«И вот тут, как нарочно, умирает у них прежний римский папа. Может быть, Сикст IV. Я, впрочем, не уверен в этом. И вот у них начинаются перевыборы. Может быть, пленум. Или там конференция специалистов по Священному Писанию. Одним словом – выборы».
Та поразительная легкость, с которой он начал писать еще в начале 20-х годов прошлого века, как и его «простонародная» речь, были плоть от плоти стихии уличной жизни и того грубого языка, на котором говорили «бедные» люди улицы:
«Вот, братцы мои, и праздник на носу – Пасха православная.
Которые верующие, те, что бараны, потащат свои куличи святить. Пущай тащат! Я не потащу. Будет. Мне, братцы, в прошлую Пасху на кулич ногой наступили!»
Или в другом рассказе, также вошедшем впоследствии в трехтомное собрание его сочинений:
«– Один такой дядя, довольно мордастый, в коротком полупальто, говорил своему соседу:
– Это, говорит, милый ты мой, разве у тебя болезнь – грыжа. Это плюнуть и растереть – вот вся твоя болезнь. Ты не гляди, что у меня морда выпуклая. Я тем не менее очень больной, почками хвораю».
Вот за этих «больных да хворых» писатель Зощенко очень переживал. Он страдал от их несовершенства, полного непонимания «чего это такое вокруг-то происходит» и всячески старался, чтобы пропасть между светлой человеческой мечтой и кошмаром повседневности хотя бы немного сократилась.
«Неврастения, идеологическое шатание, крупные противоречия и меланхолия – вот чем пришлось наделить нам своего „выдвиженца“ И.В. Коленкорова. Сам же автор – писатель М.М. Зощенко, сын и брат таких нездоровых людей, – давно перешагнул все это. И в настоящее время он противоречий не имеет. А если в другой раз и нету настоящего сердечного спокойствия, то совершенно по другим причинам, о которых автор расскажет как-нибудь после».
Возможно, что даже у Зощенко ничего бы забавного сочинить не получилось, если бы не трагические переломы ХХ века. Без громадного жизненного опыта, накопленного им на полях сражений Первой мировой войны и на фронтах Гражданской. Без массы освоенных им специальностей (от контролера поездов до агента уголовного розыска, всего более 20). Без удивительной памяти и редкого таланта, благодаря которому писателю удавалось так веселить и забавлять самые широкие слои населения. Его читали везде и с нетерпением ждали, когда он напишет что-нибудь еще. Все были уверены, что он такой же простой и задушевный, как они. Один из тех, что «в каждом трамвае штук по десять едут».
Что же касается «внешней и воздушной» легкости своих сочинений, то он ее никогда не скрывал. Он о своих сочинениях говорил:
«Я пишу очень сжато. Фраза у меня короткая. Доступная бедным.
Может быть, поэтому у меня много читателей».
Может быть, и поэтому тоже. Хотя не все согласны с писателем, что он писал исключительно короткими фразами. Бывали и подлиннее:
«Без пяти четыре Забежкин сморкался до того громко, что нос у него гудел, как труба иерихонская, а бухгалтер Иван Нажмужинович от испуга вздрагивал, ронял ручку на пол и говорил:
– Ох, Забежкин, Забежкин, нынче сокращение штатов идет, как бы тебе, Забежкин, тово – под сокращение не попасть… Ну, куда ты торопишься?»
Вот этот вопрос «ну, куда ты торопишься?», быть может, являлся одним из самых трудных и занимательных в его творчестве. Ведь очень часто и даже почти постоянно герои Зощенко торопились неизвестно куда. Да и сражались они «ни за что». За комнатку с видом на помойку, за новые сапоги, за шайку в бане, за то, чтобы не в крематорий отвезли, а по-человечески похоронили. И вот уж столько лет тому. Столько лет! А вопрос «куда мы торопимся?» по-прежнему без ответа. Отчего вздрагиваем? Куда летим, стоим, сидим, плывем, едем? Какая иерихонская труба тревожит наш сон в городских джунглях или в сельском захолустье? Сами не знаем. И постоянно мы на перепутье, на стыке времен. Одно еще и кончиться не успело, а уже другое с визгом и криком вылетает из-за угла. И совершенно не понимает «бедный человек», в какую сторону кидаться теперь, куда бежать.
Между тем, по предложению писателя Зощенко, бежать надо лишь в одну – светлую сторону, а еще лучше – в эту сторону спокойно идти, а не нестись очертя голову. Был в этом смысле и у него реальный оптимизм при всем внутреннем пессимизме:
«Вот в другой раз идешь, предположим, по городу. Поздно. Вечер. Пустые улицы. И идешь ты, предположим, в огромной тощище – в пульку, скажем, проперся или какая-нибудь мировая скорбь обуяла.
Идешь, и все кажется до того плохим, до того омерзительным, что вот прямо взял бы, кажись, и повесился бы сию минуту на первом фонаре, если б он освещен был.
И вдруг видишь – окно. Свет в нем красный или розовый пущен. Занавесочки какие-нибудь этакие даны. И вот смотришь издали на это окно и чувствуешь, что уходят все твои мелкие тревоги и волнения и лицо расплывается в улыбке.
И тогда кажется чем-то прекрасным и великолепным и этот розовый свет, и оттоманка какая-нибудь там за окном, и какая-нибудь смешная любовная канитель».
Видимо, из-за этой вот «любовной канители», из-за воспетой писателем не до конца счастливой и не всегда смешной «чепухи» и в наше безудержное время у М.М. Зощенко полно читателей. И очень славно, что хоть частично среди массы печатной продукции встречается не дрянь и не ерунда, а Книги с большой буквы, отличные книги, которые нужно и должно читать. К этим последним и относится то уникальное, смешное и печальное, что было написано бессмертным Михаилом Михайловичем Зощенко.
А что до его всемирной популярности, то и тут ничего более точного и верного никто не придумал, чем он сам:
«А что слава, то что же слава? Если о славе думать, то опять-таки какая слава? Опять-таки неизвестно, как еще потомки взглянут на наши сочинения и какой фазой земля повернется в геологическом смысле».
И фазой земля повернулась, и мы вместе с ней и потомками.
Великая душа
• Мохандас Карамчанд «Махатма» Ганди (2 октября 1869, Порбандар, Гуджарат – 30 января 1948, Нью-Дели) – один из руководителей и идеологов движения за независимость Индии от Великобритании.
• Создатель философии ненасилия (сатьяграха), оказавшей большое влияние на движения сторонников мирных перемен, и разрушитель вековой индийской системы каст.
• Величайшая неудача – жизнь, полностью посвященная борьбе за свои идеалы, и смерть от руки фанатика-убийцы.
Способность Ганди убеждать людей, помогать им меняться к лучшему для постороннего человека казалась сверхъестественной. Для индусов он был воплощением Бога, сошедшим с небес. Его назвали не иначе как Махатмой – Великой Душой.
Маленький, до чрезвычайности худой человек, завернутый в кусок домотканого холста вместо одежды в любую погоду, с детской улыбкой и большими оттопыренными ушами, он изумлял до немоты своей внутренней силой.
…Древний род Ганди принадлежал купеческой касте бания. Дед и отец Махатмы служили министрами маленьких княжеств. В семье строго соблюдались религиозные обряды. В детстве его все в доме было строжайшим образом регламентировано.
Ганди так вспоминал о своих юных годах: «Я был очень робок и избегал общества шумных детей. Единственными друзьями были книги. Я в буквальном смысле убегал из школы домой, терпеть не мог с кем-нибудь разговаривать. Да-да, я был трусом… Я боялся воров, привидений, змей. Темнота приводила меня в ужас. Сам я был не очень хорошего мнения о своих способностях. Я крайне удивлялся, получая награды и стипендии. При этом я был крайне самолюбив, малейшее замечание вызывало у меня слезы».
Однако робкий и застенчивый мальчик уже в 11 лет понял преступность одной из древнейших индийских традиций. Издавна в стране существовало сословие «неприкасаемых». Им запрещалось посещать индуистские храмы, пить воду из одного источника с другими кастами. Они обязаны были носить на шее колокольчик, оповещающий об их появлении. Неприкасаемость передавалась от родителей к детям.
В 1891 году Ганди получает в Англии высшую адвокатскую степень и отправляется в Южную Африку. Именно здесь ему пришлось столкнуться с откровенным расизмом. Так, его силой выволокли из вагона первого класса. Не позволили сесть в дилижанс, где ехали белые. Потом полицейские столкнули его на мостовую с тротуара. Тротуар – не для «цветных».
Другой бы на его месте сбежал или сдался. Махатма же вырабатывает личные принципы поведения при таких конфликтах. Он решает всякий раз оказывать произволу вежливое, но непреклонное сопротивление.
Когда два парохода с индийскими переселенцами, на одном из которых был Ганди с семьей, прибыли в порт Дурбан, белое население скандировало: «Сбросим цветных в море!»
Махатма единственный осмелился сойти с корабля. Он сразу же был окружен разъяренной толпой и зверски избит.
Дело получает широкую огласку. И тут Ганди просит не привлекать к суду обидчиков: «Виноваты не люди, а жестокие законы Южной Африки».
Махатма начинает разрабатывать уникальную теорию мужественного ненасилия. Он пишет: «Сила происходит не из физических способностей. Она проистекает из неукротимой воли. Ненасилие – самая мощная сила, находящаяся в распоряжении человечества».
Когда сочувствующие упрекали Ганди в неясности теории, он отвечал: «Самая высокая честь, которую могут мне оказать друзья, – следовать моему учению либо бороться против него до конца».
Махатма ищет название для движения и выбирает (по подсказке своего сына) такое: «Сатьяграха» – «твердость в истине».
Учение выработано. И Ганди становится во главе многотысячных демонстраций. Когда правительственные войска пытались разогнать колонны, участники ложились на землю, кони не решались ступать по телам.
Та поразительная легкость, с которой он начал писать еще в начале 20-х годов прошлого века, как и его «простонародная» речь, были плоть от плоти стихии уличной жизни и того грубого языка, на котором говорили «бедные» люди улицы:
«Вот, братцы мои, и праздник на носу – Пасха православная.
Которые верующие, те, что бараны, потащат свои куличи святить. Пущай тащат! Я не потащу. Будет. Мне, братцы, в прошлую Пасху на кулич ногой наступили!»
Или в другом рассказе, также вошедшем впоследствии в трехтомное собрание его сочинений:
«– Один такой дядя, довольно мордастый, в коротком полупальто, говорил своему соседу:
– Это, говорит, милый ты мой, разве у тебя болезнь – грыжа. Это плюнуть и растереть – вот вся твоя болезнь. Ты не гляди, что у меня морда выпуклая. Я тем не менее очень больной, почками хвораю».
Вот за этих «больных да хворых» писатель Зощенко очень переживал. Он страдал от их несовершенства, полного непонимания «чего это такое вокруг-то происходит» и всячески старался, чтобы пропасть между светлой человеческой мечтой и кошмаром повседневности хотя бы немного сократилась.
«Неврастения, идеологическое шатание, крупные противоречия и меланхолия – вот чем пришлось наделить нам своего „выдвиженца“ И.В. Коленкорова. Сам же автор – писатель М.М. Зощенко, сын и брат таких нездоровых людей, – давно перешагнул все это. И в настоящее время он противоречий не имеет. А если в другой раз и нету настоящего сердечного спокойствия, то совершенно по другим причинам, о которых автор расскажет как-нибудь после».
Возможно, что даже у Зощенко ничего бы забавного сочинить не получилось, если бы не трагические переломы ХХ века. Без громадного жизненного опыта, накопленного им на полях сражений Первой мировой войны и на фронтах Гражданской. Без массы освоенных им специальностей (от контролера поездов до агента уголовного розыска, всего более 20). Без удивительной памяти и редкого таланта, благодаря которому писателю удавалось так веселить и забавлять самые широкие слои населения. Его читали везде и с нетерпением ждали, когда он напишет что-нибудь еще. Все были уверены, что он такой же простой и задушевный, как они. Один из тех, что «в каждом трамвае штук по десять едут».
Что же касается «внешней и воздушной» легкости своих сочинений, то он ее никогда не скрывал. Он о своих сочинениях говорил:
«Я пишу очень сжато. Фраза у меня короткая. Доступная бедным.
Может быть, поэтому у меня много читателей».
Может быть, и поэтому тоже. Хотя не все согласны с писателем, что он писал исключительно короткими фразами. Бывали и подлиннее:
«Без пяти четыре Забежкин сморкался до того громко, что нос у него гудел, как труба иерихонская, а бухгалтер Иван Нажмужинович от испуга вздрагивал, ронял ручку на пол и говорил:
– Ох, Забежкин, Забежкин, нынче сокращение штатов идет, как бы тебе, Забежкин, тово – под сокращение не попасть… Ну, куда ты торопишься?»
Вот этот вопрос «ну, куда ты торопишься?», быть может, являлся одним из самых трудных и занимательных в его творчестве. Ведь очень часто и даже почти постоянно герои Зощенко торопились неизвестно куда. Да и сражались они «ни за что». За комнатку с видом на помойку, за новые сапоги, за шайку в бане, за то, чтобы не в крематорий отвезли, а по-человечески похоронили. И вот уж столько лет тому. Столько лет! А вопрос «куда мы торопимся?» по-прежнему без ответа. Отчего вздрагиваем? Куда летим, стоим, сидим, плывем, едем? Какая иерихонская труба тревожит наш сон в городских джунглях или в сельском захолустье? Сами не знаем. И постоянно мы на перепутье, на стыке времен. Одно еще и кончиться не успело, а уже другое с визгом и криком вылетает из-за угла. И совершенно не понимает «бедный человек», в какую сторону кидаться теперь, куда бежать.
Между тем, по предложению писателя Зощенко, бежать надо лишь в одну – светлую сторону, а еще лучше – в эту сторону спокойно идти, а не нестись очертя голову. Был в этом смысле и у него реальный оптимизм при всем внутреннем пессимизме:
«Вот в другой раз идешь, предположим, по городу. Поздно. Вечер. Пустые улицы. И идешь ты, предположим, в огромной тощище – в пульку, скажем, проперся или какая-нибудь мировая скорбь обуяла.
Идешь, и все кажется до того плохим, до того омерзительным, что вот прямо взял бы, кажись, и повесился бы сию минуту на первом фонаре, если б он освещен был.
И вдруг видишь – окно. Свет в нем красный или розовый пущен. Занавесочки какие-нибудь этакие даны. И вот смотришь издали на это окно и чувствуешь, что уходят все твои мелкие тревоги и волнения и лицо расплывается в улыбке.
И тогда кажется чем-то прекрасным и великолепным и этот розовый свет, и оттоманка какая-нибудь там за окном, и какая-нибудь смешная любовная канитель».
Видимо, из-за этой вот «любовной канители», из-за воспетой писателем не до конца счастливой и не всегда смешной «чепухи» и в наше безудержное время у М.М. Зощенко полно читателей. И очень славно, что хоть частично среди массы печатной продукции встречается не дрянь и не ерунда, а Книги с большой буквы, отличные книги, которые нужно и должно читать. К этим последним и относится то уникальное, смешное и печальное, что было написано бессмертным Михаилом Михайловичем Зощенко.
А что до его всемирной популярности, то и тут ничего более точного и верного никто не придумал, чем он сам:
«А что слава, то что же слава? Если о славе думать, то опять-таки какая слава? Опять-таки неизвестно, как еще потомки взглянут на наши сочинения и какой фазой земля повернется в геологическом смысле».
И фазой земля повернулась, и мы вместе с ней и потомками.
Великая душа
Вряд ли даже злейшие его враги станут отрицать, что этот человек сделал мир духовно богаче самим фактом своего бытия.
Джордж Оруэлл
• Мохандас Карамчанд «Махатма» Ганди (2 октября 1869, Порбандар, Гуджарат – 30 января 1948, Нью-Дели) – один из руководителей и идеологов движения за независимость Индии от Великобритании.
• Создатель философии ненасилия (сатьяграха), оказавшей большое влияние на движения сторонников мирных перемен, и разрушитель вековой индийской системы каст.
• Величайшая неудача – жизнь, полностью посвященная борьбе за свои идеалы, и смерть от руки фанатика-убийцы.
Способность Ганди убеждать людей, помогать им меняться к лучшему для постороннего человека казалась сверхъестественной. Для индусов он был воплощением Бога, сошедшим с небес. Его назвали не иначе как Махатмой – Великой Душой.
Маленький, до чрезвычайности худой человек, завернутый в кусок домотканого холста вместо одежды в любую погоду, с детской улыбкой и большими оттопыренными ушами, он изумлял до немоты своей внутренней силой.
…Древний род Ганди принадлежал купеческой касте бания. Дед и отец Махатмы служили министрами маленьких княжеств. В семье строго соблюдались религиозные обряды. В детстве его все в доме было строжайшим образом регламентировано.
Ганди так вспоминал о своих юных годах: «Я был очень робок и избегал общества шумных детей. Единственными друзьями были книги. Я в буквальном смысле убегал из школы домой, терпеть не мог с кем-нибудь разговаривать. Да-да, я был трусом… Я боялся воров, привидений, змей. Темнота приводила меня в ужас. Сам я был не очень хорошего мнения о своих способностях. Я крайне удивлялся, получая награды и стипендии. При этом я был крайне самолюбив, малейшее замечание вызывало у меня слезы».
Однако робкий и застенчивый мальчик уже в 11 лет понял преступность одной из древнейших индийских традиций. Издавна в стране существовало сословие «неприкасаемых». Им запрещалось посещать индуистские храмы, пить воду из одного источника с другими кастами. Они обязаны были носить на шее колокольчик, оповещающий об их появлении. Неприкасаемость передавалась от родителей к детям.
В 1891 году Ганди получает в Англии высшую адвокатскую степень и отправляется в Южную Африку. Именно здесь ему пришлось столкнуться с откровенным расизмом. Так, его силой выволокли из вагона первого класса. Не позволили сесть в дилижанс, где ехали белые. Потом полицейские столкнули его на мостовую с тротуара. Тротуар – не для «цветных».
Другой бы на его месте сбежал или сдался. Махатма же вырабатывает личные принципы поведения при таких конфликтах. Он решает всякий раз оказывать произволу вежливое, но непреклонное сопротивление.
Когда два парохода с индийскими переселенцами, на одном из которых был Ганди с семьей, прибыли в порт Дурбан, белое население скандировало: «Сбросим цветных в море!»
Махатма единственный осмелился сойти с корабля. Он сразу же был окружен разъяренной толпой и зверски избит.
Дело получает широкую огласку. И тут Ганди просит не привлекать к суду обидчиков: «Виноваты не люди, а жестокие законы Южной Африки».
Махатма начинает разрабатывать уникальную теорию мужественного ненасилия. Он пишет: «Сила происходит не из физических способностей. Она проистекает из неукротимой воли. Ненасилие – самая мощная сила, находящаяся в распоряжении человечества».
Когда сочувствующие упрекали Ганди в неясности теории, он отвечал: «Самая высокая честь, которую могут мне оказать друзья, – следовать моему учению либо бороться против него до конца».
Махатма ищет название для движения и выбирает (по подсказке своего сына) такое: «Сатьяграха» – «твердость в истине».
Учение выработано. И Ганди становится во главе многотысячных демонстраций. Когда правительственные войска пытались разогнать колонны, участники ложились на землю, кони не решались ступать по телам.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента