Александр Зеленский. Схватка с преисподней

   – Свежий анекдот хочешь? – бодрясь, спросил он у своего спасителя.
   – Валяй… – согласился Тимур, въезжая на горбатый мост, перекинутый через Клязьменское водохранилище.
   – Молодая женщина, находясь на приеме у врача-венеролога, признается: «Доктор, какой кошмар! Я изменила мужу один-единственный раз – и такие ужасающие последствия!» На что врач отвечает: «Этого оказалось вполне достаточно, чтобы вы подцепили сифилис». «Но как же так? – удивленно разводит руками женщина. – Тот мальчик показался мне таким красавчиком, таким чистым и неиспорченным… Настоящий плейбой!» «Вот-вот, – наставительно заметил врач. – То же самое об этом плейбое мне рассказывало еще, по крайней мере, двенадцать рассерженных женщин, которых он заразил и которые, в свою очередь, перезаразили полгорода». «Но как же так?! – глотая слезы, восклицает молодая женщина. – Я только один раз изменила мужу!..» «В том-то и дело, что вы изменили один раз, но сразу с доброй половиной городского населения…»
   Лепила, рассказав анекдот, натужно, как-то искусственно захохотал, ожидая ответного взрыва смеха со стороны Тимура, но тот только слегка улыбнулся, сказав:
   – Не понятно только, как это она смогла за один раз переспать сразу с половиной мужского населения этого города? В литературе такой прием называется, кажется, гиперболой…
   «А у парня к тому же начисто отсутствует чувство юмора, – подумал про себя Лепила. – Впрочем, это уже его проблемы».
   – Скажи, пожалуйста, – после некоторого молчания снова заговорил Тимур, – а что это вообще за чертовщина такая – сифилис?
   – Лучше всего об этом заболевании написал еще в шестнадцатом веке Джироламо Фракастро – врач, философ и поэт. Главного героя его поэмы звали Сифилюс, и он был пастухом. За чрезмерную похотливость и бесконечные любовные похождения бог Аполлон наказал его разрушительной болезнью половых органов. С тех пор именем пастуха Сифилюса стали называть и саму болезнь – сифилис, – пояснил Лепила. – У тебя закурить не найдется?
   – Не курю, – ответил Тимур.
   – Очень жаль! – веско заметил Лепила. – Я, вообще-то, тоже не курю, но сейчас бы с удовольствием испортил сигаретку…
   За окном продолжали мелькать однотипные постройки дачных поселков, и Лепила, заглядевшись на них, снова пригорюнился. Неожиданно для самого себя он затосковал о прошлом. Хоть и в бедности жил, но спокойно. Никто на него не покушался. Наоборот, простые люди уважали его, обращались со всеми своими болячками. А он помогал им совершенно бескорыстно. Можно сказать, из одного альтруизма. Как там говорится в той таджикской пословице? «В бедняцкой лачуге и молоко не скисает». Все правильно. Когда ему скисать? Не успевает. Голодный человек никогда продуктам пропасть не позволит. А у него сейчас дом – полная чаша, денег куры не клюют. Есть все, не только кислое молоко, а даже бренди с шампанским. Вот только нет того безоблачного счастья, которое было, определенно было у него в прежние времена.
   – Подъезжаем к Лобне, – произнес Тимур. – Поживешь пока у одного моего хорошего знакомого до тех пор, пока тебя перестанут искать твои недруги…
   А еще минут через пять «Жигули» остановились у пятиэтажки на городской окраине. Тимур, сопровождаемый Лепилой, вышел из машины, поднялся на пятый этаж и позвонил в одну из квартир на лестничной площадке. На его звонок дверь открыл седой тучный человек с голым торсом, вдоль и поперек разрисованным татуировками. Лепила с нескрываемым испугом уставился на хозяина квартиры, подумав, что Тимур все-таки подставил его, привезя прямо к черту в зубы. Это же самый настоящий пахан!..
   – Знакомьтесь, – совершенно спокойно проговорил Тимур, представляя двух мужчин друг другу. – Это доктор Тосканио. А это хороший человек дядя Петя…
   Лепила опасливо ответил на крепкое мужское рукопожатие хозяина квартиры. В этот момент ему почему-то захотелось оказаться далеко-далеко от этого места, но отступать было некуда…

* * *

   Сорокалетний Рафик Гатауллин не любил своего собственного имени. Причины этого крылись в его далеком детстве, когда во дворе и в школе все кому не лень дразнили Рафика обидным, как ему тогда казалось, прозвищем График. Хотя чего же в этом слове могло быть обидного? И все же уже тогда Гатауллин предпочитал, чтобы все окружающие называли его Рафаэль. Это было красивое и благозвучное заморское имя, от которого веяло чем-то загадочным и романтичным.
   Вот уже несколько лет Рафаэль работал начальником цеха на заводе железобетонных изделий, находившемся в подмосковном Лыткарино. Этот цех, выпускавший различные стройматериалы, был возведен в некотором отдалении от основного заводского комплекса, на самой окраине небольшого городка, расположившегося на юге от Московской кольцевой автомобильной дороги. Оттуда до спального микрорайона Выхино в Москве было всего каких-нибудь полчаса езды на автомобиле, а именно там Рафаэль приобрел для себя и своей семьи новую пятикомнатную квартиру со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами. Среди «немыслимых» удобств Рафаэль называл ванную комнату, в которой при желании очень легко можно было развернуть маленький бассейн, кухню со всевозможными СВ-печками и бытовыми комбайнами, а также отдельную комнату для спортивных тренажеров. Кстати, последнее помещение из вышеперечисленных хозяин любил больше других, проводя в нем по многу часов в свои выходные дни за занятиями на тренажерах.
   Вот и в этот поздний вечер Рафаэль, расслабленно откинувшись на заднем сиденье служебной «Волги», мчавшейся в сторону Москвы, с удовольствием размышлял о том, как приедет домой, переоденется в спортивную форму, погоняет перед сном на велотренажере, покрутится в свое удовольствие на кольцах, а потом – самое приятное! – займется вибромассажем.
   Когда белая «Волга» подъезжала к высотному дому, где жил Рафаэль, молодой водитель по имени Коля с залихватским чубом, выбивавшимся из-под кепки, взволнованно спросил у начальника:
   – Рафаэль Гиганович, это не от вашего ли подъезда только что «скорая» отъехала? Вон помчалась к Рязанскому проспекту…
   – Да вроде нет, – беспечно пожал плечами начальник. – Мои чада и домочадцы должны быть бодры и здоровы, как и их родной отец. Впрочем, может быть, опять что-то с тещей приключилось… – Рафаэль несколько напрягся, переменив позу. – Ты же в курсе, что она после инсульта потеряла дар речи…
   – Да, вы говорили, – кивнул Коля. – И знаете, я где-то даже вам завидую. Моя тещинька так остра на язык, что лучше сразу застрелиться. Хорошо еще, что я свою жену Ирку сумел уговорить жить отдельно от ее родичей. А то бы полный аут!..
   Выйдя из машины, Рафаэль, прежде чем двинуться к подъезду, наклонился к приоткрытому ветровому стеклу дверцы водителя, проговорив:
   – Ты вот что, Коля! Завтра заезжай за мной немного позже. Скажем, часам к десяти. Понял меня?
   – Договорились, – ответил водитель, трогаясь с места.
   Достав из почтового ящика вечернюю газету и какие-то рекламные проспекты, Рафаэль, который все еще не думал о плохом, зашел в кабину лифта и нажал на кнопку девятого этажа. Сердце у него тревожно забилось только в тот момент, когда он увидел, что железная дверь его квартиры почему-то распахнута настежь.
   Быстро вбежав в прихожую, он услышал женские рыдания и стоны, раздававшиеся с кухни.
   – Что?.. Что такое?! – вскричал он, появляясь на пороге кухни.
   Его русская теща Надежда Афанасьевна – полная седовласая женщина лет шестидесяти – сидела за столом и из ее глаз ручьями лились горькие слезы.
   – Что случилась, мама?.. – тревожно спросил Рафаэль.
   – У! У-у… Угу! – попыталась что-то изобразить руками в воздухе заплаканная теща.
   – Ничего не понимаю! – в сердцах треснул кулаком по столу хозяин квартиры. – Где Машка? Где, в конце концов, Кариночка?
   Теща тяжело поднялась со стула и пошла в ванную комнату, всем своим видом приглашая Рафаэля за собой.
   – Что еще?.. – спросил он и тут же замолк, увидев на полу ванной комнаты небольшую горку из личных вещей, в которых сразу признал цветастое платье и нижнее белье своей двенадцатилетней дочери Карины. – Ничего не пойму… Что это еще за дела?
   – У-у! Угу! – настойчиво тыкала пальцем в груду тряпок теща.
   Рафаэль нагнулся и двумя пальцами осторожно поднял белые девичьи трусики, сразу заметив на них бурые пятна высохшей крови. И тут же, словно удар по голове, пришло понимание происшедшего.
   – Значит, «скорая» приезжала все-таки в нашу квартиру… – пробормотал он, зачем-то комкая девичьи трусики в руках и запихивая их в карман кожаного пальто, которое он позабыл снять.
   Надежда Афанасьевна подергала зятя за рукав, снова приглашая за собой. Рафаэль пошел за ней, мотая головой, как бык на привязи. Теща провела его в комнату Карины и показала на исписанный лист бумаги, лежавший на кровати дочери рядом с ее любимой большой куклой в подвенечном наряде.
   Рафаэль жадно схватил листок бумаги и принялся с трудом разбирать малограмотные каракули жены Марии Ивановны, которую он привык больше называть попросту Машкой.
   «С нашей Кариночкой несчастье, – писала жена. – Ее возле школы поймали четыре подлеца и снасильничали… Повезла ее в больницу. Фельдшерица со «скорой» сказала, что надо сообщить об этом в милицию. Они должны забрать вещи Карины. Позвони в милицию…»
   Несколько раз перечитав записку, Рафаэль горестно опустился на постель дочери и, ласково поглаживая ее куклу, так, будто это была сама Карина, глубоко задумался.
   «Сообщить в милицию… Ну, уж нет! – скрипя зубами, яростно шептал он. – Тогда эти подонки слишком легко отделаются. Я уготовлю им кару пострашнее, чем любая зона. Они у меня собственное дерьмо жрать станут! В крови умоются! А потом? Потом будет видно…»
   Встав с постели, так и не снявший пальто Рафаэль, взял цветную фотокарточку размером 13 на 18, на которой была запечатлена в полный рост его дочурка – веселое черноглазое и длинноногое создание, выглядевшая гораздо старше своих двенадцати лет, и, держа ее в руке, подошел к телефонному аппарату. Быстро набрав чей-то хорошо знакомый номер, он проговорил в трубку:
   – Это я, Рафаэль! Узнал? У меня большое несчастье. Помочь можешь только ты. Надо срочно встретиться и поговорить. Нет, по телефону нельзя. Сможешь подъехать к станции метро «Выхино»? Хорошо. Я буду ждать тебя через полчаса в сквере, напротив выхода из метро. Да, это если идти в сторону Института управления. Договорились? До встречи!
   Никто из сослуживцев Гатауллина даже не догадывался о том, какое несчастье стряслось в семье их руководителя, а сам Рафаэль делиться своим горем ни с кем не собирался. Весь следующий день после того, как Рафаэль узнал об изнасиловании дочери, он провел на своем обычном рабочем месте – в кабинете начальника цеха. И только самый внимательный наблюдатель из его рабочих, кто слишком хорошо знал начальника цеха, мог бы заметить некоторую нервозность, выражавшуюся в постоянной беготне Гатауллина по разным производственным помещениям.
   Чтобы хоть как-то отвлечься от горьких мыслей о судьбе дочери, которые периодически накатывали на него, будто снежные лавины, Рафаэль старался целиком и полностью окунуться в повседневные дела. Но в какой-то момент он снова вспоминал то, о чем не хотел сейчас думать и тогда в остывших глазах зажигался огонь неутолимой злости, просыпалось нетерпеливое ожидание того момента, когда он самолично сможет посчитаться с обидчиками своей единственной и горячо любимой дочери.
   Телефонный звонок, которого он ожидал весь этот день с превеликим нетерпением, раздался после окончания рабочей смены. Большие напольные часы, находившиеся в его кабинете, как раз пробили двадцать ноль-ноль.
   – Это я, – сказал хорошо знакомый голос в телефонной трубке, когда Рафаэль поднес ее к уху. – Ты хочешь взглянуть на этих ублюдков, прежде чем мы сделаем из них отбивные котлеты?
   – Очень хочу! – вырвалось у Рафаэля.
   – Тогда жди. Мы подъедем через часик…
   Этот час показался Рафаэлю самым длинным. Он метался по кабинету, как тигр в клетке. Но вот наконец по внутреннему телефону охранник известил начальника о том, что к проходной подъехали две легковых иномарки и одна грузовая «газель» с крытым кузовом.
   – Пропусти их на территорию без досмотра! – с каким-то даже облегчением крикнул Гатауллин в трубку перед тем, как дать отбой и со всех ног броситься встречать гостей.
   В небольшом заводском дворике Рафаэль подбежал к моложавому мужчине, одетому с иголочки, вяло вылезавшему из черного «семьсот двадцать пятого» БМВ с тонированными стеклами.
   – Рад тебя снова видеть! – сказал он, подобострастно склоняя голову и пожимая протянутую руку сразу обеими ладонями.
   – Да ладно, корефан, не виляй хвостом, как беспородная шавка, – небрежно растягивая слова, проговорил вновь прибывший. – Мы с тобой повязаны, как иголка с ниткой. А потому нечего передо мной отплясывать благодарственный танец. Сегодня я тебе помог, а завтра наступит твоя очередь ответить мне тем же. Валет, чтоб ты знал, своих корешей никогда не забывает!
   – Где?.. Где эти падлы? – нетерпеливо вопросил Рафаэль, заглядывая Валету в глаза снизу вверх.
   – В кузове. Эй, братки, вытащите клиентов из-под тента! Мы с другом хотим на них поглядеть… – распорядился Валет, указав пальцем на «газель» шестерым здоровякам, вылезшим из иномарок вслед за хозяином.
   – Погоди, Валет! – вскричал Рафаэль, у которого от нетерпения поскорее посчитаться с насильниками дочери даже колени дрожали. – Во дворе уже стемнело. Скажи своим ребятам, чтобы они тащили этих ублюдков прямо в цех. А я пойду приготовлю побольше света.
   – Сделаем, – небрежно махнул рукой Валет. – Только они, по-моему, уже и так полумертвые от страха за свою шкуру.
   Когда четверку молодых ребят со связанными руками и залепленными лейкопластырем ртами приволокли в цех, Рафаэль зажег мощный прожектор, направив световой поток прямо в лица насильников, отчего все четверо закрутились на месте, как на раскаленной сковородке, стараясь стать к свету спиной или хотя бы боком. Но Валет и его дружки сделать им этого не дали.
   – Что, козлы вонючие, не сладко стало? – с угрозой в голосе вопросил Валет, расхаживая перед четверкой молодчиков, жавшихся от страха друг к другу. – Небось, когда девчонку трахали в четыре смычка, приятней было? Прия-ятней… Только за все, козлики, платить надо! Это я вам вполне категорично заявляю. Ну-ка, Тюлень, дай высказаться вон тому, с правого края! Правофланговым завсегда первое слово!
   Один из дружков Валета небрежно схватил здоровенной пятерней указанного парня сзади за длинные белокурые волосы, откинул его голову назад, а другой рукой содрал с губ лейкопластырь.
   – Колись, падла! Если все расскажешь, то, может быть, папа тебя простит… – сказал Валет, приблизившись к белобрысому.
   – Это все Ларик! Он учится в одной школе с той девчонкой, только в старшем классе… – заспешил смягчить гнев неизвестного «папы» белобрысый. – Честное слово! Девочка ему нагрубила, а он нас попросил ее проучить. Да что тут особенного! Мы так часто делаем… Она сама хотела… Честное слово! Они все об этом мечтают!
   – Ах, ты!.. – не выдержал Рафаэль, выскакивая в круг света. – Заполучи! – высоко подпрыгнув и развернувшись в воздухе, он ударил правым каблуком белобрысого прямо в лицо. От этого удара у того вылетело сразу два передних зуба, а сам он, не устояв на ногах, отлетел на несколько метров в сторону.
   – Классный удар! – похвалил Валет. – Ты для своих лет, дружище, в хорошей спортивной форме.
   Рафаэль, не отвечая на похвалу, подошел вплотную к самому юному недомерку, на которого указал белобрысый.
   – Значит, тебе понравилась моя дочь? – спросил он, отодрав с губ лейкопластырь и у него. – А ты знаешь, что ей еще и тринадцати нет? Она же совсем ребенок…
   – Я готов жениться! – испуганно вскричал недомерок, бегая глазами по сторонам. – У нас будут детки!..
   – Дурак, – сплюнул Рафаэль ему под ноги. – Ишь размечтался… – с этими словами он ударил тому в низ живота, упиваясь его истошным визгом.
   – Красиво! – снова похвалил Рафаэля Валет. – Прям концерт по заявкам радиослушателей, да и только!
   Он хотел сказать что-то еще, но, взглянув на как-то сразу посеревшее и осунувшееся лицо Рафаэля, замолчал.
   – Все! – произнес Рафаэль с придыханием. – Больше не могу… Этих сами кончайте.
   Повернувшись спиной к насильникам, он, повесив голову, медленно поплелся в свой кабинет. За спиной он услышал голос Валета:
   – Братва, можете развлечься с этими ублюдками. А мне надо с другом покалякать-перетереть…
   Рафаэль вошел к себе в кабинет, открыл шкафчик бара и вытащил оттуда литровую бутылку с самой красочной этикеткой. Откупорив ее, он сделал три больших глотка прямо из горлышка. Хотел выпить еще, но поперхнулся и закашлялся.
   – Один пьешь? – усмехнулся Валет, появляясь в кабинете вслед за его хозяином.
   Прокашлявшись, Рафаэль указал пальцем на открытый бар, сказав:
   – Выбирай сам, что будешь пить. А мне надо срочно позвонить…
   Набрав номер домашнего телефона и дождавшись, когда ему ответит жена, Рафаэль сказал в трубку:
   – Машка, я сегодня задержусь на всю ночь. Да, ночная смена… Как Кариночка? В больнице? Ты сказала там, чтобы ее поместили в лучшую палату? Правильно… Что? Предложение?.. Кто это предлагает? Главврач? Мы подумаем над его предложением. Ну, все! Завтра поговорим. Спи спокойно!
   Повернувшись к Валету, Рафаэль увидел, что тот наливает себе в стакан из бутылки «Столичной».
   – А лучшего ничего не нашел? – поинтересовался он.
   – Предпочитаю отечественные товары, – приподняв левую бровь и поглядев на Рафаэля через полный стакан, ответил Валет. – Будем здравы!
   Сказав это, он медленно, будто смакуя марочный коньяк, выцедил всю водку из стакана. Рафаэля даже передернуло от отвращения.
   – Кайф! – сказал Валет. – А теперь вдогонку неплохо бы томатного сока… на закуску!
   – В баре, на нижней полке, должна быть пара пакетов, – покачав головой, произнес Рафаэль. – Я твои вкусы уже знаю…
   Через пять минут, выхлебав весь пакет томатного сока, Валет засобирался восвояси.
   – Хорошо тут у тебя, а только дел у меня сегодня еще много, – проговорил он, выходя из кабинета в сопровождении Рафаэля и направляясь во двор, где его терпеливо поджидали подельники. – Будем считать, что я твою просьбу исполнил. Теперь дело за тобой. «Мусор» приберешь. А я тебе очень скоро еще такого «мусора» подкину. Большие дела начинаются, дружище! Если все пройдет, как надо, Валет большим человеком станет. Очень большим! Держись Валета, Рафаэль, не прогадаешь!
   – Спасибо тебе! – крепко пожал Рафаэль руку Валета на прощание. – Вези свой «мусор», за мной дело не станет. Я для тебя теперь все сделаю, что смогу.
   – И даже несколько больше, – усмехнувшись, проговорил Валет. – Ну, все. Покедова, дружище!
   Валет хлопнул дверцей БМВ и укатил вместе со своими дружками. Рафаэль же, вернувшись в кабинет, связался по внутреннему телефону с охранником, распорядившись:
   – Федорыч, вызывай уборщиков «мусора» на ночную смену. Да, сегодня у них будет горячая работенка!

2

   То был странный день для Виктора Воробьева. ОН ПЕРЕСТАЛ ВИДЕТЬ ЛЮДЕЙ… На улицах города передвигались одни монстры, люди без лиц!.. Он не знал, что думать, что делать. Голова раскалывалась от пустоты. Да, именно так. Казалось, что ее наполнили водородом под самую завязку, как воздушный шарик, и она сию минуту лопнет, взорвется, разлетевшись лоскутками на четыре стороны света. Он не мог сосредоточиться ни на одной дельной мысли. Точнее, нет! Одна мысль все же гвоздем засела у него в голове и постоянно прокручивалась, как заигранная пластинка: «Я схожу с ума!..»
   Он сам не знал, как очутился на станции Водники.
   Выйдя из вагона электрички, Воробьев прошел несколько десятков метров по путям до железнодорожного моста, а потом… Рыбаки, удившие мелкую рыбешку с парапета набережной, с содроганием увидели, как неизвестный перелез через перила ограждения на мосту и прыгнул с большой высоты вниз…
   О самоубийстве Виктора Воробьева я узнал во время приема пациентов в медицинском центре «Панацея», которым руковожу уже несколько лет. Эту печальную весть сообщила по телефону моя бывшая жена Татьяна, у которой давно уже была новая семья, но с которой мы по-прежнему поддерживали дружеские отношения. Дело в том, что Виктор Воробьев был ее родным братом и потому я его хорошо знал.
   Здоровенный детина, прошедший огонь и воды, по крайней мере, двух региональных войн, когда служил срочную в пограничных войсках, а теперь старший лейтенант милиции, мастер спорта международного класса по римско-греческой борьбе Воробьев никак не походил на тех хлюпиков-интеллигентов, которые при первых житейских неудачах норовят вскрыть себе вены.
   – Татьяна, а ты уверена, что это самоубийство? – уточнил я. – Может быть, имеются какие-то следы, которые могли оставить на месте преступления убийцы?
   – Какие там убийцы, Знаменский! – Бывшая супруга всегда называла меня только по фамилии. – Не было и в помине никаких убийц. Все бы тебе в детские расследования играть. – Из-за этих самых расследований, кстати говоря, Таня и оставила меня в свое время. – Витю видели десятки людей. Он зачем-то поехал на электричке по Савеловской дороге, а потом… потом…
   Она больше не могла говорить, видимо, спазмы душили горло.
   – Он сошел на станции… – подсказал я.
   – Водники. А потом бросился с моста в речку… Извини, но я больше не могу об этом! Это такой удар для меня и моей мамы… После гибели отца в шахте мы еще никогда такого не испытывали… Извини, я вешаю трубку!
   Отложив все дела, я помчался к матери Виктора, которая переехала в Москву из небольшого городка Новомосковска Тульской губернии и теперь жила в семье дочери возле метро «Октябрьское поле». Но до дома бывшей тещи я так и не доехал, свернул с полпути. Сделав пересадку на другую линию метро, я направился в сторону станции «Савеловская».
   Водники встретили меня моросящим дождем и порывистым ветром.
   «Топиться в такую погоду… – подумал я. – Нет уж, дудки! Не дождетесь… Хотя это самая невыносимая погода для таких ищеек-любителей, как я! И все же мы еще покувыркаемся, побегаем и попрыгаем!..»
   Я поднял воротник своего плаща и спрятался под навес пристанционной торговой палатки. Там я простоял минут десять в ожидании, что дождь вот-вот кончится.
   Пока я так стоял, мне припомнилось то, что я знал о жизни Виктора еще до его приезда в Москву. Он любил свой провинциальный шахтерский городок, в котором начал заниматься спортом. Он часто и взахлеб рассказывал мне, как однажды на тренировку к ним в спортшколу пришел сам прославленный полутяж Александр Медведь – трехкратный олимпийский чемпион по вольной борьбе. Он-то и «благословил» его на серьезные занятия спортом, порекомендовал хорошим тренерам из большого спорта. А еще Виктор часто вспоминал, как его отец – метр с кепкой – спокойно поднимал мешок угля одной рукой после трудового дня и тащил его домой. «Здоровый был мужик, хотя по виду и не скажешь», – по-доброму улыбаясь, часто говаривал он.
   Наконец дождь перестал сеяться и я решил, что с меня не убудет, если я добегу до моста и вернусь обратно до нового «приступа» непогоды.
   Конструкции длинного железнодорожного моста, на который я взошел, гудели и постанывали от ударов ветра. Мимо промчался товарняк, обдав меня с ног до головы водяной пылью, но я на это даже не обратил внимания.
   «Вот здесь это и произошло», – подумал я. Откуда мне стало известно, что именно с этого самого места Воробьев бросился в свинцово-мутные воды Клязьменского водохранилища, перешагнув даже не просто мостовое ограждение, а черту, отделявшую жизнь от смерти? Не знаю, но я всегда достаточно точно узнаю места, где недавно произошли несчастья. Бывает, идешь-идешь по дороге в толпе других людей, спешишь по делам и вдруг – раз! – и остановишься, как вкопанный. Тебя толкают, клянут на чем свет стоит, а ты стоишь столбом и видишь, что в этом самом месте несколько часов назад человека ударили ножом в сердце…
   Все это началось у меня еще в студенческие годы, когда мы с друзьями часто отправлялись с рюкзаками бродить по Подмосковью, проводя бессонные ночи у костра с песнями под гитару. Именно во время одного такого похода мне и «посчастливилось» очень близко познакомиться с шаровой молнией… Позже, когда я немного очухался, друзья сказали мне, что уже и не чаяли моего возвращения в этот суетный мир, поскольку на лицо были все признаки клинической смерти: отсутствие дыхания, остановка сердца и все такое прочее. Говорят, первое, что я сделал, когда открыл глаза, то указал пальцем на одного из сокурсников по медицинскому институту по прозвищу Лепила и провещал: «Тебе срочно надо показаться врачу-специалисту по поводу начинающегося опухолевого процесса в головном мозге». При этом Лепила так перепугался, что тут же собрал свои вещички и уехал в город. Позднее выяснилось, что я не ошибся с диагнозом, чем, возможно, спас жизнь приятелю…
   Я оперся о перила и свесился вниз, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь туманную дымку. Но с такой высоты увидел только гладь воды, будто внизу не гуляла крупная рябь, порожденная северным ветром. Еще я увидел трех рыбаков на берегу, спрятавшихся под мостом от непогоды. Но потом я перестал все это видеть, осознавать. Во мне толчком проросло видение из подсознания, как еще живое человеческое тело, падает вниз. И еще, мельком, уголком своего глаза я заметил чьи-то мертвенно-холодные глаза, безучастно взиравшие на нарочито замедленный полет человека к воде. И когда воды, потревоженные телом, накрыли Виктора с головой, я опять заметил этот взгляд, но на этот раз глаза сияли от радости…