиная с высокопоставленных дам и кончая проститутками), карты и вино.
Рассказывая о быте русской гвардии конца XIX века, романисту нет нужды напрягать фантазию. Все уже хорошо описано очевидцами. По словам биографа Николая II историка Грюнвальда, состоявшего в свое время в этой гвардии, разница между Преображенским полком и другими прославленными полками заключалась в том, что преображенцы были меньше известны своими попойками, а больше увлекались лошадьми и женщинами, слыли самыми отменными знатоками уставной службы и отличались безукоризненной выправкой на парадах.
А вот как описывал времяпровождение своих однополчан В.П. Обнинский: «Пили зачастую целыми днями, допивались к вечеру до галлюцинаций… Так, нередко великому князю и разделявшим с ним компанию гусарам начинало казаться, что они уже не люди, а волки. Все раздевались тогда донага и убегали на улицу… Там садились они на задние ноги (передние заменялись руками), поднимали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, наливал ее водкой или шампанским, и стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала языком вино, визжала и кусалась».
Характерный пример гвардейца – граф Вронский из «Анны Карениной». Собственно, таким офицером и стал цесаревич Николай. Этот тип офицера идеален для несения охраны монарха. В бою из гвардейского офицера будет отличный командир роты или эскадрона.
В 1880—1900 гг. произошла настоящая революция в военном деле. Введены магазинная винтовка Мосина, унитарные патроны и противооткатные устройства в артиллерии; дымный порох заменяется бездымным; снаряды вместо черного пороха снаряжаются пироксилином; появляется автоматическое оружие от пистолетов до пулеметов и автоматических пушек. Все это проходило мимо гвардейских офицеров. Ну, прикажут изучить винтовку Мосина или 12 см гаубицу Круппа, изучат досконально, не прикажут – никто ими и не поинтересуется.
Можно ли представить себе семнадцатилетнего корнета или прапорщика гвардии, который не ходил бы на балы, в оперу, не волочился бы за дамами, не играл в карты, не пил, а сидел бы ночи напролет за трудами Руссо, кодексом Юстиниана, писал трактаты по баллистике и историю Корсики. Да такой и минуты бы не продержался в гвардии. Да, впрочем, и из армии его бы вытурили за того же Руссо.
Алексей Вронский как человек мне лично симпатичен, и, думаю, большинство современных дам от него в восторге. Но задумаемся на секунду о его дальнейшей карьере. После гибели Анны Толстой отправляет Вронского добровольцем на войну в Болгарию. После вступления в войну России в 1877 г. он немедленно вернется на царскую службу. Если Алексей не будет убит (вероятность чего не превышает 20 %), то уже в 1880х годах он станет полковником. В 1905 г. граф Вронский положит дивизию под Мукденом или Ляоляном, а в 1914 г. – корпус под Танненбергом.
А вдруг его покалечит на войне или болезнь заставит сменить военную службу на статскую? Вообразите, какой из него получится действительный статский советник или министр!
Увы, это не авторские предположения. У знатного гвардейца не было иного пути, разве что сопьется…
Неудачи в ходе боевых действий 1904—1905 гг., 1914—1915 гг., а также участие в карательных операциях 1905—1907 гг. непоправимо подорвали престиж не только гвардейских, но и армейских офицеров. Вот любопытная большая красивая книга «Краткая летопись 6й конно-горной батареи 1807—1907 гг.» (Вильно, 1907). Там несколько глав с описанием войн, где участвовала сия батарея: 1812—1815 гг. – война с Наполеоном; 1831 г. – подавление польского восстания; 1849 г. – подавление венгерского восстания; 1905 г. – боевые действия в Таврической губернии. Батарея действовала повзводно: 1й взвод прошел с боями 1200 верст, 2й взвод – 1000 верст. 1й взвод выпустил столько-то снарядов, 2й взвод – столько-то.
А теперь риторический вопрос – как должно было вести себя малороссийское селянство спустя 13 лет, изловив парочку «золотопогонников»?
Уже через несколько часов после расстрела 9 января 1905 г. мирной демонстрации гвардейскими полками разъяренная толпа на Невском переворачивала сани с господами офицерами и начинала их нещадно бить.
В 1916 г. русские солдаты не знали, за что они воюют. В августе 1914 г. царь объявил, что Россия защищает братьев-славян, которыхде угнетают австрияки. Но 1 октября 1915 г. братушки-болгары объявили войну… «клике Распутина». Именно так было сказано в заявлении болгарского правительства.
В отличие от 1941 г. враг не угрожал русской земле. Шла нудная, но чрезвычайно кровавая позиционная война на окраинах империи с преобладанием нерусского населения, а также на территории Румынии и Турции.
Решающей силой в позиционной войне была тяжелая артиллерия. Но в России ее почти не было. На Западном фронте в 1916—1918 гг. союзники при наступлении на 1 км фронта сосредотачивали больше орудий большой и особой мощности, нежели было во всей царской армии.
Увы, только в 1916 г. до наших генералов дошла вся катастрофичность положения в стране. Царь в 1915 г. объявил себя главнокомандующим армией, хотя он 20 лет назад командовал батальоном и более никогда не занимался вопросами управления войсками и военной промышленностью. Совет министров остался в Петрограде. В итоге в нарушение всех законов Российской империи министры начали ездить с докладами и для получения «высочайших указаний» в Царское Село к императрице Александре Федоровне. Та информировала о делах своего мужа, а в основном внимала советам «нашего Друга». Империя фактически лишилась управления.
И вот в генеральских и офицерских кругах разговоры о том, как все плохо, переходят к традиционному русскому вопросу: «Что делать?», а затем: «С чего начать?» Начинаются разговоры о различных вариантах военного переворота.
За два месяца до Февральской революции генерал-лейтенант А.М. Крымов в частном отчете депутатам Думы о положении на фронте заявил: «Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и это на фронте чувствуют… Время терять нельзя…»
Одним из самых оригинальных способов было нападение на автомобиль императора с воздуха. Причем было два варианта: сбросить бомбу на автомобиль и спикировать методом «камикадзе». Авиационный вариант граничил с авантюрой, но о его пресечении царь начал готовиться еще в первые месяцы 1915 г. – ПВО Царского Села стала сильнейшей в России. Именно туда, а не на фронт отправляли первые автомобильные батареи 76мм зенитных пушек Лендера и 40мм зенитных автоматов Виккерса. Начальником сил ПВО («воздушной охраны») был назначен протеже Распутина полковник Мальцев. Конечно, эти батареи не смогли бы прикрыть наши войска на огромном фронте от Либавы до Дуная, но зато их боевое применение имело огромное значение как для конструкторов зенитных орудий, так и для разработки наставлений по зенитной стрельбе. Царское Село же было удалено на расстояние около 600 км от линии фронта. Ни в 1915 г., ни в 1916 г. у немцев не было самолетов, способных нанести удар даже по целям, удаленным на 300 км. Я уж не говорю, что кайзеру не было никакого резона бомбить царицу с Вырубовой и Распутиным.
Что же это? Очередной просчет генералов? Нет. Задранные в небо стволы Лендеров и Виккерсов всегда были готовы к встрече… своих самолетов.
Более реальным, чем авиационный, был железнодорожный вариант. Группа офицеров под командованием генерала Крымова поднимает по тревоге несколько подразделений и на переходе между Царским Селом и Петроградом захватывает царский поезд, вынуждает царя согласиться на отречение от престола.
Захват поезда намечался несколько раз, но все время переносился. Последний раз операция была перенесена на 1 марта 1917 г. Почему же срывалась операция? Причины были технического и морального характера. Конвой мог оказать сопротивление, а Николай II наверняка отказался бы подписать отречение подобру-поздорову. Вероятность 99 %, что захват поезда кончится так же, как и визит гвардейский офицеров в спальню Павла I.
Офицерам и генералам страна многое дает и вправе многое спросить с них.
Умные офицеры могли вызвать овации народа и поцелуи гимназисток как в 1905 г., так и в 1915 г. Кстати, в день отречения Николая II на вечернем балу в Петрограде великий князь Борис Владимирович на радостях танцевал запрещенное Николаем II танго.
Но увы, увы… Все всё понимали, все возмущались, «под пламенные тирады мы пили вино как воду», а вот перчаток пачкать никто не захотел. Вот все скопом и угодили под колесо истории. Над военными заговорщиками с середины 1916 г. начали смеяться обыватели обеих столиц. Вот характерная юмореска из газеты «Русская воля»:
Москва. Ну-с…
Петроград. Трус… А вы-с?..
Москва. Увы-с…
И вот генерал-лейтенант Крымов и полковник Врангель систематически обсуждают в штабе дивизии вопросы о дворцовом перевороте. А ведь это тягчайшее государственное преступление. Подслушал бы какой-нибудь вестовой и закричал: «Слово и дело государево!», и по законам военного времени петля обоим. Но Врангель и Крымов ничем не рисковали – об этом тогда болтали офицеры во всех штабах. Болтали и… ничего не делали.
Несколько слов стоит сказать о сослуживцах Врангеля по Уссурийской дивизии. Так, командир Приморского драгунского полка генерал-майор Сергей Иванович Одинцов с декабря 1917 г. служил в аппарате РККА, а с ноября 1919 г. командовал 7й армией, защищавшей Петроград от войск Юденича. Однако большинство офицеров полка оказались в рядах белых в Сибири и на Дальнем Востоке. Дело в том, что в конце 1917 г. вся дивизия бросила фронт и отправилась по домам на восток.
Адъютантом Врангеля во время командования Нерчинским полком был Григорий Михайлович Семенов, а подъесаулом служил барон Роберт (Роман) Федорович Унгерн фон Штернберг.
Первый из них с помощью японцев попытался стать правителем Дальнего Востока и произвел сам себя в генерал-лейтенанты. Захвачен Красной Армией в Хабаровске в августе 1945 г., осужден и приговорен к высшей мере, в 1946 г. повешен в Москве.
Ну а подъесаул, «барон», тоже сам себя произвел в генерал-лейтенанты, но пошел еще дальше и назначил себя, любимого, великим монгольским ханом и потомком Чингисхана. Выдан сообщниками большевикам и после публичного процесса 15 сентября 1921 г. расстрелян в Новосибирске.
Но мы отвлеклись, и я вновь предоставлю слово Врангелю:
«Я выехал в Петербург в середине ноября (1916 г.); несколькими днями позже должны были выехать офицеры, входившие в состав депутации…
В верхах, близких к Государю и двору, по-видимому, продолжали не отдавать себе отчета в надвигающейся грозе. Высшее общество и высшая бюрократия были, казалось, всецело поглощены обычными “важными” вопросами, кто куда будет назначен, что говорится в партии Великого Князя или Императрицы… Светская жизнь шла своей обычной чередой, и казалось, что кругом меня не участники грядущей драмы, а посторонние зрители.
Через несколько дней после приезда я назначен был дежурным флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству. Мне много раз доводилось близко видеть Государя и говорить с Ним. На всех видевших Его вблизи Государь производил впечатление чрезвычайной простоты и неизменного доброжелательства. Это впечатление являлось следствием отличительных черт характера Государя – прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой.
Ум Государя был быстрый, Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память Его была совершенно исключительная. Он не только отлично запоминал события, но и лица, и карту; как-то, говоря о Карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день. При этом бои эти происходили месяца за полтора до разговора моего с Государем, и участок, занятый дивизией, на общем фронте армии имел совершенно второстепенное значение.
Я вступил в дежурство в Царском Селе в субботу, сменив флигель-адъютанта герцога Николая Лейхтенберского. Государь в этот день завтракал у Императрицы. Мне подан был завтрак в дежурную комнату. После завтрака Государь гулял; а затем принял нескольких лиц, сколько я помню, вновь назначенного министром здравоохранения, профессора Рейна и министра финансов Барка.
Обедали на половине Императрицы. Кроме меня посторонних никого не было, и я обедал и провел вечер один в Семье Государя. Государь был весел и оживлен, подробно расспрашивал меня о полку, о последней блестящей атаке полка в Карпатах. Разговор велся частью на русском, частью, в тех случаях, когда Императрица принимала в нем участие, на французском языках. Я был поражен болезненным видом Императрицы. Она значительно осунулась за последние два месяца, что я Ее не видел. Ярко выступали красные пятна на лице. Особенно поразило меня болезненное и как бы отсутствующее выражение Ее глаз. Императрица главным образом интересовалась организацией медицинской помощи в частях, подробно расспрашивала о новом типе только что введенных противогазов».
Тут стоит прервать барона и напомнить читателю, что в письме к мужу от 4 февраля 1916 г. царица спрашивала: «Интересно бы знать, годится ли противогазная маска Алека?» И с чего бы такая узкотехническая деталь стала интересовать Алису и Григория, столь мало разбиравшихся в физике и химии? Или это был запрос кукловодов Распутина?
Но вот все формальности закончены, и в середине декабря Врангель возвращается на фронт.
«Поздней ночью я встретил дивизию, отходившую на линию реки Серета. Мы простояли несколько дней на этой линии, а затем, смененные пехотой, усиленными переходами перешли в район Галаца, где сосредоточивалась крупная масса конницы, объединить которую должен был генерал от кавалерии граф Келлер. На нашем крайнем левом фланге шли жестокие бои, намечался прорыв нашей пехотой неприятельского фронта, и конницу нашу предполагалось бросить в тыл Макензену. Прорыв не удался и, напрасно простояв сутки под открытым небом, под проливным дождем, конница вновь была оттянута в тыл. Наша дивизия отошла в район Текучи-Бырлат.
Как-то на одном из переходов во время привала ко мне прибыл от генерала Крымова, шедшего в головном полку, ординарец и передал мне, что начальник дивизии просит меня к себе. Подъехав к голове колонны, я увидел группу офицеров штаба дивизии, гревшихся вокруг костра и разбиравших только что привезенную почту. Генерал Крымов, держа в руке несколько скомканных газет, нетерпеливыми большими шагами ходил в стороне. Увидев меня, он еще издали, размахивая газетами, закричал мне: “Наконец-то подлеца Гришку ухлопали…”
В газетах был ряд сведений об убийстве Распутина. Прибывшие одновременно письма давали подробности.
Из трех участников убийства я близко знал двух – Великого Князя Дмитрия Павловича и князя Ф.Ф. Юсупова.
Какие чувства руководили ими? Почему, истребив вредного для Отечества человека, они не объявили об этом громко, не отдали себя на суд властей и общества, а, бросив в прорубь труп, пытались скрыть следы? Трудно верилось полученным сообщениям».
Как не совестно барону в середине-то 1920х годов нести такую чушь! Убийство Распутина еще раз показало, что никакой власти в России нет и в помине. Императрица Александра Федоровна отдала приказ арестовать и расстрелять без суда убийц «нашего Друга». Однако «другая власть» взяла дом великого князя Дмитрия Павловича под охрану. Царь срочно бросает Ставку и едет в Петербург. Но там он не решается даже отдать убийц под суд и ограничивается ссылкой князя Феликса Юсупова в его имение Ракитное в Курской губернии, а великого князя Дмитрия Павловича отправляет на Персидский фронт. Другой убийца – Пуришкевич – заранее в Санитарном поезде уехал на Западный фронт и там оказался вне действия царской власти.
Но вернемся к жизнеописанию барона:
«10го января я получил известие о состоявшемся назначении моем командиром 1й бригады Уссурийской конной дивизии, в состав которой входили Приморский драгунский и мой Нерчинский казачьи полки. Грустно было расставаться с полком, которым я командовал более 14ти месяцев, с которым делил и тягости боевой жизни, и ряд славных побед. Полк принимал старший полковник полка Маковкин, о назначении которого моим заместителем я еще в Петербурге просил Государя и Походного Атамана Великого Князя Бориса Владимировича.
Сдав полк, я, воспользовавшись нахождением дивизии в армейском резерве, поехал на несколько дней в Яссы».
Там Врангель получил телеграмму о производстве его в чин генерал-майора.
«С производством моим в генералы мне надлежало вступить в командование дивизией, и я выехал на фронт.
В двадцатых числах января дивизия получила приказание перейти в район г. Кишинева. Здесь сосредоточивалась большая часть русской конницы с Румынского фронта. Богатая местными средствами и главным образом фуражом, Бессарабия давала возможность нашей коннице занять широкое квартирное расположение и в течение зимнего затишья на фронте подправиться и подкормиться.
Я повел дивизию крупными переходами. Стояла чрезвычайно снежная зима с обычными в этой части Румынии метелями. Однако привычные к зимнему походу забайкальские кони шли легко, и переход наш во вновь назначенный район мы сделали быстро и без особых затруднений.
Небольшой, чистый и благоустроенный губернский город Кишинев, обыкновенно тихий и молчаливый, был необычайно оживлен. Помимо моей дивизии в ближайшем к городу районе расположены были весь конный корпус генерала Келлера, Туземная, так называемая дикая дивизия князя Багратиона… Масса офицеров всевозможных кавалерийских и казачьих полков наполняли театры и рестораны…
4го или 5го марта, в то время, как я сел ужинать, вернулся из города ординарец штаба дивизии Приморского драгунского полка корнет Квитковский и передал мне о слышанных им в городе слухах о всеобщем восстании в Петербурге и о том, что “из среды Думы выделено будто бы Временное Правительство”. Более подробных сведений он дать не мог. Часов в восемь вечера меня вызвал из города к телефону генерал Крымов. По голосу его я понял, что он сильно взволнован: “В Петербурге восстание, Государь отрекся от престола, сейчас я прочту вам манифест, его завтра надо объявить войскам”.
Я просил генерала Крымова обождать и, позвав начальника штаба, приказал ему записывать за мной слова манифеста. Генерал Крымов читал, я громко повторял начальнику штаба отдельные фразы. Закончив чтение манифеста Государя, генерал Крымов стал читать манифест Великого Князя Михаила Александровича. После первых же фраз я сказал начальнику штаба: “Это конец, это анархия”.
Конечно, самый факт отречения Царя, хотя и вызванный неудовлетворенностью общества, не мог, тем не менее, не потрясти глубоко народ и армию. Но главное было не в этом. Опасность была в самой идее уничтожения монархии, исчезновении самого Монарха. Последние годы Царствования отшатнули от Государя сердца многих сынов отечества. Армия, как и вся страна, отлично сознавала, что Государь действиями Своими больше всего Сам подрывает престол. Передача Им власти Сыну или Брату была бы принята народом и армией не очень болезненно. Присягнув новому Государю, русские люди, так же как испокон веков, продолжали бы служить Царю и родине и умирать за “Веру, Царя и Отечество”.
Но в настоящих условиях, с падением Царя, пала сама идея власти, в понятии русского народа исчезли все связывающие его обязательства, при этом власть и эти обязательства не могли быть ни чем соответствующим заменены.
Что должен был испытать русский офицер или солдат, сызмальства воспитанный в идее нерушимости присяги и верности Царю, в этих понятиях прошедший службу, видевший в этом главный понятный ему смысл войны…
Надо сказать, что в эти решительные минуты не было ничего сделано со стороны старших руководителей для разъяснения армии происшедшего. Никаких общих руководящих указаний, никакой попытки овладеть сверху психологией армии не было сделано. На этой почве неизбежно должен был произойти целый ряд недоразумений. Разноречивые, подчас совершенно бессмысленные, толкования отречений Государя и Великого Князя (так, один из командиров пехотных полков объяснил своим солдатам, что “Государь сошел с ума”), еще более спутали и затемнили в понятии войск положение. Я решил сообщить войскам оба манифеста и с полной откровенностью рассказать все то, что было мне известно – тяжелое положение в тылу, неудовольствие, вызванное в народе многими представителями власти, обманывавшими Государя и тем затруднявшими проведение в стране мира, необходимого в связи с настоящей грозной войной. Обстоятельства, сопровождавшие отречение Государя, мне неизвестны, но манифест, подписанный Царем, мы, “присягавшие Ему”, должны беспрекословно выполнить, так же как и приказ Великого Князя Михаила Александровича, коему Государь доверил Свою власть.
Утром полкам были прочитаны оба акта и даны соответствующие пояснения. Первые впечатления можно характеризовать одним словом – недоумение. Неожиданность ошеломила всех. Офицеры, так же как и солдаты, были озадачены и подавлены. Первые дни даже разговоров было сравнительно мало, люди притихли, как будто ожидая чего-то, старались понять и разобраться в самих себе. Лишь в некоторых группах солдатской и чиновничьей интеллигенции (технических команд, писарей, состав некоторых санитарных учреждений) ликовали. Персонал передовой летучки, в которой, между прочим, находилась моя жена, в день объявления манифеста устроил на радостях ужин; жена, отказавшаяся в нем участвовать, невольно через перегородку слышала большую часть ночи смех, возбужденные речи и пение.
Через день, объехав полки, я проехал к генералу Крымову в Кишинев. Я застал его в настроении приподнятом, он был весьма оптимистически настроен. Несмотря на то, что в городе повсеместно уже шли митинги и по улицам проходили какие-то демонстрировавшие толпы с красными флагами, где уже попадались отдельные солдаты из местного запасного батальона, он не придавал этому никакого значения; он искренне продолжал верить, что это переворот, а не начало всероссийской смуты. Он горячо доказывал, что армия, скованная на фронте, не будет увлечена в политическую борьбу, и “что было бы гораздо хуже, ежели бы все это произошло после войны, а особенно во время демобилизации… Тогда армия просто бы разбежалась домой с оружием в руках и стала бы сама наводить порядки”».
Через несколько дней генерал-лейтенант Крымов вызвал Врангеля к себе и предложил отправиться с письмом Крымова к военному министру Гучкову.
Дело в том, что Крымов и Гучков еще до войны были близкими приятелями. Но не будем забывать: идет тяжелая война, а командир корпуса снимает с фронта командира дивизии и отправляет его с личным секретным письмом в Петроград. Да ведь это еще одно военное преступление! Увы, наш барон резко возмущался, видя разгильдяйство среди нижних чинов, но для себя и людей своего круга он считал дозволенным все.
В тот же вечер Врангель выехал в Петроград.
«На станции Жмеринка мы встретили шедший с севера курьерский поезд. Среди пассажиров оказалось несколько очевидцев последних событий в столице. Между ними начальник 12й кавалерийской дивизии свиты генерал барон Маннергейм (командовавший впоследствии в Финляндии белыми войсками). От него первого, как очевидца, узнал я подробности столичных народных волнений, измены правительству воинских частей, имевшие место в первые же дни случаи убийства офицеров. Сам барон Маннергейм должен был в течение трех дней скитаться по городу, меняя квартиры. Среди жертв обезумевшей толпы и солдат оказалось несколько знакомых: престарелый граф Штакельберг, бывший командир Кавалергардского полка граф Менгден, Лейб-Гусар граф Клейнмихель… Последние два были убиты в Луге своими же солдатами запасных частей гвардейской кавалерии.
В Киеве между поездами я поехал навестить семью губернского предводителя Безака. По дороге видел сброшенный толпой с пьедестала, в первые дни после переворота, памятник Столыпина. Безаки оставили обедать. За обедом я познакомился с только что прибывшим из Петербурга членом Думы бароном Штейгером и от него узнал подробности того, что происходило в решительные дни в стенах Таврического дворца. От него впервые услышал я хвалебные отзывы о Керенском. По словам барона Штейгера, это был единственный темпераментный человек в составе правительства, способный владеть толпой. Ему Россия была обязана тем, что кровопролитие первых дней вовремя остановилось.