Александра Маринина. Последний рассвет

   – Стесняетесь? Чего? – удивился Антон.
   – Ну… – Девушка смутилась и робко улыбнулась. – Мне, например, хочется купить хорошее белье, и не потому, что я капризная, просто у меня аллергия на синтетику, я могу носить только хлопок, а красивое белье из натуральных тканей стоит дорого. Мне неловко папе про белье объяснять, понимаете? А ведь он еще и показать потребует, когда я его куплю. Или дезодорант… Это ведь такое интимное дело, а папа мужчина… Понимаете? – снова спросила она.
   Антон понимал прекрасно. Ваське всего десять, но что такое девичье смущение, он уже видел. А Нине-то шестнадцать!
   – Папа вообще никакого вранья не терпит, – продолжала между тем Нина. – Он всегда всех нас наказывал за это, даже за мелкую ложь. Я, когда маленькая была, не понимала, почему он такой. А когда подросла, мама мне объяснила, что сейчас очень много наркомании, и даже в школах наркотики открыто продают, и папа строго следит, чтобы мы в беду не попали. Ну, за старших-то он теперь спокоен, а вот за мной бдит во все глаза. Тотальный контроль.
   Интересная семейка… И девушка прелюбопытная. Такая красавица наверняка хочет хорошо одеваться и пользоваться всяческими женскими прибамбасами, а тут строгий папа, у которого нужно просить каждый рубль и потом за него отчитываться. Не мог ли у Ниночки возникнуть соблазн завладеть взятым напрокат украшением и одним махом решить массу финансовых проблем? Разумеется, не сама она на мать руку подняла, но ведь у такой красотки наверняка масса поклонников, а то и близких дружков.
   Антон глянул на часы: вполне можно зайти в школу к Нине и поговорить с кем-нибудь из ее педагогов.
   – Нина, в какой школе вы учитесь?
   – Я в гимназии имени Ушинского учусь, можно на автобусе две остановки проехать, а можно через парк пешком пройти. А что?
   – Просто интересно, – улыбнулся Антон. – Нравится учиться?
   – Нравится, – спокойно ответила Нина, хотя особого энтузиазма в ее голосе оперативник не услышал.
   Впрочем, это вовсе не свидетельствовало о ее равнодушии к учебе. У девушки мать погибла, и все ее мысли только об этом.
 
   Гимназия имени Ушинского действительно находилась «через парк», Антон на машине доехал очень быстро. Уроки уже закончились, но, судя по количеству бегающих и неспешно идущих по коридорам подростков, имели место и какие-то дополнительные занятия, факультативы, секции. Мимо Антона с громким криком пронеслась группа парней в спортивной форме, и от их разгоряченных потных тел пахнуло здоровьем и молодой нерастраченной силой.
   Учительская находилась на втором этаже. Классного руководителя Нины Панкрашиной там не оказалось, но Антону посоветовали поискать ее в лингафонном кабинете, где та – преподаватель английского – вела факультатив. Так и оказалось. Пятеро подростков сидели в наушниках и что-то слушали, а симпатичная немолодая дама вполголоса о чем-то беседовала с шестым – лопоухим обритым наголо пацаненком лет двенадцати-тринадцати. Причем беседовала отнюдь не на русском языке. Увидев Антона, дама поднялась и подошла к нему.
   – Вы ко мне?
   О том, что мать Нины Панкрашиной погибла накануне, она, конечно же, знала и сама лично разрешила Нине в течение ближайшей недели не приходить на занятия.
   Выслушав Сташиса, она кивнула:
   – Сейчас я дам детям задание и выйду к вам в коридор, там мы сможем поговорить.
   О Нине Панкрашиной педагог отозвалась в самых восторженных выражениях: девочка прилежно училась и демонстрировала примерное поведение, хорошо успевала по всем предметам, и никаких проблем с ней у педсостава не возникало никогда.
   – Но это на уроках, – заметил Антон, который очень хорошо знал, насколько может разниться поведение подростка дома, в школе и на улице. – А вообще, в жизни? Нина – она какая? Добрая, злая? Контактная или замкнутая?
   Англичанка усмехнулась:
   – Понимаю, о чем вы. Сама за много лет разные метаморфозы наблюдала. В школе – чистый ангел, как за порог школьного здания ступит – хоть святых выноси. Вплоть до уголовщины. Но Ниночка Панкрашина – не тот случай. Я ее родителей знаю очень давно, у нас ведь ее старший брат учился и сестра. Но это когда мы уже стали гимназией. До этого мы были просто английской спецшколой, и самый первый сын Панкрашиных тоже здесь учился, они давно в нашем районе живут. Знаете, такие родители редко встречаются: ведь когда старший мальчик здесь учился, они были совсем молодыми, и квартира у них была крошечная, от производства полученная. А потом Игорь Николаевич занялся бизнесом, и очень успешно, и встал вопрос о покупке нового жилья, так они район менять не захотели, чтобы второй ребенок, дочка, тоже здесь училась. А потом и в третий раз стали квартиру менять на более просторную, и снова здесь же, потому что школа… Евгения Васильевна у нас бессменный член родительского комитета, хотела все знать про своих детей, чтобы ничего не упустить, очень она боялась, что они с плохой компанией свяжутся и учебу запустят. А Игорь Николаевич, как разбогател и встал на ноги, является нашим постоянным спонсором: ремонты, массовые мероприятия, выпускные вечера, поощрительные стипендии или ценные подарки лучшим ученикам, поездки и экскурсии – ничего этого не было бы, если бы не его помощь. Это я к тому рассказываю, что родители очень следят за Ниночкой, очень сильно ее контролируют, поэтому могу точно сказать, что ни с какой плохой компанией она не связана. Совершенно домашняя девочка, жестко ориентированная на учебу и получение хорошего образования. Она ведь и на курсы ко мне ходит.
   – На курсы?
   – Да, у меня по диплому два языка – английский и испанский, а в нашей гимназии преподают английский и еще один язык в обязательном порядке и третий язык факультативно. Все, конечно, берут английский, а дальше решают сами: или немецкий обязательно и французский факультативно, или наоборот. Так что здесь я могу только английский язык преподавать, а на курсах я преподаю испанский. Вот на испанский Ниночка и ходит.
   – Часто?
   – Три раза в неделю по два часа.
   Теперь Антон решил подобраться к тому главному вопросу, ради которого он, собственно, и пришел в гимназию.
   – Нина – очень красивая девушка, очень современная, – осторожно начал он. – Я знаю, что Евгения Васильевна не приветствовала роскошь в одежде, одевалась очень просто и скромно. Вероятно, она и Нину так же одевала. Не могли у девочки из-за этого появиться какие-нибудь… – Он постарался аккуратно подобрать слова: – Неправильные мысли? Может быть, она завидовала другим девочкам, которые одеты более модно и дорого? Ну, вы понимаете…
   Англичанка рассмеялась.
   – Да ну что вы! Евгения Васильевна – это Евгения Васильевна, а Ниночка – это совсем другое.
   – То есть? – приподнял брови Антон.
   – Евгения Васильевна была очень опытным родителем, если можно так выразиться. Она прекрасно понимала, что есть ее жизнь – такая, какой она ее прожила, и есть жизнь ее детей, которая развивается и протекает в совершенно других условиях, в другой среде, в другой стране, в конце концов. И никогда не пыталась в отличие от очень многих родителей заставить своих детей прожить такую же жизнь, какой жила она сама, и разделять ее вкусы и принципы. А принципы у Евгении Васильевны были. Она отлично понимала, что такое детская зависть и детская ревность. И ее дети всегда – я подчеркиваю: всегда! – были одеты не хуже других и имели все то же самое, что имело большинство. И мобильные телефоны, и модные ранцы, и всякую технику. Об одежде я уж не говорю. Знаете, у Панкрашиных есть удивительное качество, которое вообще-то крайне редко встречается: они абсолютно точно чувствуют грань, отделяющую понятие «всё, что нужно» от понятия «избыточное». У их детей всегда было все, что нужно, чтобы чувствовать себя комфортно в среде сверстников, и никогда не было ничего лишнего, что как-то выделяло бы их или вызывало зависть. Поистине редкое качество.
   – Значит, у Нины нет острой потребности в деньгах, в тратах? – уточнил Антон на всякий случай, хотя из слов учительницы уже и так понял, что промахнулся.
   Ради денег Нина на преступление вряд ли пошла бы, у нее и так все было.
   – Нет, – покачала головой англичанка.
   – А приятели? Поклонники? С кем Нина дружит в классе?
   – Вы знаете, особо ни с кем. И одновременно со всеми. Ниночка не из тех девочек, которые умеют… – Она покачала головой и вдруг озорно глянула на Сташиса. – Есть такое полуприличное выражение «дружить взасос». Так вот это – не про Нину. Она со всеми ровная, доброжелательная, списывать дает любому, кто попросит, не делит одноклассников на своих и чужих. Впрочем, классы у нас маленькие, по десять человек всего, так что все как-то умудряются хороводиться одной компанией, не разделяясь на группки. Самой близкой, самой задушевной подружки у Ниночки нет. И в то же время все девочки из ее класса – ее подружки. Это от мамы, от Евгении Васильевны. Такая особенность характера.
   «Это точно, – подумал Антон. – Про это я уже наслышан. Множество подружек и приятельниц, и ни одной – самой близкой, которая знает о тебе всю правду, всю твою подноготную».
   – А мальчики?
   – Только дружеские отношения, – заверила его педагог. – Мальчикам она очень нравится, и одноклассникам, и из параллельного класса, и даже из одиннадцатого. Но Нина на них не реагирует. Учеба, учеба и учеба. А потом карьера, карьера и карьера. Правда, на курсах есть хороший паренек, который за ней ухаживает, и Ниночка его ухаживания принимает.
   – Принимает? – насторожился Антон. – В чем это выражается? У них близкие отношения?
   Англичанка тонко улыбнулась.
   – Молодой человек, я давно уже не обольщаюсь насчет нравов современных школьников. Половая жизнь начинается в тринадцать лет, а иногда и в одиннадцать, это мне отлично известно. И поверьте мне, я по поведению и внешнему виду подростка, и мальчика, и девочки, могу совершенно точно вам сказать, занимается он этим или нет. То, что Ниночка не поддерживает со своим кавалером интимных отношений, я вам гарантирую. Она просто позволяет ему провожать себя домой после занятий на курсах и иногда ходит с ним в кафе или в кино. Не более того. Кстати, я ведь тоже живу в этом районе и несколько раз видела Ниночку в компании с этим пареньком, они шли через наш парк в сторону Ниночкиного дома. А я шла сзади, метрах в тридцати. И ни разу ничего не заметила – ни поцелуев, ни объятий, ничего. Просто шли и разговаривали. Более того, один раз я торопилась, и мне пришлось их обогнать, так что я невольно услышала обрывок их разговора. И знаете, что они обсуждали?
   – Что?
   – Фильмы Альмодовара. И, между прочим, говорили на испанском.
   Да, все это – совершенно идиллическая картина, но надо прояснить ситуацию до конца. Подонки с хорошим образованием и знанием иностранных языков – не такая уж редкость в наше время.
   – А этот паренек – что вы можете о нем рассказать?
   Учительница сделала жест – мол, подождите минутку, – заглянула в класс, сказала ученикам несколько слов по-английски и снова вернулась к Антону.
   – Мальчик… – задумчиво проговорила она. – Знаете, мне пора на урок, так что я не буду вам ничего долго объяснять, хотя могла бы рассказывать о нем так же много, как о Ниночке. Скажу одно: если бы у меня был такой сын – я была бы счастлива. А уж я детей на своем веку повидала, можете мне поверить.
   И Антон поверил.
   От версии о причастности Нины Панкрашиной и ее кавалера к убийству Евгении Васильевны на данный момент придется отказаться. Но это пока. Потому что в любой момент может обнаружиться какой-нибудь фактик, самый незначительный, который заставит снова об этом задуматься. Ладно, пойдем дальше. И без Нины Панкрашиной есть над чем поработать.
 
   Дом Георгия Владиленовича Анищенко, заместителя Игоря Панкрашина, находился за городом, и Колосенцев с тоской думал о том, что придется по пробкам тащиться к такую даль, чтобы поговорить со свидетельницей, и убить на это хорошо если полдня, а то и весь день, ведь обратную дорогу тоже придется осилить… Но ему несказанно повезло: ответившая на его звонок супруга Анищенко по имени Алла сказала, что весь день собирается провести в Москве, у нее масса дел. При этих словах Колосенцев усмехнулся: знает он прекрасно, какие такие дела бывают у неработающих дамочек. Небось массажисты-стилисты всякие или безумный шопинг. Они долго согласовывали время и место и наконец договорились, что беседу с оперативником Алла Анищенко втиснет между двумя деловыми встречами.
   – У меня будет не больше часа, – предупредила она.
   – Мне достаточно, – ответил Геннадий.
   Встречу она назначила в кафе на первом этаже гостиницы «Балчуг». Место Колосенцеву не нравилось, уж больно пафосное, и цены чудовищные, так что даже чашку чаю он там себе позволить не сможет, но спорить и тем более настаивать на чем-то он не решился, памятуя о своем же правиле: никогда не давить на фигуранта при первом контакте. Пусть будет так, как ей удобно. Тем более это в любом случае лучше, чем пилить невесть куда за город.
   Алла Анищенко, стройная ухоженная женщина с крашеными в очень красивый, но столь же неестественный цвет волосами, опоздала на двадцать минут, но извиняться и не подумала.
   – То, что случилось с Женей, ужасно, – заявила она в первую же секунду. – Но я не совсем понимаю, какую информацию вы от меня ждете. Мы ведь не были близкими подругами. Да и не близкими тоже. Просто знали друг друга много лет, потому что наши мужья очень дружны, вот и приходилось встречаться. Бывает, что дружат семьями, и мужья, и жены, но это не наш случай. Игорь с Жорой дружат, а мы с Женечкой просто приятельницы.
   – Я бы хотел поговорить о приеме, на котором вы были двадцатого ноября, – объяснил Колосенцев, с завистью поглядывая на официанта, прошмыгнувшего мимо них с двумя тарелками, на которых красовались какие-то немыслимые десерты.
   Алла быстро, не глядя в меню, сделала заказ – чай и фруктовый салат, Колосенцев воздержался, небрежно солгав, что он уже выпил кофе и перекусил, пока ждал ее. Не признаваться же, что дорого!
   – А что с приемом? – не поняла Алла. – Вы спрашивайте, время идет. Через полчаса мне придется уйти, я не могу опаздывать.
   Вот так, несколькими словами, она вроде бы поставила оперативника на место, а на самом деле – ткнула мордой в стол. Мол, на встречу с тобой и опоздать можно, не такое уж важное дело – расследование убийства, а вот мои дела по-настоящему важны, и опаздывать я никак не могу.
   – Вы общались с Евгенией Васильевной на приеме?
   – Ну конечно! С кем ей там еще общаться, кроме нас? Она же там никого больше не знает.
   – Кроме вас? – уточнил Колосенцев. – А сколько вас?
   Алла рассмеялась:
   – Трое. Или четверо, я сейчас точно не вспомню, в каком составе мы стояли, когда Женя к нам подошла. Я была, еще две дамы, если нужно – я назову их имена и дам координаты, а вот четвертая, известная журналистка, то ли была в тот момент, то ли нет – точно не скажу. Она какое-то время с нами стояла, потом отходила, потом снова подходила…
   Все это Колосенцев и так знал со слов Игоря Панкрашина, и имена этих дам, и их телефоны. Пока ничего нового.
   – Евгения Васильевна не рассказывала вам о том, что кто-то из присутствовавших на приеме заинтересовался ее украшением? Может быть, кто-то комплимент ей сказал или поинтересовался стоимостью… Не было такого?
   – Украшение? – Алла Анищенко сделала движение, при котором у нормального человека на лбу должны были бы появиться морщины. Ее же лоб, судя по всему, накачанный ботоксом, остался неподвижным. – Да, на Женечке было украшение, и что? Что в нем особенного? Большое, даже громоздкое на мой вкус, и аляповатое какое-то. Я такие называю: «богачество показать». А что не так с этим украшением?
   – Оно пропало.
   – Что вы говорите? Ну надо же…
   Алла покачала головой, и Колосенцеву почему-то показалось, что она не одобряет людей, которые позарились бы на такое «барахло».
   – Не понимаю, – продолжала она задумчиво. – Колье как колье, ни серег к нему, ни кольца, ни браслета, то есть это даже не гарнитур. Кому оно могло понадобиться?
   – Евгения Васильевна не говорила, сколько оно стоит?
   – Нет, мы его вообще не обсуждали. То есть мы, конечно, заметили, что Женя наконец-то появилась хоть в каком-то украшении, но сразу заговорили о другом и больше к колье не возвращались. А что, с установлением цены какие-то проблемы? Игорь же наверняка знает стоимость, он же сам платил.
   – С чего вы взяли? – насторожился Геннадий.
   – А разве нет? Разве его не Игорь купил? А кто?
   Глаза Аллы хищно блеснули неподдельным интересом.
   – Его вообще никто не покупал, Евгения Васильевна брала его напрокат в рент-бутике.
   – Да-а-а? – Изумлению Аллы не было предела. – Правда? С ума сойти! Ну, тогда я вам совершенно точно скажу, что никто на это колье не позарился бы, и если оно пропало, то не потому, что его украли, а потому, что Женя его куда-нибудь засунула.
   – Откуда такой вывод?
   – Ой, ну неужели вы не понимаете? Украшения напрокат – это в основном бижутерия, очень красивая, иногда даже дорогая, но все равно это всего лишь бижутерия. В Москве есть несколько точек, где можно взять в аренду настоящую ювелирку, немного, всего две или три, но там с вас возьмут залоговую стоимость в размере ста процентов цены изделия, плюс еще проценты за прокат. Если бы это «богачество» было настоящим, оно бы стоило огромных денег. Ни один бутик никогда – запомните это! – не связался бы с такой вещью. Если бы камни в этой, простите за выражение, красоте невозможной были натуральными, цена была бы неподъемной. Напрокат дают только недорогую ювелирку. Так что, если колье было настоящим, оно не могло быть прокатным, его можно было только купить, причем за бешеные деньги.
   – А если все-таки прокатным?
   – Тогда это бижутерия, – безапелляционно заявила Анищенко и добавила: – Без вариантов.
   – И Евгения Васильевна сказала вам, что колье взято напрокат?
   – Нет, ничего этого она не говорила, мы думали, что это Игорь наконец расщедрился, начали Женечку подкалывать, а она сразу принялась щебетать про то, какой Волько чудесный, так что если кто-то из нас и обратил внимание на украшение, то мы быстро отвлеклись.
   Волько… Это еще кто? Такое имя пока не всплывало.
   – А что такое с Волько? – спросил Колосенцев как бы между прочим, будто бы отлично зная, кто это такой.
   – Да это певец, который там выступал. Вы ж понимаете… Женя наша, конечно, простота необыкновенная, перекинулась парой слов с Волько и потом весь вечер только об этом и трещала, дескать, какой он милый человек, какой обаятельный, какой приятный. Ну скажите мне, вот как можно назвать этого надутого высокомерного хлыща приятным? Просто смешно!
   Геннадий не очень хорошо представлял себе мужчину, о котором так возбужденно говорила Алла Анищенко. При слове «певец» он припомнил, что действительно слышал его фамилию, но ничего больше он об этом человеке не знал и уж тем более не имел представления о том, действительно ли он такой надутый и высокомерный, как утверждает свидетельница, или это исключительно ее личные впечатления?
   – Тогда почему же он показался Евгении Васильевне милым и приятным, если он такой противный?
   – А вы не понимаете? – Алла фыркнула и изящно повела плечиком. – Этот прием и люди на нем – не Женина тусовка, ей там одиноко и скучно, муж занят переговорами с нужными людьми, а она ходит одна, неприкаянная и брошенная. Поэтому любой, кто с ней заговорит и улыбнется ей, покажется нашей Женечке сказочным принцем. Разве вам такое не знакомо?
   Эти слова Колосенцев почел за благо не комментировать: ему самому такое было незнакомо, оперативная работа не предполагает ситуации, когда не смеешь или не можешь заговорить с незнакомым человеком. Во всяком случае, Гена Колосенцев мог заговорить с кем угодно и где угодно, не испытывая ни малейшей неловкости.
   – Значит, Волько с ней заговорил? – уточнил он.
   – Ну, или она с ним, не знаю, но в любом случае они разговаривали, это точно, я сама видела.
   – А кроме Волько с кем Панкрашина разговаривала?
   – Я же вам уже говорила: со мной. С Дашей. С Катей. – Правильные черты лица Аллы Анищенко исказились в недовольной гримасе: ну сколько можно спрашивать про одно и то же? – Да мы все вместе стояли, она к нам подошла и принялась трещать про Волько. Наша Женя как бездомная собака, готова пойти за первым же, кто ее погладит. А уж если покормит, так она будет ему предана до гробовой доски.
   – А вы ее не очень-то жаловали, – едко заметил Геннадий.
   Алла смутилась и даже вроде бы растерялась:
   – Нет, что вы, не в том дело, что я не любила Женю, наоборот, ее все любили, она была чудесная, просто не нашего круга. Женечка была очень общительная, умела хорошо контактировать с людьми и расположить их к себе. И вообще она без общения засыхала, поэтому очень держалась за своих подружек, с которыми по сто лет вместе работала, никак расстаться с ними не могла. Без конца к ним в гости ездила или в кафе приглашала. И они ее очень любили, между прочим. Женечка, конечно, простовата была, но безвредная и добрая. И подружки у нее такие же, как она сама, без образования, всю жизнь секретарями и делопроизводителями работали. Вот это – ее круг, с ними ей было хорошо, уютно. И Женя очень дорожила их отношениями, старалась не раздражать подруг, не вызывать зависти, поэтому одевалась очень плохо и украшений не носила, всячески подчеркивала, что она осталась такой же, как они, несмотря на то, что Игорь стал состоятельным человеком.
   – И откуда вы это знаете? Евгения Васильевна сама вам об этом говорила?
   – Нет, что вы. – Алла рассмеялась. – Мы не настолько задушевные подружки, чтобы делиться такими подробностями. Я ведь уже говорила: мы просто приятельницы, давние знакомые. Об этом моему мужу Жоре рассказывал Игорь Панкрашин, а муж соответственно мне пересказал. Но я не думаю, что это чистая правда.
   – Вот как? А почему? В чем вы сомневаетесь?
   – Да Женя никогда не интересовалась своим внешним видом. Можно носить дешевую плохую одежду и обувь, но всегда видно, когда женщина занимается собой, а когда ей на свою внешность наплевать. Я понимаю, к подругам – в старых брюках и растянутом свитере. Но в другие-то места можно одеться как-то по-другому? Она на мероприятия с Игорем приходит уже несколько лет в одном и том же платье, а ведь здесь ее подружек нет, могла бы надеть и что-то поприличнее, поновее. Своего косметолога у Жени нет, массажиста нет, маникюр всегда самодельный, в парикмахерскую ходить не любит. Волосы у Женечки от природы очень хорошие, густые, но запущенные – это же ужас какой-то! Нестриженые, неуложенные, краской пренебрегает, даже голову помыть вовремя – и то может забыть. – Алла деловито посмотрела на часы: – Простите, мне пора бежать.
   «Ну и ладно, – подумал Колосенцев. – Я уже все спросил».
   Женщина достала из сумочки деньги, сунула их под сахарницу, не дожидаясь, пока официант принесет счет, и встала.
   – Расплатитесь, пожалуйста, – бросила она, словно перед ней сидел не сотрудник полиции, а молодой навязчивый поклонник, которому можно давать любые поручения и который будет счастлив их выполнять.
   – А сдача? – язвительно спросил Геннадий. – Официанту оставить?
   И тут Алла Анищенко допустила ошибку: она произнесла слова, которыми нажила себе в лице Гены Колосенцева смертельного врага.
   – Как хотите, можете оставить официанту, можете взять себе.
   И удалилась, красиво покачивая стройными бедрами.
   «Ну погоди, сучка, – зло подумал Колосенцев, засовывая блокнот в карман. – Вот только подставься, вот только кончик ногтя покажи – я тебе всю руку по локоть отрежу. Стерва!»
 
   Миниатюрная, как статуэточка, молоденькая девушка с короткой мальчишеской стрижкой улыбалась Роману Дзюбе так лучезарно, что он с большим трудом сохранял приличествующее ситуации выражение лица: ему страшно хотелось улыбнуться ей в ответ, но нужно же было держать марку! Все-таки он из полиции, из уголовного розыска – организации серьезной и уважаемой.
   – Да, наш ломбард дает украшения напрокат, – говорила девушка с редким, давно забытым русским именем Евдокия. – Мы открыли при ломбарде специальный рент-бутик. Понимаете, ювелирку напрокат вообще целесообразно пристегивать именно к ломбардам, потому что у нас есть специальная аппаратура, позволяющая определить подлинность камней и драгметаллов. А то ведь клиент может взять вещь с камнями, а вернет со стразами. Поэтому там, где такой аппаратуры нет, стараются с ювелиркой не связываться, работают в основном с бижутерией. А мы даем настоящие ювелирные изделия, но в любом случае это недорогие вещи, а вы мне описали изделие, которое наверняка стоит очень и очень дорого. Мы с такими украшениями дела не имеем.
   – А кто имеет? – спросил Роман.
   Евдокия задумалась, не сводя при этом глаз с оперативника.
   – Господи, какие у вас ресницы, – неожиданно произнесла она. – За такие ресницы я бы полжизни отдала.
   Дзюба потерял дар речи. О чем это она? О нем? О рыжем и нескладном Ромчике, над которым без конца потешается Колосенцев и которого в упор не видит обожаемая Лена Рыженко? Наверное, эта девушка шутит. Или она слепая? Или у нее дальтонизм, и она не замечает Ромкину вопиющую рыжину, которой он сам ужасно стесняется?
   – Вам надо обратиться в специализированный свадебный салон, – продолжала Евдокия. – Вот там могут давать дорогие украшения, хотя все равно они не будут такими, как то, о котором вы спрашиваете.