Алексеев Сергей Трофимович. Сокровища Валькирии (Книга 4)

" и называли старика "мой фюрер". Билет у него был куплен до Москвы, но он протрезвел, переоделся в приличную одежду и, сильно извиняясь, сошел на станции Берендеево. Никто этого немца больше не видел... * * * А искать его начали спустя месяц. Сначала фирма "Открытая Россия", что принимала любознательных иностранцев - немец этот у них "завис", то есть въехал в страну и не выехал, и миграционная служба начала трясти и требовать Адольфа фон Шнакенбурга живого или мертвого. Потом, наконец, его хватились в Германии, однако не родственники, поскольку таковых не оказалось, а некий клуб "Абендвайс", где он был президентом. И лишь тогда всерьез занялись розыском бывшего штандартенфюрера СС и, вероятно, вчитались в смысл описанного в анкете его боевого пути. И стали трепать независимого журналиста, в течение десяти дней бывшего с немцем в близком контакте. Кагэбэшников мало интересовало, где может находиться сейчас этот немец, каковы были его дальнейшие планы; их больше привлекала фигура самого Сергея Опарина, бывшего диссидента, и потому, подозревая что-то, они одолевали вопросами исторического характера, связанными с Рудольфом Гессом, его секретным архивом, с группой "Абендвайс" и обстоятельствами, при которых легендарные маршалы исчезали куда-то на пять дней в декабре сорок второго. Как раз спрашивали о том, что проскочило мимо ушей, и тогда с его согласия попытались допросить в состоянии гипноза, однако сколько ни бились, сколько ни шептали над ним заклинания и не махали руками, уложить спать независимого журналиста оказалось невозможно. А потом был путч, развал СССР, и об Адольфе фон Шнакенбурге попросту забыли, как тогда забывали о многих вещах, представляющих государственный интерес. Этот немец так и остался "зависшим" в одном ряду с вьетнамцами и африканцами, которые не хотели возвращаться в свои страны. От Сергея Опарина отстали, но уже завели, закрутили до отказа пружину механизма журналистского азарта, и после нескольких материалов, опубликованных в центральной прессе, известный диссидент, но все-таки провинциальный газетчик, привлек к себе внимание столичных коллег. В Москве издавались уже десятки независимых газет и всем требовались разоблачительные острокритические статьи: страну приводили к покаянию, начиналось время развенчания кумиров, сотворенных коммунистической системой, открытия самых закрытых архивов, государственных тайн и корзин для грязного белья, так что Сергей Опарин попал в струю со своим новым взглядом на причины победы в Великой Отечественной и загадкой вокруг легендарных маршалов. Вытащил его в столицу главный редактор "Новой России" Витковский, профессиональный журналист, тоже лишь чудом уберегшийся от политической тюрьмы за чтение и распространение Солженицына. Он готов был взять Опарина в штат, ввести в редколлегию, но у провинциала, имеющего хитроватый крестьянский корень, сработало чувство самосохранения воли. Он понял, что сразу же будет привязан к одной газете и в конечном итоге, хочешь или нет, станешь полностью управляемым. Потому соглашался лишь на временные договоры и, оставаясь независимым, сотрудничал сразу с несколькими изданиями и получал новые приглашения. В девяносто втором ему как узнику советского режима выделили из фонда хорошую сумму денег, на что он купил квартиру и перебрался из общежития в престижный район Москвы. Его уже стали считать специалистом по архивным открытиям и скандальным публикациям предвоенного и военного периодов истории СССР, часто приглашали на телевидение, где тоже присматривались к хваткому журналисту. Для Витковского он продолжал делать материалы, однако с ним было хорошо выпить, поговорить за жизнь, погулять на чьей-нибудь даче, - одним словом, оставаться в приятелях и не сближаться. Сергей чувствовал, как главный редактор все еще силится набросить на него ошейник и привязать у своей будки. Однажды на тусовке в Домжуре Витковский подсел к нему и предложил уже без всяких намеков: - Серега, тебе надо продать перо. Стань человеком команды и будешь получать деньги, а не эти гроши. На "гроши" Опарин безбедно жил, отсылал часть в Кострому дочери и подумывал уже строить дачу. - Не хочу ложиться под кого-то. И под тебя тоже, - с такой же откровенностью ответил он. - У меня газета независимая. - Независимых газет не бывает. - Хитрый ты мужичок, - заключил Витковский. - Сопишь в бороду, пишешь одно, думаешь другое, делаешь третье... У нас так не принято, коллега. - Знаешь, я долго работал и жил среди старообрядцев, - признался он. Есть у них толк под названием "Странники", а по-простому - неписахи. Властей не признают, документы не получают, не прописываются. Самые вольные люди, каких только встречал! Вот на меня среда и повлияла, я кержак из толка неписах. Из своей посуды никому не дам напиться. - Ну, смотри, - засмеялся главный редактор, - дадут ли тебе попить, когда жажда будет... Этот разговор почти забылся, все оставалось как прежде, и Сергей Опарин, как-то раз появившись у Витковского, начал ворчать с порога, что нищие запрудили улицы, в метро уже ездить невозможно, поскольку стыдно убогим и калекам в глаза смотреть. - А ты не езди в метро, - бросил тот, - да тебе вроде бы и не по чину спускаться в подземку. Неужели до сих пор не купил машину? - Плохую не хочу, на хорошую не хватает пока, - пробурчал он. Главный редактор протянул ему бланк контракта и показал ключи от "БМВ". - Подписывай и катайся. Нет вопросов. Соблазн был настолько велик, что он едва удержался, и все-таки, уходя, обещал подумать и назавтра позвонить, хотя решение почти созрело. И спасло то, что снова спустился в метро и пошел по переходу, будто сквозь строй протянутых рук и старческих изможденных лиц. Он знал, что нищенство - это сейчас прибыльный бизнес. И каждый просящий за день собирает значительную сумму. Но знал и то, что убогим ничего не достается, ибо у всех побирушек есть хозяин. С тех пор он не приходил к Витковскому, хватало других изданий, но жизнь текла так быстро, и так стремительно изменялись вкусы и конъюнктура, что документальных находок становилось мало, чтобы удовлетворять потребности редакторов. Они стали напоминать наркоманов, которым нужна была все большая доза сильнодействующего наркотика, чтобы держать на плаву свои издания. Материалы еще брали - надо же чем-то заполнять газетные полосы, но однажды на журналистской тусовке ему сказали в открытую: - Да хватит тебе ковыряться в следствиях и причинах! Гармошка Жукова и фронтовые жены Василевского всем уже надоели. Не было в этой войне ни стратегии, ни полководцев. Мясом немцев завалили, в собственной крови утопили! И вообще эта страна - полное дерьмо и народ - вечный раб, ни к чему не способный! Сергей Опарин уже хорошо знал, во что и как рядился фашизм в Германии, чтобы прийти к власти, и после расстрела и сожжения собственного парламента в девяносто третьем, произведенных под бурные аплодисменты "свободной" прессы, он уже не сомневался, что в России теперь прочно утвердился фашистский режим, отличающийся от гитлеровского только тем, что осуществлял геноцид не против отдельных национальностей, а против собственного народа. Естественно; на эту тему никто его статей печатать уже не хотел. Мало того, Опарина самого назвали красно-коричневым и Витковский первым бросил в него камнем, как кидают в отступника, таким образом во второй раз сделав из него диссидента. А он по привычке все еще сидел в архивах, где его уже хорошо знали, и как своему человеку иногда показывали то, что, по всей вероятности, не будут показывать еще полета лет. Люди там работали ответственные, осторожные до боязливости, однако фанатичные, как старообрядцы, готовые к самосожжению ради бумажки. И когда по спецхранам пошли бригады уполномоченных (архивариусы называли их "бумажными жучками"), отбирая и торопливо пихая некоторые документы в машинки для резки бумаг, это для них было трагедией. Невзрачные с виду, какие-то безликие, в серых халатах, робкие архивные тетушки, не сговариваясь, на свой страх и риск, стали делать копии всего, что подлежало или могло подлежать уничтожению. А они уже прекрасно разбирались в этом, поскольку переживали не первую реформу и перестройку, если считать со сталинских времен, и знали, что и кому может помешать. Между прочим, относились к происходящему философски, вздыхая, что подделка истории, приспосабливание ее под себя, имеет глубочайшие корни (практически, все летописи переписывались как только к рулю становился реформатор или человек, таковым себя считающий), и потому это явление можно без сомнений отнести к общечеловеческим ценностям, о которых сейчас так много говорят. Иногда логика "бумажных жучков" была необъяснимой, либо цель отстояла так далеко, что невозможно понять, зачем, например, уничтожать некоторые агентурные дела и оперативные разработки времен Отечественной войны? Кого и от чего спасали - гостайны от гласности и ушей, или уши от некоторых неудобных тайн? Как бы там ни было, но благодаря этому в руках Сергея Опарина оказались данные о деятельности группы "Абендвайс", которой интересовалась наша разведка начиная с сорок второго года. (Все архивные материалы в конце девяносто четвертого почему-то приговорили к сожжению!) А там были не просто знакомые, а можно сказать, близкие лица - фон Шнакенбург! человек, который в определенной степени повлиял на судьбу журналиста. Судя по документам, хозяйство штандартенфюрер принял уже готовое, действующее и настолько засекреченное, что наша разведка вышла на эту группу лишь на седьмой год ее существования. Все произошло случайно: летом сорок второго бдительные охотники заметили в горах чужого человека, который жил скрытно, каждый день ходил с карабином и что-то собирал. Никаких военных объектов поблизости не было, поэтому они решили, что это дезертир, и сообщили куда следует. Милиция вместе с охотниками выловила подозрительного субъекта и обнаружила при нем увесистый тюк с камешками и щепотками земли, аккуратно упакованными в крохотные пронумерованные мешочки. Человек представился геологом, показал все документы, и так бы его и отпустили, если бы наблюдательный охотничий глаз не разглядел, что патроны к карабину слишком новенькие, в карманах не затасканные, кирзачи новые и телогрейка с иголочки, двух недель не ношенная, а по бумагам работает третий месяц. Решили все-таки отвести и сдать в НКВД, а по дороге устроили ему провокацию, будто бы "проспали", и этот субъект воспользовался, рванул от конвоя, чем окончательно выдал себя. Пойманным "геологом" сильно заинтересовалась Москва, и его на месте взяли в такой оборот, что через день признался, что работает на японскую разведку и получил задание отобрать образцы пород и грунта в районе, где был задержан. Потом удалось захватить связника, который пришел, чтобы забрать тюк с образцами, и уже через него узнали место - квадрат 9119, куда должен приземлиться самолет японских ВВС и забрать скопленный за два месяца груз. На базе в том же квадрате обнаружили и задержали резидента, который оказался немцем, хотя и утверждал, что работает на японцев. Вероятно, после соответствующих разъяснении он согласился на сотрудничество с нашими и в определенное время запросил самолет, который и приземлился в условленном месте. Резидент обязан был передать тюки с образцами, которые, естественно, подменили, однако в самолете что-то заподозрили, и он, едва закончив посадочный пробег по гравийной береговой полосе, резко пошел на взлет, вследствие чего пришлось применить пулеметы. Самолет подбили на взлетной скорости, поэтому он докатился до лиственничного леса, опрокинулся и загорелся (на борту был большой запас топлива). Тушить водой оказалось бесполезно, но из кабины выползли два факела - пилот и один пассажир, штурман и второй пассажир сгорели. Японский летчик вскоре скончался от ожогов, а вот немец-пассажир отделался довольно легко - обгорело лицо, голова и руки. Поиграть с разведчиками советских недр не удалось, однако в "Абендвайсе" это был первый серьезный провал, который и обнаружил группу и после которого израненный штандартенфюрер фон Шнакенбург ее возглавил. Из тех архивных материалов, которые дожили до девяносто четвертого и, судя по логическим "дырам", претерпели не один набег "бумажных жучков", невозможно было понять, чем конкретно занимался и что искал "Абендвайс". Мало того, даже приблизительно не указывалось конкретное место, интересующее немцев, ни с нашей стороны, ни с их, и в оперативных бумагах НКВД таинственная территория назвалась квадратом 1441. Можно было лишь догадываться: коль скоро фигурируют горы и лиственничный лес, значит, дело происходило не в степи, а скорее где-то в северной полосе СССР. И если в этом квадрате действуют японцы и их авиация, значит, находится он за Уралом, в Сибири или на Дальнем Востоке. А коль скоро "Абендвайс" существовал непосредственно под личной опекой Рудольфа Гесса, значит, квадрат 1441 представлял для рейха особо важный национальный и идеологический интерес. Но что может быть общего у европейской Германии с Востоком, кроме союзнических отношений с Японией? Если какие-нибудь магические, оккультные дела, чем весьма определенно увлекались идеологи фашизма, то Гесс направился бы в Индию, в Гималаи и на Тибет, где уже побывали их люди и откуда взяли для своего движения практически всю символику, от свастики до приветствия вытянутой вперед рукой. И уж никак бы не собирали камешки и не брали бы пробы грунта. А они это делали, причем с потрясающей настойчивостью. После инцидента с японским самолетом квадрат 1441 наши взяли под полный негласный и усиленный контроль, что само по себе уже странно. Нет ни военных объектов, ни воинских частей, как указывается в архивных документах (кстати, а на Дальнем Востоке они есть!) - только горы, упоминается лес, и никаких деревень. Однако немцы упорно пытаются проникнуть туда и проникают: спустя всего три месяца после провала в этом квадрате появляются два "геолога" очень широкого профиля, которые с величайшей осторожностью опять отбирают образцы пород, грунта, пробы воды, травы, древесины и даже воздуха, отлавливают насекомых, наконец, отстреливают оленя и консервируют для анализов его кровь, мягкие ткани, костный мозг, печень и селезенку. И перед тем как уйти на запасную базу, расположенную уже в квадрате 7117, проделывают то же самое с человеком, для чего похищают с охотничьей заимки женщину... На сей раз этих естествоиспытателей не трогают и отпускают с трофеями, вероятно, решив посмотреть, что же будет дальше. Однако "бумажные жучки" приложили свою руку - в материалах отсутствовал значительный период и по времени и по событиям, потому что следующим документом оказался краткий отчет начальника специальной секретной экспедиции Щурова, сообщающего в Центр, что благополучно прибыли в квадрат 1441 и сейчас занимаются устройством запасных баз, рекогносцировочными маршрутами и мероприятиями по безопасности и что уже готовы принять караван с лабораторией и химреактивами. Видимо, пример немцев оказался заразительным, и наши сами решили попытать, что же в этом квадрате такого особенного. Или уже знали, зачем шли... Но и немцы не отставали. По личному распоряжению Гесса Адольф фон Шнакенбург в срочном порядке формирует свою экспедицию и начинает ее заброску тремя способами и тремя группами - хоть одна, но пройдет! Первая - морским путем, вторая - сухопутным через Дальний Восток и третья воздушным, с помощью той же японской авиации. Группу охраны и обеспечения он планирует сбросить с парашютами в пустынной горной местности, на пятьдесят километров севернее интересующего квадрата, для чего японская сторона обязана подготовить транспортно-десантный самолет с прикрытием двух истребителей. Короче, рвется в этот заповедный квадрат по земле, воде и воздуху! Причем уже с войсковой десантной поддержкой! Далее в материалах шли сообщения нашей агентуры о прохождении групп разведчиков противника через контрольные точки. По всей видимости, готовилась широкомасштабная операция по блокированию и захвату всей немецкой экспедиции, как только она соберется в одном месте, для чего в район квадрата 1441 перебрасывались специальные подразделения войск НКВД. И опять никакой географической привязки, хотя круг поиска заметно сузился, логически отпадал Дальний Восток, напичканный нашими войсками, и, напротив, более реально выступала центральная часть Сибири, скорее всего, ее север, если одна группа пойдет морским путем. То ли "бумажные жучки" тут сильно перестарались, то ли в суете или по каким-то иным соображениям документы не попали в этот архив, а были приобщены к другому, но из имеющихся материалов понять было невозможно, что же произошло. Все последующие бумаги датировались начиная с ноября сорок четвертого, и выпадал пласт времени, охватом до года. Ясно было одно, что наша экспедиция под началом некого Щурова бесследно вдруг исчезла и теперь велись ее розыски с помощью войск и авиации. Но более ошеломляющим было то, что ни одна из трех групп немцев, пробирающихся в квадрат 1441, не попала в расставленную им ловушку, она также будто растворились где-то, достигнув цели, причем вместе с группой прикрытия, и их тоже лихорадочно разыскивали наши отряды НКВД и самолеты. Складывалось впечатление, что эти две экспедиции, как две волны огня, сшиблись где-то на неведомых просторах России и погасли, оставив лишь пепел, который потом разнесло ветром. Поиск длился до сорок шестого года, однако ничем не увенчался, если не считать, что наш отряд НКВД, занимающийся поиском, отыскал в квадрате 3113 и полностью уничтожил секретную базу немецкой разведки, захватив важные документы, проливающие свет на деятельность "Абендвайса". Только вот забыли или не захотели положить их на хранение в архивную папку, которую держал в руках Сергей Опарин. Вся эта история заканчивалась немногословным актом экспертизы, выполненным доктором геолого-минералогических наук, профессором Комлевым, который писал, что представленная ему геологическая структура условного квадрата 1441 имеет, скорее всего, вулканическое происхождение. Однако для более полного и точного определения данных геологических материалов недостаточно и требуется дополнительное изучение и исследования, поскольку не исключено, что прогиб земной коры произошел не вследствие ее опускания, а из-за бомбардировки крупным метеоритом. И тогда эту котловину можно отнести к малоизученному явлению, называемому астроблема... Это последнее слово будто очаровало журналиста...
   3
   Институт Насадный смог закончить лишь к концу пятидесятых, когда его вычеркнули из списков врагов народа, так что несколько лет ему пришлось работать таксатором в геологоразведочных партиях. Но уже тогда он начал заниматься астроблемами, обозначенными на земном шаре, а вести поиск новых звездных ран, скрытых зачастую под толщами осадочных пород или срытых, исковерканных ледниками, оказалось невозможно в пору расцвета практической геологии даже в академическом институте. Они были не нужны народному хозяйству и представляли сугубо научный интерес, поэтому Святослав Людвигович официально занимался темой строения земной коры, организовав в своем НИИ сектор по геологическому дешифрированию только что появившейся аэрокосмической фотосъемки. А параллельно, по собственной инициативе и чуть ли не тайно от руководства отыскивал геологические структуры, напоминавшие звездные раны. И вот однажды его взгляд упал на Таймырский полуостров и зацепился за Анабарский гранитный щит, точнее, за огромную, странного происхождения впадину, разрезанную рекой Балганкой. Выдвигать смелые гипотезы было тогда уделом крупных ученых, поэтому голоса Святослава Людвиговича никто не услышал, а подготовленную статью никто не отважился напечатать без дополнительных двух-трех фамилий геологических столпов. Пережитые блокада и голод создали особый тип характера, где высочайшее человеко- и жизнелюбие нормально соседствовали с крайней степенью жадности: если достался тебе кусочек хлеба, поделиться им можно только с матерью или кровно близкими людьми, но никак не с чужими. А на каравай Насадного (впадина была совершенно круглой и напоминала отпечаток упавшей с неба ковриги хлеба) некоторые столпы разинули рот и готовы были проглотить его, не жуя. Тогда Святослав Людвигович забрал статью и засекретил все, что было связано с Балганской впадиной, - благо, что сектор работал в режиме строжайшей государственной тайны, допуск к которой имели единицы. А летом, взяв отпуск, он в одиночку поехал на Таймыр, не имея пропуска в погранзону, обошел все посты и добрался до реки Балганки. Даже чтобы пройти впадину насквозь, потребовалось две недели: внутренний диаметр отпечатавшегося в земной коре каравая достигал семидесяти километров, но был еще и внешний, стокилометровый круг, очерченный цепью гор, растертых и обработанных ледником. На дне котловины - труднопроходимая летом тундра, на ее бортах - развалы голубоватых от лишайника глыб и камней, которые в дождливую погоду становятся кусками мыла. А из космоса все выглядело чистенько и красиво. К тому же весь отпуск шел дождь - нормальное таймырское лето... На обратном пути его арестовали пограничники в норильском аэропорту за незаконное вторжение в зону, причем взяли как шпиона, поскольку с собой у нарушителя оказался рюкзак с образцами пород и десятки отснятых фотоаппаратом "ФЭД" пленок. Препроводили в Красноярск, где посадили за решетку и возбудили дело. Институт мог бы походатайствовать и прекратить его в самом зародыше, а Насадного вернуть домой, но обиженные на него столпы науки хлопотать за него не спешили, и пришлось два месяца сидеть на нарах, пока шло разбирательство. Святослава Людвиговича, наконец, оштрафовали и отпустили, и даже вернули вещи - рюкзак с образцами и проявленные в кагэбэшных лабораториях пленки. Самодеятельность и строптивость кандидату наук обошлись дорого: во главе сектора сидел уже другой человек, а ему предложили место младшего научного сотрудника, по сути, - лаборанта. Да еще строго-настрого внушили, что Балганская впадина - вулкан и ничто иное, имеет земное происхождение и нечего отвлекаться на космические глупости. Святослав Людвигович хотел доказать обратное: таймырская котловина имеет космическое происхождение, то есть это метеоритный кратер, подобный лунному, и называется одним словом - астроблема, доселе науке неведомая. Анализ привезенных образцов, сделанный в лаборатории тайно от руководства, вначале обескуражил и поверг в уныние. Оказалось, Насадный притащил с Таймыра обыкновенные, ничем не примечательные брекчевидные лавовые и туфовые породы, характерные для области вулканической деятельности. А материнскими, подстилающими породами оказались гнейсы архейского возраста. Гнейс означало - гнилой... Консультации с опытными вулканологами и их заключение разочаровали еще больше. Насадный не признавался им, откуда привез образцы, чтобы не быть смешным... Короче говоря, лет эдак миллионов полета назад из жерла вулкана вырвался фонтан магмы, пепла, газа и все это разлилось, разлетелось по округе в сотню километров, перемешалось и застыло. И так стояло, пока не началось оледенение, после чего от лунного ландшафта осталась цепочка холмов, расставленных по кругу. Не ясно только, почему на месте извержения возник не конус, как обычно, а впадина. Возможно, произошло опускание участка земной поверхности, а возможно, на этом месте уже была глубокая котловина, почему и произошел прорыв расплава... Святослав Людвигович долго ходил понурый, пока не получил химических анализов, которые пришлось делать на стороне и за деньги через одного знакомого лаборанта. Тот внезапно обнадежил интересным результатом: химсостав гнейсов и застывшей магмы практически одинаков, разве что последняя претерпела температурное воздействие. То есть будто кто-то переплавил эти гнилые породы и вылил в котловину. Это значит, нет вулканической магмы и нет жерла вулкана! И еще заметил, что в лавах и туфах очень высокое содержание углерода, которого мало в подстилающих гнейсах: вероятно, произошли некоторые термохимические процессы... Всю зиму Насадный рисовал апокалипсические картины космической катастрофы, благо в институте неплохо научили работать с акварелью - раскрашивать геологические карты. И выглядели они примерно одинаково: огромный, до семидесяти километров в диаметре, метеорит или болид приблизился к земле, вошел в ее атмосферу, и спрессованный воздух разогрелся выше трех тысяч градусов, и гнейсы, по сути, растаяли под ним, как тает снег от горячего потока. А от высочайшего давления произошел выплеск расплава, отчего образовалась впадина, обрамленная горами. Сам метеорит либо сгорел в этом огне и обратился в пепел и газообразные вещества, либо в столб пара, если был просто блуждающим по Вселенной куском льда. И осталась на земле звездная рана... Акварель не позволяла выразить динамику явления - он перешел на масло, и к весне его комната в коммуналке на Кронверкской превратилась в выставочный зал живописи, а сам кандидат наук - в одержимого, с блистающим взором, полухудожника, полуфантаста. В институте его стали считать не то что больным, а как бы не очень здоровым человеком, повредившимся на космических катастрофах. Он же больше всего боялся быть смешным, даже когда в блокадном Ленинграде умирал с голоду, сидя возле ног часового у хлебного ларька, лениво жующего горбушку. Можно бы попросить, но от дистрофии он выглядел как лягушачий головастик - лоб шире плеч, и голова уже не держится на шее, все время падает то влево, то вправо, словно поплавок на волнах.