Лена беззаботно махнула рукой и отправила в рот последний кусочек шоколадного торта, украшенного консервированными вишенками.
– Но я допустил ошибку, – он все еще надеялся заставить ее понять. – Даже две ошибки, одна серьезнее другой.
Однако усилия оказались напрасными. Еще через несколько минут, в течение которых они обменивались репликами, Сергей отчетливо осознал тщетность собственных попыток объясниться и быть понятым. Все-таки беременная женщина – это не тот слушатель, на которого можно наваливать свои проблемы.
Вечером, проводив Лену до общаги пединститута, Сергей поехал домой. Он не мог понять, расстроен ли отношением Лены к себе и своим переживаниям. Чего он хотел? Сочувствия? Вот уж нет. Серега Саблин отродясь ни в чьем сочувствии не нуждался. Чтобы Лена разделила с ним лежащую на сердце камнем тяжесть? Да нет, пожалуй, это ему тоже не нужно, Сергей привык быть один и со всем справляться в одиночку. Стало быть, ничего ему от Лены было не нужно. Так чего ж он так злится оттого, что ничего и не получил от нее?
Пришлось сказать самому себе правду. Даже две правды, одна неприятнее другой. Первая: он считал, что обязан оправдаться перед девушкой за свою вспышку и грубость, он переступил через себя, рассказывая ей о собственном позорном промахе и часах жгучего, не дающего дышать стыда, он надеялся хотя бы на понимание и хотел услышать в ответ какие-то мягкие утешающие слова, дескать, она вовсе не обижается, потому что понимает, как ему плохо. Этого было бы более чем достаточно. Но ничего даже близко похожего Сергей от невесты не услышал. Вторая правда состояла в том, что, похоже, мама была права. Разумеется, не во всем, об этом и речи нет. Но Лена действительно не в состоянии понять то, что составляет суть ежедневного переживания честного врача: его размышления о цене его же ошибок.
Мысль автоматически перескочила на предстоящий юбилей отца – Михаилу Евгеньевичу Саблину через две недели исполнялось 55 лет. После того разговора с матерью, когда Сергей объявил, что женится на Лене и у них будет ребенок, Юлия Анисимовна ни разу больше не предприняла ни одной попытки отговорить строптивого сына от скоропалительной женитьбы. Создавалось впечатление, что она смирилась с решением Сергея. Однако сочла возможным сказать:
– Лена станет членом нашей семьи только после официальной регистрации брака. Такова наша с папой позиция. Она имеет принципиальный характер, и мы с папой просим тебя отнестись к ней с пониманием и уважением.
– Это ты к чему? – не понял тогда Сергей.
– Это я к тому, – невозмутимо продолжала Юлия Анисимовна, – что на папин юбилей твоя невеста не приглашена. И мы очень надеемся, что ты не станешь настаивать.
Разумеется, настаивать Серега не стал. Да и зачем? От того, будет Лена присутствовать на юбилейном банкете или нет, ничего не изменится ни в его, ни в ее жизни. Родители не торопятся представить своему окружению будущую невестку? Ну понятно, они надеются, что все еще как-нибудь рассосется и само собой образуется. Да и пусть себе надеются, плохо они знают своего единственного сына, если рассчитывают на то, что он будет менять собственные решения. В особенности ТАКИЕ решения.
Многие из гостей опаздывали, так что стоять на площадке второго этажа рядом с родителями и приветствовать приглашенных Сергею пришлось битый час. Рядом выставили два низких широких стола, на один из которых складывались красиво упакованные подарки, на второй – букеты и корзины цветов. Едва завидев поднимающуюся по лестнице троицу Бондарей, Серега с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Младшая Бондарь, полноватая, с очень плохой фигурой, короткими ногами, некрасивой формы вислыми ягодицами, ни при каких условиях не могла бы составить конкуренцию его невесте Леночке, настоящей красавице, которой впору быть моделью и рекламировать изысканные наряды, расхаживая по подиуму. И где у мамы глаза? На что она рассчитывала, столь упорно сватая своему сыну такую каракатицу?
Тем не менее он сделал приветливое лицо и растянул губы в обаятельнейшей, как ему казалось, улыбке, приветствуя семью маминой коллеги и принимая коробку с подарком и роскошный букет. Вместе с Бондарями подошел еще один гость, высокий импозантный седовласый мужчина с начальственным выражением лица, и Сергей понял, что это и есть Лукинов – крупный чиновник из Минздрава, родственник Бондарей, который помог им перебраться из провинции в Москву, помог с устройством на работу и всячески поддерживал и опекал. Сергей невольно впился глазами в его ухоженное лицо с правильными привлекательными чертами: «Значит, вот ради кого матушка пыталась продать меня в эту семейку… Интересно, что в нем такого особенного, в этом Лукинове, если маме так нужно приблизиться к нему? Необыкновенные возможности? Или что?»
И в этот момент он перехватил направленный на себя взгляд младшей Бондарь – Ольги. Глаза ее, оказавшиеся неожиданно большими и очень яркими, обрамленными невероятной длины и густоты ресницами, смотрели на Сергея с насмешливым любопытством, словно девушка без труда читала мысли своего несостоявшегося жениха и отлично понимала, о чем и о ком тот думает в этот момент. И даже – что именно он думает. Сергею стало весело, и он, не понимая, зачем это делает, вдруг подмигнул Ольге.
И она подмигнула ему в ответ. Длинные густые ресницы на нижнем и верхнем веках совершили плавное движение навстречу друг другу и тут же, будто передумав сближаться, отпрянули в разные стороны. Словно два бархатных черных веера в руках у испанской танцовщицы. И между этими веерами сверкнул лукавый огонек, на мгновение загоревшийся в радужке цвета черного шоколада.
Сергей обомлел. Но уже через секунду перед ним снова стояла группа очередных гостей, а троица Бондарей и Лукинов следовали в банкетный зал. Он посмотрел вслед Ольге, но в этот раз почему-то не заметил некрасивую фигуру, подчеркнутую вдобавок явно неудачным нарядом, а обратил внимание на крупные кольца черных волос, рассыпавшихся по плечам, обтянутым темно-красным бархатным жакетом.
Наконец все приглашенные собрались, расселись за длинными столами в соответствии с расставленными кувертными картами, Сергей занял место рядом с отцом и мамой, директор научно-исследовательского института, в котором трудился Михаил Евгеньевич Саблин, поднял бокал и произнес первый торжественный тост. Банкет начался, и на какое-то время Сергей совершенно забыл об Ольге Бондарь, увлекшись разговором со своей обожаемой теткой Анной Анисимовной – тетей Нютой, сидящей рядом с ним. Нюта, очень полная, оплывшая, отечная и весьма нездоровая, хотя ей в прошлом году исполнилось всего шестьдесят, по-прежнему не теряла оптимизма, бодрости духа и так любимого Серегой с детства слегка циничного юмора «на грани фола». Он совсем не слушал тосты и здравицы, предпочитая внимать теткиным рассуждениям и довольно язвительным характеристикам, даваемым ею каждому выступающему, и давиться от смеха, который вызывало буквально каждое ее слово.
Через час после начала застолья был объявлен первый перерыв, официанты кинулись убирать закусочные тарелки и готовить столы для подачи основных блюд, а гости поднялись и разошлись по помещениям второго этажа. Сергей вышел на длинную террасу, окаймлявшую две смежные стены здания, дошел до самого ее конца и закурил, прислонившись к балюстраде.
– Извини, – послышался за спиной незнакомый голос, – можно тебя побеспокоить?
Ольга стояла совсем рядом в своем нелепом красном костюме, который ей совершенно не шел, и улыбалась.
«Так, – подумал Серега, – начинается. Вот уже и первая атака, нашла-таки меня, хотя я старательно прятался. Видно, очень хотела найти. Сейчас заведет разговор о чем-нибудь многозначительном. У этих дур подобное поведение именуется флиртом. Ладно, посмотрим, на что ты способна, Ольга Бондарь. Небось, про прекрасный весенний вечер, про природу-погоду, про то, какая у меня замечательная мама и какой выдающийся папа. Знаем мы, о чем девушка должна говорить, если хочет понравиться мужчине. А ты, Ольга Бондарь, знаешь?»
Ольга Бондарь, что сразу стало ясно, не знала. Или не хотела знать. Но возможно, просто делала вид. Во всяком случае, сказала она совсем не то, что ожидал Серега.
– Ты меня не прикроешь от предков? Они меня за курение гоняют. Если поймают с сигаретой – весь ливер на фарш переработают.
Сергей отступил от края балюстрады, пропуская Ольгу в уголок, образованный перилами и стеной здания, а сам встал так, чтобы крупную девушку не было видно из-за его спины, и протянул ей пачку сигарет.
– Спасибо, – Ольга покачала головой, – у меня свои. Я только попрошу тебя подержать сигарету и давать мне затягиваться. Если что – пусть думают, что это ты куришь, а я просто так рядом стою.
Сергей пожал плечами, с неудовольствием подумав, что эта несуразная девица вообще не имеет ни малейшего представления о современных канонах флирта и пользуется старыми, принятыми еще у прабабушек приемчиками, типа «мужчина, угостите даму папироской». Он подождал, пока Ольга прикурит свою сигарету и передаст ему. Первые несколько затяжек он держал сигарету ближе к зажженному концу, но потом ему пришлось перехватить ее поближе к фильтру, и когда он подносил пальцы к губам девушки, то с какой-то брезгливой неприязнью ощущал тепло ее дыхания. «Дешевка! – пронеслось у него в мозгу. – Дура! Надо же умудриться переть так тупо напролом! Сейчас еще, не приведи Господь, попытается дотронуться своими губами до моих пальцев, изображая нечаянный поцелуй. Ну, спасибо, маменька, удружила».
Он невольно дернул рукой, когда Ольга в очередной раз затягивалась, и девушка поморщилась.
– Что ж ты так меня боишься-то? – насмешливо проговорила она. – Я не кусаюсь. И если уж на то пошло, в жены к тебе не набиваюсь. Просто с предками скандалить не хочется, проще сделать, как они говорят. Они же вместе с твоей мамой спят и видят нас с тобой поженить, и даже то обстоятельство, что у тебя невеста беременна и свадьба через три недели, их не останавливает. Вот я подумала, что без толку пытаться что-то объяснить людям, которые таких элементарных вещей не хотят понимать. Только воздух зря сотрясать. Сделаю, как они просят, а потом скажу, что не понравилась тебе. Или ты мне.
Сергей удрученно молчал. Вообще-то обожаемая тетя Нюта частенько повторяла ему, что он совсем не умеет разбираться в людях, но Сережа никогда ей не верил, считая себя мастером общения и контактов. Что же получается, тетка права? Неужели можно было так глубоко заблуждаться?
Где-то на периферии сознания мелькнула обида, вызванная ее последними словами: «Скажу, что не понравилась тебе. Или ты мне». Ну, она-то ему не понравилась – это к бабке не ходи, но почему этой нахальной дуре мог не понравиться Сергей Саблин, по которому сохла половина девчонок на курсе? Что она вообще о себе возомнила, эта Бондарь с высокопоставленным родственником и отвратительной фигурой, в дурацком красном костюме с юбкой выше колен?! Ничего, сейчас он ей ответит – мало девице не покажется.
Однако, сам от себя не ожидая, он произнес вслух совсем другое:
– А что, я тебе в самом деле не понравился?
…Когда Серега, наконец, заметил стоящую рядом Юлию Анисимовну, то с огромным удивлением услышал от нее о том, что гости уже закончили есть основное блюдо, и через полчаса подадут десерт, и Сережу и Олю все потеряли.
– Дети, – с нескрываемым удовольствием продолжала мама, – я очень рада, что вы нашли общий язык и не скучаете. Но, может быть, вы пойдете потанцуете? Там играет очень симпатичная группа, все веселятся, а вы в уголок забились и глаз не кажете.
Сергей всей кожей почувствовал, какое наслаждение испытывала мать, произнося слово «дети» – как будто обращалась к давно и счастливо женатым сыну и невестке. Он собрался было по обыкновению огрызнуться в ответ, но внезапно понял, что повода-то нет. Они с Ольгой действительно нашли общий язык и вот уже битый час разговаривали о патанатомии, которой, к его огромному удивлению, очень интересовались оба. У себя на курсе он был самым большим любителем и знатоком этой дисциплины, ни один сокурсник не ориентировался лучше него в гистологии и патоморфологии, и он как-то уже попривык быть «первым среди равных», а то и «совсем неравных», но здесь он встретил собеседницу, которая не только не уступала ему в объеме знаний, но и, пожалуй, кое в чем превосходила, демонстрируя горячую увлеченность патанатомией, граничащую с влюбленностью.
И тут он отчего-то смутился, хотя застенчивостью никогда не страдал. Ему хотелось продолжать разговор с Ольгой, но в то же время страшно не хотелось признавать правоту Юлии Анисимовны, радостно взирающей на результат собственных усилий: ее сын с удовольствием общается с девушкой – «ровней» и по воспитанию, и по образованию, и по происхождению, и по интеллекту, и по кругу интересов. Все происходит именно так, как она и предрекала. Сергей попытался выкрутиться из ситуации без ущерба для собственного самолюбия.
– Неужели все горячее уже съели? А я так мечтал о хорошем куске бараньей ноги! – с деланым весельем заговорил он. – Что ж вы нас раньше не позвали?
– Ну, – Юлия Анисимовна двусмысленно улыбнулась, – мы не хотели вам мешать, вы тут стояли как два голубка, головы друг к другу склонили и что-то очень живо обсуждали.
– Мы обсуждали специализацию, – спокойно и ни на секунду не смутившись, ответила Ольга. – Но от горячего я бы тоже не отказалась. Там еще что-то осталось на столе или уже все унесли?
– Ваши тарелки стоят, – объявила мать Сергея, – вообще-то официанты убирают и накрывают «сладкий стол», но можно попросить их принести вам баранину, она и в самом деле удалась на славу.
За огромным столом в почти безлюдном зале они сидели вдвоем, с аппетитом поедая баранину с изысканным гарниром и не переставая болтать, делясь впечатлениями о своих институтах: Ольга училась как раз там, где заведовала кафедрой Юлия Анисимовна Саблина, а Сергей принципиально поступал в другой медицинский вуз, благо в Москве их было достаточно: Первый, Второй и Третий мединституты и еще медицинский факультет Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Ольга Бондарь собиралась стать патологоанатомом и с полуслова поняла Сергея, который стал объяснять ей, почему не хочет заниматься лечебной работой. Ей, в отличие от Лены, не нужно было приводить подробные обоснования такого решения: о моральной ответственности врача, о страхе совершить ошибку, о боли при потере больного она рассуждала даже, наверное, более глубоко, чем сам Сергей.
– А как получилось, что ты вообще выбрал медицину? – спросила Ольга. – Когда ты принял решение стать медиком?
И Сергей с упоением принялся рассказывать о тете Нюте, о том, как она прививала ему, совсем еще сопливому пацану, интерес к естествознанию, к человеческому телу, к биологии, химии, анатомии, физиологии. И к смерти.
– Неужели к смерти? – не поверила Ольга. – Ох, как тебе повезло, что рядом с тобой оказалась такая тетя Нюта! Она, наверное, необыкновенная женщина, да?
Сергей вскочил, ножки стула громко проскрежетали по паркету.
– Пошли, – он сам не заметил, как схватил Ольгу за руку и потянул за собой, – я тебя сейчас с ней познакомлю, она здесь. Может, ты видела – она в начале банкета рядом со мной сидела.
Ольга послушно встала, но руку почему-то выдернула и негромко произнесла, с улыбкой глядя прямо ему в глаза:
– Да нет, Сережа, не она с тобой рядом сидела. Это ты рядом с ней сидел.
– Что? – переспросил он, не поняв.
– Ничего, – она усмехнулась. – Пойдем знакомиться с Анной Анисимовной.
Тетя Нюта, страдавшая в последние годы от ожирения и болезни ног, сидела на мягком диванчике в прохладном холле перед входом в зал, где играли музыканты и танцевали гости.
– Душно там, – пожаловалась она, когда Сергей подвел к ней Ольгу Бондарь. – Дышать нечем. А мне-то с моим весом вообще всегда жарко.
Они принялись болтать втроем, и Сергей не переставал удивляться тому, что у них находится столько общих тем для разговора. Ольгу позвали родители, она отошла, а Нюта выразительно похлопала ладонью рядом с собой, приглашая племянника присесть. Тот послушно опустился на диванчик.
– Серенький, – этим ласковым словом Серегу называла только она, – я тебя никогда в жизни таким не видела. Подумай об этом.
– Каким – таким? – переспросил он. – Я такой же, как всегда. Даже почти и не выпил, только пару рюмок под хорошую закуску. Или ты намекаешь, что я изрядно нетрезв?
Он действительно выпил совсем мало, но не потому, что был трезвенником – в компании приятелей и сокурсников мог позволить себе весьма прилично набраться. Но сегодня праздник у его отца, и недопустимо, чтобы гости получили повод говорить или хотя бы подумать: «Н-да, ну и сынок у нашего уважаемого Михаила Евгеньевича!»
– Я сказала, что никогда не видела тебя таким, – с непонятной значительностью в голосе повторила Анна Анисимовна. – А я ведь знаю тебя с рождения. Всяким повидала. А вот таким – не доводилось. И я еще раз предлагаю тебе подумать об этом. Как следует подумать.
Но до конца банкета и ухода последнего гостя думать о таких глупостях Сереге Саблину было некогда. Он потанцевал с мамой, с несколькими ее подругами, два танца – с Ольгой, после чего они вновь оказались на террасе, радуясь одному из теплых вечеров, которые в последние годы нередко баловали москвичей в конце апреля. Расстались они, когда семейство Бондарей собралось уезжать, и на прощание Сергей попросил у Ольги номер телефона. Если бы она спросила «зачем?», он не смог бы ответить.
Но она не спросила. Просто продиктовала семь цифр, и он записал их на взятой со стола кувертной карте с именем человека, которого Сергей Саблин никогда не знал.
В голове вертелись невесть откуда выплывшие слова:
Нюта читала его нечасто, только когда речь заходила о ее несостоявшемся женихе-поляке, от которого она и узнала о творчестве Гильвика. Сама-то Анечка Бирюкова натурой поэтической отнюдь не была и литературой в молодости не интересовалась, все больше личной жизнью увлекалась да сынишку, рожденного в семнадцать лет, пыталась растить без мужа, не до книжек ей было, профессию бы дельную получить да работу, дающую возможность приработка, а еще лучше – мужа бы найти, который примет ее с ребеночком и хоть как-нибудь обеспечит. А вот поляк Януш, ее самая большая любовь, литературу и особенно поэзию знал очень хорошо и вообще был человеком в высшей степени образованным и одаренным. И все, что осталось в памяти Анны Анисимовны о днях, проведенных с ним, хранилось бережно и любовно. Вот и это стихотворение, прочтенное ей Янеком много лет назад, она декламировала маленькому племяннику с выражением необыкновенной нежности и грусти. Глаза ее в эти минуты становились глубокими и темными, а в голосе появлялись незнакомые Сереже интонации, волнующие и почему-то вызывающие у мальчика слезы.
Примерно лет до семнадцати Сереге казалось, что это стихотворение – вершина поэтического творчества всей мировой литературы. Однако стоило ему закончить школу, провалиться на физике при поступлении в мединститут и пойти работать санитаром в реанимацию больницы «Скорой помощи», как ореол вокруг Гильвика померк, постоянные грязь, боль, запахи, стоны, слезы, смерти и практически непреходящая усталость быстро вытеснили из юной головы всякий романтизм, и любимые с детства строки стали казаться наивными, смешными и в общем-то пустыми.
Юлия Анисимовна была в ужасе, узнав о том, что сын не поступил в институт, и на протяжении двух следующих месяцев все разговоры с Сергеем велись на повышенных тонах и касались только трех тем:
– Ну почему ты меня не послушался и не подал документы в мой институт? У нас тебя не завалили бы на физике, ведь ты ее великолепно знаешь! Почему ты такой упрямый? Зачем тебе нужен был этот другой вуз? Что ты хотел нам с папой доказать?
– Ты хоть понимаешь, что весной тебя заберут в армию? Тебя могут отправить в Афганистан, тебя могут убить!
– Почему ты уперся с этой своей реанимацией? Почему районная больница? Неужели мы с папой не устроили бы тебя в приличное место?! Да вот хоть к Виктору Владимировичу, ты бы там как сыр в масле катался. Или даже в Склиф. Почему ты такой упрямый? Что и кому ты хочешь доказать?
Серега никому ничего доказывать не собирался. Кроме самого себя. Ему важно было проверить и убедиться: действительно ли он хочет заниматься медициной? Действительно ли может? Выдержит ли? Сумеет ли? Будет ли это так же интересно, как ему казалось, когда тетя Нюта рассказывала о строении и функционировании человеческого тела? По плечу ли ему самая тяжелая и грязная работа? И, в конце концов, мужик ли он, мужик с упрямым жестким казацким характером, о котором говорил дед Анисим?
– Но я допустил ошибку, – он все еще надеялся заставить ее понять. – Даже две ошибки, одна серьезнее другой.
Однако усилия оказались напрасными. Еще через несколько минут, в течение которых они обменивались репликами, Сергей отчетливо осознал тщетность собственных попыток объясниться и быть понятым. Все-таки беременная женщина – это не тот слушатель, на которого можно наваливать свои проблемы.
Вечером, проводив Лену до общаги пединститута, Сергей поехал домой. Он не мог понять, расстроен ли отношением Лены к себе и своим переживаниям. Чего он хотел? Сочувствия? Вот уж нет. Серега Саблин отродясь ни в чьем сочувствии не нуждался. Чтобы Лена разделила с ним лежащую на сердце камнем тяжесть? Да нет, пожалуй, это ему тоже не нужно, Сергей привык быть один и со всем справляться в одиночку. Стало быть, ничего ему от Лены было не нужно. Так чего ж он так злится оттого, что ничего и не получил от нее?
Пришлось сказать самому себе правду. Даже две правды, одна неприятнее другой. Первая: он считал, что обязан оправдаться перед девушкой за свою вспышку и грубость, он переступил через себя, рассказывая ей о собственном позорном промахе и часах жгучего, не дающего дышать стыда, он надеялся хотя бы на понимание и хотел услышать в ответ какие-то мягкие утешающие слова, дескать, она вовсе не обижается, потому что понимает, как ему плохо. Этого было бы более чем достаточно. Но ничего даже близко похожего Сергей от невесты не услышал. Вторая правда состояла в том, что, похоже, мама была права. Разумеется, не во всем, об этом и речи нет. Но Лена действительно не в состоянии понять то, что составляет суть ежедневного переживания честного врача: его размышления о цене его же ошибок.
Мысль автоматически перескочила на предстоящий юбилей отца – Михаилу Евгеньевичу Саблину через две недели исполнялось 55 лет. После того разговора с матерью, когда Сергей объявил, что женится на Лене и у них будет ребенок, Юлия Анисимовна ни разу больше не предприняла ни одной попытки отговорить строптивого сына от скоропалительной женитьбы. Создавалось впечатление, что она смирилась с решением Сергея. Однако сочла возможным сказать:
– Лена станет членом нашей семьи только после официальной регистрации брака. Такова наша с папой позиция. Она имеет принципиальный характер, и мы с папой просим тебя отнестись к ней с пониманием и уважением.
– Это ты к чему? – не понял тогда Сергей.
– Это я к тому, – невозмутимо продолжала Юлия Анисимовна, – что на папин юбилей твоя невеста не приглашена. И мы очень надеемся, что ты не станешь настаивать.
Разумеется, настаивать Серега не стал. Да и зачем? От того, будет Лена присутствовать на юбилейном банкете или нет, ничего не изменится ни в его, ни в ее жизни. Родители не торопятся представить своему окружению будущую невестку? Ну понятно, они надеются, что все еще как-нибудь рассосется и само собой образуется. Да и пусть себе надеются, плохо они знают своего единственного сына, если рассчитывают на то, что он будет менять собственные решения. В особенности ТАКИЕ решения.
* * *
Банкет по случаю пятидесятипятилетия профессора Саблина организовали в одном из лучших ресторанов Москвы, арендовав для многолюдного праздника три зала – весь второй этаж. Огромное количество коллег, учеников, бывших пациентов, перешедших со временем в статус добрых приятелей или даже друзей, а также друзья и знакомые не из медицинского мира, и, разумеется, родственники. На первом этаже ресторана два просторных зала работали в обычном режиме, обслуживая посетителей, пришедших поужинать в приятной обстановке, а на первой ступеньке широкой лестницы, ведущей на второй этаж, стоял представительный мужчина со списком на нескольких листах, сличая фамилии из этого списка с фамилиями на открытках-приглашениях, заблаговременно разосланных или развезенных лично Юлией Анисимовной, дабы никто из посторонних не мог проникнуть в общество, сплошь состоящее из медицинских светил и всяческих ответственных личностей. Приехавший вместе с родителями Сергей приостановился возле мужчины со списками и попросил разрешения просмотреть их. Наткнувшись на фамилию «Бондарь», невольно нахмурился: Бондарей на банкете ожидалось трое. Значит, мамина коллега, ее супруг, а также дочь, та самая Ольга, с которой мама так давно мечтала познакомить сына и от контакта с которой этот сын более или менее ловко уклонялся. После известия о женитьбе на Лене Юлия Анисимовна больше ни разу об этой девушке не упоминала, и Сергей расслабился, поверив, что мама оставила свою глупую затею. А теперь вот выясняется, что она все еще лелеет какие-то надежды женить сына так, как ей самой хочется. Ну-ну. Губы Сергея искривились в презрительной ухмылке, но настроение не испортилось. Предупрежден – значит, вооружен. Так его с младых ногтей учил дед Анисим Трофимович.Многие из гостей опаздывали, так что стоять на площадке второго этажа рядом с родителями и приветствовать приглашенных Сергею пришлось битый час. Рядом выставили два низких широких стола, на один из которых складывались красиво упакованные подарки, на второй – букеты и корзины цветов. Едва завидев поднимающуюся по лестнице троицу Бондарей, Серега с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Младшая Бондарь, полноватая, с очень плохой фигурой, короткими ногами, некрасивой формы вислыми ягодицами, ни при каких условиях не могла бы составить конкуренцию его невесте Леночке, настоящей красавице, которой впору быть моделью и рекламировать изысканные наряды, расхаживая по подиуму. И где у мамы глаза? На что она рассчитывала, столь упорно сватая своему сыну такую каракатицу?
Тем не менее он сделал приветливое лицо и растянул губы в обаятельнейшей, как ему казалось, улыбке, приветствуя семью маминой коллеги и принимая коробку с подарком и роскошный букет. Вместе с Бондарями подошел еще один гость, высокий импозантный седовласый мужчина с начальственным выражением лица, и Сергей понял, что это и есть Лукинов – крупный чиновник из Минздрава, родственник Бондарей, который помог им перебраться из провинции в Москву, помог с устройством на работу и всячески поддерживал и опекал. Сергей невольно впился глазами в его ухоженное лицо с правильными привлекательными чертами: «Значит, вот ради кого матушка пыталась продать меня в эту семейку… Интересно, что в нем такого особенного, в этом Лукинове, если маме так нужно приблизиться к нему? Необыкновенные возможности? Или что?»
И в этот момент он перехватил направленный на себя взгляд младшей Бондарь – Ольги. Глаза ее, оказавшиеся неожиданно большими и очень яркими, обрамленными невероятной длины и густоты ресницами, смотрели на Сергея с насмешливым любопытством, словно девушка без труда читала мысли своего несостоявшегося жениха и отлично понимала, о чем и о ком тот думает в этот момент. И даже – что именно он думает. Сергею стало весело, и он, не понимая, зачем это делает, вдруг подмигнул Ольге.
И она подмигнула ему в ответ. Длинные густые ресницы на нижнем и верхнем веках совершили плавное движение навстречу друг другу и тут же, будто передумав сближаться, отпрянули в разные стороны. Словно два бархатных черных веера в руках у испанской танцовщицы. И между этими веерами сверкнул лукавый огонек, на мгновение загоревшийся в радужке цвета черного шоколада.
Сергей обомлел. Но уже через секунду перед ним снова стояла группа очередных гостей, а троица Бондарей и Лукинов следовали в банкетный зал. Он посмотрел вслед Ольге, но в этот раз почему-то не заметил некрасивую фигуру, подчеркнутую вдобавок явно неудачным нарядом, а обратил внимание на крупные кольца черных волос, рассыпавшихся по плечам, обтянутым темно-красным бархатным жакетом.
Наконец все приглашенные собрались, расселись за длинными столами в соответствии с расставленными кувертными картами, Сергей занял место рядом с отцом и мамой, директор научно-исследовательского института, в котором трудился Михаил Евгеньевич Саблин, поднял бокал и произнес первый торжественный тост. Банкет начался, и на какое-то время Сергей совершенно забыл об Ольге Бондарь, увлекшись разговором со своей обожаемой теткой Анной Анисимовной – тетей Нютой, сидящей рядом с ним. Нюта, очень полная, оплывшая, отечная и весьма нездоровая, хотя ей в прошлом году исполнилось всего шестьдесят, по-прежнему не теряла оптимизма, бодрости духа и так любимого Серегой с детства слегка циничного юмора «на грани фола». Он совсем не слушал тосты и здравицы, предпочитая внимать теткиным рассуждениям и довольно язвительным характеристикам, даваемым ею каждому выступающему, и давиться от смеха, который вызывало буквально каждое ее слово.
Через час после начала застолья был объявлен первый перерыв, официанты кинулись убирать закусочные тарелки и готовить столы для подачи основных блюд, а гости поднялись и разошлись по помещениям второго этажа. Сергей вышел на длинную террасу, окаймлявшую две смежные стены здания, дошел до самого ее конца и закурил, прислонившись к балюстраде.
– Извини, – послышался за спиной незнакомый голос, – можно тебя побеспокоить?
Ольга стояла совсем рядом в своем нелепом красном костюме, который ей совершенно не шел, и улыбалась.
«Так, – подумал Серега, – начинается. Вот уже и первая атака, нашла-таки меня, хотя я старательно прятался. Видно, очень хотела найти. Сейчас заведет разговор о чем-нибудь многозначительном. У этих дур подобное поведение именуется флиртом. Ладно, посмотрим, на что ты способна, Ольга Бондарь. Небось, про прекрасный весенний вечер, про природу-погоду, про то, какая у меня замечательная мама и какой выдающийся папа. Знаем мы, о чем девушка должна говорить, если хочет понравиться мужчине. А ты, Ольга Бондарь, знаешь?»
Ольга Бондарь, что сразу стало ясно, не знала. Или не хотела знать. Но возможно, просто делала вид. Во всяком случае, сказала она совсем не то, что ожидал Серега.
– Ты меня не прикроешь от предков? Они меня за курение гоняют. Если поймают с сигаретой – весь ливер на фарш переработают.
Сергей отступил от края балюстрады, пропуская Ольгу в уголок, образованный перилами и стеной здания, а сам встал так, чтобы крупную девушку не было видно из-за его спины, и протянул ей пачку сигарет.
– Спасибо, – Ольга покачала головой, – у меня свои. Я только попрошу тебя подержать сигарету и давать мне затягиваться. Если что – пусть думают, что это ты куришь, а я просто так рядом стою.
Сергей пожал плечами, с неудовольствием подумав, что эта несуразная девица вообще не имеет ни малейшего представления о современных канонах флирта и пользуется старыми, принятыми еще у прабабушек приемчиками, типа «мужчина, угостите даму папироской». Он подождал, пока Ольга прикурит свою сигарету и передаст ему. Первые несколько затяжек он держал сигарету ближе к зажженному концу, но потом ему пришлось перехватить ее поближе к фильтру, и когда он подносил пальцы к губам девушки, то с какой-то брезгливой неприязнью ощущал тепло ее дыхания. «Дешевка! – пронеслось у него в мозгу. – Дура! Надо же умудриться переть так тупо напролом! Сейчас еще, не приведи Господь, попытается дотронуться своими губами до моих пальцев, изображая нечаянный поцелуй. Ну, спасибо, маменька, удружила».
Он невольно дернул рукой, когда Ольга в очередной раз затягивалась, и девушка поморщилась.
– Что ж ты так меня боишься-то? – насмешливо проговорила она. – Я не кусаюсь. И если уж на то пошло, в жены к тебе не набиваюсь. Просто с предками скандалить не хочется, проще сделать, как они говорят. Они же вместе с твоей мамой спят и видят нас с тобой поженить, и даже то обстоятельство, что у тебя невеста беременна и свадьба через три недели, их не останавливает. Вот я подумала, что без толку пытаться что-то объяснить людям, которые таких элементарных вещей не хотят понимать. Только воздух зря сотрясать. Сделаю, как они просят, а потом скажу, что не понравилась тебе. Или ты мне.
Сергей удрученно молчал. Вообще-то обожаемая тетя Нюта частенько повторяла ему, что он совсем не умеет разбираться в людях, но Сережа никогда ей не верил, считая себя мастером общения и контактов. Что же получается, тетка права? Неужели можно было так глубоко заблуждаться?
Где-то на периферии сознания мелькнула обида, вызванная ее последними словами: «Скажу, что не понравилась тебе. Или ты мне». Ну, она-то ему не понравилась – это к бабке не ходи, но почему этой нахальной дуре мог не понравиться Сергей Саблин, по которому сохла половина девчонок на курсе? Что она вообще о себе возомнила, эта Бондарь с высокопоставленным родственником и отвратительной фигурой, в дурацком красном костюме с юбкой выше колен?! Ничего, сейчас он ей ответит – мало девице не покажется.
Однако, сам от себя не ожидая, он произнес вслух совсем другое:
– А что, я тебе в самом деле не понравился?
…Когда Серега, наконец, заметил стоящую рядом Юлию Анисимовну, то с огромным удивлением услышал от нее о том, что гости уже закончили есть основное блюдо, и через полчаса подадут десерт, и Сережу и Олю все потеряли.
– Дети, – с нескрываемым удовольствием продолжала мама, – я очень рада, что вы нашли общий язык и не скучаете. Но, может быть, вы пойдете потанцуете? Там играет очень симпатичная группа, все веселятся, а вы в уголок забились и глаз не кажете.
Сергей всей кожей почувствовал, какое наслаждение испытывала мать, произнося слово «дети» – как будто обращалась к давно и счастливо женатым сыну и невестке. Он собрался было по обыкновению огрызнуться в ответ, но внезапно понял, что повода-то нет. Они с Ольгой действительно нашли общий язык и вот уже битый час разговаривали о патанатомии, которой, к его огромному удивлению, очень интересовались оба. У себя на курсе он был самым большим любителем и знатоком этой дисциплины, ни один сокурсник не ориентировался лучше него в гистологии и патоморфологии, и он как-то уже попривык быть «первым среди равных», а то и «совсем неравных», но здесь он встретил собеседницу, которая не только не уступала ему в объеме знаний, но и, пожалуй, кое в чем превосходила, демонстрируя горячую увлеченность патанатомией, граничащую с влюбленностью.
И тут он отчего-то смутился, хотя застенчивостью никогда не страдал. Ему хотелось продолжать разговор с Ольгой, но в то же время страшно не хотелось признавать правоту Юлии Анисимовны, радостно взирающей на результат собственных усилий: ее сын с удовольствием общается с девушкой – «ровней» и по воспитанию, и по образованию, и по происхождению, и по интеллекту, и по кругу интересов. Все происходит именно так, как она и предрекала. Сергей попытался выкрутиться из ситуации без ущерба для собственного самолюбия.
– Неужели все горячее уже съели? А я так мечтал о хорошем куске бараньей ноги! – с деланым весельем заговорил он. – Что ж вы нас раньше не позвали?
– Ну, – Юлия Анисимовна двусмысленно улыбнулась, – мы не хотели вам мешать, вы тут стояли как два голубка, головы друг к другу склонили и что-то очень живо обсуждали.
– Мы обсуждали специализацию, – спокойно и ни на секунду не смутившись, ответила Ольга. – Но от горячего я бы тоже не отказалась. Там еще что-то осталось на столе или уже все унесли?
– Ваши тарелки стоят, – объявила мать Сергея, – вообще-то официанты убирают и накрывают «сладкий стол», но можно попросить их принести вам баранину, она и в самом деле удалась на славу.
За огромным столом в почти безлюдном зале они сидели вдвоем, с аппетитом поедая баранину с изысканным гарниром и не переставая болтать, делясь впечатлениями о своих институтах: Ольга училась как раз там, где заведовала кафедрой Юлия Анисимовна Саблина, а Сергей принципиально поступал в другой медицинский вуз, благо в Москве их было достаточно: Первый, Второй и Третий мединституты и еще медицинский факультет Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Ольга Бондарь собиралась стать патологоанатомом и с полуслова поняла Сергея, который стал объяснять ей, почему не хочет заниматься лечебной работой. Ей, в отличие от Лены, не нужно было приводить подробные обоснования такого решения: о моральной ответственности врача, о страхе совершить ошибку, о боли при потере больного она рассуждала даже, наверное, более глубоко, чем сам Сергей.
– А как получилось, что ты вообще выбрал медицину? – спросила Ольга. – Когда ты принял решение стать медиком?
И Сергей с упоением принялся рассказывать о тете Нюте, о том, как она прививала ему, совсем еще сопливому пацану, интерес к естествознанию, к человеческому телу, к биологии, химии, анатомии, физиологии. И к смерти.
– Неужели к смерти? – не поверила Ольга. – Ох, как тебе повезло, что рядом с тобой оказалась такая тетя Нюта! Она, наверное, необыкновенная женщина, да?
Сергей вскочил, ножки стула громко проскрежетали по паркету.
– Пошли, – он сам не заметил, как схватил Ольгу за руку и потянул за собой, – я тебя сейчас с ней познакомлю, она здесь. Может, ты видела – она в начале банкета рядом со мной сидела.
Ольга послушно встала, но руку почему-то выдернула и негромко произнесла, с улыбкой глядя прямо ему в глаза:
– Да нет, Сережа, не она с тобой рядом сидела. Это ты рядом с ней сидел.
– Что? – переспросил он, не поняв.
– Ничего, – она усмехнулась. – Пойдем знакомиться с Анной Анисимовной.
Тетя Нюта, страдавшая в последние годы от ожирения и болезни ног, сидела на мягком диванчике в прохладном холле перед входом в зал, где играли музыканты и танцевали гости.
– Душно там, – пожаловалась она, когда Сергей подвел к ней Ольгу Бондарь. – Дышать нечем. А мне-то с моим весом вообще всегда жарко.
Они принялись болтать втроем, и Сергей не переставал удивляться тому, что у них находится столько общих тем для разговора. Ольгу позвали родители, она отошла, а Нюта выразительно похлопала ладонью рядом с собой, приглашая племянника присесть. Тот послушно опустился на диванчик.
– Серенький, – этим ласковым словом Серегу называла только она, – я тебя никогда в жизни таким не видела. Подумай об этом.
– Каким – таким? – переспросил он. – Я такой же, как всегда. Даже почти и не выпил, только пару рюмок под хорошую закуску. Или ты намекаешь, что я изрядно нетрезв?
Он действительно выпил совсем мало, но не потому, что был трезвенником – в компании приятелей и сокурсников мог позволить себе весьма прилично набраться. Но сегодня праздник у его отца, и недопустимо, чтобы гости получили повод говорить или хотя бы подумать: «Н-да, ну и сынок у нашего уважаемого Михаила Евгеньевича!»
– Я сказала, что никогда не видела тебя таким, – с непонятной значительностью в голосе повторила Анна Анисимовна. – А я ведь знаю тебя с рождения. Всяким повидала. А вот таким – не доводилось. И я еще раз предлагаю тебе подумать об этом. Как следует подумать.
Но до конца банкета и ухода последнего гостя думать о таких глупостях Сереге Саблину было некогда. Он потанцевал с мамой, с несколькими ее подругами, два танца – с Ольгой, после чего они вновь оказались на террасе, радуясь одному из теплых вечеров, которые в последние годы нередко баловали москвичей в конце апреля. Расстались они, когда семейство Бондарей собралось уезжать, и на прощание Сергей попросил у Ольги номер телефона. Если бы она спросила «зачем?», он не смог бы ответить.
Но она не спросила. Просто продиктовала семь цифр, и он записал их на взятой со стола кувертной карте с именем человека, которого Сергей Саблин никогда не знал.
* * *
Ночью разразился ливень, но Сергей не стал закрывать окно, несмотря на то что дождем заливало подоконник и вода попадала даже на паркет, который Юлия Анисимовна очень берегла. Он точно знал, что если мать обнаружит мокрый пол, упреков и обвинений в безалаберности и в неумении бережно относиться к вещам и собственному жилищу не избежать. Но ему было все равно. Он ворочался с боку на бок на своем диване, то натягивая одеяло до самого подбородка, то покрываясь испариной и отбрасывая его, и все не мог найти положения, которое принесло бы успокоение и вернуло ясность мысли.В голове вертелись невесть откуда выплывшие слова:
Это стихотворение французского поэта Эжена Гильвика Сережа с раннего детства неоднократно слышал от тети Нюты. Даже ребенком он понимал, что речь идет об одиночестве. Стихи казались ему волшебными, какими-то неземными, а поскольку само стихотворение было довольно коротким, он быстро, со второго раза запомнил его наизусть.
Я смог без тебя весь вечер нести
Тяжесть своих одиноких шагов…
Больше я так не хочу —
Без тебя.
Нюта читала его нечасто, только когда речь заходила о ее несостоявшемся женихе-поляке, от которого она и узнала о творчестве Гильвика. Сама-то Анечка Бирюкова натурой поэтической отнюдь не была и литературой в молодости не интересовалась, все больше личной жизнью увлекалась да сынишку, рожденного в семнадцать лет, пыталась растить без мужа, не до книжек ей было, профессию бы дельную получить да работу, дающую возможность приработка, а еще лучше – мужа бы найти, который примет ее с ребеночком и хоть как-нибудь обеспечит. А вот поляк Януш, ее самая большая любовь, литературу и особенно поэзию знал очень хорошо и вообще был человеком в высшей степени образованным и одаренным. И все, что осталось в памяти Анны Анисимовны о днях, проведенных с ним, хранилось бережно и любовно. Вот и это стихотворение, прочтенное ей Янеком много лет назад, она декламировала маленькому племяннику с выражением необыкновенной нежности и грусти. Глаза ее в эти минуты становились глубокими и темными, а в голосе появлялись незнакомые Сереже интонации, волнующие и почему-то вызывающие у мальчика слезы.
Примерно лет до семнадцати Сереге казалось, что это стихотворение – вершина поэтического творчества всей мировой литературы. Однако стоило ему закончить школу, провалиться на физике при поступлении в мединститут и пойти работать санитаром в реанимацию больницы «Скорой помощи», как ореол вокруг Гильвика померк, постоянные грязь, боль, запахи, стоны, слезы, смерти и практически непреходящая усталость быстро вытеснили из юной головы всякий романтизм, и любимые с детства строки стали казаться наивными, смешными и в общем-то пустыми.
Юлия Анисимовна была в ужасе, узнав о том, что сын не поступил в институт, и на протяжении двух следующих месяцев все разговоры с Сергеем велись на повышенных тонах и касались только трех тем:
– Ну почему ты меня не послушался и не подал документы в мой институт? У нас тебя не завалили бы на физике, ведь ты ее великолепно знаешь! Почему ты такой упрямый? Зачем тебе нужен был этот другой вуз? Что ты хотел нам с папой доказать?
– Ты хоть понимаешь, что весной тебя заберут в армию? Тебя могут отправить в Афганистан, тебя могут убить!
– Почему ты уперся с этой своей реанимацией? Почему районная больница? Неужели мы с папой не устроили бы тебя в приличное место?! Да вот хоть к Виктору Владимировичу, ты бы там как сыр в масле катался. Или даже в Склиф. Почему ты такой упрямый? Что и кому ты хочешь доказать?
Серега никому ничего доказывать не собирался. Кроме самого себя. Ему важно было проверить и убедиться: действительно ли он хочет заниматься медициной? Действительно ли может? Выдержит ли? Сумеет ли? Будет ли это так же интересно, как ему казалось, когда тетя Нюта рассказывала о строении и функционировании человеческого тела? По плечу ли ему самая тяжелая и грязная работа? И, в конце концов, мужик ли он, мужик с упрямым жестким казацким характером, о котором говорил дед Анисим?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента