Страница:
Алексей Маслов
Тайный код Конфуция. Что пытался передать Великий учитель
Самое главное не увидеть глазами, только сердце зорко
А. Сент-Экзюпери «Маленький принц»
Предисловие. Последний из посвященных
Его называют «Символом китайской нации» и «Учителем учителей». Наверняка, именно его образ придет на память любому при упоминании культуры или философии Китая. Ему возведены памятники во многих странах Восточной Азии, где как считается, сложилась уникальная культурная общность – конфуцианский культурный регион, формировавшийся под влиянием идей Великого Учителя. Он превратился в «визитную карточку» Китая – обложки многих книг о Китае украшены изображениями великого наставника, он растиражирован на календарях, плакатах и рекламах. Культ Конфуция был объявлен императорским, правители совершали моления в храмах Конфуция, на его родине в местечке Цюйфу в провинции Шаньдун возведен огромный храмовый комплекс, ныне превращенный в роскошный музей, куда съезжаются туристы из всех стран мира.
Тот торжественно-величественный Конфуций, который известен нам сегодня, чей образ вошел во все книги о Китае и который стал символом всей цивилизации Восточной Азии, очень далек от действительной личности живого Конфуция. В традиции он предстает пред нами как символ наставничества и духовной мудрости, как носитель идеи государственного служения и заботы о народе. Но этот Конфуций – продукт тысячелетнего подправления образа скромного наставника Кун Цю по имени Чжунни.
Сегодня мы знаем Конфуция таким, каким его захотели представить комментаторы и исследователи, таким, каким его хотела видеть официальная китайская историография, начиная с V–VI вв. Именно из их усилий перед нами предстает величественный облик Учителя Учителей, непоколебимого в своей мудрости и нравственности.
Но в личности Конфуция есть своя тайна – тайна, которую тщательно оберегает вся китайская традиция, а ей чаще всего следуют и все западные исследователи и комментаторы. Это – загадка самой личности Конфуция, загадка его Учения, его посвящения и его школы. Это – загадка его становления и воспитания, тайна сокрытого смысла его проповеди. И этот истинный Конфуций не был лишь одним из философов или служивых мужей из обедневших аристократических семей эпохи Чжоу. Он вообще не был «философом» в том западном смысле этого понятия, которое в него обычно вкладывается. Не был он и проповедником неких морально-этических норм и государственных доктрин, хотя при желании такие мысли можно отыскать в его высказываниях. В период своей жизни он особенно ничем не прославился и был чаще гоним, чем привечаем. Он не сумел воплотить в жизнь практически ни одной своей идеи по поводу «человеколюбивого управления» царствами, а его статус духовного наставника и проповедника вызывал у многих скепсис или даже резкое отторжение.
Чтобы «разгадать» Конфуция, чтобы понять коды его слова, надо прежде понять, чему он сам обучался и что хотел передать. И для этого на время придется забыть о многих традиционных версиях восприятия Конфуция: Конфуция – философ, Конфуций – символ китайской нации, Конфуций – обожествленный мудрец.
Так кем же был тот – настоящий Конфуций? Каким был этот человек без последующих наносов канонизации, обожествления и превращения в абсолютный символ восточной мудрости?
Конфуций был одним из посвященных священнослужителей, близких по духу к древним медиумам и шаманам. Он – живой пример умирающей архаической традиции магов и медиумов, часть из которых, как и сам Конфуций, решили служить правителям царств и открыто проповедовать свое учение. Он стал тем, кто решил вынести мистические и магические знания на люди, поставить эти знания на службу государству и при их помощи восстановить нарушившуюся гармонию в Поднебесной. Он был носителем очень древнего Учения, связанного с архаическими магическими культами, которые он постарался представить в виде концепции Ритуала или Правил. Он стремился дать своим ученикам методы восстановления связи с Небом и поддержания постоянного соприкосновения с духами предков и первых мудрых правителей Китая, откуда и следует черпать высшее Знание.
Но эти его черты китайская традиция постаралась скрыть, превратив Конфуция в одного из крупнейших духовных учителей и проповедников честного служения в виде образа «Благородного мужа». Именно такой – «окультуренный» и вписанный в нормы государственной доктрины – Конфуций был необходим для китайской традиции. Но это повествование – рассказ не столько о триумфе учения Конфуция, сколько о личной драме духовного проповедника и мистика по имени Кун Цю.
Тот торжественно-величественный Конфуций, который известен нам сегодня, чей образ вошел во все книги о Китае и который стал символом всей цивилизации Восточной Азии, очень далек от действительной личности живого Конфуция. В традиции он предстает пред нами как символ наставничества и духовной мудрости, как носитель идеи государственного служения и заботы о народе. Но этот Конфуций – продукт тысячелетнего подправления образа скромного наставника Кун Цю по имени Чжунни.
Сегодня мы знаем Конфуция таким, каким его захотели представить комментаторы и исследователи, таким, каким его хотела видеть официальная китайская историография, начиная с V–VI вв. Именно из их усилий перед нами предстает величественный облик Учителя Учителей, непоколебимого в своей мудрости и нравственности.
Конфуций – «учитель учителей», унесший с собой тайну своего знанияНа первый взгляд, в этом нет ничего удивительного – сколько известно случаев, когда реальные исторические персонажи были буквально погребены под напластованиями мифов, легенд и преданий. Каждый, кто внес вклад в духовное развитие человечества, сегодня предстает перед нами как совокупность образов и преданий – именно таковы сегодня и Иисус Христос, и Будда, и Мухаммед. И, конечно же, Конфуций.
Но в личности Конфуция есть своя тайна – тайна, которую тщательно оберегает вся китайская традиция, а ей чаще всего следуют и все западные исследователи и комментаторы. Это – загадка самой личности Конфуция, загадка его Учения, его посвящения и его школы. Это – загадка его становления и воспитания, тайна сокрытого смысла его проповеди. И этот истинный Конфуций не был лишь одним из философов или служивых мужей из обедневших аристократических семей эпохи Чжоу. Он вообще не был «философом» в том западном смысле этого понятия, которое в него обычно вкладывается. Не был он и проповедником неких морально-этических норм и государственных доктрин, хотя при желании такие мысли можно отыскать в его высказываниях. В период своей жизни он особенно ничем не прославился и был чаще гоним, чем привечаем. Он не сумел воплотить в жизнь практически ни одной своей идеи по поводу «человеколюбивого управления» царствами, а его статус духовного наставника и проповедника вызывал у многих скепсис или даже резкое отторжение.
Чтобы «разгадать» Конфуция, чтобы понять коды его слова, надо прежде понять, чему он сам обучался и что хотел передать. И для этого на время придется забыть о многих традиционных версиях восприятия Конфуция: Конфуция – философ, Конфуций – символ китайской нации, Конфуций – обожествленный мудрец.
Так кем же был тот – настоящий Конфуций? Каким был этот человек без последующих наносов канонизации, обожествления и превращения в абсолютный символ восточной мудрости?
Конфуций был одним из посвященных священнослужителей, близких по духу к древним медиумам и шаманам. Он – живой пример умирающей архаической традиции магов и медиумов, часть из которых, как и сам Конфуций, решили служить правителям царств и открыто проповедовать свое учение. Он стал тем, кто решил вынести мистические и магические знания на люди, поставить эти знания на службу государству и при их помощи восстановить нарушившуюся гармонию в Поднебесной. Он был носителем очень древнего Учения, связанного с архаическими магическими культами, которые он постарался представить в виде концепции Ритуала или Правил. Он стремился дать своим ученикам методы восстановления связи с Небом и поддержания постоянного соприкосновения с духами предков и первых мудрых правителей Китая, откуда и следует черпать высшее Знание.
Но эти его черты китайская традиция постаралась скрыть, превратив Конфуция в одного из крупнейших духовных учителей и проповедников честного служения в виде образа «Благородного мужа». Именно такой – «окультуренный» и вписанный в нормы государственной доктрины – Конфуций был необходим для китайской традиции. Но это повествование – рассказ не столько о триумфе учения Конфуция, сколько о личной драме духовного проповедника и мистика по имени Кун Цю.
Конфуцианство и Конфуций
Сегодня во всём мире вряд ли найдется человек, не слышавший о конфуцианстве и его знаменитом основателе Конфуции (551–479 до н. э.), имя которого по-китайски звучит как Кун-цзы или Кун-фу-цзы (Мудрец Кун). В традиционных трактатах чаще всего Конфуций упоминается не под именем собственным, а обозначается просто иероглифом «цзы» – «Учитель», выступая тем самым как фигура скорее знаковая, нежели как индивидуальный человек. Но читателю сразу становится ясно, что речь идёт о великом наставнике, который стал нравственным идеалом сотен миллионов людей. На высказывания Конфуция ссылаются философы, политики и учёные всего мира, а фразы из «Лунь юя» сегодня можно услышать даже от малограмотного китайского крестьянина.
Более того, все нравственное развитие китайцев всегда представлялось как изучение и воплощение наследия, завещанного Конфуцием: тем его бесед с учениками, наставлений правителям, стремлением к идеалу «благородного мужа».
В отличие от многих полулегендарных наставников Китая, например, Лао-цзы и Хуан-ди, он является абсолютно реальным персонажем – персонажем вполне «живым», переживающим, нередко сомневающимся, плачущим и торжествующим, наставляющим и негодующим. Но во всем этом многообразии чувств и эмоций он удивительно целостен. «Мой Путь – все пронзать Единым», – говорит он своему ученику (XV, 4) [1].
Самый сложный вопрос – почему именно он стал «Учителем учителей» и превратился в символ Китая? Что он сказал или сделал такого, чего не удавалось никому ни до, ни после него?
В эпоху Чжоу, когда жил Конфуций, существовало немало подобных ему честных служивых мужей (ши), в том числе и вышедшими из мистических школ, которые своими знаниями пытались послужить правителям царств. Многие из них делали это в надежде на достойное жалование и должность, другие старались сочетать это с идеалом установления гармонии в Поднебесной. Но из той плеяды в истории остался лишь один Конфуций. Так может быть сохранения образа Конфуция в истории – это всего лишь случайность? В тот период в Китае проповедовало сотни учителей, а тысячи жили и до него и после. Может быть, просто о других проповедниках не сохранилось достаточного количества сведений, например, их ученики не были столь старательны в своих записях, как последователи Конфуция, который тщательно зафиксировали каждый шаг и каждую фразу своего любимого учителя? И так он вошел в историю – не потому что был самым великим, а потому что оказался самым «описанным»?
Тайна влияния личности Конфуция, если смотреть на него просто как на философа и служивого мужа, вряд ли может быть разгадана. Безусловно, записи его учеников, обобщенные в «Лунь юе» сыграли немалую роль для формирования его образа как национального символа, однако этого было бы вряд ли достаточно.
На первый взгляд, он вполне повседневен – и именно в этой повседневной житейской мудрости проступает его трансцендентное величие. Он не отстранен от мира чувств и эмоций, как буддист, не чудесен в своих историях как Чжуан-цзы, не обладает сверхъестественными способностям, как даосские маги. Он – такой как все. И все же он значительно более мистичен, чем десятки других духовных наставников древнего Китая.
Понять его очень просто – он никогда не говорит о вещах трансцендентных, потаенных, мистических. С учениками и правителями, с аристократами и простолюдинами он в равной степени говорит просто и доступно. И поэтому в его речах даже сегодня любой человек может найти источник как житейски советов, так и духовных откровений.
Понять его нелегко. За кажущейся простотой скрывается такая глубина традиции, аллюзий и полунамеков, что не всякий китайский знаток сможет уловить эти тонкости.
Конфуцианство считают величайшим китайским философским и духовным наследием, что отчасти верно. И все же суть конфуцианства лежит глубже, это даже не национальная идея – это национальная психология. И описывать ее функционирование следует скорее в терминах этнологии и этнопсихологии, нежели философии.
Конфуцианство в Китае – это абсолютно всё. Все что бы не делал древний или современный китаец, его манера поведения, его особенности политической культуры, его способы ведения бизнеса и установления отношений с партнерами, – все это автоматически будет названо конфуцианством. По сути, то, что в науке называется «традиционным психотипом китайцев» или «особенностями политической культуры Китая», в обиходе именуется конфуцианством. Это – просто обобщающее слово для чего-то того, что явно отличает Китай от многих других стран или культур, но чему сложно дать краткое объяснение. И вот тогда, чтобы не вдаваться во все тонкости объяснений формирования своеобразия китайской цивилизации, это и именуют «конфуцианством». И все это нередко, увы, очень далеко от того, что проповедовал сам Конфуций.
Существует несколько слоев конфуцианства. Есть официальная традиция восприятия конфуцианства, которая в основном навеяна неоконфуцианскими трактовками, развивавшимися в XI–XIII вв. Тогда же и было дано основное толкование всех ключевых терминов, которые использовал Конфуций и его великий последователь Мэн-цзы (III в. до н. э.) в своих проповедях: «ритуал» (ли), «человеколюбие» (жэнь), «справедливость» (и), «почитание старших» (сяо), «искренность» (синь), «преданность» (чжун) и многих других.
Конфуцианство, в отличие от индивидуального учения самого Конфуция, не целостное учение, не стройная система взглядов, представлений, политический доктрин и морально-этических установок. Это политическая идея, объединяющая Китай. Это и абсолютный слепок национального характера китайской нации. Зачастую в китайской экзегетике представляется, что конфуцианство повлияло на весь облик современного Китая, на психологию и поведение всего населения Поднебесной, начиная от императора и заканчивая простолюдином. Но, кажется, в реальности дело обстояло абсолютно противоположным образом: конфуцианство само явилось лишь слепком с уже сложившегося стереотипа поведения и мышления. И здесь оно удивительным образом из «матрицы идеального китайца» и благородного мужа превращается лишь в констатацию уже существующего стереотипа.
В конце концов оказалось, что конфуцианство – гносеологическая абстракция, абсолютный объем, который может быть наполнен практически любым содержанием. Нередко китаец, как бы сканируя свои мысли, стереотипы и особенности поведения, говорит: «Вот это и есть конфуцианство». Итак, конфуцианство не то, что должно быть, а то, что уже сложилось, уже живет и развивается. Оно не корректирует поведение, а оправдывает его. Так выглядит некая великая символическая идея, вмещающая все что угодно.
Символизм «слова Конфуциева» прослеживается практически во всех высказываниях учителя. Следует заметить, что еще никем не доказано, что записи слов Учителя велись сходу, т. е. записывались в момент его наставлений или незадолго после этого. Возможно это воспоминания, впечатления, записанные (и, разумеется, додуманные) через весьма продолжительный период времени. И писали уже не столько слова Конфуция или о Конфуции, сколько в анналы вносились слова Идеального Учителя, который становился символом наставничества и правильного поведения в соответствии с ритуалом.
Стало привычным именовать Конфуция «величайшим мудрецом», но в действительности очень сложно объяснить, почему история выделила именно его из созвездия блестящих философов и значительно более удачливых администраторов, которые жили на одном временном отрезке с ним. Кажется, в отличие от многих своих современников Конфуций оказался как раз не возвышен, а максимально приземлен, практичен, он рассуждал о вещах «посюсторонних», удивительным образом сводя всякое священное ритуальное начало к каждодневной деятельности, например, об урожае, о болезнях, о приеме пищи, о правильном сне.
О Конфуции написано, пожалуй, слишком много, и сегодня уже вряд ли возможно отделить реальный образ этого мудрого старца от многочисленных агиографий, «выправление» образа Конфуция под нужны государственной доктрины в разные периоды. Само же учение Конфуция настолько оказалось скрыто за многочисленными комментариями последующих эпох, что многие ученые абсолютно разумно решили разделять само ученик Конфуция от последующего конфуцианства – социально-политической теории и государственной доктрины Китая. К последней Конфуций имел весьма косвенное отношение и никакого «государственного учения» не создавал.
Конфуцианство, в отличие от вполне конкретного учения Конфуция, – скорее лозунг нежели учение, гибкий и трансформирующийся тезис о том, что должно считаться «сделанным по ритуалу» от отношений с соседями до приема пищи и управления уездом. Само же конфуцианство – совершенно особое мировосприятие, поэтому не стоит ждать однозначного ответа на вопрос: стало ли оно религией Китая или просто этическим учением? Но очевидно, что конфуцианство выполняло в Китае практически все функции религии и, таким образом, превратилось в национальную квазирелигию. Во всяком случае, другого типа религиозного сознания Дальний Восток не знал.
Мы же будем говорить здесь не о конфуцианстве, а о самом Конфуции.
Более того, все нравственное развитие китайцев всегда представлялось как изучение и воплощение наследия, завещанного Конфуцием: тем его бесед с учениками, наставлений правителям, стремлением к идеалу «благородного мужа».
В отличие от многих полулегендарных наставников Китая, например, Лао-цзы и Хуан-ди, он является абсолютно реальным персонажем – персонажем вполне «живым», переживающим, нередко сомневающимся, плачущим и торжествующим, наставляющим и негодующим. Но во всем этом многообразии чувств и эмоций он удивительно целостен. «Мой Путь – все пронзать Единым», – говорит он своему ученику (XV, 4) [1].
Самый сложный вопрос – почему именно он стал «Учителем учителей» и превратился в символ Китая? Что он сказал или сделал такого, чего не удавалось никому ни до, ни после него?
В эпоху Чжоу, когда жил Конфуций, существовало немало подобных ему честных служивых мужей (ши), в том числе и вышедшими из мистических школ, которые своими знаниями пытались послужить правителям царств. Многие из них делали это в надежде на достойное жалование и должность, другие старались сочетать это с идеалом установления гармонии в Поднебесной. Но из той плеяды в истории остался лишь один Конфуций. Так может быть сохранения образа Конфуция в истории – это всего лишь случайность? В тот период в Китае проповедовало сотни учителей, а тысячи жили и до него и после. Может быть, просто о других проповедниках не сохранилось достаточного количества сведений, например, их ученики не были столь старательны в своих записях, как последователи Конфуция, который тщательно зафиксировали каждый шаг и каждую фразу своего любимого учителя? И так он вошел в историю – не потому что был самым великим, а потому что оказался самым «описанным»?
Тайна влияния личности Конфуция, если смотреть на него просто как на философа и служивого мужа, вряд ли может быть разгадана. Безусловно, записи его учеников, обобщенные в «Лунь юе» сыграли немалую роль для формирования его образа как национального символа, однако этого было бы вряд ли достаточно.
На первый взгляд, он вполне повседневен – и именно в этой повседневной житейской мудрости проступает его трансцендентное величие. Он не отстранен от мира чувств и эмоций, как буддист, не чудесен в своих историях как Чжуан-цзы, не обладает сверхъестественными способностям, как даосские маги. Он – такой как все. И все же он значительно более мистичен, чем десятки других духовных наставников древнего Китая.
Понять его очень просто – он никогда не говорит о вещах трансцендентных, потаенных, мистических. С учениками и правителями, с аристократами и простолюдинами он в равной степени говорит просто и доступно. И поэтому в его речах даже сегодня любой человек может найти источник как житейски советов, так и духовных откровений.
Понять его нелегко. За кажущейся простотой скрывается такая глубина традиции, аллюзий и полунамеков, что не всякий китайский знаток сможет уловить эти тонкости.
По всему Китаю были основаны конфуцианские академии для обучения будущих ученых мужей. Одна из самых больших академия Сунъян в горах Суншань была построена в 484 г. и целиком перестроена в 1035 г.Прочтение образа Конфуция зависит от того, на какой точке зрения мы изначально стоим – про Конфуция и традиционное конфуцианство сегодня известно столько, что весьма затруднительно подходить к этому образу непредвзято. Понимание самого Конфуция – как дословно-текстовое, так и постижение глубинной драмы его образа, зависит чаще всего от изначального подхода к его личности. Если мы допускаем, что в древнем Китае существовала развития «философия» – то перед нами образ чрезвычайно педантичного, тщательного философа. Но стоит нам лишь допустить, что Конфуций являлся посвященным духовным наставником, соприкасающимся с самими глубинными мистическими традициями древнего Китая, то приходит иное понимание его образа. Перед нами предстает духовный учитель, перенявший древнейшие магические ритуалы и образы, и ныне стремящийся при помощи этих знаний установить гармоничное правление в царствах на Центральной равнине Китая. Но он не только носитель этой духовной традиции – он ее десакрализатор. Он сообщает о ней открыто, позволяет записывать за собой и – самое главное – видит свою миссию в служении правителям и образовании людей, а не в уединенном отшельническом подвижничестве.
Конфуцианство считают величайшим китайским философским и духовным наследием, что отчасти верно. И все же суть конфуцианства лежит глубже, это даже не национальная идея – это национальная психология. И описывать ее функционирование следует скорее в терминах этнологии и этнопсихологии, нежели философии.
Конфуцианство в Китае – это абсолютно всё. Все что бы не делал древний или современный китаец, его манера поведения, его особенности политической культуры, его способы ведения бизнеса и установления отношений с партнерами, – все это автоматически будет названо конфуцианством. По сути, то, что в науке называется «традиционным психотипом китайцев» или «особенностями политической культуры Китая», в обиходе именуется конфуцианством. Это – просто обобщающее слово для чего-то того, что явно отличает Китай от многих других стран или культур, но чему сложно дать краткое объяснение. И вот тогда, чтобы не вдаваться во все тонкости объяснений формирования своеобразия китайской цивилизации, это и именуют «конфуцианством». И все это нередко, увы, очень далеко от того, что проповедовал сам Конфуций.
Существует несколько слоев конфуцианства. Есть официальная традиция восприятия конфуцианства, которая в основном навеяна неоконфуцианскими трактовками, развивавшимися в XI–XIII вв. Тогда же и было дано основное толкование всех ключевых терминов, которые использовал Конфуций и его великий последователь Мэн-цзы (III в. до н. э.) в своих проповедях: «ритуал» (ли), «человеколюбие» (жэнь), «справедливость» (и), «почитание старших» (сяо), «искренность» (синь), «преданность» (чжун) и многих других.
Народное представление о сферах Неба и о «единстве трех учений» На верхнем уровне сидят обожествленные Лао-цзы, Будда и КонфуцийНесмотря на всю свою морально-этическую терминологию, происхождением которой мы обязаны в основном попыткам «преобразовать» китайские реалии в христианизированный лексикон Запада, конфуцианство, равно как и вся китайская традиция, не-морально, она – прагматична. Именно это и составляет ядро китайской цивилизации, и это открывается и в политической культуре, и поведенческих стереотипах и в особенностях мышления.
Конфуцианство, в отличие от индивидуального учения самого Конфуция, не целостное учение, не стройная система взглядов, представлений, политический доктрин и морально-этических установок. Это политическая идея, объединяющая Китай. Это и абсолютный слепок национального характера китайской нации. Зачастую в китайской экзегетике представляется, что конфуцианство повлияло на весь облик современного Китая, на психологию и поведение всего населения Поднебесной, начиная от императора и заканчивая простолюдином. Но, кажется, в реальности дело обстояло абсолютно противоположным образом: конфуцианство само явилось лишь слепком с уже сложившегося стереотипа поведения и мышления. И здесь оно удивительным образом из «матрицы идеального китайца» и благородного мужа превращается лишь в констатацию уже существующего стереотипа.
В конце концов оказалось, что конфуцианство – гносеологическая абстракция, абсолютный объем, который может быть наполнен практически любым содержанием. Нередко китаец, как бы сканируя свои мысли, стереотипы и особенности поведения, говорит: «Вот это и есть конфуцианство». Итак, конфуцианство не то, что должно быть, а то, что уже сложилось, уже живет и развивается. Оно не корректирует поведение, а оправдывает его. Так выглядит некая великая символическая идея, вмещающая все что угодно.
Символизм «слова Конфуциева» прослеживается практически во всех высказываниях учителя. Следует заметить, что еще никем не доказано, что записи слов Учителя велись сходу, т. е. записывались в момент его наставлений или незадолго после этого. Возможно это воспоминания, впечатления, записанные (и, разумеется, додуманные) через весьма продолжительный период времени. И писали уже не столько слова Конфуция или о Конфуции, сколько в анналы вносились слова Идеального Учителя, который становился символом наставничества и правильного поведения в соответствии с ритуалом.
Стало привычным именовать Конфуция «величайшим мудрецом», но в действительности очень сложно объяснить, почему история выделила именно его из созвездия блестящих философов и значительно более удачливых администраторов, которые жили на одном временном отрезке с ним. Кажется, в отличие от многих своих современников Конфуций оказался как раз не возвышен, а максимально приземлен, практичен, он рассуждал о вещах «посюсторонних», удивительным образом сводя всякое священное ритуальное начало к каждодневной деятельности, например, об урожае, о болезнях, о приеме пищи, о правильном сне.
О Конфуции написано, пожалуй, слишком много, и сегодня уже вряд ли возможно отделить реальный образ этого мудрого старца от многочисленных агиографий, «выправление» образа Конфуция под нужны государственной доктрины в разные периоды. Само же учение Конфуция настолько оказалось скрыто за многочисленными комментариями последующих эпох, что многие ученые абсолютно разумно решили разделять само ученик Конфуция от последующего конфуцианства – социально-политической теории и государственной доктрины Китая. К последней Конфуций имел весьма косвенное отношение и никакого «государственного учения» не создавал.
Конфуцианство, в отличие от вполне конкретного учения Конфуция, – скорее лозунг нежели учение, гибкий и трансформирующийся тезис о том, что должно считаться «сделанным по ритуалу» от отношений с соседями до приема пищи и управления уездом. Само же конфуцианство – совершенно особое мировосприятие, поэтому не стоит ждать однозначного ответа на вопрос: стало ли оно религией Китая или просто этическим учением? Но очевидно, что конфуцианство выполняло в Китае практически все функции религии и, таким образом, превратилось в национальную квазирелигию. Во всяком случае, другого типа религиозного сознания Дальний Восток не знал.
Мы же будем говорить здесь не о конфуцианстве, а о самом Конфуции.
Человек и миф
В отличие от многих других мудрецов и духовных наставников древнего Китая о Конфуции, на первый взгляд, известно очень многое. Прежде всего, он обладает настоящей биографией – хроники донесли до нас и даты его жизни и описания странствий по Китаю от двора одного правителя к другому, по записям его учеников можно увидеть и характер Конфуция – строго ментора и тонкого наставника, человека страдающего и твердого, чувствительного и непоколебимого. И именно за счет этой кажущейся противоречивости и драматичности жизни этот человек, живший две с половиной тысячи лет назад, оказывается чрезвычайно обаятелен.
Не меньший драматизм образу Конфуция добавляет сама история его жизни, которая на первый взгляд, кажется абсолютно тривиальной для книжных людей того времени. В сущности, он был одним из многих служивых людей – ши, происходивших в основном из числа «малых домов» – разорившихся аристократических семей, некогда славных, но ныне не обладавших ни особой властью, ни тем более богатством. Знаком их жизни становится само служение, причем смена господина, переезд от одного двора одного правителя к другому считалось нормой этого служения.
О себе Конфуций не любил рассказывать, а свой жизненный путь сумел описать в нескольких строках: «В пятнадцать лет я обратил свои помыслы к учёбе. В тридцать лет я обрёл самостоятельность. В сорок – сумел освободиться от сомнений. В пятьдесят лет я познал волю Неба. В шестьдесят лет научился отличать правду от лжи. В семьдесят лет я стал следовать желаниям моего сердца и не нарушал ритуала» (II, 4).
Порою мы бессильны логически объяснить успешность проповеди Конфуция, ее удивительную витальную силу. И как мы покажем, ответ на этот вопрос заключен не в том, что говорил Конфуций, а скорее в том, о чем он отказывался говорить.
Культ Конфуция создавался уже после его смерти – при жизни он не был особо почитаем и ценим. На месте его рождения был сначала воздвигнут небольшой алтарь, через много веков превратившийся в огромный храмовый комплекс. Однако впервые китайский император совершил на этом месте поклонение Учителю лишь в 195 г. до н. э., т. е. лишь через три века после его ухода из жизни, когда Конфуций стал уже превращаться в легенду. В 37 г. н. э. императорским указом его впервые жалуют посмертными титулами и чинами, т. е. по сути награждают не его, а задабривают духа предка, старясь правильно договориться с ним и перевести в разряд духа-защитника и покровителя. Наконец в 58 г. ханьский император Мин-ди, прославившийся своими предпочтениями к конфуцианским трудам, открывает особый школы, где изучались наставления учителя, а на следующий год приказывает совершать по всей стране жертвоприношения в честь Конфуция – скромный чиновник из Лу окончательно превратился в духа предка. Вскоре он действительно объявляется центральным духом государственного культа. Уже после своей смерти Конфуций стал продвигаться по китайской иерархической лестнице. Императорскими указами он был пожалован многочисленными высокими титулами, а в 1106 г. его стали даже именовать «правителем». В 1008 император Чжэнь-цзун совершает пышный обряд поклонения Конфуцию, а через два года повелевает построить храмы Конфуция во всех городах и округах по всей стране. Он оказался обожествлен и как небожитель – «Старый наставник абсолютной мудрости», что поставило его в один ряд с даосскими бессмертными небожителями и народными героями.
Не сложно заметить, что речь идет уже не столько о человеке Конфуции, сколько о том особом духовном существе, которое занимает место предка-защитника всей китайской нации. Обедневший аристократ Кун Цюй из царства Лу столь же связан с обликом «мудрец Куна», сколь и отличен от него.
Что может служить источниками о жизни великого учителя? Если отложить в сторону многочисленные биографии, написанные через сотни, а то и тысячи лет после смерти Конфуция, и еще более многочисленные легенды, то таких источников немного. Большинство историй о Конфуции носят довольно поздний характер. Естественно, это, прежде всего сборник его речений и поступков «Лунь юй» (обычно переводимый как «Суждения и беседы»). «Лунь юй» однако не представляет собой систематического и подробного изложения событий из жизни Конфуция. Много эпизодов можно почерпнуть из «Цзо чжуань» – «Хроник Цзо», подробных, но как всегда фрагментарных родовых записей из истории царства Лу, точнее – области Цзо, где родился и жил Конфуций. Часть историй и высказываний Конфуция вошла в большой компендиум «Ли цзи» – «Записки о ритуале», по своему содержанию частично повторяющие высказывания «Лунь юя».
Таким образом, число записей, непосредственно примыкающих к жизни Конфуция, не велико, а поэтому детальность его биографии лишь кажущаяся. Учитывая, что многие первичные источники переписывались, дополнялись и подправлялись, а образ Конфуция постепенно корректировался в соответствии с государственными запросами, то точность его биографии вообще должна вызывать большие сомнения. Впрочем, то же самое и порою даже в большей степени относится ко всем китайским духовным наставникам древности.
Немало преданий о Конфуции передает его последователь Мэн-цзы (ок. 372–289 до н. э.), причем по своему содержанию (хотя и не текстуально) они совпадают с «Лунь юем». На первый взгляд, его весьма подробную биографию предоставляет нам историк Сыма Цянь в его «Исторических записках» («Ши цзи», I в. до н. э.), но все же он скорее передает устные предания, которые по прошествии нескольких столетий с эпохи жизни Конфуция оказывались весьма неточны. Вообще, Сыма Цянь излагает скоре не точные факты, сколько комплекс преданий и мифов, рассказывающих о Конфуции именно как о наставнике и образчике для подражания.
Не меньший драматизм образу Конфуция добавляет сама история его жизни, которая на первый взгляд, кажется абсолютно тривиальной для книжных людей того времени. В сущности, он был одним из многих служивых людей – ши, происходивших в основном из числа «малых домов» – разорившихся аристократических семей, некогда славных, но ныне не обладавших ни особой властью, ни тем более богатством. Знаком их жизни становится само служение, причем смена господина, переезд от одного двора одного правителя к другому считалось нормой этого служения.
О себе Конфуций не любил рассказывать, а свой жизненный путь сумел описать в нескольких строках: «В пятнадцать лет я обратил свои помыслы к учёбе. В тридцать лет я обрёл самостоятельность. В сорок – сумел освободиться от сомнений. В пятьдесят лет я познал волю Неба. В шестьдесят лет научился отличать правду от лжи. В семьдесят лет я стал следовать желаниям моего сердца и не нарушал ритуала» (II, 4).
«Достигший высшей мудрости первоучитель Кун-цзы» – портрет канонизированного Конфуция из книги XIV в.В этом высказывании – весь Конфуций как человек и как идеал традиции. Его путь от учёбы через познание «воли Неба» к свободному следованию «желаниям сердца» и добровольному соблюдению норм поведения, которые он считал священными, «небесными», стал нравственным ориентиром всей китайской традиции. Его учение весьма многогранно: оно включает в себя совокупность духовных и социальных норм, которые передавались из поколения в поколение на протяжении почти 2,5 тыс. лет. Правила эти касались воспитания человека, определяли его поведение в семье, на службе и в обществе, устанавливали способ мышления. До сих пор именно конфуцианство служит тем источником, из которого исходит огромный духовный заряд, свойственный всей китайской нации.
Мэн-цзы (372–289 до н. э.), последователь учения Конфуция, поведал о многих несчастьях Учителя, который тот испытывал в своих странствияхНо вот вопрос – откуда исходит эта удивительная мудрость Конфуция? Каким знанием должен был обладать этот человек, что его импульс не только сохранился на тысячелетия, но и стал государственной доктриной всего Китая? Один из крупных западных ученых, пытаясь дать ответ на вопрос о причинах возвышенного одиночества и величия Конфуция, пришел к парадоксальному выводу: он был крайне несчастен с женой (что можно прочитать меж строк некоторых его высказываний), а поэтому отправился в странствия со своими учениками, посвятив себя наставлениям и обучению. Разумеется, можно и так объяснить величие Учителя, но если бы именно неудачливая женитьба была бы причиной рождения всякого мудреца, то Конфуций затерялся в толпе миллионов себе подобных неудачников-философов.
Порою мы бессильны логически объяснить успешность проповеди Конфуция, ее удивительную витальную силу. И как мы покажем, ответ на этот вопрос заключен не в том, что говорил Конфуций, а скорее в том, о чем он отказывался говорить.
Культ Конфуция создавался уже после его смерти – при жизни он не был особо почитаем и ценим. На месте его рождения был сначала воздвигнут небольшой алтарь, через много веков превратившийся в огромный храмовый комплекс. Однако впервые китайский император совершил на этом месте поклонение Учителю лишь в 195 г. до н. э., т. е. лишь через три века после его ухода из жизни, когда Конфуций стал уже превращаться в легенду. В 37 г. н. э. императорским указом его впервые жалуют посмертными титулами и чинами, т. е. по сути награждают не его, а задабривают духа предка, старясь правильно договориться с ним и перевести в разряд духа-защитника и покровителя. Наконец в 58 г. ханьский император Мин-ди, прославившийся своими предпочтениями к конфуцианским трудам, открывает особый школы, где изучались наставления учителя, а на следующий год приказывает совершать по всей стране жертвоприношения в честь Конфуция – скромный чиновник из Лу окончательно превратился в духа предка. Вскоре он действительно объявляется центральным духом государственного культа. Уже после своей смерти Конфуций стал продвигаться по китайской иерархической лестнице. Императорскими указами он был пожалован многочисленными высокими титулами, а в 1106 г. его стали даже именовать «правителем». В 1008 император Чжэнь-цзун совершает пышный обряд поклонения Конфуцию, а через два года повелевает построить храмы Конфуция во всех городах и округах по всей стране. Он оказался обожествлен и как небожитель – «Старый наставник абсолютной мудрости», что поставило его в один ряд с даосскими бессмертными небожителями и народными героями.
Не сложно заметить, что речь идет уже не столько о человеке Конфуции, сколько о том особом духовном существе, которое занимает место предка-защитника всей китайской нации. Обедневший аристократ Кун Цюй из царства Лу столь же связан с обликом «мудрец Куна», сколь и отличен от него.
Великий неоконфуцинец Чжу Си (1130–1200). Именно он составил самое пространные комментарии на труд Конфуция и был одним из тех, кто изменил первоначальный смысл мистической проповеди УчителяСуществует вполне стандартное изложение основных взглядов, что проповедовал Конфуций. Это изложение его взглядов частично вытекает их трактовки сборника его высказываний «Лунь юй», но в большей мере – из значительно более позднего понимания роли Конфуция, суть которой была услужливо представлена более поздним поколениям, прежде всего группой философов-неоконфуцианцев. Безусловно, самой значимой фигурой в трактовке версии «Конфуций – философ» явился блестящий ученый Чжу Си (XIII в.), составивший пространные комментарии на каждый параграф «Лунь юя». И именно на эти комментарии, на менторские посылы о том, как надо понимать Учителя, и опирались все последующие поколения китайских ученых-книжников, западных переводчиков и европейских исследователей. Постепенно самой политической культурой Китая Конфуций методично был превращен из духовного наставника узкой школы в социально-политического мыслителя
Что может служить источниками о жизни великого учителя? Если отложить в сторону многочисленные биографии, написанные через сотни, а то и тысячи лет после смерти Конфуция, и еще более многочисленные легенды, то таких источников немного. Большинство историй о Конфуции носят довольно поздний характер. Естественно, это, прежде всего сборник его речений и поступков «Лунь юй» (обычно переводимый как «Суждения и беседы»). «Лунь юй» однако не представляет собой систематического и подробного изложения событий из жизни Конфуция. Много эпизодов можно почерпнуть из «Цзо чжуань» – «Хроник Цзо», подробных, но как всегда фрагментарных родовых записей из истории царства Лу, точнее – области Цзо, где родился и жил Конфуций. Часть историй и высказываний Конфуция вошла в большой компендиум «Ли цзи» – «Записки о ритуале», по своему содержанию частично повторяющие высказывания «Лунь юя».
Таким образом, число записей, непосредственно примыкающих к жизни Конфуция, не велико, а поэтому детальность его биографии лишь кажущаяся. Учитывая, что многие первичные источники переписывались, дополнялись и подправлялись, а образ Конфуция постепенно корректировался в соответствии с государственными запросами, то точность его биографии вообще должна вызывать большие сомнения. Впрочем, то же самое и порою даже в большей степени относится ко всем китайским духовным наставникам древности.
Немало преданий о Конфуции передает его последователь Мэн-цзы (ок. 372–289 до н. э.), причем по своему содержанию (хотя и не текстуально) они совпадают с «Лунь юем». На первый взгляд, его весьма подробную биографию предоставляет нам историк Сыма Цянь в его «Исторических записках» («Ши цзи», I в. до н. э.), но все же он скорее передает устные предания, которые по прошествии нескольких столетий с эпохи жизни Конфуция оказывались весьма неточны. Вообще, Сыма Цянь излагает скоре не точные факты, сколько комплекс преданий и мифов, рассказывающих о Конфуции именно как о наставнике и образчике для подражания.