Страница:
Тонга на что-то наступил, оно хрустнуло под ногой и брызнуло чем-то липким. Спустя мгновение он понял, что одна из связанных кур снеслась с перепугу и он раздавил яйцо. Грозный топот отставшей погони ворвался в белый туман. Яростные крики совсем оглушили бедного Тонгу. Он не понимал и половины, язык, на котором говорила Акра, не был ему родным… Он вдруг сообразил, что курица, которой он отбился от козлобородого, мертва, и отстраненно пожалел бедную, ни в чем не повинную птицу.
Тонга не помнил, как в его руке оказалась сабля стражника и как он ударил выросшую перед глазами фигуру. Ударил плашмя, зная суровые законы Акры, сулящие жестокую казнь за убийство стражника или чиновника. Тот крякнул и сел на мостовую прямо в яичный желток, а Тонга, не помня себя от ужаса, полетел вперед. В спину ему ударили ослиный рев, крик боли, грязная ругань на нескольких языках в адрес несчастного копытного. Тонга бежал так, словно у него на ногах выросли крылья, и по улице, навстречу ему, плыл, густея, сочный запах спелых дынь.
Тонгу спасло чудо. Вернее, дикое упрямство сбитого с толку осла. Рассерженный и напуганный мирный ослик превратился в разъяренного зверя. Он освободился от гнилых постромок, выскочил на середину улицы и с победным ревом встретил подбежавших стражников мощными ударами задних копыт. Те двое, контуженный курицей и тот, кому попало саблей, уже малость очухались и попытались оттащить беднягу… и познакомились с крепкими зубами твари! Да, это был явно не их день.
Хозяин осла не видел и не хотел видеть, что творила его животина. Он стоял у разбитой повозки, перепуганных кур, яичного желтка и оседающих на землю перьев и, хватаясь то за голову, то за сердце причитал:
– И на какое же богатство они меня разорили! И еще хотят, чтобы старый Шемах платил три монеты об городскую стражу! Старый Шемах таки отдаст три монеты, а потом его ждет такое, что это неслыханно!!!
Город, как известно, красят три вещи: красивая река, честный судья и богатый базар. Что до реки, то Акру омывало море, а оно лучше любой реки. Судья здешний был достаточно честен, чтобы ладить со своими клиентами и не морить голодом свою семью, но что до базара…
Ах, кто не видел базара в Акре, тот вообще не видел базара!
Увиденное ошеломило Тонгу.
Торжища Хорасана, Мешхары и Дамаска вмиг потеряли всю свою магию и сделались маленькими и жалкими.
Базар в Акре был огромен.
На несколько лиг тянулись торговые ряды, отрезавшие большую и лучшую часть города от порта. Базар был границей: шумный и неспешный, богатый и нищий, благоуханный и зловонный. Он казался неподвластным ни времени, ни правителю, им правили какие-то свои собственные законы. Изредка его пеструю гладь тревожили «подводные течения», но разобраться в них не смог бы не то что господин Рифат, но и сам рыжеволосый лукавый Хальба.
Базар был сердцем Акры. Кровью ее были бесчисленные караваны навьюченных лошадей и ослов и сгибающиеся под тяжестью чужого богатства вереницы портовых носильщиков, которые базар без устали втягивал в себя и выталкивал наружу, чтобы расходились по узким улочкам Акры золотые ручейки из темных и сморщенных или белых и холеных рук и наполнялись жизнью бесчисленные лавочки, постоялые дворы, бани, суды, публичные дома и воровские притоны.
Базар давал жизнь Акре. Он был ее неотъемлемой частью, но в то же время существовал как бы сам по себе, власть правителя здесь заканчивалась и начиналась власть Хальбы, которому некогда был посвящен самый первый торговый ряд города.
Базар показался Тонге центром мира, той самой осью, вокруг которой вращаются Акра, море, горы, близкая Иудея и далекая Индия, страшные подземелья с чудовищами и высокие равнодушные звезды. Базар возвышался над всем и вся, он высокомерно взглянул на тощий кошелек Тонги, но благосклонно кивнул и в мгновение ока втянул его в свое крикливое, многолюдное и необъятное чрево.
Для начала Тонга попал в ряды, где торговали фруктами и цветами, и едва не одурел от валящего с ног терпкого медового запаха. Ни один фрукт, ни одна истомившаяся под южным солнцем роза не могла пахнуть так тяжело и сладко, этот густой аромат был присущ лишь горам пронизанных светом дынь, прозрачной, похожей на янтарь алычи, бархатных персиков, красиво разложенных на циновках, пирамидам абрикосов и сочных, словно прозрачных груш, застывшим рекам черного инжира, самого вкусного на побережье, барханам сахарных фиников и фруктам совсем уж диковинным, которых Тонга никогда не видел и названий не знал. Над всем этим великолепием грозно гудели золотистые полосатые осы, как бы вторым ярусом нависали вороха бархатистых, нежных, ярких, источающих горько-сладкий аромат южных цветов, а между ними темнели загорелые лица продавцов, их гибкие кисти, глаза: то сонные, то яростные, словно у атакующего ястреба.
При виде Тонги продавцы даже не шевельнулись, каким-то присущим лишь торговым людям ясновидением поняли, что высокий, небрежно одетый чужеземец пришел на базар не за фруктами.
Тонга миновал фруктовые ряды и оказался в шорных. На тонких столбах цветных навесов, защищавших от яркого солнца, гроздьями висели дорогие уздечки на любого зверя, которого со времен начала мира человек додумался оседлать и взнуздать. Здесь же стояли богатые седла, расшитые бисером попоны, пахло размякшей от жары кожей и железом, натертым маслом.
Всюду курились синеватые дымки мангалов, заставляя глотать слюну от аппетитных запахов жареного мяса и рыбы.
Тонга немного расслабился. Голод давал о себе знать пока еще тихим посасыванием в животе, но запах еды раздразнил аппетит беглеца, его тонкие ноздри раздулись, потянули воздух. Тонга свернул и решительно направился к мангалу.
– Эй, господин, хочешь стать богатым за один раз?
Тонга остановился, покрутил головой, потом догадался поглядеть под ноги. На плетеном коврике, поджав ноги, сидел маленький тощий человечек: темноволосый, в широких синих штанах, с голым торсом и босой. Он занимался каким-то странным делом: двигал три опрокинутые чашки по отполированной дощечке. Увидев интерес Тонги, человечек хитро подмигнул, достал прямо из воздуха розовый перламутровый шарик и на глазах Тонги толкнул его под одну из чашек.
– Смотри внимательно, господин. Моя рука против твоего глаза. Угадаешь, где шарик – я тебе даю одну золотую монету или десять серебряных, как захочешь. Не угадаешь – ты даешь мне одну серебряную монету или десять медных.
Тонга уставился на тонкие ловкие руки человечка с напряженным вниманием ребенка. Руки сделали всего три быстрых движения. Игра оказалась совсем не сложной. Тонга уверенно указал на левую чашку.
– Ты угадал, господин, – уважительно объявил человечек, – у тебя острый глаз. Наверное, ты славный воин! Сыграем еще раз, по две монеты?
– Что ж, лишних две монеты мне не помешают…
Человечек склонился над своей доской и Тонга не увидел быстрой довольной улыбки.
– Вот он! Хватай его!
Тонга выпрямился… и нос к носу столкнулся с козлобородым. Он понял, что расслабился рано.
Не раздумывая, Тонга выдернул дощечку, стряхнул чашки и, пригнувшись, (сабля над головой свистнула, но без толку) врезал доской под колени козлобородому. Тот взвыл и осел, а Тонга добавил той же доской по голове. Перескочив через поверженного противника, он ринулся в пестрый водоворот базара, а вслед понеслись крики:
– Хватай изменника! Десять монет из казны господина Рифата!!!
На «изменника» можно было наплевать, любой базар традиционно аполитичен, да и десять монет не состояние, при всем уважении к начальнику городской стражи, но потом кто-то додумался крикнуть: «Держи вора!», и это было гораздо хуже.
Тонга припустил как заяц.
Босые ступни приласкал мягкий ворс бесценных пыльных ковров, брошенных продавцами прямо под ноги покупателей. Тонга проскочил ковровые ряды и оказался в оружейных. Сверкающая на солнце сталь напугала его, он метнулся к другому прилавку. Цепкая рука вынырнула из-под навеса, схватила его за плечо…
– Гляди, господин, такое чудо ты не увидишь нигде, кроме моей лавки!
Продавец, нестарый еще мужчина, подкинул в воздух лоскут невесомой ткани и неуловимым движением сверкнувшего клинка разрубил его пополам.
– Держи вора! – рявкнули вдруг совсем рядом. Тонга дернулся, но торговец проворно ухватил его за безрукавку и тонко заорал:
– Поймал вора! Поймал!
Волшебное лезвие оказалось у самого горла.
Раздумывать было некогда. Тонга ударил продавца локтем, попал под ребра. Тот сдавленно хрюкнул, пальцы разжались, и Тонга, подхватив саблю, нырнул в разноцветное море дорогих тканей.
На плетеной циновке, почти под ногами покупателей, лишь чуть в стороне, сидели два старика, по виду древних, как сам базар. Они не прятались от солнца под навесом, напротив, старики расположились так, чтоб полуденное светило обдавало их своим почти нестерпимым жаром. Видно, холодеющая кровь, вяло бегущая по жилам, уже не могла их согреть. Старики почти не разговаривали, только неспешно передавали друг другу отделанный серебром мундштук старинного кальяна.
Голые пятки Тонги промелькнули мимо со скоростью сплетни, а следом застучали башмаки городской стражи. Что-то затрещало, и холодная волна синего шелка покатилась на стариков, грозя их смыть.
– Держи вора!!! – ревел базар.
Тонга рванулся напрямик, сшибая прилавки, опрокидывая навесы, расшвыривая товар. Как спятивший пловец, он греб в море золотой парчи, серебряного шитья и легчайшего шелка, почти не различая берега и не надеясь доплыть.
С треском раскололась хитрая клетка. Пестрая птица – павлин с радужным хвостом – вывалилась наружу и обиженно заорала на весь базар.
Разноцветное море неожиданно кончилось, но теперь на Тонгу обрушились горы серебряной, медной и глиняной посуды. Он хватал чаши, блюда, кувшины, иногда вырывая их из жадных рук торговцев и, не разбирая лиц, швырял в каждого, кто пробовал к нему приблизиться. Правая рука его сжимала украденную саблю и, видя, какие она плетет в воздухе кружева, приблизиться к беглецу отваживались немногие.
Сразу за ним с сухим стуком рухнул алый тент, а перед глазами оказалась большая туповатая морда рыжего верблюда, меланхолично жующего. Тонга нырнул ему под брюхо, вынырнул с другой стороны, хлопнул его по мягкому боку. Верблюд проводил его глазами, полными печали и задумчиво плюнул на влезшего следом стражника.
Беглец влетел в открытые двери ближайшей лавочки и рявкнул:
– Хозяин! Халат мне! Богатый! И башмаки!
Тот без суеты обернулся, и Тонга ничуть не удивился, что богатый торговец оказался евером.
– Халат мне! – с угрозой повторил Тонга, – и побыстрее. Иначе будешь свою тупую голову на заднем дворе разыскивать, – и для убедительности качнул саблей.
Блеск оружия не произвел должного впечатления.
– Вы что, молодой человек, решили из меня шутки шутить? – спокойно спросил торговец.
– Старик, я убью тебя! – в третий раз рявкнул Тонга, уже менее уверенно и на пол тона ниже.
Евер пожал худыми плечами:
– И вы что, каждый раз, когда собираетесь кого-нибудь убить, орете за это на весь базар?
Тонга растерялся.
– Садитесь, молодой человек, – продолжал торговец, – выпейте вина. Вам нужен халат? Я вас понимаю. Всем нужен халат, но зачем, чтобы из тихого дела стало шумное? Вам нужен халат, но у вас нет денег? – почти против воли Тонга кивнул. – У вас нет денег, но есть этот замечательный клинок дамасской работы… Заметьте, я не спрашиваю вас, откуда вы его взяли и почему за вами гоняется стража. Я просто вхожу в ваше положение. Вам нужен халат! Молодой человек, у нас с вами может получиться коммерция… Римас сделает вам халат и даже башмаки, только не нужно кричать за это на весь базар.
Меж тем суматоха нарастала, но уже без участия Тонги. Продавцы причитали над товаром, словно разметанным ураганом, зеваки пихались, норовя не упустить ничего интересного, городская стража переворачивала лавочки и коротко огрызалась на сыплющиеся со всех сторон проклятья. У двух или трех десятков почтенных покупателей под шумок срезали кошельки, и они орали едва ли не громче павлина. Узнав об этом, стража бросила ловить Тонгу и принялась ловить воров, но с тем же успехом.
Двое стариков у старого кальяна единственные сидели спокойные и невозмутимые. Рядом рухнула крыша, и на синий шелк, ставший от пыли бурым, обрушилась гора медной посуды. И опять замелькали быстро бегущие пятки: босые и обутые. Павлин, который только лишь успокоился на коленях у старика, снова вскочил, взъерошил перья и завопил дурным голосом.
С другого конца базара ему ответил необычайно голосистый ишак.
Один из старцев шевельнул беззубым ртом и, слегка шепелявя, спросил другого:
– А шо это они все бехают и бехают?
Другой приоткрыл пронзительные голубые глаза, скрытые тяжелыми веками.
– Молодые, – ответил он и снова погрузился в дрему.
И как-то необычайно быстро все успокоилось. Прекратились крики и беготня, взамен порубленных навесов быстро натянули новые, такие же яркие, ткани отряхнули от пыли, а посуду (которая не разбилась) вновь разложили красивыми горками по обе стороны прилавков.
Большой базар продолжался.
В самом центре, где на низких стульчиках сидели менялы со своими ящиками, было уже совсем тихо и чинно.
Двое спорили быстро и яростно, но вполголоса:
– Послушай, ты что, хочешь, чтобы я из трех монет сделал тебе четыре, да еще пять оставил себе? Может, Хальба и способен на такие чудеса, но бедный Илияс не Хальба и чудес не делает, это не его работа.
– Ой, перестань сказать, противно слушать! – перебил другой. – Ты брал у меня деньги, говорил – отдашь. Когда отдашь?
– Откуда я знаю? – возмутился Илияс. – Я что, всевидящий?
– Вода! Холодная вода! – заунывно тянул водонос.
Испуг и напряжение медленно отпускали Тонгу. Он снова с любопытством завертел головой и приметил деревянный помост и тонкую фигурку, которая кружилась легко и воздушно под музыку зульда. Легкий голубой платок то взлетал и метался испуганной птицей меж руками, то обессилено падал и трепетал от невидимого ветра.
Странной магией веяло от этого танца.
У самого помоста, прямо на земле сидел человек неопределенного возраста, в лохмотьях, которые когда-то были халатом. «Наверное, – подумал про себя Тонга, – он играл так же вдохновенно в те времена, когда возводили крепость».
Тонга прислушался.
Незнакомец пел:
Не слишком она была красива. Худа, темноволоса, черты лица резковаты. Но Тонга не испытал разочарования. Девушка – вся – была как лучик солнца в глубоком трюме, как свежий ветер в полосе полного штиля, как слабый, но упрямый росток, уцепившийся за жизнь в полосе прибоя.
– Ты не устала? – спросил певец свою подругу.
– Нет, – острое лицо осветила улыбка, – твоя песня дала мне силы.
Это была правда. Тонга и сам после его волшебной музыки воспрянул духом и обрел утраченные было смелость и решительность.
– Скажи, – тихо спросил он, – какая здесь самая короткая дорога во дворец правителя?
– Самая короткая? – Певец широко улыбнулся. – Скажи, добрый человек, что заставило тебя предположить, что я вхож к правителю? Мой богатый наряд или видная должность?
– Я просто спросил, – насупился Тонга, уже жалея о своей несдержанности.
– Самая короткая! – хмыкнул певец. – В моих родных краях говорят: «Веревка палача – самая короткая дорога к блаженству». Я бы тебе посоветовал что-нибудь украсть. И чем дороже будет украденная вещь, тем быстрее тебя поймают и отведут на суд к правителю… Прости великодушно, но другой дороги во дворец я не знаю.
– Господин, – вмешалась девушка, глядя на Тонгу темными, встревоженными глазами, – я вижу перед тобой два пути. Один наверх, во дворец, другой вниз, к морю.
– Мне не нужна дорога к морю, – начал было Тонга, но танцовщица перебила его:
– Тебе нельзя во дворец. За твоей спиной я вижу смерть. И она уже знает свою дорогу. Если ты выберешь путь наверх, она пойдет следом.
Тонга знал, что есть люди, видящие незримое. Давно, еще у себя на родине, у него был знакомый колдун. Он лечил людей, разыскивал потерявшихся коров и коз и мог предсказывать погоду… Но девушка, похоже, и впрямь за него испугалась. Он поборол искушение обернуться и покачал головой:
– Она уже давно идет за мной следом, куда бы я ни свернул.
– Будь осторожен, господин, – тихо проговорила танцовщица, – и никому не верь. Тот, кому ты доверишься, предаст тебя еще до рассвета.
Дорога все время поднималась. В какой-то момент она закончилась и началась лестница, над которой шумели широкие и жесткие листья платанов. Вокруг раскинулись пышные фруктовые сады. Они взбирались все выше в горы, словно обнимая их своими зелеными руками. Изредка в темной пене мелькали крыши дворцов и летних беседок. То там, то тут море листвы прорезали лестницы: крутые и пологие, стершиеся за века и совсем новые. Когда перед усталыми глазами беглеца выросла белая стена, он почти лишился ног от усталости и дышал, как выброшенная на берег рыба – мурена, выпучив круглые бессмысленные глаза и шевеля губами.
Лестница упиралась в чугунное кружево решетки, в котором в строгой симметрии сплетались тяжеловесные цветы из красной бронзы и листья из желтой. За решеткой темнел сад, такой же, как и все сады в Акре – огромный дикий и неухоженный.
Тонга не стал стучать в ворота, поднимая на ноги дворцовую охрану. Не стал он и штурмовать белые стены дворца. Все случилось гораздо проще и обыденнее. И именно ради этой простоты и обыденности Тонга проделал такой долгий путь.
В монолитной стене, как считали и сами правители Акры с незапамятных времен, было всего двое ворот: парадные и те, что выходили на задний двор. Никто не помнил и не хотел помнить, что в том месте, где стена дворца вплотную примыкает к высокому забору, в ней был прорублен ход, который вел с улицы прямо в просторные помещения дворцовой кухни. Ход этот заканчивался массивной дверью из той породы дерева, которое со временем не дряхлеет, а обретает твердость камня. Дверь была закрыта на замок, а ключ потерян еще в те времена, когда Кинр со своими людьми бежал из дворца и из Акры.
Так думали те, кто правил Акрой ныне.
Но они ошибались.
Каждую ночь дверь отпиралась, и молчаливые сильные люди ныряли в чрево огромной кухни. Дальше им ходу не было, но они и не стремились дальше. Здесь, среди огромных, заляпанных сажей котлов устрашающих размеров, вертелов и очага, в котором можно было изжарить быка целиком, находилось свое царство.
Кухня была самым настоящим суверенным государством на территории дворца: со своим правительством, законами, экономикой, армией и внешнеполитическими связями. И то, что никто посторонний об этом государстве не знал, ничуть не тревожило его самодержавного правителя – повара-раба Керболая. Дворцовая охрана избегала спускаться в помещения кухни, где всегда было жарко, стоял невыносимый запах лаврового листа и помоев и толпой сновали грязные, потные рабы. Никто не мешал Керболаю заправлять кухонной жизнью, следуя своим прихотям. Он и заправлял: держал армию рабов железной рукой. Ослушника заставляли выполнять самую тяжелую и грязную работу (а ее на кухне всегда хватает) и отлучали от шумных и пьяных оргий с рабынями, которые начинались в царстве Керболая, едва в верхних помещениях дворца гасили факелы, а могли и ненароком толкнуть в чан с кипятком.
Заветной же дверцей Керболай сумел распорядиться с мудростью воистину государственной.
Как-то, будучи еще обычным кухонным рабом, и не помышлявшим о своей будущей власти, ползая в золе, Керболай нашел ключ с хитрой бородкой и, смекнув, в чем дело, спрятал его от посторонних глаз. И долгих двенадцать лет молчал о своей находке, пока не стал тем, кем стал. Впрочем, он молчал о ней и сейчас. Суеверные рабы считали Керболая колдуном, знавшим заветное слово, и если жадность не могла заставить их молчать и подчиняться старшему повару, это делал страх.
Керболай свел короткое знакомство с купцами-еверами и тоненький, но бесперебойный ручеек заморских вин и редких пряностей потянулся из дворца правителя прямо на базар.
Сейчас Керболай был уже богат и давно мог бы выкупиться из рабства. Но повар хорошо понимал, что вместе с железным ошейником лишится и короны. И не торопился на волю.
Вот к нему, к Керболаю, и спешил Тонга, пряча в кошельке второй и последний ключ от заветной двери.
Глава вторая
Тонга не помнил, как в его руке оказалась сабля стражника и как он ударил выросшую перед глазами фигуру. Ударил плашмя, зная суровые законы Акры, сулящие жестокую казнь за убийство стражника или чиновника. Тот крякнул и сел на мостовую прямо в яичный желток, а Тонга, не помня себя от ужаса, полетел вперед. В спину ему ударили ослиный рев, крик боли, грязная ругань на нескольких языках в адрес несчастного копытного. Тонга бежал так, словно у него на ногах выросли крылья, и по улице, навстречу ему, плыл, густея, сочный запах спелых дынь.
Тонгу спасло чудо. Вернее, дикое упрямство сбитого с толку осла. Рассерженный и напуганный мирный ослик превратился в разъяренного зверя. Он освободился от гнилых постромок, выскочил на середину улицы и с победным ревом встретил подбежавших стражников мощными ударами задних копыт. Те двое, контуженный курицей и тот, кому попало саблей, уже малость очухались и попытались оттащить беднягу… и познакомились с крепкими зубами твари! Да, это был явно не их день.
Хозяин осла не видел и не хотел видеть, что творила его животина. Он стоял у разбитой повозки, перепуганных кур, яичного желтка и оседающих на землю перьев и, хватаясь то за голову, то за сердце причитал:
– И на какое же богатство они меня разорили! И еще хотят, чтобы старый Шемах платил три монеты об городскую стражу! Старый Шемах таки отдаст три монеты, а потом его ждет такое, что это неслыханно!!!
Город, как известно, красят три вещи: красивая река, честный судья и богатый базар. Что до реки, то Акру омывало море, а оно лучше любой реки. Судья здешний был достаточно честен, чтобы ладить со своими клиентами и не морить голодом свою семью, но что до базара…
Ах, кто не видел базара в Акре, тот вообще не видел базара!
Увиденное ошеломило Тонгу.
Торжища Хорасана, Мешхары и Дамаска вмиг потеряли всю свою магию и сделались маленькими и жалкими.
Базар в Акре был огромен.
На несколько лиг тянулись торговые ряды, отрезавшие большую и лучшую часть города от порта. Базар был границей: шумный и неспешный, богатый и нищий, благоуханный и зловонный. Он казался неподвластным ни времени, ни правителю, им правили какие-то свои собственные законы. Изредка его пеструю гладь тревожили «подводные течения», но разобраться в них не смог бы не то что господин Рифат, но и сам рыжеволосый лукавый Хальба.
Базар был сердцем Акры. Кровью ее были бесчисленные караваны навьюченных лошадей и ослов и сгибающиеся под тяжестью чужого богатства вереницы портовых носильщиков, которые базар без устали втягивал в себя и выталкивал наружу, чтобы расходились по узким улочкам Акры золотые ручейки из темных и сморщенных или белых и холеных рук и наполнялись жизнью бесчисленные лавочки, постоялые дворы, бани, суды, публичные дома и воровские притоны.
Базар давал жизнь Акре. Он был ее неотъемлемой частью, но в то же время существовал как бы сам по себе, власть правителя здесь заканчивалась и начиналась власть Хальбы, которому некогда был посвящен самый первый торговый ряд города.
Базар показался Тонге центром мира, той самой осью, вокруг которой вращаются Акра, море, горы, близкая Иудея и далекая Индия, страшные подземелья с чудовищами и высокие равнодушные звезды. Базар возвышался над всем и вся, он высокомерно взглянул на тощий кошелек Тонги, но благосклонно кивнул и в мгновение ока втянул его в свое крикливое, многолюдное и необъятное чрево.
Для начала Тонга попал в ряды, где торговали фруктами и цветами, и едва не одурел от валящего с ног терпкого медового запаха. Ни один фрукт, ни одна истомившаяся под южным солнцем роза не могла пахнуть так тяжело и сладко, этот густой аромат был присущ лишь горам пронизанных светом дынь, прозрачной, похожей на янтарь алычи, бархатных персиков, красиво разложенных на циновках, пирамидам абрикосов и сочных, словно прозрачных груш, застывшим рекам черного инжира, самого вкусного на побережье, барханам сахарных фиников и фруктам совсем уж диковинным, которых Тонга никогда не видел и названий не знал. Над всем этим великолепием грозно гудели золотистые полосатые осы, как бы вторым ярусом нависали вороха бархатистых, нежных, ярких, источающих горько-сладкий аромат южных цветов, а между ними темнели загорелые лица продавцов, их гибкие кисти, глаза: то сонные, то яростные, словно у атакующего ястреба.
При виде Тонги продавцы даже не шевельнулись, каким-то присущим лишь торговым людям ясновидением поняли, что высокий, небрежно одетый чужеземец пришел на базар не за фруктами.
Тонга миновал фруктовые ряды и оказался в шорных. На тонких столбах цветных навесов, защищавших от яркого солнца, гроздьями висели дорогие уздечки на любого зверя, которого со времен начала мира человек додумался оседлать и взнуздать. Здесь же стояли богатые седла, расшитые бисером попоны, пахло размякшей от жары кожей и железом, натертым маслом.
Всюду курились синеватые дымки мангалов, заставляя глотать слюну от аппетитных запахов жареного мяса и рыбы.
Тонга немного расслабился. Голод давал о себе знать пока еще тихим посасыванием в животе, но запах еды раздразнил аппетит беглеца, его тонкие ноздри раздулись, потянули воздух. Тонга свернул и решительно направился к мангалу.
– Эй, господин, хочешь стать богатым за один раз?
Тонга остановился, покрутил головой, потом догадался поглядеть под ноги. На плетеном коврике, поджав ноги, сидел маленький тощий человечек: темноволосый, в широких синих штанах, с голым торсом и босой. Он занимался каким-то странным делом: двигал три опрокинутые чашки по отполированной дощечке. Увидев интерес Тонги, человечек хитро подмигнул, достал прямо из воздуха розовый перламутровый шарик и на глазах Тонги толкнул его под одну из чашек.
– Смотри внимательно, господин. Моя рука против твоего глаза. Угадаешь, где шарик – я тебе даю одну золотую монету или десять серебряных, как захочешь. Не угадаешь – ты даешь мне одну серебряную монету или десять медных.
Тонга уставился на тонкие ловкие руки человечка с напряженным вниманием ребенка. Руки сделали всего три быстрых движения. Игра оказалась совсем не сложной. Тонга уверенно указал на левую чашку.
– Ты угадал, господин, – уважительно объявил человечек, – у тебя острый глаз. Наверное, ты славный воин! Сыграем еще раз, по две монеты?
– Что ж, лишних две монеты мне не помешают…
Человечек склонился над своей доской и Тонга не увидел быстрой довольной улыбки.
– Вот он! Хватай его!
Тонга выпрямился… и нос к носу столкнулся с козлобородым. Он понял, что расслабился рано.
Не раздумывая, Тонга выдернул дощечку, стряхнул чашки и, пригнувшись, (сабля над головой свистнула, но без толку) врезал доской под колени козлобородому. Тот взвыл и осел, а Тонга добавил той же доской по голове. Перескочив через поверженного противника, он ринулся в пестрый водоворот базара, а вслед понеслись крики:
– Хватай изменника! Десять монет из казны господина Рифата!!!
На «изменника» можно было наплевать, любой базар традиционно аполитичен, да и десять монет не состояние, при всем уважении к начальнику городской стражи, но потом кто-то додумался крикнуть: «Держи вора!», и это было гораздо хуже.
Тонга припустил как заяц.
Босые ступни приласкал мягкий ворс бесценных пыльных ковров, брошенных продавцами прямо под ноги покупателей. Тонга проскочил ковровые ряды и оказался в оружейных. Сверкающая на солнце сталь напугала его, он метнулся к другому прилавку. Цепкая рука вынырнула из-под навеса, схватила его за плечо…
– Гляди, господин, такое чудо ты не увидишь нигде, кроме моей лавки!
Продавец, нестарый еще мужчина, подкинул в воздух лоскут невесомой ткани и неуловимым движением сверкнувшего клинка разрубил его пополам.
– Держи вора! – рявкнули вдруг совсем рядом. Тонга дернулся, но торговец проворно ухватил его за безрукавку и тонко заорал:
– Поймал вора! Поймал!
Волшебное лезвие оказалось у самого горла.
Раздумывать было некогда. Тонга ударил продавца локтем, попал под ребра. Тот сдавленно хрюкнул, пальцы разжались, и Тонга, подхватив саблю, нырнул в разноцветное море дорогих тканей.
На плетеной циновке, почти под ногами покупателей, лишь чуть в стороне, сидели два старика, по виду древних, как сам базар. Они не прятались от солнца под навесом, напротив, старики расположились так, чтоб полуденное светило обдавало их своим почти нестерпимым жаром. Видно, холодеющая кровь, вяло бегущая по жилам, уже не могла их согреть. Старики почти не разговаривали, только неспешно передавали друг другу отделанный серебром мундштук старинного кальяна.
Голые пятки Тонги промелькнули мимо со скоростью сплетни, а следом застучали башмаки городской стражи. Что-то затрещало, и холодная волна синего шелка покатилась на стариков, грозя их смыть.
– Держи вора!!! – ревел базар.
Тонга рванулся напрямик, сшибая прилавки, опрокидывая навесы, расшвыривая товар. Как спятивший пловец, он греб в море золотой парчи, серебряного шитья и легчайшего шелка, почти не различая берега и не надеясь доплыть.
С треском раскололась хитрая клетка. Пестрая птица – павлин с радужным хвостом – вывалилась наружу и обиженно заорала на весь базар.
Разноцветное море неожиданно кончилось, но теперь на Тонгу обрушились горы серебряной, медной и глиняной посуды. Он хватал чаши, блюда, кувшины, иногда вырывая их из жадных рук торговцев и, не разбирая лиц, швырял в каждого, кто пробовал к нему приблизиться. Правая рука его сжимала украденную саблю и, видя, какие она плетет в воздухе кружева, приблизиться к беглецу отваживались немногие.
Сразу за ним с сухим стуком рухнул алый тент, а перед глазами оказалась большая туповатая морда рыжего верблюда, меланхолично жующего. Тонга нырнул ему под брюхо, вынырнул с другой стороны, хлопнул его по мягкому боку. Верблюд проводил его глазами, полными печали и задумчиво плюнул на влезшего следом стражника.
Беглец влетел в открытые двери ближайшей лавочки и рявкнул:
– Хозяин! Халат мне! Богатый! И башмаки!
Тот без суеты обернулся, и Тонга ничуть не удивился, что богатый торговец оказался евером.
– Халат мне! – с угрозой повторил Тонга, – и побыстрее. Иначе будешь свою тупую голову на заднем дворе разыскивать, – и для убедительности качнул саблей.
Блеск оружия не произвел должного впечатления.
– Вы что, молодой человек, решили из меня шутки шутить? – спокойно спросил торговец.
– Старик, я убью тебя! – в третий раз рявкнул Тонга, уже менее уверенно и на пол тона ниже.
Евер пожал худыми плечами:
– И вы что, каждый раз, когда собираетесь кого-нибудь убить, орете за это на весь базар?
Тонга растерялся.
– Садитесь, молодой человек, – продолжал торговец, – выпейте вина. Вам нужен халат? Я вас понимаю. Всем нужен халат, но зачем, чтобы из тихого дела стало шумное? Вам нужен халат, но у вас нет денег? – почти против воли Тонга кивнул. – У вас нет денег, но есть этот замечательный клинок дамасской работы… Заметьте, я не спрашиваю вас, откуда вы его взяли и почему за вами гоняется стража. Я просто вхожу в ваше положение. Вам нужен халат! Молодой человек, у нас с вами может получиться коммерция… Римас сделает вам халат и даже башмаки, только не нужно кричать за это на весь базар.
Меж тем суматоха нарастала, но уже без участия Тонги. Продавцы причитали над товаром, словно разметанным ураганом, зеваки пихались, норовя не упустить ничего интересного, городская стража переворачивала лавочки и коротко огрызалась на сыплющиеся со всех сторон проклятья. У двух или трех десятков почтенных покупателей под шумок срезали кошельки, и они орали едва ли не громче павлина. Узнав об этом, стража бросила ловить Тонгу и принялась ловить воров, но с тем же успехом.
Двое стариков у старого кальяна единственные сидели спокойные и невозмутимые. Рядом рухнула крыша, и на синий шелк, ставший от пыли бурым, обрушилась гора медной посуды. И опять замелькали быстро бегущие пятки: босые и обутые. Павлин, который только лишь успокоился на коленях у старика, снова вскочил, взъерошил перья и завопил дурным голосом.
С другого конца базара ему ответил необычайно голосистый ишак.
Один из старцев шевельнул беззубым ртом и, слегка шепелявя, спросил другого:
– А шо это они все бехают и бехают?
Другой приоткрыл пронзительные голубые глаза, скрытые тяжелыми веками.
– Молодые, – ответил он и снова погрузился в дрему.
И как-то необычайно быстро все успокоилось. Прекратились крики и беготня, взамен порубленных навесов быстро натянули новые, такие же яркие, ткани отряхнули от пыли, а посуду (которая не разбилась) вновь разложили красивыми горками по обе стороны прилавков.
Большой базар продолжался.
В самом центре, где на низких стульчиках сидели менялы со своими ящиками, было уже совсем тихо и чинно.
Двое спорили быстро и яростно, но вполголоса:
– Послушай, ты что, хочешь, чтобы я из трех монет сделал тебе четыре, да еще пять оставил себе? Может, Хальба и способен на такие чудеса, но бедный Илияс не Хальба и чудес не делает, это не его работа.
– Ой, перестань сказать, противно слушать! – перебил другой. – Ты брал у меня деньги, говорил – отдашь. Когда отдашь?
– Откуда я знаю? – возмутился Илияс. – Я что, всевидящий?
– Вода! Холодная вода! – заунывно тянул водонос.
Испуг и напряжение медленно отпускали Тонгу. Он снова с любопытством завертел головой и приметил деревянный помост и тонкую фигурку, которая кружилась легко и воздушно под музыку зульда. Легкий голубой платок то взлетал и метался испуганной птицей меж руками, то обессилено падал и трепетал от невидимого ветра.
Странной магией веяло от этого танца.
У самого помоста, прямо на земле сидел человек неопределенного возраста, в лохмотьях, которые когда-то были халатом. «Наверное, – подумал про себя Тонга, – он играл так же вдохновенно в те времена, когда возводили крепость».
Тонга прислушался.
Незнакомец пел:
Тонга дослушал песню до конца и, хоть был не богат, бросил серебряную монету на платок танцовщицы.
Как кораллы губ твоих надменны,
Как резка приподнятая бровь.
Вечным одиночеством вселенной
Жгут глаза… и холодом снегов.
О моя неволя!
Как рукам твоим послушны струны,
Как волшебно гибок дивный стан.
Как мне быть с тобой, такою юной?
Что дарить? Какой сплести обман?
О мое безумие!
Как любить бессмертную богиню?
Что ей бросить под ноги, скажи?
Не спасут подарки дорогие
Кровью истекающей души.
О моя надежда!
Не слишком она была красива. Худа, темноволоса, черты лица резковаты. Но Тонга не испытал разочарования. Девушка – вся – была как лучик солнца в глубоком трюме, как свежий ветер в полосе полного штиля, как слабый, но упрямый росток, уцепившийся за жизнь в полосе прибоя.
– Ты не устала? – спросил певец свою подругу.
– Нет, – острое лицо осветила улыбка, – твоя песня дала мне силы.
Это была правда. Тонга и сам после его волшебной музыки воспрянул духом и обрел утраченные было смелость и решительность.
– Скажи, – тихо спросил он, – какая здесь самая короткая дорога во дворец правителя?
– Самая короткая? – Певец широко улыбнулся. – Скажи, добрый человек, что заставило тебя предположить, что я вхож к правителю? Мой богатый наряд или видная должность?
– Я просто спросил, – насупился Тонга, уже жалея о своей несдержанности.
– Самая короткая! – хмыкнул певец. – В моих родных краях говорят: «Веревка палача – самая короткая дорога к блаженству». Я бы тебе посоветовал что-нибудь украсть. И чем дороже будет украденная вещь, тем быстрее тебя поймают и отведут на суд к правителю… Прости великодушно, но другой дороги во дворец я не знаю.
– Господин, – вмешалась девушка, глядя на Тонгу темными, встревоженными глазами, – я вижу перед тобой два пути. Один наверх, во дворец, другой вниз, к морю.
– Мне не нужна дорога к морю, – начал было Тонга, но танцовщица перебила его:
– Тебе нельзя во дворец. За твоей спиной я вижу смерть. И она уже знает свою дорогу. Если ты выберешь путь наверх, она пойдет следом.
Тонга знал, что есть люди, видящие незримое. Давно, еще у себя на родине, у него был знакомый колдун. Он лечил людей, разыскивал потерявшихся коров и коз и мог предсказывать погоду… Но девушка, похоже, и впрямь за него испугалась. Он поборол искушение обернуться и покачал головой:
– Она уже давно идет за мной следом, куда бы я ни свернул.
– Будь осторожен, господин, – тихо проговорила танцовщица, – и никому не верь. Тот, кому ты доверишься, предаст тебя еще до рассвета.
* * *
Солнце уже садилось, когда Тонга, наконец, выбрался из лабиринта узких улочек, которые вели куда угодно, только не туда, куда нужно.Дорога все время поднималась. В какой-то момент она закончилась и началась лестница, над которой шумели широкие и жесткие листья платанов. Вокруг раскинулись пышные фруктовые сады. Они взбирались все выше в горы, словно обнимая их своими зелеными руками. Изредка в темной пене мелькали крыши дворцов и летних беседок. То там, то тут море листвы прорезали лестницы: крутые и пологие, стершиеся за века и совсем новые. Когда перед усталыми глазами беглеца выросла белая стена, он почти лишился ног от усталости и дышал, как выброшенная на берег рыба – мурена, выпучив круглые бессмысленные глаза и шевеля губами.
Лестница упиралась в чугунное кружево решетки, в котором в строгой симметрии сплетались тяжеловесные цветы из красной бронзы и листья из желтой. За решеткой темнел сад, такой же, как и все сады в Акре – огромный дикий и неухоженный.
Тонга не стал стучать в ворота, поднимая на ноги дворцовую охрану. Не стал он и штурмовать белые стены дворца. Все случилось гораздо проще и обыденнее. И именно ради этой простоты и обыденности Тонга проделал такой долгий путь.
В монолитной стене, как считали и сами правители Акры с незапамятных времен, было всего двое ворот: парадные и те, что выходили на задний двор. Никто не помнил и не хотел помнить, что в том месте, где стена дворца вплотную примыкает к высокому забору, в ней был прорублен ход, который вел с улицы прямо в просторные помещения дворцовой кухни. Ход этот заканчивался массивной дверью из той породы дерева, которое со временем не дряхлеет, а обретает твердость камня. Дверь была закрыта на замок, а ключ потерян еще в те времена, когда Кинр со своими людьми бежал из дворца и из Акры.
Так думали те, кто правил Акрой ныне.
Но они ошибались.
Каждую ночь дверь отпиралась, и молчаливые сильные люди ныряли в чрево огромной кухни. Дальше им ходу не было, но они и не стремились дальше. Здесь, среди огромных, заляпанных сажей котлов устрашающих размеров, вертелов и очага, в котором можно было изжарить быка целиком, находилось свое царство.
Кухня была самым настоящим суверенным государством на территории дворца: со своим правительством, законами, экономикой, армией и внешнеполитическими связями. И то, что никто посторонний об этом государстве не знал, ничуть не тревожило его самодержавного правителя – повара-раба Керболая. Дворцовая охрана избегала спускаться в помещения кухни, где всегда было жарко, стоял невыносимый запах лаврового листа и помоев и толпой сновали грязные, потные рабы. Никто не мешал Керболаю заправлять кухонной жизнью, следуя своим прихотям. Он и заправлял: держал армию рабов железной рукой. Ослушника заставляли выполнять самую тяжелую и грязную работу (а ее на кухне всегда хватает) и отлучали от шумных и пьяных оргий с рабынями, которые начинались в царстве Керболая, едва в верхних помещениях дворца гасили факелы, а могли и ненароком толкнуть в чан с кипятком.
Заветной же дверцей Керболай сумел распорядиться с мудростью воистину государственной.
Как-то, будучи еще обычным кухонным рабом, и не помышлявшим о своей будущей власти, ползая в золе, Керболай нашел ключ с хитрой бородкой и, смекнув, в чем дело, спрятал его от посторонних глаз. И долгих двенадцать лет молчал о своей находке, пока не стал тем, кем стал. Впрочем, он молчал о ней и сейчас. Суеверные рабы считали Керболая колдуном, знавшим заветное слово, и если жадность не могла заставить их молчать и подчиняться старшему повару, это делал страх.
Керболай свел короткое знакомство с купцами-еверами и тоненький, но бесперебойный ручеек заморских вин и редких пряностей потянулся из дворца правителя прямо на базар.
Сейчас Керболай был уже богат и давно мог бы выкупиться из рабства. Но повар хорошо понимал, что вместе с железным ошейником лишится и короны. И не торопился на волю.
Вот к нему, к Керболаю, и спешил Тонга, пряча в кошельке второй и последний ключ от заветной двери.
Глава вторая
Обычно в тот самый час, когда жизнь замирала наверху, она оживала внизу. Но в эту ночь привычный распорядок оказался нарушен. Сперва появился этот странный чужеземец с желтой кожей и острыми скулами, с которым почему-то нельзя было говорить, словно в Акре никогда не видели чужеземцев. Потом возник Керболай. Он был то ли зол, то ли чем-то чрезвычайно встревожен. Не тратя лишних слов, пинками, он разогнал рабов по кладовкам и запер всех на ключ. Они сидели в темноте, шепотом делясь друг с другом подозрениями и догадками, одна страшнее другой. Самой достоверной казалась версия, что старший повар принимает у себя чародея из далекого Китая, и они обсуждают, что лучше сделать: превратить всех в ишаков, добыть из дерьма золото, погасить солнце или просто начать плеваться огнем… Тихие голоса бедняг были полны тревоги. Но никто не спешил рассеять страхи кухонных рабов. В эту ночь всем было не до них.
Тонга и Керболай сидели на ступенях лестницы, которой заканчивался короткий и темный коридор. Они не глядели друг на друга. Каждый перебирал в памяти, все ли сделано и так ли, как надо. Вроде бы ни в чем они не ошиблись, но ведь это всегда так кажется, а потом хватаешься за голову, да поздно.
– Собаки, – вдруг тихо произнес Керболай.
– Что собаки? – не понял Тонга.
– Собаки на воле. И ничего с этим не сделаешь. Их кормят только утром, чтобы к ночи злее были.
– Много собак? – спокойно спросил Тонга, весь подбираясь.
– На всех хватит, – хмуро отозвался Керболай, – это ведь не домашние собачки. Это настоящие охранные псы. Каждый стоит как три породистых коня. Знаешь, как их выводят?
Тонга равнодушно качнул головой. В данный момент ему было абсолютно все равно, как выводят охранных собак. Но Керболай понял его молчание как знак согласия.
– На племя отбирают самых свирепых. Когда сука приносит первых щенков, их растят, пока щенки не перестают сосать. Тогда их забирают от матери и до захода солнца не кормят. А потом дают им мясо на длинной палке. Щенки вцепляются в мясо зубами. Палку тянут назад. Они, конечно, не отпускают… Тогда берут саблю и всем щенкам отрубают головы. Если хотя бы две-три головы продолжают держать мясо, значит, пара годится. Следующий помет оставляют весь.
– И такие зверюги бродят ночью по саду? – Против воли голос Тонги вздрогнул. – А как же охрана, рабы…
– Своих они не трогают, – отозвался повар, – а вот чужие… Поверь мне, гонец, лучше бы вам было подождать до завтра.
– Хозяин не любит ждать.
Стук в дверь прозвучал внезапно.
Они ждали его, но все-таки вздрогнули и переглянулись.
– Кто? – спросил Керболай.
– Тень, – ответил из-за двери глухой и властный голос.
Повар-раб бесшумно повернул ключ и едва успел отскочить прочь. Дверь распахнулась. В узком проеме показались широкие плечи, копна темно-русых волос и широкое, плоское лезвие кинжала, выброшенное перед собой.
– Ритул! – сдержанно обрадовался Тонга.
Алан, или, как их называли здесь – удр отступил, и в кухню бесшумно просочились темные тени, похожие на призраков. Их было всего двадцать. Но каждый стоил двадцати, по крайней мере, так говорили они сами. Хотя справедливости ради следует заметить, что за легионерами Великого Рима склонности к пустой похвальбе и впрямь не водилось. По крайней мере за «теми самыми» легионерами… Относилась ли эта компания к «тем самым», Акре еще предстояло узнать.
Ритул обежал громадное, пустое помещение взглядом, нашел Керболая. Заметив железный ошейник, брезгливо поморщился.
– Как звать? – отрывисто спросил он.
– Слуга Тени, – повар торопливо согнулся пополам.
– Стража?
– Должна уже спать, – вмешался Тонга, – я всыпал в вино весь порошок, как ты велел. Возможно, кто-то из них не проснется.
– Я слышал лай. – Ритул нахмурился. – Псы опасны?
– Они смертельны, господин, – ответил «слуга Тени», – но я проведу вас в спальню правителя так, чтобы не наткнуться на псов. А во время утренней кормежки они все будут отравлены.
– Тогда вперед, – скомандовал Ритул и шагнул на лестницу, ведущую вверх, выразительно глянув на повара, чтобы тот следовал вперед и указывал путь.
Тонга и Керболай сидели на ступенях лестницы, которой заканчивался короткий и темный коридор. Они не глядели друг на друга. Каждый перебирал в памяти, все ли сделано и так ли, как надо. Вроде бы ни в чем они не ошиблись, но ведь это всегда так кажется, а потом хватаешься за голову, да поздно.
– Собаки, – вдруг тихо произнес Керболай.
– Что собаки? – не понял Тонга.
– Собаки на воле. И ничего с этим не сделаешь. Их кормят только утром, чтобы к ночи злее были.
– Много собак? – спокойно спросил Тонга, весь подбираясь.
– На всех хватит, – хмуро отозвался Керболай, – это ведь не домашние собачки. Это настоящие охранные псы. Каждый стоит как три породистых коня. Знаешь, как их выводят?
Тонга равнодушно качнул головой. В данный момент ему было абсолютно все равно, как выводят охранных собак. Но Керболай понял его молчание как знак согласия.
– На племя отбирают самых свирепых. Когда сука приносит первых щенков, их растят, пока щенки не перестают сосать. Тогда их забирают от матери и до захода солнца не кормят. А потом дают им мясо на длинной палке. Щенки вцепляются в мясо зубами. Палку тянут назад. Они, конечно, не отпускают… Тогда берут саблю и всем щенкам отрубают головы. Если хотя бы две-три головы продолжают держать мясо, значит, пара годится. Следующий помет оставляют весь.
– И такие зверюги бродят ночью по саду? – Против воли голос Тонги вздрогнул. – А как же охрана, рабы…
– Своих они не трогают, – отозвался повар, – а вот чужие… Поверь мне, гонец, лучше бы вам было подождать до завтра.
– Хозяин не любит ждать.
Стук в дверь прозвучал внезапно.
Они ждали его, но все-таки вздрогнули и переглянулись.
– Кто? – спросил Керболай.
– Тень, – ответил из-за двери глухой и властный голос.
Повар-раб бесшумно повернул ключ и едва успел отскочить прочь. Дверь распахнулась. В узком проеме показались широкие плечи, копна темно-русых волос и широкое, плоское лезвие кинжала, выброшенное перед собой.
– Ритул! – сдержанно обрадовался Тонга.
Алан, или, как их называли здесь – удр отступил, и в кухню бесшумно просочились темные тени, похожие на призраков. Их было всего двадцать. Но каждый стоил двадцати, по крайней мере, так говорили они сами. Хотя справедливости ради следует заметить, что за легионерами Великого Рима склонности к пустой похвальбе и впрямь не водилось. По крайней мере за «теми самыми» легионерами… Относилась ли эта компания к «тем самым», Акре еще предстояло узнать.
Ритул обежал громадное, пустое помещение взглядом, нашел Керболая. Заметив железный ошейник, брезгливо поморщился.
– Как звать? – отрывисто спросил он.
– Слуга Тени, – повар торопливо согнулся пополам.
– Стража?
– Должна уже спать, – вмешался Тонга, – я всыпал в вино весь порошок, как ты велел. Возможно, кто-то из них не проснется.
– Я слышал лай. – Ритул нахмурился. – Псы опасны?
– Они смертельны, господин, – ответил «слуга Тени», – но я проведу вас в спальню правителя так, чтобы не наткнуться на псов. А во время утренней кормежки они все будут отравлены.
– Тогда вперед, – скомандовал Ритул и шагнул на лестницу, ведущую вверх, выразительно глянув на повара, чтобы тот следовал вперед и указывал путь.