— Его спугнул этот рыжий, с наколкой.
   Но до этого он успел обшарить вашу квартиру, причем искал, как вы говорите, что-то бумажное, если рылся в книгах, старых газетах и открытках. И это что-то для него очень важно, раз он решился ради этого человека убить. Не было никакой драки, а было хладнокровное убийство.
   — Почему вы так решили? — недоверчиво спросила я.
   — Как вы говорите, убитый лежал?
   Я встала и показала ей, ведь наши с Тамарой квартиры были одинаковыми.
   — Вот видите, убийца услышал, что кто-то открывает дверь. Спрятался вот тут, за углом, а потом сразу нанес удар вошедшему человеку. Вы же сами говорили, что в прихожей никакого беспорядка, все как было.
   А если бы в таком маленьком помещении дрались двое здоровых мужчин, как бы выглядела ваша прихожая?
   — Пожалуй, вы правы, — неохотно признала я, — но тогда, значит, мне повезло.
   Потому что если бы не рыжий, то я бы вошла в квартиру и получила бы удар ножом.
   — Думаю, вас бы он увидел в окно, — успокоила меня Надежда, — а рыжего он не знал, вот и пропустил.
   Я перевела дух и рассказала ей про ключи.
   — Понимаете, четыре ключа, а у меня на связке всего три, четвертый я выбросила за ненадобностью. И у бывшего мужа тоже было три.
   — Очень интересно! — оживилась Надежда. — А вы раньше не давали ключи соседям или родственникам?
   — В том-то и дело! У мамы ключей от моей квартиры нет, а у свекрови они были.
   Висели на гвоздике в прихожей возле счетчика. Но я на них думать не могу. Свекровь пожилая, муж у нее сейчас вообще на улицу не выходит. Живут они в старой квартире на улице Марата очень уединенно, к ним редко кто заходит.
   — Раз ключи на гвоздике висели, кто угодно мог зайти и копию сделать! — упрямо сказала Надежда.
   — Но зачем? Зачем кому-то мои ключи?
   — Вы уверены, что ничего не пропало?
   — Абсолютно, — твердо ответила я. — Ну ладно, нам уже пора.
   — Машенька, — в кухню вошла Тамара Васильевна, — все собираюсь тебе отдать.
   Спасибо большое, узор я сняла. — Она протянула мне альбом с красивой вышивкой на обложке, увидев которую, Надежда сделала стойку.
   — Какая работа! Кто же это вышивал?
   — Родственница моего бывшего мужа, старушка славная. Умерла несколько лет назад. Я взяла этот альбом на память.
   — А можно мне посмотреть? — Надежда протянула руку к альбому. — Обожаю старые фотографии, на них все такое красивое…
   Я подсела к ней и раскрыла альбом.
   — Вот она сама, баба Варя, в молодости — просто красавица!
   — Да, очень хорошенькая… А это что за костюм — маскарадный, что ли?
   — Она ведь была цирковой актрисой — знаете, велосипеды есть такие одноколесные, и еще по канату, кажется, ходила… Так странно было видеть ее глубокой старухой…
   — Очень интересно. А это кто?
   — Это — известный укротитель тигров Кульчинский. В то время известный. Сейчас его уже никто не помнит. Она говорила, что у них был роман.
   — Ну надо же… — Надежда перевернула страницу. — А это кто?
   — Да я и не помню. Кажется, фокусник, и вот она с ним рядом, смотрите, какая шляпка смешная! И на этой странице тоже она, в цирке, за кулисами.
   Везде были фотографии бабы Вари, от страницы к странице она старела. Рядом с ней были разные мужчины, как правило — довольно интересные, многие — явно цирковые артисты. Фотографии подходили к концу, альбом был заполнен только наполовину. Характер их постепенно менялся: если на первых страницах были расположены красивые, чуть коричневатые, изящно отретушированные снимки на плотных матовых карточках, то дальнейшие фото становились все более невыразительными и простыми.
   Но все фотографии объединяли две черты: во-первых, все они были достаточно старыми — самой новой из них было не меньше тридцати лет, и, во-вторых, на всех этих фотографиях люди позировали. Они знали, что их фотографируют, готовились к снимку заранее, старались выглядеть лучше и интереснее. Но в самом конце нам попалась карточка, которая сразу выбилась из общего ряда.
   Я задержалась на этом снимке и, покосившись на Надежду, увидела, что она тоже пристально его рассматривает. На этом снимке была женщина, но она не позировала. Нет уж, что-что, а она точно не позировала. Женщина на фотографии кричала, лицо ее было искажено ужасом.
   — А это кто? — изумилась Надежда, но я пожала плечами.
   — Понятия не имею. Мне кажется, что эту фотографию я никогда раньше не видела. Она настолько непохожа на все остальные, что я бы ее обязательно запомнила.
   Когда баба Варя показывала мне этот альбом, этого снимка не было.
   — Начать с того, что она цветная, — вставила Надежда, — а все остальные сделаны в такие времена, когда цветной фотографии не было и в помине. Судя по костюмам, — Надежда смотрела на фотографию с все большим интересом, — в этом альбоме нет ничего, относящегося не только к девяностым, но и к восьмидесятым годам. Пожалуй, даже к семидесятым. Самое позднее, что я здесь вижу, если не ошибаюсь, конечно, — это конец шестидесятых. Очевидно, баба Варя с тех пор перестала фотографироваться: ей стало грустно смотреть на свое стареющее лицо. А эта фотография выбивается из всех остальных. Тем более вы говорите, что никогда не видели ее прежде.
   А когда вы вообще в последний раз рассматривали этот альбом?
   — Давно, больше пяти лет назад, когда баба Варя была еще жива. Мы смотрели альбом вместе с ней, и она рассказывала мне о каждом снимке. Потом она умерла, а позже, когда мы переезжали, я попросила у свекрови альбом на память. Она отдала мне его спокойно, потому что никакой ценности для их семьи он не представлял: родных там никого, кроме самой бабы Вари…
   — Какая странная фотография, — задумчиво проговорила Надежда, — поглядим-ка мы на нее получше.
   Она осторожно вынула фотографию из косых прорезей альбома и поднесла поближе к свету. Действительно, все здесь было странно. Женщина на фото была снята в высоком окне почти в полный рост, потому что подоконник был очень низкий, и она открывала рот, как будто хотела крикнуть — и не могла… Или кричала, а ее никто не слышал. И за ее плечом я разглядела еще одно плечо и руку — мужскую, были видны рукав пиджака и белая манжета рубашки.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента