Страница:
Для этого необходимо, как говорили мастера кэн-дзюцу, «стать противником», проникнуть в его сознание, ощутить направление его мыслей. Мусаси предостерегал воинов, чтобы они не «заражались» состоянием своего противника, например, его возбуждением, поспешностью, суетливостью. При всех ситуациях следовало сохранять не просто полное спокойствие, но даже некую расслабленность, отстраненность от происходящего. В этом и заключалась хитроумная уловка: «Когда ты увидишь, что твое настроение передалось противнику, накинься на него, мощно атакуй, опираясь на дух пустоты… Это то, что порой называется «заставить другого опьянеть», и это подобно способу «передачи» собственного состояния» [153].
Вот еще одна примечательная черта боя на мечах, характерная для самураев. Считалось, что не следует жестко стремиться осуществить задуманное, а при необходимости можно вообще отказаться от своих планов и излюбленной тактики боя. «Немедленно отбрось прежние привычки и побеждай иной техникой, которой противник от тебя не ждет… Мы добиваемся победы, изменяя свою технику в соответствии с состоянием нашего противника».
Истинный самурайский поединок, будь то бой на мечах или копьях, далеко выходил за рамки собственно столкновения клинков. Это была сложная психологическая схватка, в которой каждому удару предшествовали десятки уловок и мощное психологическое давление на врага.
«Истинная атака идет из Пустоты», – гласил известный принцип кэн-дзюцу. Это означало, что следует дождаться, когда противник на резком выдохе нанесет свой удар, «опустошится», израсходует энергию на бросок, и в тот момент нападать резко и стремительно, «атаковать пустое наполненным». Надо использовать момент, чтобы задавить противника своим напором, уверенностью, привести его защиту в полный беспорядок. Не случайно Мусаси сравнивал такое состояние с «затаптыванием ногами»: «Ты должен нанести поражение противнику в самом начале его броска, действуя с таким ощущением, словно стремишься затоптать его ногами, да так, чтобы он больше никогда не поднялся… Ты должен быть уверен, что не позволишь противнику нанести второй удар» [153].
Особо ценился сильный удар мечом, который разрубал противника от головы надвое. Конечно, в реальности подобное случалось крайне редко, хотя настоящие кэнси показывали чудеса мощного удара. Практически во всех школах кэн-дзюцу было введено испытание на силу удара катаной – тамэси-гэри. Самурай должен был перерубить на две части небольшое деревце, причем сделать это так стремительно, чтобы верхняя часть не упала на землю, а осталась стоять на нижней. Проверялось и особое чувствование меча, которым самурай должен был владеть как собственными пальцами. Самураю завязывали глаза, и он разрубал на две части тыкву, лежащую на животе у партнера, не коснувшись его клинком. Таким же образом с завязанными глазами разрубалось яблоко, лежащее на голове у партнера. В школе Ито-рю проводилось другое испытание: с завязанными глазами за три взмаха мечом надо было перерубить вертикально стоящую палку, причем последний взмах должен быть сделан раньше, нежели первый отрубленный кусок палки упадет на землю. Эти тесты используются и в современном японском будо.
Победить бабочку: искусство одного удара
Кюдо: стреляющий Будда
Глава 4
«Не опоздай встать на путь воина»
Вот еще одна примечательная черта боя на мечах, характерная для самураев. Считалось, что не следует жестко стремиться осуществить задуманное, а при необходимости можно вообще отказаться от своих планов и излюбленной тактики боя. «Немедленно отбрось прежние привычки и побеждай иной техникой, которой противник от тебя не ждет… Мы добиваемся победы, изменяя свою технику в соответствии с состоянием нашего противника».
Истинный самурайский поединок, будь то бой на мечах или копьях, далеко выходил за рамки собственно столкновения клинков. Это была сложная психологическая схватка, в которой каждому удару предшествовали десятки уловок и мощное психологическое давление на врага.
«Истинная атака идет из Пустоты», – гласил известный принцип кэн-дзюцу. Это означало, что следует дождаться, когда противник на резком выдохе нанесет свой удар, «опустошится», израсходует энергию на бросок, и в тот момент нападать резко и стремительно, «атаковать пустое наполненным». Надо использовать момент, чтобы задавить противника своим напором, уверенностью, привести его защиту в полный беспорядок. Не случайно Мусаси сравнивал такое состояние с «затаптыванием ногами»: «Ты должен нанести поражение противнику в самом начале его броска, действуя с таким ощущением, словно стремишься затоптать его ногами, да так, чтобы он больше никогда не поднялся… Ты должен быть уверен, что не позволишь противнику нанести второй удар» [153].
Особо ценился сильный удар мечом, который разрубал противника от головы надвое. Конечно, в реальности подобное случалось крайне редко, хотя настоящие кэнси показывали чудеса мощного удара. Практически во всех школах кэн-дзюцу было введено испытание на силу удара катаной – тамэси-гэри. Самурай должен был перерубить на две части небольшое деревце, причем сделать это так стремительно, чтобы верхняя часть не упала на землю, а осталась стоять на нижней. Проверялось и особое чувствование меча, которым самурай должен был владеть как собственными пальцами. Самураю завязывали глаза, и он разрубал на две части тыкву, лежащую на животе у партнера, не коснувшись его клинком. Таким же образом с завязанными глазами разрубалось яблоко, лежащее на голове у партнера. В школе Ито-рю проводилось другое испытание: с завязанными глазами за три взмаха мечом надо было перерубить вертикально стоящую палку, причем последний взмах должен быть сделан раньше, нежели первый отрубленный кусок палки упадет на землю. Эти тесты используются и в современном японском будо.
Победить бабочку: искусство одного удара
Со временем самурайские боевые искусства стали тяготеть к предельной краткости. Мастерство определялось количеством взмахов мечом – чем их меньше, тем выше умение самурая. Такая тенденция способствовала тому, что развитие боевых искусств завершилось рождением «искусства одного удара» – иай-дзюцу. Его основоположником считается самурай Ходзё Дзинсукэ (XVII в.), основатель школы боя с мечом «Син Мусо Хаясидзакэ-рю». Иай-дзюцу заключалось в том, что самурай резко вытаскивал меч из ножен и, продолжая движение, без дополнительного замаха наносил смертельный удар. Часто именно от первого движения зависела жизнь воина. Надо было уметь наносить удар не только стоя, но и из положения сидя (японцы садятся на циновку, становясь сначала на колени, а затем опускаясь на пятки). Во время неторопливой беседы, когда воины сидели друг перед другом, один из них мог, резко вскочив, броситься на другого. Чтобы спастись, необходимо было опередить нападающего, исход поединка решали доли секунды. Не случайно в самурайском ритуале обращалось столь большое внимание на положение меча: находится ли он целиком в ножнах или вынут на три – четыре сантиметра – порой даже столь незначительное преимущество могло решить исход поединка.
Искусство иай-дзюцу превратилось в особый ритуал и одновременно в способ тренировки сознания. Проводились даже турниры в «искусстве одного удара». Суть их заключалась в старом самурайском правиле, которое сегодня еще можно встретить в айкидо, дзюдо и каратэ: «Проигрывает тот, кто первым начал бой». Два воина садились друг перед другом, их мечи находились в ножнах с левой стороны. Начиналась психологическая схватка. Самураи должны были «поразить противника взглядом еще до взмаха мечом». По мельчайшим движениям зрачков, кадыка, грудной клетки они могли понять, сломлен соперник или нет, нервничает или готовится к атаке. И выигрывал не тот, кто двигался быстрее, а тот, кто сумел сохранить чистоту и незамутненность сознания. Таким образом, иай-дзюцу было сравнимо с методом боевой медитации перед решающим поединком, успокоения сознания, когда оно уподоблялось «гладкой поверхности озера» (мицу-но кокоро).
Японские мастера учили, что иай-дзюцу – не столько способ боя, сколько высшее, предельное состояние сознания, которое завершило свои поиски в мистическом пространстве боевых искусств. Чтобы пояснить эту мысль, приведем историю самого Ходзё Дзинсукэ, которому приписывается создание иай-дзюцу. Двенадцатилетним мальчиком, только-только начав учиться кэн-дзюцу, он потерял отца, погибшего от руки блестящего мастера меча Хатиносукэ. Юноша поклялся отомстить убийце и долгие часы проводил на тренировочном дворе, упражняясь с катаной. Через несколько лет он решил, что полностью готов к поединку. Но встреча с Хатиносукэ в одно мгновение разрушила все его планы – перед ним стоял гигант, в совершенстве владеющий мечом. Может, броситься в бой и погибнуть от его, гиганта? Но тогда честь семьи так и останется поруганной. В глубоком разочаровании юноша удалился в горы. Долгие часы проводил он в тренировках и медитации, недоедал и недосыпал, но по-прежнему его умение не могло сравниться с мастерством врага. Даже когда Дзинсукэ забывался недолгим сном, он видел себя сражающимся с ненавистным Хатиносукэ. И каждый раз проигрывал! Выход был один, традиционный и благородный, – сделать себе харакири. Ну что ж, утром он так и поступит, а последнюю ночь проведет, как и положено воину, спокойно и с улыбкой на лице. И именно в эту последнюю ночь перед ним предстало грозное буддийское божество, покровитель воинов Фудо Миё. Он раскрыл измученному, морально истощенному Дзинсукэ секрет победы: если нельзя одолеть врага, когда у него в руках меч, надо поразить его еще до того, как он выхватит оружие из ножен! А значит, необходимо научиться стремительно обнажать катану и одним движением наносить удар.
Постепенно Дзинсукэ понял секрет «одного удара»: холодное сознание – «сознание пустоты», дух, свободно и бесстрастно странствующий в небытии! Не думать о противнике, не бояться за свою жизнь, не размышлять над ударом и не намечать точку атаки – твой чистый дух сам найдет ту щель в сознании противника, через которую и разрушит его. Надо стать частью личности противника, завладеть ею и замедлить течение его мыслей, сделать не столь быстрыми его движения. И все это – не сходя с места, просто сидя в позиции дзадзэн! Сначала надо победить сознанием и лишь затем добить мечом.
Дзинсукэ тренировался на бабочках, что летали вокруг него, – он обнажал меч, и от его удара насекомое даже не успевало отлететь в сторону. Яркие летние краски отвлекали внимание Дзинсукэ, бабочки порхали, выписывая самые неожиданные фигуры, и терялись в многоцветье листвы и травы. Необходимо было отрешиться от всего внешнего, ненужного в настоящий момент, видеть бабочку как бы отдельно – одну в огромном пустом пространстве! И тогда ей некуда будет деться, не за чем будет укрыться.
Так отрабатывал Дзинсукэ свой прием «одного удара мечом», который потом принесет ему славу величайшего фехтовальщика Японии, поставит в один ряд с такими патриархами кэн-дзюцу как Миямото Мусаси и Цукахара Бокудэн.
Теперь Дзинсукэ сам искал встречи со своим врагом, и вскоре она состоялась. Дзинсукэ подошел к Хатиносукэ и вежливо произнес: «Уважаемый господин! Я пришел отомстить Вам за смерть моего отца из клана Ходзё». Могучий Хатиносукэ недоуменно уставился на хрупкого юношу – он уже и забыл о том, что когда-то убил какого-то Ходзё, но боевой опыт заставил его приготовиться к поединку. Каково же было удивление Хатиносукэ, когда юноша вдруг сел перед ним и спокойно положил меч слева от себя, казалось бы, даже не собираясь сражаться. Хатиносукэ явно был сбит с толку. Опытный самурай забыл канонический принцип: «Смотри на самого слабого противника, как на десяток опытных воинов». На это и рассчитывал Дзинсукэ. Он стремительно поднялся на одно колено и мнгновенно нанес два удара мечом – первым отсек правую руку своему врагу, другим поразил его в горло. Хатиносукэ рухнул на землю – честь клана Ходзё была восстановлена.
Так, согласно легенде, возникла первая школа «одного удара мечом» иай-дзюцу, где побеждает не сила, а чистота сознания воина. Через пару столетий их насчитывалось уже более сотни. Самураи сумели по достоинству оценить эффективность этого искусства как для боя, так и для совершенствования своего сознания.
Искусство иай-дзюцу превратилось в особый ритуал и одновременно в способ тренировки сознания. Проводились даже турниры в «искусстве одного удара». Суть их заключалась в старом самурайском правиле, которое сегодня еще можно встретить в айкидо, дзюдо и каратэ: «Проигрывает тот, кто первым начал бой». Два воина садились друг перед другом, их мечи находились в ножнах с левой стороны. Начиналась психологическая схватка. Самураи должны были «поразить противника взглядом еще до взмаха мечом». По мельчайшим движениям зрачков, кадыка, грудной клетки они могли понять, сломлен соперник или нет, нервничает или готовится к атаке. И выигрывал не тот, кто двигался быстрее, а тот, кто сумел сохранить чистоту и незамутненность сознания. Таким образом, иай-дзюцу было сравнимо с методом боевой медитации перед решающим поединком, успокоения сознания, когда оно уподоблялось «гладкой поверхности озера» (мицу-но кокоро).
Японские мастера учили, что иай-дзюцу – не столько способ боя, сколько высшее, предельное состояние сознания, которое завершило свои поиски в мистическом пространстве боевых искусств. Чтобы пояснить эту мысль, приведем историю самого Ходзё Дзинсукэ, которому приписывается создание иай-дзюцу. Двенадцатилетним мальчиком, только-только начав учиться кэн-дзюцу, он потерял отца, погибшего от руки блестящего мастера меча Хатиносукэ. Юноша поклялся отомстить убийце и долгие часы проводил на тренировочном дворе, упражняясь с катаной. Через несколько лет он решил, что полностью готов к поединку. Но встреча с Хатиносукэ в одно мгновение разрушила все его планы – перед ним стоял гигант, в совершенстве владеющий мечом. Может, броситься в бой и погибнуть от его, гиганта? Но тогда честь семьи так и останется поруганной. В глубоком разочаровании юноша удалился в горы. Долгие часы проводил он в тренировках и медитации, недоедал и недосыпал, но по-прежнему его умение не могло сравниться с мастерством врага. Даже когда Дзинсукэ забывался недолгим сном, он видел себя сражающимся с ненавистным Хатиносукэ. И каждый раз проигрывал! Выход был один, традиционный и благородный, – сделать себе харакири. Ну что ж, утром он так и поступит, а последнюю ночь проведет, как и положено воину, спокойно и с улыбкой на лице. И именно в эту последнюю ночь перед ним предстало грозное буддийское божество, покровитель воинов Фудо Миё. Он раскрыл измученному, морально истощенному Дзинсукэ секрет победы: если нельзя одолеть врага, когда у него в руках меч, надо поразить его еще до того, как он выхватит оружие из ножен! А значит, необходимо научиться стремительно обнажать катану и одним движением наносить удар.
Постепенно Дзинсукэ понял секрет «одного удара»: холодное сознание – «сознание пустоты», дух, свободно и бесстрастно странствующий в небытии! Не думать о противнике, не бояться за свою жизнь, не размышлять над ударом и не намечать точку атаки – твой чистый дух сам найдет ту щель в сознании противника, через которую и разрушит его. Надо стать частью личности противника, завладеть ею и замедлить течение его мыслей, сделать не столь быстрыми его движения. И все это – не сходя с места, просто сидя в позиции дзадзэн! Сначала надо победить сознанием и лишь затем добить мечом.
Дзинсукэ тренировался на бабочках, что летали вокруг него, – он обнажал меч, и от его удара насекомое даже не успевало отлететь в сторону. Яркие летние краски отвлекали внимание Дзинсукэ, бабочки порхали, выписывая самые неожиданные фигуры, и терялись в многоцветье листвы и травы. Необходимо было отрешиться от всего внешнего, ненужного в настоящий момент, видеть бабочку как бы отдельно – одну в огромном пустом пространстве! И тогда ей некуда будет деться, не за чем будет укрыться.
Так отрабатывал Дзинсукэ свой прием «одного удара мечом», который потом принесет ему славу величайшего фехтовальщика Японии, поставит в один ряд с такими патриархами кэн-дзюцу как Миямото Мусаси и Цукахара Бокудэн.
Теперь Дзинсукэ сам искал встречи со своим врагом, и вскоре она состоялась. Дзинсукэ подошел к Хатиносукэ и вежливо произнес: «Уважаемый господин! Я пришел отомстить Вам за смерть моего отца из клана Ходзё». Могучий Хатиносукэ недоуменно уставился на хрупкого юношу – он уже и забыл о том, что когда-то убил какого-то Ходзё, но боевой опыт заставил его приготовиться к поединку. Каково же было удивление Хатиносукэ, когда юноша вдруг сел перед ним и спокойно положил меч слева от себя, казалось бы, даже не собираясь сражаться. Хатиносукэ явно был сбит с толку. Опытный самурай забыл канонический принцип: «Смотри на самого слабого противника, как на десяток опытных воинов». На это и рассчитывал Дзинсукэ. Он стремительно поднялся на одно колено и мнгновенно нанес два удара мечом – первым отсек правую руку своему врагу, другим поразил его в горло. Хатиносукэ рухнул на землю – честь клана Ходзё была восстановлена.
Так, согласно легенде, возникла первая школа «одного удара мечом» иай-дзюцу, где побеждает не сила, а чистота сознания воина. Через пару столетий их насчитывалось уже более сотни. Самураи сумели по достоинству оценить эффективность этого искусства как для боя, так и для совершенствования своего сознания.
Кюдо: стреляющий Будда
Стрельбе из лука в самурайской подготовке уделялось не меньшее внимание, чем бою на мечах. В период расцвета самурайства этот вид боевой подготовки перерастает в сложную ритуальную науку, духовно связанную с даосизмом и синтоизмом.
Известный сегодня термин кюдо («Путь лука») вошел в обиход лишь в XIX веке, а до этого широко использовалось другое понятие – кю-дзюцу («искусство стрельбы из лука»). В своей ритуальной части это искусство было связано с синтоизмом, поскольку считалось, что именно духи-ками, а не сам человек обеспечивают попадание стрелы в цель. Существовали и чисто практические предписания для воинов: как обретать необходимый настрой сознания, как правильно дышать, чтобы не сбивать точность стрельбы. Хороший тугой лук (оюми) стоил всегда дорого, не менее дорогими были тщательно изготовленные и правильно сцентрированные стрелы (я). Особым шиком считался расшитый колчан сложной конструкции (эбира), отличавшийся от тех, которыми пользовались русские или монгольские воины. Японский колчан представлял собой не только мешок для стрел, но и держатель для самого лука и крепился на спине при помощи сложной системы ремней.
Выстрел в кю-дзюцу – особый род священнодействия. Считалось, что стрелу пускает не самурай, но сам Будда. В момент натяжения тетивы воин должен слиться своим сознанием, своим сокровенным началом (югэн) с космическим телом Будды и позволить ему управлять своим телом. «И тогда, – как говорили мастера кюдо, – стрела пронзает цель раньше, чем я прицелюсь. В этом мистическом пространстве попадание в цель предшествует самому выстрелу, ибо в дзэнском сознании нет ни прошлого, ни будущего – лишь «вечно длящееся настоящее».
В самурайской практике различались два типа выстрела, каждому из них придавался свой особый смысл. Первый именовался «боевым выстрелом» (бу ханарэ), второй – «гражданским выстрелом» (бун ханарэ). Эта практика сочетания «военного» и «гражданского» пришла к самураям из танского Китая VI–VIII веков, где существовал досконально разработанный ритуал стрельбы из лука (лишэ). Китайцы считали, что самое главное здесь – достижение предельной чистоты и спокойствия сознания.
Все выстрелы из лука в боевой ситуации причислялись к обычным, или «боевым». Боевой выстрел мог производиться из любого положения – стоя, выпрямившись, опустившись на одно колено, сидя на коне. Искусство последнего ценилось у самураев особенно высоко, поскольку многие воинские дружины применяли следующую тактику боя: всадники стремительно летели на позиции противника, посылая перед собой стрелы и создавая тем самым панику в рядах врага. К тому моменту, когда воины сходились врукопашную, их колчаны должны опустеть.
Искусство стрельбы с коня именовалось ябусамэ. Уже с периода Камакура, т. е. сразу же после становления самурайской власти в Японии, оно входило в обязательную подготовку воинов, в раздел верховой езды (кюба). Но начало его надо искать еще в досамурайской древности. В частности, летопись «Нихонги» рассказывает, что это искусство существовало при императрице Когёку (642–645), и в ту пору оно называлось ума-юми [28]. Стрелять с коня учились из двух положений: обычного – стрела посылалась вперед, и в повороте назад – стрела посылалась через левое плечо, что позволяло отстреливаться от преследователей.
Проводились специальные испытания в стрельбе из лука на скаку. Они были важны не только с точки зрения боевой подготовки. Воин, пославший точно в цель десять стрел из десяти, получал «высший из высших разряд» (дзё дзё дэн), ему увеличивали «рисовое содержание», и он мог претендовать на командирские должности в самурайской дружине. В ранний период существования самурайства благодаря таким испытаниям многие воины скопили себе состояние и постепенно превратились в даймё.
Стрелки менее удачливые получали разряды ниже, например, «средне-высший» (тю дзё) – при попадании девяти стрел из десяти, «нижне-высший» (гэ дзё) – при восьми попаданиях из десяти и т. д. Обладателя самого «нижне-низшего» разряда (гэ гэ дан), попавшего в цель один раз из десяти, вообще не принимали в самурайские дружины, жалованья он не получал, и, естественно, его ближайшей перспективой была просто голодная смерть. Несложно догадаться, что таких людей среди буси просто не было.
Вся эта экзаменационно-разрядная система – копия китайской боевой практики. В наиболее разработанном виде она существовала в армии великого китайского военачальника и мастера боевых искусств Ци Цзигуана (XVII в.), который описал ее в трактате «Записи о новых достижениях в воинском искусстве». Из Китая же пришел и ряд методов тренировки в стрельбе из лука, например, воины посылали стрелы в маленькие деревянные столбики высотой 10 см, расставленные в беспорядке на земле. Чтобы заметить их на большом поле, самураям необходимо было обладать отменным зрением. Воин, скачущий по полю, должен был обнаружить и с ходу поразить десять – двадцать таких столбиков.
Другой тип тренировки в ябусамэ назывался инуомоно, когда практиковались на живой движущейся мишени. Воину следовало попасть в бегущую собаку, при этом использовалась тренировочная стрела с деревянным затупленным наконечником, что, думается, не спасало бедное животное от ран. Сначала такие тренировки устраивались в чистом поле, а затем были перенесены в специальные манежи, чтобы собака не могла убежать.
В кю-дзюцу самураи достигали поразительного мастерства не только за счет долгих тренировок собственно в стрельбе, но и благодаря особой подготовке сознания. На это и были направлены те ритуально-символические действия, которые в совокупности стали именоваться «гражданским выстрелом» (бун ханарэ). Здесь уже не было диких скачек на лошадях, погони за собакой, стрельбы на скорость, и все же такой выстрел считался более сложным из-за особого настроя сознания. Традиционно стрелы пускали из позиции, стоя, выпрямившись, выставив левую ногу вперед. Тетиву натягивали так, чтобы правый кулак находился возле уха, а кисти рук – на одной прямой.
Перед тем как отправить стрелу в цель, необходимо было достичь абсолютной чистоты и пустоты в своих мыслях, отключиться от всех раздражающих и отвлекающих факторов, по сути – обрести состояние «внесознания», или «внемыслия» (мусин). Такой внутренний настрой именовался «достижением спокойствия духа и тела» (додзу кури). Основные принципы «гражданского выстрела» – сосредоточение внимания, расслабление тела, управление дыханием – точно соответствовали дзэн-буддийской медитации, одной из целей которой также было опустошить сознание [131].
В Киото сохранился храм XII века, долгое время считавшийся священным местом для мастеров кю-дзюцу. Это «Павильон тридцати трех комнат» («Сандзюсан гэдо»), прославившийся тем, что в нем стояла огромная статуя бодхисаттвы милосердия Авалокитешвары (япон. – Канон), считавшегося покровителем самураев и оберегавшего их от ран. Здесь с 1566 года стали проводить охякадзу – состязания по кю-дзюцу. Павильон представлял собой длинное сооружение, в торце которого крепилась специальная мишень. Самураи пускали стрелы от противоположной стены павильона. Необходимо было не только попасть в мишень, но и выпустить рекордное количество стрел за единицу времени. Состязание могло проводиться днем и ночью: к вечеру разжигали костры, а весь день неумолчно грохотали боевые барабаны, воспроизводя обстановку настоящего сражения. Абсолютный рекорд всех времен принадлежит некоему Дайхити Васа, который в 1687 году сумел выпустить в течение суток 8133 стрелы! При этом надо учесть, что самурайский лук очень тугой, и его нелегко натянуть даже для одного выстрела.
Самураи учились переносить и на боевую ситуацию то состояние абсолютного спокойствия в мыслях, которое достигалось в «гражданском», или ритуальном, выстреле. Поэтому опытного воина не могли отвлечь в бою ни летящие в него стрелы, ни удары мечей – он всегда доводил свое дело до конца. К тому же считалось, что стреляет не человек – сами духи-ками посылают стрелы в цель, а духам не грозит гибель.
Постепенно эта практика переросла в сложный ритуал стрельбы из лука (ся-рэй или дзарэй), сохранившийся до наших дней и представляющий сегодня чисто внешнюю сторону древнего искусства стрельбы. Стреляющие надевают на себя либо праздничные самурайские одежды, либо некое подобие монашеской рясы с приспущенным с левого плеча рукавом, как у древних монахов-воинов (сохэев). Самому выстрелу предшествует долгий ритуал, занимающий порой в несколько раз больше времени, чем пуск стрелы в цель. Сюда входит ритуальное приветствие на четыре стороны света, обращение к духам с просьбой «перенести стрелу прямо к цели», молитва луку и стрелам. Затем самурай принимает боевую позицию и медленно, очень медленно натягивает тетиву. В этот момент он должен достичь «светлого состояния» сознания.
Поскольку стрелком управляют сам Будда и духи, стрела летит «туда, куда надо». Она просто не может не попасть в мишень, так как «цель находится везде, ибо ее суть Пустота». Это и называлось прозрением великой цели (дзансин), цели, которая принципиально отлична от всякого физического предмета, но, стреляя в которую, нельзя промахнуться.
«Великую цель» самурай должен видеть всегда и везде – при стрельбе из лука, в поединке на мечах и алебардах, в рукопашной схватке, даже если он специально не готовится к бою. «Великая цель», ощущение которой достигалось в основном дзэн-буддийскими медитациями, всегда должна пребывать в его сознании, благодаря этому самурая никогда нельзя застать врасплох. Понятие «дзансин» – вечно бодрствующего сознания – перекочевало и в современные боевые искусства, например, в каратэ. Таким образом, кю-дзюцу представляет собой классический пример самурайского искусства, где чисто боевая практика сочеталась со священнодействием и где за чисто прикладной сущностью выстрела скрывалась сложная тренировка сознания и духа.
Известный сегодня термин кюдо («Путь лука») вошел в обиход лишь в XIX веке, а до этого широко использовалось другое понятие – кю-дзюцу («искусство стрельбы из лука»). В своей ритуальной части это искусство было связано с синтоизмом, поскольку считалось, что именно духи-ками, а не сам человек обеспечивают попадание стрелы в цель. Существовали и чисто практические предписания для воинов: как обретать необходимый настрой сознания, как правильно дышать, чтобы не сбивать точность стрельбы. Хороший тугой лук (оюми) стоил всегда дорого, не менее дорогими были тщательно изготовленные и правильно сцентрированные стрелы (я). Особым шиком считался расшитый колчан сложной конструкции (эбира), отличавшийся от тех, которыми пользовались русские или монгольские воины. Японский колчан представлял собой не только мешок для стрел, но и держатель для самого лука и крепился на спине при помощи сложной системы ремней.
Выстрел в кю-дзюцу – особый род священнодействия. Считалось, что стрелу пускает не самурай, но сам Будда. В момент натяжения тетивы воин должен слиться своим сознанием, своим сокровенным началом (югэн) с космическим телом Будды и позволить ему управлять своим телом. «И тогда, – как говорили мастера кюдо, – стрела пронзает цель раньше, чем я прицелюсь. В этом мистическом пространстве попадание в цель предшествует самому выстрелу, ибо в дзэнском сознании нет ни прошлого, ни будущего – лишь «вечно длящееся настоящее».
В самурайской практике различались два типа выстрела, каждому из них придавался свой особый смысл. Первый именовался «боевым выстрелом» (бу ханарэ), второй – «гражданским выстрелом» (бун ханарэ). Эта практика сочетания «военного» и «гражданского» пришла к самураям из танского Китая VI–VIII веков, где существовал досконально разработанный ритуал стрельбы из лука (лишэ). Китайцы считали, что самое главное здесь – достижение предельной чистоты и спокойствия сознания.
Все выстрелы из лука в боевой ситуации причислялись к обычным, или «боевым». Боевой выстрел мог производиться из любого положения – стоя, выпрямившись, опустившись на одно колено, сидя на коне. Искусство последнего ценилось у самураев особенно высоко, поскольку многие воинские дружины применяли следующую тактику боя: всадники стремительно летели на позиции противника, посылая перед собой стрелы и создавая тем самым панику в рядах врага. К тому моменту, когда воины сходились врукопашную, их колчаны должны опустеть.
Искусство стрельбы с коня именовалось ябусамэ. Уже с периода Камакура, т. е. сразу же после становления самурайской власти в Японии, оно входило в обязательную подготовку воинов, в раздел верховой езды (кюба). Но начало его надо искать еще в досамурайской древности. В частности, летопись «Нихонги» рассказывает, что это искусство существовало при императрице Когёку (642–645), и в ту пору оно называлось ума-юми [28]. Стрелять с коня учились из двух положений: обычного – стрела посылалась вперед, и в повороте назад – стрела посылалась через левое плечо, что позволяло отстреливаться от преследователей.
Проводились специальные испытания в стрельбе из лука на скаку. Они были важны не только с точки зрения боевой подготовки. Воин, пославший точно в цель десять стрел из десяти, получал «высший из высших разряд» (дзё дзё дэн), ему увеличивали «рисовое содержание», и он мог претендовать на командирские должности в самурайской дружине. В ранний период существования самурайства благодаря таким испытаниям многие воины скопили себе состояние и постепенно превратились в даймё.
Стрелки менее удачливые получали разряды ниже, например, «средне-высший» (тю дзё) – при попадании девяти стрел из десяти, «нижне-высший» (гэ дзё) – при восьми попаданиях из десяти и т. д. Обладателя самого «нижне-низшего» разряда (гэ гэ дан), попавшего в цель один раз из десяти, вообще не принимали в самурайские дружины, жалованья он не получал, и, естественно, его ближайшей перспективой была просто голодная смерть. Несложно догадаться, что таких людей среди буси просто не было.
Вся эта экзаменационно-разрядная система – копия китайской боевой практики. В наиболее разработанном виде она существовала в армии великого китайского военачальника и мастера боевых искусств Ци Цзигуана (XVII в.), который описал ее в трактате «Записи о новых достижениях в воинском искусстве». Из Китая же пришел и ряд методов тренировки в стрельбе из лука, например, воины посылали стрелы в маленькие деревянные столбики высотой 10 см, расставленные в беспорядке на земле. Чтобы заметить их на большом поле, самураям необходимо было обладать отменным зрением. Воин, скачущий по полю, должен был обнаружить и с ходу поразить десять – двадцать таких столбиков.
Другой тип тренировки в ябусамэ назывался инуомоно, когда практиковались на живой движущейся мишени. Воину следовало попасть в бегущую собаку, при этом использовалась тренировочная стрела с деревянным затупленным наконечником, что, думается, не спасало бедное животное от ран. Сначала такие тренировки устраивались в чистом поле, а затем были перенесены в специальные манежи, чтобы собака не могла убежать.
В кю-дзюцу самураи достигали поразительного мастерства не только за счет долгих тренировок собственно в стрельбе, но и благодаря особой подготовке сознания. На это и были направлены те ритуально-символические действия, которые в совокупности стали именоваться «гражданским выстрелом» (бун ханарэ). Здесь уже не было диких скачек на лошадях, погони за собакой, стрельбы на скорость, и все же такой выстрел считался более сложным из-за особого настроя сознания. Традиционно стрелы пускали из позиции, стоя, выпрямившись, выставив левую ногу вперед. Тетиву натягивали так, чтобы правый кулак находился возле уха, а кисти рук – на одной прямой.
Перед тем как отправить стрелу в цель, необходимо было достичь абсолютной чистоты и пустоты в своих мыслях, отключиться от всех раздражающих и отвлекающих факторов, по сути – обрести состояние «внесознания», или «внемыслия» (мусин). Такой внутренний настрой именовался «достижением спокойствия духа и тела» (додзу кури). Основные принципы «гражданского выстрела» – сосредоточение внимания, расслабление тела, управление дыханием – точно соответствовали дзэн-буддийской медитации, одной из целей которой также было опустошить сознание [131].
В Киото сохранился храм XII века, долгое время считавшийся священным местом для мастеров кю-дзюцу. Это «Павильон тридцати трех комнат» («Сандзюсан гэдо»), прославившийся тем, что в нем стояла огромная статуя бодхисаттвы милосердия Авалокитешвары (япон. – Канон), считавшегося покровителем самураев и оберегавшего их от ран. Здесь с 1566 года стали проводить охякадзу – состязания по кю-дзюцу. Павильон представлял собой длинное сооружение, в торце которого крепилась специальная мишень. Самураи пускали стрелы от противоположной стены павильона. Необходимо было не только попасть в мишень, но и выпустить рекордное количество стрел за единицу времени. Состязание могло проводиться днем и ночью: к вечеру разжигали костры, а весь день неумолчно грохотали боевые барабаны, воспроизводя обстановку настоящего сражения. Абсолютный рекорд всех времен принадлежит некоему Дайхити Васа, который в 1687 году сумел выпустить в течение суток 8133 стрелы! При этом надо учесть, что самурайский лук очень тугой, и его нелегко натянуть даже для одного выстрела.
Самураи учились переносить и на боевую ситуацию то состояние абсолютного спокойствия в мыслях, которое достигалось в «гражданском», или ритуальном, выстреле. Поэтому опытного воина не могли отвлечь в бою ни летящие в него стрелы, ни удары мечей – он всегда доводил свое дело до конца. К тому же считалось, что стреляет не человек – сами духи-ками посылают стрелы в цель, а духам не грозит гибель.
Постепенно эта практика переросла в сложный ритуал стрельбы из лука (ся-рэй или дзарэй), сохранившийся до наших дней и представляющий сегодня чисто внешнюю сторону древнего искусства стрельбы. Стреляющие надевают на себя либо праздничные самурайские одежды, либо некое подобие монашеской рясы с приспущенным с левого плеча рукавом, как у древних монахов-воинов (сохэев). Самому выстрелу предшествует долгий ритуал, занимающий порой в несколько раз больше времени, чем пуск стрелы в цель. Сюда входит ритуальное приветствие на четыре стороны света, обращение к духам с просьбой «перенести стрелу прямо к цели», молитва луку и стрелам. Затем самурай принимает боевую позицию и медленно, очень медленно натягивает тетиву. В этот момент он должен достичь «светлого состояния» сознания.
Поскольку стрелком управляют сам Будда и духи, стрела летит «туда, куда надо». Она просто не может не попасть в мишень, так как «цель находится везде, ибо ее суть Пустота». Это и называлось прозрением великой цели (дзансин), цели, которая принципиально отлична от всякого физического предмета, но, стреляя в которую, нельзя промахнуться.
«Великую цель» самурай должен видеть всегда и везде – при стрельбе из лука, в поединке на мечах и алебардах, в рукопашной схватке, даже если он специально не готовится к бою. «Великая цель», ощущение которой достигалось в основном дзэн-буддийскими медитациями, всегда должна пребывать в его сознании, благодаря этому самурая никогда нельзя застать врасплох. Понятие «дзансин» – вечно бодрствующего сознания – перекочевало и в современные боевые искусства, например, в каратэ. Таким образом, кю-дзюцу представляет собой классический пример самурайского искусства, где чисто боевая практика сочеталась со священнодействием и где за чисто прикладной сущностью выстрела скрывалась сложная тренировка сознания и духа.
Глава 4
Бусидо – идеал и реальность пути воина
Некоторые вещи настолько постыдны, что не могут быть честными, как, например, месть за обиду, желание человеку зла. Такие вещи следует отбрасывать, с какой бы выгодой или мукой они бы ни связывались.
Эразм Роттердамский. Оружие христианского воина
«Не опоздай встать на путь воина»
Как-то раз один из богатых даймё прислал посыльного к известному воину Хосокаве Сансаю (ХVII в.), прославившемуся своим тонким вкусом в изготовлении доспехов. Посланник должен был заказать у Хосокавы особо изящный боевой шлем, причём такой, который бы поразил своим видом даже искушённых в этих делах самураев. Каково же было удивление приехавшего, когда Хосокава предложил сделать традиционный «рогатый» шлем, изготовив рога из дерева! Самурай был поражён выбором материала – ведь рога обычно выдерживают тяжёлые удары меча, а в случае необходимости и пробивают грудной доспех врага. В ответ на недоуменные вопросы Сансай спокойно объяснил: пусть сломаются рога – лишь бы они не отвлекали внимание воина.
Но ведь каждый раз после сражения придётся долго чинить такой шлем, а как быть, если надо на следующий день вновь идти в бой? И тут Сансай по сути определил путь самурая: воин не должен надеяться прожить ещё один день. К тому же «если мысли воина заняты лишь тем, как бы не повредить орнамент на шлеме, как же он может сохранить свою жизнь? Навершие шлема, сломанное в бою, выглядит поистине великолепно. А вот если потеряешь жизнь, её уже никогда не вернёшь». Услышав это, посланник удалился, не задав больше ни одного вопроса.
Здесь речь идёт об особом нравственном идеале воинской традиции Японии – знаменитом кодексе самурайской чести Бусидо, или «Пути воина». Вероятно, не найдётся ни одной книги о японских боевых искусствах древности и современности, где бы он не упоминался. Но сколь ни разнились бы между собой трактовки Бусидо, все они сходятся в одном – именно Бусидо представляет собой саму душу самурайства, его внутреннюю суть.
Рассказ о Бусидо достоин отдельной книги, а поэтому здесь мы затронем лишь те его аспекты, которые будут важны для понимания сути японских боевых искусств.
Определение Бусидо как «кодекса самурайской чести» не совсем верно. Кодекса как такового не существовало (точнее, существовали десятки не зависимых друг от друга сборников правил поведения самурая), речь можно вести лишь о некоем глобальном идеале самурайской жизни, особом настрое воина. А сам этот идеал, во многом непостоянный и переменчивый, формировался столетиями.
Когда же начала складываться эта доктрина – «Путь воина»? Естественно, точную дату назвать невозможно, но всё же некоторые отправные точки нам известны. В 792 г. в Японии была официально введена система воинского воспитания юношей, названная «Кондэй» («Надёжная молодёжь»). В специальные школы отбирали выходцев из благородных семей, где их в равной степени учили действовать мечом и кистью, т. е. пытались претворить в жизнь извечный идеал японской культуры – «Военное и гражданское сливаются воедино» («бунбо ити»). Идея эта обсуждалась давно. Ещё в правление императора Камму в 782 г. при императорской резиденции в Киото началось строительство монументального здания для специальной школы подготовки профессиональных воинов из числа молодых кугэ, т. е. аристократов. Так возник знаменитый Бутокудэн – «Зал воинских добродетелей», который сохранился (естественно, в реконструированном виде) и по сей день. Пройдя полный курс воинских наук, юноши отправлялись офицерами в войска.
Вскоре представился случай испытать эффективность реформированной армии. Её противником оказался отнюдь не внешний враг, а коренной народ Японских островов – айны. В результате сражений с самураями айны, несмотря на свою отчаянную смелость и немалую воинскую доблесть, оказались оттеснены на самую северную территорию Японии – остров Хоккайдо.
Постепенно совершенствование воинского искусства (постоянные тренировки в бое на мечах, копьях, в стрельбе из лука) становится по сути единственным занятием, которому воины посвящают своё время. А вслед за этим приходит и осознание особого статуса воина – в глазах своих соплеменников он становится носителем высшей истины воинских искусств. Так, в среде воинов возникает и особая идеология, отражавшая сознание своей почти мистической исключительности. Буси уже мало было ощущать себя «суперменами»; они претендовали на решение вопросов, далеко выходящих за рамки боевых искусств (управление территориями, организация земледелия и, наконец, власть в стране). Могло показаться, что наследственная аристократия, которая вела свои родословные едва ли не от богов и духов, вряд ли так легко отдаст власть отчаянным, но неграмотным воинам. Однако страшные битвы, развернувшиеся в Японии в ХII—ХIII вв., показали всю силу влияния малообразованного, но удивительно активного слоя воинов буси, противостоявшего наследственной аристократии кугэ. Политическая и культурная ситуация оказалась критической: кугэ, столетиями управлявшие государством, показали себя просто не приспособленными к активной жизни в эпоху непрерывных войн.
В стране устанавливается чисто военное правление, которое сначала осуществляет Минамото Ёритомо вместе с кланом Ходзё, а позже начинает формироваться особое «военное правительство» – бакуфу.
В этот ранний период существования самурайства сложился особый тип боевой морали, который позже нашёл своё воплощение в неписаном кодексе Бусидо. Эта мораль, выросшая из аристократической культуры кугэ, начисто отвергла не только её утончённость и изысканность, но и нравственные принципы. Возвращение к культуре кугэ произойдёт ещё не скоро – почти через пять столетий. Пока же Японию ожидали опрощение нравов, примитивизация культурных форм и расцвет боевых искусств – одним словом, всё то, что столь характерно для воинской среды во всех странах мира. Самурайский «кодекс чести» формировался и как своеобразный противовес морали старой аристократии, таким образом, самураи чисто психологически ощущали себя как некий единый институт или социальную группу, связанную общими принципами поведения и даже мышления.
Но ведь каждый раз после сражения придётся долго чинить такой шлем, а как быть, если надо на следующий день вновь идти в бой? И тут Сансай по сути определил путь самурая: воин не должен надеяться прожить ещё один день. К тому же «если мысли воина заняты лишь тем, как бы не повредить орнамент на шлеме, как же он может сохранить свою жизнь? Навершие шлема, сломанное в бою, выглядит поистине великолепно. А вот если потеряешь жизнь, её уже никогда не вернёшь». Услышав это, посланник удалился, не задав больше ни одного вопроса.
Здесь речь идёт об особом нравственном идеале воинской традиции Японии – знаменитом кодексе самурайской чести Бусидо, или «Пути воина». Вероятно, не найдётся ни одной книги о японских боевых искусствах древности и современности, где бы он не упоминался. Но сколь ни разнились бы между собой трактовки Бусидо, все они сходятся в одном – именно Бусидо представляет собой саму душу самурайства, его внутреннюю суть.
Рассказ о Бусидо достоин отдельной книги, а поэтому здесь мы затронем лишь те его аспекты, которые будут важны для понимания сути японских боевых искусств.
Определение Бусидо как «кодекса самурайской чести» не совсем верно. Кодекса как такового не существовало (точнее, существовали десятки не зависимых друг от друга сборников правил поведения самурая), речь можно вести лишь о некоем глобальном идеале самурайской жизни, особом настрое воина. А сам этот идеал, во многом непостоянный и переменчивый, формировался столетиями.
Когда же начала складываться эта доктрина – «Путь воина»? Естественно, точную дату назвать невозможно, но всё же некоторые отправные точки нам известны. В 792 г. в Японии была официально введена система воинского воспитания юношей, названная «Кондэй» («Надёжная молодёжь»). В специальные школы отбирали выходцев из благородных семей, где их в равной степени учили действовать мечом и кистью, т. е. пытались претворить в жизнь извечный идеал японской культуры – «Военное и гражданское сливаются воедино» («бунбо ити»). Идея эта обсуждалась давно. Ещё в правление императора Камму в 782 г. при императорской резиденции в Киото началось строительство монументального здания для специальной школы подготовки профессиональных воинов из числа молодых кугэ, т. е. аристократов. Так возник знаменитый Бутокудэн – «Зал воинских добродетелей», который сохранился (естественно, в реконструированном виде) и по сей день. Пройдя полный курс воинских наук, юноши отправлялись офицерами в войска.
Вскоре представился случай испытать эффективность реформированной армии. Её противником оказался отнюдь не внешний враг, а коренной народ Японских островов – айны. В результате сражений с самураями айны, несмотря на свою отчаянную смелость и немалую воинскую доблесть, оказались оттеснены на самую северную территорию Японии – остров Хоккайдо.
Постепенно совершенствование воинского искусства (постоянные тренировки в бое на мечах, копьях, в стрельбе из лука) становится по сути единственным занятием, которому воины посвящают своё время. А вслед за этим приходит и осознание особого статуса воина – в глазах своих соплеменников он становится носителем высшей истины воинских искусств. Так, в среде воинов возникает и особая идеология, отражавшая сознание своей почти мистической исключительности. Буси уже мало было ощущать себя «суперменами»; они претендовали на решение вопросов, далеко выходящих за рамки боевых искусств (управление территориями, организация земледелия и, наконец, власть в стране). Могло показаться, что наследственная аристократия, которая вела свои родословные едва ли не от богов и духов, вряд ли так легко отдаст власть отчаянным, но неграмотным воинам. Однако страшные битвы, развернувшиеся в Японии в ХII—ХIII вв., показали всю силу влияния малообразованного, но удивительно активного слоя воинов буси, противостоявшего наследственной аристократии кугэ. Политическая и культурная ситуация оказалась критической: кугэ, столетиями управлявшие государством, показали себя просто не приспособленными к активной жизни в эпоху непрерывных войн.
В стране устанавливается чисто военное правление, которое сначала осуществляет Минамото Ёритомо вместе с кланом Ходзё, а позже начинает формироваться особое «военное правительство» – бакуфу.
В этот ранний период существования самурайства сложился особый тип боевой морали, который позже нашёл своё воплощение в неписаном кодексе Бусидо. Эта мораль, выросшая из аристократической культуры кугэ, начисто отвергла не только её утончённость и изысканность, но и нравственные принципы. Возвращение к культуре кугэ произойдёт ещё не скоро – почти через пять столетий. Пока же Японию ожидали опрощение нравов, примитивизация культурных форм и расцвет боевых искусств – одним словом, всё то, что столь характерно для воинской среды во всех странах мира. Самурайский «кодекс чести» формировался и как своеобразный противовес морали старой аристократии, таким образом, самураи чисто психологически ощущали себя как некий единый институт или социальную группу, связанную общими принципами поведения и даже мышления.