Страница:
Наталья АЛЕКСАНДРОВА
ВИЗИТ ОЧУМЕЛОЙ ДАМЫ
* * *
Я нажала на кнопку звонка и держала ее очень долго. Хулиганила я от безысходности: страшно не хотелось тащиться куда-то еще с тяжелой сумкой. Да и идти-то, откровенно говоря, мне было некуда, эта квартира на Рубинштейна — мой последний шанс. На часах шесть вечера, мобильник мой окончательно разрядился, да к тому же сегодня пятница, так что вряд ли я застану дома кого-то из друзей. Летом мои друзья предпочитают развлекаться не в пыльном городе, а на лоне природы. Если не удается срубить капусты на приличный отдых где-нибудь за границей, то уж на уик-энд-то все точно намыливаются куда-нибудь на дачу в отсутствие предков.
Я отняла руку и внимательно прислушалась. За дверью царила могильная тишина. Я злобно пнула ногой дверь и подхватила сумку. Не сидеть же на вонючей и грязной лестнице! Покурю внизу, в скверике, там хоть солнышко светит и свежий ветерок…
И вот, когда я отшагала вниз уже два пролета, наверху, на шестом этаже, раздался звук открываемой двери. Мигом я взлетела назад и застала такую картину: Луша, обернутая в розовое махровое полотенце, удивленно высунула голову из приоткрытой двери.
— Машка! — обрадовалась она. — А я открываю дверь — никого нету, думала — глючит…
Луша обожает вставлять в свою речь молодежные словечки, она говорит, что это придает речи живой оттенок.
— Звоню, звоню, — ворчала я, затаскивая сумку в прихожую, — ты чего так долго не открывала?
— В душе была, — оправдывалась Луша, — вода шумит, вроде слышала звонок, да пока полотенце нашла…
Действительно, с нее капала вода прямо на мою сумку, потому что прихожая в Лушиной квартире не больше стенного шкафа. Она подхватила мокрое полотенце и юркнула в дверь. Кухня у Луши почти такая же крошечная, как прихожая, да еще от нее отгорожены так называемые удобства — закуток, где едва помещается унитаз и эмалированное корыто с подвешенным резиновым душем. Квартира у Луши однокомнатная, но зато эта самая одна комната имеет весьма причудливую форму и площадь больше тридцати метров. В детстве я набивала себе бесчисленное количество шишек, потому что, чтобы попасть в комнату из кухни, нужно спуститься на три ступеньки вниз.
Сейчас я благополучно преодолела эти ступеньки и грохнула сумку на пол, после чего в изнеможении плюхнулась на диван, где прорвавшаяся гобеленовая обивка была стыдливо прикрыта ярким разноцветным покрывалом. Я придирчиво исследовала покрывало и обнаружила небольшую прореху, тщательно, впрочем, заштопанную.
Луша появилась очень скоро, в темно-красном махровом халате с капюшоном. Увидев халат, я удовлетворенно улыбнулась — отличная вещь.
— Нравится? — правильно истолковала Луша мой взгляд.
— Тебе очень идет, а в чем подвох?
— Как обычно. — Она повернулась. Один карман был не то чтобы порван, а прожжен.
— Кто-то очень умный положил в карман сигарету, забыв ее потушить, — прокомментировала я.
Луша покупает себе одежду и все вещи исключительно в секонд-хэнде, иначе на пенсию не прожить. Забыла сказать, что Луша — моя двоюродная бабка с отцовской стороны. Лет ей уже за семьдесят, но она всем говорит, что ей шестьдесят восемь. По паспорту звать ее Лукреция (!) Николаевна, но все называют просто Лушей.
Луша — мой личный код спасения 911, только у нее я могу найти полное понимание и помощь в любой критической ситуации. Сейчас как раз такой случай. Впрочем, неприятности со мной происходят довольно часто — такая уж, видно, я невезучая уродилась.
— Ой, Машка, — воскликнула Луша, — а я сразу и не заметила, что ты перекрасилась!
— Это шампунь оттеночный, скоро смоется, — вяло ответила я.
Для чего мне понадобилось перекрашиваться в рыжий цвет, сама не знаю. Захотелось, видите ли, поменять имидж, удивить Генку. Удивила, прямо скажем, я его не очень сильно, вот он меня удивил — это да! Но о грустном после.
Луша между тем рассмотрела сумку, потом перевела вопросительный взгляд на меня.
— Снова ты за старое? — спросила она без тени неудовольствия. — Опять ушла из дома?
— А если меня выгнали, — завелась я, — если они спят и видят, чтобы я вообще исчезла с горизонта окончательно и бесповоротно?
— Ты ошибаешься, — мягко сказала Луша, — сейчас ты расстроена и не можешь рассуждать здраво. Мы обязательно поговорим об этом, только когда ты успокоишься.
— Успокоишься тут, как же! — бубнила я. — Хорошо еще тебя дома застала, а то хоть на вокзале ночуй! Чаю выпьем? Я по дороге печенье купила…
— Чаю-то выпьем, — отозвалась Луша, — только рассиживаться некогда. Нам скоро уходить.
Мне никуда не хотелось тащиться в этот вечер. Хотелось сидеть дома, пить холодное сухое вино и жаловаться Луше на судьбу. Но не тут-то было! Моя тетка (забыла сказать, что Луша считает себя моей теткой, хотя на самом деле она была теткой моему покойному отцу, причем не родной, а двоюродной) — человек с активной жизненной позицией. Не подумайте, что она, как многие пенсионеры, просиживает вечера перед телевизором, причем смотрит исключительно политические ток-шоу и новости, а по утрам делится с соседками на лавочке своим мнением. Телевизор у Луши есть, но работает очень редко, потому что хозяйка редко сидит дома. Луша обожает ходить на всяческие встречи и презентации, на выставки и концерты. Она с приятельницами, такими же немолодыми дамами с активной жизненной позицией, откуда-то добывает билеты со скидкой и бесплатные приглашения. Обычно все время у Луши расписано по минутам, как будто она не бедная пенсионерка, а директор крупной фирмы. Вот и сейчас она нетерпеливо взглянула на часы и объяснила, что ее приятельница Валентина Леонтьевна, которая всю жизнь проработала распространителем театральных билетов, не утеряла профессиональных навыков, а скорее всего, у нее остались какие-то связи. Так вот, на сегодняшний вечер она выцарапала два приглашения на презентацию в Дом кино. Фильм очень скандальный, о нем много спорили в печати и поговаривают даже, что в Москве могут запретить премьеру.
— Ну уж, — усомнилась я, — чтобы в Москве да что-то запретили! Я тебя умоляю!
Луша не стала со мной спорить, но продолжала дальше, что Валюше не повезло, потому что именно сегодня ей подсунули внука. И никак нельзя было отвертеться. Так что билет пропадает. И тут как раз очень кстати подвернулась я. Так что все отлично, мы еще успеем попить чаю с моим печеньем и отправимся на презентацию.
— Отменяется, — устало вздохнула я, — мне нечего надеть на твою шикарную презентацию.
— Ну, я не думаю, что нужно прикинуться очень уж шикарно, — с сомнением заговорила Луша, — это же не прием для «новых русских»! Народ там будет всякий, надень костюмчик какой-нибудь.., проскочим.
— Нет у меня ничего!
Поскольку в голосе моем слышались слезы, Луша снова внимательно на меня посмотрела, потом раскрыла сумку и принялась выкладывать вещи на диван. Основную тяжесть сумке придавал кассетный магнитофон. Была там еще пара не новых кроссовок, джинсы и тапочки. А также шорты, несколько маек и еще купальник, тоже далеко не новый.
— Да уж, — пробормотала Луша, рассмотрев все это богатство, — ты что — отдыхать на турбазе собралась? Или сельским хозяйством заниматься? В таком бикини только грядки пропалывать, больше никуда не выйдешь!
— Я же говорила, — буркнула я и отвернулась.
Все приличные вещи остались у Генки. Но сейчас мне совсем не хотелось рассказывать Луше, как я пришла поздно ночью и застала в Генкиной квартире, в постели, которую до недавнего времени считала нашей общей, постороннюю белобрысую девицу.
Я сейчас работаю на выборах. То есть подрабатываю, вообще-то я заканчиваю институт. Ожидалась срочная работа — подсчеты, и я сказала Генке, что задержусь допоздна и останусь ночевать у подруги. Но мы закончили до закрытия метро, и я на свою беду решила ехать к нему. И приехала. И увидела. Место мое было занято, причем плотно — девица была не толстая, но высоченная, с дивана ноги торчали. Драться с ней я не стала — зачем? Генке я хотела надавать по морде, но сделать это не так просто — в нем росту метр девяносто, и весит он порядочно, еще сам мне плюх насовал бы… Я только разбила зеркало в прихожей и спустила в унитаз всю девкину косметику — сумочка ее стояла в прихожей. Косметика была жутко дорогая, девица орала на меня с дивана, прикрывшись простыней. Не могла же я в таких условиях собирать вещи, просто развернулась и ушла.
Конечно, нужно было сразу ехать прямиком к Луше, но уж больно далеко до нее от Генки добираться. Да у меня и денег на машину не оказалось. И я среди ночи завалилась в собственный дом, в квартиру, где я прописана, где живут моя мать и отчим.
Ночью они не стали скандалить, то есть дверь открыла мать, недовольно поджала губы, но ничего не сказала. Но зато утром, когда я выползла с больной головой на кухню, матушка высказала все, что она думает о таких несерьезных особах, каковой является ее единственная дочь. Коротко: я расхлябанная, несобранная, просто невозможная, не умею себя поставить, у меня не хватит целеустремленности, чтобы найти по окончании института приличную работу, не хватит ума, чтобы найти обеспеченного мужа, и не хватит терпения, чтобы этого самого мужа надолго удержать. Вот ведь был вполне приличный парень Гена, с квартирой и зарабатывал неплохо, но я со своим отвратительным характером умудрилась с ним поссориться. Нет бы свести все в шутку, так мне надо обязательно разругаться вдрызг и бежать ночью из его квартиры в чем есть.
Словом, нет ничего удивительного, что я, прослушав мамашин монолог, дико разозлилась и наговорила ей грубостей. Отчима дома не было, поэтому матушка тоже не осталась в долгу, мы орали друг на друга, как две торговки на рынке, после чего мне пришлось собрать кое-какие вещи и двигать к Луше. Все приличные тряпки я понемногу перетащила к Генке, у матери осталось одно старье.
Луша не стала теребить меня и требовать немедленно рассказать, что же со мной стряслось.
— Машка! Не куксись! — закричала она. — Немедленно возьми себя в руки. Сейчас вызовем Варвару и решим все проблемы!
Варвара — Лушина соседка по площадке. Работает она в какой-то благотворительной организации. Должность у нее очень хлебная — Варвара распределяет гуманитарную помощь. Причем сидит на одежде. Происходит это следующим образом.
В организацию приходит из Европы контейнер с одеждой. Варвара и ее помощницы эту одежду тщательно исследуют, выбирают сначала нужное себе, потом что похуже — своим родственникам, потом — близким знакомым, потом — знакомым родственников и родственникам знакомых. А уж то, что остается, идет одиноким пенсионерам и малоимущим семьям. Таким образом дома у Варвары скопилось ужасающее количество одежды — весьма приличной, но слегка поношенной. Бывают, кстати, и совсем новые вещи. Луша покупает у нее одежду без всяких угрызений совести — она тоже является одинокой малоимущей пенсионеркой. Я же обращаюсь к Варваре, только если нахожусь, по выражению подлеца Генки, в глубокой заднице, иными словами, когда куртка, к примеру, порвалась, а денег на новую нет и не предвидится.
Луша уже выскочила на лестницу и звонила к Варваре. Если бы той не оказалось дома, со мной не произошла бы та странная и опасная история, со мной многого бы не случилось, если бы Варвара отсутствовала. Но она была, выслушала Лушу, изъявила готовность помочь и даже просияла лицом.
К нам она ворвалась через три минуты.
— Машка, — орала она на бегу, — с тебя причитается! Вещь — умереть-уснуть! И проснуться в слезах! Нет, ну ты даже себе не представляешь, как тебе сказочно повезло!
Я все же находилась в некоторых сомнениях по поводу сказочного везения, и Варвара, увидев мою физиономию, тотчас рассвирепела:
— Нет, ну что за люди! От себя, можно сказать, эксклюзивную вещь отрываю, а она еще морду воротит!
— Ладно, — рассмеялась Луша, — давай сюда свою вещь. Мы на презентацию опоздаем!
Варвара вытряхнула из пакета костюм. На первый взгляд — обычный покрой: короткая прямая юбка и приталенный жакетик, цвет — зеленый.
— Под него — только топ! — категорически заявила Варвара. — Хоть топ у тебя есть?
Топ у меня нашелся, вполне подходящий. Сидел костюм отлично, просто как на меня сшит. Юбка облегала бедра, словно моя собственная зеленоватая шкурка, так что я даже почувствовала себя ненадолго Царевной-лягушкой.
Варвара застегнула жакет и отступила от меня на шаг, загораживая собой Лушино зеркало.
— Класс! — завопила она. — Цвет бутылочного стекла, между прочим, в этом сезоне модный.
— Ну уж ты скажешь, бутылочный, — усомнилась я, деликатно обходя Варвару и устраиваясь напротив зеркала, — скорее травянистый…
— Девочки, вы не понимаете! — авторитетно заявила Луша. — Это — цвет осенней травы. То есть зеленый, конечно, но не совсем. Весной-то трава яркая, а осенью вроде краски те же, но слегка поблекли. Так вот, костюм имеет цвет слегка пожухлой осенней травы, оч-чень благородный оттенок!
Мы с Варварой не могли не согласиться. Луша умеет назвать вещи своими именами. Если бы я оставалась блондинкой, то есть имела свой естественный цвет волос, вряд ли костюм подошел бы. Но сейчас рыжая шевелюра выгодно оттеняла зеленый костюм.
— Но, — закручинилась Варвара, — к нему обязательно нужен каблук. Ноги у Машки что надо, но без каблука костюм не наденешь! Слушай, у тебе что, кроме кроссовок, ничего нет?
Я только скрипнула зубами, вспомнив, сколько туфель осталось у Генки.
— А этой беде я помогу! — обрадовала Луша.
Она скрылась в шкафу почти с головой и вынырнула оттуда, держа в руках пару коричневых босоножек на очень высоком каблуке. Я примерила — размер подходил.
— Константин Михайлович принес, — посмеивалась Луша, — он в ночном клубе гардеробщиком работает. Это зимой еще кто-то у него оставил и не пришел за ними. Возьми, говорит, Луша, не пропадать же добру.., у меня-то никого нету… Вот и пригодились…
— Благодетельницы! — взвыла я.
Варвара умяла у нас еще полкоробки печенья, выпила две чашки чая и удалилась. Я едва успела наложить макияж и расчесать волосы.
Сейчас в этом холле яблоку негде было упасть. В толпе, среди «новых русских» с их незатейливыми подругами, мелькали лица, знакомые по телесериалам, и Луша то и дело дергала меня за рукав:
— Машка, смотри, это же Олег Хромоногов! А вон там, возле колонны, Дарья Толстомясова! Ой, а там, ты видишь, Кирилл Скелетов из «Криминального Екатеринбурга»!
Хотя, по моим наблюдениям, телевизор Луша смотрит крайне редко, она почему-то знает всех популярных актеров по именам и может узнать их в любом прикиде.
Я и сама — натура увлекающаяся, но Луша в этом смысле даст мне сто очков вперед. Можно подумать, что из нас двоих она — младшая. Но это я не со зла, а по мелкой вредности характера, вообще-то я ее люблю, можно сказать, она моя лучшая подруга, а про разницу в возрасте иногда можно вовсе забыть.
Прозвенел гонг, и народ потянулся в зал. Когда мы с Лушей подходили к самым дверям, за моей спиной кто-то негромко сказал:
— Юлька, а ты что здесь делаешь?
Естественно, я на эти слова никак не прореагировала, понимая, что они обращены не ко мне, и, только когда чья-то рука прикоснулась к моему плечу, удивленно обернулась.
Позади меня стояла шикарная длинноногая брюнетка, худая, как ручка от швабры, загорелая, как шоколадка «Баунти», и затянутая в сногсшибательное узкое красное платье без рукавов, но с высоким воротником. Лицо ее показалось мне смутно знакомым.
— Ой! — удивленно воскликнула брюнетка. — Извините, я обозналась…
Она окинула меня долгим взглядом и произнесла вполголоса, явно ни к кому не обращаясь:
— Этот костюм…
Я пожала плечами и устремилась за Лушей, которая успела вырваться далеко вперед.
На сцене стояла съемочная группа фильма — толстый одышливый режиссер с повадками юного жизнерадостного бегемота, худущий высоченный оператор в узких черных очках, как у «людей в черном», и исполнительницы двух главных женских ролей.
— Ты можешь представить, ей уже пятьдесят два года! — восторженно шептала Луша, указывая глазами на тоненькую девочку с длинными ресницами и трогательными голубыми глазами, исполнившую в этом фильме роль ученицы десятого класса.
— Не может быть!
— Точно тебе говорю, в журнале «Кто» напечатали ее биографию!
Режиссер сообщил зрителям, что его давно уже волнуют проблемы однополой любви в закрытых учебных заведениях для девочек и когда он наткнулся на сценарий «Нас не обломят», то немедленно решил снимать фильм. Правда, он долго не мог найти деньги на съемки, но наконец благодаря присутствующему в зале Толяну Вовановичу…
В первом ряду приподнялся здоровенный детина, напоминающий издали промышленный холодильник на полторы тонны мясопродуктов, и церемонно раскланялся.
— Какой обаятельный! — восхищенно прошептала непосредственная Луша.
После режиссера выступила та самая престарелая девочка. Она сообщила зрителям, что постельные сцены в фильме снимались без дублеров и без страховки и что с партнершей по картине у нее сложились прекрасные творческие отношения, которые постепенно переросли в настоящую женскую дружбу.
Наконец с торжественной частью было покончено, свет в зале погасили и начался фильм.
На мой взгляд, это была самая обыкновенная дешевая порнушка, и я даже почувствовала некоторую неловкость. Не подумайте, что я по жизни ханжа и никогда не видела ничего подобного, — я девушка вполне современная и прожила свои двадцать два года не на необитаемом острове. Однако всему свое место, и смотреть такие сцены в зале, полном народу, да еще рядом с собственной теткой как-то не вполне комфортно.
Хотя Луша-то как раз отрывалась по полной программе. Она не сводила глаз с экрана и шуршала фольгой — есть у нее такая детская привычка приносить в кино шоколад.
Отломив кусочек, она сунула его мне в руку, и, чтобы шоколад не растаял, я его съела, хотя под такое кино у меня совершенно не функционировало пищеварение.
Наконец фильм закончился, свет в зале зажгли, и публика снова потекла в холл — потусоваться в ожидании обещанного фуршета.
Увидев, что мои руки основательно перемазаны шоколадом, я покинула Лушу в холле — она как раз увидела какую-то сериальную актриску и застыла в молитвенном экстазе — и пошла на третий этаж, где в этом заведении расположены гардероб и туалеты.
Не успела я уединиться в кабинке, как дверь дамской комнаты хлопнула, раздались шаги и голоса.
— Ты видела — она притащилась сюда! — с испуганным возмущением проговорила одна дама, судя по голосу, прилично за пятьдесят.
— Это не она, — поспешно ответила вторая, скорее всего, та худая загорелая брюнетка в красном, которая окликнула меня перед входом в зал, — я сперва тоже удивилась, подошла к ней — а это какая-то совершенно незнакомая девка, вульгарный примитив.
На «вульгарный примитив» я обиделась и хотела выскочить и сказать все, что я думаю об этой обугленной глисте, но что-то меня остановило.
— Ты уверена? — недоверчиво переспросила первая собеседница. — Цвет волос и этот костюм…
— Совершенно уверена, — ответила загорелая глиста и что-то еще добавила, но остального я не расслышала, потому что рядом со мной спустили воду, и собеседницы тут же замолчали и поспешно вышли из дамской комнаты.
Я, рассерженная и заинтригованная, отмыла руки от шоколада и тоже вышла. Мне хотелось посмотреть, с кем разговаривала та шикарная брюнетка, но, когда я вышла в холл, ее не было видно в обозримых окрестностях.
Посреди холла возвышалось замечательное старинное зеркало в резной раме, и я не удержалась — подошла к нему, чтобы полюбоваться на свою умопомрачительную внешность.
Чудный блекло-зеленый цвет костюма изумительно сочетался с пышными рыжими волосами. Я поправила прическу небрежным жестом светской львицы, и вдруг мужской голос негромко произнес над самым моим ухом:
— Девушка, у вас кровь на пиджаке.
— Что? — Я вздрогнула и обернулась. Эти слова подействовали на меня как ушат холодной воды.
Рядом со мной стоял невысокий мрачный мужчина, похожий на композитора Раймонда Паулса в молодости. Он смотрел на меня в упор, и я как-то зябко поежилась под его взглядом. Казалось, он знает обо мне больше, чем я сама.
— Что? — растерянно и недовольно повторила я. — Какая кровь? Что вы выдумываете?
— Я ничего не выдумываю, — ответил он с каким-то легким медлительным акцентом, скорее всего прибалтийским, — когда вы подняли руку.., вот здесь, в этом месте… — он показал на своем пиджаке внутренний шов под мышкой. Я снова повернулась к зеркалу, подняла руку. Действительно, на пиджаке было небольшое темное пятно. Как мы с Лушей его не заметили? А этот, тоже мне, «Соколиный глаз», тут же углядел!
— С чего вы взяли, что это кровь? — недовольно спросила я прибалта. — Может быть, это варенье!
— Варенье? Под мышкой? — Он усмехнулся одним уголком рта, глаза его остались мрачными и какими-то тревожными. — Нет, девушка, это именно кровь, я по своей работе хорошо знаю, как выглядят пятна крови.
— Что это у вас за работа такая? — надменно осведомилась я. — Киллер, что ли?
Этот мрачный прибалт мне не слишком нравился и хотелось поставить его на место.
— Нет, не киллер, — ответил он совершенно серьезно, но тут его окликнула какая-то бесцветная, коротко стриженная белобрысая девица:
— Рейн, ты идешь или останешься здесь ночевать?
Он повернулся на голос этой белобрысой моли, а я скользнула в толпу: теперь, когда я увидела пятно на костюме да еще этот мрачный тип заявил, что это кровь, мне совершенно расхотелось блистать в свете, и я жаждала только одного — оказаться в Лушиной квартире и снять проклятый костюм.
Луша окончательно потерялась, и я решила не ждать ее, а добираться до дома самостоятельно. Вышла на улицу, быстро миновала скопление дорогущих иномарок возле входа и зацокала каблучками по фигурным плиткам, которыми вымощена Караванная улица.
И вдруг рядом со мной затормозил шикарный темно-зеленый «Мерседес». Дверь его распахнулась, и сильные мужские руки втянули меня в машину.
Я попыталась завопить, но мне тут же заткнули рот какой-то тряпкой. Тогда я принялась пинаться, пустила в ход ногти, изо всех сил боднула головой чей-то крепкий живот.
— У, стерва! — дернулся рядом со мной плечистый мужик, лица которого я не видела. — Она еще и царапается!
— Дай ты ей по башке, Жаба, чтобы успокоилась, — посоветовал второй голос, спереди, с водительского сиденья.
Я попыталась увернуться, удар пришелся не по голове, а по плечу, все равно было очень больно. Водитель «Мерседеса» повернулся к нам, я разглядела худое неприятное лицо с блекло-голубыми глазами. Он уставился на меня и удивленно воскликнул:
— Да это вообще не она! Кого ты подобрал?
— Как не она? — переспросил мой мучитель. — Видишь же, Сивый, и костюм, и волосы…
— Костюм и волосы, — передразнил водитель, — говорят тебе, не она! Выкинь эту куклу к чертовой матери!
— Точно не она? — В голосе того, кого назвали «благозвучным» именем Жаба, по-прежнему звучало недоверие.
— Я же сказал тебе — не она! И прекрати болтать лишнее, делай, что тебе сказали!
Сильная рука толкнула меня в бок, дверца машины распахнулась, и я вылетела наружу, со всего размаху приземлившись на мостовую.
Боль была ужасная. Я рассадила об асфальт колено, ушибла бок и локоть. Кое-как поднялась, убедившись, что переломов, кажется, нет, и заковыляла к тротуару, не дожидаясь, пока на меня наедет какой-нибудь поздний лихач.
Меня выбросили на набережной Фонтанки. Час был поздний, народу на улице — никого. С одной стороны, это было хорошо — я сейчас выглядела наверняка не лучшим образом, с другой — чья-нибудь помощь мне отнюдь не помешала бы. Хотя в наши дни на помощь прохожих лучше не рассчитывать…
Я подняла руку в надежде остановить «извозчика», но когда возле меня притормозили невзрачные бежевые «Жигули», водитель взглянул на меня и тут же рванул с места.
Хорошо же я, должно быть, выгляжу, если даже привычный ко всему питерский «бомбист» предпочел не иметь со мной дела!
Действительно, колено разбито и кровоточит, костюм перепачкан, а уж в каком виде лицо и волосы, я могла только догадываться. Впрочем, реакция частника, который припустил от меня, как черт от ладана, говорила о многом.
Тяжело вздохнув, я побрела пешком к Лушиному дому, проклиная высокие каблуки, преодолевая боль в колене и стараясь выбирать пустынные улицы, чтобы не пугать своим внешним видом поздних прохожих.
К счастью, от Караванной до Рубинштейна не очень далеко, и скоро я, поминая недобрым словом Лушину страсть к презентациям и дармовым фуршетам, карабкалась на ее шестой этаж.
Эта лестница была последним испытанием для моей больной ноги. Мне даже пришлось остановиться для передышки на уровне четвертого этажа, где стенные росписи подробно и с иллюстрациями знакомили жильцов и гостей дома с моральным обликом некоей Лены. Прочитав это красочное сообщение, я посочувствовала неизвестной Лене и поползла дальше.
Я отняла руку и внимательно прислушалась. За дверью царила могильная тишина. Я злобно пнула ногой дверь и подхватила сумку. Не сидеть же на вонючей и грязной лестнице! Покурю внизу, в скверике, там хоть солнышко светит и свежий ветерок…
И вот, когда я отшагала вниз уже два пролета, наверху, на шестом этаже, раздался звук открываемой двери. Мигом я взлетела назад и застала такую картину: Луша, обернутая в розовое махровое полотенце, удивленно высунула голову из приоткрытой двери.
— Машка! — обрадовалась она. — А я открываю дверь — никого нету, думала — глючит…
Луша обожает вставлять в свою речь молодежные словечки, она говорит, что это придает речи живой оттенок.
— Звоню, звоню, — ворчала я, затаскивая сумку в прихожую, — ты чего так долго не открывала?
— В душе была, — оправдывалась Луша, — вода шумит, вроде слышала звонок, да пока полотенце нашла…
Действительно, с нее капала вода прямо на мою сумку, потому что прихожая в Лушиной квартире не больше стенного шкафа. Она подхватила мокрое полотенце и юркнула в дверь. Кухня у Луши почти такая же крошечная, как прихожая, да еще от нее отгорожены так называемые удобства — закуток, где едва помещается унитаз и эмалированное корыто с подвешенным резиновым душем. Квартира у Луши однокомнатная, но зато эта самая одна комната имеет весьма причудливую форму и площадь больше тридцати метров. В детстве я набивала себе бесчисленное количество шишек, потому что, чтобы попасть в комнату из кухни, нужно спуститься на три ступеньки вниз.
Сейчас я благополучно преодолела эти ступеньки и грохнула сумку на пол, после чего в изнеможении плюхнулась на диван, где прорвавшаяся гобеленовая обивка была стыдливо прикрыта ярким разноцветным покрывалом. Я придирчиво исследовала покрывало и обнаружила небольшую прореху, тщательно, впрочем, заштопанную.
Луша появилась очень скоро, в темно-красном махровом халате с капюшоном. Увидев халат, я удовлетворенно улыбнулась — отличная вещь.
— Нравится? — правильно истолковала Луша мой взгляд.
— Тебе очень идет, а в чем подвох?
— Как обычно. — Она повернулась. Один карман был не то чтобы порван, а прожжен.
— Кто-то очень умный положил в карман сигарету, забыв ее потушить, — прокомментировала я.
Луша покупает себе одежду и все вещи исключительно в секонд-хэнде, иначе на пенсию не прожить. Забыла сказать, что Луша — моя двоюродная бабка с отцовской стороны. Лет ей уже за семьдесят, но она всем говорит, что ей шестьдесят восемь. По паспорту звать ее Лукреция (!) Николаевна, но все называют просто Лушей.
Луша — мой личный код спасения 911, только у нее я могу найти полное понимание и помощь в любой критической ситуации. Сейчас как раз такой случай. Впрочем, неприятности со мной происходят довольно часто — такая уж, видно, я невезучая уродилась.
— Ой, Машка, — воскликнула Луша, — а я сразу и не заметила, что ты перекрасилась!
— Это шампунь оттеночный, скоро смоется, — вяло ответила я.
Для чего мне понадобилось перекрашиваться в рыжий цвет, сама не знаю. Захотелось, видите ли, поменять имидж, удивить Генку. Удивила, прямо скажем, я его не очень сильно, вот он меня удивил — это да! Но о грустном после.
Луша между тем рассмотрела сумку, потом перевела вопросительный взгляд на меня.
— Снова ты за старое? — спросила она без тени неудовольствия. — Опять ушла из дома?
— А если меня выгнали, — завелась я, — если они спят и видят, чтобы я вообще исчезла с горизонта окончательно и бесповоротно?
— Ты ошибаешься, — мягко сказала Луша, — сейчас ты расстроена и не можешь рассуждать здраво. Мы обязательно поговорим об этом, только когда ты успокоишься.
— Успокоишься тут, как же! — бубнила я. — Хорошо еще тебя дома застала, а то хоть на вокзале ночуй! Чаю выпьем? Я по дороге печенье купила…
— Чаю-то выпьем, — отозвалась Луша, — только рассиживаться некогда. Нам скоро уходить.
Мне никуда не хотелось тащиться в этот вечер. Хотелось сидеть дома, пить холодное сухое вино и жаловаться Луше на судьбу. Но не тут-то было! Моя тетка (забыла сказать, что Луша считает себя моей теткой, хотя на самом деле она была теткой моему покойному отцу, причем не родной, а двоюродной) — человек с активной жизненной позицией. Не подумайте, что она, как многие пенсионеры, просиживает вечера перед телевизором, причем смотрит исключительно политические ток-шоу и новости, а по утрам делится с соседками на лавочке своим мнением. Телевизор у Луши есть, но работает очень редко, потому что хозяйка редко сидит дома. Луша обожает ходить на всяческие встречи и презентации, на выставки и концерты. Она с приятельницами, такими же немолодыми дамами с активной жизненной позицией, откуда-то добывает билеты со скидкой и бесплатные приглашения. Обычно все время у Луши расписано по минутам, как будто она не бедная пенсионерка, а директор крупной фирмы. Вот и сейчас она нетерпеливо взглянула на часы и объяснила, что ее приятельница Валентина Леонтьевна, которая всю жизнь проработала распространителем театральных билетов, не утеряла профессиональных навыков, а скорее всего, у нее остались какие-то связи. Так вот, на сегодняшний вечер она выцарапала два приглашения на презентацию в Дом кино. Фильм очень скандальный, о нем много спорили в печати и поговаривают даже, что в Москве могут запретить премьеру.
— Ну уж, — усомнилась я, — чтобы в Москве да что-то запретили! Я тебя умоляю!
Луша не стала со мной спорить, но продолжала дальше, что Валюше не повезло, потому что именно сегодня ей подсунули внука. И никак нельзя было отвертеться. Так что билет пропадает. И тут как раз очень кстати подвернулась я. Так что все отлично, мы еще успеем попить чаю с моим печеньем и отправимся на презентацию.
— Отменяется, — устало вздохнула я, — мне нечего надеть на твою шикарную презентацию.
— Ну, я не думаю, что нужно прикинуться очень уж шикарно, — с сомнением заговорила Луша, — это же не прием для «новых русских»! Народ там будет всякий, надень костюмчик какой-нибудь.., проскочим.
— Нет у меня ничего!
Поскольку в голосе моем слышались слезы, Луша снова внимательно на меня посмотрела, потом раскрыла сумку и принялась выкладывать вещи на диван. Основную тяжесть сумке придавал кассетный магнитофон. Была там еще пара не новых кроссовок, джинсы и тапочки. А также шорты, несколько маек и еще купальник, тоже далеко не новый.
— Да уж, — пробормотала Луша, рассмотрев все это богатство, — ты что — отдыхать на турбазе собралась? Или сельским хозяйством заниматься? В таком бикини только грядки пропалывать, больше никуда не выйдешь!
— Я же говорила, — буркнула я и отвернулась.
Все приличные вещи остались у Генки. Но сейчас мне совсем не хотелось рассказывать Луше, как я пришла поздно ночью и застала в Генкиной квартире, в постели, которую до недавнего времени считала нашей общей, постороннюю белобрысую девицу.
Я сейчас работаю на выборах. То есть подрабатываю, вообще-то я заканчиваю институт. Ожидалась срочная работа — подсчеты, и я сказала Генке, что задержусь допоздна и останусь ночевать у подруги. Но мы закончили до закрытия метро, и я на свою беду решила ехать к нему. И приехала. И увидела. Место мое было занято, причем плотно — девица была не толстая, но высоченная, с дивана ноги торчали. Драться с ней я не стала — зачем? Генке я хотела надавать по морде, но сделать это не так просто — в нем росту метр девяносто, и весит он порядочно, еще сам мне плюх насовал бы… Я только разбила зеркало в прихожей и спустила в унитаз всю девкину косметику — сумочка ее стояла в прихожей. Косметика была жутко дорогая, девица орала на меня с дивана, прикрывшись простыней. Не могла же я в таких условиях собирать вещи, просто развернулась и ушла.
Конечно, нужно было сразу ехать прямиком к Луше, но уж больно далеко до нее от Генки добираться. Да у меня и денег на машину не оказалось. И я среди ночи завалилась в собственный дом, в квартиру, где я прописана, где живут моя мать и отчим.
Ночью они не стали скандалить, то есть дверь открыла мать, недовольно поджала губы, но ничего не сказала. Но зато утром, когда я выползла с больной головой на кухню, матушка высказала все, что она думает о таких несерьезных особах, каковой является ее единственная дочь. Коротко: я расхлябанная, несобранная, просто невозможная, не умею себя поставить, у меня не хватит целеустремленности, чтобы найти по окончании института приличную работу, не хватит ума, чтобы найти обеспеченного мужа, и не хватит терпения, чтобы этого самого мужа надолго удержать. Вот ведь был вполне приличный парень Гена, с квартирой и зарабатывал неплохо, но я со своим отвратительным характером умудрилась с ним поссориться. Нет бы свести все в шутку, так мне надо обязательно разругаться вдрызг и бежать ночью из его квартиры в чем есть.
Словом, нет ничего удивительного, что я, прослушав мамашин монолог, дико разозлилась и наговорила ей грубостей. Отчима дома не было, поэтому матушка тоже не осталась в долгу, мы орали друг на друга, как две торговки на рынке, после чего мне пришлось собрать кое-какие вещи и двигать к Луше. Все приличные тряпки я понемногу перетащила к Генке, у матери осталось одно старье.
Луша не стала теребить меня и требовать немедленно рассказать, что же со мной стряслось.
— Машка! Не куксись! — закричала она. — Немедленно возьми себя в руки. Сейчас вызовем Варвару и решим все проблемы!
Варвара — Лушина соседка по площадке. Работает она в какой-то благотворительной организации. Должность у нее очень хлебная — Варвара распределяет гуманитарную помощь. Причем сидит на одежде. Происходит это следующим образом.
В организацию приходит из Европы контейнер с одеждой. Варвара и ее помощницы эту одежду тщательно исследуют, выбирают сначала нужное себе, потом что похуже — своим родственникам, потом — близким знакомым, потом — знакомым родственников и родственникам знакомых. А уж то, что остается, идет одиноким пенсионерам и малоимущим семьям. Таким образом дома у Варвары скопилось ужасающее количество одежды — весьма приличной, но слегка поношенной. Бывают, кстати, и совсем новые вещи. Луша покупает у нее одежду без всяких угрызений совести — она тоже является одинокой малоимущей пенсионеркой. Я же обращаюсь к Варваре, только если нахожусь, по выражению подлеца Генки, в глубокой заднице, иными словами, когда куртка, к примеру, порвалась, а денег на новую нет и не предвидится.
Луша уже выскочила на лестницу и звонила к Варваре. Если бы той не оказалось дома, со мной не произошла бы та странная и опасная история, со мной многого бы не случилось, если бы Варвара отсутствовала. Но она была, выслушала Лушу, изъявила готовность помочь и даже просияла лицом.
К нам она ворвалась через три минуты.
— Машка, — орала она на бегу, — с тебя причитается! Вещь — умереть-уснуть! И проснуться в слезах! Нет, ну ты даже себе не представляешь, как тебе сказочно повезло!
Я все же находилась в некоторых сомнениях по поводу сказочного везения, и Варвара, увидев мою физиономию, тотчас рассвирепела:
— Нет, ну что за люди! От себя, можно сказать, эксклюзивную вещь отрываю, а она еще морду воротит!
— Ладно, — рассмеялась Луша, — давай сюда свою вещь. Мы на презентацию опоздаем!
Варвара вытряхнула из пакета костюм. На первый взгляд — обычный покрой: короткая прямая юбка и приталенный жакетик, цвет — зеленый.
— Под него — только топ! — категорически заявила Варвара. — Хоть топ у тебя есть?
Топ у меня нашелся, вполне подходящий. Сидел костюм отлично, просто как на меня сшит. Юбка облегала бедра, словно моя собственная зеленоватая шкурка, так что я даже почувствовала себя ненадолго Царевной-лягушкой.
Варвара застегнула жакет и отступила от меня на шаг, загораживая собой Лушино зеркало.
— Класс! — завопила она. — Цвет бутылочного стекла, между прочим, в этом сезоне модный.
— Ну уж ты скажешь, бутылочный, — усомнилась я, деликатно обходя Варвару и устраиваясь напротив зеркала, — скорее травянистый…
— Девочки, вы не понимаете! — авторитетно заявила Луша. — Это — цвет осенней травы. То есть зеленый, конечно, но не совсем. Весной-то трава яркая, а осенью вроде краски те же, но слегка поблекли. Так вот, костюм имеет цвет слегка пожухлой осенней травы, оч-чень благородный оттенок!
Мы с Варварой не могли не согласиться. Луша умеет назвать вещи своими именами. Если бы я оставалась блондинкой, то есть имела свой естественный цвет волос, вряд ли костюм подошел бы. Но сейчас рыжая шевелюра выгодно оттеняла зеленый костюм.
— Но, — закручинилась Варвара, — к нему обязательно нужен каблук. Ноги у Машки что надо, но без каблука костюм не наденешь! Слушай, у тебе что, кроме кроссовок, ничего нет?
Я только скрипнула зубами, вспомнив, сколько туфель осталось у Генки.
— А этой беде я помогу! — обрадовала Луша.
Она скрылась в шкафу почти с головой и вынырнула оттуда, держа в руках пару коричневых босоножек на очень высоком каблуке. Я примерила — размер подходил.
— Константин Михайлович принес, — посмеивалась Луша, — он в ночном клубе гардеробщиком работает. Это зимой еще кто-то у него оставил и не пришел за ними. Возьми, говорит, Луша, не пропадать же добру.., у меня-то никого нету… Вот и пригодились…
— Благодетельницы! — взвыла я.
Варвара умяла у нас еще полкоробки печенья, выпила две чашки чая и удалилась. Я едва успела наложить макияж и расчесать волосы.
* * *
Перед Домом кино паслось целое стадо «Мерседесов», джипов и прочих шикарных тачек. Мы с Лушей проскользнули мимо этого вопиющего безобразия, предъявили вахтеру свое приглашение и поползли на четвертый этаж, где расположены просмотровый зал, ресторан и холл, в котором тусуется вся здешняя публика и демонстрирует свои наряды в промежутках между кинопоказами.Сейчас в этом холле яблоку негде было упасть. В толпе, среди «новых русских» с их незатейливыми подругами, мелькали лица, знакомые по телесериалам, и Луша то и дело дергала меня за рукав:
— Машка, смотри, это же Олег Хромоногов! А вон там, возле колонны, Дарья Толстомясова! Ой, а там, ты видишь, Кирилл Скелетов из «Криминального Екатеринбурга»!
Хотя, по моим наблюдениям, телевизор Луша смотрит крайне редко, она почему-то знает всех популярных актеров по именам и может узнать их в любом прикиде.
Я и сама — натура увлекающаяся, но Луша в этом смысле даст мне сто очков вперед. Можно подумать, что из нас двоих она — младшая. Но это я не со зла, а по мелкой вредности характера, вообще-то я ее люблю, можно сказать, она моя лучшая подруга, а про разницу в возрасте иногда можно вовсе забыть.
Прозвенел гонг, и народ потянулся в зал. Когда мы с Лушей подходили к самым дверям, за моей спиной кто-то негромко сказал:
— Юлька, а ты что здесь делаешь?
Естественно, я на эти слова никак не прореагировала, понимая, что они обращены не ко мне, и, только когда чья-то рука прикоснулась к моему плечу, удивленно обернулась.
Позади меня стояла шикарная длинноногая брюнетка, худая, как ручка от швабры, загорелая, как шоколадка «Баунти», и затянутая в сногсшибательное узкое красное платье без рукавов, но с высоким воротником. Лицо ее показалось мне смутно знакомым.
— Ой! — удивленно воскликнула брюнетка. — Извините, я обозналась…
Она окинула меня долгим взглядом и произнесла вполголоса, явно ни к кому не обращаясь:
— Этот костюм…
Я пожала плечами и устремилась за Лушей, которая успела вырваться далеко вперед.
На сцене стояла съемочная группа фильма — толстый одышливый режиссер с повадками юного жизнерадостного бегемота, худущий высоченный оператор в узких черных очках, как у «людей в черном», и исполнительницы двух главных женских ролей.
— Ты можешь представить, ей уже пятьдесят два года! — восторженно шептала Луша, указывая глазами на тоненькую девочку с длинными ресницами и трогательными голубыми глазами, исполнившую в этом фильме роль ученицы десятого класса.
— Не может быть!
— Точно тебе говорю, в журнале «Кто» напечатали ее биографию!
Режиссер сообщил зрителям, что его давно уже волнуют проблемы однополой любви в закрытых учебных заведениях для девочек и когда он наткнулся на сценарий «Нас не обломят», то немедленно решил снимать фильм. Правда, он долго не мог найти деньги на съемки, но наконец благодаря присутствующему в зале Толяну Вовановичу…
В первом ряду приподнялся здоровенный детина, напоминающий издали промышленный холодильник на полторы тонны мясопродуктов, и церемонно раскланялся.
— Какой обаятельный! — восхищенно прошептала непосредственная Луша.
После режиссера выступила та самая престарелая девочка. Она сообщила зрителям, что постельные сцены в фильме снимались без дублеров и без страховки и что с партнершей по картине у нее сложились прекрасные творческие отношения, которые постепенно переросли в настоящую женскую дружбу.
Наконец с торжественной частью было покончено, свет в зале погасили и начался фильм.
На мой взгляд, это была самая обыкновенная дешевая порнушка, и я даже почувствовала некоторую неловкость. Не подумайте, что я по жизни ханжа и никогда не видела ничего подобного, — я девушка вполне современная и прожила свои двадцать два года не на необитаемом острове. Однако всему свое место, и смотреть такие сцены в зале, полном народу, да еще рядом с собственной теткой как-то не вполне комфортно.
Хотя Луша-то как раз отрывалась по полной программе. Она не сводила глаз с экрана и шуршала фольгой — есть у нее такая детская привычка приносить в кино шоколад.
Отломив кусочек, она сунула его мне в руку, и, чтобы шоколад не растаял, я его съела, хотя под такое кино у меня совершенно не функционировало пищеварение.
Наконец фильм закончился, свет в зале зажгли, и публика снова потекла в холл — потусоваться в ожидании обещанного фуршета.
Увидев, что мои руки основательно перемазаны шоколадом, я покинула Лушу в холле — она как раз увидела какую-то сериальную актриску и застыла в молитвенном экстазе — и пошла на третий этаж, где в этом заведении расположены гардероб и туалеты.
Не успела я уединиться в кабинке, как дверь дамской комнаты хлопнула, раздались шаги и голоса.
— Ты видела — она притащилась сюда! — с испуганным возмущением проговорила одна дама, судя по голосу, прилично за пятьдесят.
— Это не она, — поспешно ответила вторая, скорее всего, та худая загорелая брюнетка в красном, которая окликнула меня перед входом в зал, — я сперва тоже удивилась, подошла к ней — а это какая-то совершенно незнакомая девка, вульгарный примитив.
На «вульгарный примитив» я обиделась и хотела выскочить и сказать все, что я думаю об этой обугленной глисте, но что-то меня остановило.
— Ты уверена? — недоверчиво переспросила первая собеседница. — Цвет волос и этот костюм…
— Совершенно уверена, — ответила загорелая глиста и что-то еще добавила, но остального я не расслышала, потому что рядом со мной спустили воду, и собеседницы тут же замолчали и поспешно вышли из дамской комнаты.
Я, рассерженная и заинтригованная, отмыла руки от шоколада и тоже вышла. Мне хотелось посмотреть, с кем разговаривала та шикарная брюнетка, но, когда я вышла в холл, ее не было видно в обозримых окрестностях.
Посреди холла возвышалось замечательное старинное зеркало в резной раме, и я не удержалась — подошла к нему, чтобы полюбоваться на свою умопомрачительную внешность.
Чудный блекло-зеленый цвет костюма изумительно сочетался с пышными рыжими волосами. Я поправила прическу небрежным жестом светской львицы, и вдруг мужской голос негромко произнес над самым моим ухом:
— Девушка, у вас кровь на пиджаке.
— Что? — Я вздрогнула и обернулась. Эти слова подействовали на меня как ушат холодной воды.
Рядом со мной стоял невысокий мрачный мужчина, похожий на композитора Раймонда Паулса в молодости. Он смотрел на меня в упор, и я как-то зябко поежилась под его взглядом. Казалось, он знает обо мне больше, чем я сама.
— Что? — растерянно и недовольно повторила я. — Какая кровь? Что вы выдумываете?
— Я ничего не выдумываю, — ответил он с каким-то легким медлительным акцентом, скорее всего прибалтийским, — когда вы подняли руку.., вот здесь, в этом месте… — он показал на своем пиджаке внутренний шов под мышкой. Я снова повернулась к зеркалу, подняла руку. Действительно, на пиджаке было небольшое темное пятно. Как мы с Лушей его не заметили? А этот, тоже мне, «Соколиный глаз», тут же углядел!
— С чего вы взяли, что это кровь? — недовольно спросила я прибалта. — Может быть, это варенье!
— Варенье? Под мышкой? — Он усмехнулся одним уголком рта, глаза его остались мрачными и какими-то тревожными. — Нет, девушка, это именно кровь, я по своей работе хорошо знаю, как выглядят пятна крови.
— Что это у вас за работа такая? — надменно осведомилась я. — Киллер, что ли?
Этот мрачный прибалт мне не слишком нравился и хотелось поставить его на место.
— Нет, не киллер, — ответил он совершенно серьезно, но тут его окликнула какая-то бесцветная, коротко стриженная белобрысая девица:
— Рейн, ты идешь или останешься здесь ночевать?
Он повернулся на голос этой белобрысой моли, а я скользнула в толпу: теперь, когда я увидела пятно на костюме да еще этот мрачный тип заявил, что это кровь, мне совершенно расхотелось блистать в свете, и я жаждала только одного — оказаться в Лушиной квартире и снять проклятый костюм.
Луша окончательно потерялась, и я решила не ждать ее, а добираться до дома самостоятельно. Вышла на улицу, быстро миновала скопление дорогущих иномарок возле входа и зацокала каблучками по фигурным плиткам, которыми вымощена Караванная улица.
И вдруг рядом со мной затормозил шикарный темно-зеленый «Мерседес». Дверь его распахнулась, и сильные мужские руки втянули меня в машину.
Я попыталась завопить, но мне тут же заткнули рот какой-то тряпкой. Тогда я принялась пинаться, пустила в ход ногти, изо всех сил боднула головой чей-то крепкий живот.
— У, стерва! — дернулся рядом со мной плечистый мужик, лица которого я не видела. — Она еще и царапается!
— Дай ты ей по башке, Жаба, чтобы успокоилась, — посоветовал второй голос, спереди, с водительского сиденья.
Я попыталась увернуться, удар пришелся не по голове, а по плечу, все равно было очень больно. Водитель «Мерседеса» повернулся к нам, я разглядела худое неприятное лицо с блекло-голубыми глазами. Он уставился на меня и удивленно воскликнул:
— Да это вообще не она! Кого ты подобрал?
— Как не она? — переспросил мой мучитель. — Видишь же, Сивый, и костюм, и волосы…
— Костюм и волосы, — передразнил водитель, — говорят тебе, не она! Выкинь эту куклу к чертовой матери!
— Точно не она? — В голосе того, кого назвали «благозвучным» именем Жаба, по-прежнему звучало недоверие.
— Я же сказал тебе — не она! И прекрати болтать лишнее, делай, что тебе сказали!
Сильная рука толкнула меня в бок, дверца машины распахнулась, и я вылетела наружу, со всего размаху приземлившись на мостовую.
Боль была ужасная. Я рассадила об асфальт колено, ушибла бок и локоть. Кое-как поднялась, убедившись, что переломов, кажется, нет, и заковыляла к тротуару, не дожидаясь, пока на меня наедет какой-нибудь поздний лихач.
Меня выбросили на набережной Фонтанки. Час был поздний, народу на улице — никого. С одной стороны, это было хорошо — я сейчас выглядела наверняка не лучшим образом, с другой — чья-нибудь помощь мне отнюдь не помешала бы. Хотя в наши дни на помощь прохожих лучше не рассчитывать…
Я подняла руку в надежде остановить «извозчика», но когда возле меня притормозили невзрачные бежевые «Жигули», водитель взглянул на меня и тут же рванул с места.
Хорошо же я, должно быть, выгляжу, если даже привычный ко всему питерский «бомбист» предпочел не иметь со мной дела!
Действительно, колено разбито и кровоточит, костюм перепачкан, а уж в каком виде лицо и волосы, я могла только догадываться. Впрочем, реакция частника, который припустил от меня, как черт от ладана, говорила о многом.
Тяжело вздохнув, я побрела пешком к Лушиному дому, проклиная высокие каблуки, преодолевая боль в колене и стараясь выбирать пустынные улицы, чтобы не пугать своим внешним видом поздних прохожих.
К счастью, от Караванной до Рубинштейна не очень далеко, и скоро я, поминая недобрым словом Лушину страсть к презентациям и дармовым фуршетам, карабкалась на ее шестой этаж.
Эта лестница была последним испытанием для моей больной ноги. Мне даже пришлось остановиться для передышки на уровне четвертого этажа, где стенные росписи подробно и с иллюстрациями знакомили жильцов и гостей дома с моральным обликом некоей Лены. Прочитав это красочное сообщение, я посочувствовала неизвестной Лене и поползла дальше.