Алексеев Сергей Трофимович. Небывалое бывает (Повести и рассказы)

   — Слава Разину, слава!
   Боярин Труба-Нащокин истязал своего крепостного. Скрутили несчастному руки и ноги, привязали вожжами к лавке. Стоит рядом боярин с кнутом в руке, бьет по оголенной спине крестьянина.
   — Так тебе, так тебе, племя сермяжное! Получай, холоп! Научу тебя шапку снимать перед барином!
   Ударит Труба-Нащокин кнутом, поведет ремень на себя, чтобы кожу вспороть до крови. Отдышится, брызнет соленой водой на рану. И снова за кнут.
   — Батюшка Ливонтий Минаич, — молит мужик, — пожалей! Не губи. Не было злого умысла. Не видел тебя при встрече.
   Не слушает боярин мольбы и стоны, продолжает страшное дело. Теряет крестьянин последние силы. Собрался он с духом и молвил:
   — Ужо тебе, барин! Вот Разин придет…
   И вдруг: «Разин, Разин идет!» — разнеслось по боярскому дому.
   Перекосилось у Трубы-Нащокина лицо от испуга. Бросил он кнут. Оставил крестьянина. Подхватил полы кафтана, в дверь — и бежать.
   Ворвались разинские казаки в боярскую вотчину, перебили боярских слуг. Однако сам хозяин куда-то скрылся.
   Собрал Разин крестьян на открытом месте. Объявляет им волю. Затем предложил избрать старшину над крестьянами.
   — Косого Гурьяна! Гурку, Гурку! — закричали собравшиеся. — Он самый умный. Он справедливее всех.
   — Гурку так Гурку, — произнес Разин. — Где он? Выходи-ка сюда.
   — Дома он, дома. Он боярином люто побит.
   Оставил Разин круг, пошел к дому Косого Гурьяна. Вошел. Лежит на лавке побитый страдалец. Лежит не шевелится. Спина приоткрыта. Не спина — кровавое месиво.
   — Гурьян, — позвал атаман крестьянина.
   Шевельнулся тот. Чуть приоткрыл глаза.
   — Дождались. Пришел, — прошептал несчастный. Появилась на лице у него улыбка. Появилась и тут же исчезла. Умер Гурьян.
   Вернулся Разин к казацко-крестьянскому кругу.
   — Где боярин? — взревел.
   — Не нашли, отец атаман.
   — Где боярин? — словно не слыша ответа, повторил Степан Тимофеевич.
   Казаки бросились снова на поиск. Вскоре боярин нашелся. Забился он в печку, в парильне, в баньке. Там и сидел.
   Притащили Трубу-Нащокина к Разину.
   — Вздернуть, вздернуть его! — понеслись голоса.
   — Тащи на березу, — скомандовал Разин.
   — Пожалей! Не губи! — взмолился Труба-Нащокин. — Пожалей, — заплакал он тонко, пронзительно, по-бабьи.
   Разин зло усмехнулся.
   — Кончай, атаман, кончай! Не тяни, — зашумели крестьяне.
   И вдруг подошла девочка. Маленькая-маленькая. Посмотрела она на Разина:
   — Пожалей его, дяденька.
   Притихли крестьяне. Смотрят на девочку: откуда такая?
   — Может, безбожное дело затеяли? — вдруг вымолвил кто-то.
   — К добру ли, если несмышленыш-дите осуждает?
   Все выжидающе уставились на атамана.
 

 
   Глянул Разин на девочку, посмотрел на мужиков, потом вдаль, на высокое небо.
   — Вырастет — поймет, не осудит. Вешай! — прикрикнул на казаков.

ЦВЕТИКИ-ЯГОДКИ

   Идет Разин вниз по Волге из Царицына в Астрахань. А в это время из Астрахани вверх по Волге подымается навстречу Разину князь Семен Львов.
   Движется Львов со стрельцами, солдатами.
   — Ужо берегись, злодей!
   На полпути между Царицыном и Астраханью находился небольшой городок Черный Яр. Разин первым пришел к Черному Яру. Взял городок и подумал: «Место для боя как раз хорошее».
   Место действительно было удачным. У самого города — волжский изгиб. За изгибом лодкам казацким укрыться можно. Берега Волги густо поросли камышом. Вот и второе прибежище. Решил Степан Тимофеевич у Черного Яра дождаться Львова. Выслал вперед дозорных. А узнав от дозорных, что стрелецкие струги приближаются к городу, приказал немедля собрать к нему черноярских баб.
   — Баб?! — поразились сотники.
   — Их самых, — ответил Разин.
   «К чему бы это? — гадали разинцы. — Интересно, что отец атаман задумал?»
   Собрались бабы, и молодые и старые. Не ожидали подобной чести. Любопытство берет. Притихли. Ждут атаманского слова.
   — Здравствуйте, цветики-ягодки! — обратился к ним Разин.
   — Здоровья тебе, атаман! — поклонились черноярские женщины.
   — Как детишки, как внуки, не бьют ли вас мужики с похмелья? — задает вопросы Степан Тимофеевич. И вдруг: — Почему бельишко на Волгу стирать не ходите?
   — Так ведь боязно, отец атаман. Стрелецкое войско подходит к городу. Оно ведь, не ровен час…
   — Да что вам войско — вы сами войско, — усмехнулся Степан Тимофеевич. — А ну, собирайтесь, бельишко в руки, ступайте к Волге. Позже пройдусь, проверю.
   — Ну и ну, — поражались женщины, — вождь-то казацкий, никак, с причудами.
   Отпустив черноярских баб, Разин приказал вызвать рыбаков. Собрались к нему рыбаки.
   — Здравствуйте, народ рыбацкий!
   — Здоровья тебе, атаман!
   — Ну, как тут у вас улов?
   — Да ловится рыбка, отец атаман. И большая приходит, и малая.
   — Что ж вы сидите дома?
   — Так ведь боязно, отец атаман. Стрелецкое войско подходит снизу. Оно ведь, не ровен час…
   — А я-то думал — рыбацкий народ из смелых! — подзадорил Степан Тимофеевич. — Ошибся, выходит.
   — Не ошибся. Нет, не ошибся! — шумят рыбаки.
   — Что же, раз так, то ступайте с богом.
   Ушли рыбаки от Разина. Шепчутся между собой:
   — Вождь-то казацкий, никак, с причудами. Ушицы небось атаман захотел.
   Князь Львов, как и Разин, тоже выслал вперед разведчиков. Ходили лазутчики к Черному Яру, вернулись, рассказали, что у города все спокойно. Бабы белье стирают. Рыбаки свои сети тянут.
   — Не видно разбойников, князь Семен.
   Подошли стрелецкие струги к Черному Яру. И вправду: бабы белье стирают, рыбаки свои сети тянут. Стоят не шелохнутся по берегам камыши.
   Зевнул князь Львов, посмотрел на палящее солнце, дал команду причаливать к берегу.
   И вдруг — что такое? Не верит стрелецкий начальник своим глазам. Из-за поворота реки, на всем ходу, под парусами, на веслах, с диким свистом и громким криком, навстречу стрелецким стругам вылетают челны с казаками. И в ту же минуту зашевелились кругом камыши, закачались они, расступились, и на широкую волжскую гладь, уже сзади стрелецкого войска, метнулись десятки казацких лодок.
   — Сарынь на кичку! — взорвало воздух.
   — Са-ары-ынь на ки-ичку-у-у!
   Через час все было закончено. Князь Львов с петлей на шее был притащен на разинский струг. Казаки тут же хотели повесить Львова. Однако Разин его пощадил.
   — Да он и стрельнуть, поди, ни в кого не успел! — усмехался Степан Тимофеевич. — Пусть поживет, раз он мирный такой по натуре.

АСТРАХАНЬ

   Астрахань. Разбушевалась в ту ночь непогода. Тучи со всех сторон обложили небо. Где-то вдали полыхали зарницы. Долгим раскатом катился гром.
   Астраханский воевода Иван Прозоровский стоял у Вознесенских ворот на стене, при каждом раскате бледнел, крестился. Не любил Прозоровский грозу, с детства боялся грома. Три дня как Разин стоит у города. Три дня и три ночи воевода, стрельцы и солдаты атаки на город ждут.
   Астрахань — сильная крепость. Тут и ров. Тут и вал. Стены не то что царицынские, там — деревянные, здесь они каменные. Там высота их в десяток локтей, здесь без малого в двадцать метров. Там ширина их от силы в сажень, тут хоть скачи ты по ним на тройках. Не каждое войско крепость такую возьмет. Да и стрельцов и солдат в ней двенадцать тысяч.
   Надежны стены, солдат достаточно, и все же Прозоровский живет в тревоге. Нет на душе у него покоя. Уж больно шепчутся люди в городе. Эх, ненадежный пошел народ! Как бы не быть измене!
   Вот и сегодня стоит воевода у Вознесенских ворот на стене, в темноту непроглядную смотрит.
   «И чего он, разбойник, ждет? — теряется в догадках Иван Прозоровский. — Снова хитрость, видать, задумал. Может, роют под стены сейчас подкоп? Или подмога спешит к злодею? То ли будут крепость измором брать. Или просто на жилах моих играют».
   Все эти дни и казаки не могут понять атамана. Приставали они не раз:
   — Отец атаман, что же стоим без дела? Нам бы грудью пойти на стены.
   — Можно и грудью, а лучше умом, — отвечал недовольным Разин.
   И вот только сегодня, на четвертую ночь, не днем, а именно в ночь, в грозовую, в ненастную, подал Разин команду к штурму.
   Подивились опять казаки:
   — Оно же темно, как у зайца в ухе! Да тут ненароком в такой темноте заместо астраханских стрельцов саблей брата родного хватишь.
   — А вы саблей — того, потише. Не каждому ставьте знак, — загадочно бросил Разин.
   Стоит Прозоровский у Вознесенских ворот на стене. Чтобы укрыться от непогоды, воротник кафтана поднял. Стряхнул с бороды дождевую капель. Принялся думать опять о Разине.
   «Спит небось, вурдалак, в шатре. Или хмельное, разбойник, хлещет. А ты тут, как мерин, мокни».
   Вновь полыхнула молния. Осветила она округу. Вздрогнул воевода, хотел закреститься, но глянул в степь и ахнул — разинцы шли на штурм.
   — К бою, к бою! — взревел Прозоровский. — Ну и разбойник — дня ему мало!
   Ждал темной ночи Степан Тимофеевич вовсе не зря. Был уверен, что во время штурма астраханцы ему помогут. Помогать же лучше, когда темно. Не сразу стрельцы заметят.
   — Вы тише саблями, тише, — еще раз говорил казакам атаман. — Не каждый враг, кто сидит на стене. Там и друзей найдете.
   Так и случилось. Как только начали разинцы штурм, так сразу и тут, и там, и в месте одном, и в другом, и в пятом, и среди горожан, и даже среди стрельцов появились сотни у них помощников. Кто лестницу разинцам сбросит, кто стрельнет поверх голов, кто просто руку подаст штурмующим.
   А какой-то молодец кричал на стене до хрипа:
   — Бей супостата! Злодея бей!
   А сам в это время опускал со стены веревку и очередного «злодея» тянул на стену.
   Правда, кое-где и стояли насмерть стрельцы. Бились, живота не жалея. Но не эти брали в ту ночь числом. И не за ними была победа. Ворвались разинцы в Астрахань. Покорилась Астрахань.

СТРАШНЕЕ ДЬЯВОЛА

   Астраханские мальчишки Лукашка Нагой и Мокапка Раков крутились на площади возле Приказной палаты. Видят: казаки на площадь поленья и хворост сносят, разжигают большой костер.
   К одному из казаков и полезли мальчишки с вопросом:
   — Дяденька, для чего же такое огниво?
   Казак озорной. Шрам на щеке. Шапка чудом на ухе держится. Подумал казак, посмотрел на ребят, подмигнул им задиристо, весело:
   — Дьявола будем, ребята, казнить. Сожжем и пепел по ветру пустим!
   Усмехнулся Лукашка Нагой. Понимает, что разинец шутит. А Мокапка принял слова всерьез. Побежал он по улицам и каждому встречному:
   — Казаки дьявола будут казнить!
   — Казаки дьявола будут казнить!
   — Сожгут и пепел по ветру пустят!
   Кричал Мокапка с такой силой, что голос себе сорвал. Впрочем, и без Мокапки много народу к костру собралось. Лица у всех оживленные, что-то, видимо, знают люди. Вернулся мальчишка на площадь, просунулся в первый ряд.
   Вскоре из Приказной палаты четверо казаков вынесли огромный сундук.
   «Ага, — соображает Мокапка, — вон он, дьявол, куда запрятан!»
   — Там дьявол сидит, — зашептал Мокапка своим соседям. — Казнить его будут сейчас казаки. Сожгут и пепел по ветру пустят.
   Усмехнулся какой-то парень:
   — Верно, Мокапка, верно. Дьявол сидит в сундуке. Даже то, что страшнее дьявола.
   Поднял Мокапка глаза на парня. Хотел спросить: что же страшнее дьявола?! Но тут вышел на площадь Разин.
   — Здравствуй, отец атаман! — закричали восторженно люди.
   — Слава, батька, слава!
   По донскому обычаю Разин снял шапку, поклонился народу.
   Кто-то крикнул:
   — Ура!
   — Ура-а-а! — подхватила площадь.
   Мокапка тоже крикнул «ура». Но сорванный голос звучал пискливо.
   Обведя взглядом людей и площадь, Разин шагнул к сундуку. Казаки тут же отбросили крышку.
   Все стихли. Мокапка от страха закрыл глаза. Схватился за чью-то рубаху.
   Когда через минуту мальчик снова глянул на площадь, то поначалу так ничего и не понял. Ищет Мокапка чудища. Нет никакого чудища. Разин стоит, держит в руках бумаги.
   — Вот она, наша неволя, — поднял над головой и потряс бумагами Разин. — Кабала ваша, муки ваши — все тут.
   Сообразил Мокапка, что в сундуке. Так это ж бумаги из Приказной палаты! Однако почему бумаги страшнее дьявола, мальчик сразу понять не мог. Мал был Мокапка. Не знал он, что за каждой такой бумагой чье-то горе и чья-то жизнь: кто приписан к боярину, кто в должниках записан, кто по доносу расправы ждет.
   — А ну, астраханцы, — обратился Разин к тем, кто стоял к нему ближе, — начинай-ка святое дело!
   Степан Тимофеевич первым бросил бумаги в огонь. Лизнуло их пламя. Секунда — и от грозных всесильных бумаг лишь пепел поднялся к небу.
   — Батька, родной, спасибо! — кричал исступленно народ.
   По лицу Разина забегали отблески пламени. Перекрывая шум площади, Разин бросал слова:
   — Всем вам воля, народ астраханский. Ступайте куда хотите. Живите по высшей совести. Нет больше бояр и богатых господ над вами. Стойте за волю, за великое наше дело. Отныне вы сами себе голова.
   — Ура! — не смолкало на площади.
   И даже у Мокапки снова прорезался голос.
   — Ура! — голосил Мокапка.

ТРЕТЬ АРШИНА

   При взятии городов Разин строго наказывал никому из купцов не чинить обиды.
   — Мы их не тронем, отец атаман, — отвечали восставшие. — Они бы нас не обидели.
   — Обидишь вас! — усмехнулся Степан Тимофеевич. — А обидят: обмерят, обвесят — так взыск. Моим атаманским именем.
   Вступили разинцы в Астрахань. Открыли купцы свои лавки, разложили товары. Разин сам прошел по рядам. Даже купил сапожки. Красные, маленькие — гостинец для дочки своей, Параши.
   Вернулся Степан Тимофеевич в свой атаманский шатер. Доволен. Бойко, мирно идет торговля.
   Толпится народ у лавки купца Окоемова. Торгует купец атласом и шелком. Покупают казаки красные, зеленые, желтые штуки себе на выходные рубахи. Отмеряет купец. Отмеряет и думает: «Или я уже не купец, или я человек не торговый, чтобы при такой-то удаче и не обмерить?» Перекрестился купец и стал каждому по трети аршина недорезать.
   Прошло полдня, как вдруг кто-то из казаков заметил обман. Стали казаки проверять свои шелковистые штуки. И у одного, и у второго, и у пятого, и у десятого по трети аршина в куске не хватает.
   — Держи его, нечестивца!
   — К ответу злодея!
   Схватили купца покупатели. Вытащили из лавки, тут же устроили суд.
   Через час дежурный есаул докладывал Разину:
   — Дюже обозлился народ. Укоротили купца.
   — Как — укоротили? — не понял Разин.
   — На треть аршина.
   — Как — на треть аршина?!
   — Голову с плеч.
   — Тьфу ты! — ругнулся Разин. — Ну-ка зови обидчиков.
   Явились казаки к атаману.
   В страшном гневе кричит на них Разин:
   — За треть аршина — жизни купца лишили! Кровью за тряпки брызнули?
   — Не гневись, не гневись, атаман, подумай, — отвечают ему казаки. — Да разве в аршинах дело. Воровскую голову с плеч — лишь польза народу. Тут бы и нам, и внукам, и правнукам дело такое попомнить. Не гневись, атаман.
   Остыл Разин.
   — Ладно, ступайте.
   «Нужен, нужен купец народу, — рассуждал про себя Степан Тимофеевич. — Нельзя без торгового люда. Да ведь и беда от него немалая, когда окоемовы такие заводятся. Может, и правду решили люди».

ДВЕ РУКИ

   Группа беглых крестьян пробиралась на Волгу к Разину. Шли ночами. Днями отсыпались в лесах и чащобах. Держались подальше от проезжих дорог. Стороной обходили селенья. Шли целый месяц. Старший среди мужиков, рябоватый дядя Митяй поучал:
   — Он, атаман Степан Тимофеевич, — грозный. Он нератных людей не любит. Спросит: «Владеете саблей?» — говорите: «Владеем». — «Колете пикой?» — «Колем».
   Явились крестьяне к Разину:
   — Принимай, отец атаман, в войско свое казацкое.
   — Саблей владеете?
   — Владеем.
   — Пикой колете?
   — Колем.
   — Да ну? — подивился Разин. Приказал привести коня. — Залезай, — показал на дядю Митяя. — Держи саблю.
   Не ожидал дядя Митяй проверки. «Пропал, пропал! Казнит за вранье атаман». Стал он выкручиваться:
   — Да мы больше пеше.
   — В казаках да и пеше?! А ну-ка залазь!
   — Да я с дороги, отец, устал.
   — Не бывает усталости ратному человеку.
   Смирился дядя Митяй. Подхватили его казаки под руки, кинули верхом на коня. Взялся мужик за саблю.
   Гикнули казаки. Помчался по полю конь. Непривычно дяде Митяю в седле. Саблю впервые держит. Взмахнул он саблей, да тут же и выронил.
   — Сабля с норовом, с норовом. Не дается саблюка! — гогочут вокруг казаки.
   — Зачем ему сабля? Он лаптем по ворогу! — пуще всех хохочет Степан Тимофеевич.
   Обидно стало крестьянину. Набрался он храбрости. Подъехал к Разину и говорит:
   — Зря, атаман, смеешься. Стань за соху — может, мы тоже потешимся.
   Разгорячился от смеха Разин:
   — Возьму да и стану!
   Притащили ему соху. Запрягли кобылицу. А Разин, как и все казаки, отроду не пахивал поле. Думал — дело простое. Начал — не ладится.
   — Куда, куда скривил борозду! — покрикивает дядя Митяй.
   — Мелко, мелко пласт забираешь. Ты глубже, глубже давай землицу, — подсказывают мужики.
   Нажал атаман посильнее — лопнул сошник.
   — Соха с норовом, с норовом. Не дается, упрямая! — засмеялись крестьяне.
   — Да зачем казаку соха? Он саблей землицу вспашет! — похихикивает дядя Митяй.
   Посмотрел Разин на мужиков. Насупился.
   Крестьяне в момент притихли. Дядя Митяй ухватился за бороду: «Эх, осерчает сейчас атаман!»
   Однако Степан Тимофеевич вдруг рассмеялся.
   — Молодец, борода! — похлопал по плечу дядю Митяя. — Благодарю за науку. Эй! — закричал казакам. — Не забижать хлебопашный народ. Выдать коней, приклад. Равнять с казаками. — Потом задумался и прибавил: — И пахарь и воин что две руки при одном человеке.

Глава вторая
ВЫШЕ ДЕРЕВЬЕВ ВЗЛЕТЕЛИ КАЧЕЛИ

ЦАРСКОЕ ЛОЖЕ

   Простояв месяц в Астрахани, Разин начал поход вверх по Волге: на взятый уже Царицын и дальше — на Саратов, Самару, Симбирск, Казань.
   Часть армии на стругах и лодках поплыла Волгой. Растянулись отряды на несколько верст. Двести судов и лодок в отрядах Разина. Другая часть войска двинулась берегом.
   До Царицына шли знакомой дорогой, той же, которой шли от Царицына к Астрахани. Разница только в том — раньше спускались по Волге вниз, теперь подымались навстречу течению. Двигались раньше с боями. Теперь по вольной земле ступали.
   Через несколько дней показался вдали Царицын.
   Приготовили в городе Разину для отдыха целый боярский дом. Дом каменный, крыша железная, ступени из мрамора, дубовая дверь.
   — Отец, для тебя, для твоей особы.
   Ведут горожане Разина из горницы в горницу:
   — Тут вот боярин ел.
   — Тут вот боярин пил.
   — Это еще не все!
   Идет Степан Тимофеевич по барским хоромам, налево, направо глянет.
   — Тут вот боярин господу богу поклоны бил, — продолжают объяснять горожане.
   — Тут вот порол дворовых.
   — Это еще не все!
   Сменяет горница горницу. Довольны царицынцы. Каждый про себя рассуждает:
   «Ну, будет батюшка Степан Тимофеевич доволен».
   «Палаты самим палатам».
   «Попомнит отец Царицын!»
   Привели они Разина в боярскую опочивальню.
   — Царское, батюшка, ложе, — показали ему на кровать.
   Кровать необычная. Ножки высокие. Полог со всех сторон. На перине лежит перина. А сверху еще перина. На подушке лежит подушка. А сверху еще подушка. Ляжешь в такую мягкость, как в глубокой реке утонешь.
   Поклонились, ушли горожане. Остался Разин один. Глянул на стены — метровые стены. Хоть из пушек по ним пали. Глянул на окна — окна всего с ладонь. Ни неба, ни звезд не видно. Поднял Разин голову кверху. Повис над ним каменный потолок, словно плита могильная. Посмотрел Степан Тимофеевич себе под ноги — пол под ногами каменный. Камень сверху, камень снизу, камень со всех сторон.
   Снял Разин пояс, снял сапоги и саблю, сунул пистолеты к себе в изголовье, разделся, лег.
   Лежит, утонувши в перинах, Разин. Непривычно лежать, как боярину, казаку. Смотрит на каменный потолок, на оконца в ладонь, на метровые стены. Душно в хоромах Разину. Устал Степан Тимофеевич за день. Сон клонил атамана, в глаза просился. А тут вдруг пропал.
   К тому же блохи его одолели. Злее этих боярских блох разве что только голодные волки. Кусали они атамана, забыв о любом почтении.
   Прокрутился Степан Тимофеевич целый час. В подушках, в перинах запутался. Исцарапал ногтями тело.
   — Да будь ты проклято! — не сдержался Разин.
   Встал он с боярской постели. Снова саблю надел и ремень, сапоги натянул казацкие. Пистолеты засунул за пояс.
   Прошел Степан Тимофеевич из горницы в горницу и вышел наружу.
   Обступила Разина ночная прохлада. Вольный ветер в лицо ударил. Моргнули на небе звезды. Расправил Степан Тимофеевич грудь. Вобрал в себя свежий воздух.
   Осмотрелся Разин вокруг. Заметил в углу двора сеновал. К нему и направился. Лег на душистое сено. И тут же богатырски уснул.
   Возвращаются горожане к себе домой.
   — Ну, будет батюшка Степан Тимофеевич доволен.
   — Да куда уж — палаты самим палатам.
   — Попомнит отец Царицын!
   И правда, запомнил Царицын Разин. На хоромы боярские смотреть с той поры не мог.

ДВЕНАДЦАТЬ ДВАЖДЫ

   Обветшали в Царицыне крепостные стены. Бревна местами подгнили, местами и вовсе выпали. Вал земляной обсыпался.
   Решил Разин царицынский кремль чинить.
   — Без крепостей нам пока нельзя. Они и для нас защита.
   Приказал Степан Тимофеевич, чтобы на работу явились все.
   — Всем на стенах работы хватит. Эх, за такие-то стены давно б воеводу пора на виселицу! Чтоб явились все, — повторил атаман. — А ежели кто заупрямится: казак ли, мужик, горожанин — быть за это тому в ответе, сечь нещадно при всех кнутами.
   Дружно пошла работа.
   Разин и сам подхватил топор. Скинул кафтан Степан Тимофеевич, сплюнул себе на руки. Начал тесать бревно. Размахнулся. Ударил. Крякнул. Опять размахнулся. Крякнул. Играет топор в умелых руках. Лишь щепки летят во все стороны.
   Смотрят на Разина разинцы. Поспешают за Разиным разинцы.
   Хотя и строг был приказ атамана, но все же нашлись ослушники. Возможно, их было больше, однако попались двое: царицынский житель Кузьма Соловей и свой же казак Остапка.
   Был Остапка у Кузьмы на постое. Утром они поднялись. Умылись. Съели по краюхе душистого хлеба. Запили его молоком. Собрались идти на работу. Кузьма вытащил два топора. Себе и Остапке. Остаток хлеба завернули в тряпицу, приготовили взять с собой, так как знали: работа у стен до вечера.
   Короче, собрались честно. Оба поднялись рано. Время было еще в запасе. Оно и подвело. Решили Кузьма и Остапка перед работой сразиться в кости. Увлекались в то время такой игрой. Была она очень азартной, хотя и совсем несложной, нечто вроде «орла и решки». Только не монеты были в руках у играющих, а небольшие костяшки. Две стороны их имели различный цвет. На цвет и играли. Бросали поочередно. Чьей стороной выпадали кости, тот и выигрывал.
   Бросил кости Кузьма.
   Бросил кости Остап.
   Бросил кости Кузьма.
   Бросил кости Остап.
   Так и пошло. То удача идет к одному, то к другому. То не везет Кузьме, то не везет Остапке.
   Играли они на одежду: на шапку, рубаху, штаны, сапоги. То проиграет все до штанов Кузьма, сидит, словно в бане, голый. То в натуральной своей красивости сидит на скамье Остапка.
   Вошли игроки в азарт. Солнце поднялось давно к зениту. Да где им смотреть на солнце! Кости глазами ловят.
   Так и не смогли оторваться они от игры до самого вечера. Сражались бы дольше. Да тут возвращались с работы разинцы. Уличили они ослушников.
   Приволокли провинившихся к Разину.
   Что им сказать в ответ атаману? Признались во всем сердечно.
   Вина у обоих была одинакова. Все ждали, что таким и наказание тоже будет.
   Однако Разин сказал:
   — Кузьме всыпать двенадцать палок. Остапке — двенадцать дважды!
   Кое-кто зароптал на Разина:
   — Как же так, отец атаман?! Выходит, жильца ты милуешь, а раз свой, то готов до смерти.
   — Оттого что свой, потому и больше, — ответил Степан Тимофеевич. — Велика ли для нас потеря, если какой-то жилец ослушался. Если же свой — это беда для войска. Отсюда и высший спрос.
   Заботился Разин о строгих порядках в армии. Был нетерпим и строг.

ВАРФОЛОМЕЙКА

   Привязался в Царицыне к Разину мальчик. Варфоломейкой звали. Весь нос в веснушках, словно тмином обсыпан. Глаза как две голубые бусины.
   Ходил он за Разиным и день, и второй. На третий Разин приметил мальчика:
   — Ну, как тебя звать?
   — Варфоломейка.
   — Что же ты ходишь, Варфоломейка, за мной?
   — Дай из пистоля стрельнуть!
   Посмотрел на мальчишку Разин:
   — Сколько ж тебе годов?
   — Будет без двух двенадцать.
   — Ишь ты какой подсчет! — рассмеялся Степан Тимофеевич. — Значит, выходит — десять.
   — Нет, двенадцать, — твердит мальчишка. — Двенадцать без двух годов.
   — Ладно, пусть будет по-твоему, — согласился Степан Тимофеевич. — Ты что же, считать умеешь?
   — До двух дюжин, — ответил мальчик.
   — А цифры слагать научен?
   — Научен.
   — Сколько же два и два?
   — Четыре, — важно ответил Варфоломейка.
   — А три и четыре?
   Задумался мальчик. Незаметно для Разина пальцы на левой и правой руках загнул, секунду спустя ответил:
   — Три и четыре — выходит семь.
   — Мастак ты, мастак, — опять усмехнулся Разин.
   Понравился Разину мальчик. Дал он ему из пистолета стрельнуть.