Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
Александр Старшинов
Наследник императора
Книга I
Легат
Часть I
Гней Помпей Лонгин
Глава I
Попутчик
Сентябрь 857 года от основания Рима[1]
Дорога между Берзобисом и Дробетой[2]
– Не езди один, господин… – Говоря это, раб старательно делал вид, что высыпает из деревянного ведра опилки на двор почтовой станции. – Час назад прибыл легат со свитой. – Раб мотнул лохматой головой в сторону повозки, из которой выпрягли мулов. – Они отправятся в Дробету завтра поутру. Езжай с ними…
– О чем ты? – Приск оставил в покое упряжь жеребца и повернулся к Попрыгунчику. На почтовой станции центурион не менял коня, а лишь воспользовался стойлом и кормом государственной службы.
Резвый достался ему недорого из-за вздорного нрава и пугливости. Но Приск любил дерзкого жеребца, каждый день проверял, нет ли потертостей на спине, осматривал – не сбиты ли копыта. Ненадежные подковы, которые вечно сваливались, он не использовал.
Раб огляделся – нет ли кого поблизости. Ссадина на его скуле почернела, а глаз полностью заплыл. На тунике (рубаха всего одна, так и не постирал) засохли пятна крови. Вид у парня был еще тот.
– В таверне всякое говорят… Люди глупые, думают: уши у меня проколоты, я и не слышу ничего, а я слышу…
– И что такого интересного ты услышал, Попрыгунчик?
Прозвище рабу как нельзя подходило: он редко стоял спокойно, а, двигаясь, все время смешно подпрыгивал. «Если бы Резвый родился человеком – выглядел бы так же нелепо», – подумал Приск и улыбнулся.
– Ничего такого. Но одному тебе опасно ехать в Дробету. Это точно. Клянусь Аполлоном-Спасителем!
– Что за легат? Командир легиона? Какого?
– Нет, командует не легионом. Выше бери. Зовут Гней Помпей Лонгин[3]. О нем тут на станции часто болтают.
– Помпей Лонгин? – Приск изобразил задумчивость. А сердце забилось сильнее. Центурион едва сдержал торжествующую улыбку. Неужели возможно такое совпадение? Вот так повезло! Судьба! А он даже не сулил поставить Фортуне алтарь. Бескорыстно решила помочь капризная богиня…
– Помпей Лонгин, говоришь? – До конца в такую удачу не верилось. – Ты не ошибся?
– Точно, господин.
Приск на миг задумался: нет, не о том размышлял – оставаться или нет, а как оказаться подле Лонгина будто невзначай. Ненавязчиво. Будто и не стремился сам – просто Судьба свела. Вот именно – Судьба.
– Отведи-ка Резвого назад в конюшню да пригляди, чтобы ему засыпали самого лучшего корма, – приказал центурион Попрыгунчику.
Это прозвучало так: «Я последую твоему совету».
Наконец ближе к полудню, поднявшись и плотно поев, он вышел во двор, где и стал свидетелем обычной в общем-то сцены. Один из станционных рабов, волоча полное ведро воды, споткнулся и расплескал половину на каменные плиты. В теплый летний день почти и не провинность даже. Нерасторопный раб заслуживал окрика, на крайний случай – удара палки, чтоб в следующий раз внимательней смотрел под ноги. Но один из станционных рабов, судя по новенькой тунике и дорогим сандалиям – рабский начальник, вытянул Попрыгунчика от всей души раза три или четыре палкой, а потом, сбив на землю, принялся еще и ногами охаживать. При этом ведро опрокинулось и расплескалось окончательно. Несчастный закрывался руками, но напрасно – удары всякий раз приходились по голове и ребрам, а истязатель еще норовил добавить в пах и все бил и никак не мог насытиться. Приск, разозленный такой неуемностью, устремился к палачу, сгреб его левой рукой, а правой угостил ударом в челюсть.
– Будь болен! – пожелал истязателю.
Потом отпустил, отступил на полшага и еще раз ударил, в этот раз от души. Раб отлетел на несколько шагов, впечатался спиной в колесо стоявшей неподалеку повозки.
– Ты – на императорской службе, твое дело – служить, а не калечить собственность императора. – Произнеся сию поучительную речь, Приск обернулся к бедолаге, что теперь сидел, скорчившись, и отирал кровь с разбитой губы. – Как тебя кличут?
– Попрыгунчик, – сообщил тот.
На склоненной недавно обритой голове алел свежий шрам, который вновь начал кровить – видимо, уже не в первый раз доставалось Попрыгунчику от начальства. По закону несчастный раб, избиваемый господином, мог искать защиты подле статуи императора – лишь бы суметь добраться до этой статуи и воззвать к гражданам, а вернее, к представителям местной власти. Но то, что можно было сделать в Риме, любом городке Италии или романизированной провинции, здесь, на окраине римского мира, казалось недостижимым. С другой стороны, мысль о статуе выглядела очень даже симпатично.
– А кстати… – проговорил центурион задумчиво, оглядывая двор почтовой станции. – Почему у вас нет статуи императора Траяна? Или хотя бы посвятительного алтаря? Что за недосмотр? А? Неужели вы не чтите нашего наилучшего принцепса[4]?
Побитый начальник, готовый возмутиться по поводу незаконных действий и пообещать центуриону жалобу на целый двойной свиток, замер с раскрытым ртом. По тому, как скуксилась синеющая с одной стороны физиономия любителя распускать руки, Приск понял, что попал в слабое место. Он даже без труда восстановил нехитрую цепь событий: рабы скинулись из скудных своих доходов (в основном мелких подачек проезжающих) на какой-нибудь недорогой алтарчик, но деньги непостижимым образом застряли в денежном сундуке старшего стационария[5].
– Я как раз хотел заказать, – пробормотал раб-начальник, спешно оглаживая растрепанные волосы и склоняясь в льстивом поклоне. – Да вот не ведаю, где…
– Дело поправимое, – оборвал его Приск. – В Дробете осталось немало статуй, показавшихся Аполлодору[6] неподходящими для его великолепного моста. Но для твоей станции они вполне подойдут. Можешь выбрать за умеренную цену.
– Так и сделаю, центурион. Благодарю за блестящую мысль, великолепный! – заюлил побитый жулик.
– Заткнись, – оборвал его Приск и повернулся к Попрыгунчику. – Мой тебе совет: если опять начнут истязать, ты, парень, сразу шмыг под статую и ори про защиту. Траян, даже каменный, никого в обиду не даст.
Разумеется, выходку избитого раба можно было истолковать как нежелание оставаться один на один с кипящим от злости начальником, посему хитрый раб постарался удержать на станции своего покровителя. Однако что-то подсказывало Приску: раб не врет – всего, правда, недоговаривает, но знает точно: опасность существует. А впрочем – пусть и выдумка, что из того? Лонгин был Приску нужен, просто необходим.
Вернув Резвого в конюшню, Приск отправился в общую залу таверны. Высокого гостя долго искать не пришлось: легат сидел за центральным столом, а хозяин таверны рассыпался перед ним в любезностях, расхваливая завозные вина, пока обезумевшие от окриков слуги носились взад и вперед, вынося с кухни самые дорогие, самые лучшие припасы. Миловидный мальчик лет двенадцати разливал по изящным серебряным кубкам – наверняка извлеченным из багажа самого легата – сладкий мульс[7], призванный поднять аппетит именитого гостя.
Лонгину на вид можно было дать лет пятьдесят, хотя наверняка он был старше лет на пять-шесть. Но сразу видно – человек энергичный, сложения крепкого, несколько в последние годы погрузневший. Веселые улыбчивые глаза, совершенно не подходящие его строгому и чуть полноватому лицу, были удивительно яркого голубого цвета. Лоб высокий, волосы уже начали редеть, но Лонгин этого не стеснялся, не пытался зачесывать пряди набок.
Приск после недолгих раздумий решил, что в данном случае короткий путь – самый верный, шагнул к столу легата и произнес:
– Центурион Гай Осторий Приск приветствует тебя, легат.
Легат поднял руку в ответном приветствии:
– Здравствуй, Приск. Присаживайся. – Он указал на скамью подле себя.
В словах и жестах Лонгина была достойная неспешность, глядел он на Приска чуть исподлобья, но при этом с приятной доброжелательной усмешкой.
– Я слышал о тебе, центурион.
– Хорошее или дурное?
– Всего понемногу. Знаю, ты добился от Траяна разрешения на смертельный поединок. Но это тебя не красит: такая дерзость попахивает бунтом.
Приску очень хотелось возразить, но он стиснул зубы и промолчал, понимая: на словах все подлости Нонния описывать придется долго, легат вряд ли станет слушать защитительную речь до самого заката.
– С другой стороны, говорят, лучше тебя никто на всем лимесе[8] не умеет вычерчивать планы крепостей, – продолжал Лонгин.
– Да, они отливаются у меня в памяти, будто медные статуи в форме, – сказал Приск.
Вольноотпущенник Лонгина, молодой человек с круглым улыбчивым лицом, мелкие черты которого были в постоянном движении, тем временем принес еще один серебряный кубок и наполнил его мульсом.
– Хвастливость – неплохая штука, но не всегда способствует карьере, – улыбнулся легат. – Расхваливай себя, молодой человек, с осторожностью. Кстати, сколько тебе лет? – Приск не успел ответить: Лонгина вовсе не интересовал возраст центуриона. – Мне необходим человек вроде тебя, чтобы рисовать крепости да карты. Но не в канцелярию, а чтоб постоянно находился при мне.
«Интересно, от кого он про меня наслышан? Может, от Декстра? – подумал Приск. – Или Адриан лично отрекомендовал? Хотя это – вряд ли. Но кто-то намеренно нахвалил. Такого везения не бывает».
– Асклепий, – обратился к вольноотпущеннику Лонгин. – Подай-ка мне таблички того варвара.
– Косорукого, – усмехнулся снисходительно Асклепий и тотчас извлек из дорожной сумки восковые таблички, передал господину.
Лонгин открыл их и протянул Приску.
– Варвар болтал, что пришел из самой Сармизегетузы. Он что-то такое нарисовал по памяти. Но я ничегошеньки не понял из его объяснений и рисунков, – сказал Лонгин. – Надеюсь, ты мне поможешь.
Лонгин не преувеличивал: зарисовки на воске были столь условны, что разобраться в хаосе многочисленных черточек казалось делом немыслимым. Приск на миг задумался. И все же рискнул – опираясь не столько на рисунок, сколько на свою память: в тех местах позапрошлым летом ему довелось побывать.
– Вот здесь, похоже, крепость их столицы, Сармизегетузы Регии. – Приск указал стилем на скопление черточек. – А здесь, судя по всему, Фетеле-Альбе[9], город к северо-западу от Сармизегетузы. Насколько я сумел разузнать и рассмотреть, там расположены плавильные мастерские. В городе-крепости пять больших террас и несколько десятков вспомогательных. С одной стороны Фетеле-Альбе защищает склон горы, а с другой даки построили стены. По договору все укрепления надлежало срыть… Там снова есть ограда? – предположил Приск, еще раз посмотрев на рисунок. – Хотя это могут быть подпорки под террасами.
– А это? – спросил Лонгин, указывая на неровный кружочек дальше к северу.
– Тоже крепость, – сказал Приск. – Только совсем небольшая.
– Соглядатай видел, как туда поднимался караван, везли что-то тяжелое на мулах и лошадях. Что думаешь, центурион? – спросил Лонгин.
Приск сделал неопределенный жест. По варварским рисункам понять что-либо было невозможно. Что касается каравана, то в крепость могли попросту везти зерно из речной долины – но точно так же караван мог быть нагружен оружием.
Ясно было другое: Лонгин не доверяет царю Децебалу. Впрочем – никто из римлян не доверяет дакам. Вопрос в другом – насколько дакийский царь точно выполняет условия мирного договора.
Тем временем мульс сменило альбанское вино, не слишком сильно разбавленное, посреди стола водрузили жареного кабанчика, как будто на дворе был не август месяц, а декабрьские сатурналии. Сходство с сатурналиями усиливала демократичность Лонгина: все его спутники – и ауксиларии[10] из конной охраны легата, и вольноотпущенник Асклепий, и даже рабы-слуги поедали те же колбасы и почти точно такого же кабанчика, что и сам легат. И вино им наливали из одного кувшина.
– У меня есть к тебе дело, центурион, – сказал как бы между делом легат.
– Я слушаю.
– Не хочешь перейти в мою свиту?
– Я с радостью… – сказал Приск и осекся.
– Тебя что-то тревожит? – спросил заметивший колебания центуриона Лонгин.
– Только одно: у тебя, легат, маловато охраны для здешних мест.
– Охрана – не твоя забота, – заверил Приска Лонгин. – Главное – крепости. И прежде всего – крепости даков. А кстати… – опять совершенно небрежный тон и полная незаинтересованность. – Ты ведь ездил в Берзобис?
– Именно так, легат.
– По какому делу?
Приск опять на миг смешался.
– По личному. Так получилось… – Приск пытался спешно прикинуть, стоит ли говорить о цели поездки Лонгину: не уплывет ли столь необходимое ему назначение после рассказа. Но тут же понял: лучше ничего не скрывать, легат так и так выведает подробности, только уже у других. Так что пусть сразу решает – брать Приска к себе или нет. – Зимой, два года назад, когда бастарны устроили рейд на Нижнюю Мезию, усадьбу моей жены разграбили…
– Ты женат, центурион? Это странно.
– Официально – нет. Но я считаю Кориоллу своей женой, хотя по закону она конкубина…
Он сделал паузу в надежде, что разговор плавно утечет в сторону, и в новых вопросах и ответах потонет неудобная тема, но Лонгина, как старого бойца-гладиатора, было не так-то просто сбить с позиции.
– Я слушаю, центурион. Какие дела у тебя были в Берзобисе?
– Усадьбу в Мезии разграбили, – вернулся к прерванной фразе Приск, – матушка Кориоллы и ее младшая сестра Флорис оказались в плену у варваров. Их потом видели в обозе местного царька Сусага. Из Берзобиса тамошний ликса[11] прислал письмо в Эск, что среди рабов есть девушка по имени Флорис, и по всем описаниям выходило, что это сестренка Кориоллы.
– Так ты нашел ее? – живо спросил Лонгин. – Почему не везешь с собой? Денег выкупить не хватило? Оставил бы заемное письмо под свое жалованье.
Приск отрицательно покачал головой:
– Это не она. В самом деле рабыню звали Флорис, и годами молода… Но не она.
– Выходит, твоя якобы свояченица так и осталась у даков? – уточнил Лонгин.
Приск нехотя кивнул: ясно было, что центуриона Пятого Македонского легиона[12] это неофициальное родство делает уязвимым.
– Искать в этих местах пленницу – многотрудное дело и к тому же совершенно бесполезное, – подал голос Асклепий. При этом он состроил самую наигрустнейшую мину, как будто ему всем сердцем было жаль, что центурион так и не нашел несчастную Флорис.
– Пленников отправляют далеко на север за Марис[13], – пояснил Лонгин. – Туда сбежали даки-переселенцы из долины[14], там же прячутся наши дезертиры, выдачи которых добивается император.
– И там золотые и серебряные копи, – добавил Приск.
– Ты бывал на севере? – живо спросил Лонгин.
– Нет. Дальше Мариса ходить не доводилось.
– А где был? – Взгляд Лонгина вдруг сделался остер, как хороший дакийский клинок, мгновенно вспарывающий плоть. В чем в чем, а в металлах даки знали толк.
– Штурмовал Апул, Костешти, Блидару. – Приск хотел упомянуть, что уже после того, как Децебал сдался, ездил с Адрианом осматривать Пятре Рошие Приск перечисляет дакийские крепости в горах Орештие – все названия современные, названия той эпохи не сохранились. Лишь Сармизегетуза – название дакийское.1}, стоял на вершине Красной скалы как победитель, разглядывая тонущие в синем далеке хребты и долины. Но промолчал – Пятре Рошие вызывала у него суеверный страх.
– Что было самым трудным, центурион?
– Видеть, как разрушается этот молодой мир. Как будто убиваешь юношу, еще не вошедшего в возраст.
Ответ был неуместный, Приск понял это сразу по реакции легата.
– Это слова художника, а не центуриона, – заметил сухо Лонгин. – Центурион должен помнить, что юноша, не задумываясь, всадит кинжал под ребра солидному человеку, в виде которого ты представляешь нашу империю, надо полагать.
– Которая во времена Траяна зазеленела новыми ветвями, – тут же нараспев вставил льстивую фразу Асклепий.
– Всадит клинок не только под ребра, но и в спину, – согласился Приск.
– А какая из крепостей самая неприступная?
– Сармизегетуза. Потому что мы ее так и не взяли.
Эту дорогу римские легионы проложили еще в первую кампанию, когда шли на штурм Дакийского царства вместе с Траяном, как будто не воевать торопились, а обустроить дикие места. Впрочем, хорошо проложенная римская дорога – это клинок в плоти соседнего царства, по острию которого будут течь вглубь страны торговцы с товарами и легко и быстро в случае надобности передвигаться легионы.
– Стой! – негромко крикнул центурион и сам тут же натянул узду.
– В чем дело? – спросил легат, подъезжая на упитанном и немолодом, чем-то неуловимо смахивающем на своего хозяина сером жеребце.
– Вон те елочки! – Приск указал на несколько зеленых красавиц, что выстроились близ дороги как раз за обочиной.
– И что?
– Когда ехал в Берзобис, их там не было. Они не могли вырасти за несколько дней.
– Запомнил, что здесь не было елок? Хм… – В голосе Лонгина проступило недоверие. – Может быть, это какое-то другое место?
– Их – здесь – не было, – отрезал Приск.
– Сейчас проверим. – Лонгин повернулся к своим: – Витрис! – окликнул он одного из ауксилариев. – Дай-ка мне пару дротиков. Встать в круг! – гаркнул всем истинно по-командирски.
«Тонковато будет», – усмехнулся про себя Приск, будто речь шла о пироге либо стенке в хижине, а не о построении всадников. Но легата окружили проверенные бойцы, не какие-нибудь новобранцы-тироны, и это обнадеживало.
Легат тем временем примерился и метнул дротик в подозрительные елочки. Центурион Приск оценил бросок – Лонгин вполне мог бы написать книгу о метании дротика с коня, если бы этого уже не сделал Плиний Старший. Однако бросок оказался не слишком эффективным. Правда, одна елочка странно покосилась, будто разом лишилась корней, но и только.
Тогда Лонгин, подмигнув Приску, метнул второй дротик. Человеческий вопль, полный боли и ярости, заставил сорваться с деревьев стайки беззаботных птиц. Приск тут же прикрылся щитом, пригибаясь к седлу и стараясь максимально защитить себя и – по возможности – шею коня. Лонгин сделал то же самое. Залп стрел не заставил себя ждать. Две стрелы ударили в щит Приска, еще одна чиркнула по груди его скакуна и застряла в попоне жеребца Лонгина. Стрелы – как заметил Приск – летели и слева, и справа. Жеребец центуриона, не столь серьезно раненный, сколько испуганный до смерти, встал на дыбы, и Приск удержался на нем каким-то чудом.
…А из кустов к отряду уже мчались варвары. Остановись отряд Лонгина чуть позже, нападавшим до лакомой добычи было бы рукой подать, а теперь разбойничкам придется попотеть. Даки мчались к дороге кто как – одни наискось, перескакивая через кустарник и пни, оставшиеся от срубленных римлянами деревьев, другие устремлялись напрямик – чтобы уже потом ударить на охрану легата в лоб. Эта неразбериха давала римскому отряду шанс, потому как даки навалились не сплошной массой, а наскакивали группами по два-три человека. И как ни страшны были их фальксы[16], дротики всадников укладывали нападавших, прежде чем варвары успевали нанести удар. Впереди на дорогу упало заранее подрубленное дерево, но рушили его варвары второпях, так что упало оно вкось и не смогло закрыть проезд полностью.
Резвый под Приском бесился, вертясь и выгибаясь. Напрасно центурион пытался сдать назад – жеребец не желал подчиняться. Приск не придумал ничего умнее, как отпустить узду. Жеребец тут же ринулся на врагов.
Летящего на него дака Приск встретил метким броском дротика. Второго, отбив удар опасного фалькса, пронзил мечом – кровь окатила начищенный понож. А следом уже мчался третий. Да что там третий – катилась целая волна, разгоряченная бегом, орущая, жарко дышащая.
Третий проскочил мимо и на миг исчез из поля зрения.
А потом Приска будто бревном долбанули в бок, и центурион летел с коня, и мир вращался вокруг – небо, деревья вдали, одинокий куст, лошадиные морды, раззявленные в крике рты. Белое, голубое, зеленое, грязно-коричневое, красное… Вспыхнуло белым, на миг оглушило.
Но лишь на миг. Приск вскочил, пошатнулся, но устоял.
Рядом почему-то никого не было. Что стало с тем, кто ссадил его с коня, центурион поначалу не понял. Да и некогда было разбираться. Как и ловить Резвого.
Первым делом – прикрыться щитом, ожидая атаки. А потом уже отступать к своим. Две стрелы ударили и застряли в обивке и дереве щита, еще одна отскочила от умбона. Повезло – центуриона нигде не оцарапало, не задело! Еще одно жало наконечника ударило в бок. Чешуйчатая лорика выдержала, не пробилась, но удар был силен. Приска шатнуло. А в следующий миг центурион оказался нос к носу с каким-то мальчишкой. Варвар – на лицо еще подросток, круглолицый, почти безусый, с набычливым лбом под охапкой светлых волос, но по сложению – местный Геркулес – высокий, широкоплечий, с фальксом в деснице.
Дорога между Берзобисом и Дробетой[2]
– Не езди один, господин… – Говоря это, раб старательно делал вид, что высыпает из деревянного ведра опилки на двор почтовой станции. – Час назад прибыл легат со свитой. – Раб мотнул лохматой головой в сторону повозки, из которой выпрягли мулов. – Они отправятся в Дробету завтра поутру. Езжай с ними…
– О чем ты? – Приск оставил в покое упряжь жеребца и повернулся к Попрыгунчику. На почтовой станции центурион не менял коня, а лишь воспользовался стойлом и кормом государственной службы.
Резвый достался ему недорого из-за вздорного нрава и пугливости. Но Приск любил дерзкого жеребца, каждый день проверял, нет ли потертостей на спине, осматривал – не сбиты ли копыта. Ненадежные подковы, которые вечно сваливались, он не использовал.
Раб огляделся – нет ли кого поблизости. Ссадина на его скуле почернела, а глаз полностью заплыл. На тунике (рубаха всего одна, так и не постирал) засохли пятна крови. Вид у парня был еще тот.
– В таверне всякое говорят… Люди глупые, думают: уши у меня проколоты, я и не слышу ничего, а я слышу…
– И что такого интересного ты услышал, Попрыгунчик?
Прозвище рабу как нельзя подходило: он редко стоял спокойно, а, двигаясь, все время смешно подпрыгивал. «Если бы Резвый родился человеком – выглядел бы так же нелепо», – подумал Приск и улыбнулся.
– Ничего такого. Но одному тебе опасно ехать в Дробету. Это точно. Клянусь Аполлоном-Спасителем!
– Что за легат? Командир легиона? Какого?
– Нет, командует не легионом. Выше бери. Зовут Гней Помпей Лонгин[3]. О нем тут на станции часто болтают.
– Помпей Лонгин? – Приск изобразил задумчивость. А сердце забилось сильнее. Центурион едва сдержал торжествующую улыбку. Неужели возможно такое совпадение? Вот так повезло! Судьба! А он даже не сулил поставить Фортуне алтарь. Бескорыстно решила помочь капризная богиня…
– Помпей Лонгин, говоришь? – До конца в такую удачу не верилось. – Ты не ошибся?
– Точно, господин.
Приск на миг задумался: нет, не о том размышлял – оставаться или нет, а как оказаться подле Лонгина будто невзначай. Ненавязчиво. Будто и не стремился сам – просто Судьба свела. Вот именно – Судьба.
– Отведи-ка Резвого назад в конюшню да пригляди, чтобы ему засыпали самого лучшего корма, – приказал центурион Попрыгунчику.
Это прозвучало так: «Я последую твоему совету».
* * *
На почтовую станцию центурион Гай Осторий Приск прибыл накануне поздно вечером и, едва перекусив, завалился спать в гостинице при станции. Проснулся он поздно: торопиться центуриону было незачем – от отпуска оставалось несколько дней, но в Эск домой он уже не успевал, а возвращаться до срока на службу в Дробету тем более не хотелось. А главное, известие, что он должен был сообщить Кориолле, было печальным. Он представил, что все эти дни она надеялась, ждала, радостно замирала при стуке в дверь… И… ничего. Еще одно ложное известие, еще одна безрезультатная поездка. Четвертая за два года. «Последняя», – решил для себя Приск.Наконец ближе к полудню, поднявшись и плотно поев, он вышел во двор, где и стал свидетелем обычной в общем-то сцены. Один из станционных рабов, волоча полное ведро воды, споткнулся и расплескал половину на каменные плиты. В теплый летний день почти и не провинность даже. Нерасторопный раб заслуживал окрика, на крайний случай – удара палки, чтоб в следующий раз внимательней смотрел под ноги. Но один из станционных рабов, судя по новенькой тунике и дорогим сандалиям – рабский начальник, вытянул Попрыгунчика от всей души раза три или четыре палкой, а потом, сбив на землю, принялся еще и ногами охаживать. При этом ведро опрокинулось и расплескалось окончательно. Несчастный закрывался руками, но напрасно – удары всякий раз приходились по голове и ребрам, а истязатель еще норовил добавить в пах и все бил и никак не мог насытиться. Приск, разозленный такой неуемностью, устремился к палачу, сгреб его левой рукой, а правой угостил ударом в челюсть.
– Будь болен! – пожелал истязателю.
Потом отпустил, отступил на полшага и еще раз ударил, в этот раз от души. Раб отлетел на несколько шагов, впечатался спиной в колесо стоявшей неподалеку повозки.
– Ты – на императорской службе, твое дело – служить, а не калечить собственность императора. – Произнеся сию поучительную речь, Приск обернулся к бедолаге, что теперь сидел, скорчившись, и отирал кровь с разбитой губы. – Как тебя кличут?
– Попрыгунчик, – сообщил тот.
На склоненной недавно обритой голове алел свежий шрам, который вновь начал кровить – видимо, уже не в первый раз доставалось Попрыгунчику от начальства. По закону несчастный раб, избиваемый господином, мог искать защиты подле статуи императора – лишь бы суметь добраться до этой статуи и воззвать к гражданам, а вернее, к представителям местной власти. Но то, что можно было сделать в Риме, любом городке Италии или романизированной провинции, здесь, на окраине римского мира, казалось недостижимым. С другой стороны, мысль о статуе выглядела очень даже симпатично.
– А кстати… – проговорил центурион задумчиво, оглядывая двор почтовой станции. – Почему у вас нет статуи императора Траяна? Или хотя бы посвятительного алтаря? Что за недосмотр? А? Неужели вы не чтите нашего наилучшего принцепса[4]?
Побитый начальник, готовый возмутиться по поводу незаконных действий и пообещать центуриону жалобу на целый двойной свиток, замер с раскрытым ртом. По тому, как скуксилась синеющая с одной стороны физиономия любителя распускать руки, Приск понял, что попал в слабое место. Он даже без труда восстановил нехитрую цепь событий: рабы скинулись из скудных своих доходов (в основном мелких подачек проезжающих) на какой-нибудь недорогой алтарчик, но деньги непостижимым образом застряли в денежном сундуке старшего стационария[5].
– Я как раз хотел заказать, – пробормотал раб-начальник, спешно оглаживая растрепанные волосы и склоняясь в льстивом поклоне. – Да вот не ведаю, где…
– Дело поправимое, – оборвал его Приск. – В Дробете осталось немало статуй, показавшихся Аполлодору[6] неподходящими для его великолепного моста. Но для твоей станции они вполне подойдут. Можешь выбрать за умеренную цену.
– Так и сделаю, центурион. Благодарю за блестящую мысль, великолепный! – заюлил побитый жулик.
– Заткнись, – оборвал его Приск и повернулся к Попрыгунчику. – Мой тебе совет: если опять начнут истязать, ты, парень, сразу шмыг под статую и ори про защиту. Траян, даже каменный, никого в обиду не даст.
* * *
Это происшествие немного развеселило Приска и отвлекло от мрачных мыслей. Он вернулся в гостиницу собрать вещи, однако не торопился уезжать: решил проверить, не кинется ли оскорбленный начальник-раб избивать раба-подчиненного. Чтобы скоротать время, он достал таблички и принялся сочинять письмо для Кориоллы. Стиль, обычно бойко порхавший, сейчас то и дело увязал в воске, как муха в густом дакийском меду: новость, о которой сообщал своей возлюбленной центурион, была дурная. Дописав кое-как письмо и запечатав, Приск собрался и вышел во двор… Вот тогда Попрыгунчик, уже взнуздавший и выведший из конюшни Резвого, вдруг заговорил о прибытии легата.Разумеется, выходку избитого раба можно было истолковать как нежелание оставаться один на один с кипящим от злости начальником, посему хитрый раб постарался удержать на станции своего покровителя. Однако что-то подсказывало Приску: раб не врет – всего, правда, недоговаривает, но знает точно: опасность существует. А впрочем – пусть и выдумка, что из того? Лонгин был Приску нужен, просто необходим.
Вернув Резвого в конюшню, Приск отправился в общую залу таверны. Высокого гостя долго искать не пришлось: легат сидел за центральным столом, а хозяин таверны рассыпался перед ним в любезностях, расхваливая завозные вина, пока обезумевшие от окриков слуги носились взад и вперед, вынося с кухни самые дорогие, самые лучшие припасы. Миловидный мальчик лет двенадцати разливал по изящным серебряным кубкам – наверняка извлеченным из багажа самого легата – сладкий мульс[7], призванный поднять аппетит именитого гостя.
Лонгину на вид можно было дать лет пятьдесят, хотя наверняка он был старше лет на пять-шесть. Но сразу видно – человек энергичный, сложения крепкого, несколько в последние годы погрузневший. Веселые улыбчивые глаза, совершенно не подходящие его строгому и чуть полноватому лицу, были удивительно яркого голубого цвета. Лоб высокий, волосы уже начали редеть, но Лонгин этого не стеснялся, не пытался зачесывать пряди набок.
Приск после недолгих раздумий решил, что в данном случае короткий путь – самый верный, шагнул к столу легата и произнес:
– Центурион Гай Осторий Приск приветствует тебя, легат.
Легат поднял руку в ответном приветствии:
– Здравствуй, Приск. Присаживайся. – Он указал на скамью подле себя.
В словах и жестах Лонгина была достойная неспешность, глядел он на Приска чуть исподлобья, но при этом с приятной доброжелательной усмешкой.
– Я слышал о тебе, центурион.
– Хорошее или дурное?
– Всего понемногу. Знаю, ты добился от Траяна разрешения на смертельный поединок. Но это тебя не красит: такая дерзость попахивает бунтом.
Приску очень хотелось возразить, но он стиснул зубы и промолчал, понимая: на словах все подлости Нонния описывать придется долго, легат вряд ли станет слушать защитительную речь до самого заката.
– С другой стороны, говорят, лучше тебя никто на всем лимесе[8] не умеет вычерчивать планы крепостей, – продолжал Лонгин.
– Да, они отливаются у меня в памяти, будто медные статуи в форме, – сказал Приск.
Вольноотпущенник Лонгина, молодой человек с круглым улыбчивым лицом, мелкие черты которого были в постоянном движении, тем временем принес еще один серебряный кубок и наполнил его мульсом.
– Хвастливость – неплохая штука, но не всегда способствует карьере, – улыбнулся легат. – Расхваливай себя, молодой человек, с осторожностью. Кстати, сколько тебе лет? – Приск не успел ответить: Лонгина вовсе не интересовал возраст центуриона. – Мне необходим человек вроде тебя, чтобы рисовать крепости да карты. Но не в канцелярию, а чтоб постоянно находился при мне.
«Интересно, от кого он про меня наслышан? Может, от Декстра? – подумал Приск. – Или Адриан лично отрекомендовал? Хотя это – вряд ли. Но кто-то намеренно нахвалил. Такого везения не бывает».
– Асклепий, – обратился к вольноотпущеннику Лонгин. – Подай-ка мне таблички того варвара.
– Косорукого, – усмехнулся снисходительно Асклепий и тотчас извлек из дорожной сумки восковые таблички, передал господину.
Лонгин открыл их и протянул Приску.
– Варвар болтал, что пришел из самой Сармизегетузы. Он что-то такое нарисовал по памяти. Но я ничегошеньки не понял из его объяснений и рисунков, – сказал Лонгин. – Надеюсь, ты мне поможешь.
Лонгин не преувеличивал: зарисовки на воске были столь условны, что разобраться в хаосе многочисленных черточек казалось делом немыслимым. Приск на миг задумался. И все же рискнул – опираясь не столько на рисунок, сколько на свою память: в тех местах позапрошлым летом ему довелось побывать.
– Вот здесь, похоже, крепость их столицы, Сармизегетузы Регии. – Приск указал стилем на скопление черточек. – А здесь, судя по всему, Фетеле-Альбе[9], город к северо-западу от Сармизегетузы. Насколько я сумел разузнать и рассмотреть, там расположены плавильные мастерские. В городе-крепости пять больших террас и несколько десятков вспомогательных. С одной стороны Фетеле-Альбе защищает склон горы, а с другой даки построили стены. По договору все укрепления надлежало срыть… Там снова есть ограда? – предположил Приск, еще раз посмотрев на рисунок. – Хотя это могут быть подпорки под террасами.
– А это? – спросил Лонгин, указывая на неровный кружочек дальше к северу.
– Тоже крепость, – сказал Приск. – Только совсем небольшая.
– Соглядатай видел, как туда поднимался караван, везли что-то тяжелое на мулах и лошадях. Что думаешь, центурион? – спросил Лонгин.
Приск сделал неопределенный жест. По варварским рисункам понять что-либо было невозможно. Что касается каравана, то в крепость могли попросту везти зерно из речной долины – но точно так же караван мог быть нагружен оружием.
Ясно было другое: Лонгин не доверяет царю Децебалу. Впрочем – никто из римлян не доверяет дакам. Вопрос в другом – насколько дакийский царь точно выполняет условия мирного договора.
Тем временем мульс сменило альбанское вино, не слишком сильно разбавленное, посреди стола водрузили жареного кабанчика, как будто на дворе был не август месяц, а декабрьские сатурналии. Сходство с сатурналиями усиливала демократичность Лонгина: все его спутники – и ауксиларии[10] из конной охраны легата, и вольноотпущенник Асклепий, и даже рабы-слуги поедали те же колбасы и почти точно такого же кабанчика, что и сам легат. И вино им наливали из одного кувшина.
– У меня есть к тебе дело, центурион, – сказал как бы между делом легат.
– Я слушаю.
– Не хочешь перейти в мою свиту?
– Я с радостью… – сказал Приск и осекся.
– Тебя что-то тревожит? – спросил заметивший колебания центуриона Лонгин.
– Только одно: у тебя, легат, маловато охраны для здешних мест.
– Охрана – не твоя забота, – заверил Приска Лонгин. – Главное – крепости. И прежде всего – крепости даков. А кстати… – опять совершенно небрежный тон и полная незаинтересованность. – Ты ведь ездил в Берзобис?
– Именно так, легат.
– По какому делу?
Приск опять на миг смешался.
– По личному. Так получилось… – Приск пытался спешно прикинуть, стоит ли говорить о цели поездки Лонгину: не уплывет ли столь необходимое ему назначение после рассказа. Но тут же понял: лучше ничего не скрывать, легат так и так выведает подробности, только уже у других. Так что пусть сразу решает – брать Приска к себе или нет. – Зимой, два года назад, когда бастарны устроили рейд на Нижнюю Мезию, усадьбу моей жены разграбили…
– Ты женат, центурион? Это странно.
– Официально – нет. Но я считаю Кориоллу своей женой, хотя по закону она конкубина…
Он сделал паузу в надежде, что разговор плавно утечет в сторону, и в новых вопросах и ответах потонет неудобная тема, но Лонгина, как старого бойца-гладиатора, было не так-то просто сбить с позиции.
– Я слушаю, центурион. Какие дела у тебя были в Берзобисе?
– Усадьбу в Мезии разграбили, – вернулся к прерванной фразе Приск, – матушка Кориоллы и ее младшая сестра Флорис оказались в плену у варваров. Их потом видели в обозе местного царька Сусага. Из Берзобиса тамошний ликса[11] прислал письмо в Эск, что среди рабов есть девушка по имени Флорис, и по всем описаниям выходило, что это сестренка Кориоллы.
– Так ты нашел ее? – живо спросил Лонгин. – Почему не везешь с собой? Денег выкупить не хватило? Оставил бы заемное письмо под свое жалованье.
Приск отрицательно покачал головой:
– Это не она. В самом деле рабыню звали Флорис, и годами молода… Но не она.
– Выходит, твоя якобы свояченица так и осталась у даков? – уточнил Лонгин.
Приск нехотя кивнул: ясно было, что центуриона Пятого Македонского легиона[12] это неофициальное родство делает уязвимым.
– Искать в этих местах пленницу – многотрудное дело и к тому же совершенно бесполезное, – подал голос Асклепий. При этом он состроил самую наигрустнейшую мину, как будто ему всем сердцем было жаль, что центурион так и не нашел несчастную Флорис.
– Пленников отправляют далеко на север за Марис[13], – пояснил Лонгин. – Туда сбежали даки-переселенцы из долины[14], там же прячутся наши дезертиры, выдачи которых добивается император.
– И там золотые и серебряные копи, – добавил Приск.
– Ты бывал на севере? – живо спросил Лонгин.
– Нет. Дальше Мариса ходить не доводилось.
– А где был? – Взгляд Лонгина вдруг сделался остер, как хороший дакийский клинок, мгновенно вспарывающий плоть. В чем в чем, а в металлах даки знали толк.
– Штурмовал Апул, Костешти, Блидару. – Приск хотел упомянуть, что уже после того, как Децебал сдался, ездил с Адрианом осматривать Пятре Рошие Приск перечисляет дакийские крепости в горах Орештие – все названия современные, названия той эпохи не сохранились. Лишь Сармизегетуза – название дакийское.1}, стоял на вершине Красной скалы как победитель, разглядывая тонущие в синем далеке хребты и долины. Но промолчал – Пятре Рошие вызывала у него суеверный страх.
– Что было самым трудным, центурион?
– Видеть, как разрушается этот молодой мир. Как будто убиваешь юношу, еще не вошедшего в возраст.
Ответ был неуместный, Приск понял это сразу по реакции легата.
– Это слова художника, а не центуриона, – заметил сухо Лонгин. – Центурион должен помнить, что юноша, не задумываясь, всадит кинжал под ребра солидному человеку, в виде которого ты представляешь нашу империю, надо полагать.
– Которая во времена Траяна зазеленела новыми ветвями, – тут же нараспев вставил льстивую фразу Асклепий.
– Всадит клинок не только под ребра, но и в спину, – согласился Приск.
– А какая из крепостей самая неприступная?
– Сармизегетуза. Потому что мы ее так и не взяли.
* * *
Вышло как-то само собой, без всяких усилий со стороны Приска, что поутру он отправился вместе с Лонгином в Дробету. Ехал центурион впереди, за ним верхом скакало человек десять ауксилариев из охраны легата: все всадники – красавцы как на подбор, в начищенных чешуйчатых доспехах, на рослых лошадях. Остальная часть турмы[15], сопровождавшей легата, ехала за четырьмя повозками. В первой, как успел заметить Приск, везли багаж и утварь легата, во второй – как стало понятно из невнятных намеков – архив и особо важные вещи. Какие именно, никто центуриону, разумеется, не доложил. Еще в две повозки загрузили тяжелую экипировку – кожаные палатки и прочий военный скарб. Если бы человек положения Лонгина путешествовал по Италии, то повозок было бы неисчислимое множество, а вместо трех рабов и вольноотпущенника за хозяином тащился бы караван прислуги, и взятым в дорогу барахлом можно было бы набить просторную виллу. Но лимес многих отучает от дурацких привычек.Эту дорогу римские легионы проложили еще в первую кампанию, когда шли на штурм Дакийского царства вместе с Траяном, как будто не воевать торопились, а обустроить дикие места. Впрочем, хорошо проложенная римская дорога – это клинок в плоти соседнего царства, по острию которого будут течь вглубь страны торговцы с товарами и легко и быстро в случае надобности передвигаться легионы.
– Стой! – негромко крикнул центурион и сам тут же натянул узду.
– В чем дело? – спросил легат, подъезжая на упитанном и немолодом, чем-то неуловимо смахивающем на своего хозяина сером жеребце.
– Вон те елочки! – Приск указал на несколько зеленых красавиц, что выстроились близ дороги как раз за обочиной.
– И что?
– Когда ехал в Берзобис, их там не было. Они не могли вырасти за несколько дней.
– Запомнил, что здесь не было елок? Хм… – В голосе Лонгина проступило недоверие. – Может быть, это какое-то другое место?
– Их – здесь – не было, – отрезал Приск.
– Сейчас проверим. – Лонгин повернулся к своим: – Витрис! – окликнул он одного из ауксилариев. – Дай-ка мне пару дротиков. Встать в круг! – гаркнул всем истинно по-командирски.
«Тонковато будет», – усмехнулся про себя Приск, будто речь шла о пироге либо стенке в хижине, а не о построении всадников. Но легата окружили проверенные бойцы, не какие-нибудь новобранцы-тироны, и это обнадеживало.
Легат тем временем примерился и метнул дротик в подозрительные елочки. Центурион Приск оценил бросок – Лонгин вполне мог бы написать книгу о метании дротика с коня, если бы этого уже не сделал Плиний Старший. Однако бросок оказался не слишком эффективным. Правда, одна елочка странно покосилась, будто разом лишилась корней, но и только.
Тогда Лонгин, подмигнув Приску, метнул второй дротик. Человеческий вопль, полный боли и ярости, заставил сорваться с деревьев стайки беззаботных птиц. Приск тут же прикрылся щитом, пригибаясь к седлу и стараясь максимально защитить себя и – по возможности – шею коня. Лонгин сделал то же самое. Залп стрел не заставил себя ждать. Две стрелы ударили в щит Приска, еще одна чиркнула по груди его скакуна и застряла в попоне жеребца Лонгина. Стрелы – как заметил Приск – летели и слева, и справа. Жеребец центуриона, не столь серьезно раненный, сколько испуганный до смерти, встал на дыбы, и Приск удержался на нем каким-то чудом.
…А из кустов к отряду уже мчались варвары. Остановись отряд Лонгина чуть позже, нападавшим до лакомой добычи было бы рукой подать, а теперь разбойничкам придется попотеть. Даки мчались к дороге кто как – одни наискось, перескакивая через кустарник и пни, оставшиеся от срубленных римлянами деревьев, другие устремлялись напрямик – чтобы уже потом ударить на охрану легата в лоб. Эта неразбериха давала римскому отряду шанс, потому как даки навалились не сплошной массой, а наскакивали группами по два-три человека. И как ни страшны были их фальксы[16], дротики всадников укладывали нападавших, прежде чем варвары успевали нанести удар. Впереди на дорогу упало заранее подрубленное дерево, но рушили его варвары второпях, так что упало оно вкось и не смогло закрыть проезд полностью.
Резвый под Приском бесился, вертясь и выгибаясь. Напрасно центурион пытался сдать назад – жеребец не желал подчиняться. Приск не придумал ничего умнее, как отпустить узду. Жеребец тут же ринулся на врагов.
Летящего на него дака Приск встретил метким броском дротика. Второго, отбив удар опасного фалькса, пронзил мечом – кровь окатила начищенный понож. А следом уже мчался третий. Да что там третий – катилась целая волна, разгоряченная бегом, орущая, жарко дышащая.
Третий проскочил мимо и на миг исчез из поля зрения.
А потом Приска будто бревном долбанули в бок, и центурион летел с коня, и мир вращался вокруг – небо, деревья вдали, одинокий куст, лошадиные морды, раззявленные в крике рты. Белое, голубое, зеленое, грязно-коричневое, красное… Вспыхнуло белым, на миг оглушило.
Но лишь на миг. Приск вскочил, пошатнулся, но устоял.
Рядом почему-то никого не было. Что стало с тем, кто ссадил его с коня, центурион поначалу не понял. Да и некогда было разбираться. Как и ловить Резвого.
Первым делом – прикрыться щитом, ожидая атаки. А потом уже отступать к своим. Две стрелы ударили и застряли в обивке и дереве щита, еще одна отскочила от умбона. Повезло – центуриона нигде не оцарапало, не задело! Еще одно жало наконечника ударило в бок. Чешуйчатая лорика выдержала, не пробилась, но удар был силен. Приска шатнуло. А в следующий миг центурион оказался нос к носу с каким-то мальчишкой. Варвар – на лицо еще подросток, круглолицый, почти безусый, с набычливым лбом под охапкой светлых волос, но по сложению – местный Геркулес – высокий, широкоплечий, с фальксом в деснице.